Цена доверия

Мансур Суруш
Памятное

                ЦЕНА ДОВЕРИЯ

Редко когда перечитываю свои сочинения, душа особо не лежит, потому что пропущены они через сердце и бередить вновь не хочется, да и недосуг. Зато имею давнюю привычку время от времени перелистывать полюбившиеся книги других авторов, знаменитых или малоизвестных, это для меня неважно. Таковыми для меня являются и «Записки следователя» Льва Шейнина, которые во второй половине минувшего века пользовались широкой популярностью и которые, по моему убеждению, и сейчас должны быть настольной книгой каждого работника правоохранительных и судебных органов. Ибо достоверные события и эпизоды из рассказов этого, много раз переиздававшегося, сборника убедительно доказывают, что даже в самой тёмной, ожесточившейся, огрубевшей и разуверовавшейся душе можно зажечь огонёк надежды, искру новой жизни, если делать ставку на доверие, не применять силовое давление по отношению к человеку, быть может, случайно оступившемуся. Известно много примеров, когда доверие оправдывается, и потому оно дорогого стоит.

Однажды в беседе с Тимуром Зульфикаровым, поэтом, прозаиком, драматургом, сценаристом и бардом, дружбой с которым весьма дорожу, нежданно-негаданно узнал, что он лично был знаком с Львом Шейниным и даже, только окончив Литературный институт имени М. Горького, работал, правда, недолго, с ним вместе в сценарном отделе киностудии «Мосфильм». Мне было приятно слышать от него хорошие отзывы о писателе, хотя, признаюсь, мне приходилось читать и не совсем лестные суждения о нём, но кто вправе претендовать на истину в последней инстанции. Да и деятельность Л. Шейнина как следователя по особо важным делам пришлась на сложное и противоречивое время, когда пострадал он сам. Как бы то ни было, «Записки следователя», которые я  приохотился читать вслед за отцом, будучи школьником, ещё с той поры занимают прочное место в нашей домашней библиотеке.

Мне очень нравится построенный на реальных фактах, впрочем, как и весь сборник, рассказ «Брегет Эдуарда Эррио», в котором описывается случай, когда при содействии двух матёрых уголовников, отпущенных под честное слово следователем на пару дней, были найдены похищенные в Эрмитаже у почётного гостя советского правительства, знатного сенатора из Парижа швейцарские часы марки «Люкс», точно такие же, которые носили Наполеон Бонапарт и Уинстон Черчилль, и затем незаметно вложенные ему в задний карман брюк. Всякий раз, читая этот рассказ, я вспоминаю историю, которую поведал мне младший брат Народного поэта Таджикистана, кстати, когда-то давшего мне рекомендацию для вступления в Союз писателей, Кутби Кирома, весельчак и балагур Бахриддин. История эта мне дорога, так как она связана с именем моего покойного отца, участника Второй мировой войны и ветерана милиции Мирсайидали Сайфиддинова, и свидетельствует о его благородстве, широте души, чуткости и отзывчивости.

А рассказал мне Бахриддин следующее. В августе 1980 года, когда мой отец работал начальником отдела внутренних дел в высокогорном Айнинском районе, Бахриддин, тогда ещё молодой и задиристый парень, за хулиганский поступок и пьяный дебош в общественном месте был задержан милицией и на 15 суток заключён в изолятор временного содержания. И надо было такому случиться, что на пятый день отсидки и лишения свободы у Бахриддина умер отец, весьма уважаемый человек – Киром Мухиддинов. Я его знал немного и как рабселькора, чья фамилия попадалась иногда мне на глаза в районной газете «Мехнат» («Труд») и даже в республиканских изданиях. Помню, что незадолго до кончины неуёмного старика в молодёжной газете вышли его заметки под названием «Сохраним в чистоте горные родники».

Конечно же, с покойным был знаком и мой отец, знал, что его старший сын - известный в Таджикистане и за его пределами поэт, драматург и публицист. Что же касается Бахриддина, то, как говорится, в хлебе не без ухвостья, или, как гласит таджикская поговорка, пальцы на руке не бывают одинаковыми. Хоть он был из уважаемой и интеллигентной семьи, на тот момент находился под арестом, закон есть закон. А законы, я хорошо помню и не раз убеждался, отец чтил свято.

Когда ему стало известно о кончине К. Мухиддинова, а случилось это в его селении – Урметане, крупнейшем населённом пункте в верховьях Зеравшана, расположенном в сорока километрах от районного центра, отец велел привести к нему в кабинет Бахриддина. Едва Бахриддин вошёл с удручённым видом, его уже оповестили о случившемся, отец приказал дежурному милиционеру подождать за дверью. Оставшись наедине с арестантом, который по знаку хозяина кабинета примостился на краю стула, опустив виновато глаза, как мне потом говорил Бахриддин, сказал просто:

- Все мы люди, все мы смертны. Потеря родителя очень тяжела, безутешна и невосполнима, не проводить его в последний путь для детей - тяжкий грех. Но как мне быть в твоём случае, непутёвая ты голова?! Ты же под стражей, а сводки происшествий и преступлений мы, как положено, передаём в областное управление милиции и МВД. Всё под контролем. Ума не приложу что делать…

Отец, по словам Бахриддина, помрачнел, сдвинул брови и впал в раздумье, а затем, пристально и прямо глядя в глаза опечаленного и пришибленного юноши, объявил о своём решении, которое ему, стражу порядка, надо полагать, далось нелегко:

- Ладно, так уж и быть. Я тебя освобожу на двое суток.

Бахриддин был ошеломлён услышанным, и, никак не ожидавший такого поворота дел, с недоверием вскинул затуманенные от слёз глаза. А отец тем временем со свойственным ему в любой ситуации олимпийским спокойствием продолжил:

- Я освобождаю тебя без всяких там заверений и расписок, я доверяю тебе, если ты мне дашь честное слово. А теперь поторапливайся, иначе душа твоего отца не обретёт покой, если ты не будешь идти за тобутом (тобут – носилки для покойника, - прим. М. С.). Царство ему небесное, хороший был человек. А когда вернешься, отсидишь положенное плюс ещё двое суток.

Бахриддин вскочил с места, не зная как выразить свою радость и благодарность, а когда шагнул к двери, вдогонку ему донеслось:

- Только смотри у меня, не вздумай делать какие-то финты ушами. Из-под земли достанем. За всю мою бытность начальником милиции никто ещё не уходил от суда и следствия.

Затем он услышал, как императивным тоном отец сказал:

- Иди!

Когда спустя много лет Бахриддин рассказал мне всё это, о чём я никогда не слышал, я понял, на какой большой риск пошёл тогда отец, какую ответственность взял на себя. Ведь так неожиданно выпущенный на волю, Бахриддин мог не сдержать своего слова, сбежать, скрыться или чего доброго по молодости лет сдуру наломать дров. Тогда бы отцу, как пить дать, было бы несдобровать, хотя он и был «Отличником советской милиции» и всегда на хорошем счету у руководства, даже министров внутренних дел генералов Бобо Махкамова, Нусратулло Абдулхакова и Исмаила Курбанова, вплоть до ухода на пенсию.

Но и по-другому, по всей видимости, он в тот момент поступить не мог, хотя и находился как бы между Сциллой и Харибдой. С одной стороны, он испытывал бы угрызения совести, что не дал возможность молодому человеку проститься с отцом и выполнить свой сыновний долг, а с другой, он, конечно, понимал, что освобождение заключенного может быть чревато серьёзными последствиями для него. И всё-таки отец пошёл на риск. Пошёл из самых добрых побуждений, потому что ему, скромнейшему человеку, слава Герострата была отнюдь не нужна.

Но Бахриддин, оставаясь верным данному слову, после похорон своего родителя вернулся вовремя, и всё обошлось. Оба, и начальник райотдела милиции, и подстражный, сдержали своё слово, тем самым не нарушили неписаный у нас Кодекс чести горцев. Отец крепко пожал руку Бахриддину и со словами: «Надеюсь, голубчик, здесь ты в первый и последний раз!» отправил в арестантскую камеру, где ему предстояло отсидеть срок по полной. Оба понимали, что такова мера бесшабашного проступка и наказания.

После того, как Бахриддин посвятил меня в эту историю, воспоминания о которой, как я понял, для него очень трогательны, между нами завязались дружеские отношения. При встречах он мне часто говорит:

- Век буду помнить об этом, считай, рыцарском поступке твоего отца. Разве мог я подвести такого человека. Он мне преподал урок. Этот урок – вера в человека, человеческое сердце. А так бы, не учини тогда я по глупости драку, хотя быль молодцу не укор, а сие действительно уже быль, не попадись в милицию, не узнай вблизи твоего отца, не вправь он мне мозги, казённого дома в дальнейшем было бы наверняка не миновать. Но в камере я всё обдумал и стал на правильный путь. В этом большая заслуга и твоего отца.

Думаю, что здесь уместно будет привести слова древнеримского историка Тита Ливия: «Оказанное доверие обычно вызывает ответную верность».

Вот она, цена доверия.

…Как я уже упомянул выше, отец был ветераном Второй мировой войны, участвовал уже после Великой Победы и в войне с милитаристской Японией, на одном из трёх фронтов, которыми командовал выдающийся полководец, маршал А. Василевский. После разгрома квантунской армии ещё какое-то время служил в Иркутской области. А затем не один десяток лет проработал в органах милиции в ряде городов и районов республики, в том числе Вахшской долины, а начинал по окончании милицейской школы в Душанбе.

На фронт отец уходил совсем юным. В начале 1945 года он отправил письмо в живописное селение Рарз, на свою малую Родину, раскинувшееся на берегу полноводного Зеравшана, адресованное своему отцу, нашему милому дедушке Сайфиддину, всегда с короткой, как у Садриддина Айни, бородой.

Как ни странно, в то тяжёлое время почта работала исправно, и вскоре письмо дошло до адресата. Дедушка и бабушка, не в пример другому моему дедушке по материнской линии – Мирзо Умару, были людьми неграмотными, и я представляю, как они многократно обращались с просьбой зачитать послание сына с фронта к кому-либо из местных учителей или детворы, благо наш родовой дом и сегодня находится рядом со школой. В письме, написанном красивым, вопреки моему, почерком, отец сообщал, что у него всё хорошо и не надо беспокоиться, кто из земляков служит с ним. Не трудно представить, как дедушка с бабушкой радовались весточке от своего единственного сына, но не беспокоиться они, конечно, не могли. «Похоронки» одна за другой уже пришли на троих племянников дедушки, двоюродных братьев моего отца. Они, естественно, боялись за него, хотя жили далеко от фронта и никогда не слышали этих жгучих слов Юлии Друниной: «Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне».

Я не знал об этом письме, да и не мог. Дедушка умер в 1983 году, когда я уже работал корреспондентом нынешней «Народной газеты». После похорон в нагрудном кармане поношенного пиджака дедушки обнаружили это самое письмо. Надо же, без малого сорок лет он берёг и носил у своего сердца письмо сына в конверте с обратным адресом полевой почты. Воистину родительская любовь и верность незыблемы и вечны. Теперь это письмо хранится у меня, и я дорожу им как священной реликвией, как самым ценным, что мне досталось в наследство от отца.

Он скончался в сентябре 1997 года, вскоре после того, как на многострадальной таджикской земле наступили долгожданный мир и согласие, чему он, как и все здравомыслящие люди, был несказанно рад. А до этого не раз повторял двустишие Сайидо, дошедшее до нас из глубин веков:

Кто против народа с враждою пойдёт,
Сгинет скоро, как волна, попав в водоворот.

Проститься с ним собралось множество народу, те, кто его знал и уважал, приехали даже из самых отдалённых селений. После его смерти решением Хукумата Айнинского района ему в здании ОВД, которым он руководил 11 лет, была установлена мемориальная доска памяти.

Когда я заказал надгробный камень отцу, то долго раздумывал, какие слова заслуживают быть выгравированными на нём. И выбрал следующие строки из одного стихотворения великого Абдурахмана Джами, которые, как я считаю, как нельзя лучше отражают и озаряют земное бытие, духовный мир, природу и характер моего отца:

                Благоговею, главу склоняю я пред тем,
                Кто до конца живёт с прозрачною душой.
                А когда завершится путь его земной затем,
                С безгрешною душою отойдёт он в мир иной.