История живёт в нас

   В январе дочка заявила, что их класс поведут на разрекламированное кино «Союз Спасения». Якобы министр культуры дал задание – всем школьникам смотреть обязательно. Муж видел фильм в новогодние каникулы. Сказал, что крови много и снято бестолково – не для детей такое зрелище. Это меня встревожило. Спрашиваю дочку:
– А идти обязательно?
– Что ты, мама, как можно? Ребята подумают, что я струсила.
– Ну, хорошо, иди. Только беруши не забудь. А то оглохнешь.

   Отпустила скрепя сердце, а на душе кошки скребут. Дочка очень эмоциональна. А там террор на экране. Помню, как переживала, когда в юности смотрела «Звезду пленительного счастья». Жалко было всех. Позже нашла у мамы «Записки княгини Волконской» – маленькую книжечку в синей обложке – и прочитала за один вечер. Очень здорово написано! Сразу представляешь себе и Нерчинский рудник, и Читинский острог, и Петровский завод – все этапы каторги декабристов. С тех пор много читала на эту тему. Но чем больше узнавала, тем стремительнее усиливалось чувство тревоги. Ощущение неминуемого провала бунтовщиков, их сложные межличностные отношения и сомнительные поступки вызывали досаду. И в то же время хотелось понять скрытые мотивы этих людей.

   Нетрудно догадаться, что я ждала дочку с нетерпением. Было интересно, что она скажет. Вечером спрашиваю:
– Ну, и как тебе фильм?
– Очень громкий. Много персонажей, но какие-то мутные все. Я бы с такими не связывалась. Между прочим, нам задали написать доклад о причинах восстания и раскрыть характеры главных заговорщиков. Пыталась поговорить с папой. Фигушки мне! Он сходу заявил, что большинство мятежников повесил бы на площади, а остальных выпорол, лишил дворянства и разжаловал в солдаты.
– А чего ты ожидала? Наш папочка в своём репертуаре. Он и мне говорил что-то похожее. Ничего, выше нос! Задание интересное. Уверена, ты и сама отлично справишься.
– Мне бы твою уверенность, мам. Ну, не знаю я, что писать о парнях, которые искали на свою задницу приключений. И нашли – виселицу и каторгу. Вот ни разу не герои! Царя красивый мужик играл, но и он какой-то недоделанный.

– Слышал бы тебя Николай Первый! Пожалела бы о своих словах.
– А что бы он со мной сделал? Приказал высечь?
– Девушку не только побоями можно унизить. Есть много других способов. Катрин Трубецкая огребла от царя по полной программе за свою преданность. Палки в колёса от губернатора Цейдлера – лишь начало. Потом были и побои охранника, и попытка отнять детей, и отказ в возможности проститься с умирающим отцом.
– Ничего себе! В фильме император весь такой положительный до невозможности. У нас в классе кое-кто в него влюбился. Вот дуры-то!
– Почему дуры? Николай Первый был красивым харизматичным мужчиной. Нравился женщинам. И они ему нравились, хотя всю жизнь любил жену.
– Мама, ты неравнодушна к императору! Вот уж никогда бы не подумала. А папа не ревнует?
– Во-первых, ревновать к покойнику глупо. А во-вторых, у меня к Николаю сложное отношение, двойственное. В школьные годы я его терпеть не могла из-за мутной истории с Пушкиным и забитых насмерть солдат. Двенадцать тысяч палок – это садизм. Но потом решила узнать о нём больше. Меня интересовало, каким было его детство.
– И что же ты выяснила? Расскажи!

– Николай был рождён, чтобы царствовать. Екатерина Вторая заранее предрекла ему корону. Мальчик рос упрямым и вспыльчивым, часто обижался. Ломал игрушки, бил товарищей по играм, если они не хотели ему подчиняться. Терпеть не мог шутки и считал себя выше остальных. Но у него было ранимое, чувствительное сердце. Когда Николаю было четыре года, заговорщики убили его отца, а потом он долго терпел побои своего наставника – графа Ламсдорфа. Будущий император позднее вспоминал, что в детстве всё время испытывал страх и желание избежать наказания, поэтому учился неохотно. Зато обожал всевозможные военные игры, смотры, парады.
– Не очень-то весёлое детство. Я бы такого не хотела. Теперь понимаю, что он испытывал во время восстания декабристов. Ведь его тоже могли убить!
– Так и есть. Николай понимал, что может погибнуть – либо станет императором. Пан или пропал! Честно предупредил жену, что их ждёт в случае успеха заговорщиков. Предлагал умереть достойно и мужественно. Причём в реальности никакого покушения не было. Хотя мятежники сновали буквально повсюду. У них была куча возможностей.
– Почему же? Струсили?
– Убить человека не так просто. Тем более – поднять руку на помазанника Божьего. Это же кощунство!
– Но ведь заговорщики вынашивали планы цареубийства. Пестель хотел истребить весь царский род, даже детей и женщин.
– Злой умысел – это одно. Реализовать его – совсем другое. Никто не решился взять на себя такое чёрное дело. Каховский смертельно ранил генерала Милорадовича и полковника Стюрлера, но товарищи ему даже руки не подали перед казнью. Хотя Рылеев упорно агитировал убить царя.
– Ишь, какие гордые. Чистенькими хотели остаться.
– Никто не вышел сухим из воды. Все, так или иначе, себя запятнали.

   Мы с дочкой так увлеклись, что не заметили, когда на кухню вышел наш дорогой папочка и спросил, зевая:
– И не надоело вам этих мразей обсуждать? Будь я на месте царя, всем бы бошки пооткручивал – даже пикнуть бы не успели. Возиться с ними – много чести. А прежде всего, четвертовал бы их предателя-диктатора Трубецкого. Собаке – собачья смерть.
– Ты прямо как папаша Бестужева-Рюмина рассуждаешь. Этакий законопослушный, преданный императору человек.
– На что намекаешь, женщина? Не нравится мне твой ироничный тон.
– Значит, по-твоему, всех предателей надо четвертовать на площади? Ладно. Помнишь, как пару лет назад ты разорил конкурента – своего бывшего товарища, кстати. Бедный мужик пытался покончить с собой, но его спасли. Остался инвалидом, но это так, мелочи.
– Мерзавец кинул меня на деньги. Я просто решил его проучить.
– Ну, конечно, сам виноват. Или вот в прошлом году твоя матушка слегла с инсультом, и ты сразу как-то резко к ней охладел.
– У неё есть дочь, моя сестра. Она прекрасно ухаживает за мамой.
– Разумеется. И при этом едва сводит концы с концами – ведь ей пришлось уволиться с работы. Но помочь деньгами – не царское дело.
– Не пойму, к чему ты клонишь?
– К тому, что неплохо бы рассказать дочке, что у неё есть сводный брат – твой сын из прошлых отношений. У него ДЦП, и они с матерью выживают на пособие по инвалидности. Ты никогда не платил алименты, но дело даже не в них, а в том, что парень мечтает увидеть папу, но тебе всё время некогда.
– Зачем ворошить прошлое, тем более, при дочери? Любите вы, женщины, сунуть нос не в своё дело.
– Но ты же сам заговорил о предательстве. И даже назначил наказание виновному. А теперь недоволен.
– Не вали всё в кучу. Это совсем разные вещи.

   Муж ушёл спать, а мы с дочкой переглянулись.
– Мама, зачем? Это жестоко – вот так, в лицо, обвинить человека в предательстве. Бедный папа даже не придумал, что сказать.
– А что думаешь ты?
– Мне кажется, это какой-то сбой у человека. Когда он не знает, как поступить. Или чем-то себя оправдывает. Возвращаясь к декабристам, ну, не понимаю я их: как можно было выбрать диктатором Трубецкого? Он же совершенно не подходил на эту роль.
– Трубецкого выбрали потому, что нужны были его погоны, чин полковника. И чтоб было с кого спросить в случае поражения. На первом же допросе Рылеев полностью свалил ответственность за события 14 декабря на Трубецкого. Хотя принято считать, что Рылеев брал всю вину на себя.
– А почему Трубецкой не пришёл на площадь? Что толкнуло его на предательство?
– Возможно, всё было так…

   Накануне восстания князь Трубецкой не находил себе места. Его преследовали ужас перед грядущим и неотвратимость возмездия, чувство безысходности и невыносимая тоска. Ему просто необходимо было выговориться.
   Каташа не спала – слишком тревожно было на душе. Будто всё то, что камнем лежало на сердце мужа, невольно передалось и ей. Даже ночная тишина казалась зловещей. Она чувствовала, что привычный мир вот-вот рухнет. Князь подошёл, сел у ног и положил голову ей на колени. А когда поднял глаза, Каташа вздрогнула и спросила:
– Что с тобой? У тебя совсем безумный взгляд.
– Ты права. Но то, что со мной творится, хуже безумия. Я готов совершить преступление.
– Не может быть! Ну, какой из тебя преступник?
– Мы решили выступать завтра. И меня назначили диктатором. Хотя я колебался.
– Ты точно сошёл с ума! Или, может, твои друзья перепутали тебя с Пестелем?
– Друзья? Ты – мой друг, сестра Лиза, Муравьёв-Апостол. А мы – скорее, сообщники. Завтра должно всё решиться. Мы с Рылеевым разработали план: быстрый захват дворца и арест нового императора – до присяги Сената.

   Каташа тихонько вскрикнула и схватила мужа за руку:
– Не смей, слышишь! Если ты примешь участие в этой мерзости, я тебе больше не жена, так и знай. Ишь, чего надумали: царя арестовать. Вот увидишь, это он вас всех арестует. И правильно сделает. Лучше молись Богу, чтобы не стать изменником.
– Не волнуйся, ангел мой! Кажется, сей дерзкий план сорвётся. Недавно Оболенский привёл к нам своего приятеля Якова Ростовцева. Мне он сразу показался подозрительным, и я помалкивал весь вечер. Зато остальные наговорили много лишнего. Ростовцев внимательно слушал, а потом заявил, что мы подлые заговорщики, и о наших кознях необходимо сообщить Николаю Павловичу. Наши подумали, что это неудачная шутка. Но вчера Рылеев сообщил мне, что Ростовцев исполнил свою угрозу. Думаю, Николай примет меры. Странно, что мы ещё не арестованы.
– Господи, какие же вы безумцы! Помнишь, я предупреждала Сергея Муравьёва-Апостола, что в итоге вы сложите головы на плахе? Видишь, всё к этому идёт! Как ты мог не подумать обо мне?
– Молись Богу, Каташа. Если меня арестуют, я погиб. Слишком большой путь пройден, и отступать поздно. Я всегда верил в Провидение. Но сейчас оно явно против меня.
– Не отчаивайся! Поверь, всё ещё можно изменить. Не ходи завтра на площадь.
– Это невозможно! Меня там ждут.
– Кто ждёт? Сообщники?
– Какая разница? У меня не хватило духу отказаться от роли диктатора. Если не приду, то в их глазах стану предателем.
– Ну и что? Главное – быть чистым перед Богом и собственной совестью.

– Я уже запятнал себя чем только можно. Самому противно. Помнишь, я тебе рассказывал, когда мы воевали под Люценом, мне пришло в голову пошутить над Боком – главным трусом Семёновского полка. Подкрался к нему сзади и бросил в спину комок земли. Он упал, как подкошенный. Я рассмеялся и протянул ему руку, чтобы помочь подняться. Никогда не забуду его взгляд и слова: «Издеваетесь, Трубецкой? Напрасно. Однажды вы сами побываете в моей шкуре». Он оказался прав. Час расплаты близок.
– Чего ты боишься больше: стать трусом или выглядеть им?
– Разве в данном случае это не одно и то же?
– Не совсем. По-моему, ты, скорее, боишься выглядеть трусом. А этот страх и есть трусость. Если бы ты не боялся потерять лицо, то трезво оценил бы ситуацию. Вот скажи, что произойдёт, если ты возглавишь восстание?
– Думаю, войск будет мало, а Николай Павлович подготовится всерьёз. Как только я выйду на площадь и начну командовать, нас расстреляют из пушек.
– Вот именно! Какое право ты имеешь напрасно рисковать жизнями простых солдат? Ведь их обманом выведут на площадь.
– Их кровь падёт на мою голову! Если бы можно было вернуть всё назад! Но как? Ведь я предупреждал Рылеева и других, что солдаты нас не поддержат, что не соберём нужного количества. Но меня не послушали.
– Ты всё ещё боишься упасть в их глазах? Гордыня мешает? Скоро тебе придётся распрощаться с ней навсегда.
– Скорее всего, одновременно я распрощаюсь с жизнью. В данной ситуации это не самое худшее. В противном случае, боюсь, что ты должна будешь влачить несчастную жизнь и, может быть, легче бы тебе было, если б меня вовсе не было.

– Не унывай! Ещё есть надежда на спасение. Если ты откажешься примкнуть к мятежникам и дашь присягу Николаю, он помилует тебя. И солдат не тронет. Не станет же он стрелять по невинным людям!
– Хотелось бы думать. Но я не питаю иллюзий. Царь имеет право поступить по своему усмотрению. Россия ещё долго не будет готова к отмене самодержавия. Император – помазанник Божий, всё прочее – от лукавого. Люди убеждены в этом, а если им предложить равенство всех перед законом, решат, что их хотят обмануть. Поэтому у нас нет народной поддержки, и я не верю в успех восстания. Попытался объяснить свою точку зрения Рылееву и остальным, но они называют это нерешительностью. А я убеждён: свобода – самое большое искушение, её нельзя навязывать насильно. Навязанная свобода – это террор. Так было во Франции. Согласиться на подобное – значит, утопить страну в крови. Сию мысль я когда-то пытался донести до Пестеля, но напрасно. Мы расстались, недовольные друг другом. Видишь, обстоятельства против меня. Как бы я ни поступил – всё равно окажусь предателем.
– Не говори так! Ты другой. Я же вижу, что тебя мучает совесть. Доверься Богу и государю императору.
– Всё никак не можешь забыть, как он танцевал с тобой и говорил комплименты? Думаю, Николай Павлович не из тех, кто прощает врагов. Если я как полковник возглавлю восстание, расправа неминуема. Много солдат погибнет. Если не выйду на площадь… надеюсь, будут посредники и уведут их оттуда. Но на душе неспокойно. Даже молитвы не помогают.
– Потому что с грехом живёшь. На царя зло замышляешь. Нужно перед ним покаяться. Если тебя арестуют, на коленях проси у него прощения! Только так вернёшь душе покой.
– Ты права! Не хотел тебя волновать, но сегодня мне было видение. Будто пошла у меня горлом кровь и затопила площадь. Люди захлёбывались и тонули в крови. Я хотел им помочь – и не мог! Стал молиться на икону Спасителя, но Господь будто не слышал меня. Приглядевшись, я понял, что это не икона, а зеркало. С трепетом подошёл и взглянул в него. Оттуда на меня смотрело лицо Робеспьера!
– Ужас какой! Ну, ничего, переживём и это. Какая бы судьба тебя ни ждала, будь уверен, что мне всё будет легко и хорошо с тобою.
   Каташа посмотрела на мужа – и столько любви было в этих обращённых на него кротких глазах, что хотелось верить, что всё ещё можно изменить. И в сыром каземате Петропавловской крепости, и перед презрительным лицом Следственной комиссии, и в мрачных глубинах Нерчинского рудника эти глаза глядели с надеждой, поддерживали, вдохновляли…

   Дочка взволнованно посмотрела на меня.
– Как страшно, мам, когда любовь толкает на предательство! Не могу смириться с этим. Не хочу, чтобы так было.
– Любовь иррациональна: мы не знаем, к чему она приведёт.
– А почему Николай не казнил Трубецкого? Ведь у царя были все нити этого дела.
– Влиятельные родичи. Неявка на площадь. Но лично мне кажется, истинных причин две. Во-первых, Николаю нравилась Катрин Лаваль, он часто бывал в доме её родителей. Вот и решил подарить ей жизнь супруга, причём отнюдь не бескорыстно. Царь надеялся, что в благодарность Катрин поможет убедить мужа сотрудничать со следствием, и разрешил им переписываться. Манёвр удался. Несчастная женщина из самых лучших побуждений стала умолять супруга быть искренним, каяться и давать все требуемые показания. Очень тяжело читать эти письма – в них столько отчаяния! В результате её муж пошёл на сделку с совестью и разоткровенничался перед Следственной комиссией. Вот такое нравственное падение, но причина его – не трусость и малодушие, как принято считать, а тревога за любимую женщину.

– А вторая причина?
– Смертная казнь – это слишком быстро. Чтобы по-настоящему наказать человека, надо продлить его мучения на земле. Кандалы, рудник, жизнь, полная унижений. Политическая смерть. Казнь, отсроченная во времени. Но приезд жены спутал все карты. Катрин Трубецкая выступила спасительницей мужа. Император ей этого не простил: отклонял одну её просьбу за другой, а она писала ему, что очень несчастна. Мне кажется, именно от отчаяния Катрин тяжело заболела. Рак лёгких – сильнейшая психосоматика: глубокая обида, разочарование в жизни, чувство несправедливости.
– Мне кажется, мам, там явно было что-то личное.
– По крайней мере, Катрин Трубецкая помешала планам царя относительно её мужа. И за это её следовало наказать – разлучить с детьми, не дать проститься с умирающими родителями. Причём супругу Николай сокращал сроки каторги. Очень странное поведение! Было бы куда естественнее расправиться с несостоявшимся диктатором, чем мстить его жене.

– Он точно был неравнодушен к ней! Поэтому добивал как отвергнутый мужчина, которому предпочли другого.
– Может, всё было не столь мелодраматично, но очень жестоко по отношению к несчастной женщине. Катрин Трубецкая не дождалась амнистии – долго тяжело болела и умерла в октябре 1854 года. Император пережил её всего на четыре месяца. В конце он, по отзывам окружающих, как будто намеренно искал смерти. Простуженный принимал парад в лёгком мундире – и в результате скончался от пневмонии. Крымская война была уже практически проиграна – это стало болезненным ударом по самолюбию Николая.
– Молодец, с врагами воевал до конца. Ему бы хорошего адвоката – и он стал бы одним из главных героев нашей истории.
– Возможно, ты права. Но Николай считал, что России не нужны адвокаты. Так и ушёл этот незаурядный человек, рыцарь самодержавия – не желая признавать поражения. Он с детства не умел проигрывать.