Приятные обиды

 Как обычно я, Толик Макаров, Володя Чернышев и, только подошедший Всеволод Анатольевич, сидели на нашей «философической скамейке».
– Сергей Иванович, – толкнул меня в бок Сева, – Леня жалуется на тебя.
– Лёня? А чего?
– А он твой читатель-почитатель по интернету. Говорит, что про всех нас упоминаешь в своих новеллах, а его, соседа через подъезд, нет, – сказал укоризненно Всеволод.
–  Я его только зимой вижу, и то раз в месяц через окно. У меня есть там, в ранних новеллах пятилетней давности Леня дачник… Ладно, упомяну как-нибудь. А как его фамилия?
– Тридцать лет прожили в одном доме, и не знаешь фамилии? – Сева почесал в недоумении голову, подумал и неуверенно сказал: – Аблажей.
– Странная, какая-то волна пошла последнее время. Ни с того ни с сего все мои знакомые стали приставать с жалобами, мол почему я в своих новеллах не упоминаю их фамилий? – проговорил я не без самодовольства, – Наверное, в шутку говорят, что хотят попасть в анналы истории. Я им отвечаю, что это не воспоминания-мемуары, а отдельные произведения, где все написано по определенным правилам жанра. Да, за основу я беру конкретную историю с конкретными людьми, но там только половина, если не треть правды! И вот ты Сева со своим Абражевичем.
– Аблажей, – поправил Всеволод Леонидович.
– Радоваться должен, а не возмущаться, – подал голос Чернышев.
– Чему радоваться? – спросил я.
– Тому, что тебя помнят. Что, даже читают, – назидательно сказал Володя.
– Это пока я бедный пенсионер.. А как только я стану… Тьфу! Тьфу! Не дай бог! Знаменитым и богатым, – зачертыхался я не очень естественно, – Меня затаскают по судам…
– За что? – изумился Макаров.
– За оскорбление их человеческого достоинства! – воскликнул я, с театральным страданием схватившись за голову.
– Это сейчас модная тема в мире. Все, как только почувствуют запах денег, неожиданно оскорбляются и вспоминают о своих чести и достоинстве! –  осуждающе качая головой сказал Чернышев.
– У них ещё придумали домогательство!  – зло проговорил Макаров, – Если не так посмотришь на  жопу бабы, могут и посадить!
– Подожди Макаров. А это мысль! – подпрыгнув от возбуждения, вскинул руки Сева, – У меня внук подрастает и ему не помешала бы отдельная квартира! Кстати, Толик, у тебя тоже внук растет и ты, как правдоруб, спец строчить жалобы и подавать иски, нам в этом поспособствуешь.
– Не пугай заранее Сергея Ивановича, – хитро посмотрел на меня Макаров, – Подождем, когда он станет знаменитым и богатым. И, желательно, поскорей. И дай бог ему здоровья!
– А нам надо напрячься, в части обеспечения его сюжетами, – потирая радостно ладони, заерзал Сева.
– А вот вам! – крикнул я, скрутил из пальцев фигу и сунул её поочередно, под нос Севе с Макаровым, – Я все предусмотрел. Не на того нарвались! У тебя Сева в моих новеллах фамилии нет и отчество другое. А у тебя Толя и фамилия и имя совпадают, но ты у меня с зубами и рыжий, и отчество тоже другое. А Толиков, Сев и скамеек у подъезда миллион в нашем городе. Вы плод моего воображения, а прототипы потому, что мне по вам легче ориентироваться, чтобы потом не запутаться.
– Ну, и гад же, ты.  Нас попользовал и хочешь кинуть? А процент за соучастие? – возмутился и вполне серьезно Сева.
– А вот такое я дерьмо! – ехидно прошипел я, – И кукиш я вам уже показывал.
– Одна надежда на тебя Володя, – повернулся Всеволод к Чернышеву. И фамилия и имя и род деятельности… тебе и карты в руки… Про нас не забудешь? Отстегнешь за идею?
– Володя? – жалобно обратился я к нему, – Ты же интеллигент в пятом поколении…
– В десятом! – возмутился немного театрально Чернышев.
– Тем более!
– Я вот думаю, что взыскать такого весомого с тебя Сергей Иванович, – сказал, усмехаясь, Володя, – В анналы истории ты меня ввел. Внуков у меня, к сожалению нет. С тебя фотография с гениальным автографом в стихах!
– Запросто! Как начать? Другу Володе?
– И другу само собой.
– Добавить, Мэтру дипломатии?
– Жидковато…
– Корифею?
– Слабовато.
– Гиганту?
– Мелковато…
– Гению?
– Скромно…
 – Богу?
– А еще выше можешь? Я ведь наполовину атеист.
– Я понял. Найдем. На то я и гениальный писатель.
– Когда? – спросил Владимир.
– Если жив буду, через полгода, – не задумываясь, сказал я.
Все одновременно, с изумленным выдохом, вытаращили на меня глаза.
– Не простое это дело писать шедевры, даже если это всего лишь строчка, – я сокрушенно покачал головой и стал грустно перечислять: – Шлифовка начальной мысли,  огранка, вылеживание, правка каждый день, минимум в течение месяца, а то и всей жизни пока не получишь удовлетворение.
– Твой тезка Сережа Есенин писал шедевры набело. Черновиков у него кот наплакал… – изрёк, пристально глядя на меня Макаров.
– У него была уникальная память, он сам говорил, что вынашивает в своей голове свои стихи месяцами. Даже гений Лев Толстой восемь раз переписывал Войну и мир. Четыре тома! Шесть лет! – как бы оправдываясь, проговорил я, – Конечно, по наитию, когда снисходит благодать, божественное вдохновение…  можно иногда… Но, надо все равно как минимум не меньше трех раз  перечитать. А по заказу на заданную тему…
– Я тебя не тороплю: полгода, так полгода… – примирительно сказал Володя.
 Сидя дома в кресле и разглядывая с благоговением свою фотографию, приготовленную Чернышеву, с довольной улыбкой думал о том, что все-таки я что-то значу и, совсем уж не такое я…
Февраль 20г.