Месть динозавров

Мне нравится гулять по нашему городку ранней осенью, когда жаркое лето нехотя растворяется в холодных поздних рассветах и глубоком небе, когда большинство отдыхающих уже разъехались и в приморском парке становится пусто. Незаметно тишина овладевает городом: меньше разухабистых компаний, меньше очередей в магазинах, рассасываются дорожные пробки.

И прогуляться в нашем парке лучше всего погожим октябрьским утром. Тогда гжельской росписью по белому фаянсу облаков развернется небо. Вокруг зазвенят китайские колокольчики синичьих перепевок. Старые потрескавшиеся дорожки с щербатым фигурным бордюром, еще помнящие мой детский опыт катания на роликовых коньках и сбитые коленки, приведут в тихий уголок на лавочку, скрытую от всех разлапистым кустом можжевельника.

Мы сидели на одной скамейке. Я отдыхала, а он, мужчина средних лет, просто сидел и курил "Беломор". Весь вид его, одежда с местного развала, короткая стрижка от городских цирюльников, загорелое, тщательно выбритое лицо и бледная полоса шеи в распахнутом вороте рубашки говорили, что это коренной житель, как и я. Почему-то запах его простых папирос мне был приятнее всех новомодных сигареток со "вкусом". Под чириканье воробьев и курлыканье голубей, лениво выпрашивающих крошки, как-то незаметно завязался разговор. Обсудив незначительные городские сплетни, мой собеседник вдруг поник, посмотрел на меня растерянно и спросил разрешения поделиться личным, наболевшим. Я согласилась, но оговорилась, что советов давать не стану.

Мужчина не спеша затушил папиросу, выбросил в урну, прикурил новую и начал немного грустно:
    • Я расскажу о своем старшем брате, о его смерти и причинах этой смерти. Его похоронили неделю назад. Об этом даже в нашей газете писали и по радио говорили. Причиной назвали болезнь сердца. Это не так... совсем не так. Дело в том, что я родной брат умершего мэра, и человек, отсидевший приличный срок, лишь недавно освободившийся из мест заключения. Домой вернулся в самых первых днях весны, как раз тогда, когда и началась вся эта история...
      
#

Перескажу услышанное своими словами.

Никто не знает, что повлияло на тогдашнее поведение мэра, то ли приезд брата после отсидки, то ли приближающийся женский праздник, то ли просто настроение было плохое, но случилось так, что мэр сильно повздорил с одним ветераном-фронтовиком.

Со слов секретарши выходило, что ветеран был записан на прием и пришел с просьбой что-то отремонтировать или сделать, она не поняла точно. Разговор был сначала спокойный, немного спустя голоса в кабинете стали нарастать и уже было слышно, как ветеран ругается на мэра: "Мальчишка, молокосос! Я воевал, чтобы ты, сопляк, смог родиться, жить, учиться и сесть, в конце концов, в это кресло! Я людей убивал, пусть врагов, но людей! Только чтобы ты, наглец, мог измываться над стариками?!" Потом послышался громкий стук, по-видимому,  кто-то ударил несколько раз палкой по столу и крик мэра: "Вон! Вон отсюда, нищий попрошайка! Вы все только и можете, что требовать и тянуть себе всяческие льготы лишь за то, что когда-то ружье в руках подержали! Еще доказать надо, что ты — боевой ветеран, а не в тылу отсиживался! Когда вы уже передохнете все, ветераны чертовы?"
Стало тихо и из кабинета вышел фронтовик, с прямой, как и его палка, спиной, с крепко сжатыми губами. На пороге обернулся, глянул грозно и прохрипел: "Скоро, совсем скоро. Но и вам тут недолго пировать." И ушел.

Больше никто мэра не побеспокоил. Однако настроение с утра было испорчено всем служащим. Работники администрации от замов до простых курьеров потихоньку ругались в кулаки: "Проклятый старик! Разозлил. Теперь до вечера покою не будет."
На следующий день история с фронтовиком совершенно забылась. Потянулись обычные будни, выходные, праздники и все те дела и заботы, которые так нравились главе города. Ему нравилось быть твердым и принципиальным, нравилось давать указания и распоряжения, а после усердно распекать исполнителей, если указание не было выполнено или исполнено не так, как хотелось мэру. Короче, ему нравилось руководить и благодетельствовать. Благодетельствовать, кстати, многочисленную родню, всех этих родных и двоюродно-троюродных дядюшек и тетушек, армию кузенов (это иностранное слово ему тоже очень нравилось), всех этих ласково и заискивающе смотрящих на него нужных знакомых. Нравилось организовывать (вернее, распоряжаться) и принимать участие в разных мероприятиях, культурных и спортивных праздниках. Нравилось чувствовать себя значимым, главным, эдаким царем своего маленького царства. И он совсем не замечал, что походил на Городничего из бессмертного «Ревизора».

А после пасхальной недели и родительского дня, аккурат за полторы недели до майских праздников, на его рабочем столе впервые появилось ЭТО! То ли письмо, то ли распоряжение, не поймешь. В старого образца пожелтевшем, с выцветшей полосой, конверте, отпечатанное на машинке, что уже было странным в наше полностью компьютеризированное время. Образец писем и заявлений в городскую администрацию висел сразу у входа, в небольшом коридорчике на информационной доске и прямо говорил, что подавать их следует распечатанными на принтере, на хорошей офисной бумаге. А у письма бумага-то желтоватая, толстая и рыхлая, для принтера не подходящая, пахнущая каким-то дорогим табаком или хорошим одеколоном. Секретарша отмахнулась, мол, не она письмо на стол начальнику положила, и в кабинет никто не заходил, ну, может, только уборщица.

Мэр глянул письмо наискосок, удивился, что обращаются к нему довольно старомодно – товарищ, и называют не мэром, а председателем N-ского городского исполнительного комитета, прямо как лет 30-40 назад. Даже подумал, что кто-то из знакомых подшутить решил. А когда прочел несколько строк, то страшно разозлился – это кто так шутит? В самом письме ему непрозрачно намекали, что он очень и очень не прав, оскорбляя воинов прошедших тяжелую войну и принесших Победу нашей Великой Державе. Не дочитав до конца, он в ярости изорвал письмо и конверт в клочья и выбросил в урну. Таких шуток мэр не понимал и готов был за них мстить. Только кому?

Срочно была вызвана уборщица. Она тоже открестилась от письма. Подтвердила, что вечером все убрала, мебель от пыли протерла, кабинет проветрила и когда уходила, то никакого письма, никакого старого конверта на столе не было. Ключи никому не давала, с собой не забирала, а оставила, как и положено по инструкции, у вахтера, повесила в стеклянный ящик на свой крючок, где они и висят до сих пор.
Мэр, конечно же, не поверил, никогда не доверял всяким тетям Пашам готовым работать за пустяковую зарплату. Поэтому уборщица была уволена по собственному желанию в 10 минут, а на ее место в рекордные сроки принята более молодая женщина с цепким взглядом бультерьера и бульдожьей хваткой под кодовым именем тетя Паша №2 и с гораздо большим окладом. Вахтера дядю Митю тоже отправили "по собственному желанию" приглядывать за внуками, а не за проходной горадминистрации. На его месте теперь сидел молодой плечистый парень в форме и взглядом, как у тети Паши №2. А в кабинет мэра и в коридоры здания администрации повесили камеры наблюдения.

После всех принятых мер безопасности глава города, наконец-то, вздохнул с удовлетворением и пробурчал себе под нос: "Ну, теперь посмотрим, как вы свои шуточки шутить будете. Попляшете у меня!" Пора было приниматься за работу и мэр погрузился в городские заботы с головой. Шутники притихли и новых посланий не было.

Тут, внезапно, серьезно заболел один из кузенов. Ни с того ни с сего случился с ним инфаркт легкого. Три дня под капельницей и аппаратом вентиляции легких, лучшие врачи города, даже за светилом в область послали, но... Хоронили перед Первомаем и, хотя этот праздник у нас сейчас не в приоритете, глава города на нем быть обязан: речь сказать, пожелать ветеранам труда и горожанам трудовых успехов, похвалить кого-нибудь, грамоту вручить, ну и всякое такое. Спасибо должности – помощников много, дал распоряжения по всем вопросам и не особо забегался, успел и с похоронами разобраться, и на празднике побывать, хоть и с траурной ленточкой. Похороны были пышные, с оркестром, церковным отпеванием, все за счет города – не последнего в городе человека хоронили, одного из ближайших замов. Первомай это не испортило, а только придало пикантности самому мэру: вот, мол, у него родственник умер, а он с нами, с горожанами, праздники празднует.

Все эти несколько дней мэру некогда было заглянуть в свой кабинет. И когда он в утро рабочего дня, полный сил на новые свершения, спокойно переступил порог кабинета, то был неприятно удивлен наличием старого конверта нарушающим девственную чистоту рабочего стола. Того же самого конверта, с тем же адресатом, с такой же выгоревшей полосой с краю. Это уже было совершенно нетерпимо.
Срочно была вызвана тетя Паша №2 и вахтер в форме. Они тщательно проверили кабинет на наличие открытых окон и потайных ходов, здание-то старое, дореволюционное, вдруг в толстых стенах за дубовыми панелями скрыты незаметные узкие коридоры? Ведь не зря весь старый город изрыт подземными ходами, как сыр дырками, а, как говорят знающие люди, ходы эти еще до древних греков были вырыты.
Ничего не нашли. Окна оказались качественно заперты на все шпингалеты, опять же – решетки на окнах ажурные, кованые, густые – муха не пролезет, не то что рука с письмом, ну, и второй этаж, просто так не доберешься. Стены тоже оказались цельными, за дубовой панелью нашли только позеленевшую медную табличку с надписью "В этой комнате в году (совсем затерто)в апр... (тоже затерто) состоялось заседание губкома (затерто)". И больше ничего. Проверили камеры наблюдения за все похоронные и праздничные дни – дверь в кабинет никто не открывал. А письмо лежит! Вот он, конверт, с выгоревшей от солнца полосой.

Мэр проверил содержание письма. Начало было точь в точь, как в первом. То же обращение к нему, те же слова о недопустимости оскорбления ветеранов. Только окончание странное, что-то про предупреждение, которое было, и про ожидание следующего наказания. Правду сказать, конец предыдущего письма мэр не помнил совсем, потому что в гневе, не успев прочитать, порвал проклятое письмо, а теперь мучался тем, что поспешил. Он только одного не понял – о каком предупреждении и о каком наказании говорилось в письме?

Решено было передать письмо с конвертом в отдел криминалистики, может они что-то сообразят. А камеры добавить, чтобы наблюдать не только вход, но и стол кабинета.
И снова рабочая рутина, праздник Победы, где мэр говорил очень красивую, прочувствованную речь написанную одним из помощников. Говорил, как важно для всех беречь ветеранов, отзываться на все их нужды, помогать и помнить о том великом подвиге... и так далее. Речь он прочитал, как профессиональный актер, грамотно, с паузами, где положено, даже минуту молчания простоял со склоненной головой. А после праздника случилось несчастье со вторым кузеном: скоротечная форма брюшного тифа. Где он этот тиф подхватить-то умудрился, еще и проходить с таким заболеванием почти до самого конца ничего не замечая? Проверили всю семью, всех контактеров, но больше ни заболевших, ни переносчиков заразы не обнаружили.
Снова похороны за счет города, оркестр, проникновенный речи выступающих, печальный мэр с траурной ленточкой. И сразу же на следующий день после похорон очередной конверт, тот же самый, на нем даже заметный легкий штрих от простого карандаша был, как и на предыдущих конвертах. Снова тотальная проверка под руководством тети Паши №2 и вахтера в форме. Проверка камер по зданию – ничего. А вот камера, нацеленная на стол, результат дала: за секунду до того, как мэр открыл дверь в кабинет, на столешнице проявилось письмо, из ниоткуда, просто появилось. Само по себе. Странно, загадочно, мистически.

Только наш мэр во все эти волшебные штучки не верил, человеком был прагматичным и стал требовать: во первых отчета криминалистов, во вторых проверить запись с камеры на внешнее воздействие (вдруг кто-то подделал?), а в третьих проверить тех же криминалистов – пусть покажут предыдущее письмо с конвертом, может, это у них там сидит такой сякой фокусник-иллюзионист и один и тот же конверт подсовывает.
Криминалисты прибыли всем отделом вместе с отчетом, предыдущим письмом и конвертом. Точно такой же конверт, выгоревшая полоска, штрих от карандаша, то есть полностью идентичный. Отчет вообще был очень кратким: бумага старая, выпускалась до 1956 года на фабрике "Красный гильош"; печатная машинка старого образца где-то 40-50-х, более точно не сказать; и еще пахнет бумага табаком "Герцеговина Флор", которого сейчас в продаже нет; конверт ничем не примечательный, так же старого советского образца, с оттиснутыми красным гербом с левой стороны и маркой с самолетиком с правой, выпущен в 1949 году Московской типографией тиражом в 100000 экземпляров, о чем информирует надпись мелким шрифтом. Никаких отпечатков ни на конверте, ни на листе не обнаружено.
Проверили новое письмо. Все то же самое. Такое же содержание, только в конце; "Вы, товарищ Г-ский, никак не можете внять предупреждению. В таком случае ждите следующего наказания." Заодно просмотрели запись с камеры наблюдения и сразу же вынесли вердикт: в работу камеры и в запись никто не вмешивался, никаких преступных действий не совершал.

На полный шипения и ярости вопрос мэра: "Как это все понимать?", старший криминалист задумчиво потер подбородок и веско изрек: "Не знаю! С точки зрения современной физики это невозможно!" На вопрос "что делать?" мэру посоветовали позвать или попа, или колдуна с бабкой-шептуньей, а криминалистика – точная наука, магией, оккультизмом и эзотерикой не занимается, призраков не ловит.
Оставив расстроенного мэра думать над сакральным вопросом множества поколений команда криминалистов покинула кабинет. Остались только тетя Паша №2 и вахтер в форме, бывший по профессии следователем, хоть и молодым, но самым удачливым в нашем городе. Вахтер поинтересовался причиной получения загадочных писем, мол, с чего это такие эпистолы вдруг стали приходить. Мэр долго вспоминал, мялся, натирал виски и подбородок, потом нерешительно спросил о ветеране-фронтовике, что, может, скандал с тем стариком послужил причиной? Ни имени, ни фамилии он, конечно же, не помнил, но у секретарши точно должна быть запись в журнале.
Фамилия предполагаемого инициатора всего этого безобразия нашлась в регистрационном журнале и вахтер отправился заниматься своей прямой работой, то есть сыском. Мэр же обмяк в кресле и в этот день к работе был не способен, так и просидел, отпаиваемый успокаивающим чаем от тети Паши №2, ожидая результатов следствия.

За сутки весь следовательский отдел полностью был брошен на "Дело о Письмах", развил бурную деятельность и нашел старика-ветерана... на кладбище. Оказалось, что после беседы с мэром слабое сердце фронтовика не выдержало, в тот же день он скончался, проклиная мэра и его свору родственников. Последними словами умирающего были: "За нас отомстят наши товарищи!". Так же выяснили, что первое письмо появилось в кабинете мэра как раз в день сороковин. Семья старика к инциденту с письмами была непричастна, не было у них ни возможности, ни времени совершать подобные трюки, собственно, как и у сильно поредевшего за годы круга друзей фронтовика.

Следствие забуксовало. Несколько тысяч раз просмотренная запись появления письма на столе мэра так и не разрешила загадку этого нереального события. В конце концов следователи сдались. Дело было "висяком", совершенно безнадежным, не имеющим ни одной ниточки, ни одного следа, ведущих к преступнику. Перед мэром разводили руками, делали озабоченный деятельный вид, даже строчили какие-то докладные записки, но за спиной главы города вздыхали, прятали папку в стол и занимались текучкой.

Между тем ушел еще один двоюродный брат и двоюродная сестра, практически друг за другом. Брат умер от заражения крови, а сестра... вообще странное дело, получила обширные ожоги 2-й и 3-й степени, когда варила себе кофе. Как?! Как можно было получить такие ожоги?! Очевидец (любовник) сказал, что в это время она пробовла новый дезодорант и сразу же вспыхнула вся, словно свечка. Он пытался потушить огонь жидкостью из бокала, но пламя разгорелось еще сильнее, пока не догадался притащить плед, накрыть и поливать водой. Полная глупость, идиотизм и несуразица! Хорошо хоть квартира не сгорела. Любовник же попал в психбольницу с нервным срывом, больше не выносил открытого огня, кофе, коньяк, стал вегетарианцем, и с женщинами завязал окончательно, поменяв ориентацию.

Этих уже хоронили за свой счет, только денежную помощь город выделил, потому как они больших должностей не занимали, выдающимися горожанами не были, так, торгаши среднего класса, но полезные на своем месте. Мэр о них не особо горевал, хотя на похоронах присутствовал. Как бы там ни было, они, все-таки, были родней. Кузенов практически не осталось. Оставшиеся в живых жили в других городах и знать о себе давали редко.

Тогда мэр стал вспоминать, о чем просил его тот старикашка-ветеран, но так и не вспомнил. Перед глазами до сих пор стояла облезшая трость с потрескавшимся резиновым наконечником, которой фронтовик стучал по столу, и до сих пор при этом воспоминании глаза затягивало красной пеленой – да как он посмел?! Однако делать что-то надо было. Расторопная секретарша живо нашла подшитый второй экземпляр заявления-просьбы – все, как положено, ни один документ не должен быть утерян – скопировала и поднесла шефу.

А потом и это событие немного забылось, гнев улегся, навалились новые дела-заботы и копия заявления ветерана затерялась где-то на дне ящика рабочего стола. В курортном городе, да в начале лета у мэра работы всегда выше головы. С письмами все было тихо, он успокоился. Оказалось – рано.

И снова, вот оно, лежит на рабочем столе конверт, тот же самый, с нечаянным грифельным штрихом. Страх плотной лианой опутал мэра, сдавил ребра не давая нормально дышать. Тут уже и приближенные к Господу в ход пошли, и приближенные к черту. Попы из городских храмов и близлежащих деревень по очереди изгоняли из кабинета нечистую силу, чадили кадилом, полы, стены и особенно стол залили святой водой, бубнили молитвы и пели псалмы. За ними экстрасенсы с бабками разными чего-то там мудрили, шептали, лили на воду воск, выкатывали яйца, с рамками и лозами по кабинету шастали и места силы искали. Даже один колдун нарисовался. Тот, правда, руками не махал, с лозой не ходил и заговоры всякие не шептал, а вызнал все, что нужно по делу, и дал совет: "Ты бы лучше исправил хоть сколько-нибудь то, что натворил, ну, меры по заявлению какие прими. Для ветеранов что-то сделай." И исчез, словно его и не было.

Не помогли экстрасенсы и попы. Одни – шарлатаны, сколько бы ни говорили обратное, а другие – видно сами в своего Бога мало верят и только в кошельки прихожан заглядывают. В этот раз умерла тетка. Скоротечный туберкулез. Очень нужная в городе дама была, начальница отдела торговли. А кого вместо нее ставить, своих-то почти не осталось?

Хотел было матери предложить место тетки, все-таки половину века младшим бухгалтером проработала, так отказалась уходить от своих "девочек" из какой-то занюханной конторки, а ведь на пенсии давным-давно. Брата звал, но он, считай, только что из тюрьмы вышел, машет руками, мол, ты что, какой из меня начальник торговли, я уже на мебельную фабрику распиловщиком устроился. Отец в торговле вообще ничего не смыслит, всю жизнь в строительном управлении баранку крутил, грузовиком управлял. Вот и пришлось хлебное место чужому человеку отдавать, не своим распоряжением назначать, а через выборы горсовета.

Как только по городу пошел слушок, что мэра прокляли, и все, кто рядом, обязательно умрут, то и нужные знакомые быстро исчезли. Ни друзей, ни товарищей, ни приятелей. Подчиненные косятся. Мэрию накрыла эпидемия увольнений по собственному желанию. Еще недавно хлипкое меньшинство радостно потирало руки готовясь стать большинством и к переезду в более просторные кабинеты.
И решился мэр последовать совету колдуна. Дал указание найти семью того самого ветерана, выделил денежную помощь, велел узнать – какие проблемы беспокоят, что еще нужно. Даже гранитный памятник заказал. И снова забыл об этом на некоторое время. Только призрачный аноним о нем не забыл. Письмо появилось снова. Страх сдавил уже не лианами, а гигантским удавом, не только ребра, но и все тело.
Мэр, проклиная в душе, выдавал распоряжение за распоряжением: о капитальном ремонте квартиры умершего ветерана, о ремонте подъезда, о ремонте подъездных дорог к дому, об установке скамеек и приведению в божеский вид придомовой территории... Чтобы долго не рассказывать – не помогало ничего: ни работы по благоустройству семьи ветерана-фронтовика, ни отпуска замам и главотделам в южные страны, ни увольнения с работы. Письма продолжали приходить, а родственники умирать.

Особо показательным стал случай с его первым замом, двоюродным дядей. Самый большой пройдоха в окружении мэра, человек без всех этих старомодных заморочек в виде чести, совести и жалости, наживающийся любым способом. Он взорвался, когда отмечал свой юбилей на шикарной яхте во время морской прогулки по заливу. Мина времен войны, каким-то образом упущенная тральщиками в послевоенные годы, всплыла и пустила на дно яхту. Команда и обслуга спаслись, а именинник и его гости не выплыли.

Довольно скоро город лишился добрых двух третей начальников разных отделов мэрии и половины начальников самых доходных коммунальных предприятий города, а мэр остался практически без родни.

Жена мэра, весьма ушлая особа, подала на развод еще тогда, когда только поползли по городу шепотки, каким-то хитрым образом умудрилась без шума в кратчайшие сроки лишить мэра родительских прав и продать пять квартир в элитных новостройках, собрала детей, свои украшения, выгребла всю наличность, не постеснялась даже общий счет полностью обнулить (а там было немало) и исчезла в неизвестном направлении не оставив ни будущего адреса, ни прощальной записки. Даже телефон сменила. А перед сменой симки позвонила и сказала: "Пошел к черту, кобель самовлюбленный!" Ну, да и Бог с ней, ушла и ушла. Все равно любви больше не было, страсть давно перегорела, и общего между ними оставались только дети, да жилплощадь со счетом в банке, которых уже и нет. Дети? А что дети?! Оболтусы, не желающие ничему учиться, и только на отцовские деньги... а, что и говорить...
Работа по руководству городом была заброшена, все оставшиеся силы и авторитет мэр бросил на помощь всем ветеранам, еще живущим в городе, приговаривая сквозь зубы: "Чтоб вы подавились! Чего вам еще надо, динозавры недовымершие?" После очередного конверта скончался отец. Тихо, во сне. Врачи сказали, что инсульт, что не мучался. Слабое утешение.

Из цветущего, активного мужчины с властным взглядом, настоящего главы города, мэр превратился в измученного, поседевшего, с трясущимися руками и больным взглядом старика. У мэра остались только мать и брат. Мать, любившая своего сына беззаветно и преданно, как может только мать, не бравшая у сына ни копейки помощи (вы молодые, вам нужнее!), не надоедавшая бессмысленными и настойчивыми просьбами о чем-нибудь, просто – любившая и прощавшая все. И брат, младший брат, с детства смотревший на старшего с восхищением и обожанием. Младший брат, который еще совсем молодым безусым специалистом по холодильным установкам, только что закончившим техникум, взял на себя вину старшего брата, напившегося в хлам и сбившего насмерть человека на своем дорогущем авто. Без разговоров взявшим вину на себя, потому что брату нельзя было в тюрьму. И отсидел полный срок, безропотно, ни на что не жалуясь.

Финал этой истории случился вскоре после похорон отца. Очередное письмо-предупреждение, и неизвестно, о чем думал глава города в те минуты. Может спрашивал себя, когда же его настоящая семья отошла на задний план и все заменило собой что-то совершенно ненужное, мимолетное? А может жалел о прошедших днях своего правления, понимая, что возврата не будет и власти он лишился окончательно. Кто знает. Но мэр решился, как он полагал, на последнее средство. Достал сильного яду (знакомства-то по городу остались), написал записку, что так больше не может, много грешил и теперь уходит, отдавая жизнь за жизнь, просит не жалеть его, а простить. Яд принял и стал ждать.

Только по какой-то причине яд подействовал не так, как надо. Мэру стало плохо, тело скрутила острейшая боль. А потом – больница и несколько суток мучений, от которых не могли избавить ни сильнейшие обезболивающие, ни проведенное несколько раз промывание, никакие противоядия. Только и успел в эти дни исповедаться брату в этой непонятной истории. Мэр умер в страшных мучениях на руках у матери и брата. И последние слова, которые он услышал, были: "Что же ты наделал, мальчик мой?!"

#

На этом мой случайный знакомый закончил свой рассказ, а завершил его фразой, совершенно не подходящей для его спокойного, почти литературного монолога: "За базар отвечать надо." Потом застенчиво широко улыбнулся и оказалось, что у него нет передних зубов, и стала понятна его легкая шепелявость. Посмотрел мне в глаза и сказал:
— Мне стало легче. Спасибо, что выслушали. Вы замечательно слушаете.
— Я рада, что вам полегчало. Только скажите, а что с письмами-то?
— А что с письмами? Ничего, после смерти моего брата они больше не появлялись. Да и те, что были, волшебным образом испарились. Исчезли.

Неожиданно над нашими головами что-то захрипело, засвистело, закашлялось. Древний, каким-то чудом уцелевший и даже рабочий, динамик советских еще времен, откашлявшись, вдруг грянул, захлебываясь и глотая слова: "Утро красит нежным светом стены древнего ...емля... с рассветом... страна!" Собеседник мой вздрогнул, засуетился, завертел головой.
— Спасибо Вам еще раз и прощайте, — он встал, оправил куртку, и ушел.

Я осталась сидеть, совершенно забыв спросить о здоровье его матери. Наверное, она совсем слаба, поэтому незнакомец искал себе собеседника, что не может поговорить с ней о тех событиях. Надеюсь, что все у них в дальнейшем сложится хорошо.

Да, в этой истории с письмами была загадка: их странное появление ниоткуда, мистика с болезнями и трагичными случаями с родственниками мэра... Только, как мне кажется, покойный мэр так до конца и не понял, что нужно было именно раскаяться, а не бросать помощь ветеранам и людям, как подачку бродяге, и не проклинать их при этом. Ведь их осталось так мало, тех, кто своими глазами видел ту Войну, кто стоял в строю в то страшное время — столько лет уж прошло. Правильным было все случившееся, или нет? Не мое дело судить. Вот и все. Печально. Я просто пересказала то, что слышала, ну, а выводы пусть делают другие.
И все-таки интересно, откуда человек с усами отправлял свои письма: из Ада или из Рая?