Конкурсная. Размышления

   Я вышел из здания суда держа в руках толстенную папку с проигранным делом, и остановился на ступеньках. Несмотря на то, что вердикт судьи был не в мою пользу, я все равно был несказанно рад, что затянувшаяся на восемь месяцев судебная волокита, закончилась. Потеряв в одночасье жену, друзей, бизнес, да и можно сказать семью в целом, так как дочек, трёх прекрасных принцесс, в которых души не чаял, был вынужден отправить на юга к бабушкам, в связи с нежданно навалившимися трудностями, и остался совершенно один, со своими проблемами.
     Вспомнился крылатый афоризм, “ К богу у каждого своя дорога”, и я свою уже определенно прошёл.  Все теперь позади, и расставлено по своим местам.  Всего скорей каждый проходит приблизительно  такой же путь, как и я. Не может быть у человека все безупречно и ровно, он обязан сталкиваться с проблемами, и обогащаться бесценным опытом и ценностями,  дарованными  провидением. Иначе - как и не жил. Или нет, не так, что жил – все в пустую.
    В тот миг, когда нам как никогда необходимо плечо, получаем подножку, причем от самых близких людей, как это не парадоксально.  И что, неужели только мне выпало такое испытание? Я вас умоляю, нет конечно. Каждый предан… Кому-то, или кем-то…
    Я посмотрел на чистое, голубое питерское небо. Необычайная редкость для северной столицы. Прохожие приходили в себя после первомайских празднеств, не спеша плывя в общей массе по тротуарам. Машины как всегда стояли в пробках, чадя выхлопными газами. Где то за зданиями пряталось весеннее солнце, освещая верхние этажи. Город дышал, своей размеренной жизнью.
   Меня потянуло пройтись по набережным родного города, и навестить памятные места. Проплыть по временам, эпохам, и побыть в очередной раз с самим с собой, окунувшись в размышления. Бросив папку с документами в мусорную урну, я направился в сторону дворцовой площади, слившись с идущим на обед людом.
   
    Когда теряешь абсолютно все, отходишь в сторону от семейных хлопот и погоней за прибылью, потеряв свой первоначальный замысел в самореализации, когда общественная бессознательная суета становится такой не важной, ты начинаешь видеть окружающее несколько иным, чем прежде. Как бы с другого ракурса, и природа становиться главным объектом наблюдения.
    Природа не обманет, не предаст, не будет что-то подмешивать или разбавлять ради выгоды. Она не плохая, не хорошая, она нейтральна. Разделение на хорошее и плохое придумано человеком, только им, и не кем другим. Наполненная прекрасными стихиалями,  солнечным теплом, благовонием цветов и безобидным зверьем, но ведь также она полна хищниками, смрадом разлагающих тел, и ужасными ураганами, уносящими миллионы жизней. Человек пытается все напасти объяснить самому себе, разделяя целое на кусочки, ссылаясь на некого божьего конкурента, но если бог, бесспорно могущественное существо, не способен охватить всего, разве возможно назвать его богом?...
    Разделяем все и вся, континенты, страны, религии, смыслы, ведь в разделенном целом, легко ткнуть пальцем в любую этническую группу, и стравить между собой народы, до полного его самоуничтожения.
    И вот отойдя немного от материального, я не столько вижу окружающий шедевр и  изысканность инженерного исполнения стиля ампир, безусловно прекраснейшего города, сколько людей, вдохнувших историю в эту архитектуру, именно в эти обшарпанные стены внутренних дворов, спрятанных от общественных глаз за лучезарными фасадами, в этот гранит, купола и шпили, своими жизненными примерами и отношением к окружающему, став одним целым.
     Нет, далеко, конечно же, не тех людей, с которыми я сейчас иду по вымощенному серыми кирпичиками гламурному тротуару . Уткнувшиеся носами в свои смартфоны, спотыкающиеся об собственные ноги, упивающееся свей непревзойдённой исключительностью.  С внедрением рыночного восприятия, ставшие на сто процентов продажные, ставящие чьё-то имя на лямках трусов и личные амбиции выше собственных детей и близких. Конечно не все, но как мы знаем, исключение подразумевает правило…
    Так, чего это меня понесло. Как говаривал не мало известный персонаж: “спокойствие, только спокойствие”…
    Я видел людей, чей жизненный пример выходил далеко за рамки потребительского понимания. Тех, кто даже в самые абсурдные времена сумел сохранить человеческий облик. Пик абсурда достиг своего апогея, конечно же, во время блокадного Ленинграда, где сама жизнь уже не чего не стоила, да и не имела вообще не какого смысла, как таковая. Не где надежно не спрятаться и не скрыться, от падающих на голову авиационных бомб и от грядущей неминуемой голодной смерти. Остаться человеком в таких условиях, где на кону само выживание, это ли не подвиг?
    Человек… А кто такой вообще, “человек”?
    Проходя мимо Адмиралтейства, моё внимание привлек его позолоченный шпиль. Покрытый сусальным золотом, чей яркий отблеск в сорок первом, служил для немцев артиллерийским ориентиром, и его необходимо было скрыть. Красить его в защитный цвет, как остальные высотные шпили и купола, было нельзя, так как при снятии краски  смывалось и тончайшее золото. Были предложения подорвать его, но все таки решили сшить на него чехол, и сохранить для потомков…
    Ольга Фирсова вместе с Михаилом Шестаковым обшивали повторно по весне сорок второго года, потрепанную ветрами и осколками мешковину, маскирующую Адмиралтейский шпиль, и неугомонная ласточка не давала завершить работу. Прыгая по рукам, с них на голову, истошно щебеча, просто вынудила последовать за ней. Причина истерии птахи была банальна, ушитой под плотной мешковиной оказалось гнездо с птенцами. Альпинисты на тот момент были уже сильно вымотаны, да и по большому счёту работа была выполнена. Оставалось только спуститься на землю, отрапортовать о завершении поставленной задачи, и с чувством исполненного долга пойти отдыхать, что многие бы и сделали. Но кто как не ленинградцы знали все муки от голодной смерти, и бесценность жизни, потеряв самых близких. Взявшись за руки, Ольга и Михаил поняли друг друга без слов, и через пару часов гнездо было обшито таким образом, что ласточка могла беспрепятственно подлелать к нему.
    Весть о спасении жизни птенцов молнией облетело весь город. Люди вымирающего Ленинграда были уже настолько обессилены, что даже разговаривать многие были не способны. Более ярко состояние ленинградцев  того времени, передал Карл Элиасберг, после исполнения седьмой симфонии Шостаковича:-“ Не дай вам бог слышать такие овации, это было сравнимо с шелестом листвы на ветру…”
    Разве возможно сказать красочней?
    Те, кто был уже не способен выразить эмоции, вырезали ласточку из консервных банок, и вешали значком себе на грудь. Коммунистическая пропаганда сразу же подхватила порыв, и исказив замысел символа, а в последующем вписав в историю с хронологическим сдвигом, наплела что-то типа,“ … Это был ответ ленинградцев Гитлеру, на некое его обращение”, и стали выпускать значки в виде ласточки, с письмом в клюве.
     Смотря другим взглядом, пройдя предательство, ложь становится видна как на ладони. Ты её начинаешь чувствовать спинным мозгом. Ну конечно умирающие люди хотели напоследок сказать что-то именно Гитлеру, а не восхититься самопожертвованием ради жизни, на который сами уже были не в силах…
        Трагедия Второй Отечественной Войны затронула все семьи, без исключения, и каждая индивидуальная история наполнена сугубо личным сакральным смыслом. Как же мы могли, все пережитое отцами, забыть. Где грузин и абхазец, осетин и ингуш, армянин и азербайджанец, чеченец и русский, плечом к плечу, в одной окопе, с одного котелка, с одной мечтой. Я и сам был поглощен рулеткою событий, был такой же как и все, пока не выпал из системы, и не посмотрел на неё со стороны. Возможно мне был для чего-то  необходим этот опыт.
    В рассуждениях я не спеша дошёл до дворцовой набережной, и облокотившись на гранитный парапет, стал смотреть на Петропавловский бастион, с его тучными, тёмно-серыми, нагнетающими трепет, воротами смерти, скрывающими за собой, покрытыми жуткими легендами, казематы. Здесь тоже альпинисты блокадного Ленинграда, проявили героизм, маскируя Петропавловский шпиль.
    Страхуя друг друга обессиленными от голода руками, в сорокаградусный мороз, работая только по ночам, Бобров, Земба и Пригожина, поднимали с собой инструменты, для покраски величественного сооружения. Не для того, что бы ими восхищались, не за лавры, не за почести. Для того, что бы сохранить жизненно важные инфраструктуры города от прицельного артиллерийского попадания, и спасти этим не одну сотню жизней.
    Как же это сейчас не укладывается в наше восприятие, рисковать собой, ради кого-то…
    Не смотря на усталость и сложнейший труд, под повсеместные разрывы снарядов, с раскачивающего ветром шпиля, они всегда находили мгновения насладиться открывающему взору, панорамой города.
    Когда наступало затишье между обстрелами, огрызки стен полуразрушенных домов, без единого горящего света в окнах, напоминали заснеженные горы. Как же они мечтали о горах, где нет войны и смерти. Тишина и ветер приносили иллюзию мирной жизни, и где-то внутри селился покой. Все ночные авианалёты наблюдали, в прямом смысле, с первых рядов. Кода прожектора выявляли воздушные цели, огонь зенитных батарей заревом освещали очертания ночного Ленинграда, а канонада военных кораблей, вереницей стоящих в русле Невы, напоминала праздничный салют. И не было большей радости видеть сбитый самолёт врага...
    Так бы и оставались на верху до самого конца, до самого последнего вздоха, ведь именно здесь можно было оградиться от трагичности происходящего, быть самим собой, в кругу надежных  друзей. Через считанные месяцы Алоизии Зембы и Александры Пригожиной не станет в живых, но мы можем до сих пор видеть мир их глазами.
    Михаила Боброва в последующем отзовут в армию и он, будучи уже до этого контуженным и прошедшим госпиталь, будет сражаться в горах Кавказа, с нацистским подразделением Эдельвейс. Пройдёт всю войну, и по её окончании, бережно храня безвременно ушедших друзей в сердце, побывает во всех местах, где они хотели, держась за руки, мечтая и прижимаясь к обледеневшему Петропавловскому шпилю…
    Нам дан интеллект, разум, а наши дети живут сиротами при живых родителях. Бездумная ласточка бьётся за своё гнездо, а для нас, дети это то, что ограничивает наш потенциал. Кто же тогда более бездумен? Нам даны друзья, и вместо того что бы мечтать о вершинах и совместно достигать общих целей, втаптываем друг друга в грязь, при первом возможном случае, если на кону деньги и сугубо личная выгода.
    Вместо того, чтоб праздновать в кругу близких Новый год и Сочинскую олимпиаду, я пошёл в одиночестве по спирали игры разума в поисках ответов, и старый, добрый Питер, был мой единственный верный помощник. Балансируя между реальностью и откровенным безумием, как семья актёра Масленикова…
    Актеры-блокадники, были ярчайшим примером несгибаемости человеческой воли, даже тогда, когда личные миры были уже вероломно стерты под самые корни. Нещадно сгорая в самопожертвонном огне, играя на сцене, ради безвозмездной отдачи единственного жизненного вздоха, всем, кто потерял всякую надежду, умирали сами. Умирали за кулисами, по дороге в театр, а люди шли. Шли на спектакли, за этим жизненным глотком, что стал дороже хлеба. Шли из последних сил под обстрелом, переступая разорванные и истощённые, обмороженные бездыханные тела, и актёры это знали. Знали, и поэтому играли свои роли так, как будто это был их последний, финальный, предапокалипсный выход.  Как будто, от сегодняшней игры зависела жизнь в целом, и горели на сцене ярче тысячи солнц…
    Александру Масленикову предстояла роль немца-воришки, в оперетте “Лесная быль”, но за час до представления его вызывают, и вручают похоронку на последнего, третьего сына. Вместе с желтоватой бумагой ему так же передали наручные часы, снятые с запястья покойного. Сын выносил раненого товарища из под обстрела, и подлый снаряд рванул прям за спинами, не оставив ни малейшего шанса на спасение, обдав обоих  смертоносными осколками…
    Маслеников на этот момент уже потерял всех. Братьев сестёр, да и вообще из родственников не кого уже не осталось, кроме жены, пережившей рубцовый инфаркт. Война забрала всех, безвозвратно. Гуталин, заменяющий тушь, тек по щекам, но он не задумываясь выходит “смешить” зрителей на сцену, в женской юбке, гремя ворованными ложками под немецким кителем, и играет бесподобно воришку. Зал в восторге, а у Масленикова только одна мысль в голове, как спасти жену. И придумал! У него с сыном был одинаковый почерк…
     Маслеников ездил на передовую, отсылая письма за сына. Жена видя штампы воинской части на конверте, конечно же, не догадывалась об обмане, сердаболила о важности теплого белья и сухих ногах в ответных письмах. И долгое время все получалось. Но однажды, греясь на солнце, у арки, соседка, узнавшая о смерти младшего, посочувствовала…
     Когда Маслеников вернулся домой то застал жену за сервированным на всех родственников, фаянцевой посудой, столом, и разговаривающей с несуществующими сыновьями…
    Наспех вызванный психиатр поставил диагноз временного помешательства, но он продлился всю её жизнь. Они не расстались, а наоборот, прожили ещё долгих девятнадцать лет вместе, не смотря на то, что на каждый шорох или звонок, жена реагировала как на присутствие одного из погибших сыновей…
     Неужели мы стали жить с засерверованным столом на всех близких, общаемся с реальными людьми, которые таковыми не являются. Иллюзорная фикция, которую мы сами себе создаём в своём мировоззрении, больная фантазия, не более. Вспоминая интервью Дудаева, где он говорит о потере нравственности целой нации, невольно соглашаешься с парадигмой. Должно смениться три поколения, что бы все встало на свои места. От сытой и размеренной жизни, нас начинает тянуть на разного рода извращения, начинает манить запретное и подлое. Откуда в нас это? Неужели необходимо каждому пройти горечь потерь и утрат, что бы понять насколько все хрупко. Возможно именно я что-то не ценил, чем-то пренебрегал, и получил достойную отрезвляющую оплеуху.
     Что бы не происходило, и как бы не складывались события в наших интерактивных жизнях, надо идти дальше. Я твердо решил забрать дочек, Вику, Иришку и Лизу, тем более что до конца учебного года оставалось меньше месяца.
    Не знаю, может ли мужчина заменить тепло материнских рук... Сомневаюсь, но дети должны быть с родителем, а не висеть на шеях пенсионеров. Да и устал я быть один, что уж тут душой кривить.
     Жаркий майский день радовал погодой. Песчаный берег Заячьего острова пестрел телами загорающих, туристы неустанно фотографировались во всевозможных позах, переполненные катера с воздыхателями к восхитительному, заполонили Неву. Мирная жизнь, прекрасна, во всех её проявлениях. В искусительном предчувствии я уже представил, как я с дочками присоединились к этому нескончаемому динамизму, наполненному беззаботностью, счастьем, детским смехом, и ком в горле, томивший меня долгое время, рассеялся без следа. Как будто все это время спал, и мне снился ужасный сон. Пришло время проснуться…
    Я посмотрел на часы, до вылета самолета оставалось около двух часов. Я на всякий случай проверил вложенный в паспорт авиабилет, Санкт-Петербург- Донецк…