Снег, шнапс и… сумка.
Зимой сорок четвертого года шли отчаянные бои на всех фронтах второй мировой войны…
В январе и так шоферу одна морока, а, допустим, выбить на морозе шкворень поворотной цапфы на «полуторке», так кричи «караул»!
Коля отер пот, заливающий едкой солью глаза, крепко сжал ручку большого кузнечного молотка, наставил на шкворень болт, прицелился и … мимо! О-о-о! Как больно-то! По пальцам! – Слезы брызнули на обветренные щеки, глаза застелило пеленой, молоток выпал из руки на лед и печально, вроде как сочувственно звякнул…
С самого рассвета Коля колотил шкворень, чтобы скинуть цапфу. Дело было даже не в цапфе, а в подшипниках. Они попросту развалились от работы. Колесо уже стало клинить на ходу и, машина уходила влево. Приходилось тормозить, сдавать взад, а потом лететь, не разбирая дороги, потому, что если притормозить, – обратно заклинит, падла! Давно пора уж их поменять, но зампотех Кузькин грозит кулаком и трибуналом!.. И - надо опять на выезд…
Да и понятно – фронт наступает, а позади окруженная фашистская дивизия. Сидят в котле, рвутся к своим. И тут уж не до худой полуторки и ее шофера младшего сержанта Некрасова. А вчера затихло и Коля осторожно «подъехал» к Кузькину, - мол,- товарищ майор, мол – туда- сюда, мол – туды-сюды…
- Какой же ты… черт неугомонный, Некрасов. Дать бы тебе по морде!... Ладно. Иди на склад, пусть Петренко отпишет тебе эти чертовы подшипники.
- И шкворень… И цапфу надо тоже, – там резба уже на соплях, оттого и подшипники в хлам… Ну, и смазку… американскую, – робко пролепетал Коля.
- Некрасов! – Рявкнул Кузькин, - по-твоему - вся страна! И вся Америка! Должны теперь на тебя работать?! Бери что дали! И катись! Чтоб завтра к вечеру был как новый! Иначе! – Он сунул Коле под нос огромный волосатый кулак…
Он всем свой кулак показывал, но никто не слышал про то, что он им кого-то бил. А, может, боялись признаться…
Э-эх, Кузькин - в кузькину мать… Кузькин…Бывший автомеханик он же. В автобазе под Новосибирском. Нашенский мужик, сибиряк. Все он понимает, но ломает жизнь человека, подстраивает под себя. Знает же - где подшипники, там держи - либо шкворень, либо цапфу. А втулки на шкворне проспал, – вот и цапфа попала. А уж когда подшипники посыпались, - гайке капут и жди теперича, когда колесо на ходу спрыгнет. А машина в кювет. А ты на тот свет…
Коля мучительно улыбнулся, - складно получилось. Сунул руку под телогрейку. Боль постепенно стихала…
Петренко - тот еще гусь. Всегда долго пялится в накладную, сопит, кряхтит, недовольно крутит башкой – как будто свое отдает, от себя кусок отрывает. В глаза не смотрит. А перед начальством так и сплясать готов! Только, чтоб на передовую не кинули.
- Подшипники, подшипники… Айда в склад, - пробурчал Петренко в свойственной ему подленькой манере.
Они вошли в огромный деревянный сарай с дырявой во всех местах, крышей и начали пробираться в тесном проходе между наскоро сколоченными из всякого хлама стеллажами.
Сколько тут было всего! Коля оказался в складе - вот так – запросто зашедши! Впервой! И созерцание изобилия разных запчастей поджало ему коленки.
- Ого! – Непроизвольно выдохнул он, - вона че тута!...- С минуту он стоял словно зачарованный, осматривая несметные богатства. – Михалыч… - И проглотив подступивший к горлу ком, хрипло прошептал. - А добавь еще с кружку сазки… американской… пожалуйста… А?
Петренко живо повернулся. – Может тебе еще новый «студер» отписать? - И ухмыльнулся.
- Ну, хоть бы с две ложки, а?
- Жир говяжий возьмешь на кухне. Чай не впервой?
Дальше шли молча. Коля взволнованно глазел по сторонам, озирая несметные богатства. И вдруг! В ящике на полке среди других непонятных частей увидел цапфу! СВОЮ цапфу! С гайкой! Мысли понеслись бешеным конским потоком, застучало в висках. Коля глубоко вдохнул и замер.
В этот момент Петренко свернул в проход, а Колина рука, неподвластная его воле метнулась к ящику, выхватила цапфу и сунула ее под телогрейку. Все произошло так шустро, что Коля понял о том, что он УКРАЛ, только тогда, когда почувствовал на груди леденящий холод стали. Прямо у сердца…
Подшипники он сунул в мешок, который держал на груди чтобы скрыть цапфу, от которой телогрейка топырилась непонятно как.
- Че там,- сердечко прихватывает от радости? – язвительно спросил Петренко.
- Ага, - еле выдохнул Коля, - как в сердце осколок попал… - И натянул ужастнейшую улыбку.
- Иди уже. – Петренко махнул на него рукой и закурил трофейную.
Коля глубоко вздохнул и быстро пошел прочь.
С вечера Коля подсуетился. Сбегал на кухню за говяжьим жиром, выпросил у старшины в хозвзводе керогаз. А на рассвете скинул колесо к чертям вместе со ступицей. Гайку на цапфе даже не пришлось крутить, - она выпала прямо на снег. Коля отдолбил с балки лед, нагрел как смог керогазом цапфу, глубоко вздохнул и начал колошматить шкворень!
…Но шкворень обржавел и выбить молотком его было делом безнадежным. Тут уже для размаху надо снимать крыло, потом искать стальной палец, варить к нему ручку и бить со всей мочи кувалдой. И помощника надо, чтоб палец ровно держал, да не трусил, когда кувалда прям на руки почти, летит!.. Вот такие дела… Коля едва встал с коленок на затекшие ноги и присел на колесо.
И тут сзади раздался окрик: - Некрасов! Смирно!
Коля ошарашенно вскочил, в спине что-то хрустнуло, но он выдержал стойку и, развернувшись, машинально вскинул руку к ушанке!..
- Сука ты и сволочь последняя, Белкин! Я тебя когда-нибудь пристрелю, черт юродивый!
Перед ним стоял рядовой Белкин, двухметровый детина, скотина, последняя сволочь и приятно улыбался.
- Белкин! – Коля отнял руку от шапки и шагнул навстречу, но уткнувшись «носом в пупок», отступил назад. – Серый! Ты так можешь и до кондратия довести!
- Давно не виделись, братка!
Обнялись. Белкин нахлобучил Коле шапку на глаза, а Коля зарядил ему по почке…
- Серый! Откуда ты, чертяка? Мы уже тебя похоронили!
- Спокойно, рядовой. - О! - Ты уже целый младший сержант! Да тут и до генерала осталось чуток!
- Белкин, я тебя точно пристрелю! Придушил бы прям щас, да до горла не дотянусь!
… Они были земляки, жили в одной станице и по хозяйству были ровней. У Коли отец землепашец, а Белкины держали четыре отары овец. Работы – уйма! Но вечерами молодь сбивалась в стаи, купались на плотине, жарили мясо, пели песни под гармошку. Дрались, конечно, на пьяную голову… И Коля всегда вступал за Белкина. Он же - его братан через тетку! Да еще и младше Серый, да и мелкий совсем был, тощий… А потом – нате вам! - Враз вымахал за сезон! Сенокос прошел, вернулись с лугов, - а это кто? Белкин Серега? Вот эта двухсаженная конструкция?
Да-а… - Коля помнил эти дни и годы. Ну а потом…
Потом пришли красные комиссары, разные колхозные активисты, все описали, пересчитали и определили их - многолетне нажитое своим трудом хозяйство, как коллективное имущество. Белкин-старший смирился и пошел под колхоз. А Колин батька выпрягся! И схлопотали всей семьей выселки.
Как уж вышло потом, что они совпали с Белкиным на призыв… Потом и в одну часть… Оба шофера. С техникой в ладах. Помогали друг дружке. Вместе ходили на полуторках на передок. Только Коле полуторка была по размеру, а у Сереги коленки лезли в зубы прям! Во - хохма! Но когда пришли «студеры», Белкина первым перекинули… Гада! Там его коленки из окна уже не было видно. И печка есть. Устроился, скотина, со своей улыбочкой... А год назад попали под обстрел, - «студер» Белкина - в хлам. А куда пропал сам Белкин, никто и не узнал. Да там под Сталинградом было такое! Не до Белкиных. И, вот тебе – воскрешение!
Белкин! Сволочь ! Братан!...
–В госпитале почитай на три месяца. – Белкин приложил руку к телогрейке, - склеили два ребра, подлатали ногу: теперь левая - короче на два сантиметра, - ха-ха! – Белкин закашлял и сплюнул коричневой слизью. – Зато откомандировали в интенданты. Теперь и новый «студер» и паек с тушенкой имеется, и глянь – новый макинтош! – Белкин хлопнул себя рукой по телогрейке и снова закашлялся.
- Да-а, - тихо сказал Коля, - телага новая, а ты уж шибко ветхий стал.
Белкин примолк, закурил и затих. Потом, как-бы очнувшись, сунул пачку сигарет Коле под нос. - Чуешь, братан, - ароматы? У нас за такое курево на обмен банку тушенки дают, а у фрицев каждый имеет в кармане… А в обед дают еще и шоколадку им…
Белкин блаженно затянулся.
Коля втянул носом дым. Пахнуло ароматом свежескошенной травы. Запах напомнил что-то, что-то, что-то… родное, непонятно что. Что?...
- Серя! Не дыми на меня. Гадость твоя эта курятина!
- Так и не научили тя тут курить, а? Учили-учили всей станицей и не научили… И тут не научили, - совсем хреново с тобой.
С минуту помолчали. Потом Белкин вытащил из-за пазухи плоскую фляжку и протянул Коле.
- Спирт? – Спросил Коля.
- Шнапс, герр Некрасов!
Коля сплюнул, сунул Беплкину под нос кулак. - Убью, фашист недобитый! Выхватил у Белкина фляжку… Выдохнул и… Сделал несколько больших глотков.
Нутро мгновенно вспыхнуло, ядовитый вкус микстуры едва не вызвал рвоту, но… уже через мгновение по телу полилось благостное тепло.
- Закуси, - Белкин протяну Коле горсть снега.
Коля, не раздумывая, взял и … закусил.
- Белка, я убью тебя прямо сейчас, подай мой автомат, - там - в кабине.
Белкин отхлебнул из фляги, тоже закусил снегом, потом ухмыльнулся, толкнул Колю в бок, вытащил из-за пазухи краюху хлеба, отломил кусок, передал Коле и откусил себе.
- У тя там че, за пазухой - целый склад?
Белкин улыбнулся своей ослепительной улыбкой и глубоко вздохнул. – Ну, я же главный интендант фронта, такой же, как и ты - товарищ младший генерал…
Блаженная влага полилась в голову. Сделали еще по глотку.
- А давай папироску! – неожиданно для себя сказал Коля.
Белкин церемонно вынул пачку, достал папиросу, важно подал Коле. Тот крякнул и, мотнув головой, протянул руку. Белкин быстро спрятал папиросу обратно в пачку. – Ты же не куришь? Так и не начинай. – И нарисовал свою подлую улыбочку. Коля снова вздохнул, потряс головой и тихо сказал,- Серый, братка, тащи из кабины мой ППШ. Мне надо срочно пристрелить одну бешеную белку - тебя…
Белкин встал, похлопал Колю по плечу. - Чо тока не сделашь для братана! – Подковылял к полуторке, открыл дверь кабины и замер. – Коляха! У тя и тут гармошка! Откудова такая радость?
- Подарок. За Сталинград. Я там был самый главный генерал, вот гармошку и выдали в награду.
- Хе! – Белкин почесал затылок под шапкой… - И… и че ты с ней тут?... Все так же веселишь по вечерам?
- Не-е, белка, не только. Я теперь могу сбацать Йогана Штрауса, самого короля вальса.
- Так он же немец, - фашист?
- Никакой он не фашист! Он австриец… – Коля схватил пригорошень снега и бросил в лицо Белкину. - Он музыкант! Великий маэстро… Ему просто… Ну, не повезло, что он жил рядом с немчурой!.. А будь он живой теперь, - уж точно не пошел за Гитлером …
Когда выпили по третьей, Коля сел и закурил-таки! А Белкин ушел за машиной. Минут через пять-десять подкатил новенький «студер». Белкин деловито выскользнул из кабины, держа в руках американскую паяльную лампу.
- Ого! – изумился Коля, – на бензине?
- Щас мы живо его выбьем! – Белкин разжег лампу и направил на цапфу. – А новая-то имеется?
- Обижаешь! – гордо доложился Коля. - У нас тоже снабжение – ого! - И вытащил из-под сидения украденную цапфу.
- И подшипники сразу давай, - че еле ходишь?... И смазку тащи.
- Так жир токо. – Растерянно пробормотал Коля.
- У-о-х! – Досадливо выдохнул Белкин и, кряхтя, полез в кабину «студера».
- Это американская мазь? А, Серый? Это че?...
Белкин отмахнулся, потушил лампу и нервно рявкнул! – Иди сюда, держи болт ровно!
- Если по пальцам вдаришь!...- прошипел Коля.
- Держи ровно! Запишем - как вроде был ранен.
- Убью! – Коля стиснул зубы и закрыл глаза…
Через час новая цапфа стояла как там и была, свежие подшипники, обласканные американской смазкой, притихли… «Полуторка» и «студер» урчали, прогревая моторы.
Они сидели в кабине «студера». Шипела печка, тепло лилось снаружи, ну и … изнутри.
Белкин порозовел. Он, кстати, - опа-на- вытащил еще одну фляжку с «горючим» и две банки тушенки! А Коля второй раз в жизни закурил.
- Ты где и как? - тихо спросил Коля.
- Тут неподалеку на складах маюсь. В тылу… Вожу по частям провиант, да всякую всячину. Нынче вот на станцию иду. В три часа приходит паровоз, надо снять с вагона груз. Через часок заберу экспедитора и - потопаем… Коляха! - Белкин встрепенулся – айда со мной, а? Я скажу майору, мол – сам все не вывезу, - еще машину надо и укажу на тебя.
От неожиданности у Коли перехватило дыхание.
- Думаешь, так будет?
- Да запросто так! Майор нормальный мужик. Бурят. Земляк. Я его живо уговорю! Ну? Там на станции харчишками и разным инвентарем запасемся. У меня на ихнем складе дружок имеется. Бывший танкист, чуток обгоревший, зато чистый хохол!..Вот ты че, к примеру, хочешь?
Коля серьезно посмотрел в глаза Белкину, - а, к примеру, лампу американскую.
- Считай, что уже имеется!
- Врешь опять, сволочь!
- Сам ты дурак. Потопали, говорю, пока я добрый… - А я пока добрый.
- Белка, я тебе твою улыбочку когда-то, когда не добрый буду, натяну на затылок...- Потопали, конечно! Че тогда мы тут сидим?!..
До станции от позиций дорога была простая – не было никогда ее вовсе. Только гнилой проселок, с весны до осени превращающийся в непролазную топь. А зимой по речушке, заросшей ивняком, оказалось – так вот она - дорга! Лед крепко стал, и машины шустрили туда- сюда день и ночь.
«Студер» шел впереди ровно, вроде неспешно, но солидно. Колина «полуторка» едва поспевала за ним. Конечно, было досадно плестись в хвосте на холоде, в снежной пыли, подымаемой колесами «студера» и представлять, как там Белкин сидит себе. С печкой! И улыбится… Наверняка нет-нет, да нарочно обочину прихватывает, чтобы снегу братану в ветровое стекло подбросить! Дал бог родсвенничка... Не-е - молодец все-таки, Серый, - Уболтал интенданта. Майор – с виду, - сумрачный бурят лет сорока пяти, ростом почти с Белкина, а в обхват – три Белкиных! - Оказался добряком.
- Товарищ майор, младший сержант Некрасов в ваше распоряжение прибыл! – Коля сделал «смирно» и вскинул руку к шапке.
Майор быстро взмахнул в ответ и протянул Коле руку, - Бадма Циренович Бадмаев.
Коля вздохнул, торжественно пожал руку, потом вдруг вытянулся по стойке «смирно» и срывающимся от волнения голосом спросил,- товарищ майор, а вы откудова родом? … Конечно, если можно… могу я узнать… а?
Коля совсем запутался в словах и почувствовал, ка лицо его вспыхнуло на холоде - огнем! Стоящий рядом Белкин тихо захихикал.
Майор строго глянул на Белкина и, тот враз притих.
- Из Могойтуя. – Неподвижное доселе лицо майора вдруг раздвинулось во все стороны в улыбке. И так узкие глаза превратились в щелочки.
Никогда бы ранее подумать не мог Коля, что стоящий перед ним человек – на гражданке - мог бы быть ему так дорог!
- Товарищ майор! Бадма Циренович! Так там от вас до нас и обратно… - Коля задохнулся… - Если по степи… На полуторке… За день можно обернуться!
- За полдня, если на «студере»! – Ехидно встрял Белкин. - Товарищ майор, - обратился он к интенданту, - может чуток выпьем трофейной на дорожку?
- Нет-нет! – решительно отрезал майор и ласково пригрозил пальцем. Потом хитровато сузил глаза и тихо сказал, - вернемся,- угощу бухлером с барашком. А там и нашу родную горючку оприходуем. А теперь – за работу, землячки... Белкин, жми на газ! - Майор развернулся и, покрякивая, как старый индюк, полез в кабину студера. Едва протиснулся на сидение, еще там чего-то покряхтел и хлопнул дверью.
- Ого! Тяжело пошел! - подоброму съехидничал Коля. – Теперь я понял, Серый, почему ты меня припряг! – «Студер», значит для возки Циреновича, а прочее везу я?
- Так точно, товарищ генерал Некрасов!..
До станции оставалось километров пять-семь. Река в этом месте делала изгибы и повороты. Машины сбросили скорость и ползли тихо, чтобы не занесло. Поднялся небольшой ветерок, взвихрив с прибрежных кустов снежную пыль,- видимость почти совсем пропала. Коля высунул голову в окно, чтобы хоть что-то разглядеть. И вдруг!.. Подумал вначале – показалось, - на лед метрах в пятидесяти впереди один за другим выскочил танк. По контурам Коля сразу определил, что танк не НАШ! «Студер» Белкина дал по тормозам, но его занесло влево, поставив поперек дороги. Коля вдавил тормоз до самого полика, потом попытался подрулить в сторону, но полуторка как сани раскатившись по льду, врезалась в борт «студера» и отскочила вправо метров на десять.
Танк остановился и повернул башню, как показалось в этот момент Коле, - прямо ему в лицо.
- Серый! Тикайте! – заорал Коля несвоим голосом, схватил автомат и стремительно выпрыгнул из кабины. Последнее, что он увидел после, - как Белкин, заплетаясь в своих макаронных ногах, вываливается на снег и отползает от машины…
Потом сверкнула молния, уши как-будто забило пробками. Грудь обожгло каленым железом, снег и небо мелькнули перед глазами… И - тишина…
За два часа до произошедшего, фашистская дивизия сумела прорвать окружение и, около двадцати немецких танков вырвались на простор. Они устремились к западу на соединение к своим. Четырнадцать танков были настигнуты и уничтожены нашими Т-34. У других кончилось горючее, и танкисты сдались в плен. Экипаж одного уцелевшего в бойне «панцира», мчался на запад, молясь богу на удачу…
Выстрел с прямым попаданием разнес «студер» в клочья. Майор Бадмаев не успел выбраться из кабины…
Коля и Белкин лежали рядом. Белкин лицом вниз. По шее из-под шапки у него сочилась кровь. Коля лежал - на спине, раскинув руки в стороны. Крови на лице и на теле нигде не было , но телогрейка на груди - вся изодрана в клочья.
«Студер» полыхал. Взорвался бак, огонь перекинулся на покрышки, в небо взвился черный дым. Снег вокруг вскоре уже превратился в матовый пепел.
Танк на минуту замер без движения, затем осторожномподошл и стал рядом. Натужно тарахтел мотор. Из люка выпрыгнул танкист, соскочил на лед, осмотрелся вокруг, вынул пистолет и подошел к лежащим без движения людям, нацелил пистолет на Белкина, толкнул его два раза ногой и повернулся к Коле. Из бокового люка башни танка тяжело вывалился еще один немец с канистрой и шлангом в руках. Он быстро подскочил к полуторке, запрыгнул на крыло и, сунув шланг в бак, попытался ртом высосать бензин. Бензина было немного. Несколько раз он облился, обжигая рот ледяной горючкой, потом получилось. Когда шланг зашипел, а бак опустел, он так же быстро взобрался на танк и, обернувшись к стоящему в непонятном оцепенении около русских товарищу, громко крикнул, - Йоган!
Йоган ... Йоган мучительно стиснул пистолет и нацелил его прямо в грудь Коле.
Коля видел и слышал все происходящее как будто издалека, из какого-то сине-коричневого… тумана. И вдруг среди этой непонятной бессмысленной мешанины уродливых цветов он увидел черную… дыру… Ствол пистолета, направленный прямо ему в лицо...
Коля инстинктивно протянул руку к лежащему рядом автомату.
Немец быстро оттолкнул автомат ногой.
- Штраус! – вновь окликнул его, набравший бензин второй танкист. И что-то еще добавил на своем, наверное, торопил.
Коля приоткрыл глаза и вдруг… улыбнулся. – Йоган Штраус, - тихо пробормотал он, - король вальса…
Немец вдруг замер и опустил пистолет. Он, видимо, понял, о чем говорит этот умирающий человек. На лице его промелькнуло нечто подобное улыбки. Он сунул пистолет в карман, глубоко вздохнул и быстро пошел к танку… Но, вдруг развернулся, подошел обратно к Коле и стал на одно колено рядом.
Коля чуть повернул голову. Взгляды их встретились. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь и не моргая. Потом немец опустил взгляд на Колину грудь, на изоданную осколками телогрейку, сжал скулы, сунул руку в карман , вытащил что-то обмотанное тряпкой и затолкал Коле за пазуху. От резкой боли Коля тихо застонал и закрыл глаза.
- Штраус! – вновь окликнули из танка.
Теперь уже немец вскочил и быстро запрыгнул на танк.
А Коля заснул…
Танк взревел всей мощью мотора и, перескочив через мелкие прибрежные кустики, устремилс на запад, в надежде пробиться к своим…
… Однако надежде этой не суждено было сбыться. Через полчаса танк нарвался на позицию нашей артелеристской батареи…
Танкист лейтенант Йоган Штраус не был великим композитором. Он даже не был музыкантом. Это был обычный инженер-механик. 32 года. У него была семья, - жена, двое детей, - сын и дочь. В армию призван по мобилизации в 1943 году.
Танк лейтенанта Штрауса был разорван выстрелами нескольких орудий и за минуту превращен в груду бесформенного металлолома. От людей, находившихся в нем, не осталось даже пепла…
Коля очнулся от леденящей душу внутренней тряски. Тело покрыло ознобом, а грудь полыхала пожаром. Он открыл глаза и чуть повернул голову. Рядом сидел Белкин и, щурясь куда-то вдаль, курил.
- Серый, - едва прошептал Коля, - ты живой?
Белкин встрепенулся. – Коляха, братан! Я уж думал ты все… А ты вона как! Так ты лежи тихо. Щас подумаем, как обратно дотопать. А там тебя подлатают… Ну, и меня заодно.
- Ты как? – Коля попытался припоняться, но Белкин живо уложил его обратно. – Серый, а Цыренович где, а?
- Не шевелись. И так крови много вытекло… Хорошо, что телага прилипла, да я еще снежком сверху присыпал, кровь и стала… Теперь надо к доктору быстро. Кажись, осколками грудину тебе покоцало… А майор там остался, - Белкин кивнул на «студер», - не успел земляк прыгнуть. Тем паче, что ствол был с его стороны. Прилетело ему. Сразу, поди помер, не мучался…
Коля тихо застонал и вдруг взгляд его остановился…
Метрах в двадцати от них стоял фашистский грузовик, а рядом лежало несколько неподвижных тел.
- Серый, это че? Это же фашистская телега? Это же «крупп»? Че тут было?..
«Крупп» - немецкий легкий трехосный грузовик, очень надежный и популярный в немецких войсках. Простой по конструкции и неприхотливый в эксплуатации. Недостатком его в условиях русской зимы было то, что он не имел дверей, крыши и всего, что могло бы защитить едущих в нем людей от мороза. Натянутый поверх брезент спасал разве что от дождя…
- Да-а… Че там. «Крупп» или не «крупп» - я не знаю их мобили. Может и «крупп»… Выскочили они вон тама на лед... Окруженцы, поди. Тормознулися. Горючку у тя хотели слить. А я как раз присел. А тут твой ППШ рядом. Ну и положил всех к едреной матери…
- Интендант ты, значит, говоришь, а Белка? - Коля закашлялся. Это было даже больше похоже на смех.
Белкин хитро улыбнулся и вдруг тихо застонал.
Коля, сквозь застелающую холодными слезами глаза пелену, оглядел Белкина. - Куда прилетело?
- Чем-то по башке… Выключился… Потом очнулся, - вроде все целехонько. Кровит чуток от затылка. Но рука вона - не подымается. Ключицу, поди ты, чуток приломало.
Помолчали.
- А ты как? – морщась, Белкин попытался пристроить поудобнее свою онемевшую руку на коленку.
- А я… А я видел Иоганна Штрауса… Короля вальса.
Морщась от боли, Белкин глубоко вздохнул и вдруг тихо захихикал. – Хорошо тебе прилетело. Тут уж не только пузо, но и башку лечить надобно.
- Не-не! Правда, Серый. Он мне вот тут, за пазухой положил. Глянь, а? Че там?
Белкин придвинулся ближе, размел с телогрейки подкрашенный кровью снег и сунул руку под пазуху. Коля застонал.
- Мягше нельзя что-ли?... Ну, че - там?
Белкин развернул окровавленный сврток, скинул тряпку и, в руках у него оказалась… фашистская армейская фляжка! Белкин потряс ее и услышал тихое бульканье внутри.
- Че там, - а? Ну!
Белкин открыл фляжку, понюхал, поводил туда-сюда носом. Потом сделал осторожный глоток.
- Серый, не томи.
- Ты Некрасов, точно до измены родине дошел уже, - теперь тебя фашисты шнапсом снабжают…
Белкин сделал несколько глотков, закусил пригорошней снега и поднес ко рту Коле.
- Хлебни, - согреешься чуток.
Коля вытянул губы и сделал три глотка.
- За здоровье короля, - я имею, что вальса. – Прокомментировал Белкин. – Ты насчет Штрауса там че говорил-то? Вот щас вообще ничо не пойму?
- Танкист немец… - тихо прошептал Коля. – Его зовут Йоган Штра…
- Э-э, Коляха! Ты пьяный уже? Или помер?
- Я пьяный… и помер… - едва улыбнулся Коля и склонил голову набок.
Белкин тяжело вздохнул и покачал головой. Потом осмотрелся вокруг, с трудом встал на ноги и тихо сказал уже для себя. - Темнеет уже, Коля. Надо бысрехонько валить отседова.
Тут Коля вдруг приподнял руку и указал пятерней на полуторку.
– Как моя ласточка, а, Серый?
Белкин почесал под шапкой и сочувственно пробормотал.
- Хреновасто чуток. Приломался, кажись, радиатор, да и движок вдогонку… Морда разбита. Капот аж в кабину пролез…
- Серый, ты гармошку тащи сюда… - Коля тяжело вздохнул, – и давай, иди фашиста проверь, - может живой «крупп». Это железяка надежная. - Он указал глазами на немецкий грузовик. - На нем доскочим, поди, до сумерек… А я… Я полежу чуток, потом ты помоги встать и в кабину толкни… А пока иди, на стартер жми… да педалькой прежде пошевели… раза четыре или пять… А я щас встану. Точно встану, Серега, - ты же меня знаешь… Я голыми руками хоть… хоть Гитлера порву… Серый…
В глазах у Коли вдруг поплыли бардовые пятна.
- Серый, гармошку неси, - братан ты или нет? – Прошептал он напоследок …
Очнулся Коля в темноте. Открыл глаза и с минуту лежал, пытаясь понять, что это и где он? Туман в голове мешал собрать мысли. Мелькнули отрывки воспоминаний. Танки. Белкин. Майор Бадма Циренович, - земляк. Он обещал бухлер с барашком… После ездки, вечерком, поди, - с лучком… И… еще там был Йоган Штраус, король вальса… Потом… Доктор… Почему-то немец… И Пальянов…Что было потом, он уже не мог вспомнить. Он чуть повернул голову вправо и в полумраке увидел кровать, засланную белым и силуэт человека, лежащего на ней. С трудом развернул голову влево и разглядел ту же картину – белую кровать и чье-то лицо. Посмотрел как смог на себя, - та же белая одежа прикрывала снизу доверху. Грудь сдавливало как будто обручем. Коля попытался вздохнуть, но под сердцем резануло как по живому. Он тихо застонал и, сначала еле слышно, а потом все громче и громче начал звать. – Серый, Серый, Белкин! Помоги встать, Серый… Белка… Надо уходить… Тут снег кругом… Замерзнем за ночь.
Вдруг рядом неожиданно возникла какая-то расплывчатая тень. Она аккуратно взяла Колю за руку и в нее тотчас что-то кольнуло.
- Спи-спи. – Сказала тень тихим женским голосом и быстро исчезла.
- Серый, надо уходить… - прошептал Коля. Белый туман навалился мягкой ватой на голову, боль в груди утихла, и Коля вдруг начал медленно опускаться в бездну…
Прошли почти сутки, после того как он потерял сознание, лежа на снегу рядом со сгоревшим «студером», разбитой «полуторкой» и фашистскими мертвяками.
… Быстро смеркалось. Белкин приложил щеку к Колиному рту и почувствовал тепло дыхания.
- Живой, братка! Малость перебрал трофейного алкоголию… А король вальса этот мог бы и папироски оставить, а то так курятинки хоцца! – Белкин, встал на ноги, качнулся и снова присел. Голова кружилась так, что, казалось, сейчас вырвет все нутро. Он трижды сблевал. Потом пересилил себя, поднялся, закинул на плечо Колин автомат и, шатаясь, подошел к фашисткому транспорту. Дверей у «круппа» не было по заводскому замыслу. По понятиям водителя «студера» это – полное свинство, но в данной ситуации… Сделав неимоверное усилие, левой рукой он ухватился за руль и влез на сидение. С минуту боролся с головокружением и тошнотой. Изнутри давило все существо наружу, но блевать было уже нечем. Он закшлялся, и слезы брызнули из глаз, заливая щеки, нос, подбородок… Как в тумане разобрался с приборами и стартером. Машина завелась сразу и ровно затарахтела. Белкин откинулся на спинку сидения, набрал воздуха в грудь и, как ему показалось, крикнул. – Коляха! Айда сюды!... Щас за гармошкой сгоняюся…
На самом деле он это еле слышно прошептал.
Соскользнул из кабины на снег. Едва не упал. Встал ровно, распрямил спину, стиснул зубы и тихо пробормотал, - только не падай, Белка… Тащи гармошку… Потом хозяина ее тоже… тащи.
Заплетаясь в ногах, он добрался-таки до «полуторки», сунул длинную ручищу в распахнутую дверку и вытянул гармошку. Гармошка жалобно застонала, но сразу притихла.
- Зря я шнапс пил… Самогонка – вот продукт для русича! – Белкин прихватил гармошку под мышку и, с каждым шагом рискуя свалиться на снег, пошел к тарахтящей фашистской транспорте. Уперевшись головой в кузов, перекинул гармошку за борт.
– Порядок, Коляха… Теперь будем грузить тебя, -¬ оттолкнулся от борта и, снова почувствовав прилив тошноты, наклонился, едва не упав на колени… И вдруг из-за кузова увидел сидящего у колеса немца. Рвота мгновенно убежала куда-то внутрь живота. Рука скинула с плеча автомат и ткнула его прямо фашисту в лоб.
- Хенде хох!
Немец, - маленький несуразный человек, вжал голову в плечи и быстро поднял одну руку.
- Хенде хох, говорю! Че непонятно?!
Белкин ткнул дулом немца в другую руку и тут увидел, что шинель на ней пропитана кровью . А из под кровоподтека была видна… белая повязка с красным крестом.
Белкин опустил автомат, вздохнул, осмотрелся по сторонам и присел рядом.
- Ты доктор?
Немец в ужасе закрыл глаза, но услышав слово «доктор», поднял голову.
- Я-я! Доктор! Я-я доктор!
- А-а, доктор! – Белкин неожиданно для себя ухмыльнулся. – Ну если ты доктор, так че тут сидишь весь больной?... Ну – да… - он почесал затылок и от боли сморщил нос, - это я тебя… Ну, извини, - бывает. Я же не хотел…
И тут вдруг глаза Белкина налились сталью, он поднял атомат и приложил ствол к голове немца. Немец громко застонал, а потом вдруг заплакал тихо и безнадежно, как ребенок.
- Да чо тут такое?! Ты кто? Ты солдат?! Ты мужик?! А чо тогда сопли пустил, сука фашистская?! – Белкин в ярости ударил фашиста стволом атомата по щеке. – Ты зачем сюда пришел, гадина?! А?! Ты же за смертью сюда шел! Так вот она! Я – твоя смерть! Радуйся, скот! – Белкин нацелился ударить немца прикладом по голове, но промахнулся и попал по плечу.
Немец взвыл от боли и свалился набок.
Белкин стиснул зубы, напрвил ствол на голову фашиста… но вдруг опустил автомат, осмотрелся и тихо про себя пробормотал, - темнеет уже, надо сваливать, Коляха… Эй, фриц, – он легонько пнул немца в бок, вставай! Поможешь погрузить друга, падла. Фриц!
Немец с трудом встал на ноги , приложил здоровую руку к груди и тихо сказал, - Рихард. Ай бин Рихард, нихт Фриц.
- А-а! – Белкин состроил удивленную гримассу. - Так ты может еще и Вагнер?! Не много ли композиторов в один день?!
Немец закрыл глаза и затряс головой - Ай бин Рихард Винтер. Ай бин доктор. – Он чуть приподнял раненную руку с красной повязкой и тихо застонал.
Белкин опустил автомат и закинул за плечо. – Пошли, доктор, - надо помогать раненому.
- Я-я! – Немец присел и поднял лежащую рядом большую сумку с красным крестом. Но встать уже не смог, застонал и упал набок.
- Подъем, композитор! – Белкин ухватил его здоровой рукой за шиворот и, помогая коленками, поднял, - иди, сука! Жизнь твоя теперь вот в этих руках! – Белкин хотел сунуть два кулака под нос фрицу, но получился только один. – В этой руке…
От резкого движения резануло в плече, Белкин присел. Немец внезапно успокоился и посмотрел на безжизненную руку Белкина.
- Айн момент, айн момент… – Уродливо морща нос, он одной рукой раскрыл сумку, вытащил какую-то штуковину, сорвал зубами непонятный колпачек и прямо через телогрейку воткнул ее Белкину в плечо.
- Ты че сделал, падла! – Белкин попытался схватить фашиста за руку, но тот увернулся и Белкин, не выдержав равновесие, грохнулся на спину и упал, ударившись головой об лед. На минуту он потерялся в сознании, а когда глаза открылись, увидел фашиста, сидящего около Коли.
- Убью! – Белкин перевалился на колени и при одной руке пополз к фашисту, пытаясь по ходу стянуть с плеча автомат.
Но фашистский медик вдруг повернулся к Белкину лицом и сделал рукой строгий запрещающий жест, как будто оттолкнул его!
Белкин сам не понял почему, но – замер, - словно окаменел!
Немецкий врач отнял руки от Колиной груди, что-то отбросил в снег и тем же волевым движением руки поманил Белкина. Белкин, как послушный ребенок, подполз ближе, стеклянными глазами посмотрел на немца, на Колю…
- Хагашо, дгюк? – вруг сказал немец по-русски и, указал взглядом на его, казалось, безжизненную руку.
- А? – Только теперь Белкин почувствовал, что боль из руки ушла. Рука по-прежнему не двигалась, но шею уже не тянуло, движения пальцев не причиняли боль, а голова как буд-то… Там были одуванчики! Никогда он бы раньше не подумал, что одуванчики могут оказаться прямо в голове!
- Дгюка хагашо. – Немец едва улыбнулся и показал на Колину грудь. Потом помахал куда-то в сторону. – Хоспитал! Хоспитал! Шнель! Бистго!...
Сумерки сгущались с каждой минутой. Оживленная днем дорога по реке, за ночь умирала. Снег, лед и мороз тихо подкрадывались к обессиленным, чудом выжившим людям, безжалостно сжимая их исковерканные тела и лишая последней надежды.
Жизнь… Не может быть чтобы вот так просто лечь, закрыть глаза и замерзнуть на снегу.
Хрен вам!..
- Тяни, тяни, фашист,- говорю, - а то убью! Аккуратно, понял?! Это мой братан! Не дергай! Говорю – тяни, собака, ласково. Теперь на раз – подымаем и - на борт. И-и – раз!...
«Крупп» резво бежал по ночному маршруту. Фары выхватывали из темноты повороты и кусты. Белкин, прикусив щеку, чтобы не дать голове отключку, давил на газ. Фашист, вжав голову в плечи, сидел рядом, прижимая к груди свою сумку. Коля лежал в кузове.
- Терпи, Коляха! Терпи… Уже вот-вот! – Белкин обернулся в кузов , – братан! Терпи, щас уже будем! И ты терпи, композитор, – Белкин толкнул омертвевшего немца плечом. Тот чуть приподнял голову и тотчас уткнулся головой в панель.
- Эй! Шнеля! Рихард! Держись, собака!...
Немец сделал усилие и откинулся на сидение.
- Ты, это, - не обижайся, Рихард, – Белкин легонько толкнул ногой ногу доктора,- кто же знал? Я же тебя нечайно, по запаре… Когда бы я там разбирался доктор ты или не доктор? Мне самому вона прилетело!... А так, - тебе спасибо, конечно… И Штраус тоже композитор оказался ничо мужик. – Белкин вынул из-за пазухи фляжку и сделал глоток. – На, выпей, а то помрешь еще на трезвую голову.
Немец посмотрел на фляжку и отмахнулся.
- Ну, как хошь. Мне больше станется. И Коляхе… А че это ты какой-то там Рихард-рд? У нас - у русских таких прозвищ нету, - хрен такое придумаешь – «рихард». Буду тебя кличать… э-э… Ромка!.. – Понял?
Впереди из-за поворота реки сквозь кусты промелькнули бледные огоньки.
- Приехали, парни, почти. Слышь, Коляха? Коляха! Шнапс будешь? А то мой друг Ромка, сволочь фашистская, не желает со мной на брудершафт! Ты там не помирай, Коляха пока! – Белкин толкнул плечом немца, - а ты можешь помирать, потому, что ты не уважаешь нас с Коляхой! И выпить с нами тебе, жлобяря, не по чину выходит?...
Впереди у дороги замаячил костер. Это был КПП на въезде в поселок. Трое бойцов сидели у огня, занимаясь кто чем. Четвертый дежурил в будке у шлагбаума. Он уже издалека увидел приближающиеся фары, выбросил цыгарку и вышел навстречу. Машина подкатила к шлагбауму и резко затормозила, подняв снежную пыль. Часовой сморщился и отер лицо рукавом тулупа. А когда открыл глаза, то увидел… фашистский грузовик со всеми его крестами… Мать честная!
- Тревога! Хенде хох! – Завопил он истерическим воплем и присел, направив автомат на кабину . Остальные бойцы вскочили и, пригибаясь, окружили машину, скрываясь в сумерках.
Мотор машины вдруг замолк. На несколько секунд воцарилась мертвая тишина. И вдруг из кабины послышался чисто русский, двух…- нет – трехэтажный - ... мат!
-….. …… …… вы тут! нам срочно в госпиталь! У меня два раненых… - Потом возникла короткая пауза. – А-а – нет! Три… Открывай палку, ……. мать! Там братан - в кузове! Помирает!
Часовой опустил автомат, встал на ноги и осторожно подошел к машине.
- Белкин! Это ты?! Какого ….. ……?!
- А-а, Петров… - Белкин перевел дыхание и уже почти спокойно повторил. - Открывай быстро, собака, - у меня братан в кузове помирает.
Петров заглянул в кузов. Потом в кабину.
- А это кто? – Указал он на немца.
- А это мой друг фашист Роман Вагнер.
- Рихард Винтер, - еле слышно пролепетал немец.
- Винтер, - поправился Белкин.
-Ты, Белка, когда-то схлопочешь дизбат за свой язык! …Придумал же – фашист. Еще скажи, что из окружения пробился к тебе под защиту.
- Так и было. Открывай, говорю! Часовой почесал затылок и тут разглядел окровавленную щеку Белкина.
- Ты ранен, Белка?
- Я же тебе объяснил, - три раненых! Считай! – Он указал через плечо рукой на Колю – раз – потом ткнул в грудь себя – два – и легонько толкнул в плечо немца – мой друг фашист Ромка Вагнер. Три!... Открывай быстрей, а то не видать тебе теперь халявы на моем хозяйстве.
Немец приподял голову и посмотрел на часового.
- Ай нихт Вагнер. Ай бин Винтер.
Петров глубоко вздохнул. – Белкин, ты - псих! – И побежал открывать шлагбаум.
Госпиталь разместился в поселковой школе, небольшом двухэтажном здании, до революции служившим пансионатом для проходивших лечение после ранения царских офицеров. Заснеженная безлюдная улица с осиротело притихшими испуганными холодом и несчастьями домами, привела прямо к большой железной ограде со сломанными, лежащими по бокам от въезда воротам. Окна госпиталя в надвинувшейся темноте отдавали скупой тусклый свет, у входа прожектор освещал крыльцо и площадку перед ним. На площадке стояло несколько машин, и творилась какая-то непонятная суета, - туда-сюда сновали люди с носилками, кто-то громко кричал, отдавая распоряжения. На въехавший в ограду немецкий мобиль никто не обратил внимания.
Белкин подрулил к самому крыльцу. В освещенном фарами пространстве всплыли человеческие фигуры с носилками, тела, распластанные на снегу, белые халаты, телогрейки с красными крестами на рукавах…
- Коляха, слышь? Все, кажись, прибыли.
Немец приподнял голову и, ошарашенно огляделся. Потом сморщился и уткнул лицо в сумку.
- Не бзди, Ромаха, со мной не пропадешь…
К машине подскочил какой-то невысокий плотный человек в белом тулупе и, голосом, который только что тут верховодил, рявкнул на Белкина, - Ты куда прешь, придурок?! Ану, сдай взад! Освободи проход!
- Спокуха, Левченко, - свои.
Человек, которого звали Левченко, сразу обмяк. – Белкин? Это ты? Ты че тут делаешь? – Он вдруг разглядел «крупп» и онемел.
- У меня братан в кузове лежит, шибко раненый. Сам я тоже чуток приболел… А еще вот, - тут композитор сидит… Слегонца подбитый… Рихард, понимаешь ли, Вагнер.
- Винтер, - тихо пробормотал немец.
- Молчи ты! – отмахнулся от него Белкин. – Короче, - братану срочно надо к доктору! А мы… Мы пока потерпим, правда, Рома? – Белкин легонько толкнул немца плечом, тот тихо застонал.
- Белкин! Ты чего вытворяешь? Какой композитор?! Какой братан?! Ты пьяный, что-ли?
- Чуток. Меня композитор шнапсом угостил! Только не этот, - он кивнул головой на немца, - а сам Йоганн Штраус! Между прочим – король вальса... Токо это щас не важно. Зови санитаров, надо братку срочно в тепло… - И, придерживая едва живую руку, выбрался из кабины. – Ромка! Шнель! Шнель, говорю. За мной!
Немец тихо жалобно застонал, но потом выкарабкался на снег и, прижимая к груди сумку, подошел и пристроился чуть позади Белкина, как бы пытаясь скрыться за его масштабную натуру.
Шапка на голове Левченко поползла на затылок.
- Белкин, это кто?..
- Я потом все скажу! А щас зови санитаров! Брат у меня там - в кузове помирает!.. Левченко! Я тебя убью, если придешь опять на мой склад клянчить папиросы и козырные шмотки!
Левченко глубоко вздохнул, помотал головой и тихо сказал, - Серега, седня немцы прорвали «котел». Вишь, сколько народу побили. – Он указал на творящуюся вокруг безумную, кричащую, воющую суету.
- Тащи носилки, собака! – Белкин вскинул автомат . - Одним трупом больше, одним меньше!
- Ты совсем больной, Белка. – Левченко стиснул зубы. Потом посмотрел Белкину в глаза и, наверное, понял, что тот… Быстро огляделся вокруг и побежал куда-то в полумрак.
Белкин зло сплюнул, откинул борт кузова и, сняв с Колиной руки рукавицу, потрогал руку.
- Живой, братка, живой! Щас мы тя бум чекотить! Отремонтируем! Тебе еще там шкворень поменять надобно, а Некрасов? Шкворень-то мы забили шибко хоженый. Там еще радиатор латать. И капот… - Белкин потрепал Колю за подбородок. – Вот, че ты так прижался ко мне на своей колымаге? Видел же, что гололед! Ну, отстал чуток, - ехай себе потихонечки. Дорогу же знаешь. А был бы щас новенький, как жених на свадьбе! Так нет, - надо ему в перегонки поиграть! У-у-у…
Коля негромко застонал.
- Вот и я говорю, - ты в другой раз держи дистанцию и… И не помирай пока. Щас Левченко припрет носилки, и мы тебя определим, да, Рихард? - Вдруг обратился он к почему-то вдруг оказавшемуся рядом немцу.
Немец судорожно затряс головой и тихо пробормотал, указывая на Колину грудь. – Оператьон. Шнель. Шнель!..
Из полумрака, дополна забитого криками, с тонами и суетой выскочила тень с носилками.
- Левченко!
- Я это, я…
- А где другой? Как носилки тащить в одного? Мы же с Ромахой на руки подбитые.
- Нету свободных, не-ту! – Левченко яростно выбросил руку в сторону творящегося хаоса. – Так что я пойду спереди, а вы сзади. По одной-то руке у вас имеется?
- Ромчик, у тебя какая рука дохлая? У меня правая. А у тебя левая. Значит берешь справа, а я, значит тогда слева… Семеныч, - Белкин впервые обратился к Левченко не по фамилии, - помогай грузить. Тока ласково, - это мой братан…
Взять носилки в руку, это просто, потом надо еще поднять. А потом нести. Спереди, как ведущий – Левченко, позади – двухметровый Белкин и полуторометровый… Рихард… Не композитор.
- Белкин, держи ровно!
- Да как, когда немец вона – еле от земли.
- Сам пригнись! Сейчас на ступенях точно вывалим твоего братана! Тогда уж на меня не серчай.
Левченко, - спасибо собаке, - орал как помешаный, разгоняя впереди себя толпу. Пробрались на крыльцо, сквозь безумную суету протиснулись в двери, потом еще кого-то расталкивали, двигаясь по тесному сумрачному коридору, повернули в неприметный закоулок и чуток притормозили, уперевшись в дверь.
- Ставим. – Скомандовал Левченко.
Опустили носилки на пол. Отдышались. Левченко порылся в карманах, вытащил связку ключей, нашел подходящий и открыл дверь.
- Берем! Затаскиваем быстро!..
Небольшая пыльная каморка при тусклой лампе. Несколько скамеек и огромный дощатый стол посередине.
- Тут у нас морг для начальства. – Левченко, как бы отдав честь, приложил руку к шапке, - для вас – палата номер один.
Немец обессиленно присел на скамейку и принялся вдруг чего-то ковырятся в сумке. Белкин бегло осмотрел интерьер, улыбнулся улыбкой из самой чистой стали и схватил Левченко за ухо.
- Ты куда нас припер! Моему братану доктор, а не морг щас должен быть! А морг я тебе и сам построю! На твоих же костях!
Коля вдруг тихо застонал, - у-э… Мужики… Хорошь собачиться… Ложте меня на стол, да поставьте бинт на коцки…
Белкин ссутулился и сел на скамью. Левченко присел рядом.
- Белка. Видишь, чего тут?.. Сколько бойцов пораненых?.. Никто не думал, что так все повернется, а они прорвали!.. Тоже жить хотят. Наши начальники решили – все! Сварятся в «котле», а оно вона как вышло… Нету пока свободных докторов. Все операционные забиты! Берут только тяжелых. Безнадежных несут в правое крыло… Помирать на полу в холоде и темноте. А у братана твоего и тепло и лампочка вона висит. Если до утра доживет, помогу, чем смогу.
Белкин тихо вздохнул, скинул с плеча автомат и положил его под скамейку. – Принеси хоть какую одежу, бинт. Да воды. Надо братку помыть, обмотать… Авось до утра продюжим.
Левченко быстро встал и пошел, но у двери вдруг остановился и резко повернулся, ткнув пальцем в сторону немца. – А с этим гансом что? Куда его? может кликнуть охрану, пускай шлепнут за забором? А? Он кто? Может, если офицер, так тогда в штаб к Пальянову?
Белкин поднял отяжелевшие веки и с необычайной ненавистью посмотрел на Левченко. – Он доктор, - врач. – Это было сказано тихим и дружелюбным тоном. Но от этого тона у Левчеко пробежали мурашки по спине. – Пусть пока посидит тут, а ты иди… иди! Быстро неси воду и одежу, иначе твой Пальянов скоро узнает про твои торговые обороты с продуктами.
Левченко на секунду оцепенел. Потом покрутил туда-сюда башкой.
- Белкин, ты это… Ты давай… Так друзья не поступают…
- Беги уже, не испытывай терпение… Спирт еще прихвати.
Левченко пулей вылетел из комнатушки и громко хлопнул дверью…
На минуту в комнате воцарилась странная тишина. Странная, потому, что молчали только находившиеся в ней люди, а за дверью стоял беспрерывный, то утихающий, то нарастающий гвалт. Белкин прикрыл глаза и на минутку-две забылся. Очнувшись, осторожно пошевелил подбитой рукой. Боль тихо отдалась в плече, но рука чуток приподнялась. Он подвигал запястьем и, с опаской, потянул ее как-бы к груди. Дотянулся до второй пуговицы… Боли не было. Значит ключица живая. Он открыл глаза тут и увидел, что немец стоит около Коли и пытается одной рукой стянуть с него телогрейку.
- Эй, ты че задумал?! – Белкин соскользнул, едва не завалившись, со скамьи и уперся рукой в стол.- Ты че делаешь, сука?!
Немец как будто не услышал Белкина. Он деловито разорвал кровавую рубаху на Колиной груди и, указав рукой на дверь, гаркнул что-то на своем на Белкина! Белкин опешил.
- Серый, - едва выдавил из себя Коля, - ему надо воду и спирт… Он щас будет меня… делать оператьон.
- Оператьон! – Немец вновь махнул рукой на дверь.- Ватер, ватер!
Только теперь, Белкин увидел , что на столе рядом с Колей на безукоризненно белой тряпочке были разложены всякие странные медицинские штуки.
- Ватер!
- Серый, ты доктору руку погляди. – Чуть приподнял голову Коля, - надо поремонтировать Парацельса, а то он мне не там отрежет…
Белкин лишь секунду соображал, но потом бесцеремонно подянул к себе немца, стащил с него шинель и, уже с помощью второй руки, стянул китель и рубаху. Затрещала ткань, немец громко застонал и плюхнулся на скамью.
Шинель и разорванная одежда упали на пол, теперь лишь майка прикрывала тело Рихарда Винтера. Белкин присел и, осмотрев пораненную руку фашиста, вдруг тихо и зло сказал. – Ах, ты, сволочь, Ромэо! А я тя еще другом назвал! У тя же тут по касательной прошло! Царапка! Вот он скотина, этот Вагнер, а Коляха?
- Оставь его уже… руку перемотай… Шнапс если есть, полей сверху прежде и замотай.
- Э-эх! – Разочарованно вздохнул Белкин, поливая шнапсом руку немца. – А я-то ж ему поверил! Думал, - вправду подбил! А он все это времячко филонил!.. Теперя на него полезный продукт расходуй, - рядовой Белкин! Ну, товарищ композитор, какой же ты мне посля такого - друг?
Немец морщился и что-то бессвязно мычал в ответ.
- Белка, оставь фашиста… Мотай руку и пущай делает свой оператьон…
Хлопнула дверь, и в каморку шумно ввалися Левченко. Громко кашлянув, он поставил ведро с парящей водой на пол.
- Вот вода, уважаемые граждане. С кухни кипяток-с. А тут, - он сбросил на скамейку кипу одежды,- пока вот.
Белкин передал ведро немцу. Тот вынул из сумки мягкую бежевую тряпочку, намочил и стал осторожно обтирать Коле грудь. Коля стиснул зубы и закрыл глаза.
- Левченко, откудова гражданская одежа? – Белкин осмотрел принесенные шмотки. – Интересный ты тип!
- Ничего интересного – для тебя лично, - Левченко ткнул в грудь Белкину, - нет! Это костюмчик одного местного, - его случайно приложили в голову, а одежда была справная и без крови. Вот я и приберег. Получается прям-таки для тебя… друг, - тоже мне, - какой!
- Да не бесись ты. - Белкин похлопал Левченко по плечу. - Ну, извини, если лишнего чего сказал. Одежка, вижу, справная… А спирт где?
Левченко посмотрел на Белкина, как на сумасшедшего.
- Ты совсем спятил уже?! Какой спирт? Выйди туда, - он указал рукой на дверь, - и сам посмотри!
Левченко изможденно присел на скамью и откинулся головой к стене.
- Белкин, я… Мне надо бежать на крыльцо! Там бойцы битые на подходе. Кто будет сортировать? Управляйся с родственничком уже сам теперь. Тут у тебя и свет, и – вона- вода есть… И доктор свой имеется… Только спирта нету… Так шнапс же есть, - вон какая вонь от этой гадости тут стоит! Фу!
- Иди-иди! – Белкин прихватил за шиворот Левченко и толкнул к двери. – Одеяло какое еще предоставь братану, а то не шибко жарко тут, а он слабый.
Немец к этому времени смыл запекшуюся кровь с Колиной груди и стал осматривать раны.
- Серый, - негромко позвал Коля, - ты дай мне чуток шнапсу, чтобы не больно… оператьон…
Белкин достал фляжку, побулькал и, убедившись, что она еще полна, приложил ее к Колиным губам. Тот едва успел сделать два глотка, как немец выхватил фляжку у Белкина из руки и, ловко закрутив крышку зубами, положил на стол рядом с инструментами.
Белкин на несколько секунд замер в полнейшем недоумении, потом вдруг, наверное, что-то ему пришло в голову, потому что он безропотно сел на скамью и притих.
Немец строго глянул на него и, вдруг резким жестом подозвал к себе. Белкин, повинуясь непонятной магнетической воле маленького, невесть откуда взявшегося человечка фашистской нации, быстро встал и подошел. Немец вынул из своей лежащей в изголовье у Коли сумки электрический фонарь, включил его, сунул в руку Белкину и указал на Колину грудь. Белкин направил фонарь, немец внимательно осмотрел раны, и как-то отрешенно покрутил указательным пальцем правой руки, направленным вниз. Потом на несколько секунд закрыл глаза, поднял палец вверх и пошел к ведру мыть руки.
Белкин покачал головой и длинно вздохнул.
- Циреновича жалко, - вдруг тихо сказал Коля, - земляк он же. Поди, до войны этой за овцами да конями ходил у себя в степи.
- Молчи ты! Береги силы. - Белкин обмяк и как-то странно улыбнулся.
- Не-а, Коляха… Не попал в «яблочко». Бадма Циренович изначально комбат минометчиков. Пока мы с тобой тута шастали по земле родимой, он на Халкинголе воевал. А после сразу в финскую компанию угодил… Там обложили его батарею с трех сторон, из тридцати бойцов осталось пять или шесть . Все раненые. Циренович один отбивался, покуда наши не подошли. Обморозил ноги, пальцев там нету уже… На ноябрьские вышел нынче, - глядь – у него шесть медалей и два ордена, - во как!.. А ведь, когда Гитлер попер, - так мог бы присесть как калечный, да не лезть на войну!.. А он не такой! Он настоящий боец, Коляха! Он, знашь, как из лука пуляет? У него в складу на стенке висит самодельский лук и стрелы с куриными перьями и, с кончиками из минных осколков. Так он из этого инвентаря с тридцати шагов в банку попадает!..
Замолчали. Каждый думал по своему, но об одном и том же.
Трудно разглядеть человека вот так – с лица. И никто не вспомнит про него и про его дела, пока не уйдет. А теперь – что теперь уже?..
- Он мне вона че еще подогнал, - Белкин сунул руку за пазуху и вынул тонкий длинный нож.
- Финка?
- Трофейная. Ручка какая, глянь. А клинок, как стрела!.. В кожаных ножнах. Я для нее спецом под телагой карманчик вшил, чтоб всегда под рукой была…
Белкин длинно вздохнул и присел на край стола.
- Это, вроде как, на память теперь тебе… - Коля почувствовал прилив боли и тихо застонал. - Дай шнапсу, Серый. Помянем землячка… Да и голову надо задурить, а то твой доктор щас резать свой оператьон будет. Булькнем по глотку.
Белкин взял фляжку, но вдруг маленькая железная рука выхватила ее с невероятной силой.
- Ромка, ты!..
Немец положил фляжку на стол и жестко ткнул кулаком Белкина в грудь.
- У меня там ребра поломаты, - едва выдохнул Белкин.
Немец проигнорировал его реплику и, поправив очки, стал внимательно разглядывать Колины раны. Белкин подвинул фонарь ближе и инстиктивно начал двигать луч за движением взгляда доктора. Немец бросил еле заметный одобрительный взгляд на Белкина, открыл флягу со шнапсом и намочив им кусок ваты, начал аккуратно протирать раны.
- Коляха, - тихо пробормотал Белкин, - я теперь, кажись, тоже врач, получается. Вона – доктор меня взял в подмогу. Ну, мы тя нынче точно отреставрируем, - я давно хотел тебя пырнуть ножичком, за то, как ты у меня Таньку увел.
- Белка, если выживу, не видать тебе баб, - всех отобью, ты же меня знаешь.
- Знаю, паскудник! Ты своей гармошкой всех баб к себе притянул!
- Так учи музыку и не жалься потом по углам…
- А еслиф у меня на музыку нету тяги никакой? А на баб есть. А ты лезешь наперед!.. Ладно, - щас отремонтируем твою хилую натуру с моим фашистским другом Вагнером, а потом и прибью тебя, как фашистского друга Йоганна Штрауса…
- Винтер… - тихо пробормотал немец и воткнул Коле в руку шприц.
Белкин примолк, положил руку Коле на голову и тихо сказал, - братка, ты полежи пока тихо… как в поле на травке… щас одуванчики прилетят.
Последние слова Белкина Коля услышал из далекого далека. Немец вынул из сумки небольшую палочку, похожую на палец руки, жестко отжал Коле нижнюю челюсть и сунул палку между зубов.
- Гут…
Приборы в руках доктора Витера менялись с такой быстротой, что Белкин не успевал понять, что происходит. Он сам резал на мясо баранов в отарах отца, но чтоб вот так вживую резали человека! Немец постоянно что-то недовольно бормотал, тыкал в бок Белкина логтем и даже слегка бил по его руке, направляя луч фонарика в нужное ему место.
Оператьон заключался в том, что фашистский доктор надрезал Колину грудь и мелкими щипчиками вытягивал из тела осколки. Потом быстро промывал рану шнапсом и сшивал кожу особой кривой иголкой с пронизанной сквозь упругой нитью. Так он проделал трижды. Осколки были разной величины, - от рубля. Самый крупный с пятак. При виде такого цирка Белкин едва не облевался, рука, держащая фонарик дрожала, готовая вот-вот обронить аппарат, рубаха на спине взмокла от пота. Доктор Рихард напротив - был деловито невозмутим и сосредоточен. Последнюю четвертую рану у соска на левой груди он долго рассматривал, закрыв глаза, аккуратно прощупывал самым кончиком указательного пальца… Потом облегченно вздохнул и отер ладонью льющийся на глаза пот.
- Гут…
- Че гут-то, Ромка, а? Доставай осколок из коцки! Какой тут гут!
Немец тяжело вздохнул, отошел от стола, присел на скамью и тихо сказал, указывая себе на грудь. – Херц.
- Сердце?
- Херц! – Немец поднял руку, сжал ее в кулак и другой рукой изобразил ма-а-аленькую щипотку рядом с кулаком. – Нихт , - дгюк капут! – Добавил он почти по-русски и, сделав успокоительный жест рукой, покрутив указательным пальцем вверх, вдруг чуть улыбнулся. – Гут. Кагашо. Кгупп… Сталь кагашо… Дгюк, - он указал на Колю, - кагашо!..
Белкин с трудом пытался переварить в очумевшей за день голове сказанные ему слова.
Немец тем временем поднялся со скамьи и полез в свою сумку.
- Рома… ты щас сказал, что осколок маленький и близко к сердцу? А тащит его опасно?.. А сталь крупповская не ржавеет, - теперь Белкин понял, что сказал уже больше для себя.
Немец тоже понял все, о чем сказал Белкин, не поняв почти не единого слова. Он показал Белкину большой поднятый вверх палец, потом деловито вынул из закромов своей сумки какую-то пробирку, набрал из нее в шприц прозрачную жидкость и, закрыв газа, аккуратно, милиметр за милиметром стал вводить иглу прямо в рану на груди. На это ушло около минуты. Потом он замер, отрыл глаза и, затаив дыхание, осторожно выдавил шприц.
- Ромка…
Немец вынул шприц и прижег рану шнапсом. – Гут, - дгюк кагашо, - и опять показал Белкину большой палец, - кагашо…
- Ромка, я тя щас, наверное, убью… - Белкин обессиленно присел на край стола. – Будет те потом «гут»…
Немец сосредоточенно осмотрел места разрезов и начал аккуратно накладывать на швы какие-то тампоны и приклеивать их крест-накрест пластырем. Белкин отвернулся и подошел к окну.
- О! – Никак Пальянов прикатил, Коляха!
Во двор госпиталя неспешно въехал крытый тентом «виллис» и стал неподалеку от крыльца. Вышел водитель в белом тулупе, прихватив автомат. Следом вылез другой боец в таком же важном обличье и с оружием, а через полминутки с другой стороны появился маленький невзрачный очкастый человечек в строгой шинели и шапке с завернутыми кверху «ушами». Минуту он стоял, осматривая творящийся вокруг хаос, потом наклонив голову, неспешной походкой двинулся ко входу в госпиталь… Но внезапно остановился, достал из кармана какую-то тряпицу и, прикрыв ею рот, начал кашлять. По выражению его лица было видно, что кашель приносит ему ужасное страдание. Прокашлявшись, он снял очки, отер рукавом шинели натекшие на щеки слезы, отдышался, что-то сплюнул в снег.
В комнате послышался негромкий стук упавшего предмета. Это выпала палка изо рта Коли.
- Серый, надо доктора заныкать…
- Коляха! Ты как?.. Ты… Ты.. – Белкин потерял дар речи.
- Браво все сладил твой друг, - молодчага.
- Коля, братка, - так ты щас не спал?
Коля чуть повернул голову и улыбнулся, - дремал мало-мало. С твоими одуванчиками… - Потом отвернул голову в сторону немца, - спасибо тебе, товарищ Рихард.
Немец вздрогнул и сделал успокаивающий жест.
- Опа –на! – Белкин вдруг отскочил от окна и едва выглянул одним глазком во двор.- Левченко, сссука!
Из окна было видно, как Левченко стоит около Пальянова и, что-то возбужденно бормоча, указывает рукой на их окно и, как показалось Белкину, тычет прямо на него.
- Левченко сдал нас, Коляха! Щас Пальянов с двумя холуями и с поскудой Левченко, точно, припрутся до нас! Хана нам!
Немец не понимал, о чем говорят русские, но тревога в их тоне передалась и ему. Он растерянно обвел комнату взглядом и вдруг начал быстро собирать все свои инструменты и разные штуковины в сумку.
- Серый, вали через окно… - через силу вымолвил Коля. - Одевай на доктора гражданские шмотки, бери в охапку и сигайте в окошко... Там садись на «крупп» и дуй на станцию… Потом видно будет, как дальше…
- Ты рехнулся?! Как? Куда?..
- Шлепнет тебя Пальянов. Обоих вас. Его, за то, что фриц, а тебя как предателя!.. Валите!
- Горючки может не хватить… - растерянно пробормотал Белкин.
- Видишь, на Пальяновском «виллисе» позади канистру? – Она там всегда полная. – Захвати… и дуйте шустро… токо доктора одень сам, а то пока он дотумкает, - шлепнут уже вас… и меня заодно.
Белкин секунду переваривал услышаное, потом схватил с лавки одежду и сунул немцу руки. – Быстро!.. Бистро-бистро - повторил он почти по-немецки, указывая жестами свое требование.
Немец, кажется, понял, что произошло что-то несущее внезапную опасность и, морщась от боли, стал натягивать рубаху.
- А ты-то как, братка? – Белкин помог натянуть доктору рубаху, накинул свитер, сверху тулуп, пристроил шапку. – Как ты? Я без тебя никуды!..
- А я прикинусь в отключке. Был без сознания – ничо не помню, ничо не знаю…
В коридоре послылись приближающиеся шаги.
- Валите, черти! Шустро! - Коля повернул голову и посмотрел Белкину в глаза. – Серега, ты же меня знашь, - я худого не советую. Щас уходите, потом будет видно. Ныряй в окно!
Белкин вздрогнул, потряс головой, осмотрелся и, подскочив к окну, дернул створку за ручку. Окно, со скрипом, подалось. Еще один рывок и, распахнулось. Белкин призывно махнул рукой немцу, указывая на окно. Тот секунду стоял в оцепенении со стеклянными до безумия глазами, но вдруг что-то понял, потому-что быстро схватив сумку, полез на подоконник. Белкин подсадил его и помог вывалиться на снег. Потом подошел к Коле и положил ему руку на голову.
- Увидимся, братан…
- Бегите… – Коля едва улыбнулся. – Куды ж ты от меня денешься…
Около двери послышалась тихая возня, - наверное Левченко искал ключи.
Белкин быстро пожал Колину руку и запрыгнул на подоконник.
- Окошко прикрой, - бросил ему вдогонку Коля.
Скрипнули петли окна и, в комнате на минуту воцарилась тишина.
Коля зажмурил глаза и на несколько секунд затаил дыхание…
« Пальянов… Пальянов… Степан Пальянов… Точно - Степан Пальянов!.. Да нет, - случайно так совпало, не могло быть. Чтобы Степан Пальянов…»
Дверь шумно открылась и, в комнату вошли люди. Кто-то тяжело и возбужденно дышал, кто-то вдруг засопел, но потом наступила ранимая дальними криками и непонятными отзвуками, тишина. Хлопнула дверь и, чей-то тихий доброжелательный голос неспешно выговорил, отшлифовывая каждый звук, простую фразу:
- Ну, Левченко, где твой сюрприз?..
Начальник особого отдела штаба дивизии майор Пальянов Иван Степанович… Низкорослый сутулый неопрятного вида очкарик, неторопливый и при том вежливый и обходительный гражданин с неизменной улыбкой на лице. В застольной беседе этот человек, несмотря на заурядную внешность, мог быть душой компании. Он живо интересовался радостями и проблемами собеседников, умел вставить остроумное словечко, знал множество анекдотов с «клубничкой». Одним словом, был интересным и, несмотря на внешность, привлекательным мужчиной… В армию он был призван с самого начала войны по рапорту, как доброволец. До мобилизации Пальянов служил начальником оперчасти в одной из тюрем под Магаданом… Этот человек умел находить общий язык со всеми, - с начальством, с подчиненными, и даже со случайными встречными. Он обладал способностью расположить к себе любого человека в считанные минуты. На допросах он, в отличие от прочего большинства тюремных оперов, никогда не грубил и, боже упаси! – не применял оскорблений, устрашений и побоев. Допрос проходил в форме дружеской беседы. Пальянов предлагал закурить, чай, можно - и водочки… Он искренне сочувствовал собеседнику и почти по- дружески советовал, как нужно бы тому, по его мнению, поступить в трудной для него ситуации. Заключенные, чувствуя неподдельную искренность этого простого, понятного и доброжелательного человека, соглашались с ним и писали, и, затем подписывали то, что написали. Замечательный человек - «кум» майор Пальянов… Во всех отношениях… Для тех, кто не имел с ним дела… Многие же из тех, кто имел, попадали под расстрельную статью. Прочие, кто обошелся «десяткой» или «четвертаком» проклинали его, как самое чудовищное исчадие АДА!..
Коля все слышал. Слышал, как Левченко суматошно начал метаться по комнате, заглядывая под все лавки. Потом еще и под стол. Он не видел его лица, но четко представлял выражение его вылупишихся глаз и тряску отвратительных припухлых губ. Коля улыбнулся. Но только как-то - внутри себя.
- Так я сам закрыл их тута! А ключи только у меня, - вот!
На несколько секунд возникла тишина. Потом чьи-то легкие, но твердые шаги сделали дефиле вокруг стола. Затем они простучали в сторону окна. Раздался скрип открывающейся и затем закрывающейся створки.
- Мм-да… птички упорхнули из клетки… Скворцов, Шаманов и ты – голос на секунду задержался , - эээ – Левченко! Быстро осмотреть территорию! Далеко они уйти не могли.
Возникла шумная суета около двери, кто-то кому-то наступил на ногу или нечаянно ткнул чем-то толи в глаз, толи в поддых, потому что Коле прислышалось несколько тихих матов и короткая словесная перепалка. Затем шум вышел из комнаты, хлопнула дверь и… снова тишина, нарушаемая лишь звуками удаляющихся шагов…
И тут разразился громкий чехоточный взахлеб кашель, с одышкой, харканием и тихим грудным стоном… И снова тишина.
Тишина.
- Ну, что, товарищ солдат, теперь поговорим с вами. Можете не открывать глаза, - вы ранены, я вижу, - вам больно… Но, на мои вопросы ответить придется. И чем скорее, тем лучше. Для вас же, мой дорогой друг…
Повторюсь, - открывать глаза не обязательно, но поверьте, - нам будет проще найти общий язык, если мы будем говорить, глядя друг другу в глаза. То есть честно. Ведь если человеку нечего скрывать, ему не стыдно смотреть в глаза собеседника. Ну же…
Сердце в груди Коли отчаянно заколотилось и, он невольно сжал губы, потому что где-то в самой глубине души… или груди… что-то больно укололо. Он застонал и приоткрыл глаза. В полуметре от лица тускло сверкнули странные круглые очки в тяжелой оправе, впадшие желтые щеки, длинный тонкий нос и… странная неуместная к образу улыбка, широкая и добродушная. Улыбка вдруг растянулась шире, открылись кривые прокуренные зубы, и улыбка тотчас стала похожа на волчий оскал.
С минуту они смотрели, не моргая друг на друга, затем Пальянов выпрямиллся и оглядел Колю с головы до ног.
- Ты мне сейчас скажешь, товарищ младший сержант, что ничего не знаешь и не помнишь, - не так ли? – Пальянов склонил набок голову, не отрывая взгляда, - не знаешь, кто тебя сюда принес, кто делал тебе вот,- он указал пальцем на Колину грудь, - и за что тебе такая небесная благодать?
- Пальянов… - У Коли вдруг что-то стрельнуло в голове, - я вспомнил, - Степан Пальянов, - небесная благодать…
Пальянов вдруг резко выпрямился и застыл. Через очки не было видно его глаз, но можно было понять, что они остекленели.
- Небесная благодать…- Так говорил дружок моего батьки… Степа Пальян… Хорунжий казачьего полка в первую немецкую…
Коля закашлялся, слезы выплыли из глаз и потекли по вискам.
Улыбка Пальянова вдруг неестественно окостенела.
- Они тогда ходили в конную разведку, четверо было их… За языком. Вернулись только батька мой ранетый, да хорунжий. Пальянов. Он всуренах батяню на свою лошадь затащил, а фрица привязал к батькиной поперек седла, как козла! – Коля не мог удержать смеха, но получился только кашель, сопровождаемый стоном. – Так и пришли… - Коля закрыл глаза. – Добрый, надежный казак был хорунжий Пальянов, - батьку вынес и немца представил начальству. Им потом обоим «Георгия» дали… Так тот Степан Пальянов любил говаривать – небесная благодать – батяня мне про то сказывал…
Белкин прикрыл створку окна и огляделся. Вокруг творилась все та же безумная суета с криками, мельканиями человеческих силуэтов, рокотом моторов подъезжающих и уезжающих машин. Горел большой костер у крыльца, наверное, для освещения, потому что прожектор уже не давал света, - может быть там лампочка сдохла. Немецкий доктор сидел у стены на снегу, прижимая сумку к груди. В мерцании пламени он был похож на мешок с картошкой, - такой же бесформенный и неживой.
- Ромка! – Тряхнул его за плечо Белкин. – Живо вставай! Шнеля, шнеля, говорю! Иначе – капут!
Немец поднял голову, - по его щекам стекали скудные слезы.
Белкин снова огляделся и, тут на глаза ему попался «крупп». Несколько секунд он что-то соображал, потом вдруг подхватил здоровой рукой фашистского доктора и силком толкнул в сторону машины. Немец ничего не успел понять, он мельком взглянул в лицо Белкину, но, словно доверившись ему, его непонятному действию, как ребенок бессознательно доверяет своему родителю, засеменил к машине.
- Сиди тихо! – Белкин пригрозил немцу, едва взгромоздившемуся на сидение «круппа», указательным пальцем и прижал его к губам. – Чи-чи-чи.- понял?
Немец согласно затряс головой.
- А я щас…
И Белкин нырнул в едва освещаемую полохами костра темноту.
В суете затерятся было легко. Белкин быстро шел, ссутулившись, поджав коленки и опустив голову вниз. Краем глаза он наблюдал за машиной Пальянова. Она стояла чуть в стороне от общего гвалта, свет костра на нее почти не падал. Чтобы быть незамеченным, пришлось идти, прижимаясь к забору, потом присесть на корточки и метров пятнадцать «гусиным шагом», - чтоб точно не попасть никому на глаза. Вот она – канистра с горючкой, на заднем борте. Белкин осторожно взялся за ручку и потянул. Почувтвовал тяжесть. Полная! Один рывок и канистра стала на снег. Тотчас резанула боль в руке от самого запястья до плеча! Белкин опустился на снег и, стиснув зубы, тихо замычал. Вдруг около машины возникла какая-то суета, - внутри началась непонятная возьня, какие-то голоса возбужденно переговаривались, потом машина завелась и голоса утихли. Было похоже на то, что сидящие в ней люди что-то обсуждают. И, наверняка они обсуждали, как теперь им найти этих двоих - предателя и фашиста. От этой мысли у Белкина пробежал по спине холодок. Но это продолжалось с секунду, - вдруг холод исчез и, на смену пришла жара. Белкин хищно оскалив зубы, улыбнулся и прошептал, - А я вас, поца, сперва обул, а посля разую!... Теперь поиграем в догонялки. Слабо? - Он вынул из-за пазухи финский нож и аккуратно, неспешно - с каким-то невероятным удовольствием ввел его заднее правое колесо. Потом для верности провернул несколько раз вокруг оси, а когда вынул, колесо издало тихий, почти неслышный умиающий звук… - Ну, покедова, поца, - без обидки, - спасибо за горючку…
Обратно уже шел быстро, насколько это возможно при хромой ноге, подбитой руке и двадцатилитровой канистре. Подойдя к машине, мельком огляделся и, напрягшись, пихнул канистру в кабину. Немец, доселе сидевший неподвижно, от неожиданности испуганно подскочил и тихо что-то залепетал.
- Это я. Я это! Сядь и сиди тихо. Щас двинемся. Отскочим чуток, потом заправим, - опасно тута…
Двигатель ровно зарокотал. Белкин глубоко вздохнул и включил передачу. «Крупп» осторожно просочился через окружающий хаос, выкатился за ворота и, прибавив «газу», растворился в темноте…
- Некрасов. Ты Некрасов?.. А отец твой Димитрий…
Последняя фраза прозвучала более - утвердительно, нежели вопросительно. Лицо Пальянова замерзло в улыбке и, сам он замер, уперев взгляд куда-то далеко сквозь стену, во что-то очень твердое, непроницаемое, недоступное простому пониманию и, в то же время понятное и неоспоримо правильное по всем законам божьим и, законам чести и совести.
- Отец мой тогда две пули ловил, а поймал их Некрасов… - Тихо сказал Пальянов.
- Так твой увлекся с этим немчурой, руки ему крутил и, - когда было по сторонам глядеть? - Через силу проговорил Коля. - А тута другие набежали… Батяня отбивался, а посля, когда уж отходили всуренах, ему и прилетело, - он за спиной у твоего батьки был… Потом уж, как оторвались, твой толкнул его вперед, а сам позади… Так и дошли… Еще в поводу батькину кобылку вели с живым трофеем.
В комнате воцарилось молчание. Коля закрыл глаза – понемногу начала приходить боль от груди, во рту пересохло, - наверно начали разлетаться одуванчики доктора Курта.
Пальянов вдруг развернулся и присел на стол.
- Что сталось с отцом после первой немецкой? Жив ли нынче… казак Некрасов Димитрий?
Пальянов снял очки. Улыбка его увяла на сухих безжизненных губах и, на глазах у Коли этот железный, бессердечный чекист вдруг превратился в дряхлого старика.
Коля прикрыл веки, теперь каждое даже самое малое движение приносило страдание, которое отдавалось болью не только в тело, но и в сами мысли… Мысли… За несколько мгновений пронеслись воспоминания об этих чудовищных своей непонятной, необузданной несправедливостью годах, когда жизнь его и всей большой семьи перевернулась будто с ног на голову. И все кончилось. Все, что было близко и дорого, - вдруг отнято, а взамен – лагерь и холод, и смерть. – Он чуть повернул голову и, приоткрыв глаза, посмотрел в лицо Пальянову.
- Помер казак герой Димитрий Некрасов. В Невере. В тамошнем лагере от туберкулезу. И мамка моя, и три брата, да две сестрицы… Я, да самая малая живые пока...
Пальянов задумчиво покачал головой.
- А моего расстреляли в гражданскую… Как врага народа. Вот так. А мог бы стать красным командиром… Как Буденный или Чапаев.
Пальянов закашлялся и, вынув из кармана тряпицу, сплюнул в нее кровью.
- Тубик у тебя, Пальян, - тихо проговорил Коля, - помирать скоро уже пора… Ты уж не серчай на меня за такие слова. Мои родичи так же сгинули. Почитай у меня на глазах, один за другим… Страшная это смерть – чахотка...
Пальянов вытер рот рукавом шинели и, отерев тыльной стороной руки выпавшие слезы, задумчиво покачал головой. Потом вдруг неожиданно резко встал и подошел к окну.
- Некрасов, я тебя арестовываю, как подсобника предателю родины. – Он смотрел в окно и, казалось, разговаривал вслух «про себя». – Ты помог сбежать фашистскому лазутчику и его подсобнику тайному агенту!
- Арестовывай, - тихо, почти равнодушно сказал Коля, - шлепнут меня, а я на том свете передам твоему батьке привет. От сынка, - то-то ему будет радость…
Пальянов резко отскочил от окна и почти вплотную приблизил лицо к Колиному лицу.
- Некрасов! Отца не трожь! Я сам скоро с ним повидаюсь… Он стиснул зубы и тряхнул головой. – Понял?.. И мы уж сами там с ним все обсудим, - кто прав, а кто не прав. Не твое это!.. А ты думай, что скажешь своему батьке – царскому казаку, - красный армеец!
Очки Пальянова соскочили и упали на пол. Но он не среагировал на это, а по- прежнему смотрел Коле в глаза и, теперь без скрывающих глаз стекляшек, Коля разглядел в них безмерную тоску и… позднее раскаяние… Губы Пальянова вдруг почернели и вздулись. Он судорожно наклонил голову и уперся руками в стол.
- У тебя изо рта кровит… - Коля отвернул голову и закрыл глаза, - увидишь моего батьку, так передай от меня поклон.
Наступившую короткую тишину нарушили звуки стонов, напоминающих мольбу о пощаде, булькающие неестественные выкрики, непонятные шумные движения, потом – грохот опрокинутой скамейки и мягкий призвук упавшего на пол тела и, - тишина…
А Коля вдруг почувствовал холод. В комнатушке было прохладно, поддувало из неплотно прикрытого окна, открытое измученное тело отдавало последнее тепло… Но холод, - и Коля отчетливо понял это, - выходил изнутри. Весь холод, долгие годы хоронившийся где-то в укромном уголке души, начал сочиться наружу. Он вытекал медленно, и в то же время пробуждалось некое неосознаваемое по своей сущности тепло, чувство похожее на состоявшееся мщение за тяжелую обиду… Губы его сжались в тонкую упругую струну, а по вискам снова потекли скудные слезинки.
«Крупп» уверенно урча, пробирался сквозь занесенные снегом улочки. Мелькали повороты, фары выхватывали из темноты неясные силуэты людей, бледные огни окон подсказывали направление на выезд из городка. Изредка навстречу проезжали машины, у самой окраины горел большой дом.
Белкин стиснул железной хваткой руль, и, казалось, окаменел. Доктор Винтер уткнулся лицом в сумку, прижатую к груди и, лишь толчки и подпрыгивание машины на кочках, вынуждали его иногда приподнимать голову. Все, что сейчас происходило, - эти улочки и эта дорога, можно было назвать – путь в никуда. И Белкин, и немец понимали это. Но «крупп» летел вперед и, поднятый колесами снежный вихрь, заметал за собой все, - всю прошлую жизнь, все радости, все печали, все надежды. Спереди мчалась навстречу черная ночь и… пустота, неведение, страшная новая реальность…
Белкин стиснул зубы и инстинктивно глянул в зеркало заднего вида, - как будто попытался еще раз заглянуть в ту, еще недавно, настоящую, стоящую всей любви и всех страданий, СВОЮ жизнь, от которой остались только «крупп» и этот маленький, сидящий рядом несчастный человек. Он же и враг, и, как ни странно - друг… и увидел фары приближающейся сзади машины. Расстояние – «на глаз» - метров сто. По быстрому мельканию фар, которое получалось от прыжков на кочках, можно было понять, что машина очень спешит.
- Погоня за нами, Ромчик, - надо уходить в отрыв. – Белкин переключился на пониженную передачу и дал полный «газ». Впереди блеснул огонь костра пропускного пункта, еще немного и замаячили силуэты выходящих к дороге часовых. В свете фар отразился поставленный поперек дороги чахлый дрын, определенный в шлагбаумы. И Белкин понял, что это его Рубикон.
- Рома! –Толкнул он вдруг ошалело вскинувшего голову доктора, - Держись!..
Часовые, вышедшие к шлагбауму, сперва стояли, оцепенев, не понимая, почему машина не сбавляет скорость на подъезде к посту, потом, наверное, сообразили, что что-то здесь не так. Они расступились, начали возбужденно махать руками, но все было напрасно…
«Крупп» поддел мощным капотом дряхлую деревяшку, перекинул ее через брезентовую крышу кабины и скрылся в ночи…
- Майор!.. Пальянов! Ты живой? – Коля, насколько смог, повернул голову набок. – Ляг на живот… Потом стань на коленки и голову вниз, - кровь сойдет…
Ответом ему было мертвое молчание.
С минуту Коля прислушивался, но кроме долетающих издалека непонятных шумов…
- Царствие тебе небесное, Ваня… - Тихо сказал Коля безо всякой жалости и, с неожиданной для самого себя злой, - нет! - Злобной, пресыщенной ненавистью иронией. - Иди к батькам нашим, - у них там, поди ты, к тебе много вопросов скопилося…
Внезапный взрыв эмоционального напряжения угас, и Коля тихо застонал, - огонь в груди превращался в пылающий факел. Он попытался повернуться набок, но боль еще сильнее вонзилась в тело. Громко вскрикнув, он отвалился вспять и, превозмогая невыносимое физическое страдание тихо зашептал «отче наш»…
Белкин мчал не разбирая дороги. «Крупп» подскакивал на кочках, подобно неуклюжей кляче, но, и как старая, но преданная лошадь, тянул свое стальное тело и двух отчаянных наездников не разбирая пути и не думая о своем предназначении. Фары, следующей позади машины, вдруг начали тускнеть и потом вовсе угасли.
- Вот вам и мой привет… - Белкин злорадно оскалился и посмотрел на доктора. Во мраке кабины, освещаемой лишь скудными отблесками света, едва различался все тот же серый почти бесформенный силуэт человека с прижатой к груди большой сумкой.
- Сдулось колесико у наших доставщиков горючего. Теперь им уж не до догонялок!
Доктор испуганно вскинул голову и ошарашенно огляделся.
- Спокуха, док, - щас выйдем на реку, тормознем, зальем бензину и – потопаем дальше… Потопаем дальше… Потопаем… Дальше…
Куда? Куда…
Боль… Боль… Наверное это первый шаг к смерти. А какой будет следующий? Что может быть хуже и страшней боли? А если боль исходит враз и от тела, и от сознания? Что это и как понять или хотя бы объяснить?.. Самому себе. Потому что никто не объяснит. Потому, что ты один в холодной заброшенной людьми каморке, лежишь голой спиной на неотесанных досках с изрезанной грудью. И память твоя истерзана прежними насильственными унижениями и чудовищной несправедливостью. А вся жизнь после, - внутренняя борьба с собой. Борьба, не за победу над обидчиками, а за только лишь выживание, выживание в самом себе, борьба без смысла и без надежды.
- Господи, - едва прошептал Коля, - прости за все, если можно… И забери меня отсюдова, - худо мне в этой жизни… да и не жизнь это вовсе, а мука. А я не святой…
Сделав усилие , Коля приподнял голову, чтобы разглядеть в углу под потолком икону со святым ликом и поднял руку для крещения. В груди резануло, он тихо ойкнул и затих.
Рядом на полу, уткнувшись ртом в пол, лежал мертвый Пальянов.
Никакой, даже самой малой иконы в этой комнате никогда не было, да и быть не могло…
Дорога нырнула на речной лед, машина перестала подпрыгивать, двигатель заурчал ровно.
Впереди высветился ерик, река в этом месте раздваивалась, а для машин это была развилка на разные направления.
Белкин затормозил, заглушил двигатель и, опустив руки от руля, откинулся на спинку сидения. Немец сидел, не шелохнувшись, склонив голову на сумку. Навалилась вдруг странная, неестественная тишина, нарушаемая лишь редкими тихими щелчками от мотора, свойственными понемногу остывающему радиатору.
- Заправимся, Рома, да потопаем дале…
«Крупп» стоял на развилке двух «дорог»… Одна вела к железнодорожной станции, другая… никуда… Да и первая, - по сути, - в никуда. Это понимали оба, - Белкин и доктор Винтер. Некоторое время сидели молча, переживая утихающий в душе стресс от пережитых событий и, меж тем, лихорадочно соображая, - что делать дальше?
В таком состоянии находиться долго было нельзя,- Белкин это понимал. Толкнув немца локтем в бок, он, насколько смог, бодро проговорил,- Ну, че притих? Все у нас идет по плану! А – Ромка? Щас заправим и попрем дальше… Вылазь, поможешь канистру слить, а то у меня рука обратно приболела, - улетели, кажись, твои одуванчики…
Немец догадался, о чем говорит Белкин, потому, что сразу выбрался из кабины на снег и протянул руку, как бы предлагая Белкину подать ему канистру с бензином.
- Да ладно, я уж сам… потихонечку. – Белкин подтянул канистру к выходу и, стараясь не делать резких движений, столкнул на подставленное колено. А с колена плавно спихнул на снег. – Во… Ты мне щас поможешь возле бака придержать… Где фонарик?.. Бзык-бзык. – Белкин, как ему показалось, изобразил жестом длиннопалой пятерни фонарь. Немец лишь секунду соображал, а потом быстро схватил сумку, повесил ее на плечо и вынул фонарь.
- Да ты по-русски-то как научился уж быстро думать… Свети сюда… Да не на канистру, а на горловину! Нахрена мне видеть канистру, я ее и так чую… Свети больной рукой, - фонарь же держать она может? Во-от… А другой щас будешь держать за низ. – Белкин указал на днище канистры.
Немец, в знак того, что все понял, энергично затряс головой.
- Погоди-ка минутку, Рома… - Че-то мозги закрутились… Надо чуток отдышаться… Передохнуть надо чуток.
Белкин опустился на корточки. Немец присел рядом, сунул руку в сумку, вытащил какой-то обернутый в газету предмет и протянул Белкину.
- Это че? – Белкин развернул сверток. В свете фонаря обозначился странный э-э пирожок, что ли? Белкин вопросительно посмотрел на доктора, - Это мне?
- Я, я. Дгюк… Ням-ням.. Немец изобразил рукой движение ко рту.
Белкин слегка растерялся. Он взял штуковину, осторожно понюхал, - пахло вкусно.
- Ням-ням, - немец снова покрутил рукой у рта.
- Спасибо, конечно, Ром…- Белкин слегка растерялся. – Если честно, - жрать уж очень охота. А тут такой презентус… - Он поднес пирожок ко рту, но вдруг спохватился, - А сам че не ешь?
- Немец отрицательно помахал рукой и склонил голову.
Белкин отнял пирожок ото рта.
- Не-е, - так русские не согласны. Делить, так уж все поровну!
Он разломил едуху пополам и сунул половину немцу в руку.
Немец покрутил головой, украдкой бросил взгляд на Белкина и, на его лице промелькнула самая прозрачная, самая незаметная тень… Улыбки..
- Нам с тобой теперь все пополам, друг мой фашистский композитор.- Белкин толкнул в бок доктора и нахлобучил ему шапку на глаза.
В ночной, пронизанной холодом темной тишине раздался тихий звук похожий на смех в два голоса…
Коля очнулся от внезапного шума. Он открыл глаза и наклонил голову в сторону двери, откуда исходила какая-то суета. У входа стоял Левченко и двое в белых халатах, - наверно санитары. Левченко суматошно мял в руках шапку и говорил вслух, как будто сам с собой.
- Захожу, а он лежит тут весь такой! Я его за плечо, - товарищ майор! – А он молчит. И кровь со рта текет… Что там с ним, товарищ военврач, живой? Кто ж его так, а?..
В полумраке вдруг выросла еще одна фигура. Крепкий и высокий человек в белом халате встал с колена и, тихо вздохнул.
- Готовый… Забирайте,- обратился он к санитарам, - несите в сарай отдельно от других… Завтра придут особисты, - надо представить его как есть. Чтобы не было лишних вопросов…
- Тубик у него… чахотка, - вдруг неожиданно для себя тихо проговорил Коля, - он уже доходил, - на последнем сроке был…
Военврач быстро повернул голову на его голос и, казалось, только теперь заметил, что в комнате еще кто-то есть.
- Кто это, что он здесь делает? – Резко обратился он к Левченко.
- Это Некрасов… Его припер Белкин, ну, тот – с интендантской роты шофер… С ними еще был фашистский врач, композитор, кажется…
Военврач вдруг вскинул руку в Сторону Левченко, как бы затыкая ему рот. Левченко мгновенно умолк.
- Уносите, - военврач обернулся к санитарам, - поставьте возле входа и накройте голову… чем-нибудь. Потом помойте руки с дегтярным мылом. После зайдете, я дам спирту.
Санитары довольно затоптались и начали укладывать тело Пальянова на носилки.
- Да не для пьянки, черти! Руки надо обработать и лицо… А носилки после сожгите… Шевелитесь, пока костер не погас!
Санитары еще чуток попыхтели, подняли носилки и потопали по коридору. Военврач подошел к двери, закрыл ее и, вернувшись к столу, посмотрел на Колину грудь, а затем ему в лицо.
- Теперь рассказывай, Левченко, про композитора. - Что здесь произошло?..
- Подъем, Рома, надо шевелиться. Эти – он кивнул головой в сторону городка, - эти так просто не отстанут. Щас запаску накинут и будут тута. Драпать надо…
Он поднял канистру и понес ее к баку.
И вдруг от реки со стороны станции послышался еле уловимый шум приближающейся машины. Шум нарастал, а вскоре начали появляться первые проблески фар. Машина быстро двигалась по поворотам речного русла, двигатель то притихал, то напряженно ревел.
- Опа-на! – Белкин прихватил немца за плечо и, толкнув канистру с бензином за колесо, потянул его за задний борт.- Тихо сидим, Рихард, - прижал он палец к губам, - авось пронесет.
Машина вынырнула из последнего поворота и вышла на прямую. Едущие в ней, наверно, увидели «крупп», потому, что двигатель сбросил обороты и шофер, судя по всему, начал тормозить. А затем машина и вовсе остановилась метрах в двадцати от «круппа», - капот к капоту.
Белкин осторожно выглянул из-за борта. Фары тотчас ослепили глаза, но он успел разглядеть знакомый силуэт машины. Это был «студер». Это был транспорт американской фирмы «Студебекер». Самой уважаемой в душе Белкина машины… И как не вовремя он тут теперь оказался…
С минуту двигатель «студера» тихо урчал на холостых оборотах, потом вдруг затих и, наступила зловещая тишина. Сердце Белкина бешено колотилось, - к такому повороту событий он не был готов. Мысли неслись неуправляемым конским табуном. Доктор Винтер, стоял, прижавшись к борту затылком и что-то почти беззвучно бормотал. Но вот впереди началось какое-то движение, два силуэта в свете фар «студера» начали осторожно приближаться к «круппу». Они переговаривались, сначала тихо, потом все громче. Затем один из них вдруг начал кричать на другого непонятными для слуха гавкающими словами. Белкин присел и схватился руками за голову, - это были немцы!
Фашистский доктор напротив – встрепенулся, вдруг резко вскочил и бросился к ним навстречу, что-то громко и монотонно выкрикивая на родном языке.
Белкин лихорадочно соображал, - автомат в кабине… выскочишь из-за борта – в свете фар – ты, - легкая мишень… Отползти назад в кусты, - далеко, - заметят и - капут! Что делать? Он лег и попытался заползти под машину, но протиснуться под задний мост не смог – снег и толщина груди не позволяли. Он отполз назад и, лихорадочно соображая, прижался к колесу, стараясь скрыться в «мертвой зоне» встречного света фар «студера». Спереди слышались звуки напряженного разговора. Белкин затаил дыхание и, преодолевая страх, чуть выглянул из-за колеса. Свет растворял в глазах силуэты стоящих впереди людей, но все же было видно, что они оживленно переговариваются. Двое… А где еще один?
В ту же секунду ему в затылок ткнулось что-то тупое и твердое. Он медленно повернул голову и увидел направленный на него ствол автомата.
- Хенде хох!
Белкин привстал и поднял руку.
Немец, - судя по форме, это был обычный солдат, сделал шаг назад и быстро указал стволом на другую руку.
- Нихт… Оператьон… - Тихо пробормотал Белкин. – Не работает клешня, - из танка – бум! – И он ткнул здоровой рукой немца в грудь.
Немец отскочил, но не выстрелил. Несколько секунд он стоял, напряженно разглядывая Белкина, потом приподнял ствол автомата и указал им направление движения в сторону стоящих впереди машин доктора Винтера и другого немца.
- Ком! Ком!
Белкин опустил руку и изобразил свою замечательную улыбку.
- Ну че ты так нервничаешь? Ком так ком. Первый блин всегда комом…
- Ком!
- Иду я уже, иду…
Белкин оттолкнулся от борта и, чуть прихрамывая, пошел в сторону освещенного фарами пространства. Он шел медленно, прихрамывая и при том лихорадочно соображая,- успеет ли он быстро прыгнуть в кабину и схватить автомат… Или выхватить финку…
Но упершийся вдруг в спину ствол, враз смешал все эти затеи в кашу, а в голове возникла безысходная пустошь, в которой гласом вопиющего в пустыне пронеслась лишь одна, теперь уже ничего не стоящая, не решающая бесполезная мысль – Сука ты, композитор…
Он стоял напротив человека с направленным на него пистолетом. Сзади в спину упирался ствол автомата. Лицо стоящего спереди скрывала тень, но контур одежды и мелкие детали формы выдали в нем офицера СС, - военной полиции Вермахта. Белкин знал эту форму и слышал о людях, носивших ее. Их даже нельзя было называть людьми. Это были самые беспощадные и жестокие существа на этой войне, которые расстреливали, вешали и сжигали живьем враз сотни, сотни людей, - без разбора, - стариков, женщин, детей…
Эсэсовец поднял пистолет и направил его на голову Белкина. Белкин закрыл глаза и стиснул зубы.
Вдруг раздался громкий невразумительный окрик. Затем последовала длинная тирада каких-то непонятных слов на немецкой речи, из которой Белкин понял только три - « Доктор Рихард Винтер»!
На несколько секунд возникла тишина. Белкин открыл глаза. – Немецкий доктор стоял перед ним, словно прикрывая его телом и, пытаясь отвести ствол пистолета в сторону. Он вдруг начал что-то оживленно говорить эсэсовцу, указывая рукой на Белкина. А Белкин вдруг почувствовал, что ствол за спиной сперва ослабил напряжение, а потом и вовсе упал.
- Доктог Винтег! - Немецкий солдат вдруг возбужденно выскочил из-за Белкина и схватил за руку доктора. – Доктог Винтег! – И начал что-то оживленно говорить доктору, указывая на грудь. Рихард Винтер какое-то время недоуменно слушал, а потом вдруг поднял указательный палец вверх, покрутил и… ткнул им немецкого солдата в грудь. – Шульц?
-Я, я Шульц!
Белкин и эсэсовец замерли в непонятном оцепенении, потому, что доктор Винтер и Шульц вдруг начали что-то возбужденно обсуждать. Причем особенно возбужден был Шульц, на лице его вдруг засветилась неожиданная для данной ситуации радость, он схватил двумя руками руку доктора и прижал ее к груди…
Эсэсовец, очевидно, из их диалога понимал, что здесь происходит. А Белкин просто догадался, что этого Шульца доктор Винтер когда-то вытащил с «того света».
Беседа продолжалась с полминуты, но потом все вдруг осознали создавшуюся ситуацию, потому, что эсэсовец поднял пистолет нацелил его прямо в грудь Белкину, немец-солдат отскочил в сторону, а доктор Винтер… Доктор Рихард Винтер стал перед Белкиным и уткнулся грудью в направленный ствол… Возникло секундное молчание. Потом… Потом было такое, чего Белкин никогда бы не мог предположить. – Доктор уверенным движением руки отвел ствол пистолета от груди и, вдруг, сначала не громко, потом, - все громче, - начал что-то говорить военному полицаю. Тот выдернул руку с пистолетом из руки доктора и начал истерично кричать что-то в ответ. Доктор тоже внезапно повысил голос и до такой интонации, что Белкин опешил! Рука с пистолетом мелькнула в воздухе, стоявший позади немец, словно спохватившись, подскочил к эсэсовцу и попытался удержать его руку. Тот оттолкнул его. Солдат не выдержал равновесие и упал. Эсэсовец направил на него пистолет. Раздался выстрел…
- Товарищ военврач… такое дело… - Левченко был в полной растерянности. – Они подкатили на немецкой автомобиле, - этот в кузове, а композитор и Белкин в кабине…
- Левченко! Перестань пороть чушь! При чем тут какой-то композитор?
- Не композитор это, а фашистский доктор был, - сделав невероятное усилие, еле пролепетал Коля высохшим досуха ртом. Почувствовал нестерпимую боль в груди, но собрался с силами, - он меня чинил, а потом сбежал в окно, пока Белкин уснул… Белкин под автоматом фашиста держал все время, потом устал, потому, что сам ранетый… А тот ушел… А Белкин за ним в погоню в окно… А Левченко не при делах, он шибко помог мне… Вы уж его не гнобите, товарищ доктор…
Военврач майор Иванов Андрей Георгиевич с начала войны служил при разных полевых госпиталях. Многое ему пришлось повидать и много разных жизненных казусов узнать за эти залитые потоками кровавых рек годы. Но такое…
- Левченко, быстро сюда санитаров с носилками. Тащите его в пятую палату, - там койка освободилась, - помер танкист капитан Глушко. Я скоро подойду и осмотрю…
… Возникла секундная тишина… Упавший немецкий солдат, перевалился со спины на живот и неуклюже поднялся на ноги, впопыхах обронив автомат. Белкин оцепенел. Доктор Винтер опустился на колени и выронил из руки пистолет. Эсэсовец, на несколько мгновений замер в неестественной позе и… рухнул на снег.
- Рома…
Доктор Винтер поднял голову и посмотрел Белкину прямо в глаза.
- Роман… как тебя по батюшке?.. Ты… ты… кто ты?.. – Белкин импульсивно поднял пистолет и вложил его в руку доктора. Тот с отрешенным безразличием взял его и сунул в сумку.
- Рома… Ты же уже скоко разов мог шлепнуть меня, а - Рихард, композитор хренов…
Немецкий солдат испуганно схватил автомат, направил ствол в сторону Белкина и доктора Винтера, но вдруг как-то ослаб и опустил оружие.
Доктор Винтер поднялся с колен. В свете фар лицо его было похоже на лик каменной статуи. Его Рубикон, как и Рубикон Белкина, остались позади.
Белкин глубоко вздохнул, возникшее оцепенение вдруг улетучилось. Он быстро осмотрелся и вдруг, как будто приняв внезапное и, судя по выражению лица, безумное решение, взял под локоть доктора и потянул его к «студеру». Рихард Винтер даже не сопротивлялся. Белкин открыл дверь кабины и помог ему взобраться на сидение. Немецкий солдат в полном недоумении замер на месте.
- Чи-чи-чи… - Белкин приложил палец к губам и, как ребенку, пригрозил им доктору. – Я щас... Сиди тихо, я щас. – И, насколько позволили силы, скоренько поковылял к «круппу». На пути он призывно махнул рукой оцепеневшему немецкому солдату, призывая его следовать за собой. Тот вздрогнул, ошалело огляделся и, как зачарованный поплелся за Белкиным.
- Держи бензин… Как бензин по-вашему? Петроль?... Держи канистру и неси… В кабину ставь, в кабину!.. И, потом шнеля, бистро- бистро…- Он махнул рукой в сторону ерика. – Уходить надо вам, - щас тут наши эсэсовцы будут.
Немец послушно взял канистру и вялой рысцой посеменил к «студеру». Белкин пошел следом. Он открыл дверь пассажира и, взобравшись на ступеньку, чуть подвинул на сидении доктора.
- Слушай сюда, Ромка! Вы сейчас пойдете налево по ерику, понял? Немец согласно затряс головой.
- Потом будет еще отворот, только вправо!.. Понял?
Доктор отрицательно затряс головой.
Немецкий солдат, который уже оказался за рулем тоже пытался понять, что говорит этот странный русский.
- Нихрена не понимаете… Надо рисовать, - есть карандаш, бумажка какая? – Белкин изобразил пальцем на ладони черчение. По растерянным взглядам немцев нетрудно было догадаться, что ничерта они не поняли.
- Э-эх, какие же вы… нерусские…
Белкин досадливо стукнул кулаком по двери. Зеркало дрогнуло и в его отражении вдруг мелькнули далекие отблески фар.
- Уходить вам надо, - вон они уже скоро тута…
Белкин раздумывал лишь секунду, потом тяжело вылез из кабины и приказным жестом позвал к себе солдата. Тот без всяких сомнений выпрыгнул и подскочил к пассажирской двери.
- Смотрите - указал он назад, - щас тута будет русский СС! Ферштейн? Надо уходить вам! Бистро- бистро!.. Это карта… Карта, смотрите сюда…
Белкин вынул из-за пазухи финку и быстрым движением разрезал безымянный палец. Кровь сразу выступила крупной бардовой каплей.
Немцы опешили.
- Ромка, фонарик давай! Жик-жик! Быстро!.. Бистро-бистро!..
Доктор его понял, - за пару секунд он вынул из закромов своей сумки фонарик и включил свет.
- На дверь свети, сюда! А теперь смотри, - ткнул он в грудь кулаком солдата, - рисую, - запоминай.
И повел окровавленным пальцем по обмерзшей металлической обшивке двери. Кровь мгновенно замерзала и из темно-бардовой превращалась в алую. Алая дорога, дорога цвета зари, дорога цвета жизни и надежды рождалась прямо на глазах…
- Мы щас тута. Шагайте влево, потом обратно уходите влево, - вот тута - ясно! А в этом месте, - направо, - там лесок, - Белкин нарисовал два силуэта, похожие на деревья и между ними провел след дороги. – Там наших нет, - нихт рус, нихт!..
Шокированные немцы, казалось, уже начали что-то понимать. Солдат тряхнул головой и вдруг благодарно положил руку на плечо Белкина.
- Да ладно, тебе! Лучше помоги мне, - бистро-бистро!...
Через две минуты труп эсэсовца чинно сидел за рулем «круппа»…
- Прощай, Ромка, спасибо за братана.
Доктор Винтер вдруг схватил Белкина за воротник телогрейки и начал что-то возбужденно бормотать. Он запустил руку в сумку и, вытащив кусок ваты, попытался приложить его на палец Белкину. Потом лихорадочно схватил его за рукав и потянул к себе, указывая другой рукой на запад.
- Ком!
Белкин жестко, но аккуратно отнял его руку и указал в сторону поселка.
- Ты не боись, Рома, - я… в общем, мне надо за братаном еще приглядеть. Езжайте уже шустро…
Доктор искривил лицо, уронил голову на свою сумку, но тотчас выпрямился, судорожно порылся в ней и вынул… гранату…
Белкин инстинктивно отшатнулся.
Доктор отрицательно затряс головой и что-то тихо пробормотал.
Они смотрели друг другу в глаза… Рихард Винтер сунул гранату в руку Белкина и кивнул в сторону «круппа».
Белкин застыл в немом оцепенении. Это было лишь на мгновение.
- Рома, ты щас тумкаешь о том, о чем я?
Доктор энергично затряс головой. Потом он, словно очнувшись, полез в сумку и толкнул на грудь Белкину - ту самую фляжку, - фляжку композитора Иоганна Штрауса…
- Шнапс, дгюк… Сегый..
- Спасибо, друг, композитор ты мой… - Белкин прижал подмышку флягу, и тут… вдруг почувствовал в горле ком, сдавивший дыхание. С трудом протолкнув его куда-то внутрь, он посмотрел Рихарду Винтеру в глаза… В последний раз…
– Держи, - на память! – Он вынул из-за пазухи финку вместе с ножнами и затолкнул ее в сумку. - Хорошая у тя сумка, доктор Рихард…
Захлопнул дверь и, не оглядываясь, пошел к «круппу». Мотор «студера» взревел и, натужно урча начал разгонять машину, увозя сидящих в ней двух несчастных людей, заложников чьей-то чужой воли и своей неведомой им судьбы.
Белкин на секунду обернулся, проводив скупым взглядом уезжавшего, - нет – ушедшего навсегда из его жизни непонятно откуда взявшегося… Друга…
С неба посыпался крупный густой снег. Снег… Падал огромными пушистыми хлопьями. Ветер стих, и Белкин почувствовал, как на лоб и на щеки ложится легкая успокаивающая прохлада. Он закрыл глаза и поднял лицо к небу. Руки его были прижаты к груди. Глядя со стороны, можно было бы подумать, что этот, стоящий посреди темной холодной ночи человек, молится богу.
Так оно и было.
- Отче наш…
Самая главная и первейшая православная молитва «Отче наш» понеслась в далекое нечто, куда-то сквозь беспросветную темноту к невидимому, но очевидному СВЕТУ. Через снег, через внутреннюю физическую и душевную боль… Душа, готовая к очищению, на несколько мгновений воспарила вдруг над израненным, исковерканным обидами и ранами телом… Руки которого держали на груди, – одна - фляжку со шнапсом, другая, – немецкую гранату, длиннорукую «колотушку» М 24…
- Отче наш… Помоги Коляхе, помоги братке, ему щас там без меня совсем хреново…
Это продолжалось меньше минуты.
Белкин перекрестился, глубоко вздохнул, сунул фляжку со шнапсом в карман и, сорвав колпачок с ручки гранаты, забросил ее в кабину. Потом, кое-как отбежал на десяток шагов и упал, закрыв голову руками…
Прогремел взрыв.
Коля слышал все суматошные голоса и стоны, заполнявшие коридоры госпиталя и ощущал каждый шаг, несущих его санитаров, болью в груди. Жизнь, казалось, улетучилась из тела, потеряв окончательно свой смысл, а душа спряталась где-то на самых задворках в шоковой растерянности от ощущения своей безнадобности… И не только для его тела, а вообще… Зачем нужна человеку душа? А нужна ли кому-то его душа, - душа простого солдата? Ау-у?..
Заскрипела, открываясь, тяжелая дверь, носилки жестко стали на пол, причинив Колиным ранам страдание. Он тихо застонал.
- Ты это-на, потерпи чуток, сейчас сестричка придет и уколет от боли… Поспишь потом… А вот и она.
Коля уже почти ничего не слышал, в глазах сгустились тяжелые черные тучи. Он пытался пробраться сквозь тучи, разгребал их руками, но тучи вдруг превратились в липкую грязь и стали прилипать к рукам, ногам, к груди, к лицу! Вот грязь уже затекла в рот и, Коля начал задыхаться…
Но в этот момент кто-то легонько ударил его по щеке и мелодичный женский голос с железной струной внутри ласково сказал, - Потерпи, миленький, - сейчас полегчает… Потерпи, миленький…
В руку что-то укололо, и Коля почувствовал…, как тучи начали растворяться в улетающей в бесконечность голубизне, а грязь размякла и потекла куда-то под ноги… И он ощутил, что взлетает вверх!.. Ноги перестали ощущать давление земли, дыхание ворвалось в грудь мощным потоком, а в плечи что-то легонько укололо... Коля инстинктивно повернул голову назад и увидел огромное белое крыло! Обернулся на другое плечо… У него теперь были крылья! Два огромных белых крыла!
Он висел в безмерном молочного цвета пространстве. Сверху голову пригревало солнце, крылья двигались сами собой и приятно отдавали прохладу на тело. Боль исчезла, как будто и не было ее – никакой и никогда.
Откуда-то - со всех сторон – нахлынула пышная зелень, дохнуло июльским зноем, мгновенно раскрылись бутоны невиданных цветов, - мир вокруг раскрасился в такие яркие краски, которых Коля в жисть никогда не видал!
И вдруг в секунды все это безумно сказочное пространство беззвучно взорвалось, обратившись в туман и из тумана, выпорхнули пышные бутоны белых семян одуванчиков… Одуванчики окружили его, падая на голову, плечи, руки, губы. Это было… Это было… Тело его как будто накрылось невидимым теплым одеялом и, Коля, не в силах удержать в себе нахлынувшую сладость, склонил голову на грудь.
И вдруг увидел… себя… стоящего на водяной глади бесконечно обширного озера, себя - в грязной окровавленной телогрейке, прижавшего руки к груди и глядящего куда-то вниз, в черную безмерно глубокую воду под собой.
- Николай!.. Некрасов! – Крикнул он себе сверху.
Но он, стоящий внизу, лишь на мгновение приподнял голову и вновь опустил взгляд в беспросветную бездну.
- Коляха! Полетели со мной!..
Теперь уже тот Коля, который снизу, развернулся и, опустив руки, с тихой печалью, застывшей в обезжизненных глазах, посмотрел на себя, парящего над головой.
– Какой ты чистый да нарядный, Николай Димитриевич, - откуда такое счастье? Я же вжисть таким никогда не был - красавцем, да праведником.
- Я всегда таким был, только ты ничегошеньки не знал про меня.
- Я-то?.. Может и не знал… Да и теперь я не шибко себя знаю… И не надобно мне это… Может потом как-то разберуся… А покуда я тута нужон, -
у меня с братаном непонятки, - пока не порешаю, нельзя мне никуды улетать… Там еще автомат надо сдать в оружейку. И гармошка – где? Без гармошки я никуды лететь не согласный…
Тот он, что порхал над ним стоящим внизу, печально кивнул головой и растворился в поваливших вдруг из неоткуда снежных хлопьях…
А Коля уснул.
Снег повалил с такой невиданной силой и… мощью! Казалось, что весь снег со всего света начал падать именно на этот несчастный крошечный кусочек реки, обрушив на него небесный гнев… Либо награждая невиданной доселе благодатью…
Полыхал «крупп», бак уже рванул, но не сильно, - там уже почти не было бензина. Вонь и черная копоть от горящих колес улетела на километры в разные стороны.
Сквозь завихряющиеся снежные сполохи вдруг прорвались бледные огни фар. Машина приблизилась к горящему немецкому транспорту и замерла поотдаль, - метрах в тридцати. Из нее выпрыгнули два автоматчика в добротных овчинных тулупах и, пригибаясь, и пытаясь остаться в сумерках, стали осторожно приближаться…
В обрушившемся вдруг потоке снега и в отблесках пламени можно было различить лишь некое малое пространство вокруг, тем не менее, один из бойцов вдруг увидел… сидящего на снегу метрах в двадцати позади горящей машины человека. Он сидел «по турецки» и пытался что-то пиликать на гармошке.
- Ты кто?! – Испуганно крикнул солдат, направив на этого… какого-то… конкретно ненормального – автомат – психа контуженого!
- Я?.. Я композитор Рихард… а-а… фамилию забыл… - Во! – вспомнил! Винтер я… Шнапс будешь?
Коля проспал почти сутки. Вечером во время обхода к нему подошел военврач майор Иванов. Он ничего не спрашивал, только осмотрел раны и тихим голосом дал какие-то распоряжения медсестре. Вроде бы собрался уходить, но вдруг вернулся и снова присел на табурет у Колиной койки.
- Некрасов, слышишь меня?
Коля открыл глаза и чуть кивнул.
- Кто тебя оперировал?
- Кто? – Коля закрыл глаза и отвернулся. – Конь в пальто… Фашистский доктор, Роман Вагнер… Не-е, - кажись, Рихард… Винтер… Я точно не помню, как его… - Коля вдруг возбужденно схватил доктора за руку и повысил голос едва не до крика! - Он потом сбежал в окошко, падла, а Рядовой Белкин кинулся за ним в погоню!.. Поди - уже прибил фашистского садиста!
- Некрасов! Не юродствуй, - дурика не включай!.. – Доктор отдернул руку, – лежи тихо, - раны потекут… Вижу, что лечили тебя грамотно. Три осколка удалены… А вот здесь, под левым соском, - этот след от укола, - что он сделал, этот твой композитор?
- Не знаю я ничо, товарищ военврач, в отключке был. Без понятия я…
- В лагере до войны чалился? – вдруг попросту спросил доктор.
Коля отвернулся и закрыл глаза.
- Понятно, - доктор длинно вздохнул, - будем лечить вас, гражданин Некрасов… Не ссы, пацан,- все будет нормалек!.. – Потом, выдержав паузу, тихо и коротко сказал. – Я там тоже был, - четыре года в строгаче под Красноярском - лепилой…
«Виллис» - телега покойного Пальянова, - возвращался в поселок. Белкин, скрючившись, сидел на переднем сидении, придерживая подбородком гармошку. Машина бежала неторопливо, - дорога долбила по колесам, беспощадно подбрасывая людей. КПП проехали без остановки – там все еще суетились, не оправившиеся от отбытия «круппа», часовые. Костер охранников пылал с необычайной яркостью, вокруг собрались еще какие-то посторонние бойцы, - наверное, особисты. Белкин чуть улыбнулся в воротник и сложил правую руку в кукиш. Лицо его было измазано, почти натурально, кровью, подрезанный палец он прижал в кулак, - крови там уже не было. По его легенде,- он раненный герой, нуждающийся в подмоге врачей, - во как!..
Боль постепенно уходила. Если бы не ежедневные перевязки, да всякие процедуры… Потом еще кормежка с чужой руки и, самое позорное невыносимое – «утка»… К такому унижению не привыкнешь никогда, но от него теперь не убежишь и, понимание этого – есть еще большее унижение, чем сама «утка».
Прошло несколько дней с того злосчастного трагического для многих из, участвовавших в нем людей, столкновения на ледяной дороге. Может быть три дня… Или шесть… Коля перестал понимать ход времени, - были только процедуры, - процедуры перевязок, уколы, кормление и… «утка»… Будь она проклята!.. Когда молодая женщина вынимает у тебя из под зада вонючую посудину и вытирает там… Это самое страшное унижение, какое может перенести мужик! – Надо скорей вставать на ноги!.. Или лучше сдохнуть быстрей…
Он уже начал чуток привставать и сам есть с прикроватной тумбочки, но стать на ноги – чувствовал, - не сможет. При самом малом усилии грудь закипала как на огне, и голова шла кругом. После полудня ему давали таблетку, от которой он спал до вечера. На ночь еще такую же. А сегодня в обед он бросил таблетку под койку и притворился спящим… - Хватит уже! Надо вставать на ноги.
Соседи по палате притихли, погрузившись в дрему. Коля чуток повернулся на правый бок и вновь окунулся в, измучившие уже донельзя его рассудок, мысли.
Где сейчас Белка? Убег или прибили уже сто разов? А если живой, так куда подался?.. Чо там - с доктором?.. Прав ли я сам, дурак, что сговорил на побег? – Вопросов было много, а ответов…
От безысходной обиды он стиснул зубы и сжал веки. Отвернув голову, спрятал глаза в подушку и тихо-тихо застонал. Он не услышал, как в палату кто-то вошел, присел рядом на табурет и… положил руку ему на голову.
- Че, Некрасов, больным прикинулся? Хорошь те уже филонить, - меня же не проведешь, а Коляха?.. Айда, - покурим.
Коля повернул голову на голос и открыл глаза.
- Белка!.. Живой, братан!.. А!? А… гармошка - где?..
«Виллис» вкатился за ограду госпиталя, притормозил у крыльца рядом с догорающим костром. Суета утихла, редкие белые халаты мелькали тут и там, чьи-то тревожные голоса перекликались, напоминая о том, что несколько часов назад здесь царил безумный праздник боли и смерти…
Белкин почти выпал из машины и, придерживая на плече здоровой рукой гармошку, поднялся на крыльцо. НКВДшники остались в машине, было видно, что они закуривают. Белкин вошел в «прихожку» и тотчас столкнулся нос к носу - если бы нос к носу,– пупок к носу – с Левченко.
-А-а! Друг? Ждешь уже меня? – Изобразил Белкин ослепительную улыбку упыря. - Ну, - веди к Пальянову, - будем порешать наши дела…
Левченко бегло огляделся, приложил палец к губам и кивнул головой, призывая идти за собой.
- Левченко, ты че-то не понял? – Угрожающе прошипел Белкин, тем не менее, следуя за ним по затемненному коридору. – Ты ищешь местечко, где мне тебя интереснее прибить?
- Заткнись уже и иди! Придурок…
Каптерка Левченко была устроена в правом крыле госпиталя в самом углу рядом с мертвушкой. В коридоре стояло с десяток носилок с убитыми, в ожидании очереди на складирование… Очередь, как сообразил теперь Белкин, была не только для живых, кому нужна срочная подмога врача, но и для… всех остальных…
Быстро идти не получалось, - бойцы, санитары, какие-то люди в белых одеждах и просто в телогрейках сновали туда-сюда, создавая хаос и суету, что-то крича и невнятно ругаясь и, матерясь. Левченко, несмотря на свой внешне солидный антураж с торчащим далеко наперед пузом, ловко маневрировал в этой человеческой массе, крепко держа «на прицепе» за рукав Белкина. Наконец они дошли, - Левченко порылся в кармане, вынул связку ключей, в полумраке – наверно наощупь – выбрал нужный, поковырялся в скважине и, толкнув коленкой дверь, коротко кивнул Белкину головой, как бы приказывая быстро войти. Белкин ступил за порог, дверь мгновенно закрылась, скрипнул ключ в замке…
- Садись… - Левченко указал на добротный стул у окна. – И, сразу предупреждаю, - молчи и слушай!
- Это че щас происходит? – Белкин ухватил здоровой рукой Левченко за воротник. – Сперва слушать будешь ты, гнида!.. Прежде чем я тебя задушу…
- Ой, только не надо этих мне спектаклей! Сядь на стул!.. Аккуратно садись, - там ножка чуток треснула уже. А ты вон какой жердяй… Такие как ты только и делают, что портят казенное имущество… Гармошку убери на полочку, тут она будет у меня под присмотром. А сам сядь и слушай сюда!
Белкин растерянно поставил гармошку на какую-то несуразную наскоро сколоченную этажерку, опустился на стул и, голосом некого сатанинского порождения загробного мира, тихо и внятно сказал, - Левченко, очисти перед смертью душу, - застрелись…
Левченко подошел вплотную к Белкину и посмотрел ему прямо в глаза.
- И с какой же радости я заслужил такую награду? Это ты мне так теперь благодаришь, что я тебе жизнь спас?.. - Вот ты скотина!
От такой наглости Белкин опешил!
- Левченко… Ты… ты…
-А-а… Теперь вспоминай, - Левченко отнял одну руку от плеча Белкина и залепил ему щелбан по носу! - Когда я говорил с Пальяновым, - я указывал на окно. Я видел тебя в окне и, таки, намекнул тебе, что уходить надо, - куда? – Правильно – в окно!.. А потом… вспоминай, а? Ты вспоминай! Сколько я возился у двери, пока достал ключ? Я его десять раз в руках перевернул, пока сунул в замок!.. А кто потом Пальянову сказал, что ты ушел в окно преследовать беглого фашиста?.. Ты бы теперь здесь уже не сидел такой… Такой здоровый весь, да герой!.. Медаль еще попросишь!... Морду иди помой, - там в углу ведро с водой и таз… Обмазался кровью с пальца, - Левченко кивнул на руку Белкина, - и – вот уже он раненый герой!.. Не смеши – застрелиться мне для него - значит такой подарок, а сам то - неблагодарный…
- Левченко, - Белкин вдруг откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул, - я давно тебя знаю, но никак не пойму – хохол ты или еврей?
Левченко, казалось, взорвался!... Где-то внутри. Он отскочил от Белкина, но вновь медленно подошел и жестко положил ему руки на плечи.
- Запомни! Говорю тебе первый и последний раз! Запоминай! - Левченко не хохол!.. Левченко не жид!.. Левченко – одессит!.. А в Одесе-маме нет ни хохлов, ни жидов, ни казахов, ни узбеков, ни турок!.. Там вообще – никого нет! Там есть только одесситы-ы… Там даже китайцы есть, - словно спохватившись прибавил Левченко и, отступив от Белкина сел на другой стул у стоящего напротив большого стола.
- Левченко, хоть ты и сволочь, но… ты мне все-таки друг. Объясняю тебе как другу, - я сибиряк. А у нас Сибирь стоит на ссыльных со всех краев Союза, твоя Одеса-мама - тут отдыхает. А китайцев там у нас… как китайцев в Китае… Кстати, для таких как ты, товарищ Сталин под Хабаровском специальный город сделал, - Биробиджан. После войны – перебирайся, - будем чаще видеться.
- Заткнись уже. – Левченко встал из-за стола и пошел разжигать примус. – С тобой лучше молчать… Или – точно – проще застрелиться!.. Давай попьем чайку, да отведу тебя к доктору, - рука твоя мне не очень симпатичная кажется…
Коля почувствовал, как слезы вдруг сами по себе потекли по носу. Тут заодно и сопли…
- Тихо-тихо, Некрасов… Лежи спокойно…
- А я чуть в рай не попал! – Коля попытался присесть. – Серый, подсоби, - нету мочи уже тут валяться.
Белкин встал и одной рукой помог ему приподняться и сесть. Вторая его рука от самой шеи была в гипсе.
- Прилетело-таки – сочувственно кивнул на гипс Коля.
- А-а… Так – по-мелочи. Ключица треснула малость, но доктор обещал через три дня снять всю эту замуту… А то у меня там - подмышкой - уже сопрело, - щиплет который день… Че ты там про рай-то толкнул?
- А-а… Да - забудь… Сон привиделся такой… дурацкий, - будто меня в рай хотели пригласить, а я не поддался.
- А че ты так опрофанился? - Белкин едва сдерживал улыбку, - щас бы ходил во всем белом, жрал райские яблоки.
- А на кого тебя оставить? Пропадешь ведь со своей дурной башкой… И гармошку мою умыкнул, - где гармошка? Автомат – где?!
- Автомат сдал по описи туташним придуркам- занудам, гармошка на хранении у Левченко, – отчеканил Белкин, вскинув руку, - отдавая честь.
- Вот – то, что ты к пустой голове прилаживаешь руку, лишний раз доказывает, что она у тебя – пустая!..
Белкин, превозмогая боль, залился мучительным, почти беззвучным смехом, больше похожим на стон.
- Во-от, - точно больной… Перестань ржать, скотина, а лучше помоги встать. Пойдем на воздух… Покурим.
Белкин отер слезы, встал и зашел со спины, прихватив Колю подмышки.
- О, как ты полегчал-то, братан, - Белкин через силу улыбнулся, - худой баран и то будет тяжельше, - в тебе, кажись, и мяса-то уже на суп не соберешь, - кости одни - собакам…
- Ты помогай, а не баклань, - поживешь с «уткой» - с тебя собакам навару стоко же станется…
Коля спустил ноги с койки и коснулся ступнями пола. Несколько секунд он сидел, осторожно двигая ногами вверх-вниз. Потом поднял глаза на Белкина.
-Тяни, Серый… Я щас встану… Я встану… И пошли… Курить есть че?
Белкин осторожно приподнял Колины ноги и уложил его обратно на кровать.
- Ты щас полежи тихо, братка, а вечерком я забегу, - потом и покурим.
- Серый, ты… Куда? У меня до тебя цельный ворох вопросов!.. Сядь!
- Вечером, сказал же, - прошептал Белкин, - тут здоровых ушей шибко много… Меня и без того чекисты кажный день наблюдают… Поспи покуда, - я потом… Все потом…
… Давно уже закончилась эта страшная война…Как давно? – Десять –двадцать лет это… - давно… или нет? Прекратились канонады орудий и ночные налеты авиации, голод, холод, сводящая с ума безнадега и… тут еще вдруг… присмирела ежеминутно держащая за руку, как родная мамка, ласкающая, улыбающаяся, целующая каждый взгляд, каждый твой вздох, каждый шаг твой – смерть… Но, она никуда не ушла, - только чуток отступила…
В конце пятидесятых годов в Германской Демократической Республике прошел симпозиум врачей-хирургов, собравшихся из стран социалистического военного блока «Варшавский договор». Одной из главных тем была проблема лечения тяжелых военных ранений ветеранов второй мировой войны. В составе советской делегации прибыл ведущий хирург одного из значимых в Союзе военных госпиталей, полковник Андрей Петрович Иванов.
Мероприятие проходило в закрытом советском военном гарнизоне. Прибыли многие врачи и, не только из соцлагеря, но и англичане, французы. Руководителем этой компании был, приглашенный специально из ФРГ доктор медицинских наук, профессор Отто Шрайбер. Бурное общение длилось два дня. Несмотря на языковой барьер, который кое-как помогали одолеть переводчики, медики находили общий язык с полуслова, полужеста и полувзгляда. Задачу облегчала большая «школьная» доска, кусок мела и указка. Совещание было очень активным и эмоциональным… Может быть, отчасти, оттого, что во время перерыва на обед всем предлагалось на выбор – водка, коньяк или … шнапс.
Военные доктора – это особый тип врачей. Если обычный врач зачастую принимает пациента в тихом чистом кабинете, то военврачу просто вываливают на стол измазанное в грязи, разорванное, окровавленное месиво, которое должно превратить в… ЖИВОГО человека!..
Спустились сумерки, врачи, устав от долгих часов напряженных обсуждений и, отчасти, - от алкоголя, - шумно прощались, обнимались, жали друг другу руки, как старые закадычные друзья. Аудитория постепенно опустела. Профессор Шрайбер отчего-то задержался, замерев у окна. На подоконнике стояла большая старая сумка – изрядно поношенная и странная… Настолько, что – ну – никак она не вписывалась в… в… - Она была… - Ей здесь быть, попросту – никак не должно!
Профессор открыл сумку, вынул старую помятую фляжку, сделал из нее глоток и приложил ко рту кулак.
Доктор Иванов был последним, кто покидал помещение. Он уже собрался выйти, но вдруг остановился и повернулся к стоящему у окна немецкому доктору. Тот почувствовал какое-то странное присутствие за спиной и резко обернулся…
Иванов очень неплохо говорил по-немецки.
- Извините, профессор, - могу я отнять у вас еще несколько минут?
Отто Шульц, казалось, секунду размышлял, но тотчас улыбнулся и доброжелательно кивнул.
- Вы… вчера… рассказывали об операции… - Иванов пытался собраться и грамотно сформулировать вопрос, но вопрос был непрост, а знания нюансов немецкого языка были недостаточны. Получилось примерно так, - так, как понял это немецкий профессор.
- В сорок четвертом году… - Иванов смущенно закашлялся, но переборол себя и подошел к окну, став рядом с профессором. – В сорок четвертом один немецкий доктор сделал советскому солдату операцию, которую вы коротко описали…
Отто Шрайбер вдруг замер и опустив голову, присел на подоконник.
- Это было… гениально… - Иванов присел рядом с профессором на краешек подоконника. – Немецкий врач сумел «заморозить» стальной осколок в груди советского бойца. Прямо у сердца!..
Профессор внимательно посмотрел прямо в глаза Иванову, почему-то улыбнулся и просто спросил, - А вы не помните имя этого доктора?
-Хм, - Иванов не ожидал этого вопроса и немного растерялся. – Оперировал он… э-э… младшего сержанта э-э… Кажется Николая Некрасова…
- Коляха. – Тихо пробормотал доктор.
- Что? – Иванов на мгновение потерял дар речи.
- Как он, - выжил? Коляха? – Доктор Шрайбер пронзительно посмотрел ему в глаза.
- Да… да!.. Он не только выжил, но и вернулся в армию!.. А доктора он называл почему-то «композитор»! Рихард… Э-э… Вагнер! – Точно – Рихард Вагнер…
- Винтер… - тихим голосом поправил его профессор, - я был тогда Рихардом Винтером.
Иванов был буквально ошеломлен таким открытием. Он смотрел на Отто Шрайбера, Рихарда Винтера, композитора, как на сотворившееся чудо…
- Профессор… Это были вы?.. – Иванов глубоко вздохнул и, вдруг, неожиданно для себя, сказал то, что мучало его все эти годы. - Профессор, расскажите, пожалуйста, как вы сделали эту…процедуру! Как это? Что это было?..
Отто Шрайбер посмотрел куда-то в глубину прилипших к окну сумерек, загадочно улыбнулся и положил руку на плечо Иванову.
- Пойдемте к доске, я все вам расскажу и все нарисую… Только прежде – по русской традиции – нужно выпить за знакомство.
- Шнапс?
- Обижаете, мой друг! Я пью только водку…
Белкин курил, а Коля задумчиво глядел в темноту. Молчали.
- Как ты это сообразил – с погоней! А потом еще и с гранатой? – Коля в упор посмотрел Белкину в лицо.
- Чо тут такого?.. Был бы на моем месте – и ты так бы сработал…
- Да-а… - Коля покачал головой и обнял Белкина за плечо. – Выходит – врали мы с тобой одинаково, а Серый? - Во дела…
- Чо тут непонятно, - наши мамки – сестры. Вот и мы пошли в их породу – врем,– как картину пишем.
Белкин обнял здоровой рукой Колю. – Не ссы, пацан, - прорвемся!
- Да-а… Надо еще прорваться. Чую – скоро уже будет… прорыв.
Прошел уже почти месяц, как Коля и Белкин отбывали в госпитале. Фронт уходил на запад, шумы разрывов и стрельбы понемногу стихали, а после и вовсе исчезли…
- Весна скоро, Серый… Весна.
- Какая такая весна на УкрАйне? Тут и зимы толком не бывает.
- Да-а… И пошто эти места УкрАйной прозвали – не пойму. Все растет и цветет. Картошки – по два урожая за сезон! Яблок да всяких фруктов – без числа!.. Где? Какой? Чего здесь КРАЙ?!..УкрАйна – это наша Сибирь, - мы там на самом краю земли живем. Того и гляди упадем … вниз.
- Ну, ты загнул, - куда вниз-то, - в Китай?
- Не знаю покуда… Чую токо, что упадем скоро, аж ниже Китая.
- Чо те Китай не нравится, - там тоже теплые и ухоженные местечки для русов есть, - Хайлар или Харбин?.. Дальний?
- Не понял ты, братан, - мы уже щас падаем. Фашистов мы побьем, - это понятно! А дальше как?.. Кому мы будем нужны посля?
- Странненький ты, Некрас…
Смеркалось. Коля и Белкин сидели на крыльце госпиталя, Белкин курил, Коля бессознательно покусывал воротник ветхой казенной телогрейки.
- Пошли уже, - отморозишь жопу… - Белкин приобнял Колю за бок. – Пошли, говорю.
- Завтре уж на выписку? – Коля оттолкнул руку Белкина. – Ты приди после, как определят, почту оставь. Где тебя потом опять искать?
- Да ты за меня не тужи, - я, поди ты, на обратно «студера» сяду - Белкин всегда себе пользу найдет.
- За то я и опасаюсь, - обратно башку черту в зад сунешь!
- Ой! Не надо мне твоих учений!
- А кто еще за тобой будет приглядывать, - ты же сирота, почитай! Я только и есть у тебя…
Замолчали.
- Хорошо-то как, - вдруг тихо проговорил Белкин. – Снег тает уже. Вона там под забором с утра еще было, а щас нет уж, а, Коляха? Весна скоро… весна…
Утром следующего дня Белкин заглянул через чуть приоткрытую дверь в Колину палату и воровато оглянувшись, поманил его пальцем. Вышли в коридор и спустились вниз в курилку. Белкин был взволнован. Коля ощутил присутствие, исходящей от него, тревожной энергии и шел следом молча, не пытаясь завести разговор. В курилке никого не было, Белкин присел на корточки и вынул портсигар. Коля, придерживаясь за стену, осторожно опустился на скрипучий табурет. Белкин, нервно ломая спички, наконец-то прикурил.
- Такое дело, Коляха, - Левченко щас только, - с полчаса назад – арестовали. Сам видел в окошко, как вели его в Пальяновский «виллис»… Потом приехал какой-то «синий» капитан и ходил тут, спрашивал про меня… Кажись, копают они под нас.
Коля тяжело вздохнул и уткнул лицо в ладони. Возникло минутное молчание.
- Че делать, братан? – Положил ему на плечо руку Белкин. - Зароют они нас.
Коля еще с полминуты, растирал виски высохшими, заскорузлыми пальцами, потом поднял голову и тихо сказал. - Уходить тебе надо, Серый. Быстро. Прям щас! Тикать надо, братка…
Белкин опешил.
- Как тикать, куды?.. Я без тебя…
- Заткнись уже! – Коля жестко толкнул Белкина в бок. – Меня не тронут они, - я же, как будто, - был в отключке. Максимум – штрафбат… А тебя точно – шлепнут!
Белкин взволнованно встал и начал ходить кругами по курилке.
- Сядь и слушай! – Коля схвати его за руку и притянул к себе. Это действие отозвалось тупой болью в груди, но он пересилил ее и даже не поморщился. – Уходи… Но прежде поменяй балахон, - спроси у завхоза свою одежу, вроде как постирать, потом переодень себя и зайди ко мне в палату, я выдам тебе ксиву.
- Коляха!.. Ты сбрендил?
- Быстро, Белкин!
- Коля… Какую, нахрен, ксиву?!
- Мою возьмешь.
- Откуда она у тя?
Коля, закашлялся, отер рукавом рот, придерживаясь за спинку стула, встал и потянул Белкина к выходу.
- Коляха, - какую ксиву?
Коля мрачно усмехнулся и иронично потрепал Белкина за нос.
- Ты свой билет сдал?
- Сдал.
- А я оставил при себе - на всякий пожарный случай. Сказал особисту, мол, – потерял в бою и ничо не помню, без памяти был все время. И про доктора, и про тебя ничо не помню – ничегошеньки!.. – Возьмешь ксиву и топай до станции. Там сховайся на товарняк и уходи в Польшу.
- В Польшу?!
- Не слышишь?! – В Польшу… Там нас не шибко любят, но язык понимают. А после в Данию – там войны, кажись, пока нету.
- Ты, Некрасов, совсем умом подвинулся!
- Отсидишься, осмотришься… Наймись на работу к местным бюргерам или - как их там звать… Определишься на месте там… Или сдохни здесь, как предатель и изменник родины… Зароют где-нибудь тут в овражке, как дохлую собаку… А так будешь живой. Может - еще детей родишь. Так что будешь сегодня уже - Николай Некрасов, младший сержант, между прочим! А не какой-то рядовой… Белкин… Уходи, Серый! Просто так – поверь мне, - как всегда!.. Забирай манатки, ксиву и – в отрыв!
- Коляха, ты все сказал щас всерьез? Это теперь ты будешь тута подыхать за Родину! За Сталина!?.. А я, значится, кормить буржуйских коров и греть брюхо на солнышке?! – Ты себя слышишь?!
Коля молча развернулся и пошел в палату.
- Я сейчас зайду до доктора Иванова, - говорил он тихо на ходу, - порешаю с ним про покойника Белкина. А ты,- если будет неохота ходить за коровами, - иди в солдаты… К американцам или англичанам… К союзникам. - Тебе новый «студер» хоцца?
- Коля! Коляха!.. Я, - понятно, - псих! А ты… Ты!..
Сумерки превратились во мрак, поглотив все заоконное пространство. Отто Шрайбер и Андрей Иванов сидели на подоконнике. На разостланной газете лежали ломтики порезанной скальпелем колбасы, кусочки белого хлеба, какая-то зелень, стоял термос с чаем и две армейские алюминиевые кружки.
- Интересная у вас сумка, профессор, - Иванов, погладил рукой странный изношенный ридикюль немецкого доктора, - сколько тут у вас всего… Самого необходимого.
Отто Шрайбер в ответ коротко улыбнулся, потом на секунду замер и вдруг, порывшись в недрах своей странной сумки вынул… финский нож.
- Финка?
Доктор Шрайбер вынул «финку» из ножен и с какой-то необъяснимой любовью погладил идеально отточенное острое смертоносное лезвие.
- Это подарок моего друга. Его звали – Серый…
Профессор посмотрел куда-то сквозь темень утонувшего в ночи окна.
– Теперь его имя - Николас Небраска. Он живет в Голландии, занимается разведением овец. У него большая ферма, красавица жена из Украины и четверо детей, - вот так!.. Кстати, когда я был у него в гостях прошлым летом, он просил меня, при случае, передать с кем-нибудь из русских привет своему брату, - Николаю Некрасову…
Андрей Иванов мучительно нахмурил лоб, - Я… Я теперь понял… Я понял, профессор. - Иванов в волнении, спрыгнул с подоконника и, возбужденно теребя волосы, прошелся по кабинету. – Я обязательно передам… привет, профессор… Я могу найти Некрасова… - через военкомат!.. Может Некрасов даже отправит письмо своему брату!.. Но… Но тогда мне надо знать почтовый адрес того Николоса - Серого?..
- К сожалению, - для Коляхи Некрасова есть только мои слова. Все прочее может серьезно осложнить жизнь Некрасова и – вашу… Но! – Профессор вдруг поднял указательный палец вверх, покрутил им и снова нырнул в свою таинственную сумку. Он вынул потрепанный армейский планшет, чего-то там порылся в нем и вынул… фотографию. – Вот! – Он протянул фото Иванову. – Возьмите и – передайте, если сумеете, Коляхе.
Доктор Иванов медленно взял из рук профессора снимок и замер, не отводя взгляда от Отто Шрайбера.
- Возьмите!.. Это, кажется, пятьдесят второй год… Первый наш совместный снимок, я его всегда держу с собой, другие – в домашнем альбоме. Но вам я его отдам, чтобы вы передали Некрасову… Вот!
Иванов опустил взгляд на фото. Он сразу узнал доктора. А кто этот, стоящий с ним рядом, огромного роста человек с неотразимой улыбкой?...
- Это и есть Белкин? – спросил он самого себя, мучительно сморщив лоб.
- Да! Да! Это Серый! Николас Небраска!.. Тот самый! Мой лучший друг!
В апреле сорок пятого года доктор Отто Шрайбер служил в госпитале на западном фронте в составе группировки последних фашистских соединений, оставшихся от всей громады Третьего Рейха. Госпиталь был занят войсками союзников и теперь уже немецкие врачи лечили не только своих солдат, но и поступающих американцев, англичан, французов. Бои были особенно ожесточенными, фашисты, как загнанные в угол хищники, отчаянно сопротивлялись и раненные солдаты союзных войск поступали ежедневно. В один из дней после жесткой наступательной операции американцев, в госпиталь доставили несколько десятков раненных американских солдат. Их наскоро разместили по палатам, доктор Шрайбер пошел делать осмотр. Ранения военных были разной степени тяжести. Бегло осмотрев легкораненых, он отдал распоряжения младшему медперсоналу и принялся осматривать тяжелых. Его внимание сразу привлек высокорослый худощавый солдат. Лицо его было залито кровью, левая рука неестественно вывернута. Он начал осматривать голову, легкими движениями разбирая пряди волос. Солдат, доселе лежавший неподвижно, вздрогнул и вдруг широко раскрыл глаза. Доктор Шрайбер глубоко вздохнул и оцепенел. Окровавленное лицо американца вдруг обмякло и на губах появилась знакомая – откуда? – Улыбка!
- Привет, Ромка. Как ты тут без меня – не обижают?
- Сегый? Сегый!.. Сегый… Белка?
- Ромка… Ты живой, живой… А я – вот, - вдруг перешел Белкин на корявый английский, - теперь капрал Николас Небраска…
- Сегый! – Рихард Винтер, не понял, как подхватил английский. – Ты лежи, не двигайся, я тебя осмотрю…
- А я, - я понимаю тебя, Рихард.
- Молчи, и не пытайся двигать рукой, – доктор Шрайбер сделал волевой жест, напомнивший Николасу Белкину… что-то из прошлой жизни.
- Доктор, я… молчу, сэр. – Белкин попытался изобразить отмашку приветствия американских военных, по-нашему – отдать честь, - но только едва приподнял руку и тихо застонал.
- Кэт! – Крикнул доктор мгновенно подбежавшей медсестре. Далее разговор с медсестрой велся на немецком и Белкин мог только догадываться, что речь идет о нем. Доктор возбужденно жестикулировал, указывая то на голову, то на руку Белкина. Сестра внимательно и абсолютно без эмоционально слушала его, иногда в знак согласия, кивая головой. Закончив разговор, доктор Отто Шрайбер повернулся к Белкину, стиснув зубы, пригрозил ему пальцем и быстро вышел из бокса. Медсестра отступила назад к столу, с минуту тихо передвигала на нем какие-то предметы и вот – подошла со шприцем в руке. Белкин прикрыл глаза и затаил дыхание. Медсестра ловким движение вспорола скальпелем рукав его рубахи, натерла руку спиртом и воткнула иглу в плечо.
Боли от укола Белкин не почувствовал, он открыл глаза и посмотрел в лицо медсестре. Оно было наполовину прикрыто марлевой повязкой, но глаза… Огромные зеленые глаза с чуть приспущенными верхними веками и густыми черными ресницами. Казалось, что глаза эти смотрят откуда-то, из безмерной глубины, недосягаемой для обыденного понимания. В них светились, переливаясь крошечными золотыми точками миллиарды звезд. В них жила – вся Вселенная!...
Белкин замер на полувдохе.
- Какая ты красивая, - прошептал он пытаясь приподнять голову, - жалко, что не понимаешь меня. Ты – царица… Ты – моя мечта…
- Лежи уже спокойно, - вдруг тихо сказала по-русски медсестра, - сейчас полегчает.
- Ты русская?! Ты… ты как тута?
Медсестра вдруг опустила с лица повязку и Белкин застыл от созерцания красоты ее тонкого носа, чуть припухших губ и двух ямочек на щеках..
- Украинка я, - тихо ответила медсестра, чуть притупив взгляд, - родители уехали в Голландию, там я и родилась. Теперь здесь. Про «Красный крест» слышал?
- Как тебя зовут… Екатерина Великая?
Медсестра вновь накинула на лицо повязку.
- Зачем тебе?
Белкин, насколько хватило сил, повернулся набок. – Я хочу жениться на тебе… И чтобы у нас было много детей…
Медсестра на секунду замерла, но потом обернулась. Лицо ее скрывала повязка, но прищурившиеся вдруг глаза выдали тайную улыбку.
- Останься живым, прежде, жених.
- Я остануся! Для тебя я чо хошь сделаю, - я теперь для тебя… - Назло всем жить буду!
Медсестра неторопливо собрала на столе медицинские инструменты в баночку и, бросив короткий взгляд в сторону замеревшего от внезапного душевного открытия, измученного войной, ранами и страданиями , незнакомого мужчины, пошла к выходу. У двери она вдруг на секунду задержалась и тихо сказала через плечо.
- Катя я…
Обойдя всех вновь поступивших раненных солдат, - неважно было тогда – американец, немец, англичанин или кто-то еще - доктор Рихард Винтер, - Отто Шрайбер вернулся в палату, где лежал уже умытый, ухоженный и налысо побритый Серый Белка, - Ник Небраска. Медсестра Кэт сметала в совок грязные окровавленные волосы, собирала бинты, сливала, окрашенную кровью воду, в раковину…
- Кэт, как он? – Указал доктор на капрала Небраска.
- Перелом ключицы, а голова побита осколками, - вот здесь нужно наложить швы.
Доктор вплотную подошел к Белкину, бегло осмотрел голову и начал ощупывать ключицу.
Белкин вздрогнул от боли и открыл глаза.
- Рома…
- Чи-чи-чи, - приложив палец к губам, прошептал доктор на международном языке, потом добавил на английском:
- Не везет тебе на эту руку, Серый, - отрежу я ее и – добавил по-русски – «нахрен»!
Белкин вздохнул и тихо мучительно, преодолевая изнуряющую боль, захихикал, - как уж мог! Это был смех более похожий на продолжительный конвульсивный стон.
- Молчи, не двигайся, я осмотрю голову…
- Доктор, - вдруг послышался тихий голос лежащего на соседней кровати американского солдата, - у этого придурка с головой – точно, - проблемы… - Солдат на несколько секунд замолчал, набираясь сил. - Мы сидели в доме под обстрелом, ждали подкрепление… Потом стрельба затихла, и этот… псих… - говорит, - у немцев кончились патроны, - надо быстро забирать улицу… Выпрыгнул в окно, помчался к перекрестку и начал, как ненормальный орать «За родину!», «За Сталина!», «Ура!»… И еще, кажется – «Не ссы, пацаны!» - он так потом постоянно орал. Что это такое – никто не понимал, но все за ним побежали… - Солдат затих, переводя дыхание и уже через силу выдавил из себя, - а у них патроны не кончились… А квартал мы все равно отбили… - Солдат тяжело вздохнул и притих.
- Тише, пожалуйста, сэр, - сохраняйте спокойствие, вам теперь вредно волноваться… А про голову Николоса Небраски я знаю достаточно… много… Она у него очень-очень… непростая. - Доктор вздохнул и замолчал.
- Это точно…- тихо прозвучал женский голос на русском языке.
- Вы что-то сказали, Кэт?
- А-а… А я хотела спросить, - когда готовить этого солдата к операции?..
В прачечной пахло хлоркой и сырой плесенью. Коля и Белкин стояли, напряженно глядя в окно
- Ну и вонь от тебя, Белка. – Тихо сказал Коля и отодвинул Белкина рукой от себя подальше. – Тута стой, покойничек…
- Вот ты сволочь, братан, - сам все замутил, а я теперича…
- Само то… - Коля критично осмотрел Белкина с головы до ног. - Натуральный покойник… А теприча – пошел! Пошел, пошел!..
Белкин глубоко вздохнул и замер.
- Дуй шустро, - говорю,- бегом, Серый!..
Белкин выдохнул, быстро прижал Колю к груди и выскочил в коридор. –Свидимся еще, братка! - Крикнул он напоследок.
Коля едва махнул вслед рукой и сразу вернулся к окну. Он увидел, как Белкин быстро подбежал к «полуторке», нагруженной доверху телами убитых солдат, подтянулся на борт, перевалился и замер в неестественной позе. Через полминуты «полуторка» тронулась и, тяжело покачиваясь с боку на бок, скрылась за забором.
Коля быстро развернулся и вышел в коридор. Пройдя по задворкам прачечной, он кое-ка взобрался по лестнице на второй этаж. Одно окно в коридоре было приоткрыто, - в это время в госпитале проветривали все помещения. Остановившись у окна, он отворил запотевшую створку и, закрыв глаза, обратился к Николаю Чудотворцу…
Свидеться, в этой жизни, им было уже не суждено…
- Готовые? – Сочувственно спросил солдат на КПП у водителя «полуторки», кивнув на загруженный телами убитых бойцов кузов.
- Отмучались… Отдыхают теперь. – Коротко ответил шофер.
Часовой запрыгнул на колесо и заглянул в кузов. – Опа! И Белкин тут! Во дела-а…
- Ты открывай уже свою палку, - мрачно пробурчал шофер, - мне еще до станции переться, да грузить их потом в вагон.
- Во дела-а! – Часовой спрыгнул на землю. – А я думал, что Белкин - бессмертный! – Он ошарашенно потряс головой и побежал открывать шлагбаум.
- Все там будем – безразличным голосом отозвался шофер и тронул машину.
Под колесами весело зашуршали брызги от таящего снега, машина неторопливо отъехала от КПП и направилась в сторону станции. «Полуторка» запрыгала на кочках, тела погибших бойцов, казалось вновь ожили… И вдруг, словно в доказательство этому сказочному воскрешению мертвых, над краем борта поднялась длинная рука с выразительным «кукишем».
- Вот вам!..
- Товарищ майор… товарищ доктор, - заместитель начальника особого отдела капитан Сечин доставал из планшета какие-то бумаги и неловкими движениями правой руки выкладывал их на стол. – Мне нужно побеседовать с вами… - Капитан выдержал значительную паузу и посмотрел в глаза доктору Иванову. – По поводу довольно-таки странно…й истории… С участием… э-э - капитан заглянул в лежащие на столе листы бумаги и одну из них взял в руку. Рука дрожала и, капитану пришлось положить лист на стол. – Рядовой Белкин, младший сержант Некрасов, а также… фашистский – якобы – врач, который оперировал Некрасова, а потом сбежал… Тут столько вопросов ко всем а ответов – пока нет. Можете что-то пояснить по данному делу?
Доктор Иванов спокойно выдержал взгляд капитана Сечина и доброжелательно кивнул головой.
- Мне немного известно об этом. Знаю, что младшего сержанта оперировал фашистский пленный доктор. – Иванов указал пальцем куда-то вниз. – Там – в бытовке… Да вы у Левченко можете спросить, - он-то и помог спасти жизнь Некрасову.
Особист вдруг нахмурил брови и мрачно усмехнулся. – Левченко, к сожалению, ничего уже не расскажет. Сегодня утром его расстреляли по приговору трибунала за хищение продуктов из госпиталя.
- Н-н да! –Майор Иванов озадаченно покачал головой, потом как будто спросил себя вслух: - А я-то думаю, - куда завхоз пропал?
В комнате повисло молчание, капитан дрожащей рукой начал перелистывать свои документы. Потом конвульсивно сжал правую руку в кулак и коротко спросил. – Где сейчас рядовой Белкин?
Майор Иванов посмотрел капитану прямо в глаза и без единой эмоциональной нотки в голосе, тихо сказал. – Рядовой Белкин умер вчера от кровоизлияния головного мозга и был отправлен на станцию для дальнейшей погрузки…
- Хм… - Капитан странно улыбнулся. Его глаза и глаза Иванова, казалось, сцепились в безмолвной схватке. Потом особист вдруг опустил взгляд на бумаги и начал рассеянно их перебирать. Правая рука его дрожала и, казалось, почти не поддавалась контролю. Иванов вдруг непроизвольно взял эту руку в свою ладонь и начал ощупывать пальцы.
- Теперь - о Некрасове… - Особист осекся, поняв, что происходит что-то, не поддающееся рациональному объяснению. – Товарищ майор!..
Иванов вдруг поднялся и, приложил руку к шее капитана. - Снимайте живо! Верхнюю одежду и рубаху, - мне нужно послушать ваше сердце! Живо!
- Вы что себе позволяете, товарищ военврач!
Но майор Иванов его уже не слушал, он быстро выскочил в коридор и кого-то громко позвал. Через полминуты в кабинет вошли медсестра и огромных размеров однорукий санитар. Доктор Иванов коротко отдал им какие-то распоряжения. Санитар при одной руке принялся быстро и очень жестко скидывать одежду с особиста, а сестра начала набирать в шприц какое-то лекарство.
- Что, черт возьми, происходит? – Капитан судорожно вцепился дрожащими руками в стол. – Что вы делаете?!
- Молчите! Сейчас вам сделают укол и перенесут в палату! У вас начинается инсульт...
Белкин придвинулся к самому борту и прикрыл лицо рукавом. Толку от этого было мало, - смесь смрада хлорки и разлагающихся тел буквально въедалась в каждую живую пору его существа. Он переполз по груде трупов повыше, чтобы хоть чуть поймать встречный воздушный поток. Легче не стало и тогда он… Смирился. И, мысленно, - стал частью этой гниющей массы.
- Братцы, пацаны, - прошептал он тихо про себя, - вы уж простите, что я не ваш… Что не убитый… Может меня тоже скоре шлепнут, так потома будем вместе… Простите, ради бога, поца, а я потома, как выберусь, помолюся за вас… Еслиф живой буду… - Он чуть приподнял голову над бортом. Впереди замаячили размытые контуры железнодорожных зданий и, стоящих на перегоне, составов. Что делать дальше – Белкин не представлял.
Интуиция…Человеку в безвыходном состоянии одна помощь – интуиция… - Ну, - и ладушки, - неожиданно для себя загорелся изнутри Белкин, - нам не впервой пропадать пропадом!
- Как себя чувствуете? Голова не болит? – Доктор Иванов приложил стетоскоп к груди капитана Сечина и прикрыл глаза. – Не дышите… Тихо- тихо… Тихо-о… Можете вдохнуть… Как голова?
Особист широко раскрыл глаза и прямо посмотрел в лицо Иванову.
- Руки, - сказал он тихо, - руки – не дрожат. А голова… легкая, голова!..
- Хорошо… - Иванов удовлетворенно вздохнул, - давайте еще измерим давление… И пощупаем мышцы…
- Доктор, спасибо. Товарищ майор… Спасибо.
Иванов успокоительно кивнул головой и начал пристраивать на руку капитана тонометр.
- Доктор! – Вдруг сделал попытку привстать Сечин… - Доктор… Я не должен этого говорить… Некрасову нужно срочно уходить из госпиталя.
Майор Иванов замер.
- У него могут быть большие проблемы.
Иванов одолел оцепенение и начал накачивать воздух в меха.
- Лежите спокойно, капитан!
- Если он может ходить, надо немедленно его выписать и отправить в …
Иванов прекратил процедуру и прикрыл глаза руками. - Товарищ капитан! Младший сержант Некрасов ходит сейчас с осколком от снаряда в груди, - у самого сердца. Это неоперабельный случай, он может умереть в любой момент! Что вам еще от него нужно?! Он инвалид! Он, почти уже покойник!.. Оставьте его.
Капитан отвел взгляд от Иванова и закрыл глаза.
- Это от меня не зависит… От меня ничего не зависит, - даже моя жизнь, как и жизнь Некрасова.
Майор Иванов встал, подошел к окну. В лицо ударили горячие лучи солнца, и он на несколько секунд зажмурился, привыкая к свету. А когда осторожно приоткрыл газа, увидел на стоящем напротив окна дереве капающие сосульки. Одна из сосулек вдруг качнулась на ветру и упала… Майор вздрогнул.
- Что вам нужно от Некрасова, товарищ капитан?
- Мне? – Ничего… А ему – его жизнь… Я могу помочь ее спасти, но он должен немедленно уйти из госпиталя! – Капитан тяжело задышал и закашлялся… Когда кашель прекратился, он вдруг тихим, чуть заикающимся голосом коротко сказал. – Придут за ним наши, а я, - лежа в этой койке, - ничем не помогу… Кто он по специальности? Кем служил?
Иванов медленно развернулся и подошел к капитану Сечину. Сечин лежал, закрыв глаза и, пытался сдерживать, усилившееся от волнения, дыхание. Иванов быстро присел рядом и взял руку особиста за запястье. – Не двигайтесь и молчите! – Придавил голову капитана к подушке. – Вы можете в любую минуту умереть, вам сейчас просто необходим покой! Никаких эмоций!
- К черту… - Тихо прошептал капитан, - к черту все… Будь все оно проклято… Моя жизнь мне не нужна, - она давно уже мне не принадлежит, она – в руках Дьявола… - Капитан на полминуты затих, сжав веки, потом широко раскрыл глаза и, пытаясь сохранить ясность во взгляде, обратил их на доктора. – Майор, помоги мне… мне умереть… человеком! У меня, может быть, последний шанс, а?
Иванов сильно стиснул руку Сечина и прижал ее к кровати.
- Тихо, капитан, не истери! Не дам я тебе умереть… Если будешь слушать меня и не нарушать больничный режим. А Некрасову, если можешь, помоги!.. Шофер он.
Капитан Сечин на несколько секунд замер, перевел дыхание и, прикрыв веки, едва улыбнулся.
- Хороший ты человек, майор… - Сечин вдруг посерьезнел и, открыв глаза, тихо, но четко заговорил. – Некрасова выписать немедленно… Найди бумагу и ручку… Под диктовку запишешь… Я подпишусь. Потом… Пусть уходит на аэродром, - там у меня рулит хозяйством земляк, шофер ему всегда сгодится… Документы после оформим. Не тяни кота за хвост, доктор, - выручай меня – не хочу я в ад! А если меня не жалко, так бойцу помоги… Может он помолится за меня…
- Тише-тише, капитан! Я тебе обещал, что будешь жить? – Обещал!
Доктор Иванов быстро подошел к столу, достал планшет, вынул лист бумаги и трофейную самопишущую ручку.
- Что писать?
- Пиши, - капитан сделал несколько глубоких вздохов. – Пиши так - Витек, привет, это Антоха. Я чуток приболел, - пока валяюсь на больничке. Помоги моему… - Сечин сделал секундную паузу – товарищу…
За окном послышался непонятный шум и гвалт. Это стая грачей опустилось на дерево прямо у окна. Сосульки жалобно зазвенели и посыпались вниз.
Весна… Пришла весна в эти истерзанные войной земли. И в израненные тела и души, бредущих по ней людей…
До аэродрома было часа два пехом, сначала через лес, а после – по проселку. Коля, пользуясь предобеденной суетой, спустился по краешку крыльца и, пригнув к груди голову, пошел к воротам на выход с территории госпиталя. Выйдя за створ, он коротко оглянулся и пошел по уходящей в чащу, почти освободившейся от снежных оков, тропинке. В нагрудном кармане гимнастерки чуток оттопыривали грудь, обернутые в тряпочку две бумажки. Одна – справка о выписке из госпиталя, другая… Доктор Иванов не велел ему читатать. Сказано было, - просто отдать начальнику на аэродроме, майору Никишову, и все! – Таков приказ!
Не читал ту бумажку Коля, хотя и мог бы, - чо там, - вытащил, развернул… - Не читал. Может быть оттого, что устал от бесконечной творящейся вокруг неправедной суеты… А может потому, что начал верить, что есть еще на свете добрые люди.
Тропинка все глубже пробиралась в лесную чащу. Младший сержант Некрасов брел не спеша, с тихой радостью вдыхая пахнущий теплом и свежей сыростью весенний воздух. Снова - навстречу своей нелегкой судьбе. На правом плече нес вещмешок и автомат, не левом – гармошку…
Время подходило к полуночи. Доктор Отто Шрайбер и доктор Андрей Иванов все еще находились в аудитории. Они несколько раз выпили водки, между тем, обсуждая интересные нюансы хирургии. Иванов стер с доски схему операции доктора Рихарда Винтера и нарисовал схему быстрой очистки ран и укладки гипса на поврежденные осколками конечности…
- Водка уже закончилась… - Вдруг весело сказал профессор Шрайбер, - но есть шнапс!
- Наливай! – Энергично махнул, рукой Иванов. – Как говорят русские – гулять - так гулять!
Выпили, закусили наскоро вскрытой тушенкой с кончика финского ножа… И – вдруг примолкли…
Профессор Шрайбер взял в руки нож и начал задумчиво разглядывать его тонкое лезвие.
- Зачем он нужен, - этот нож? – Профессор осторожно уколол острием кончик среднего пальца, но не рассчитал усилие и, на пальце выступила капелька крови. - Убивать?.. Зачем вообще нужно кого-то убивать? – Сказал он глядя прямо в глаза Андрею Иванову.
- Д - Иванов, с трудом выдержал его взгляд. - Вы правы - те, кого мы… убивали и те, кто нас убивал, - мы… Мы же… могли быть хорошими друзьями…
- Катя, это ты? – Капрал Небраска в предрассветных сумерках больничной палаты ощутил присутствие - нет - ни женщины – любви!
- Я это, я - тихо!
- Катя, я живой… Я теперь без тебя … Никуды!
- Тише,- говорю… Я уже это поняла. Спи! Ты мне здоровенький нужен…
- Ты у меня одна токо теперь есть… Да еще братка… Николай его звать, - как и меня… Где теперь, мой братан? Он же меня спас теперь, как и раньше выручал завсегда, - а? – Белкин уткнул голову в подушку и беззвучно заплакал.
Медсестра Кэт присела на тумбочку у кровати Белкина.
- Ты поплачь. А после поспи. Мне все расскажешь, когда время придет. Наше с тобой время…
В эти же минуты на другом краю Европы у начала взлетной полосы аэродрома из бензовоза закачивал горючее в бак бомбардировщика старшина Некрасов. Процесс был долгим, и Коля чуть отошел от машины в кустики по малой нужде. Солнце вынырнуло из-за горы, радостно осветив новый день. Коля зажмурился. В голову – казалось - ударил яркий луч, - как нежданная весть – издалека… Коля вдруг замер, - ноги сами поджались и ослабли. Он медленно опустился на колени, закрыл глаза и прижал руки к груди. Что с ним произошло - он не понял, - только почувствовал нахлынувшую безбрежную радость!
- Ты живой, братка? – Я чую тебя, Белка, - живой ты…
Весна… Снег ушел, затаившись глубоко под землей. Покрылись зеленым ковром поля, набухли почки на деревьях. Природа ожила и радовалась своему воскрешению голосами птиц и журчанием ручьев. Казалось, – все плохое осталось позади…
Но впереди была еще одна беспощадная зима и много красного снега, и много горя.
Восьмого мая пятьдесят девятого года Коля получил странное письмо. Это было в субботу, накануне бани. На конверте значился… Московский адрес?... Сначала он засомневался, - не ошибся вдруг почтальон? Откуда у него в Москве?! - Знакомцы… Какое-то время он ощупывал конверт, пытаясь догадаться, что там такое… твердое… Потом… Не стал вскрывать , а положил в комод, выпил кружку бражки и пошел баниться… Попарился хорошо, хлестал себя веником изо всей силы! Но письмо – никак не выходило из головы. Напоследок облился холодной водой, поохал и поахал, а выйдя на воздух, с минуту подышал на воле и пошел в дом.
Маруся хлопотала на кухне с котлетами. Коля ласково хлопнул ее по заднице и снова налил бражки.
- Мать! А скрути-ка мне «козью ножку».
- Ты ж не курил никогда, – вот новость!
- Да я, разок тока…
Пока жена крутила табак в «самокрутку», Коля достал конверт, аккуратно оторвал «бок» и сунул письмо за пазуху рубахи.
- Коляха, - кури, - Маруся сунула в рот Коле зажженную «козью ножку», - тока иди на двор, не дыми в избе…
Коля вышел и присел на крылечко. Смеркалось. Дунул ветерок и, листья черемухи над головой зашептали свою вечернюю убаюкивающую песенку. Коля сделал большую затяжку, выдохнул дым и, достал конверт. Грубые пальцы с трудом вынули содержимое из пакета. Это была фотография. Коля долго смотрел на снимок, изредка моргая. А потом все чаще и чаще, пытаясь прогнать выползающие на щеки коварные слезинки. Но слезы вдруг хлынули стихийным потоком, и остановить их было уже непосильно… Коля отер рукавом рубахи глаза, встал и, подняв лицо к небу, трижды перекрестился.
- Господи, спасибо тебе, господи… Храни их, как сохранил меня, прошу тебя… Отче наш, еже еси на небеси, да светися имя твое…
- Катюша, завтра девятое мая…
Снег, шнапс и сумка
© Copyright: Ал Муха, 2020
Свидетельство о публикации №220022801258
Свидетельство о публикации №220022801258
Рецензии