4. Большая война на малой родине. Игра

 
                Начало здесь http://www.proza.ru/2020/02/17/1254

 Июль сорок первого. Наши части оставили город Опочка и откатились далеко на восток. Продвижение врага здесь задержали на неделю. Ценой жизней. А как еще можно было  задержать? В той ситуации – иначе никак.

   В двери родных хат грохнул чужой кованый сапог.

   Боевые действия перемещались вглубь страны. А для моего родного края наступило время оккупации. Точнее, безвременье.

   На три долгих года. Игра  в “повезет - не повезет”. Сожгут каратели деревню, или не сожгут? Расстреляют всех, или “лишь” каждого десятого? Если каждого десятого – повезло! Если конечно не оказался этим десятым. Если повезло выжить – могут в Германию отправить. В рабство. А там – как повезет…

   Игра! Das Spiel!

   Оккупация. Вся “деревянная” Опочка была сожжена  при отходе наших войск и спешной эвакуации. Приказ был – сжечь все, что горит. Чтобы немцу не оставить.  Многие жители не успели эвакуироваться. Их вернули обратно фрицы. Вернулись люди, а  жить негде. Выход один - рыть землянки. В деревнях ситуация была немного лучше. Дома, большей частью, уцелели. Другое дело, что в них стали размещаться немцы. А жильцов переселяли в хлев. К животным. Если остались.  Жильцы и животные.

  Оккупационные части быстро организовали все, что нужно для нового порядка. Учет и контроль. А если потребуется, гестапо охотно и усердно выполнит миссию  тотального подавления.

  Новый немецкий порядок!
  Neue deutsche Ordnung!

  В это самое время дед мой, Василий Петров, мобилизованный в самом начале войны, находился в немецком лагере. Не знаю, где. Дед, рассказывая, никогда не упоминал никаких привязок к местности. А я не спрашивал. Мал еще был. Только слушал и запоминал. А дед, вообще, был  немногословен сам и не любил болтунов.
   Лагерь для военнопленных представлял собой большую поляну, обтянутую рядами колючки. Кое-где были наскоро сооружены вышки для охранников. Лес  вырубили на некотором расстоянии от заграждения. Все было сделано наскоро. Учета  практически не было.  Немцы, конечно, предвидели огромное количество пленных, но совершенно не озаботились даже попытками решить вопрос по-человечески.   
   Военнопленные размещались прямо на земле. Под открытым небом. В грязном, оборванном летнем обмундировании. Летом тепло, конечно. Днем. Ну а если дождик вечерком? Промокнешь до нитки и ночью, один черт, задубеешь! На подходе осень. А немцы обустраивать лагерь и не думают. Зачем? Перемрут – меньше проблем!

  Кормили скудно. Если это можно назвать кормежкой. Баланда. Вода, картофельные и свекольные очистки. Немного какого-то жира, похожего на колесную мазь. От этой “пищи” у большинства тут же начинались серьезные проблемы с пищеварением. Деда моего это тоже зацепило. Он был мужик здоровый, крепкий. Но питаться привык правильно. В общем, страдания пошли неимоверные.

    Люди болели. Умирали. Было совершенно понятно, что из этого места только один выход – в мир иной. Или здесь же в лесу, или, если станут куда-то отправлять дальше, на этапе, либо в пункте назначения.

   Решили бежать. Дед и еще трое земляков. Из Опочецких мест.

    Застрелят, так застрелят. А вдруг повезет?
    
    Игра! Мать ее!
   
    Стали осторожно изучать повадки собак. Всех. И тех, что с зубами да хвостами, и тех, что с винтовками. Которые с зубами и хвостами, они  умнее и опаснее. Те, что с винтовками, были, в основном, простыми нестроевыми лопухами из немецких деревень. Которым дали ружье и велели сторожить Untermensch , недочеловеков, то есть.
    Не то, чтобы охранникам это дело в радость было. Просто лучше сюда, чем на передовую, под пули. Работа такая!  Некоторым начинало нравиться, и они усердствовали. Даже продвигались по службе. В общем, если что, стрелять стали бы не моргнув глазом.

   Разработали план побега. Все шепотом и тайком. Народ разный вокруг. Кто-то  сломлен был совсем, кто-то уже был согласен за краюху хлеба Родину продать. Или хотя бы настучать.  Жизнь ведь, она одна!
   Ночью, когда не было луны, поползли. Выбрали место, где под колючкой болотинка была, да  с выходом к лесу. Мочило вонючее, но неглубокое.  По воде тихо подползли к ограждению.  По очереди приподнимая проволоку, погрузившись в воду, выбрались наружу. Повезло. Не нашумели. Успели, пока собака с собакой  проходили в дальнем конце лагеря. Из своих тоже никто ничего не заметил. Люди спали. Голодные и полуживые. 
    Когда показались охранники, беглецы с головой погрузились в жижу. Собаки с зубами не унюхают. А собаки с винтовками не увидят.
    Главное успеть лечь, когда прожектор начинает шарить. Если засекут – шмальнут из пулемета и все. Расстрел – это понятие очень даже юридическое. А тут не расстрел. Просто всадят пули. Как будто и не было никогда человека.
    Преодолев заграждения, пошли  по  болотинке глубже в лес, стараясь не хлюпать по воде.  Дальше и дальше от смертельно опасного  места.

  А куда же шли бойцы? 

   Домой. Куда же еще? Фронт ушел далеко на восток. Что дома творится – никто не знает. Шли в неизвестность. Может, повезет. Игра, однако!

  Шли домой. Лесами. Пользуясь тем, что немцы еще не успели все взять под контроль. Шли, четко осознавая, что дома их тоже может ждать смерть. Или снова лагерь. А потом смерть. Или быть может, повезет. Игра же!

    На пути речки попадались. Дед мой совершенно не умел плавать.  Бойцы брали его под руки, и  плыли. Хотя силы были совсем на исходе. Дед всегда именно это часто с благодарностью вспоминал. Как его, совершенно беспомощного в воде, ребята переправляли на другой берег. Обидно было бы, убежав из лагеря, банально утонуть в речке.
   
   Дед дошел до родной деревни. До деревни Пружки. Точно знаю, дошел до дома и выжил  еще один боец. С ним я даже встречался в далекие уже 70-е годы. С родителями к нему в гости ездили.  Он жил в деревне Артюхово. А мы в  Секачах, неподалеку, отдыхали. Там отец жил в детстве. Артюхово  немцы  сожгли в сорок втором вместе с жителями. Бойцу повезло. Выжил. А я вот не запомнил ни имени его, ни фамилии. Жаль. А жил он один.

    О других бойцах, с которыми дед бежал из лагеря, не знаю ничего.

    Дед пришел домой. Обессилевший и сильно больной желудком. Осунувшийся,  обросший щетиной, он ничуть не был похож на крепкого тридцатилетнего мужика, каким был еще недавно. Но, возможно, именно это помогло. Не нужно было притворяться немощным и больным, чтобы немцы поверили, что он не бежавший из лагеря солдат Красной Армии, а просто больной, и даже уже не молодой человек. Родственник просто.

   Я не знаю, как деду удалось легализоваться и жить при новом немецком порядке. Не представляю, как это получилось. Возможно, кто-то помог. Помню только, как бабушка Аня
 часто вспоминала одного настырного немецкого офицера, который периодически заходил в дом и подозрительно гавкал, указывая на моего деда:

- Nein! Ich denke, dieser Mann ist ein Soldat!

     Что дословно означает:

   - Нет! Я думаю, этот мужчина – солдат!

 
   В ответ бабушка уверяла вояку, что это не беглый военнопленный, это просто больной человек, родственник, что у него желудок болит.  В конце концов, немец отвязался. Повезло в игре!

   Бабушка не знала немецкий язык. Но она почти точно запомнила  фразу, и, пусть коверкая , но повторяла именно ее, довольно артистично повторяя манеры немецкого офицера.  Думаю, это был чин из соответствующих служб, которые обеспечивали немецкий порядок.

    Задавали правила игры.

   “Свои”  немцы, то есть те, которые расквартировались в Пружках, вероятно, летчики и авиатехники, были вполне себе людьми. Они просто делали свою военную работу, и притеснять местных не собирались. Опасаться приходилось собак. Без зубов и хвостов, но с пистолетами и арийской злобой. Вот говорят, у каждого человека есть душа…А у этих, арийцев, душа была? Или что-то вместо нее? Или пустая дырка?

   Оккупация это не жизнь. Это попытка выжить. Игра в “повезло - не повезло”. Постоянная игра. Сегодня выигрыш, завтра проигрыш. А то и конец игре!

    Das Spiel ist vorbei !  Feuer!   
    Игра окончена! Огонь!

   Об этом в следующем рассказе http://www.proza.ru/2020/03/03/964

                Февраль 2020.

На фото – Опочка. Первые дни оккупации. Фото из сетей. Сейчас стало много появляться фотографий на аукционах. Потомки бывших оккупантов продают фото архивы .