Катюша и семья Калошиных. Приехали!

   Был ясный холодный солнечный осенний день. Жителей станицы Венюковской в тот день взбудоражил приезд  - на телеге, с одним из казаков, - аккуратного чистенького ладного господина небольшого роста, отдалённо напоминавшего государя Николая Александровича – только без бороды, - лишь с ухоженными усами над красивой верхней губой. С господином был мальчик, лет двенадцати, не перенявший симпатичности отца, но, тем не менее, очень похожий на него, - с задумчивыми, мечтательно-нежными большими голубыми глазами.

   Мужчина и мальчик так отличались ото всех мужчин и мальчиков станицы, были такие чистые, спокойные, ладные, что походили на обитателей какого-то иного, недоступного обычным людям, мира…
   Господин спросил, где изба вдовы Марии Седякиной, ему показали и зашушукались между собой: «К Седякиным приехали! Это кто ж такие, однако?!».

  - Ой! – воскликнула Мария Никитична, уже не надеявшаяся на какой-либо ответ на своё давнишнее письмо, а тем более – на чей-то приезд. – Иван Иванович? Приехали всё ж! И страшно смутилась – и в хате не очень чисто прибрано, и угостить гостей особо нечем. Будут ли такие господа пить кирпичный чай?! – А я уж и не ждала, однако!

- Приехали. Это Саша, сын. А я – не Иван Иванович, а Иван Дмитриевич, Калошин. Родственник Пущина. Иван Иванович, к сожалению, уже давненько приказал нам всем долго жить…

- Упокой, Господи, душу его! – перекрестилась Седякина на какой-то тёмный и заброшенный красный угол, где темнела одна старая и невнятная икона без оклада.

  Калошин тоже перекрестился, подошёл и поцеловал у старушки руку. Без фуражки мужчина оказался лысоват, с высоким красивым покатым лбом. А глаза были необычного бирюзового оттенка.

- Ой, да что вы! – смутилась вдова. – Господь с вами!  - Чайку с дорожки, Иван Дмитриевич, Сашенька?..

- Пожалуй… Мы вот привезли, из Москвы, из китайского магазина на Мясницкой. И он достал из мешка красивую жестяную коробку, расписанную пёстрыми райскими хвостатыми птичками. И ещё достал – другую коробку, - серую жестяную, с нежным розовым узором по краям и пухленькими, радостными детишками  посерёдке, – мальчиком и девочкой,  - сытенькими и нарядными. «Эй-нэмъ», - прочла Седякина. Из открытой коробки пахнуло сладкой сдобной выпечкой с ванилью, корицей и чем-то ещё, незнакомым, необыкновенным…

- А где ж ваши детишки? – спросил гость.

- Сейчас, сейчас, должны из школы прийти, однако…  (Привязалось это глупое «однако»! Его вставляли к месту и не к месту все венюковцы, но Мария Никитична как женщина более-менее грамотная и вообще не иным чета, до сих пор его избегала. Но тут, - видно, от волнения, и она «заоднакала»).

- А вы, значит, племянница Дросиды Ивановны изволите быть?

- Племянница, од… (тьфу, пропасть!),  двоюродная. Мамина кузина была тётя Дрося, царствие им небесное!

   Не слишком набожному Ивану Дмитриевичу снова пришлось перекреститься.  Гость оглядел убогую обстановку  и как-то загрустил. К счастью, вскоре закипел самовар и одновременно распахнулась дверь и на пороге появились буйно-кудрявый мальчик с колючим взглядом серо-голубых глаз и милая «китайчатая» девчушка, с интересом посмотревшая на прибывших большими  карими глазами. Девчушка сразу понравилась Ивану Дмитриевичу.


Продолжение: http://www.proza.ru/2020/03/10/1405




На фото - Саша и Иван Дмитриевич Калошины. Петроград. 1914 год.