Разные цвета прошлого

     1605 год Нидерланды

     В обширный зал – так называемые покои лордов на втором этаже смотровой башни, пожалуй, одно из немногих помещений, чьи открытые окна выходили во внутренний двор, - струился утренний холод. Весенняя свежесть принесла далекие звуки пушечных выстрелов, резкие приказы, то шли учения - муштра новобранцев начиналась с изучения основных команд. На полях уже резвились весенние ручьи, в небе сквозь полярные облака голубые высверки обещали скорое потепление. Офицерской шляпой полковник прикрывал ноги от жара пылающего камина.

     -Сержант Стефан д’Орнезон к вашим услугам, милорд! – офицер, склонил голову, и тут же прямо посмотрел в глаза полковника. На вид офицеру было лет 25-30, лицо обрамлено черными кудреватыми, ниспадающими на плечи волосами. Поза у сержанта подчеркивала его независимость, даже некоторую дерзость - в армии Нижних Земель младшие офицеры еще могли себе позволить некую развязность, если бы... Если бы не откровенный интерес и уважение к офицеру.

     -У вас лицо и руки в пороховых следах, что это? - коротко, по-военному стриженый, черноусый, элегантно одетый полковник армии статхаудера встретил вошедшего молодого человека.

     -Монсеньор, я минер его величества принца Морица. По заданию я подбирал способы приготовления пороховых смесей для заделки запальных трубок. В них порох должен устойчиво сгорать с небольшой скоростью. Последний рецепт я заимствовал из «Das Kriegsbuch» Леонарда Фронспергера.

     Стефан продолжал стоять в свободной позе, позволяя себе обычную для армии статхаудера непринужденность. В те времена не было принято тянуться перед старшим по званию. Это не было проявлением «демократизма», напротив, в армии поддерживалась твердая система единоначалии и подчинения. Но отношения всегда несли заметный заряд вольности. В мирное время. Команда «смирно!», впервые для Европы введенная в обиход генерал-лейтенантом и верховным главнокомандующим принцем Морицем Оранским относилась только к строю солдат.

     -Сержант, вы родом из Орнезона, я никогда не был в Окситании, но мой отец, барон Делагарди, покинул те места еще в середине прошлого века. Откуда у вас ваша фамилия? Титул д’Орнезон есть имени моего отца. Мы родственники? – полковник сидел на стуле с прямой высокой спинкой и выгнутой под голову опорой и  внимательно разглядывал стоящего  перед ним офицера, пытаясь увидеть фамильную схожесть черт лица.

     -И нет, и да, сир! Я родом из маленькой деревушки Монлегюн, что расположена в двух лье от имения Гарди. Конечно, я наслышан о бароне от своего дяди.

     Это был лукавство. Стефан достоверно знал лишь двух сыновей Жака д’Эскупери, владельца Ла Гарди, Руссоля и Орнезона. О Понсе упоминали редко, а ведь он был его младшим сыном...


     Понтус.
     И только настоятель Монтольё, гордясь родословной много и часто, неоднократно возвращаясь, пересказывал известия о своем любимце. Старый Гийом исподволь собирал сведения о своем воспитаннике, всегда восторгался его успехами и, одновременно, огорчался. Ему, старому, готовящемуся передать дело своей жизни следующему, теперь уже подготовленному им на смену монаху, следовало поторопиться. Как к ночи стихает шумливый ветер, так годы уже пригибали к земле старика - духовного отца обители, неустанно заботившегося о материальном благосостоянии монастыря. А нужно не только удерживать огромное хозяйство, но и заботиться о спасении душ братии. И потому его беспокойные напоминания о преодолении бренных хлопот воспринимались паствой мирно и обреченно: «Немного тебе осталось отче, зато немало нам предстоит свершить с твоим уходом» - все ожидали неизбежное. И он в первую очередь.

     А раз так, то пора подводить итоги и пора искать замену себе: «Кто он? Племянник Жак? Но он тоже в годах. Кто тот, который сможет приносить умилостивительные молитвы обо мне, неспособному защитить себя Там и свое имя пред ликом Его».

     Нет безгрешных, и кому как не ему знать это.

     Но Там  снятие грехов  скончавшихся в благочестии возможно только по усердным молитвам здесь на грешной земле. Трубный глас органа, установленного в храме, призывал молящихся и просто пришедших в этот укрыв, утишал и отвлекал от мирских невзгод. «Я виновен! Понсито, мой мальчик, не покидай меня!» - нет, не слышал Понс этих слов.

     Все потому, что из узких окон высокой церкви был хорошо виден другой берег реки. Там в деревне, что прижалась к замку местного феода, в каждом доме можно отведать розовое вино из гарнача, или гренаш по-местному. Тут же его можно сравнить с темно-красным и очень редким  сенсо или с черным эспарте из мурвьедра. Наполненные в высокие кружки, эти вина воспламеняли кровь Понса.

     То была другая, чужая и такая приманчивая жизнь! По полю неторопливые стада коров и отары овец выщипывали остатки осенней травы. Пастухи – мальчишки его возраста и младше – могли лежать на соломе, играть и бегать по полю, ловить рыбу. Они могли жить! С края поля пристроились деревенские домики, кажущиеся игрушечными. Такими же игрушечно привлекательными были их жители.

     Чаще чем прежде взор Понса привлекала стройная девушка, без суеты выполнявшая во дворе и в винограднике какую-то домашнюю работу. Во дворе были и другие люди. Но только она привлекала его, только ее темное платье выделялось для него на фоне светлых построек, только ее волосы  призывно вились по ветру. Эти притягательные для юноши палитры, вытканные осенними нитями ежевечерних томлений и желаний, были связаны только одной темой. Чувственные шпалеры, полные цвета и жизни - они были важнее, нежели старческие вздохи монаха. А тот ему нашептывал, отвлекая от уже недетских мечтаний: «Твое место, твоя судьба от рождения принадлежит не тебе. За нас решает Он, и тебе должно подчинять свои чувства только Ему».

     Иные мысли навевали наблюдения из окна. Через стремительную реку не было моста, переправа вызывала бы недоуменные вопросы монахов и наставников. Умный юноша понимал, что той деревенской фее не нужен унылый монашек. И Понс отправился на войну, за славой и богатством. Он вернется (ненадолго), уже отмеченный маршалом Бриссаком. Напрасно старый Гийом обнимал и со слезой радости звал остаться его в родной обители. Не за тем Понтус прибыл в Мотульё - для единственной встречи с желанной Dotore, так он в мечтах звал девушку из Пейр-Роз.
 
     Теперь Альтц, так на баскский манер звала реку Микель, не была преградой для Понса. Все лето в густых непролазных зарослях ивняка, что обильно захламил берег Ружана, так зовется эта река ниже Монтольё, были слышны восторженные песни сошедшей с ума от счастья Dotore. В ее жилах тоже горела темная и сладкая, как двадцатилетней выдержки эспарте, кровь ее loco (сумасбродной) и неутолимой баскской страсти. Но, избыв в ее объятиях желания сердца, Понс, не слушая увещеваний Гийома, безрассудно ринулся в следующую военную авантюру вместе с войском Анри Клютена д’Уазеля.
Больше он не вернется в Лангедок.

     Первая часть его пути не отмеченная триумфами побед, действительно могла пройти незамеченной земляками. А когда он – уже барон Понтус Делагарди - находился на восточной окраине Европы, когда жезлом командующего шведской армии бестрепетно отправлял войска на победу и смерть, когда перед ним горела Нарва, сведения из далекой Московии могли не доходить. Или о нем могли забыть.
Все, кроме настоятеля Гийома и Dotore.


     Карин.
О самых первых своих годах Якоб знал по рассказам своей бабушки. Якоб не мог знать деталей жизни Карин. Только общий фон и взгляды, реплики и недовольно поджатые губы, и множество других нечетких и неясных знаков, так хорошо подмечаемых подростками.

     Карин Йохансдоттир, единственная и горячо любимая дочь пастора Йоханса Кёкельмюстера, в молодости привлекла герцога Юхана III Ваза своей юной красотой. Отец, к тому времени лишенный пасторского сана за порочащие лютеранского священника связи с прихожанками, поведение дочери одобрил. Ей тогда было шестнадцать. До конца жизни она не утратит свежести своего лица и утонченных манер. И всю жизнь в ее гардеробе будет храниться чудное по изяществу черное платье – любимый цвет герцога – с отделкой пышными буфами по плечам и воланами на предплечьях. На прогулках свой ансамбль Карин дополняла черной шапочкой с крупным алмазом в основании султана и сеткой для укладки густых темных волос. Перчатки она никогда не надевала - все должны были видеть ее изящные руки. Высокий кружевной воротник, с вшитой в него серебряной арматурой, придавал ей сказочный вид принцессы. Она и была принцессой, только королевой стать ей не дано.

     После рождения четвертого ребенка Карин рассталась с будущим королем. Произошло это после его инспекционной поездки в Финляндию. У вернувшегося герцога тон изменился, и за внешней привязанностью к младшей Лукреции и признанием, что она его самая любимая дочь, Карина слышала фальшь. Она любила Юхана, настолько, насколько можно любить отца своих детей, и не представляла себе жизни без него. Но ложь простить не смогла. Слабый и неуверенный в себе герцог – ему исполнилось 23 года – не сумел скрыть восторга от своей новой пассии. Возлюбленную звали Барбро. Вскоре появилось дитя любви, которого Юхан тщетно пытался выдать за внебрачного сына своего брата герцога Магнуса. Но до конца жизни, и даже будучи королем, Юхан заботился о Свене. И не скрывал этого – испытание королевской властью укрепило его характер!

     А что же Карин? Она поступила по-фински разумно и предсказуемо - расчетливо вышла замуж за друга и верного соратника бывшего любовника. Будущий король не только не возражал, а скорее способствовал тому, втайне надеясь и рассчитывая на продолжение любовных утех. Но Карин на долгие годы закрыла двери своего дома для отца ее первых четырех детей. При этом никогда не упускала его из виду, и при всяком удобном случае напоминала о себе и о подрастающих королевских отпрысках. И весьма успешно! Делала она это по-женски изыскано - являлась во дворец Юхана в том самом черном платье. Танцевала с его гостями, и всегда отказывала ему. И король, и его окружение не смели гневаться. Она в любом возрасте была удивительно яркой и грациозной - «Fantastiska Katharine»

     А потом, после казни мужа, было пятилетнее затворничество. Клаас действительно был верным соратником герцога и участником заговора против брата-короля.

     В тот день, когда помилованный королем Юхан появился в замке Упсала с польской принцессой Катаржиной, Карина выступила  в том же платье, но на нем были накрахмаленные батистовые белые нарукавники. Она и не скрывала от окружающих, что эта деталь предназначена для новой фаворитки герцога. Нарукавники подчеркивали красоту ее, Карины, рук, а умеренное декольте, декорированное серебряной вышивкой, на которой закреплен золотой медальон – подарок герцога в день их знакомства - подчеркивало белизну шеи и лица. У Карин не было пышности форм, так принятых среди дам того времени, и она выглядела, как когда-то его юная Каари.

     Это была многолетняя продуманная месть за вынужденную капитуляцию. Если бы Юхан мог, если бы не обязательства, накладываемые на него как будущего короля, если бы не двое детей рожденные Ягеллонкой еще до провозглашения его королем, а ее королевой Швеции, герцог давно бы выбросил белый флаг к ногам Карины.

     Если бы… если бы… Но он еще не был королем. Он был слабый и распущенный человек и не участвовал в обороне и взятии крепостей. Он не знал, что белый флаг не столько капитуляция, сколько знак, предложение перемирия, призыв к переговорам, просьба о прекращении военных действий. И потому предпочитал сам капитулировать по-королевски, подписывая письма, обязывающие передать Карине в дар поместья Каппельстранд, Кангасала, требования вернуть утраченные владения Клааса Андерсона, восстановить сгоревшую мельницу и многое другое – архив de la Gardieska сохранил десятки подобных указов короля Юхана.

     Когда вавельская принцесса покинула сей мир, король-любовник вновь женился. И это особенно больно задело Карину. Все-таки Ягеллонка была наследницей Неаполя и дочерью божественной Боны Сфорца. Когда-то Катаржина добровольно разделила заключение Юхана в замке Грипсхольм по обвинению в измене - заключение было, впрочем, довольно мягкое. А кто такая эта Гунилла?


     Пришло время, и старшая дочь короля Юхана и Карин София Юлленхельм решилась на законный брак. Карин считала, что выходить замуж за барона  для Софии было ошибкой. И кара – обрушившаяся во время венчания галерея, и раздавленные ею гости – был воспринят ею как божественный знак. Она не скрывала своей неприязни к этому человеку, принявшего католическое таинство только после четырехлетнего фактического брака с Софией. «Какой ужас - кровь невинных на свадебном платье! И стоны! Они не могут освящать начало совместной жизни, ими она и закончится!» Это стало основным мотивом ее отношения к семье Делагарди. И, конечно, свое отношение к Понтусу, она невольно переносила на его детей. София, не выглядевшая счастливой, – в 24 года не до выбора, – не вызывали у Карин сострадания. Может потому, что ее собственная семейная жизнь начиналась в юном возрасте, хотя и была наполнена испытаниями, была яркой. Но сделать Карин ничего не могла. За спиной барона стоял король.

     А вскоре Понтус отправился в свое губернаторство Лифляндию и Ингерманландию. Там разгоралась война с Польшей и Московией. Только это не принесло покоя в душу Карин. «Молодой муж» - 60-ти летний Понтус - взял с собой на войну Софию! Та не осмелилась противиться его жесткому требованию. Через год София вернулась домой, чтобы родить дочь. Понтус заявился, но не только для того, чтобы порадоваться и поздравить мать с ее первенцем. Он был зол и нетерпелив после неудачи с русской крепостью Орешек. И он торопился на очередную войну – это для него было важнее.

     Следующие полгода сведения о муже София слышала только из донесений проезжавших офицеров. Еще через год на свет появился сын Юхан. И вновь беременность. Мать малыша умерла на следующий день после рождения Якоба. Ей было 28 лет.

     Это были не единственные и не последние несчастья в семействе Карин Йохансдоттир. В январе того же года погиб брат Софии, 24-х летний Юлиус. Приближались те грустные времена, когда Карин уже не ждала хороших известий. Карин перешагнула 45-ти летний день своего рождения.

     Полководец Понтус Делагарди теперь редко появлялся в Вяякси. На фоне ливонской войны, он торопился захватить наиболее важные крепости. Это было не слишком сложно. Наконец-то фортуна была благосклонна шведам, ведь главные его противники - Польша и Московия - выясняли свои отношения в жестоких стычках и не могли оказывать помощь своим гарнизонам. И шведы успешно громили их, сопровождая победы неслыханными расправами над защитниками и мирными обывателями. Слава непобедимого полководца росла. Росло и количество жутких слухов, распространившиеся среди финнов о том, что Делагарди распорядился сдирать с убитых врагов кожу и дубить ее для барабанов, что телами жмудов, карелов и финнов он гатил в болотах тропы для своих отрядов. Карин с удовольствием, и с нескрываемым злорадством слушала эти нелепые россказни. «Слишком много крови на этом человеке!» Она не простила его, считала злым чародеем (и такие слухи ходили о Понтусе), виновным в ранней смерти ее дочери.

     А потом стало известно, что у Понтуса появилась невеста. Свадьба не состоялась. «И здесь проявились пятна той же десятилетней давности трагедии на брачном пиру моей дочери» - шептала стареющая Карин. В имение Вяякси пришло скорбное известие о гибели великого полководца.

     Якоб.

     О Якобе, сыне великого полководца, в Окситании знать ничего не могли. В свои двадцать два года он не успел еще прославить имя Делагарди. Более того, было четырехлетнее заточение в польском плену, после которого молодой полководец не задержался в своем шведском имении Экхольмен, и прибыл в Голландию. Здесь по протекции герцога Иоганна Нассауского, кузена статхаудера, рекомендательное письмо от которого было получено еще до плена, Якоб рассчитывал не только сменить обстановку, но и обучиться современному воинскому искусству.

     Когда погиб отец Якобу шел третий год. Мальчик был совершенно здоров, но малоподвижен – ел и спал, а если ревел, то басом. «Мой Лайска-Яакко, Йохси, моя Бритси, мои маленькие, вот вы и остались одни. Никого у вас нет, ни отца, ни матери. Никого  кроме старой бабки! И у меня не осталось никого...».

     У Бритты, старшей сестры Якоба, было иное мнение о брате – он не только «лайска» (ленивый), но и «тюльса иткийа» (скучный плакса). Малыш Яакси уже мог уверенно топать пяточками по земле, требовал все больше к себе внимания старших брата и сестры, но предпочитал сидеть на руках бабушки или кормилицы, выпрашивая дополнительную порцию сладкой каши. И ему подчинялись!

     В десятилетнем возрасте - Яакка, с гордостью будет рассказывать своим сверстникам - дворовым друзьям: «Мой отец был губернатором Эстляндии и самый знаменитый полководец Швеции! Он погиб как настоящий воин, и смерть, на радость его поверженным врагам, возвестилась пушечным выстрелом с борта шлюпа, на котором он принимал  сдачу крепости».

     Это была правда. Нарву действительно Делагарди успешно взял после длительной осады. И, как всегда, устроил в городе страшную резню. Перед штурмом Нарвы Делагарди объявил, что отдает город на разграбление. Оголодавшие без жалования шведы (у короля были иные заботы - знаменитая «konung becanta matress» - ярмарка любовниц короля) в первые же сутки вырезали и утопили в еще незамерзшей реке семь тысяч мирных жителей.

     И выстрел из пушки был. С того самого шлюпа. Только от выстрела старая посудина развалилась и, облаченная в тяжелые рыцарские доспехи, команда вместе с «великим шведским полководцем» потонула в Нарове.

     «Сделалось это божиим милосердием и великого чудотворца Николы милостию» - с облегчением отозвалась Москва на это известие. Недобрую память Понтус Делагарди оставил в памяти народов. Но не надо переживать - придет время и младший сын превзойдет своего отца.

     В этом же году умерла младшая дочь Карин - Лукреция Юлленхельм – любимица короля. Ей было 24 года. Король потребовал расследования странного происшествия. Виновную нашли быстро. Свидетели подтвердили, что некая Керстин Ульфсакс замешана в  колдовстве. Бедолажку казнили и тем удовлетворили безутешного короля.

     Подозрения в магии были и в отношении Делагарди. Иначе как объяснить его необычайный успех в захвате русских крепостей?

     Еще через год Якоб отплакал на могиле бабушки.

     В тринадцать лет детство кончилось. Имение Вяякси было не только разрушено - разграблено и сожжено восставшими. Не было средств и негде было жить. «Выбора не было, - стоя на стене замка вспоминал Якоб, - обстоятельства вынудили нас покинуть Вяякси и бежать в Турку. То было бегство, паническое, позорное бегство из нашей маленькой обители. Это крепости и замки можно почетно сдать противнику. И тогда тот может достойно отнестись к их защитникам. Но у бунтовщиков нет славы побед, нет благородства».

     В родовом имении Турку, доставшегося бабушке после смерти Ларса Ордела – ее второго мужа, - командовала непокорная дочь Понтуса. Еще в юном возрасте она прибыла в Швецию откуда-то из неведомого Лангедока. Больше всего Элизабет была озабочена наследством, опасаясь (надо полагать, не без основания), лишиться возможности достойной своего отца жизни. В своем письме она настаивала, что тот обещал ей содержание в обмен «на ее заботу о юнгфру Брита, юнкерах Юхан и Якоб». Это письмо осталось единственным свидетельством ее родства с семьей Делагарди. Кто ее мать и жива ли она неизвестно. Даже имя ее не упоминалось.

     Теперь он, юнкер Якоб Понтуссон Делагарди, должен продолжить дело отца. Продолжить, и превзойти! То есть добиться своей славы во имя короля! Недаром же в отцовском нашлемнике баронский герб содержит изображения непреодолимой стены и неодолимого, возникающего из зубчатой мурованной башни льва, дополненные золотыми копьями со знамёнами. Коронованный лев с мечом – вот его  пересеченное золотом лазурное поле рыцарской славы!

     Ему нужно были золото. И слава.