Вечерний вояж

- И последнее, для сведения, - завершая планёрку, шефиня громогласно чихнула в платок. – В городской службе судебных приставов неделю назад заступила новая начальница.

- Оп-па! – некрасиво перебил Скальников. – Алевтинушка умыла руки?

- Пилюшина ушла в отставку. Надо бы нанести от газеты визит вежливости, завязать контакт. Кто доброволец?

Объявление не вызвало ажиотажа в творческом коллективе «Вечернего вояжа». Собственно, последний ажиотаж у нас случился год тому назад, когда мы проводили на пенсию ответсека Громова.

Неделю отдохнув дома, Громов вернулся в редакцию, лишний раз убедив нас, что верить никому нельзя, а ответсекам - особенно.

Перед этим планёрка вяло обсуждала борьбу коммунальщиков с гололёдом, общешкольную олимпиаду по информатике и свежее происшествие на «Поли-компрессе». По неофициальным источникам, несчастный случай произошёл в изоляционном цехе: двое рабочих чем-то ошпарились или обожглись, разбирательство грозило заводу определёнными неприятностями.

Основные задачи уже были распределены – вакцинация от гриппа, суды с капитальным ремонтом, будничные очерки, колонки на первой полосе и прочий спам. Гвоздь с «Поли-компрессом» всучили Ольге Зейналовой, на десерт остались судебные приставы.

Редакторша смотрела из платка в мою сторону, что меня сразу насторожило. Как ни пытался я спрятаться за Алёнку Тулину, интуиция намекала, что от визита вежливости мне не отвертеться. Это было совсем никуда не годно. Прокуратура с полицией ещё туда-сюда, но приставов-исполнителей я люблю гораздо меньше.

- Официальных комментариев от завода быстро ждать не стоит, - запоздало бормотал Ольге непотопляемый ответсек Громов. – Найди пострадавших рабочих, узнай правду из первых уст.

Ответсеки страсть как любят подкидывать советы, поскольку знают, что копаться в дерьме придётся кому-нибудь другому.

- Найти бы хорошо, только с поиском возникли сложности, - шефиня тоже слышала Громова. - Мне уже шепнули, что пострадавшие - приезжие ребята. Возможно, нелегалы.

- А что слышно от Садковского? – закинув ногу на ногу, Зейналова вдохновенно рисовала в блокноте чёртиков.

- Пресс-служба завода скинула стерильно-обтекаемый релиз о небольших технических проблемах на производстве. Всё.

- Естественно, поднимать панику не в их интересах, - Алёнка вероломно отодвинулась от меня, выставляя на всеобщее обозрение. – Жалко, я занята по самую майку. Надо копнуть по другим каналам. Если цех приостановят на время следствия, у всего завода случится большой геморрой.

- Детали мы с Ольгой проработаем позже, - шефиня опять смотрела на наш конец стола. - Мы отвлеклись. Не вижу добровольца на службу приставов. Данил Скальников?

- Не внимай пустому слуху, не давай руки твоей нечестивому, чтоб быть свидетелем неправды… - защитился Библией колумнист Данил. - У меня миллион всего висит, Тамара Генриховна! О приставах могу, болезный, ваять я токмо фельетоны и упаси Творец от таких друзей!

К Данилу отнеслись с сочувствием. Летом во время отпуска приставы по ошибке тормознули его на границе – приняли за неплательщика, не хотели выпускать в Турцию. Позже выяснился досадный компьютерный сбой в базе данных, где-то по России бегал совсем другой неплательщик Скальников, однако нервов нашему Данилу потрепали изрядно.

Наступил рискованный момент – назначение жертвы. Редакторша пристально осмотрела нашу могучую кучку поверх бифокальных очков и остановилась на мне.

- Ладно, приставов я поручаю … человеку, спрятанному за Алёной Тулиной, - редактриса захлопнула планшет, давая понять, что добровольцы найдены. – Да-да, Алеутов, не оглядывайся с несчастным видом. Я о тебе.

- У меня тоже миллион всего! У меня выезд на пригород! – возопил я. – Отлов собак, вандализм на автобусных остановках и мониторинг АЗС!

- Когда ты едешь по вандализму? – врёт шефиня, она всё прекрасно помнит.

- Ну-у… завтра, - обречённо сознаюсь я. – Вдруг чего свежего добавится?

- Значит, приставы в силе. Срочных материалов за тобой нет, ты самый свободный. Знаю, что к Садковскому ты не пойдёшь.

- Почему не пойду? Запросто…

- … только это тоже кончится фельетоном или чем похуже.

- Я на него давно не сержусь, Тамара Генриховна.

- Нет, Саша, иди-ка лучше в ОСП, заводом Ольга позанимается.

- И у меня где-то вопрос к приставам болтается! – радостно подгадила Алёнка. – Мать-одиночка ревёт, якобы приставы вычитают у неё долг за кредит из социальных выплат. Спроси там заодно.

- Я тебе и без приставов отвечу, - огрызнулся я. – Они никогда не заморачиваются отслеживанием происхождения средств на счёте. Считают, что это не их головная боль.

- Саня, не умничай. Забирай оптом весь пул, - оживился ответсек Громов. – И про отпуск Скальникова им напомни, дескать, был у приятеля с вами прецедент на таможне…

Планёрка для меня закончилась печально, я рассчитывал сегодня честно пофилонить, а вечером у меня бассейн с Бинтиком. В городской отдел судебных приставов я не заглядывал уже сто лет, редактор на прощание спихнула мне все читательские жалобы на непонятки с приставами, заявила, что пора навести мосты с новым начальником и вообще напомнить аудитории о существовании этой суровой структуры.

- Саня, хочешь, обрадую? - хмыкнул Андрюха из отдела экономики, когда мы высыпали в курилку. – Тебе выпала редкая удача подружиться с отделом приставов, пока ты счастлив, разведён и свободен.
 
- Почему это? Счастлив и свободен я был как раз до планёрки.

- Потому. Ты как к брюнеткам относишься?

- Гораздо лучше, чем они ко мне. А новая начальница - брюнетка?

- Заодно и выяснишь, ха-ха-ха. Я имел с ней лишь заочную беседу по телефону, когда по лопнувшему банку инфу собирал.

- Хитёр перец! – слегка обиделся я. – Чего ж при Генриховне смолчал, что уже общался с новенькой?

Андрюха скроил ужасную гримасу и стало ясно: ничего хорошего по телефону ему не сказали.

- Они меня конкретно прокатили, инфы я не получил. Змея с характером, огрёб от неё в полный рост. С Пилюшиной было проще, а тут новая метла… сам понимаешь. Но ты же у нас мастер очаровывать женщин? Карт-бланш тебе в зубы!

Ободряющий старт. После развода с женой соратники по перу незаслуженно навешивают на меня ярлык пикапера восьмидесятого уровня, хотя за юбками я никогда не гонялся, до сих пор переживаю разрыв с Викулей.

Ушедшую на покой начальницу приставов Алевтину Пилюшину я знал. Её любимым выражением было «у меня от вас уже ковёр выцвел». У окна в кабинете Пилюшиной лежал превосходный афганский ковёр, по которому она гуляла босиком – релаксировала после трудов полуправедных. Была Алевтина Анатольевна в меру взяточницей, в меру стервой и карьеристкой, что не мешало соблюдать ей неписаные правила игры и благополучно высидеть положенную выслугу лет.

- Тоже мне, штатного мачо нашли… - затосковал я. - Как её зовут, помнишь?

Андрюха порылся в электронной записной книжке.

- Нашёл. Гюдальше Гамидовна Дзачоева. «Гюдальше» - с ударением на "е".

- Ты решил, что если Гюдальше Гамидовна – то обязательно брюнетка?

- Только предположил, Саня. Вероятность её брюнетистости - семьдесят три процента.

Откуда взялись семьдесят три процента, я уточнять не стал, у математиков и экономистов свои нездоровые теории. Но непривычное слуху имя «Гюдальше» меня зацепило.

В последнее время мы с Бинтиком подсели на анаграммы, в прошлый раз он меня сделал. Мысленно я тут же разбил «Гюдальше» на буквы. Неужто не смастерю из него хотя бы пяток слов? Пять – это наш с Бинтиком оговорённый минимум.

Из хоровода гласных и согласных сами собой вырисовались «юг» и «даль». Потом родился «гель» - тоже подходит. Немного поколебавшись, я засчитал себе запасной вариант с «гадом». Словцо не из приятных, но ведь хозяйка имени об этом не узнает. А какое же будет пятое?

- «Юдоль» и «шельф» не канают, - посетовал я. – Жаль, были бы шикарные пятибуквенные слова.

Андрюха понимающе кивнул: он в курсе моей филологической дуэли с десятилетним сыном.

- «Гюдальше» не склоняется по падежам, не перепутай, она злая и обидчивая, - коллега-экономист бросил сигарету в бачок. - По-моему, адыгейка. Набирай секретаря, раскручивай её сразу на интервью. Меньше возни, и всех зайцев убьёшь одним махом.

Всё ещё ломая голову над пятым словом, я позвонил в ОССП. Секретарь (тоже новый) сообщила, что у начальницы оперативное совещание. Не исключено, что где-то городе обсуждается ЧП на злосчастном «Поли-компрессе». Хотя на кой чёрт завод сдался приставам? Вот если цех опечатают на время следствия – другое дело.

Пока я возился со всякой мелочёвкой, имя неведомой начальницы сложилось в моём анаграммном мозгу в литературный «глад». Поколебавшись, я тоже оставил его про запас - голод ненамного лучше гада. Потом меня озарило: «лёд» и «лье»! Итого пять чистых слов, а вместе с гладом и гадом – семь. На радостях я снова набрал номер ОССП.

У госпожи Дзачоевой по-прежнему шло совещание. Спустя час пластинка поменялась: по словам секретарши, мадам Дзачоева отсовещалась и уехала куда-то с проверкой, а завтра её не будет в городе. Я попросил записать мой обратный номер - пусть свяжется со мной, когда появится – и налетел на решительный отпор.

- Гюдальше Гамидовна с вами не свяжется, - поучительно сказала секретарша. – Могу записать на личный приём по понедельникам, с десяти до часу. Но ближайший понедельник уже расписан.

Андрюха сидел напротив и подло ухмылялся, слушая как меня отшивают. Тогда я включил Сверхзанятого Пиар-менеджера и свирепо заговорил в трубку:

- Какой личный приём? Вопрос стоит на контроле у губернатора! – многозначительная пауза. – В данный момент я стеснён во времени, у нас рабочая видеоконференция с министерством топливных ресурсов, затем встреча с депутатом Полозёрцевым. Мне нужно точно знать, перезвонит ли Гюдальше Гамидовна нам где-нибудь… м-м-м… в промежутке от полшестого до шести? Обязательно. Мы уже дали анонс и подключили все службы.

Удивительно, какое магическое действие оказывает на секретуток бессвязный набор слов, произнесённый в нужном тоне!

- Я, разумеется, передам, - заколебалась секретарша. – Только ничего не обещаю, у Гюдальше Гамидовны плотный график. Диктуйте свои координаты.

«У Гюдальше Гамидовны график»!... Будто я тут бездельничаю. Интересно, что начальница судебных приставов делает с утра до вечера? Последние сковородки у должников отбирает?

- У всех график! – безапелляционно ответил я, раскладывая свободной рукой пасьянс «Паук». – На двух параллельных линиях моего ответа ожидают Евгений Николаевич Полозёрцев и департамент области по общественным связям, а я ничего не могу им пояснить, поскольку расписание встреч до сих пор не откорректировано.

Кончилось тем, что я оставил смущённой зануде свой рабочий номер и весомо опустил трубку. Андрюха показал мне большой палец и поаплодировал.

- Сашка, ты был великолепен, - сказала Алёнка Тулина. – Слушай, кто такой Евгений Николаевич Полозёрцев? У нас нет такого депутата.

- Понятия не имею, - сказал я. – Вон, заголовок на глаза попался: «Е.Н. Полозёрцев в своей беседе с порталом «Шумерля-21. Инфо» заявил…» Шумерля – это ведь где-то в Чувашии?

Тулина открыла у себя ссылку и прочитала тоже.

- Ага. Он здесь рассказывает что-то об абортах. Это заведующий гинекологическим отделением Шумерлинской больницы.

- Вот видишь! Авторитетная личность, даже в абортах разбирается.

Телефон зазвонил в шестом часу вечера. В трубке раздался грубоватый и резкий женский голос.

- Отдел службы судебных приставов, Дзачоева. Я могу услышать… - и назвала мою фамилию.

- Здравствуйте, Алеутов на проводе! – я кричал с неподдельным профессиональным восторгом, словно встретил после разлуки самого близкого друга. – Очень приятно, меня зовут Александр Вячеславович, когда вам будет удобно встретиться?

Вероятно, секретарша нагородила начальнице чёрт-те чего, потому что Дзачоева с ходу начала зондировать почву.

- Извините, день у нас сегодня немного суматошный… Тут говорили что-то о губернаторе? Или моя помощница поняла неправильно?

От смешанности чувств в голосе Дзачоевой проскакивал южный горловой акцент. Интересно, как она выглядит? В черкеске и с кинжалом на боку? Наверное, злостным неплательщикам в кошмарном сне является.

- Гюдальше Гамидовна, - с придыханием сказал я, поймав паузу, пока она набирала воздуха. – Если быть точным, губернатор передал этот вопрос на контроль кому-то из аппарата… По-моему, Серебровой или Акимчуку? В общем, уже неважно. Дело чрезвычайной срочности, обязательна личная встреча. Нужно осветить ряд ответственных моментов из текущей практики отдела судебных приставов. Вам тоже будет полезный бонус, с вас ведь, наверное, публикации в СМИ по плану требуют?

Приём проверенный и безотказный. С любой госструктуры в обязательном порядке трясут отчёты по взаимодействию со средствами массовой информации. Мудрый человек выдумал, иначе бы их нипочём из бюрократической скорлупы не выковырять.

Дзачоева на том конце слегка запнулась, уловив перспективу.

- Спешка, спешка… Конечно, требуют, - произнесла она, заметно добрея. – Жаль, времени вечно впритирку, но план… Ох уж этот план! Сможете подъехать прямо сейчас? Представитесь секретарю, она пропустит. Завтра я уезжаю.

Вау! Заверяю, что прилечу мигом: до отдела ССП каких-то три квартала в гору, даже можно не брать со стоянки своего «Зверра». Беру фотоаппарат и вскоре отворяю массивные двери с российским гербом и кованой титульной доской.

На улице стоял невыразительный март, тучи свисали с крыш, как захватанные полотенца в третьеразрядной гостинице. Возле крыльца нужной мне конторы бродячая собака с таким остервенением вертелась на хвосте, будто собиралась пробурить задом артезианскую скважину. Наверное, снежок повалит.

Чопорная секретарша в приёмной посмотрела мои журналистские корочки и милостиво кивнула на вход с обновлённой табличкой: «начальник территориального ОССП Дзачоева Г.Г.»

- Благодарю за взаимодействие, и отдельное спасибо от Евгения Николаевича! – я расплылся в официальной улыбке, секретарша скупо и счастливо моргнула куцыми ресницами.

«Может, он даже сделает вам аборт вне очереди, если будете проездом в Чувашии», - добавил я про себя.

Кабинетик главного городского пристава был небольшой, но светлый, с окном на юг, за которым серели громады «Поли-компресса» - наш полузатонувший промышленный флагман виден из любой точки города. Афганский ковёр с пола исчез, зато в правом углу появились два диванчика, столик, кофеварка. При Пилюшиной кофеварок тут не водилось, она гипертоничка. По остальным углам раскиданы сейфы, этажерки, оргтехника. У окна – письменный стол с компьютером. За столом - начальница территориального ОССП.

Как представитель мужской половины, я отлично знаю, где в городских службах обитают наиболее привлекательные дамы. Пальму первенства держит прокуратура, в кабинетах которой полируют ногти две дюжины очаровательных помощниц главного прокурора Орданцева. Он редкий пропойца и бабник. В затылок оку государеву дышит управление образования, набитое грудастыми методистками и завсекторами.

На третье место обычно претендовало заводоуправление «Поли-компресса», но в последнее время свои позиции усилил отдел ГИБДД, набравший в патрульную службу целый косяк длинноногих ласточек – из троечниц, не поступивших в вузы, зато приходящихся роднёй кому-то из руководства.

В этой гонке красоты служба судебных приставов всегда смотрелась бледно: половина работающих здесь - отставники внутренних органов, другая половина – одышливые тётки с неврастеничным румянцем и плохо прокрашенными волосами. Но мадам Дзачоева принесла несомненное очко отделу ССП. По сравнению с немолодой Алевтиной Пилюшиной, сроду не имевшей приличной задницы, зато похожей лицом на мешок с ботоксом, её преемница была куда симпатичнее.

Хотя… возможно, всё банальнее? Возможно, после раздрая с Викой у меня слишком давно не было женщины.

Так или иначе, при виде Дзачоевой редакционное задание стало казаться мне менее унылым, Андрюха не ошибся. Я всегда являлся сторонником добротных форм, а Гюдальше Гамидовна оказалась полной черноволосой дамой лет тридцати пяти (теория о семидесяти трёх процентах оправдала себя). Стрижка короткая, прямые иссиня-чёрные волосы уложены в жёсткий высокий начёс, открывающий безупречный лоб.

Пухлые щёчки, овальное лицо. Форменная белая рубашка с погонами и рукавом выше локтя плотно облегает внушительное тело и крупный бюст. Под столом видны тяжеловесные икры в шоколадных капроновых колготках. Дзачоева носила чёрную юбку гораздо выше колен. Блестящие коленки под столом крепко сжаты вместе, а ступни в демисезонных ботинках на каблучке женщина чуть косолапо держит носочками внутрь.

Лицо у Гюдальше было решительное, волевое, но когда она слегка улыбнулась, ямочки на щеках преобразили её в располагающую к себе привлекательную южанку, и я скинул её возраст до тридцати двух. Макияж тяжеловат, впрочем, смотрится сочно и к месту: тёмные глаза с черешневым оттенком обрамлены роскошными густыми ресницами. Сияющие губы выкрашены сиреневой помадой с металлическим отливом, поблёскивают, словно карамельки с начинкой. В ушах – серёжки-«молнии», на пальцах несколько броских золотых колечек, всё как полагается. Укомплектованная, спелая, благополучная руководительница. Неудачники, проходите мимо.

- Здравствуйте, Александр, - упругие губы-карамельки шевельнулись и я моментально узнал резковатый голос, говоривший со мной по телефону. Теперь он приобрёл более мягкую окраску. – Кофе будете? Я чуть-чуть подобью документы к завтрашней командировке, и мы побеседуем.

Я присел на диванчик, а Дзачоева поднялась из-за стола, засыпала кофе в автомат, достала сахар кубиками и вазочку с печеньем курабье. Двигалась она плавно, с достоинством неся в мир своё крупное тело.

Фигура у начальницы приставов оказалась осанистой и пропорционально сложенной, поэтому некоторый избыток груди, талии и бёдер не превращал её в неуклюжую квашню. Рубашка с клапанами и чёрная юбка выгодно обрисовывали крепкий ладный силуэт. Ткань до хруста натягивалась на плечах, бюсте и ягодицах, выделяя арбузные дольки полноты.

Ноги Гюдальше на мой вкус были просто превосходны. С ягодиц, затянутых в казённую ткань, мне дерзко улыбнулся тонкий, глубокий отпечаток трусиков – похоже, нижнее бельё главного пристава чуть-чуть тесновато. Про такие формы говорят: есть за что подержаться. Окружность бёдер Дзачоевой далеко превышала сто сантиметров.

- Сыру хотите? – спросила вдруг Гюдальше Гамидовна. – Настоящий адыгейский, мне брат из дома присылает. Здесь вы такого не купите.

- Великолепно. Обожаю адыгейский сыр!... «И адыгейских женщин тоже», - это я уже мысленно.

Дзачоева налила мне вскипевший кофе, придвинула сахарницу и толстую косичку сыра типа сулугуни. Сама вернулась за стол, привычно сжав коленки и расставив пятки. Черешневые глаза устремились в компьютер, сиреневые губы беззвучно зашевелились. Белый лоб пересекла сосредоточенная складка. В кабинете звякала моя ложечка, урчал процессор «зеончика» да ворчало офисное кресло под солидным фундаментом Дзачоевой. Или это перекликались на бёдрах её скрипучие шоколадные колготки? Звук трущегося капрона на женских ногах всегда напоминает мне рекламу моющего средства, где по отмытой тарелке осторожно ведут пальчиком – ффссс!...

А сыр и вправду в меру островат и недурён. Сейчас бы к нему пивка безалкогольного.

- Давайте определимся, как будем выстраивать работу, - крепкие пальцы с густо-малиновыми ноготками поправили деловую причёску. – Что бы там ни было, скажу вам сразу – я не люблю журналистов. Не лично вас, а вообще.

Ну вот, хотя бы честно сказала! Уважаю откровенность.

- Судебные приставы тоже не входят в категорию любимых в народе профессий, - отомстил я. - Не лично вы, а вообще.

Уязвлённая госпожа Дзачоева поджала было карамельные губы, вскинула стрельчатые бровки, но не удержалась и усмехнулась - по щекам опять скользнули и спрятались ямочки. 

- Согласна. Никто нас не любит. И что теперь нам делать?

- Если вы не будете швырять в меня кофеваркой, мы сработаемся.

Гюдальше смерила взглядом шкворчащий «Бош», вероятно, решила его приберечь и вернулась к монитору.

- У меня к вам предложение. Вы местный, всех тут знаете, - сказала она задумчиво. – Пишете в газету, общаетесь с людьми. Давайте меняться – вопрос на вопрос? Расскажите мне о вашем городе?

- С удовольствием, - сказал я. – Я действительно здешний, с детства облазил тут каждую щель. Могу на досуге провести вам экскурсию по тем маршрутам, куда не водят туристов...

Невинный пробный камушек пущен. Ответной реакции не последовало, и я поумерил своё провинциальное ковбойство. Дзачоева большая начальница с большой грудью, а я рядовой серенький писака, хоть и козыряю по телефону звонкими фамилиями.

- Так вот, добро пожаловать в город парадоксов, - я развалился в кресле. -  Объясню почему. Из нашего доблестного града скоро сбегут все врачи, зато количество коммерческих аптек на душу населения бьёт все мыслимые нормы. В нашем городе лет двадцать как ничего не строится, зато риэлторских контор – хоть на хлеб намазывай. Наконец, у нас самый дорогой бензин в округе, но пешком ни одна собака не ходит…

- Извините, я перебью. У вас хороший парфюм, - сказала Дзачоева. – «Шанель спорт»?

- Верно! - согласился я. – Вы тонкий ценитель. Вопреки мифу о мужской неряшливости, я никогда не экономлю на носках и туалетной воде.

К хорошим духам меня приучила бывшая жена, а ещё у меня есть шикарные японские трусы, в которых я хожу с Бинтиком в бассейн, но упоминать Гюдальше о трусах я счёл преждевременным. Вдруг за долги отберёт?

- Похвально. На чём мы остановились, Александр? На городе парадоксов? Продолжайте. 

- Итак, если верить легенде, которую втюхивает всем культурно-краеведческий музей, в начале восемнадцатого века мимо проезжал видный сановник из свиты государя императора. Судя по эпохе, речь идёт об Александре Первом. Вместо предвестника будущего города здесь стоял хилый острожек, окружённый болотом, а под единственным в округе фонарём кипела светская жизнь: дружинники били вшей и пили брагу с промысловиками-вогулами.

Главный судебный пристав красиво рассмеялась и отвлеклась от мигающего курсора.

- Живописно! Вы случайно в то время сами здесь не присутствовали?

- Нет, в то время я служил у Наполеона старшим конюхом. Так вот, проведя ночь в благословенной кирпичной обители и выгнав утром крысу из сапога, сановник воскликнул: «Бес вам в бороду!» И поскорее уехал восвояси. Дружинники не расслышали спьяну и решили, что высокий гость распорядился «Быть здесь городу!» Разбудили воеводу и начали строить…

- Ой ли? – погрозила пальцем Дзачоева. - Насколько я помню, воеводы были наместниками в уже построенных городах. Откуда взяться воеводе, если города ещё нет?

- Острогами тоже управляли воеводы, только не городовые и не окольничьи, а наказные, - поправил я.

- Тогда сдаюсь. Чем славен ваш город, построенный с перепугу за одну ночь?

- Тремя вещами. Во-первых, заводом АО «Поли-компресс», который вы лицезреете в окне кабинета. Раньше он тянул на градообразующее предприятие, теперь его статус куда более шаткий. Изнутри он разбит на уйму «дочек» и «поддочек», по-моему, даже курилка во дворе выделена в отдельное ООО, но ничего другого в наших пенатах всё равно нет. Налоговые отчисления, обширная хозяйственная деятельность, четыре тысячи рабочих мест… по нынешним российским меркам концерн Форда должен нервно курить в коридоре. На заводе имеется даже слабое подобие профсоюзной организации. Кстати, о нём я сам хотел расспросить вас поподробнее.

- Вы о происшествии в изоляционном цехе? Позже мы к нему вернёмся. Какая вторая достопримечательность?

- Городской спортивный комплекс «Колумбина». Бывшего главу города Глуханова чуть не посадили за миллионные хищения при строительстве этого оздоровительного объекта, но надо отдать должное - бассейн снискал огромную популярность. Не так-то много в нашем городишке развлечений, кроме рыбалки, пьянки и шопинга. Совершенно неожиданно «Колумбина» стала общим центром притяжения. Мы с сыном отдыхаем там дважды в неделю, ценник абонемента вполне бюджетный, и главное – тьма полезных встреч.

Я подумал, что славно было бы пригласить Дзачоеву в бассейн, но из скромности обтекаемо завершил:

- Рекомендую. Очень приятное место.

- Я учту рекомендацию, Александр Вячеславович. Осталась третья достопримечательность.

- Третья - могила. Не пугайтесь. Да, главный памятник архитектуры – это могила на центральном северном кладбище.

- И кому она принадлежит? Поэту? Генералу? Художнику?

- Нет. Братку, павшему в кровопролитных боях за передел государственной собственности - Жоре Дагалаю.

- Могила бандита - достопримечательность? Быть не может!

- Ещё как может. Жора погиб в девяносто четвёртом, когда шла особенно ярая грызня за кормушку у «Поли-компресса». Его ухлопали из трёх автоматов сразу. Братва похоронила Жору вместе с мерседесом, а сверху воздвигла шикарный памятник – четыре куба французского мрамора. Впечатляет?

- Просто голова кругом! Похоронили бандита вместе с мерседесом? Это ведь шутка?

- Какие могут быть шутки, я сам видел. Жорина ОПГ откупила на кладбище сотку земли и под траурную музыку вбахала в котлован белого мерина с Дагалаем на заднем сиденье и убитым водителем Славиком на переднем. Сверху поставили монумент размером с фамильный склеп, подогнали грузовик водки и долго пуляли в воздух боевыми патронами.

- Дагалай… Странная фамилия. Он был румын?

- Почти. Наполовину Жора происходил из васлуйских цыган. Очень компанейский, кстати, был парень. Учился на три года старше меня - если игру в буру и поножовщины на заднем дворе школы можно считать за учёбу. Трижды был судим по малолетке. Его слово весило в городе больше, чем все ельцинские похмельные писульки. На похоронах возле грузовика водки по нему искренне рыдали сотни приличных людей.

- Оплакивали уголовника?

- Жора был не стервец. Своей школьной учительнице он купил квартиру, когда она пострадала после пожара. Учительница пыталась отказаться, тогда Жора отдал ей свою – принадлежавшую его покойным родителям на законных основаниях.

- Ишь какой меценат.

- А когда были талоны, Жора машинами присылал продукты в свой бывший детский садик. Воспитатели знали, что фрукты и консервы нажиты не совсем безукоризненным путём, но Жору Дагалая уважали все. Не взять подарок от его чистого цыганского сердца было нельзя. Кровная обида.

- Вы очень ярко рассказываете. У вас есть готовые вопросы, не считая завода «Поли-компресс»? В каком ключе будем строить интервью? – главный пристав повозилась, одёрнула невидимую под столом юбку. Туго натянутые колготки ловили и отражали отблески энергосберегающей люстры, будто посылали в космос сигнал братьям по судебно-исполнительному разуму.

Прихлёбывая кофе, я объяснил, что речь пойдёт обо всём понемногу, в частности о тяготах службы судебных приставов и ябедах на их работу со стороны несознательных личностей. Дзачоева автоматически кивала, слушая вполуха. Её пальчики исполняли на клавиатуре сложный танец, сверкая гранёным золотом колец.

- А вообще предлагаю нам задвинуть в «Вечернем вояже» постоянную рубрику, типа «В гостях у пристава»! – раздухарился я. – Ваше очаровательное фото, заголовок, вопросы, ответы, сноски, лёгкий юмор, десятый кегль.

Сжав карамельные губки, черноокая Гюдальше категорически замотала головой с антигравитационным начёсом. Даже ладошкой по столу постучала.

- Александр Вячеславович, возражаю сразу: никаких фото, никаких персоналий! Даём в статье голый фактаж по существу, без лирики и перехода на личности.

- Как скажете, - мне тоже не хотелось светить свою визави перед читателями, но из других соображений. – К слову, ваша предшественница Алевтина Анатольевна очень уважала это дело – видеть себя в печатном издании.

Я немного кривил душой. Пилюшину мы снимали на камеру всего два-три раза, и газетный дизайнер Нина жутко материлась, доводя в фотошопе до ума её ряху, напичканную филерами. 

- Недавно мне звонили из вашей газеты, некий господин Андрей Каретный… есть такой? Ужасно бесцеремонный тип. Буквально вымогал из меня информацию. Я его отшила, - поведала Дзачоева. – Неужели трудно прийти пообщаться с глазу на глаз? Предпочитаю наблюдать собеседника перед собой. Тем более – журналиста. Развелось сейчас этих блогеров, спамоедов…
 
Я закончил доклад. Некоторое время стояла тишина, нарушаемая только стуком клавиш. Потом Дзачоева победно поставила точку «энтером», откинулась, выпрямилась в кресле и сладко потянулась - совсем по-девичьи. Коленки поменяли местоположение, даже с дивана было слышно, как трутся и скользят шоколадные колготки на внутренних частях бёдер. Сочный звук.

- У меня сейчас ноги дымиться начнут, - вдруг серьёзно сообщила в компьютер начальница приставов. – Вы смотрите на них уже десять минут.  Что не так? Я знаю - они у меня толстые и не модельные. Но ведь и я не на подиуме…

Я озадачился и смутился: Гюдальше Гамидовна попала в точку.

- Ноги у вас вовсе не толстые, а очень женственные, - честно сказал я. – И вообще в смысле фотогеничности вы очень классная. Каюсь, я действительно пялился на ваши колени, но полагал, что делаю это незаметно.

- Ценю вашу прямоту, - начальница соизволила снова карамельно улыбнуться. – Полагаю, на диктофон это не пишется?

- Нет. Я бы предупредил.

- Момент с коленками в интервью мы опустим. Я готова рассказывать. Ещё кофе?

- И сыр я доем, если можно. Так вот, есть у нас сигнал от матери-одиночки, у которой приставы вычитают пособия на банковской карте, и есть некий товарищ, которого не хотели выпускать в Турцию из-за досадного недоразумения…

За полчаса мы управились. Дзачоева ответила на все вопросы, попутно в деталях описав, каких невиданных успехов добился отдел судебных приставов к концу первого квартала, сколько исполнительных производств отработано, сколько недоимок взыскано по налогам, алиментам, штрафам. Презрительно скривилась, услышав про жалобы в газету на неправомерные действия приставов, однако дипломатично обошла острые углы и туманно пообещала «разобраться». Нормальный, ни к чему не обязывающий словесный пинг-понг.

- Ну вот, вроде всё? – спохватилась женщина с черешневыми глазами.

- Пару слов о заводе… - напомнил я на всякий случай. Ольге Зейналовой надо помочь.

- Ах да, спасибо, что напомнили, Александр. Судебного решения по нему пока нет. Пострадавших, насколько я знаю, было двое. Работает комиссия, проверяется технологический цикл, соблюдение техники безопасности, словом, стандартный набор действий. Вам бы связаться с руководством завода, они дадут более объёмную картину.

- Но со своей стороны вы будете держать «Вечерний вояж» в курсе? Пожалуйста?

- Да-да, конечно.

Цель визита достигнута, я спрятал блокнот и поднялся. Подхватил кофр с ненужным «Кэноном». Дзачоева внимательно смотрела на меня из-за компьютера, сжимая ставшие знаменитыми коленки. Перед ней стояла чашка кофе с блестящим оттиском губ.

- Всё-таки было бы приятно сфоткать вас, - улыбнулся я. – Из любви к искусству, для себя.

- Может, когда-нибудь потом… Александр, скажите откровенно: почему столько суеты вокруг «Поли-компресса»? Насколько я поняла, взрыва и катастрофы там нет, пострадавшим оказана необходимая помощь.

- … в виде строгого внушения? Финансовое самочувствие у «Поли-компресса» паршивое. В общем-то, его колбасит регулярно, но сейчас ситуация самая напряжённая. Если один из цехов прикроется, встанет вообще всё. Вы знаете, чем занимается «Поли-компресс»?

- Ой, какие-то приборы, устройства… Не успела вникнуть, это не моя зона ответственности. Пилюшина оставила после себя в отделе такой жуткий хаос, тут не до «компрессов». До кровати бы вечером добраться…

- Очень на неё похоже. Так вот, на «Поли-компрессе» завязана вся городская система, начиная от рабочих мест и заканчивая автобусными маршрутами. Ткни пальцем в любого горожанина – у него в роду кто-нибудь обязательно вкалывал на местном моно-гиганте. Без него мы город-призрак. Ноль без палочки.

- Понимаю.

- Сейчас у компрессорщиков опять не лучшие времена, однако Садковский выбил им шикарный госзаказ. В числе прочего они изготавливают турбонагнетатели, корни заказа уходят в оборонку. Это большие бабки, которые помогут заводу выжить, и городу тоже.

- Садковский… да, мне его показывали. Юрий Гелиевич?

- Ага, местный серый кардинал, выше всяких мэров и вице-губернаторов. Если приостановится один из цехов - завод сорвёт заказ, налетит на огромную неустойку и останется у разбитого корыта. Город без налогов и инфраструктуры, люди без заработка.

- Где вы оканчивали журфак? – вдруг спросила Гюдальше Гамидовна. – В Москве?

- Ни разу не встречал человека, который окончив что-то в Москве, стал бы работать в провинции, - сказал я. – По-моему, они все завещают похоронить себя на Воробьёвых горах. Открою страшный секрет: когда-то я учился в торгово-промышленном техникуме… уже не помню - на кого, причём ни дня не работал по специальности. По этому поводу у моего коллеги Андрея есть байка. Рассказать?

- Зная ваши таланты рассказчика, не имею сил отказаться. Могу даже подогреть чайник.

- Спасибо, не надо. А вот и байка. В горах жил великий жрец, а внизу стоял город. Горожане с детства готовили самого умного мальчика в ученики великому жрецу. Для ребёнка это была почётная и ответственная миссия. Избранный мальчик с пелёнок учил десятки языков, учился медитировать и левитировать. Постигал древние обряды, забытые алфавиты, историю, богословие, ораторское искусство. Пока его сверстники играли и рыбачили, мальчик зубрил философские трактаты. Пока его сверстники устраивали пикники и весело проводили время, мальчик занимался астрономией, навигацией и учился разговаривать с камнями и птицами…

- В общем, ради почётной миссии мальчик лишился детства?

- Да. Но зато ему была уготована честь служить величайшему из великих. К четырём годам он уже решал в уме тригонометрические задачи, а к шести мог заткнуть за пояс любого проповедника в округе. И вот настал день, когда этого учёного мальчика сочли достойным предстать перед великим жрецом. Его благословили всем городом, нарядили в лучшие белые одежды, усадили на носилки, которые несли двенадцать лучших рабов, и огромная процессия с молитвами и факелами вознесла мальчика-вундеркинда на вершину горы. И вышел ему навстречу седобородый великий жрец. Сопровождающие оставили их наедине. Жрец потребовал перечислить, что умеет делать его будущий преемник?

Я сделал паузу.

- Продолжайте, очень увлекательно, - Гюдальше Гамидовна расправила на бёдрах юбку, и её капроновые ноги опять издали приятный скрип, как из рекламы моющего средства, где по отмытой тарелке осторожно ведут пальчиком – ффссс!...

- Мальчик сообщил, что за двенадцать лет его научили рассчитывать расстояние до любого небесного тела, сочинять прекрасные мелодии, предсказывать природные стихии, читать наскальные знаки, без запинки возносить несколько тысяч разных молитв. Кроме того, он знает анатомию, географию, чужеземные языки, закон божий, умеет искусственно вводить себя в кому, врачевать раны, отпевать умерших, вызывать духов из потустороннего мира…

Я снова замолк, выжидая. Чего скрывать, мне нравилось общаться с этой черешневоглазой и черноволосой начальницей с шоколадными коленями. Она слушала меня, изредка поправляя волосы и аккомпанируя утончённой бровью.

- И?...

- И тогда жрец погладил этого сверходарённого мальчика по голове, сказав: «Ну что ж, думаю, ты годишься. Я беру тебя. Лети-ка в харчевню за бухлом». Тут и сказке конец.

Гюдальше Гамидовна капризно приоткрыла ротик.

- Лететь в харчевню? И всё?

- Абсолютно всё.

- Какова же мораль данной притчи? – насмешливо спросила Дзачоева.

- Мораль такова, что обществу чихать на твои мудрость и знания. Можешь нажить себе горб от учёбы, но пока верховный гуру не отдаст концы, ты будешь летать на посылках, как обычный пастуший сын. Ради чего убивать время на вещи, которых никто не оценит?

- Пессимистично, хотя всё равно спасибо за развлечение. В нашем учреждении целыми днями стоит невыносимая скука. Даже мухи летают по уставу.

- Когда интервью будет готово, свяжусь с вашим секретарём, - пообещал я. – Поскольку материал с прямой речью, я пришлю вам набросок, который вы прочитаете и поправите.

Гюдальше Гамидовна усмехнулась ямочками, взяла чашечку, оттопырив мизинец.

- Не люблю я эти электронные штуки. Если вам нетрудно, приносите, почитаем вместе. Нам каждый месяц кричат: где отчёт по взаимодействию со СМИ? Давайте сотрудничать. Заодно проверите: на месте ли мои толстые ноги?

- Буду только рад.

Поблагодарив за кофе, сыр и милую беседу, я вышел, сопровождаемый карамельно-упругой улыбкой. Интересная женщина. И чего Андрюха в ней змеиного нашёл? Кстати, есть ли у неё на правой руке обручальное кольцо? Я напряг память. Гюдальше берёт со стола кофейную чашку, отогнув мизинец… На мизинце кольцо точно было. Ещё одно блестело на среднем пальце. Или на безымянном? Хотя какая мне разница?

На подходе к редакции в ватсапе прорезалась Ламбада.

- Привет, Алеутов. Ты как? Бинтика собирать?

- Ясное дело, я не забыл. Сегодня же среда.

С сыном я вижусь по средам и воскресеньям – мы ходим в спортивный комплекс, в бассейн «Колумбина». Там есть вай-фай, водяные горки, батут-арена, кафешка с вкусными маршмеллками, словом, полный набор для приятного отдыха мальчишки с разведённым отцом. Сюда заезжают бандиты и дальнобойщики, наведываются чиновники, педагоги, полицейские, вдовы и старые девы, ВИП-персоны и магазинные консультанты, предприниматели и содержанки предпринимателей… кого только не встретишь, вплоть до депутатов.

По вечерам все активные горожане спешат в «Колумбину» за встречами и новостями, здесь пасётся элита местного разлива, назначаются свидания, заводятся романы. Здесь можно спокойно и неформально решать вопросы, попивая коктейли и любуясь женщинами в купальных костюмах. Но больше всего меня утешает, что Бинтик теперь отлично умеет плавать. Все дети должны уметь делать что-то полезное без помощи шпаргалок и интернета.
 
- Запомни, Бинтик: когда человек тонет, его не спасут ни тысячи лайков, ни самый расчудесный рейтинг, - так я напутствовал сына, впервые приведя его в «Колумбину». – Тонущего спасут только физические умения и жизненный опыт. А посему - учимся плавать. Поехали!

Запустив «Зверра», я проверил, лежат ли в походной сумке шампунь и японские плавки. «Зверр» - так мы с Бинтиком нарекли мою потрёпанную, но работящую «Ладу-калину». У неё немного шумит сцепление и порой барахлит задняя передача, зато под капотом приличный фарш – двадцать шестой приоровский движок.

Проскочив через мост, я подобрал Бинтика на выходе со двора. Бывшая жена Ламбада издали махнула мне рукой и ушла. Ламбадой я прозвал её давным-давно, когда мы работали вместе, и она славно плясала этот бразильский танец на корпоративах. По паспорту она Людмила, но для меня навсегда осталась Ламбадой.

Бинтик в большой синей куртке до колен, с рюкзачком за плечами вкатился в нутро «Зверра» как колобок из кобальтовой смеси. Я пригладил ему вихор.

- Привет, сын. Чья очередь была в тот раз?

- Твоя, – сказал Бинтик. – Загадывай.

- «Компресс».

- Ну, это на изи, - сын стал загибать пальцы. – Ком, пресс, серп, перс, креп…

Выжимая газ, я улыбнулся проснувшимся отцовским инстинктам. Многие ли дети знают в десять лет слово «креп»? Бинтик у меня умница.
 
- «Песок, корм, море…» Одиннадцать слов! Готово, пап!

- Молодчина, с меня два коктейля. Как в школе?

- Пять по физре и пять за диктант. Пап, объясни мне вот что: вот когда хотят сказать, что человек глупый, про него говорят «он немножко не того». Да?

- Н-ну… да, есть такое просторечное выражение. Диалектизм.

- Но когда говорят, что человек «немножко того» - это ведь тоже означает, что он глупый?

- Кхм… Да, скорее всего, да.

- Что получается, папа? «Немножко того» - глупый. «Немножко не того» - опять глупый. Разве такое бывает? Где середина?

- Филологический казус, - вывернулся я. – Давай, загадывай слово.

- А вот, которое ты сказал: «диалектизм». Начали!

Остаток дороги до «Колумбии» я изощрялся в вариантах: «леди», «кит», «зима», «ёлка». Бинтик скрупулёзно вёл подсчёт букв. К бассейну мы прибыли с результатом 1:0 в мою пользу.

В прохладных чертогах бассейна как всегда била ключом толкучая жизнь. Мы с Бинтиком взяли напитки, приняли душ, искупались для разминки и улеглись на кромке огромной кафельной чаши.

Среда. Кого здесь только нет. Пёстрые купальные шапочки крутятся как шары в лототроне. Размашистыми саженками мимо проплыл директор колледжа Степан Леонидович. Поодаль над доской с карманными нардами задумались двое оперуполномоченных полиции – Яковлев и Суетин. Сверкнув гвоздиками-стрингами, в голубую воду рыбкой сиганула незамужняя терапевт Ирина Огарышева.

Не скажу, что знаю весь город, но половину точно. Помахивая банкой колы, прошёл Виталик, менеджер мебельного салона на улице Красных танкистов. Фамилию не помню, но когда-то я брал у него диван и кофейный столик. Уткнувшись в айфон, прохромал к раздевалке Стас Жуланов. В молодости он корешился с погибшим Жорой Дагалаем, а теперь председательствует в обществе ветеранов Афгана. Очень давно я делал про Стаса сюжет... да про кого я только не писал!

Успевая налево и направо одаривать всех кивками, я помахал колумнисту Скальникову, подмигнул автомастеру Толику Штейну, нахально обнявшему за талию загоревшую в солярии инженершу «Поли-компресса» Наташу Устихину.

Вечно озабоченный Скальников протолкался к нам. Даже в одних плавках Данил умудряется быть похожим на мормонского проповедника.

- Вечер добрый, отец и сын его. Александр, достаточно ли усладили слух твой речами люди государевы?

- Ты про отдел приставов? Я озвучил им твой вопрос насчёт долгов и Турции. Читай в ближайших номерах, - из профессиональных суеверий журналисты избегают разглашать подробности ещё не написанного материала.
 
- Что мне теперь Турция, если отпуск давно кончился? – Данил махнул костлявой дланью. - Не будь навязчив, чтобы не оттолкнули тебя, и не слишком удаляйся, чтобы не забыли о тебе. Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова… Как думаешь, сгодится в качестве эпиграфа к моему завтрашнему эссе о прениях в городской Думе?

- У меня некоторая хроническая осторожность к Библии, - я почесал пятку. – Осточертело, что каждая собака норовит на неё сослаться, втюхать пару громких цитат и в тексте раз десять упомянуть, чтобы все знали, какой автор продвинутый.

- Не погань устами своими сборник великой мудрости, дитя неразумное, - надулся Скальников. – В Библии есть мощный плюс: за копирайт никому башлять не надо. Жвачку хочешь, мальчик? – это уже Бинтику.

Ополоснувшись, мы с Бинтиком пошли лопать пирожные в кафешке над бассейном.

- Папа, ты же пишешь стихи?

- Писал когда-то. Не всерьёз.

- Почему к словам «жизнь» и «любовь» так мало рифм? К «любви» - только кровь, морковь и вновь. А к «жизни» вообще трудно подобрать пару.

- Думаю, это сделано с умыслом, Бинтик. Чтобы графоманы вроде меня не трепали всуе высокие слова.

- Всуе – это попусту?

- Приятно поговорить с образованным человеком. Пей свой морс.

Взирая с высоты на море пловцов и пловчих, мне почему-то почудилось, как из воды выходит главный судебный пристав Гюдальше Гамидовна, отжимая высокую копну чёрных волос. На ней тропический цветной купальник, бёдра окружностью за сто сантиметров блестят от стекающей влаги, а грудь теснится в вырезе лифа словно раскрытый десантный парашют…

Чёрт! Кругом столько народу, а тут лезет в голову всякое. Пришлось подтянуть японские трусы и кубарем скатиться в бассейн – экстренно охладить разыгравшийся разум и тело. Бинтик сосал через трубочку коктейль и глазел на меня с простодушным удивлением.

В два часа ночи я всё ещё лежал дома без сна и думал о ресницах, коленках и карамельных губах пристава Гюдальше Дзачоевой. Думал об адыгейском сыре и скрипе её колготок, похожем на свист отмытой фарфоровой тарелки. Потом встал, выкурил сигарету, заварил кофе и сердито раскрыл ноутбук.

К четырём часам утра интервью с госпожой Дзачоевой было готово.

***

На другой день мне на работу позвонила удивлённая секретарша отдела судебных приставов.

- Вы вчера приходили к Гюдальше Гамидовне? Она сегодня в отъезде в управлении, просила передать вам свой сотовый телефон и записать ваш. Попросила обязательно позвонить ей завтра в любое время.

Я завёл в телефон «МТСовский» номер Дзачоевой и уехал в пригород – вести репортаж об осквернённых вандалами автобусных остановках (малолетние идиоты расписали их похабщиной и буквами АУЕ), а заодно зацепил отлов бродячих собак городской службой спасения. День прошёл в беготне и хлопотах. Назавтра Гюдальше сама позвонила мне с утра, причём голос не показался мне резким и грубым, как в тот раз.

- Здравствуйте, наше интервью в ажуре, - сказал я. – Приду, покажу.

Распечатал текст на принтере, дошлёпал по мартовской сырости до отдела. Секретарша пропустила меня без возражений. Дзачоева опять встретила меня блеском коленок и сиянием губ.

Я пил кофе, она деловито листала интервью, набрасывая пометки на полях. Её колготки сегодня были чёрными, гудронно-тёплыми, а помада тёмно-розовой, но в воздухе неуловимо витали флюиды тревоги. Я подумал, что главный пристав навела обо мне справки. И не ошибся.

- Прошу прощения, Александр, за нескромный вопрос, - Дзачоева скосила  черешневый глаз из-за текста. - Алеутов – ваша настоящая фамилия?

Предчувствия меня не обманули.

- Нет, это газетный псевдоним, которым я всюду представляюсь. Даже бывшая жена кличет меня Алеутовым. Моя подлинная фамилия немного смешная, что не мешает мне ею гордиться.

Гюдальше пошелестела бумагами. У неё были дивные бархатные ресницы. Я автоматически составил из «ресниц»: «сыр», «ниц», «сени», «сын» и «сенцы». Есть! Пять слов, одно пятибуквенное.

- Ваша подлинная фамилия Егоркин?

- Да, и вы заторопились сегодня затребовать материал, потому что вам напели, будто журналист Егоркин из «Вечернего вояжа» способен на любую гадость и искажение фактов?

Пухлые щёки Дзачоевой вспыхнули.

- Не городите чушь. Вы не похожи на любителя дешёвых сенсаций.

- Благодарю, Гюдальше Гамидовна. Наверное, вы имели диалог с прокурором Орданцевым?

- Вы ясновидящий?

- Нет, просто знаю, что прокурор Николай Орданцев обожает шикарных и фигуристых женщин, каковой вы и являетесь.

Гюдальше посмотрела на меня строго, но непроизвольно зарумянилась. Румянец оказался ей безумно к лицу.

- Вижу, Александр, вы в своём репертуаре, даже тут не обошлись без комплимента. Я думала, что уже разучилась краснеть.

- Так вот, в целом прокурор Николай Романович мужик невредный. Конечно, он счёл своим долгом предупредить коллегу. Подозреваю, Орданцев раскопал вам Ю-тьюб пятилетней давности и отсоветовал со мной общаться?

- Никто мне ничего не запрещал, но вы угадали – вчера я смотрела записи в Ю-тьюбе. У вас был забавный канал, Александр Алеутов-Егоркин.

Я нейтрально пожал плечами.

- Сейчас бы его назвали оппозиционным, а тогда это было чистой воды мальчишество. 

- Позавчера в этом кабинете вы нападали на «Поли-компресс», потому что из-за него вас уволили с городского телевидения?

- Помилуйте, меня никто не увольнял. Я просто сменил формат - перешёл из ТВ в газету. Хотя согласен, господин Садковский приложил к этому руку. Пусть так, я на него не в обиде, потому что в газете обрёл гораздо больше. Главред «Вечернего вояжа» Тамара Каух – единственный редактор, который не боится лаяться с «Поли-компрессом», а трусливое муниципальное телевидение всю жизнь было карманным и не смело перечить воле градообразующего предприятия.

Несколько лет назад я плодотворно работал корреспондентом городского телеканала. Меня хвалили за хватку, харизму и дикцию. Целыми днями мы снимали стандартную манную кашу – праздничные шествия, уборку контейнерных площадок и высадку кустов на набережной. В принципе меня всё устраивало. Отпахав смену с заказными материалами, вечерами я садился за комп и вёл на «Ю-тьюбе» собственный канал. Полоскал те же дневные сюжеты, однако под совершенно иным углом зрения. Я стебался и ёрничал. Мой личный канал назывался «Город наизнанку», люди его любили.

- У вас кофе остывает, - сказала Гюдальше Гамидовна. – Из-за какого сюжета на вас началась травля?

- Я совершил святотатство - проехался по «Поли-компрессу», - я ухмыльнулся, вспомнив былые времена. – О нашем городе невозможно писать, не задев «Поли-компресс». Тема была пустячная, сейчас я бы над нею только рассмеялся.

- Это которая? Я пролистала лишь несколько выпусков, сильно хотела спать.

- Ролик назывался «Озеленяем зимой и летом». «Поли-компресс» с помпой открыл на окраине города скверик с четырьмя чахлыми берёзками. Вечером я рассказал подписчикам, что зимнее озеленение удаётся компании Садковского не в пример лучше и показал десять гектаров зелёного снега после очередного сброса какого-то жуткого мегавинилхлорида или наподобие того.

- И что тут криминального?

- Совершенно ничего, о зелёном снеге знает весь город и инспекция природопользования тоже. Она по нему ногами ходит. Но Юрию Гелиевичу не понравилось, что его полощет человек, сидящий в муниципальном телеканале. И его высочество Юрий Гелиевич распорядились, чтобы этот человек больше там не работал.

Мне вменили в вину – смешно сказать – использование служебного положения. Дескать, я имел доступ к рабочим видеозаписям, архивам и служебной информации телеканала, коими без зазрения совести пользовался. По сути, да, пользовался. Но ролик с зелёным снегом пролежал на Ю-тьюбе месяц, прежде чем о нём узнал Садковский. Он не входил в число моих подписчиков.

- Хорошо, оставим это, - Дзачоева похрустела капроновыми коленками под столом и мои мысли против воли устремились туда же. – Если вам всё ещё интересно, изоляционный цех «Поли-компресса» приостановлен сроком на шестьдесят дней.

- Спасибо. Представляю физиономию Садковского! Передам журналистке, которая занимается заводом.

Подлив горячего кофе, я стал жевать сыр. Дзачоева читала мою писанину дальше.

- Тут выражение какое-то неудачное, - вдруг сказала Гюдальше, покачиваясь в кресле. – А в остальном вроде всё тип-топ.

Пришлось подойти, наклониться и посмотреть. Остро наточенным ногтем Дзачоева указывала в текст и дышала мне в шею сладковато-пряными духами. Мурашки волной потекли по моей коже, губы пересохли от близости округлого тела, затянутого в тугой мундир.

В кабинете было душно из-за накочегаренных батарей, ещё не переведённых в экономный весенний режим, к запаху духов примешивался ненавязчивый аромат вспотевшей женщины и фруктовая нотка лака для волос.

- Долго вы учились писать статьи для газет, интернета и телевидения? – спросили меня над ухом.

- До сих пор учусь, лет десять, методом постоянной практики. Журфаков, как вы помните, не оканчивал. Только торговый колледж.

- Пишете вы неплохо. Простите за праздный вопрос, на кого из именитых журналистов вы хотели бы равняться? Чьему перу вы по-хорошему завидуете?

- По-хорошему я завидую, например, Джеку Керуаку, - сказал я. – А среди братьев-журналистов идеальных для меня нет.

- О, я читала пару его вещей. Чем хорош для вас Керуак?

- Я завидую авторам, если твёрдо знаю, что не сумею написать как они. Написать как Маргарита Симоньян может кто угодно: почти все журналисты работают по общепринятой формуле создания текстового продукта, которой владеют даже первокурсники. Газетчики различаются только профессионализмом, величиной гонорара и наличием фактажа при написании статьи. Но в духе старины Джека мне никогда не написать. У этого парня было фантастическое мироощущение и божественно широкий лексикон.

- А ещё он пил как сапожник.

- Да, в его текстах просто кричит алкогольно-наркотический транс. Джек любил скитаться где-то в двух шагах за гранью разума. И мне не написать ничего подобного тому, как в десятилетнем возрасте пишет Бинтик. Ещё один талант, перед которым я пас.

- Бинтик?

- Это отдельная история. По-настоящему моего сына-третьеклассника от первого брака зовут Витёк, Виктор Александрович. Кстати, я состою в вашей исполнительской базе как добросовестный алиментщик. Можете проверить, задолженностей у меня нет.

- Проверю, - усмехнулась Дзачоева. По-моему, она уже пробила меня по базе.

- В возрасте пяти лет у сына возникла временная логопедическая особенность. Вместо «в» он везде произносил «б». То есть спал на «кробати» и носил зимой «баленки».

- Как забавно!

- Например, вас он назвал бы «самым красибым глабным пристабом».

Брови главного пристава взлетели.

- Опять! Признаюсь, вы меня раскрыли: иногда перед зеркалом сама падаю в обморок от своей красоты. Шутка. Александр, вы раньше не работали где-нибудь в центре логистики?

- Нет, Гюдальше Гамидовна. С чего вы решили?

- Очень напористо умеете подкатывать.

Фраза была произнесена доброжелательно, и мы мило улыбнулись друг другу.

- Извините, Гюдальше Гамидовна, правда вырвалась наружу... Так вот, в тот нелёгкий речевой период себя мой сын Витя соответственно величал Битей. Ну и приросло – Битя, Бинтик…

- Вы говорили о сочинении. Что такого пишет ваш талантливый сын?

- На днях отмочил. Им в классе задали написать коротенький рассказ из пяти-шести предложений - на тему «Наша школьная теплица».

- И?

- Бинтик выполнил все требования и даже перевыполнил. Накатал готовый скетч. Он написал: «В нашей школе есть теплица. Поликарбонатная. Десять на двенадцать. В ней ничего не выросло. Нельзя было ставить теплицу на бетонный плац». Точка. Кратко, ёмко, с улыбкой. Пять предложений, норма соблюдена. Что вы хотели?

- Кажется, я поняла, в кого он у вас юморист. Ему поставили пятёрку?

- Четыре с минусом, хотя ошибок там не было.

- Для десяти лет – вполне приличное юмористическое произведение. Ваши учителя слишком консервативны. Я вас не отвлекаю болтовнёй? Читайте, читайте. Третий абзац.

Прямо у меня перед носом маячила грудь женственной начальницы: два шёлковых тугих парашютных купола. Купола колыхались как живые, дышали, перекатывались и мешали мне вчитываться в слова на бумаге.

Внезапно я осознал, что мне достаточно повернуть голову – и наши губы соприкоснутся. Мне до того захотелось нагло поцеловать Гюдальше Гамидовну и посмотреть на её реакцию, что еле взял себя в руки.

По-моему, Гюдальше тоже что-то почувствовала, подобралась и замерла.

- Тут слова местами надо поменять, - выдавил я и выпрямился, подальше от греха и сияющих губ. – «… злостные неплательщики алиментов сначала не удержали семью, а потом отворачиваются от собственных детей» - и так далее.

Дзачоева чуть слышно выдохнула. С облегчением или разочарованием?

- Неплательщики по алиментам - самая мерзкая категория, - она отстранённо выровняла листки о край стола. – Беглый муж покупает «Тойоту» за восемьсот тысяч и регистрирует её на новую жену, а в бывшей семье ребёнка кормить не на что. В школе бесплатные обеды получает, как малоимущий…

- Я не совсем согласен с распространённым мифом «чем богаче человек, тем жаднее». В прошлом месяце в городской клинической больнице одна нищая медсестра пырнула скальпелем другую нищую медсестру.

- Ужас какой! За что?

- Потому что та получила премию на сто рублей больше. Из-за этого разгорелся конфликт.

Подумав, госпожа Дзачоева решительно покачала головой с высоким начёсом.

- Уверена, что суть конфликта надо искать не в ста рублях. Это были чисто женские разборки.

Гюдальше Гамидовна протянула мне аккуратную ровную пачку страниц.

- Спасибо. Отлично. Отправляйте в печать, или что там в газете делают. К следующему кофе с меня шоколад, - на пухлых щеках снова заиграли ямочки. – Буду звонить и держать в курсе событий скучной службы приставов.

Кольцо на безымянном пальце у Дзачоевой всё-таки было. Замысловатое,  фигурное, с гранатовым камушком. Понимай, как хочешь.

***

Пятничный номер «Вечернего вояжа» вышел вполне достойным. Именинницей и бомбой первой полосы стала Ольга Зейналова с материалом «Утечка совести». В соавторстве с дотошной Тамарой они состряпали недурной памфлет о несчастном случае на «Поли-компрессе» и вскрывшихся за ним безобразиях. Проныра Зейналова разнюхала контакты пострадавших рабочих, один из них был местным, зато другой оказался нелегалом из Узбекистана.

В диаспоре нелегалов нашей журналистке рассказали массу интересных вещей: Садковский практикует завоз гастарбайтеров и серые зарплаты, месяцами не выдаёт спецодежду, в цехах царит полный швах с техникой безопасности. Кое-что из услышанного умная Ольга Зейналова приберегла про запас, но шуму и без того было достаточно.

Моё интервью с начальницей приставов было менее актуальным, поэтому редакторша задвинула его на четвёртую полосу, тем более я не смог раскрутить упрямую Дзачоеву на фото. Без картинки текст смотрелся подслеповато.

- Твоя барышня в погонах наверняка из «штрафников» и не хочет светиться, - заключил циничный Андрюха. - Любому барану ясно: добровольно в нашу депрессивную дыру никто не едет. Прокурор – алкаш, замначальника полиции – разжалованный полковник... И если хорошо пошарить в послужном списке твоей брюнетки, там тоже висит какая-нибудь конская бяка.

По-своему экономист Андрюха был прав, но внезапно я понял, что мне не нужен компромат на Гюдальше. Мне нужна она сама.

После развода с Ламбадой я пережил несколько случайных интрижек, а последней моей пассией была Вика Нестерова. С нею нас полгода связывали путано-любовные отношения. На день знакомства эта мрачноватая стройная девушка с русым хвостом работала специалистом городского управления архитектуры и ждала перевода в администрацию соседнего города. Что-то там по части строительства, вроде повышения.

Вика считала себя знатоком импрессионизма, обожала Эль Греко и Клода Мане, в студенчестве год жила во Франции, но от секса по-французски отказывалась наотрез. Она и русский-то терпела как неизбежность.

Мы более-менее регулярно встречались месяца четыре, пока Вика не объявила, что хлебное место в соседнем городе вечно пустовать не будет. Жильё придётся снимать за свой счёт, нарабатывать бонусные баллы и вкалывать на износ, пока тамошний муниципалитет сподобится помочь с квартирой молодому и подающему надежды специалисту. Меня Вика с собой не приглашала. Дескать, самой бы где-то разместиться. Спросила только, как часто я смогу к ней приезжать? Если вообще смогу.

До соседнего городишки было шестьдесят два километра или около часа езды. Этот недостаток не бросался в глаза при проживании в одном населённом пункте с подругой, но резко ослаблял мой рейтинг в случае Викиного отъезда. Короче, Вика не слишком уверенно пообещала поискать мне какую-нибудь подходящую вакансию в новом городе, если я надумаю переехать к ней. Несколько раз я навещал Вику Нестерову по уик-эндам, приезжал «потрогать сиси у Викуси». Она экономно снимала хрущёвскую «однушку», изредка листала альбом импрессиониста Эль Греко и жарила мне курицу. В виде большого одолжения снисходила до молчаливого и пресного занятия любовью. Спохватывалась, что ещё не «поспрашивала» насчёт вакансий для меня.

Один-единственный раз Вика сама приехала ко мне в гости на 23 февраля, вручила синий китайский джемпер и разнылась, как её укачало в междугороднем автобусе. Она заявила, что истинный мужчина должен сам лететь к даме в другой город, а не наоборот. Обратно я отвёз её сам, затем мы только созванивались, а перед Восьмым марта Вика Нестерова ловко спровоцировала меня на телефонный скандальчик. Надежда и опора строительной индустрии намекнула, что без фееричной и дорогостоящей программы женского праздника мне здесь не рады. Предполагаемый поход в средненькое кафе и ювелирное изделие не от «Тиффани» на полноценную программу не тянут. Я в сердцах ответил меркантильной Вике что-то резкое и общение заморозилось.

***

Сегодня я опять висел на проводе ОССП. Выдоил из Дзачоевой информацию, что их отдел занял первое место на внутриведомственной спартакиаде по настольному теннису. Расправившись с теннисистами, я выразил готовность устами Гюдальше огласить последние изменения в гражданском и процессуальном законодательстве. Затем кто-то из судебных приставов победил в конкурсе многодетных семей…

В некогда недоступный и скрытный отдел я проторил не тропу, а целое  шестиполосное шоссе. Секретарша в приёмной снисходительно махала мне, не отвлекаясь от полировки ногтей. Кофе заранее бурлил и пыжился в прозрачном пластмассовом кувшине «BOSH», на столике красовались вазочки со сластями.

Трижды я намекал Дзачоевой на ресторан и как минимум дважды – на совместный заплыв в «Колумбине», хоть и понимал, что шансы нищего газетчика ничтожны. В ответ Гюдальше Гамидовна загадочно улыбалась, сверкала губами и коленками из-за письменного стола… но не прогоняла. Под кофе с адыгейским сыром мы бурно обсуждали Керуака, Заратустру и последний городской футбольный матч.

Коллеги видели, что меня заносит. Сначала не выдержал старый ответсек Громов.

- Дорогой, хватит приставов пиарить! В каждый номер их пихаешь.

Затем и шефиня не утерпела:

- Алеутов, у нас общественно-политическая газета, а не вестник министерства юстиции! Где коммуналка, где репортажи? Где городская Дума, наконец? Все старые темы забросил!

Обратный телефон Дзачоевой, оканчивающийся на 022, я уже помнил наизусть. Мы созванивались ежедневно. Когда Гюдальше по привычке набрала меня, я осторожно и вежливо попросил повременить с новостями от судебных приставов-исполнителей. Давайте через недельку?

- А мы за неполную неделю вышли в областные лидеры по сотрудничеству со СМИ, - обескураженно сказала в трубке Гюдальше Гамидовна. – Все отделы обскакали, даже центральный! В пример ставят. Ну ладно. Не хотите про жизнь отдела, тогда напишите про мою бабушку? Она труженица тыла, ей девяносто лет. Медали имеет. В ясной памяти и трезвом уме, дай ей Аллах здоровья. Со мной живёт. Устроить вам встречу?

- Бабушка годится! - я показал насупленному Каретному язык. Героическая бабушка с медалями – это вам не унылый судебный пристав. – Пойдёт в рубрику «Они ковали победу» или «Горнило войны». Раз она здорова и бодра, с удовольствием опишу её биографию.

- В шесть вечера ждите меня у отдела, вместе пойдём, - повеселела Дзачоева.

- Вот жук! – с непонятной интонацией сказал Андрюха, сообразив, с кем я говорю. – Мотай пахать в пресс-службу к Дзачоевой, если свет на ней клином сошёлся!

На улице скучал пасмурный вечерок. Грязный снег жевал прохожим подошвы, по углам домов лениво сочились ручьи. Остановив машину перед зданием отдела судебных приставов, я закурил.

Сегодня специально для заслуженной бабушки я приоделся в приличный кремовый пиджак, сохранившийся с телевизионных времён, расчесал шевелюру и восседал за рулём глянцево-чёрного «Прадо». В CD-проигрывателе обитого кожей салона играл Джо Дассен. Все женщины тащатся от Джо Дассена. Заодно я спешно убирал улики настоящего хозяина – этот «Прадо» не мой, взял на время у Серёги.

Выпорхнув из гудящих железных дверей, Гюдальше прозвенела каблуками по бетонному пандусу. На ней развевалось длинное чёрное кашемировое пальто - насколько я понял, «Pinko». Я непроизвольно одёрнул пиджачок, но преобразиться в достойного спутника для преуспевающей женщины не получилось. В разрезе кашемирового пальто попеременно мелькали солнечные колготки Гюдальше. На шею наброшен белый шарфик, на плече сумочка размером со школьный пенал. Головного убора нет. Мелкая морось задрожала на высоком зачёсе идеально уложенных волос.

Выскочив, я галантно отворил дверцу даме. На фоне дорогого салона Гюдальше смотрелась просто ослепительно. В этот момент из-за серой мартовской пелены над городом символично выглянул золотой луч и где-то на радостях чирикнула птаха.

- Про такую погоду мой Бинтик когда-то сказал: «Птички пинчат и снежинки сверчат!» - вспомнил я. – То бишь, птички поют и снежинки сверкают.

- Именно - «пинчат и сверчат»! - восхитилась начальница приставов. – Кстати, у вас солидная, брутальная машина, Александр.

- Куда едем? Командуйте, - я сел за руль, но трогаться не спешил, наслаждаясь урчанием мощного мотора, Дассеном и полными ногами соседки. – Вечерний вояж с «Вечерним вояжем»! Может, как я и обещал - круг почёта по городу, теми тропами, куда не ходят туристы? Так и быть, могилку убиенного Жоры Дагалая на ночь глядя беспокоить не будем.

- Ой, давайте в другой раз? А пока девятый микрорайон, улица Пологая, - подсказала Дзачоева яркими карамельными губами.

- Ещё один парадокс нашего городишки. Есть третий, девятый и одиннадцатый микрорайоны, остальных нет и никогда не было.

Я тронул громадный брутальный «Прадо» и мы свернули под арку, словно близкие знакомые. Жаль, сиденья в чёрном монстре отстоят далеко друг от друга, иначе я бы ощутил тёплое плечо женщины.

- Может, по дороге расскажете о вашей бабушке, введёте в курс? А я уже начну выстраивать композицию материала.

- Да конечно, я могу часами о ней говорить! 

Покачивая под пальто ладными ногами, Гюдальше очень интересно поведала, что родилась Ихтобар Ураповна в адыгейском городке Тахтамукай, их было одиннадцать детей, во время войны семью эвакуировали в Красноярск, где будущая прабабушка работала на заводе, переброшенном в тыл из Ленинградской области. Чтобы пополнить скудный паёк, бабушка с соседями вырубала изо льда на озере вмёрзшую рыбу, била кедровые шишки и даже пробовала жарить муку на машинном масле, потому что лендлизовское машинное масло было натуральным, на основе рапса.

Начальница судебных приставов обладала недюжинным талантом рассказчицы, изредка вставляя адыгейские словечки. Я любовался её сверкающими солнечными коленками, смеющимися губами и с удовольствием слушал историю неизвестной мне Ихтобар Ураповны.

Кончилось всё крахом. В самом разгаре повествования, на повороте с кольца к Девятому микрорайону я лихо притопил газ, бортовой процессор «Прадо» внезапно включил тревожную цветомузыку и тачка позорно заглохла.

- Мать… - сказал я. – Навояжились.

Внедорожник по инерции прокатился к обочине и встал. Гюдальше вопросительно смотрела на меня. Я смотрел в дурацкое светодиодное табло и испытывал страстное желание ахнуть в него кулаком. Вот за что я ненавижу навороченные японские штучки. Где мой «Зверр», испытанный огнём, водой и водкой? Зачем я бросил старушку «Калину» ради импортных понтов?

Пауза затягивалась. Две тонны пафосного стекла, резины и металла упорно не желали заводиться и писали на консоли всякую хрень на английском языке. Я набрал Серёгу – там включился автоответчик. Что за невезение?

- Я сломала вашу машину, Александр? – участливо спросила Гюдальше. – Ваш джип явно не рассчитан на перевозку толстых судебно-исполнительных задниц.

- Скорее я поверю, что японец в вас влюбился… Но придётся нам остаток пути пройтись пешком, не обессудьте, - я вздохнул. – С учётом грязи и сырости готов доставить вас до подъезда на руках. 

- Тогда мне придётся лечить вас от грыжи. Не надо жертв, мы почти приехали, - Гюдальше указала на крайний подъезд шестнадцатиэтажки, облицованной плиткой под гранит. - Наш дом. Я же предупреждала, что близко живу… Александр Вячеславович. Может, вызвать эвакуатор?

- Это не моя машина, Гюдальше Гамидовна, - я всегда говорю правду, особенно когда другого выхода нет. – Не стоит волноваться, скину СМС хозяину, он приедет и заберёт.

- Не ваша? А чья?

- Одолжил у своего единокровного брата. Серёга работает вахтами на Севере, разжился в тундре нефтяным баблом, прикупил себе танк. Тоже мне танк! Моя «Калина» в тысячу раз надёжнее! Знал бы – в жизни бы не сел на эту японскую дрянь!

- Зачем же вы его одалживали? – Гюдальше выплеснула из дверцы свои волшебные ноги. - Думали, главный пристав боится отечественных автомашин?

- За рулём «Прадо» я мог бы произвести на вас сногсшибательное впечатление... почему вы улыбаетесь?

- Саша, вы гений! Я уже под впечатлением!

Закрыв центральный замок, я скинул братцу ругательное СМС. Пусть сам  колупается со своим глянцевым электронным дерьмом, у него есть запасные ключи. Дзачоева хохотала всю дорогу, пока лифт поднимался на седьмой этаж.

За лестничными окнами хмурилось седое небо, из подъезда, залитого флюоресцентными лампами, казалось, что снаружи уже глубокий вечер. На седьмом этаже Гюдальше вставила в скважину квартиры 160 нужный ключ из связки. Гранатовый камушек на её безымянном пальце походил на капельку крови.

Дверь отворилась. Гюдальше пропустила меня вперёд, и я переступил порог. В квартире было темно. Видимо, шторы в комнатах завешаны. Только вспыхнуло зеркало, на которое упали бледные лучи из подъезда за нашими спинами. Я бестолково затоптался на кристально чистом линолеуме, стыдясь грязных следов.

- Ихтобар Ураповна спит? – шёпотом спросил я.

Дзачоева включила свет в прихожей – развесистое бра из пяти лампочек. Прихожая просторная. Тумбочка под обувь, раздвижной шкаф-купе, вешалка, зеркало в полстены. Начальница приставов щёлкнула замком, запирая дверь, обернулась и прислонилась к ней затылком. Искры мороси серебрились в чёрных волосах. Сумочка-пенал медленно поехала с плеча вдоль руки. Черешневые глаза смотрели вызывающе и немного грустно.

Гюдальше стянула перчатку.

- Сейчас я тоже насмешу тебя, Саша. Обманули дурака на четыре кулака! Моя прабабушка Ихтобар Ураповна живёт-поживает в городке Тахтамукай республики Адыгея. Сын доучивается в Краснодаре… Короче, в данный момент я здесь одна. Тебе смешно?

- Смеюсь, - сказал я, чувствуя как всполошно ёкает сердце. – Уха-ха.

В квартире было пусто и тихо. Женщина бросила на тумбочку перчатки и сумочку, расстегнула длиннополое пальто, освобождая парашютную грудь в мундире пристава.

Пальто от «Pinko» тоже полетело на тумбочку. Гюдальше шагнула ко мне вплотную – черешневые глаза в пол-лица, пухлые румяные щёки и горящие губы.

- Ну и что ты медлишь? Я полагала газетчиков смелее, - Гюдальше обхватила меня за шею и нашла мои губы суровым жгучим ртом. – Твоя взяла. Да, я хочу тебя, надоедливый корреспондент Алеутов-Егоркин. 

***

Квартира у Гюдальше была стандартная, двухкомнатная, но хорошо спланированная. Добротная мебель, шкафы-купе, гардины, домашний кинотеатр. Всё чисто, однако чувствовалось, что хозяйка большую часть времени проводит на работе. Поддерживает умеренный порядок – и не более. Никаких салфеточек, вазочек, плюшевых игрушек, рукоделья.

- Живу одна, зато сама умею розетки менять, - бессвязно бормотала из моей охапки Гюдальше по пути в спальню. – В ванную вызываю сантехника, гардины прикручивал «муж на час». Сын Идрис остался в Краснодаре оканчивать восьмой класс. Было бы глупо менять школу в конце учебного года. Временно живёт там у своего отца - моего бывшего… Ты мою «Тойоту» не видел. В багажнике лежат одиннадцать непарных туфель, немытая шашлычница, сломанный насос и бутылка растительного масла «Идеал». Кто-то сказал, что его можно доливать в мотор. Бабушка Ихтобар в войну жарила лепёшки на машинном масле, а мы, внуки, ездим на кулинарном. Это нормально?

Я подумал, что роман начальницы отдела судебных приставов с корреспондентом газеты тоже не совсем нормален. Смахивает на мезальянс. В спальне Гюдальше с усилием выпростала бёдра из тесной форменной юбки и осталась в сексуальных колготках и белой рубашке с погонами. Её педикюр был пронзительно-алым, а средние ноготки выкрашены в матово-молочный цвет и украшены стразами.

- Твоё желание исполнилось. Можешь посмотреть на толстые ноги в натуральную величину. Мои ноги называли сексапильными, крутыми, соблазнительными. Тумбообразными - тоже. Но ты первый назвал их женственными и заслуживаешь приз.

Стены спальни переливались сиренево-розовыми обоями, на окне тяжёлыми складками колыхался изящный ламбрекен. Я хотел поскорее привлечь к себе женщину, однако она вильнула крупным телом, отскочила на шажок и показала язык.

- Договоримся на берегу, товарищ журналист. Я тебе симпатизирую, ты мне нравишься. Но наши отношения не выйдут дальше постели, и спать сегодня я буду одна. В десять ноль-ноль ты отправишься к себе домой.   

Что можно попросить у мужчины, стоя перед ним без юбки на расстоянии вытянутой руки и обдавая теплом бёдер, затянутых в солнечный капрон? Да что угодно можно попросить! Плохо соображая, я лишь хрюкнул в знак согласия, сел на краешек постели, обнял Гюдальше за скользящие ягодицы. Прижался лицом к низу её живота, вдыхая терпкие флюиды истомлённого женского тела.

На меня напахнуло сырым весенним лесом, парной баней, разогретой перечной мятой. Модельные трусики под колготками казались замшевыми. Гюдальше судорожно задышала, попыталась отбиться.

- Ай, возбуждаюсь! У меня сейчас гуси-лебеди полетят. Наверное, я ужасно пахну? Весь день в колготках…

- Ты ужасно пахнешь … красивой женщиной, - согласился я, целуя Гюдальше в любезно предоставленные сокровенные участки.

Застонав, она уронила меня на спину, принялась ответно целовать, куда попало.

- Хватит! Сашка, хватит! Я сейчас лопну. Почему всё ещё не голый? Я сегодня за старшую. Чур, я сверху! Кто «за»? Кто «против»? Единогласно!

Мы покатились по кровати. Трусики просвечивали под колготками женщины, словно на ягодицы натянули радужный павлиний глаз. Я ловил и мял бёдра, заполняющие всю спальню. Колготки Гюдальше были новыми, тугими и не хотели сниматься. Наверное, зрелой женщине стоило немалого труда в них втиснуться, зато теперь её ноги блестели, хрустели и поскрипывали свежим снежком. Очень притягательный звук.

- Говорят, мужчины любят глазами, но сведения устарели, - не слишком разборчиво откровенничал я, пытаясь заполучить в руки как можно больше Гюдальше. – Хочу любить тебя на звук, на ощупь, на запах и на вкус… Ты эротично дышишь, ты идеально гладкая, твой капрон умопомрачительно шелестит, ты совершенно бессовестно пахнешь…

Гюдальше совсем расшалилась, кусалась, царапалась, тащила с меня одежду.

- Я и на вкус девочка-конфетка, сейчас ты меня попробуешь, - стращала она. – Берегись! Перехожу в наступление…

Мы привели неразостланную постель и друг друга в ужасный беспорядок. Следующие полчаса разнузданная начальница судебных приставов вытворяла что хотела. Легендарная Эммануэль – девственная монашка против рычащей Дзачоевой. Отродясь я не занимался любовью со столь активной партнёршей, да и пассивных было - по пальцам одной руки перечесть, если начистоту.

Потом мы отдыхали в обнимку, неторопливо лаская и изучая друг друга. Одеяло с подушкой валялись на полу. Гюдальше удовлетворённо урчала и щекотала мою щёку ресницами, а я не отрывался от её груди. Кончилось тем, что Гюдальше с видом собственницы снова взгромоздилась на меня, сжала за бока тяжёлыми мраморными ляжками.

- Хочу тебя протестировать. У любого человека есть склонность к садо или мазо. Или к тому и другому вместе. Не стоит стесняться ни того, ни другого.

Я неопределённо хмыкнул.

- У всех женщин, каких я знал, одна-единственная склонность: «благодари Бога, что вообще дала!» Какие тут садо-мазо? Это не американское кино. Наши дамы надевают чулки и шёлковое бельё лишь в кабак Восьмого марта - побухать, - а их сексуальный темперамент и фантазия затормозились на уровне таракана. Легла, ноги раздвинула – и отстаньте. Я не шлюха фокусы показывать.

Гюдальше согласно закивала. Я бережно очертил ей соски, они тут же набухли и округлились.

- Верно замечено, Саша. Я тоже не шлюха, я государственный советник юстиции третьего класса. Целый майор! Но бревном в юбке быть не хочу и не буду. Давай проверим, тест очень простой. Мы вместе помечтаем. Возбудишься ты или нет, если я … привяжу твои руки к кровати?…

Продолжая сидеть верхом, Гюдальше схватила мои руки и прижала над головой. Потом вставила мне колено между бёдер, вынуждая развести ноги в стороны.

- … и вдобавок привяжу за растянутые ноги, - ворковала она. – Потом затолкаю в рот кляп из своих колготок… Надену другую пару колготок и  взберусь на тебя, чтобы ты не мог в меня проникнуть, пока не сниму. Начну  вертеться, тереться и дразнить… Представляешь картину? Это сексуально?

Я уже без кляпа и привязывания был полон желания от напора Гюдальше, от её горячего требовательного тела и описаний похотливых сцен. Она хихикнула и выпустила мои руки.

- Видишь? Ты положительно реагируешь на ролевое «мазо». Представил, да? Теперь наоборот.

Гюдальше сцепила свои руки сзади, изогнулась и выпятила грудь.

- А если ты скрутил меня…

Упала на меня грудью лицом к лицу.

- …Запихал в рот кляп…

Гюдальше, дурачась, надула пухлые щёки и замычала, изображая кляп.

- Уложил меня носом в подушки, напал сзади и изнасиловал?!.. Это  сексуально или нет?

- Ты ещё спрашиваешь, развратница! – пробормотал я, пытаясь правильно подстроиться и войти в наседающую женщину.

Гюдальше хрипловато рассмеялась, великодушно нанизываясь на меня. Стремительно впилась мне в рот, агрессивно двигая тазобедренным суставом, откинулась назад, закусила губы и отвела со лба спутанные волосы.

- Всё, ни слова больше!... Улетаю…

И птички пинчали, и снежинки сверчали…

***

Укрывшись одеялом, мы дремали, пока Гюдальше сонно не пробормотала:

- Пошли под душ, и покормлю тебя чем-нибудь. Что будешь делать, если я в тебя втрескаюсь, ты не думал?

Гюдальше утопила мою голову в обнажённом парашютном бюсте и взъерошила макушку.

- Поздно думать. Я в тебя уже втрескалась.

- Только что?

- Хм… А когда же? – Гюдальше переложила меня на свой локоть и приняла глубокомысленный вид. – Тебя привлекли мои толстые ноги. Когда ты стоял над моей грудью и делал вид, будто читаешь текст, я мысленно просила, чтоб ты меня поцеловал. Не поцеловал! Я уже вспотела и открылась, а ты – ноль эмоций. Кофе пьёт, комплименты говорит и помалкивает. Если бы не прокатило с придуманной бабушкой…

Гюдальше расхохоталась, как пират Бармалей после удачного абордажа.

- Обручального кольца у тебя нет. Кроме шуток, ты живёшь, спишь с кем-то? Убей - не поверю, что до сих пор к рукам не прибрали.

- Разведён несколько лет назад, а моя крайняя дама сердца собирается замуж, - я вспомнил полугодовой нудноватый роман с Викой. – Сказала, что двадцать восемь лет, детородный возраст не вечен, надо решаться…

- Умница она… была, - Гюдальше немного помолчала. – То-то думаю, тебя прорвало про женский темперамент. Нормальной женщины не видел, бедняжка.

Голая, она грузно села в постели, подобрала колени, обвила их руками и уставилась в окно с ламбрекеном.

– Хочешь правду? У меня было довольно много мужчин, но теперь… теперь я всё чаще думаю купить себе вибратор. Молчаливый и надёжный прибор, которым можно от души драть себя ночами и не париться за сохранение служебной тайны. Я служила в Краснодарском крае и спуталась не с тем мужиком. Ему не я была нужна, а судебные документы из компьютера. Так подставил, сука, чуть из органов не вылетела! Братья с бывшим мужем еле отмазали. Больше я никому не верю.

Я поднялся и сел рядом.

- Считай, мы собратья по несчастью. Помнишь, ты узнала, как меня уволили с телевидения? Это только часть истории. Руководству меня сдала жена Ламбада. Она тогда работала на студии вместе со мной – техником-монтажёром. Её пугнули, что уволят нас обоих. Ламбада сдуру призналась во всём, даже в том, чего не было. Что я брал для своих роликов служебные записи, пользовался оперативной конфиденциальной информацией и использовал штатную видеокамеру в личных целях.

- Это была правда?

- Что-то правда, что-то нет. Дело давнее. В итоге Ламбаду оставили, а меня приютила Тамара Каух – главред «Вечернего вояжа». 

- Удружила тебе законная! Вы из-за этого развелись?

- Отнюдь. Людку-Ламбаду можно понять, со всякой матерью бывает. Она испугалась прессинга, боялась увольнения, переживала за Бинтика. А я как раз ушёл в запой на месяц, со мной было трудно разговаривать.

- Из-за чего же тогда развод?

- Гюдальше, ты когда-нибудь играла в джангл?

- Башня из плоских фишек, которую надо разбирать и не уронить?

- Точно. Вот, для наглядности я тоже представляю семейную жизнь как партию в джангл. Когда люди женятся, перед ними выстраивается воображаемая башня из кубиков. Крепкая и почти нерушимая. Кубики – это телесная близость, любовь, общие интересы, нежные чувства, совместный быт.

- Я уловила твою мысль, Саша. После свадьбы молодые начинают эту башню достраивать или наоборот разбирать?

- Скорее, разбирать. Каждый день на протяжении лет супруги медленно тащат оттуда по кирпичику. Или по два. Семейный скандал – минус кирпичик. Сексуальная неудовлетворённость – минус кирпичик…. Башня со временем начинает шататься, но ещё дюжит.

- Всё зависит от того, кто вынет последний кирпич и обрушит конструкцию? – тихо догадалась Гюдальше.

- Наша с Ламбадой башня не упала. Я решил не доводить ситуацию до рокового кирпича. Мы сохранили некое подобие дружеских отношений и у меня есть свидания с Бинтиком.

- Чем занимается твоя Ламбада?

- После моего увольнения на телевидении она проработала недолго. Подалась в косметологи, открыла кабинет. Ей нравится. Даёшь малый бизнес! Регулярно ездит с Бинтиком и новым мужем по Таиландам, в общем, всё у них нормально и сын в порядке. А моё единственное достоинство в том, что я не заслан к начальнику приставов с целью диверсии?

Гюдальше не приняла шутки.

- Нет, - серьёзно сказала она. – Достоинство в том, что ты мне ужасно нравишься. Пошли мыться, Саша.

Встав под тёплый душ, мы с Гюдальше делали всё что угодно, только не мылись.

- Насчёт ужина у меня не разъешься, - Гюдальше беззаботно растирала пену по моему животу и гораздо ниже. – Чем восстанавливать мужские силы? Я же снова худеть затевала. Есть яйца, йогурты, бананы и овсянка. Не плачь, изобразим что-нибудь. В крайнем случае пиццу закажем.

Я тут же выдал экспромт:

- Моя непоседа, мой свет серебристый,

Кленовая ветка в раскрытом окне,

Мой самый чудесный и женственный пристав,

Сиди не на йогуртах. Лучше на мне!

Гюдальше засмеялась – светло и звонко. В облаке брызг и горячего пара она походила на женщину-валькирию. Не хватало меча и доспехов. Мокрые чёрные волосы облепили голову в форме шлема. На фоне мощного таза талия смотрелась весьма изящно. Грудь бальзаковской женщины не потеряла крепких очертаний. Главный бич всех полных дам старше тридцати – целлюлит, - тоже пока не коснулся монолитных бёдер начальницы судебных приставов. Возле ключицы и на левой стороне живота сидят очаровательные родинки.

- Ты даже в спальне так внимательно меня не разглядывал, - Гюдальше вдруг  смутилась, укрыла себя охапкой белоснежной пены. – Не верится, что всё это богатство само в руки пришло?

- Ты жемчужинка, Гюдальше, - искренне сказал я и обнял её вместе с пеной.

- Кое-что от прежней девочки осталось, - с усмешкой кивнула женщина. – Разрешаю звать меня Галей, если удобнее.

- Брось! Гюдальше - царское имя! Обожаю редкие и непонятные имена.

- Мама в детстве звала меня «непоседа, поскакушка», но с ласкательным оттенком… Да уж, поскакушка! Та ещё баржа выросла… Братья считали меня ненормальной. Я лазала по скалам и пела в школьной рок-группе.

Черешневые глаза Гюдальше вспыхнули, она притиснулась вплотную. Распаренное скользкое тело было везде, его хотелось сжимать и гладить. У нас не имелось другого выхода, кроме как немедленно заняться любовью в душевой кабине, хоть она и была не просторнее двустворчатого кухонного шкафа.

После ванной румяная Гюдальше облачилась в обтягивающую канареечную тунику до половины бёдер и чёрные просвечивающие лосины выше щиколоток. По полным ногам на лосинах кружили бабочки из люрекса. В таких тесных сверкающих штанишках школьницы бегают на свидания, однако и на взрослой массивной даме подобные вещички смотрятся – пальчики оближешь. Я снова отметил, что фигура у начальницы приставов осаниста и пропорционально сложена, поэтому некоторый избыток груди, талии и бёдер не превращает её в неуклюжую квашню. Крепкий ладный силуэт с арбузными дольками полноты, превосходные ягодицы и ноги.

Гюдальше выдала мне обширное новое полотенце, взяла из сумочки телефон.

- Ходи в полотенце, без одежды, - велела она приказным и капризным тоном. – Алло? Здравствуйте, нам две пиццы, пожалуйста… - прикрыла трубку ладошкой: - Какую хочешь? А пить что? В доме один зелёный чай. Спиртное мне нельзя, я сижу на антидепрессантах.

Мы заказали пиццу с ветчиной и помидорами для меня и с морепродуктами для Гюдальше, плюс колу и безалкогольное пиво.

- Саша, почему безалкогольное? Ты совсем не пьёшь?

- В беспечную бытность на городском телевидении я был страшным запойным алкашом, - сознался я. – Сейчас этот недуг политкорректно называют «проблемами с алкоголем», но у меня всё было в сто раз хуже.

- Ты справился, бросил?

- Зашился для начала. И мне, сам того не зная, помог сын Бинтик. После развода я стал гораздо чаще с ним возиться. Бинтик не любил похмельного отца. С тех пор я не беру в рот ни капли.

- Золото, а не мужик! Никому не отдам.

Заказанную пиццу доставили быстро, из кафешки в соседнем доме.

- Прощай фигура и диетический режим, - Гюдальше разломила хрустящую корочку, выстланную креветками и зеленью. – Я по жизни нерадивая хозяйка. Привыкла пончики на бегу покупать, разжирела как свинья. Как-нибудь соберусь с духом и побалую нас джормэ - копчёными бараньими колбасками. Или курдюк с чесноком отварю. Кто его умел печь – это прабабушка Ихтобар Ураповна… О-хо-хо! Ленивая я внучка, к делу непригодная.

Обещание «когда-нибудь» радовало. Оно укрепляло мои позиции и надежды на продолжение отношений с самым удивительным начальником судебных приставов, которого я когда-либо видел.

Я с сожалением показал Гюдальше на часы.

- Времени без пятнадцати десять. Боюсь, мой лимит вышел.

- Гулять так гулять, - сказала Гюдальше с полным ртом. - Планы переменились. Спи у меня.

Прямо среди кухни я хотел исполнить дикую победную пляску, но в моём телефоне спикало СМС от брата Серёги.

- Кто там? – ревниво осведомилась Гюдальше, отходя к раковине.

Открыв текст, я прочёл: «Забрал тачку. Была трабла с электронным впрыском, иногда бывает из-за плохой солярки. Облом, извини. Надеюсь, она тебе всё-таки дала?»

- Ерунда, журналистские заморочки, - усмехнувшись, я переключил трубку на бесшумный режим. Из озорства навёл камеру телефона на Гюдальше и сфотографировал государственного советника юстиции третьего класса – полуобнажённую, в эротичных лосинах, застигнутую врасплох.

Чмок! – подала голос кнопка затвора.

- Теперь у меня всё-таки есть твоё фото! – похвастался я.

Я хотел добавить, что мечтаю сфотографировать Гюдальше во всех сексуальных нарядах, которые найдутся в её гардеробе, но Дзачоева вдруг переменилась в лице.

- Вот этого не надо, Алеутов! Удали! Удали мою фотку сию же минуту! – она  прикрылась руками и даже попыталась вырвать телефон.

- Да ты что? – опешил я, не ожидая такого наскока. – Вот, вот… видишь?  Удаляю. Успокойся.

Гюдальше опомнилась. Вернулась в спальню, накинула халат поверх блузки и лосин. Карамельные губы нервно тряслись в кривой извиняющейся улыбке.

- Прости, не хотела пугать. Решим раз и навсегда, Саша: ты фотографируешь меня только одетой и с моего разрешения? Никто не может гарантировать, что мои полуголые фотки не попадут нехорошим людям. Выложат доброжелатели в интернет или ещё чего похуже…

Передо мной забрезжила догадка.

- Тебя уже шантажировал кто-то из любовников? – спросил я в лоб.

Зря я спросил так грубо. Грозная начальница сникла, отвернулась, села за стол и заплакала.

– Что ты можешь вообще знать о коррупции? – сказала она глухо. – Ты не работал в правоохранительных органах Кубани.

Где ты раньше была, Гюдальше? Почему мы не встретились? Кто пугал тебя опубликованием интимной съёмки? Я обнял Гюдальше и стал баюкать.

- Наверное, ты меня возненавидишь, - сказала Дзачоева. – Когда-нибудь я обо всём расскажу. Сегодня уже сил нет. Ты не похож на журналиста, Саша… То есть не похож на тех журналистов, с которыми я сталкивалась. Когда в краснодарском управлении пошла свистопляска, меня тошнило при слове «корреспондент». Меня на куски рвали! Подстерегали в подъезде с камерой, чуть в постель с микрофоном не лезли. «Добрый день, это телеканал «Прямая речь», будьте добры комментарий?...» Я меняла места жительства и номера телефонов, потом поехала в почётное изгнание.

Дзачоева сокрушённо развела полными руками.

- А на тебя нет никакого компромата, не считая старых роликов в Ю-тьюбе. В социальных сетях не сидишь, в кабаках не гуляешь, даже Правила дорожного движения ни разу не нарушил. Это просто неприлично в современном обществе. У тебя репутация честного малого, слегка не от мира сего, но без фиги в кармане.

Я обнял её влажные сливочные плечи и продекламировал второй пришедший на ум стишок:

   - Баю-баю, Гюдальше!

   Спи, цветок в моей душе.

   Утром луч тебя разбудит

   Через щёлку в шалаше…

Гюдальше бледно улыбнулась.

- Только что сочинил? – она положила голову мне на грудь. – Мне никогда не посвящали стихов… Очень мило.

И мы стали долго-долго целоваться.

- Шалаша не обещаю, но кровать нас ждёт, - Гюдальше убрала остатки пиццы в холодильник. – Немедленно спать и хотеть друг друга даже во сне.

Спать мы укладывались без комплексов и застенчивости, будто делали это каждый вечер на протяжении двадцати лет. Гюдальше вообще была далека от недомолвок и ложной скромности. Во время секса она открыто объявляла, чего именно хочет в данную минуту, и каким образом желает это получить. Пышная обнажённая подруга уютно утонула в постели, будто матушка-гусыня, повозилась у меня под боком и быстро уснула, прошептав: «спокойной ночи, солнышко моё». Я поставил будильник на семь и последовал её примеру.

Когда я проснулся от пищания утренней симфонии, Гюдальше лежала на животе, разглядывала меня и забавно болтала полными ножками. Шторы цедили в спальню серенький мартовский рассвет.

- Луча в щёлке шалаша сегодня нет, пасмурно. И всё равно доброе утро, Саша.

Гюдальше сгребла меня рукой поближе и открыла страшную тайну:

- Иногда ты храпишь, но мне понравилось с тобой спать. Это очень важно.

- Значит, я набрал проходной балл, - резюмировал я, прикрывая зевок. -  Надеюсь, я не украл у тебя одеяло?

- Нет, оно широкое. Обоим хватило. Я просыпалась ночью и лежала калачиком у тебя под мышкой, а ты обнимал меня во сне, - радостно поделилась Гюдальше. – Мне было очень спокойно и тепло. А ещё ты небритая колючка. Хочешь, бритву тебе куплю?

- До девяти время есть, заеду домой и поскоблюсь.

- Как француз в анекдоте? Настоящий мужчина утром встаёт, завтракает и едет домой? Ну-ка, давай проверим, набрался ли ты сил дойти до дома?

В итоге начальница судебных приставов сегодня впервые опоздала на работу к восьми часам. Когда мы угорело выскочили из подъезда, было десять минут девятого.

- Извини, Саша, в следующий раз я сама тебя наберу, - сказала на прощание Дзачоева. – Всё было потрясающе, но мне нужно побыть одной. Устроим перерыв, день или два. Хорошо?

- Хорошо, милая. Повезло мне с тобой.

Длиннополое пальто Гюдальше хлопало как парус корвета под юго-западным муссоном. Я думал, что мне не просто повезло. Целый грузовик с золотом партии перевернулся в моём дворе. И это золото ходит в чёрном мундире с высоким начёсом на голове.

***

Доскочил на автобусе до дома, наскоро побрился, сменил рубашку и носки. В стакане возле зеркала увидел Викулину зубную щётку. Остановился. Вынул щётку за рубчатую фигурную ручку, повертел. Она пахла пластмассой и засохшей пастой.

В последнем разговоре я что-то съязвил в ответ Вике, она с готовностью обиделась. Перечислила, сколько мужчин в новом городе претендует на её руку и сердце, и хочет потрогать сиси Викуси. И добавила, что вакансия спутника её жизни - с ограниченным сроком действия.

- Не будем впустую проговаривать деньги на телефоне, - с притворным отчаянием воскликнула архитекторша-импрессионистка. – Мне скоро тридцать лет. Я хочу семью, квартиру и детей. Мне достаточно набрать один номер и сказать: «принимаю предложение, согласна выйти за тебя», - и у меня появятся семья, квартира, дети... 

Мужчинам, окружающим Вику в новом городе, я проигрывал всухую. Я не обладал достаточным временем, дабы мотаться туда-сюда, и не желал расставаться с квартирой «здесь», чтобы приобрести квартиру «там». Впрягать шею в ипотеку я тем более не желал: на мне висели алименты. И равно я не спешил расталкивать плечами претендентов на Викины руку и сердце.

Я едко напомнил: Вика сорвалась в чужой город вовсе не ради семьи и детей, а ради муниципальной строительной карьеры. Поклонница Эль Греко прохладно указала, что «воскресный партнёр», живущий за шестьдесят два километра, не поможет ей ни с семьёй, ни с карьерой. Подразумевалось, что я, жмот этакий, даже не предложил ей платить за съёмную «хрущёвку» пополам.

Сюжет завис на полуслове. Восьмого марта Викуля не взяла трубку, а вечером выплюнула СМС-ку: «Спасибо за цветы и ресторан, которых не было. Я выхожу замуж». Сейчас у меня, кажется, появилась женщина, которой Вика в подмётки не годится. Бросив зубную щётку Вики Нестеровой в мусорный мешок, я запер дверь и поехал в «Вечерний вояж».

***

Сидя за рабочим компьютером, я думал о Гюдальше, которая не в соседнем городе, а всего лишь в трёх кварталах от редакции. Наверное, по давней привычке её прекрасные толстые коленки плотно стиснуты под столом, а ноги с милой неуклюжестью расставлены носочками внутрь, и всё это изобилие сладко обтянуто колготками… Сам себе не верю. Я провёл ночь с начальницей отдела судебных приставов Гюдальше Гамидовной Дзачоевой? На меня клюнула такая бесподобная женщина?

Шефиня сграбастала меня, расслабленного, за шиворот и отправила сокращать и править какой-то совершенно бездарный материал об арбитражной тяжбе между городскими службами и энергосетевым хозяйством. Господи, кому это надо?

К обеду в кабинет заглянул ответсек Громов.

- Зейналову никто не видел? Пора бы уж ей вернуться.

- Я её набирал, - сказал Андрюха Каретный. – Не абонент.

- Странно всё это. Где она носится?

Мой телефон на столе манил и притягивал. Хотелось набрать номер Дзачоевой, но я крепился. Гюдальше запросила антракт, чтобы собраться с мыслями, стоит ли ей мешать? А здорово было бы выстроить с нею башню из кубиков? Купаться в «Колумбине», есть пиццу и вдыхать ночью молочный запах женского тела?... Почему я вчера не сказал Гюдальше, что люблю её? Вот чудак.

Со звонками она просила обождать. Её фотографии у меня опять нет. Может, послать Гюдальше СМС, что люблю, помню и скучаю? Глупости, конечно, сын Бинтик и то серьёзнее меня, взрослого остолопа. Уехавшую Вику Нестерову я в своё время тоже бомбардировал рифмованными СМС-ками. В сущности, этим гнусным методом я и получил доступ к телу ведущего специалиста управления архитектуры. Когда я в настроении, могу сойти за умного и разухабистого парня. А чем ещё очаровывать дам разведённому корреспонденту, у которого после вычета алиментов, налогов, кредитного взноса и коммунальных услуг хватает денег только на бензин, пельмени и сигареты? Пока я не зашился от пьянства, остатки зарплаты уходили на три-четыре дня кромешной пьянки, и дальше я пил в долг.

Нестерова ошибочно приняла мои стихотворные сообщения за недюжинный талант, а их содержание – за тщательно замаскированную бурю чувств. В конце концов мы очутились в постели. Разве знал я тогда Гюдальше Дзачоеву? Начальница судебных приставов за вечер взорвала мои скудные понятия о женской сексуальности.

И тут, легка на помине, она позвонила сама – не Гюдальше, а Викуля Нестерова.

- Здравствуй, Саша, - холодно сказала она. – Целый месяц о тебе не слышала и прекрасно себя чувствую.

- Доброго здоровья, Вика.

- Сижу на работе, листаю вашу газетку «Вечерний вояж». Вижу, что журналист Алеутов всерьёз взялся за освещение жизни судебных приставов. Сплошная Г.Г.Дзачоева, куда ни плюнь!

- А почему ты на работе? Ты же хотела выйти замуж, по моим расчётам у тебя сейчас должен быть медовый месяц на Мальорке.

- Ты скотина, Сашка, но это мы проехали. Я звоню по другому поводу. Хочу кое на что открыть твои застланные похотью журналистские глазёнки. Проверь страницу ВКонтакте. Скинула тебе там пару любопытных ссылок.

- Проверю, Вика. Рад тебя слышать.

- Сашка-Сашка… Сразу поясняю: гражданка С., о которой там идёт речь, в последнее время тебе очень хорошо знакома. В Краснодаре твоя ненаглядная Гюдальше носила фамилию мужа, она была Сквознова. В этом вы с ней схожи: оба любите менять фамилии. И её там отлично помнят.

- Ха-ха-ха, вряд ли я увижу там что-то новое, Вика. Думала, я сейчас с сердечным приступом свалюсь? Я и сам могу раскопать компромат на кого угодно, но зачем? Будем реалистами – в нашей стране невозможно совмещать пост начальницы судебных приставов с институтом благородных девиц. 

- Алеутов, ты балбес и балбесом помрёшь. Знаешь, с каким фильмом ты у меня ассоциируешься?

- О! Мы играем в ассоциации? Ну, тогда «Пазманский дьявол»?

- Нет, «Перевал Дятлова». Прощай, дурачок.

Повесив трубку, я открыл ссылки, заботливо высланные Викой. Пробежался по диагонали. Это были публикации с краснодарского ресурса годичной давности. Судебного пристава госпожу С. уличили в служебных злоупотреблениях, халатности и прочих косяках. Похоже, Гюдальше Дзачоева-Сквознова попала в жернова операции «Оборотни в погонах». После публичной порки стрелочников обычно гонят в шею, а в прессе пишут хвалебный отчёт, но Гюдальше уцелела. Значит, у неё были надёжные покровители.

Краснодарский корреспондент старательно отрабатывал гонорар, сыпал устрашающими формулировками, однако если отбросить юридическую тарабарщину, на жареную сенсацию текст не тянул. Ни убийств, ни миллиардных взяток, сплошь должностные недочёты и прочая шелуха, которую можно нарыть в работе каждого второго пристава. Наша Алевтина Пилюшина и покруче финты откалывала. Напугали ежа голой жопой!

Фотографии были чуть интереснее. На любительских фото крупная полуобнажённая женщина в маске и чёрных чулках танцевала на банкетном столе. По её губам змеилась пьяная улыбка. Можно было попробовать вычислить источник фото, но я лишь покачал головой и удалил ссылки. Вика Нестерова решила напоследок сыграть в Пинкертона. На что она надеялась, архитекторша? Контрабандные фото молодой разгулявшейся Гюдальше почему-то совсем не вызвали у меня негатива и ревности. У нас на закрытых вечеринках городской управы ещё не такие аттракционы случаются.

Зато я помнил, как плакала вчера Гюдальше за кухонным столом.

От мыслей о Гюдальше и мстительной Вике меня грубо оторвал Андрюха Каретный. Ввалился в кабинет, зыркнул дикими глазами на меня, на Алёнку Тулину.

- Атас! Ольга Зейналова в больнице. Ударили по голове битой.

Новость стрелой облетела редакцию. Почти все наличные сотрудники набились в моего «Зверра» и «пятнашку» Данила Скальникова и отправились в первую городскую санчасть. Дизайнер Нина за каким-то чёртом набрала по дороге соков и яблок, и теперь не знала, что с ними делать: к Ольге никого не пускали.

Взяв у Нины по яблоку, мы грызли их и бестолково топтались под окнами. В нашем городе с журналистами бывало всякое: их выживали с работы, пакостили им по мелочи, отказывали в местах в детском саду. Моему «Зверру» как-то проткнули два колеса, Данилу Скальникову подбрасывали к дверям дохлую собаку… но никто ещё не бил журналистов бейсбольной битой по голове. Тем более молодую женщину.

Мы топтались до тех пор, пока знакомая медсестра Андрюхи Каретного в травматологии не шепнула, что состояние у корреспондентки «Вечернего вояжа» стабильное, а оперировать её будет Лачугин.

- Константиныч нормальный врач, - неловко утешил ответсек Громов. – Мою дочь после ДТП на ноги ставил. Пойдёмте, коллеги, я ему вечером сам позвоню.

Муж Ольги Гера хмуро курил рядом с нами в больничном дворе. По его словам, на Ольгу наткнулись в подворотне неподалёку от общежития, третий этаж которого целиком занимали гастарбайтеры с «Поли-компресса». Она лежала лицом в талый сугроб, у неё исчезла сумочка, телефон и все записи, в том числе диктофон, который она предусмотрительно прятала во внутреннем кармане куртки.

Мрачный Гера попрощался и уехал в садик за ребёнком: у них с Ольгой пятилетняя дочка. В «Вечерний вояж» мы вернулись в подавленном настроении. Беда с Ольгой могла бы выглядеть обычным уличным криминалом, если бы Зейналова не собирала продолжение материала о «Поли-компрессе». Слишком явное совпадение. Шефиня Тамара тут же созвала внеурочную планёрку.

- Похоже, наш друг Садковский открыл боевые действия. Объявляю флешмоб и тотальную мобилизацию. Пилотное сообщение о нападении на корреспондентку «Вечернего вояжа» уже лежит на сайте и собирает просмотры. Завтра сюда едет областное телевидение. Теперь давайте – кто чем богат?

- Мочить гада в полный рост! – пробурчал Каретный. – Валим весь компромат в общий котёл! Дадим Юре почесаться.

Отдав необходимые распоряжения, расписав задачи и установив контрольное время до завтрашнего полудня, Тамара отпустила всех, кроме меня.

- Алеутов, тебе как любителю судебных приставов будет особое поручение.

- Слушаю, Тамара Генриховна, - я в недоумении вернулся от дверей.

- Помнится, госпожа Дзачоева заявила, что изоляционный цех «Поли-компресса» опечатан?

- Так точно, я отдельно давал эту сноску Ольге.

Редакторша Тамара Каух посмотрела на меня сочувственно.

- Вынуждена тебя огорчить, Саша. Чёрта лысого. Теперь нам звонят и спрашивают, почему «Вечерний вояж» гонит пургу, уверяя, будто аварийный цех «Поли-компресса» опечатан, если он функционирует как прежде, только рабочие ходят туда через окно? Нам нужно знать – это добросовестное заблуждение твоей новенькой начальницы или…?

- Срань господня, это уже почище плясок на столе! – пробормотал я и побежал к «Зверру», прыгая через лужи на парковке.

- К ней самой не ходи, Саша! – кричала вслед шефиня. – Узнай окольными путями!

- Конечно, Тамара Генриховна.




- Гюдальше, ты с кем связалась? Ты хоть понимаешь, что Садковский – беспредельщик? Он сделал то, чего делать нельзя.

Вопреки наставлениям Тамары, я ворвался в служебные покои Дзачоевой. В кабинете с кофеваркой и панорамой завода в окне Гюдальше не пустила меня дальше порога. И разговор сразу пошёл как-то не так.

- Алеутов, я прикажу тебя вывести. По какому праву ты вломился ко мне? Я тебя не приглашала. Ты с диктофоном? Никаких комментариев.

- Гюдальше Гамидовна, а о том, что опечатанный изоляционный цех «Поли-компресса» продолжает работать – ты тоже не знаешь?

- Не может быть! – излишне быстро сказала Гюдальше.

Я понял, что она в курсе. И Гюдальше поняла, что я понял. Тогда она дёрнула своим круглым плечом в погоне и добавила:

- Мужчина, вы пьяны? Вы кричите и нарушаете порядок в учреждении.

- Эх ты, Гюдальше Гамидовна. С твоей предшественницей Алевтиной Садковский, конечно, тоже… советовался, - я чуть не сказал «делился». - Но даже Пилюшина не позволяла на себе так кататься.

Прекрасное лицо Дзачоевой потемнело и постарело.

- Хватит грубить! Ори на свою бывшую Ламбаду. Я не твоя вещь и тебя сегодня не приглашала.
 
- Зато чувствую, тебя уже приглашал на беседу господин Садковский? Вещал, что нельзя останавливать цех, потому что завод сорвёт важный заказ и не получит бонусов, а город превратится в руины?

- Не зарывайся, Алеутов! – Гюдальше повысила голос. - Тебя попёрли с телевидения за пасквили в Ю-тьюбе. И теперь ты как тот мальчик-недоучка из твоей же байки, который вынужден летать на посылках. А Садковский думает о вашем чёртовом городе!

- Садковский, конечно, эффективный управленец и сосёт из «Поли-компресса» что может, поскольку имеет вид на жительство в Португалии. Но если тебе интересно, именно его люди положили в девяносто четвёртом Жору Дагалая.

- Отстань от меня со своим цыганом! – взвилась Дзачоева. – Садковский,  по крайней мере, катается на собственном джипе, а не на тачке, одолженной у брата!

Повисла тишина, в которой я бесповоротно осознал себя жутким нищебродом. Мне указали моё место. Журналисту Алеутову категорически противопоказано крутить любовь с высокопоставленными должностными лицами.

- Жора был бандитом с понятиями, а Садковский их сроду не имел, - я зачем-то тщательно вытер ноги, жалея, что тут больше нет афганского ковра. - Сейчас Юрий Гелиевич дал тебе на лапу, а завтра на «Поли-компрессе» рванёт ещё пара цехов и затихарить это уже не получится.

- Боже, как я в тебе ошиблась, - процедила Дзачоева, охорашивая маникюр. – Марш отсюда, Алеутов! Пиши в «Вечернем вояже» что хочешь. Не забудь в красках описать нашу ночь. Не забудь упомянуть, что в Краснодаре я тоже брала взятки, и спала со всеми, под кого меня подкладывал муж. А теперь вон!

Почти выкрикнув последние слова, начальница судебных приставов вдруг зарыдала. Тридцатидвухлетняя женщина рыдала беспомощно и горестно как девочка, которую заманили в лес злые взрослые девчонки, обещая показать земляничную поляну, синичкино гнездо и зайкину норку. Заманили и убежали. Малышка в испачканном ситцевом платьице замерла меж чёрных вековых елей, сжимая кружечку, где катаются две случайных ягодки. Ей страшно стоять на открытом месте, но спрятаться под деревом тоже страшно. Из-за него обязательно выскочит нечто зубастое и мохнатое. Девочка дрожащим голосом аукает подруг, в чащобе совсем нет эха, слабнущий плач всасывает мох, словно зелёный великанский рот. И Гюдальше сейчас плакала точно так же.

Повинуясь непонятному порыву, я шагнул к столу, но был остановлен взмахом красивой начальственной руки.

- Прочь отсюда! – сквозь слёзы прошипела Дзачоева, вынимая платок. Не выдержав, вскочила, замолотила по столу. - Пошёл в жопу, писака дешёвый!

Я повернулся и вышел. В ушах у меня стоял грохот женских кулачков по полированной доске: это рушилась как подкошенная наша башня из джангл-кубиков. Секретарша в приёмной сделала вид, что меня нет. Меня и в самом деле не было.



Ольга в больнице, в отдел судебных приставов я больше ни ногой, но сегодня снова вечер среды и снова нас облизывают шумные, хлорированные волны «Колумбины». Мы с Бинтиком даём два круга наперегонки, скатываемся с водяной горки и выползаем на кафельный берег. Вокруг бушует море мокрых спин и ног, криков, музыки, телефонных звонков.

- Ну что, папа, по словечку?

- Реванша хочешь? Загадывай.

- «Градусник».

- «Град», «гнус», «гусар»… Гюдальше?

Чуткий и въедливый Бинтик оторвал полотенце от забрызганной мордочки.

- Папа, не жульничай! Какая Гюдальше? В «градуснике» нет ни «ю», ни «ш», ни мягкого знака!

Я не ответил, я смотрел на бассейн. Из воды, полной тел, к нам выходила главный судебный пристав Гюдальше Дзачоева, купальная шапочка стягивала высокую копну чёрных волос. На ней был тропический цветной купальник, бёдра блестели от стекающей влаги, а грудь теснилась в вырезе лифа словно раскрытый десантный парашют.

Женщина остановилась рядом с нами.

- Не помешаю? – спросила она. – Ты же сам приглашал меня в «Колумбину». Здравствуй, мальчик! Тебя зовут Виктор по прозвищу Бинтик?

- Нет, меня зовут Бинтик по прозвищу Виктор, - сын изучил чужую тётку и снова спрятался в полотенце.

- Бинтик, возьми деньги, поднимайся в кафе, - велел я. – Сейчас вытрусь и догоню.

Бинтик убежал вверх по лестнице, сверкая сланцами. Гюдальше стояла вполоборота, неловко оглаживая на бёдрах цветной купальник. Карамельные губы были крепко сжаты.

- Изоляционный цех «Поли-компресса» больше не работает, Саша. Он закрыт и опечатан. Возможно, завтра меня проклянут все рабочие, и кое-кто постарается, чтобы в городе появился другой начальник отдела судебных приставов.

- Зато в ближайшие дни никого не обожжёт кислотой из-за бардака на производстве Садковского, - буркнул я.

- Саша, почему ты не сказал, что на вашу Ольгу Зейналову напали? Ворвался, наорал, довёл меня до слёз, а главного не сказал.

- Потому что это проблемы дешёвых писак, а не судебных приставов, - ответил я довольно грубо и стал собирать с лежака вещи – свои и Бинтика. – «Не будь навязчив, чтобы не оттолкнули тебя, и не слишком удаляйся, чтобы не забыли о тебе», как говорит наш колумнист Скальников. Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова. Приятного отдыха, Гюдальше Гамидовна.

- Постой, Саша, - Дзачоева тяжело сглотнула. – Скажи мне только одно: ты ненавидишь меня за моё прошлое?

Я взглянул в её лицо. Очень красивое лицо, дрожащие брызги на шее и грустный рисунок бровей.

- Нисколько, девочка. Что было – то было, изменить ничего нельзя. В конце концов, согласно английскому писателю Лесли Хартли, прошлое – это чужая страна, там всё по-другому.

- И на том спасибо, Саша, - Гюдальше вздохнула.

Разговаривать было неудобно. Мимо нас шли, на нас смотрели, нас огибали, словно мы были утёсом посреди пролива. Все мужики, конечно, пялились на фигуристую главного пристава с ямочками на щеках, женственными ногами и высокой причёской – в «Колумбине» быстро замечают красивых женщин.

- Я сейчас звонила и писала тебе, Саша, - сказала Дзачоева в сторону. – Потом вспомнила, что сегодня среда и вы, наверное, купаетесь. Хоть бы на СМС ответил…

Порывшись в походной сумке, я вынул телефон. Нашёл шесть пропущенных звонков – все от «Дзачоева (приставы)». И нашёл три СМС-сообщения, от неё же.

Первое: «Почему мне не отвечаешь?»

Второе: «Ответь мне, пожалуйста, Саша. Нам надо поговорить!»

Третье: «Я тебя очень-очень люблю. Прости. Возвращайся ко мне».

Я ткнул несколько клавиш и отправил встречное сообщение. Мы оба машинально  прислушались. Тишина.

- В раздевалке трубку оставила, не в бассейн же её тащить, - виновато сказала Гюдальше. – Что ты написал, Алеутов? Что-то короткое.

- «Иду», - ответил я.