чувство зачатковв любови, и пр. прелести..

чуйвство некой теплоты - внутре , - ..при виде некой девы

//

(..про зачатки любови соотв.)



**


момент некоей влюбленности., симпатии большой - к девушке
некой определенной.; - значит , что неравнодушен к ней ..
- верный знак., компас (барахлящий пускай и обманчив. по-
рою; - или даже всегда, - ежели по шопенгауэру а. соотв.)
- .. любовии что ли как бы некоей .

у меня есть такой объект пожалуй, я как бы и рад, но не со-
всем. ибо, про взаимность - неизвестно (..пока что) ничего-
шеньки совсем мне. она закрыта; то ли боится чего/кого-то..
то ли не знаму, - антипатья +- ко мне. не знаму что и дума-
ть.

а вот, кстати,
интересный кусочичек, про описание некоего подобного моему.,
(и, пожалуй всякому случаю такому; - любившему/любящему., на
свете., - когда-то/где-то) , ощущения , - в новелле/рассказе
ким ён су (- южнокорейск. писат. совр. соотв..) под назв. ..
"комик отправившийся на луну" .

--
начало цитиров.


>>


КОМИК, ОТПРАВИВШИЙСЯ НА ЛУНУ 
 
    1
 
 Через восемнадцать лет после того, как один мужчина ушел скитаться по пустыне, двадцать четвертого декабря двухтысячного года я получил приглашение и отправился на вечеринку к старшему товарищу, который праздновал свое назначение на должность штатного профессора университета. Там я увидел девушку с химической завивкой на голове. Она напомнила мне одну из американских тряпичных кукол, которые вдруг стали очень популярны, когда я был еще маленьким мальчиком. Естественно, именно с этих кукол, напоминающих пухленьких американских детишек, я и начал разговор. Затем мы поговорили о начале восьмидесятых, когда эти игрушки только стали популярны, и в итоге вспомнили одного боксера, у которого констатировали смерть мозга после жестокого боя за чемпионское звание в сверхлегком весе в одном городе, известном от Калифорнии до Невады своими развлечениями.

Майк Тайсон как-то сказал, рифмуя слова, будто читал рэп, что «кроме бокса все остальное очень скучно», а я в тот вечер напился и несколько раз повторил его фразу, пародируя великого боксера. «Азэ зэн боксинг, эврисинг из соу боринг (Other than boxing, everything is so boring)», — чеканил я речитатив. Вообще-то, мне не свойственно дурачиться перед малознакомыми людьми, и мне самому было удивительно, что я так себя веду. Однако вскоре ко мне снова подошла девушка с химией на голове и вопросом: «А роман из этого может получиться?». Тогда-то я и понял, что все это время пытался привлечь именно ее внимание.

— Что? Вы о чем?
 — Я об этом боксере. О боксере, который умер в Лас-Вегасе. Можно ли написать роман о его страданиях?
 — Так ведь роман, как вы знаете, — это не просто рассказ о страданиях. Роман — это переложение страданий, известных и понятных автору. Если бы я мог понять, что боксер чувствовал в ожидании смерти, то я, вероятно, смог бы написать об этом роман.
 — Тогда спрошу по-другому. Можно ли понять, что такое страдание?
 — Для писателя страдания — это когда читатели не понимают его романов, а потому книги этого писателя не продаются.

Люди вокруг нас засмеялись.
 — Ничего смешного.
 — Тогда тебе надо набраться опыта, чтобы ты смог написать об этом боксере, — вклинился в разговор мой старший товарищ.
 — Нет. Я писатель, который не знает, что такое страдания, — сказал я в шутку, на что девушка ответила:
 — Похоже, вскоре вы все-таки напишете этот роман.
 — Неужели? Хотите сказать, что вскоре я узнаю, что такое страдания, и, вероятно, вы же мне в этом и поможете?
 Мы обменялись многозначительными взглядами. Не знаю, какой промежуток времени она подразумевала под «вскоре», но, учитывая, что этот боксер появился в моем романе, похоже, что теперь я знаю о страданиях не понаслышке. «Это то же самое, что влюбиться в девушку», — сказал чемпион мира в супертяжелом весе боксер Флойд Паттерсон. «Вот, например, вы знаете, что ваша девушка вам изменяет, что она хитрит и иногда даже бывает жестокой, но вам все равно. Девушка причиняет вам боль, но вы продолжаете любить ее и хотите быть с ней. Вы ничего не можете с этим поделать. Примерно такие же отношения у меня с боксом», — пояснил он. Возможно, именно так мне стоило начать свою историю.

Не прошло и десяти минут после того, как я вдруг понял, что эта девушка откуда-то знает, что я писатель, а я уже не мог спокойно смотреть на нее: внутри у меня разливалось странное тепло, стоило мне только повернуться в ту сторону, где сидела она. И это тепло все больше и больше разгоралось во мне каждый раз, когда кто-то говорил про нее или когда говорила она сама. Я узнал, что она училась в одной школе с женой моего товарища, работала продюсером на радиостанции и была моей ровесницей. Ближе к полуночи пошел снег, невероятно красивые снежинки медленно укрывали землю. К тому времени я совсем раскраснелся и сиял, как полная луна в пятнадцатый день первого лунного месяца, которую очень любят рисовать дети, очерчивая ярким огнем ее круглый силуэт в воздухе перед собой. Моя краснота стала результатом не только количества употребленного алкоголя, но и внутреннего жара, поднимавшегося во мне.

--
   2 
 Меньше чем через месяц я убедился, что у нее, так же как у меня, при встрече учащается пульс, из-за чего краснеет лицо и по телу, до самых кончиков пальцев на руках и ногах, разливается тепло. С той самой снежной ночи двадцать четвертого декабря, когда большие хлопья снега ложились на землю, предвещая светлое Рождество, а мы с одиннадцати часов вечера жевали селедку с твердым мясом и мягкими костями, градус наших отношений все повышался и вдруг упал в начале сентября следующего года. А пока температура продолжала накаляться, я взахлеб упивался всем, что есть в этом мире, словно школьник, жадно глотающий воздух после километрового забега, в котором он успел полностью выложиться. Пока между нами было это тепло, мир вокруг казался простым, абсолютно понятным и безобидным.

Однако прошло немного времени, и я поймал себя на мысли, что мы с ней похожи на людей, любующихся цветами вишни в начале апреля, когда на деревьях среди белых лепестков появляются первые зеленые листики. Вишня пока еще вся в цвету, но понятно, что пройдет совсем немного времени и цветочки опадут. То же самое чувствовал и я. В душе была грусть, похожая на ту, что испытываешь, сидя под роскошной цветущей вишней. Я почувствовал это, когда мы лежали вместе и я двумя руками гладил ее по голове, вглядываясь в ее лицо. Конечно, можно списать все на то, что в этом мире нет ничего вечного. Тогда, как это ни парадоксально, мы были с ней одновременно удивительно счастливы и удивительно несчастны.

Насколько я помню, самое чистое счастье, неомраченное ничем, мы разделили с ней со второго по пятое августа 2001 года, когда наконец-то закончился уже опостылевший сезон дождей, длившийся тридцать девять дней. Я подогнал свои выходные под ее летний отпуск, и мы вместе поехали в небольшой коттедж на берегу озера в городе Чхунчжу. Все, чего мы хотели, — это вдоволь спать, сколько нам захочется спать, вдоволь разговаривать, сколько нам захочется разговаривать, вдоволь читать, сколько нам захочется читать, вдоволь купаться, сколько нам захочется купаться, вдоволь напиваться, сколько нам захочется пить, и вдоволь заниматься любовью, сколько нам захочется любить друг друга. Говорят, человеческие желания безграничны, но в то время у меня не было никаких других желаний.

Четвертое августа. Последний вечер нашего отпуска. Мы, взявшись за руки, прогуливались по красной асфальтовой дорожке, с которой открывался прекрасный вид на озеро. Вода в озере была мутной после затяжных дождей. Вдоль асфальтовой дорожки на расстоянии тридцати шагов друг от друга стояли фонари, вокруг которых, привлеченные светом, летали насекомые, изредка звонко ударяясь о лампочки. В то время она работала над выпуском передач «Истории нашей жизни», и, медленно ступая вдоль озера, она рассказывала мне об атмосфере, царящей в полупустой студии, где остаются только задействованные в проекте люди и сводят чей-нибудь рассказ о жизни.

— Есть одна женщина, врач, которая вслед за своим старшим братом ушла в горы Тогюсан, как только разразилась корейская война, и вступила в ряды северокорейских партизан. А когда война закончилась и проходили уже последние зачистки местности, ее арестовали. Потом она вышла из тюрьмы и, тщательно скрывая свое прошлое, много трудилась, а потом все заработанные деньги пожертвовала университету, чем сильно прославилась. Но историю своего прошлого она никогда никому не рассказывала, пока не пришла к нам на радио. А вот еще помню историю одного человека, который стал художником и работал в традиционном восточном стиле. У него была мечта обогатить сына, который родился у его любовницы, и он все для этого делал. Но его крупное развивающееся предприятие обанкротилось, и он решил покончить жизнь самоубийством и с этими мыслями ушел в горы Чирисан. Там он увидел одиноко растущее абрикосовое дерево. Поскольку он все равно собирался свести счеты с жизнью, то решил напоследок вдоволь полюбоваться деревом, пока его тошнить от него не станет. И он три года смотрел на абрикос, а потом впервые в жизни взял кисть и начал рисовать. Я по несколько раз прокручиваю рассказы этих людей в пустой студии. В первый раз слушаю просто саму историю, а потом начинаю следить за эмоциями и чувствами, которые в ней скрыты, причем я думаю, что их больше не в словах, но в том, что заполняет паузы между словами. Ты же знаешь, что редакторская работа состоит как раз в том, чтобы удалить все заминки в рассказе: искать и вырезать вздохи, длинные паузы между словами, когда человек сглатывает или откашливается. От этого становится не по себе, грустно и очень одиноко. Я имею в виду, тоскливо сидеть, вслушиваться в запись и вырезать эти живые звуки из оригинальной пленки… Ой, что это там?

Потом, когда она заканчивала редактировать сюжет и передача выходила в эфир, ее каждый раз удивляло и расстраивало, что в итоге получалась совсем не такая история, которую она записывала в самом начале. Возможно, именно эти вздохи, покашливания, сглатывания в паузах между словами и есть то, что составляет «историю нашей жизни». Получается, что сомнения и страхи, которые испытывал человек в минуты, когда его жизнь делала новый поворот, исчезали вместе с кусочками оригинальной записи, которые она вырезала. Куда? В космос, в темноту. Как эта сова, чей силуэт растворился в ночи, когда на повороте асфальтовой дорожки, огибающей озеро, девушка прервала себя, воскликнув: «Что это там?!»

Среди деревьев она увидела сову. И хотя прошел еще месяц, прежде чем она сказала мне, что мы расстаемся, я думаю, что на самом деле мы расстались именно тогда. В ту ночь мы смотрели на огромный черный силуэт совы на фоне полной луны, и все мое будущее виделось мне таким же ясным и отчетливым. Более того, я был убежден, что прекрасно понимаю все процессы, приведшие меня и ее к тому, кем мы были на тот момент. И в этом простом и понятном мире я осознал, что хочу стать тем человеком, который каждый вечер до самой смерти будет желать этой девушке спокойной ночи. Еще несколько минут после того, как сова скрылась за деревьями в лесу, мы стояли и смотрели вверх на ночное небо, и я, расчувствовавшись, выдал то, что уже некоторое время жило у меня в душе:

— Давай поженимся.
 Она повернулась, посмотрела на меня и весело рассмеялась.
 — Я серьезно. Не смейся.
 Тогда она запрокинула голову и расхохоталась так, словно и вправду услышала какую-то забавную шутку. Я взял ее за руку и стал напирать:
 — Хватит смеяться. Ответь мне. Быстро. Быстро.
 Не прекращая смеяться, она сказала: «Хватит!» — и отстранилась от меня. Еще через месяц я понял, что за эти несколько счастливых минут вслед за совой в мерцающее вечернее небо улетело тепло, которое жило в нас с ней прошедшие восемь месяцев. Мне было радостно думать, что огонь, живший между нами, не просто исчез в никуда, но растворился во вселенском космосе. Потому что иначе я бы уже давно умер, не в силах перенести потерю своей любимой.

   3 

 Все, что случается с нами в жизни, можно считать предопределенным в том плане, что предпосылки и знаки всегда появляются задолго до самого события. Конечно, это далеко не факт, но я вынужден был принять такую позицию, чтобы жить дальше и не захлебнуться своим горем и чувством утраты. Наша любовь, начавшаяся внезапно, как нежданный снегопад, так же неожиданно закончилась. После того как моя любимая сообщила, что мы расстаемся, я очень долго пребывал в депрессии и пытался найти причину, по которой она ушла. Единственное, что я понимал, это то, что расстались мы не из-за моего предложения, которое я сделал, поддавшись чувствам в ту ночь, когда мы любовались совой, летавшей на фоне полной луны. Когда наша любовь началась без какой-либо явной причины, мне все равно казалось, что я понимаю абсолютно все в этом мире, но когда в конечном счете мы также без какой-либо явной причины расстались, я перестал понимать элементарные вещи: почему Земля крутится, почему наступает ночь, почему я лежу без сна с широко открытыми глазами?

Полнейшая растерянность, в которой я пребывал довольно долгое время, в итоге затаилась глубоко в моем сознании, а потом наступила осень 2004 года. Мы со знакомыми писателями, редакторами и другими коллегами из литературных кругов сидели в ресторанчике, где подавали прекрасный одэнь[19], и внезапно разговор зашел о том, кто что делал в день, когда случились теракты 11 сентября. Некоторые узнали о терактах только спустя несколько дней, кто-то услышал эту новость в такси по дороге домой и по каким-то своим причинам решил вернуться на работу. А я сказал, что в тот день потерял свою невесту. Сначала это вызвало всеобщее удивление, но в следующий момент все разразились смехом. Конечно же, моя бывшая девушка в тот день и рядом не была с башнями Всемирного торгового центра или Пентагоном. Я просто хотел сказать, что из-за этого теракта некоторым образом всплыли проблемы, которых раньше я не замечал в наших отношениях, из-за чего в итоге мы и расстались. Однако, когда я посмотрел на этих людей, которые смеялись мне в лицо и хлопали по столу, мне оставалось только замолчать.

То, что я не смог рассказать в ресторане, это слова, которые я услышал от своей девушки, когда произошли теракты. Если передавать дословно, то в одной из многочисленных статей, посвященных тем событиям, было написано, что Нострадамус предсказал эту трагедию в своих катренах. Вот что он писал: «На сорока пяти градусах загорится небо,/ Пламя достигает великого нового города, / Немедленно поднимается огромное пламя, / Когда они хотят иметь подтверждения от нормандцев». Она процитировала эти строки и пояснила, что не может выйти за меня из-за предсказания Нострадамуса. Это все равно что она сказала бы, что мы должны расстаться, потому что поднимается уровень мирового океана. Все, что может чувствовать мужчина, когда ему в одностороннем порядке заявляют о разрыве по такой нелепой причине, как повышение уровня мирового океана, что приводит к затоплению острова Тувалу, — это смятение, унижение, гнев, злость и далее по списку.

Как я уже говорил, я долгое время пребывал в депрессии и смог принять наш с ней разрыв только после того, как одно за другим пережил все эти чувства, родившиеся во мне. Тем не менее я ничуть не смутился, когда в ответ на мою несостоявшуюся историю в ресторане я услышал громкий смех. Уверенность в себе придала мне смелости. Как-то днем, не прошло и недели с того вечера в ресторане, я встречался с главным редактором одного издательства. За обедом мы с ним выпили. По пути домой сказалась давешняя смелость, усиленная алкоголем, и я попросил таксиста отвезти меня к зданию, где она работала, хотя сам не понимал толком для чего. Пока мы проезжали по мосту Мапхотэгё, я смотрел на реку Ханган и напевал себе под нос песню американской рок-группы «Дорз» «People are strange»: «People are strange, when you’re a stranger». Правда, это была единственная строчка из песни, которую я помнил. Я не узнавал сам себя, душа казалась мне чужой. Или нет, скорее просто измученной.

 
(..)


<< .

--
{стр. 172 - (17ч) (..#1,2..). - бумажн. кн.}


----
конец ц.



====
ps


и, собств. так и быть, - третий кусок;  просто - и про лубоф и про писательство, и
.. философику и жиснь ..  собств.
раз уж начал цитировать, доцитирую уж до конца, ибо это оказыв. последн. вещь - ..
замыкающая., - сборника сего замечательного .


--
начало цитиров.


>>


(..)

   4
 
 Я подошел к стойке регистрации, чтобы взять временный пропуск и подняться в радиостудию. Потом вдруг стал собачиться с охранниками, которых вызвали девушки на регистрации (я был пьян и уже не помню, из-за чего мы начали ругаться), и тут около проходной появилась она в белом платье, поверх которого был накинут бордовый кардиган. Похоже, кто-то успел с ней связаться, после того как я несколько раз упомянул ее имя. Ей уже было за тридцать, но, вопреки ожиданиям, женское очарование переполняло ее. Весь мой хмель улетучился, стоило мне увидеть, как она проходит через турникет, похожий на турникет в метро. А потом я подумал, что надо спасать положение, раз уж мы снова встретились, да еще и таким нелепым образом.

— Я проходил мимо и подумал, что я еще не обедал сегодня, и может… — начал я, но прервался. Я собрался было сказать ей «ты», но, испугавшись слишком уж серьезного выражения лица, с которым она смотрела на меня, нелепо пробормотал: — Если вдруг вы, уважаемая мисс Ан, не обедали, то, может быть, вы составите мне компанию…
 Она кивнула в сторону электронных часов, которые висели в холле. Было начало шестого.
 — Не поздновато ли для обеда? — спросила она, искоса поглядывая на людей вокруг нас. — Похоже, ты много выпил.

— А, да. Я ездил в издательство. Обычно-то я не пью днем, но мы заказали суп из минтая и немного выпили под него.
 Я хотел сгладить ситуацию, но никак не мог найти правильные слова.
 — Ладно, выход там. Проводить тебя?
 Я застыл в нерешительности, а она взяла меня за руку и повела в сторону вращающейся двери. Выйдя из здания, она сразу отпустила мою руку, которую и так едва держала, и пошла к обочине дороги, где стояла пара свободных такси. Низко склонив голову, словно нашкодивший ребенок перед матерью, я побрел за ней, думая лишь о том, как можно было бы исправить все, что я натворил, но не мог ничего придумать. Я зажмурился и вдруг со всей дури врезался лбом в дерево. И ладно бы я просто врезался, но поскольку я был пьян, то вдобавок еще и рухнул на землю так, что искры из глаз посыпались, хотя открывать глаза по-прежнему не хотелось. И почему мир так жесток ко мне? А как было бы здорово, если бы это все оказалось сном. Или, может быть, она сейчас убежит куда-нибудь, так и оставив меня валяться здесь одного? Я лежал неподвижно с закрытыми глазами и тут услышал приближающийся звук смеха. От этого смеха заныло где-то глубоко в груди. Однажды, когда я сделал ей предложение, она точно так же смеялась надо мной.

— Что это? Что за детский сад? Что ты делаешь? — засыпала она меня вопросами сквозь смех.
 Я широко раскрыл глаза:
 — Ничего смешного!
 — А что тогда? — спросила она, перестала смеяться и серьезно посмотрела на меня.
 — Просто хотел показать тебе, в какой безнадежной ситуации я оказался.
 Сделав вид, что со мной все в полном порядке, я быстро поднялся на ноги и принялся отряхивать одежду. Теперь я выставил себя в глазах своей бывшей возлюбленной, с которой мы так долго не виделись, настолько жалким, насколько это вообще было возможно. Хотелось умереть со стыда.

— Пойдем, — сказала она.
 — Хорошо.
 Расставаясь, расстаются, но в душе я все время надеялся, что еще можно что-то исправить.
 — Мне вот все интересно, прямо спать не могу, знаешь, я очень переживал и еще хотел тебе кое-что сказать, поэтому пришел сегодня, нет, у меня же дело тут было неподалеку и на обратном пути зашел… — тараторил я. Удивительно или даже забавно, но, как только я наконец-то увидел ее, смятение, унижение, гнев, злость, которые до сих пор сидели глубоко в моей душе, исчезли, растаяли, как прошлогодний снег. У меня было такое состояние, что я понял бы все, даже если бы она сказала, что мы расстались не из-за теракта 11 сентября или глобального потепления и повышения уровня мирового океана, а просто из-за того, что в тот день снова встало солнце.

Но, толком не слушая, что я говорю, она опять пошла к дороге. Поэтому я решил, что единственное, что мне оставалось, это сесть в такси, уехать оттуда и больше никогда не показываться ей на глаза. Однако она прошла мимо припаркованных такси, повернулась в мою сторону, снова взяла меня за руку, которую только что выпустила из своих ладошек, и, не обращая внимания на движущиеся машины, перешла дорогу к парку Йойдо.
 
   5
 
 Она сидела на скамейке. Готовое закатиться за горизонт солнце пробивалось сквозь ветки с поникшими листьями и золотило ее лицо. Она поморщилась, отчего над переносицей появились складочки, а потом заслонилась от солнца рукой. Посидев так какое-то время, она скрестила руки на груди, повернула голову в мою сторону, и я заметил, что она едва заметно дрожит. Она спросила, что же там такое произошло на дороге, отчего я врезался в дерево. Конечно, я не понимал, то ли она беспокоится обо мне, то ли ей действительно интересно, а может, она спросила об этом, потому что до сих пор испытывала вину передо мной или что-то еще, но, тем не менее, я приложил все усилия, чтобы собраться и поговорить наилучшим образом, потому что больше я не мог допустить ошибок перед лицом своей бывшей возлюбленной.

— Сьюзен Зонтаг как-то сказала, что, когда мы смотрим на чужую боль, нельзя говорить «мы». Зонтаг — это такая писательница и литературный критик. Несколько книг даже переведены на наш…
 — Я знаю, кто это. Мне она тоже нравится. Продолжай.
 — Ну так вот, она говорит, что «мы» и боль не могут сосуществовать, потому что, где есть «мы», там есть общение, а где есть общение, нету боли, да? Вот смотри. Скажем, левая рука — мальчик, а правая — девочка. Эти два человека всегда были вместе, а потом вдруг вот так взяли и расстались. Это значит, что нет общения, а это уже боль, — я объяснял ей, все время сводя и разводя сжатые кулаки.

— Да? Но ты вроде начал говорить о чужой боли, а это, кажется, здесь ни при чем, но продолжай.
 — В любом случае, когда люди вместе, они не страдают, а когда расходятся, то появляется боль, вот о чем я. Поэтому, когда тебя не стало рядом, я очень страдал. Раз тебя нет, значит, не получилось общения, значит, мы не понимали друг друга. Я чувствовал себя так, словно у меня есть уши, но я не слышу, есть глаза, но я не вижу. Почему ты это сделала? Знаешь, как это было странно? Я так тебя и не понял. Боль — это когда начинаешь сомневаться в человеке, который был тебе ближе, чем ты сам. Смотри сюда. Дует ветер. Вот здесь между деревьями. Но когда тебя нет, знаешь, какие мысли меня одолевают? А почему собственно дует ветер? Я перестал понимать самые простые вещи. И каждый раз, когда дует ветер, я страдаю. Похлопай в ладоши. Хлоп-хлоп-хлоп. Слышишь звук? А почему он есть? Один этот звук уже причиняет мне боль. Все в мире причиняет боль.

— Ты хочешь сказать, что сегодня не первый случай, когда ты врезался в дерево и упал посреди дороги?
 — Мне больно уже оттого, что я не понимаю, для чего ты задаешь этот вопрос. Я все равно что блуждаю в кромешной темноте. Тебе интересно, где в таком состоянии я натыкался на деревья?
 — А ты натыкался на что-то еще?
 — На ветер, на запах жареной курицы, на синеву неба. Я натыкался на все и спотыкался обо все в этом мире.
 — Теперь ты стал писателем, который не понаслышке знает, что такое страдания, а все равно говоришь такую ерунду, которую никто не купит. Раз уж ты пришел ко мне, то я очень хотела бы помочь. Что ты хочешь от меня услышать? Что ты хотел узнать?

— Так я же уже сказал. Хотел узнать, почему дует ветер. Почему слышен звук, когда хлопаешь в ладоши.
 — Я не Нэйвер[20].
 — Почему ты решила со мной расстаться? Этого нет ни в одном поисковике. Ведь не было никакой причины. Единственное, что я смог придумать, это то, что мы расстались потому, что я сделал тебе предложение. Мне нужна причина, иначе я спать не могу от мысли, что ты бросила меня просто так. Ну да ладно. Хватит. Я пойму. Еще недавно, нет, вот только сейчас, когда я смотрел на Ханган, пока ехал сюда в такси, я еще ничего не понимал. Но теперь, кажется, я начинаю понимать.

— Начинаешь понимать, почему я предложила расстаться?
 — Ну да. Из-за теракта 11 сентября.
 И мы громко рассмеялись. Можно ли вообще говорить серьезно о том, что где-то в Сеуле расстались влюбленные просто из-за того, что в Нью-Йорке произошел теракт. Но это как раз про нас. Конечно, можно назвать мои слова бредом, но вот что она сама сказала:
 — Ты прав. Мы действительно расстались из-за того, что рухнули башни-близнецы Всемирного торгового центра. Мы никак не могли сохранить отношения в то время. Кроме того, я совсем не собиралась замуж. Буду рада, если ты сможешь это понять.

— Ясно. Я понял. И в мире до сих пор осталось еще очень много зданий, которые можно взорвать. И поскольку проблема терроризма пока глобально не решена, то никто не знает, когда упадет очередное строение.
 Я полностью верил всему, что она говорила.
 — Не надо этого сарказма. Что ты хотел мне сказать?
 — Это не сарказм. Любовь — это как болезнь. Верно. Наша любовь началась с того, что в 1982 году в Лас-Вегасе один боксер умер, выдержав четырнадцать раундов, а закончилась на том, что 11 сентября 2001 года рухнули башни-близнецы. То есть мы как начали встречаться без какой-либо причины, так без причины и расстались. Теперь наконец и я дорос до того, чтобы это понять. Ну да ладно. Поужинаем?

Она посмотрела мне в глаза и замотала головой:
 — У меня встреча.
 — А, понятно. — Я немного помолчал. — Тогда сейчас тебе расскажу. В городе Кордова на Аляске живет индианка племени эяк, некая Мэри Смит Джонс. Она последний человек на Земле, кто знает эякский язык. И когда ее спросили, что она чувствует в данной ситуации, она ответила: «Не знаю, почему именно я, почему я оказалась этим человеком. Знаю только, что у меня душа болит от этого. Очень больно осознавать, что я последняя». Кто станет говорить, если никто не будет слушать? Весь мир — тишина. И пустота.

Она дослушала мой рассказ до конца и еще некоторое время сидела молча, потом сказала:
 — Хорошо, я отменю встречу и поужинаем вместе, а ты мне расскажешь об этом поподробнее.
 — О чем?
 — О тишине и пустоте.
 
   6
 
 Впервые я понял, что невозможно писать о боксе и при этом не писать о боли и смерти, благодаря американской писательнице Джойс Кэрол Оутс. Как-то она призналась, что, перед тем как написать свое эссе «О боксе (On boxing)», она специально пересмотрела запись выступления того боксера, о котором я говорил, что именно с него началась наша любовь. Еще она добавила, что в одной только Америке с 1945 по 1985 год так или иначе из-за бокса умерло как минимум триста семьдесят человек. Оутс объясняла парадокс бокса следующим образом: «Боксер не только устраивает спектакль, который является шокирующим торжеством способностей человеческого тела, но целенаправленно поражает воображение людей, которые пришли за теми переживаниями, которые не передать словами. Я хочу сказать, что бокс — это искусство единственное в своем роде и его невозможно ни с чем сравнить».

Я вспомнил эти слова Оутс на прошлой неделе, когда прошло два года с тех пор, как я пьяный завалился на радиостудию. На выходе из дома в почтовом ящике я заметил конверт. Я никак не ожидал, что это окажется письмо от моей бывшей девушки, которое она к тому же отправила экспресс-почтой. Обратный адрес говорил о том, что письмо было отправлено из Америки, из отеля «Сизос-палас» в Лас-Вегасе, штат Невада. Я вскрыл желтый конверт с печатью авиапочты и обнаружил внутри письмо и компакт-диск. В письме, которое в общей сложности растянулось аж на двенадцать листов, в углу каждого из которых стоял желтый герб отеля, она объясняла, что заставило ее прилететь в город посреди пустыни. Письмо начиналось со слов благодарности за то, что я рассказал ей историю, которая и привела ее в Штаты.

Суть в том, что Фонд корейской прессы осуществляет программу, дающую возможность отправиться на исследования в любой уголок мира. А история про Мэри Смит Джонс — последнюю носительницу эякского языка, которую я рассказал тогда, настолько запала Ан в душу, что она подала в Фонд заявку с названием «Смерть языка» с целью исследовать проблемы индейцев и судьбу исчезнувшего в Калифорнии индейского языка. В итоге ее заявка выиграла конкурс, и теперь Ан пребывала в университете города Беркли, недалеко от Сан-Франциско, в качестве приглашенного исследователя. Я довольно быстро прочитал все письмо до предпоследней страницы, не испытывая никаких особых эмоций, лишь изредка удивляясь про себя: «Надо же как!» Но последняя страница как будто была написана чуть позже остальных, в спешке и немного небрежным почерком.

«Ты прав. Утратить человека, с которым вы общались, — все равно что потерять способность выразить себя. На самом деле я приехала в Америку не только из-за того, что меня заинтересовал умирающий или уже мертвый язык, но потому еще, что уже давно, когда по телевизору снова показывали, как обрушились башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке, я смотрела этот сюжет, и вдруг мне захотелось узнать: а что же на самом деле произошло осенью 1982 года в Лас-Вегасе?»
 Стоило мне прочитать это предложение, я сразу вспомнил, как она обратилась ко мне в первое Рождество нового тысячелетия, когда мы впервые встретились: «Я об этом боксере. О боксере, который умер в Лас-Вегасе. Можно ли написать роман о его страданиях?» И вдруг я понял, что не было нужды спрашивать у нее что-либо! Черт возьми! Получается, это вовсе не причуды моей логики и не шутка, в которой я, впав в отчаянье, нашел спасение, но чистая правда: мы полюбили друг друга именно из-за какого-то боксера, который в 1982 году умер в Лас-Вегасе, продержавшись на ринге четырнадцать раундов, а разошлись из-за теракта 11 сентября 2001 года.

   7
 
 Если верить письму, то, увидев по телевизору кадры разрушения башен-близнецов, заснятые очевидцами 11 сентября, она стала разыскивать след своего отца, который давным-давно затерялся где-то в Штатах. Она помнила отца в очках с толстыми линзами, нервно орущего на семью или лежащего, не в силах подняться от тяжелого похмелья, с мокрым полотенцем на голове. И хотя иногда его глаза за тяжелой роговой оправой очков наполнялись жалостью, когда он видел ее, тогда еще маленькую девочку, куда чаще она видела, как он воет, словно бесчувственное животное, и льет пустые слезы. Она не могла оправдать ни единой его слезинки. Очки он начал носить с 1977 года, когда сильно пострадал от взрыва на станции Ири[21]. В тот момент он находился неподалеку, в театре Самнам, где ждал начала выступления. Он вспоминал потом, что от взрыва в театре полностью снесло крышу. И рассказывал, что под обломки попали комик Ли Чу Иль[22] и певица Ха Чхун Хва[23].

 
 
В 1970-х годах отец работал помощником ведущего, потому что из-за вечных слез и криков научился прекрасно гримасничать. Но только в мае 1980 года к нему пришла известность, когда он стал выступать в одной шоу-программе на региональном канале ТБС. Каждый раз, когда он появлялся на экране, у нее возникал один и тот же вопрос: «А это действительно мой отец?» — потому что он все время вел себя как дурак и глупо смеялся, чтобы ни происходило в программе. Ей было всего семь лет, но она умирала от стыда, когда видела отца, подслеповато щурящегося без очков (какой бы из него получился дурак в очках с черными роговыми оправами?), выставляющего себя на посмешище. Так же как раньше ее братья гордились, что их отец выступает в маленьком театре на окраине Сеула, и хвастались друзьям, что он комик, тыча в афиши с фотографией яйцеголового родителя, расклеенные по закоулкам и телефонным будкам, теперь братья каждый раз хлопали в ладоши от радости, что их отца показывают по телевизору, а она в это время забивалась в угол комнаты, затыкала уши руками и читала сказку про Рапунцель.

 
 
Еще с тех времен, когда отец играл в передвижном театре, его репертуар состоял из сказки о Черепахе, отправившейся на Луну. Действие происходило в двадцать первом веке, когда на Земле уже вымерли все зайцы, и его герой, следуя особому указу короля Дракона, отправляется на ракете на Луну, чтобы раздобыть правителю заячью печень. От начала до конца представления с Черепахой постоянно что-то происходит: то он врезается в коричное дерево, то поскальзывается на недогрызенной Зайцем морковке и вообще попадается на всяческие его хитрые уловки и в итоге уползает со сцены в одном исподнем. Такой вот фарс показывал ее отец. Хотя в своем пародийном выступлении он пошел по следам комика Пэ Сам Рёнга[24], было очевидно, что его сценка несколько устарела и явно уступает шоу Ли Чу Иля, примерно в это же время появившегося на экране со своими популярными фразами: «Капусту-то уже заквасили?», «Простите, что лицом не вышел» и знаменитым: «Что бы мне сегодня вам показать?», после чего он начинал вилять попой в танце под музыку «Susie Q». Ощущение, что выступление отца устарело, усиливалось оттого, что заканчивалось оно народной песней.

 
 
Конечно, все по-разному оценивают эту эпоху, но после убийства президента Пак Чон Хи[25] корейскому народу пришлось осознать, что времена меняются, и на фоне этих перемен на всенародном фестивале фольклорного искусства, появившемся в эпоху юсин и проводившемся на стадионе Чангчхунг в Сеуле, один вид Ли Чу Иля вызывал на лицах улыбку, чего нельзя было сказать об ее отце. Это было время парадоксов, которые не нуждались в объяснениях. И хотя она все так же убегала со слезами на глазах, расстроенная видом отца по телевизору, ее братья все чаще стали пародировать Ли Чу Иля и его мазохистское «Простите, что лицом не вышел», чем отца, уползавшего в одном нижнем белье со словами: «Ничего смешного».

 
 
Казалось, что это всего лишь вопрос времени, когда отца попрут с экрана, но внезапно ситуация повернулась таким образом, что он оказался тигром на бесхозной горе. Первого сентября 1980 года после инаугурации президента Чон Ду Хвана[26] Пэ Сам Рёнг, На Хун А, Хо Чжин, Ли Чу Иль и другие были объявлены «низкосортными комедиантами» и фактически дорога к телевизионным показам оказалась для них закрыта. Если бы ее отца причислили к «низкосортным», то ему пришлось бы разделить такую же судьбу, а так он мог продолжать выступать и мелькать на телеэкране без каких-либо последствий. Возможно, тогда для ее отца было самое счастливое время, поскольку он был комиком. Для нее же это счастье имело вид маленькой комнаты на втором этаже дома, где она сидела в одиночестве у окна и представляла, будто бы она — заточенная в башне Рапунцель, которая все ждет своего принца. И только много позже она поняла, что делал ее отец для того, чтобы она могла вот так мечтать у окошка.

 
 
   8
 
 Она покопалась в студийном архиве видеозаписей и наткнулась на имя отца в 1297-м выпуске программы «Новости Кореи»: «Специальные новости. Сюжет 11: Инаугурация президента Чон Ду Хвана». В пояснительной записке к выпуску значилось: «Реакция граждан — комик Ан Пок Нам с народной песней». Имя ее отца было записано иероглифами. Она взяла пленку и расположилась в соседней комнате, где было установлено видеооборудование. Не испытывая особого трепета или волнения, она начала смотреть «специальный выпуск новостей», где «кортеж президента Чон Ду Хвана и его супруги» проезжал по дороге Сечжонно, следуя на официальную церемонию от Ёнсана к стадиону на Чамсиле. Отец появился, когда выпуск о реакции общественности на нового президента уже почти завершился. Она увидела его в самом конце репортажа и, едва удержавшись, чтобы не выключить запись, зажала рот рукой и покраснела до кончиков ушей.

 
 
На экране показывали, как первого сентября 1980 года перед толпой, собравшейся у Голубого дома[27], который был временно открыт для публики, вышел г-н Ан Пок Нам, запрокинул голову и затянул: «Пришел добрый и мудрый король!» И хотя в комментариях к видеозаписи было отмечено, что это сюжет про комика Ан Пок Нама, исполняющего народную песню, на этом выступление ее отца заканчивалось. Видимо, со временем заявленная традиционная песня сильно изменилась, и скорее всего после этой строчки шли остальные слова, но, как бы то ни было, в выпуске «Новостей Кореи», освещавшем инаугурацию президента Чон Ду Хвана, комик Ан Пок Нам появился ровно на семь секунд, пропев лишь: «Пришел добрый и мудрый король!» — и это всё. Хотя, наверное, с точки зрения редакторов «Новостей Кореи», вполне хватит одной этой строчки, а весь остальной куплет уже не важен. Она представила, как в сентябре 1980 года этот выпуск новостей транслировали на всю страну. Как же это было ужасно!

 
 
Хотя Ан уже стала продюсером, она ни разу не упоминала, кем был ее отец. И не только из-за того, что в один прекрасный день тот бросил семью и уехал в Америку, но и потому, что было нелепо говорить про отца-комика, учитывая, что чуть больше чем через год после своего дебюта на телеэкране он уже перестал существовать для зрителей. Вспоминая комедиантов того времени, люди называли только такие имена, как Пэ Сам Рёнг, Нам По Вон, Ку Понг Со, Ли Ки Донг и Ли Чу Иль. Однако, посмотрев 1297-й выпуск «Новостей Кореи», она подумала, что, вопреки ожиданиям, наверняка многие должны помнить ее отца. Новости в то время смотрели на большом экране в кинотеатрах, и едва ли можно забыть сюжет о комедианте, который выкрикнул слова «Пришел добрый и мудрый король!» в адрес военного диктатора, ставшего президентом страны после убийства множества ни в чем не повинных сограждан. И тогда она, которая никогда в жизни не могла представить себе, чтобы отец был способен на такое, решила, что, наверное, пора оставить попытки разыскать его след. По большому счету с отцом она провела всего семнадцать месяцев: с мая 1981 года по октябрь 1982-го. Вероятно, на самом деле Ан Пок Нам был совсем не тем человеком, которого она знала. И вполне возможно, что она так никогда и не поймет, почему Ан Пок Нам бросил семью и уехал в Америку. В то время ей действительно казалось, что правильнее будет прекратить его поиски.

 
 
В письме она написала следующее:
 «Помнишь, о чем мы говорили в тот вечер, когда видели сову около озера в Чхунчжу? Я рассказывала о том, как чувствуешь себя, монтируя в одиночестве студии историю чьей-нибудь жизни, прослушивая пленку по несколько раз. Пока допоздна редактируешь эти записи, в какой-то момент перестаешь обращать внимание на само содержание, но слышишь только интонацию и скорость речи. И когда долго вслушиваешься в эти звуки, начинает казаться, что за ними можно услышать жизнь человека: свет и тень, холод и жар, одиночество и грусть. Я много думала о том, что жизнь человека передается не в самой истории, но в тех мелких деталях, которые чувствуются в его голосе. „О, человек сейчас рассказывает трагический эпизод своей жизни, но ведь голос выдает, что в то время он был счастлив, как никогда“, — часто бубнила я себе под нос, раз за разом воспроизводя запись. Когда я редактирую пленку, грустнее всего мне становится, если рассказчик вдруг замолкает. История еще не закончена, но в какой-то момент она обрывается на полуслове. Повисает тишина, и только пленка продолжает крутиться. Тишина и темнота. И я слышу только помехи. Может быть, именно в эти паузы в рассказах я и вслушивалась, прокручивая запись по несколько раз. Может, именно в этом молчании вся правда. Секунда, две, три, четыре, пять. Я жду, пока человек снова заговорит, и читаю переживания стихшего голоса».

 
 
Она расспросила людей, которые помнили ее отца, сходила в архив и на студию, где нашла еще несколько записей, и сделала копию с одной пленки. Сначала она озаглавила ее просто: «На Луну», но потом приписала: «Комик, отправившийся на Луну». После этого она стала включать запись с выступлением отца каждый раз, как только у нее появлялось свободное время. Иногда она не смотрела на экран, а только слушала, что происходит на сцене, а иногда отключала звук и смотрела только видеоряд. Иногда мыла посуду, запустив пленку, а однажды был случай, когда она сильно напилась, улеглась спать, даже не переодевшись и не смыв макияж, но все равно включила запись представления, а утром с удивлением смотрела на синий экран телевизора. Сначала действия отца в этом номере вызывали у нее только недоумение и стыд, но в конце концов она стала воспринимать все отстраненно, словно читала пространные предложения философского трактата.

 
 
На пленке была записана постановка комедийного фарса, где ее отец появлялся на сцене, проламывая стену ракеты, сделанной из пенопласта, поскальзывался на недоеденной морковке и летел прямо в коричное дерево. Понятно, почему после сентября 1980 года все это уже смотрелось довольно странно. В конце выступления отец в одном нижнем белье, скребя руками по полу, полз, как черепаха, к другому актеру, стоявшему в стороне, протирал глаза руками, упирался взглядом в камеру, словно позабыл свою роль, и говорил слова, служившие ему своего рода визитной карточкой: «Ничего смешного!» Казалось, что комедия уже закончилась и он говорит на полном серьезе, что вызывало саркастическую улыбку. Конечно, со временем вся эта комедия вообще перестала вызывать хоть какую-нибудь улыбку.

 
 
   9 

 Последний раз он выступал в мае 1981 года на фестивале «Национальные обычаи — 81», проходившем на острове Йойдо. Вопреки громкому названию — «Национальные обычаи» — на сцене показывали одни только низкопробные комедии. И ее отец вновь изображал, как улетает в лунную страну на ракете, установленной в одном из углов сцены.
 «Три, два, один. Старт. Вжи-и-и-и-ик. Пш-пш-пш. Это Черепаха. Это Черепаха. Я вылетел из королевского центра управления. Лечу на Луну, чтобы поймать Зайца. Вижу воздушных змеев в ясном ночном небе. Один змей, второй змей, третий. Здесь собралось очень много змеев — им явно нечем заняться. Корейские змеи, японские, китайские. Даже западные змеи. Всякие разные змеи, все собрались. Пока, воздушные змеи! Я лечу на Луну! Та-да-дам. Вжи-и-и-ик».

 
 
Черепаха прилетает на Луну, где гравитация не такая сильная, притворяется, что собирается помочь Зайцу молоть муку, берет ступку и совершает какие-то нелепые телодвижения. Потом Заяц уворачивается от летящей в него ступы и убегает, а Черепаха гонится за ним, но врезается в коричное дерево, вместе с которым падает на пол. На сцену выходят люди, чтобы вновь поставить декорации, а ее отец некоторое время лежит на полу среди этого хаоса, потом вскакивает на ноги со словами: «Ничего смешного!» Черепаха уговаривает Зайца: «Если поедешь со мной на Землю, то я прокачу тебя там на поезде». Но Заяц, всю жизнь моловший муку на Луне, даже не знает, что такое поезд. Тогда Черепаха кладет Зайца на пол и объявляет всей публике, что он теперь железная дорога. Заяц с ярким румянцем на щеках и в ободке с приделанными к нему длинными ушами недоуменно спрашивает: «А где же тогда поезд?» Тогда Черепаха притворяется, что у него спадают штаны, на что Заяц спрашивает: «Чего это у тебя штаны упали?» «Чувствую, что приближается самый быстрый поезд на свете!» — отвечает Черепаха. Тут Заяц соображает, что что-то не так, вскакивает, бьет Черепаху в пах, и Черепаха со стоном уползает.

 
 
Последней сценой было возвращение Черепахи на Землю без Зайца, которого он не смог поймать, и пантомима на тему смерти короля Дракона. После чего Черепаха выкрикивает: «Пришел добрый и мудрый король!» — и начинает петь известную народную песню. Ее отец взял микрофон и пошел вперед, к зрителям, будто бы ожидая, что они поддержат его и споют вместе с ним. Зрители, которые никак не реагировали на весь спектакль, не думали даже подпевать, но тем не менее актер продолжал идти, не останавливаясь, к краю сцены, а потом вдруг послышался грохот и ее отец исчез из кадра. Камера снимала так, что было видно только половину сцены, где стояло коричное дерево и частично разломанная ракета. Когда стихла музыка, стало слышно, как смеются зрители. А на следующий день после этого представления в одной газете в рубрике «Курьезы» появилась статья, в которой рассказывалось, как ее отец «упал со сцены больше метра высотой» и «вопреки задумке организаторов концерта „Национальные обычаи — 81“, он показал действительно низкую комедию».

 
 
Когда она в третий раз пересматривала пленку, на последних кадрах она смеялась в полный голос, так же, как все зрители, собравшиеся на представление двадцать лет назад. В своем письме мне она писала: «Он сказал „Добрый король“. Едва ли он смог бы стать популярным после этих слов. В общем-то, поделом ему, разве нет? Я посмеялась». После этой выходки отправившийся на Луну комик уже не мог вернуться на Землю. Как правильно отметил автор статьи в разделе «Курьезы»: «Такие низкопробные комедии подлежат депортации с нашей планеты». Выступление на сцене в программе «Национальные обычаи — 81» было последним появлением ее отца на сцене и телеэкране. Ссылаясь на случай, когда он упал со сцены, никто уже больше не соглашался на его выступления. Прошло некоторое время, и она перестала пересматривать пленку. Случилось это все до того, как я напился, приехал к ней на радио и, не видя ничего перед собой, врезался в дерево.

 
 
   10
 
 Судя по хриплому голосу и неспешной манере говорить, человеку, ответившему на мой звонок, было за пятьдесят. Я рассказал ему про письмо, которое получил, и объяснил, откуда узнал номер его телефона. Мужчина попросил меня подъехать, поскольку самому ему было сложно передвигаться. И попросил он меня приехать не куда-нибудь, а в библиотеку для слепых. Вплоть до тех пор я мало того что не был в библиотеке для инвалидов по зрению, но даже ни разу не задумывался о том, что подобные заведения могут где-то существовать. Пока я не пришел в библиотеку и не увидел все собственными глазами, воображение рисовало передо мной картину читального зала, в котором полно людей, сидящих непременно с закрытыми глазами, словно они затерялись в воспоминаниях, все они водят двумя руками над раскрытыми книгами, читая кончиками пальцев выпуклый шрифт Брайля. Не знаю, чем именно, но эта картина меня смущала.

 
 
Однако, стоило мне приехать в библиотеку, я понял, что все мои представления были лишь следствием невежества. Четырехэтажное здание находилось рядом с рыночным проулком недалеко от шоссе Олимпиктэро, откуда доносился гул машин. Эта библиотека не была похожа ни на одну из тех, что мне доводилось видеть раньше. Дело в том, что я в некоторой степени не чужд хождению по библиотекам, и, как мне представлялось, эти здания всегда строились только рядом с красивыми ухоженными клумбами. Вероятно, цветы отгораживали библиотеку и ее посетителей от остального мира, чтобы те могли полностью погрузиться в чтение, но в то же время смена времен года в пейзаже за окном должна была вернуть людей, совсем уж углубившихся в мир печатного слова, к реальности. Поэтому я несколько растерялся, увидев здание библиотеки, стоящее практически в одном из рыночных закоулков.

 
 
Когда я вошел через стеклянные двери в библиотеку, то сразу справа от себя увидел автомат с минералкой, все надписи на котором были выполнены шрифтом Брайля, а слева в специальном ящике лежала Библия, изданная брайлевской печатью, преподнесенная в дар Корейским библейским обществом. Книги, которыми были забиты полки прямо напротив входа, свидетельствовали о том, что я все-таки находился в библиотеке. Я полистал некоторые из них: «Бесплатные автобусы Сеула для незрячих инвалидов и пожилых людей», «Полезная информация», «Сборник классической музыки для фортепиано» — и убедился, что ни в одной нет ни одной буквы, а все строчки попарно напечатаны шрифтом Брайля. Из комнаты, которая располагалась за автоматом с напитками, доносились звуки работающего печатного пресса, а слева находился офис, и было слышно, как там хихикают две девушки. От одной мысли, что я стою в библиотеке для слепых, я почему-то стал более чувствителен к звукам. И тут же я понял, почему здесь не было необходимости в цветах и клумбах, и что большого открытого пространства эти люди скорее всего испугались бы, потеряв ориентиры.

 
 
С первого этажа я позвонил человеку, с которым мы договорились встретиться, и он попросил меня подняться на третий этаж по лестнице слева от входа. На третьем этаже была комната, на дверях которой красовалась вывеска «Звукозапись». Помещение было оснащено аудиооборудованием и напоминало радиостудию. В изолированной от всех кабинке одна девушка-волонтер читала вслух книгу, а за пультом в студии сидела вторая помощница, следившая за ходом записи. Обе были так поглощены работой, что даже не заметили меня, когда я заглянул внутрь комнаты сквозь стеклянную дверь. Первым на меня обратил внимание человек средних лет, державший в руках белую трость и сидевший позади девушки за пультом. Практически так я его себе и представлял. Он повернулся в мою сторону и спросил, не я ли только что звонил с первого этажа. На его голос обернулась девушка и взглянула на меня. Я представился. Мужчина указал на стул рядом с собой и, сказав, что они практически закончили запись, попросил немного подождать. Я сел и стал рассматривать студию из-за плеча девушки.

 
 
Я пытался понять, что за книжку они записывали, но слова «Я хотел поблагодарить его, но передумал. Ни к чему это было. Виднелись заснеженные Карпаты. Я вдыхал прохладный воздух» ни о чем мне не говорили. Однако вскоре девушка дошла до следующего отрывка: «Каким человеком был Данте? И что такое „Божественная комедия“? Когда я пытался простыми словами рассказать о „Божественной комедии“, то в какой-то момент у меня появлялось странное, необычное чувство», — и сразу у меня в памяти всплыло имя автора и название произведения. Это была книга Примо Леви «Человек ли это?»[28]. Отрывок о том, как в концентрационном лагере Примо Леви вспоминал строки «Божественной комедии» и на французском декламировал их своим товарищам.

 
 
«Вот, послушайте. Настройте головы и уши. Это поможет разобраться в сегодняшнем дне. Поможет понять ценность человеческой натуры. Никто не рождается, чтобы жить как животное, напротив, мы рождаемся, чтобы следовать догмам добродетели и мудрости. Я сам как будто впервые понимаю это. Резкий сигнал свистка — словно голос Господа. На какое-то время я забыл, кто я и где нахожусь».
 Мужчина рядом со мной слушал голос девушки, кивая головой в такт словам. Изредка я слышал, как он вздыхал, или, может, это был стон. Поскольку больше все равно делать было нечего, я стал вслушиваться в то, что читала девушка. А она продолжала рассказ Примо Леви: «Прости меня, Пикколо. Я забыл как минимум четыре строчки». И дальше: «С ним надо говорить. О Средневековье. Надо объяснять такие человечные, такие очевидные, но в то же время неожиданные анахронизмы. А я сам вдруг узнал объяснения тому всеобъемлющему, свидетелями чего мы стали, что, возможно, является нашей судьбой, нашел причину, по которой мы находимся здесь». «А в итоге нас поглотит океан» — это было последнее предложение. Как только запись закончилась, девушка за пультом поблагодарила всех, а мужчина, аккуратно зажав трость под мышкой, зааплодировал. Я тоже, поддавшись импульсу, захлопал вместе с ним.

 
 
   11
 
 Мужчина сказал мне, что на четвертом этаже у него своя комната, и предложил пройти туда. Он поднялся со стула, развернулся и, протянув вперед свою трость, вышел из звукозаписывающей студии, а я последовал за ним. Девушка за пультом высунулась за дверь и крикнула вдогонку: «Чуть погодя мы снова будем записывать, так что приходите». Не оборачиваясь, он помахал в воздухе левой рукой и ответил: «Хватит на сегодня». Хотя он и сказал про личную комнату, я несколько засомневался в его словах. Но, как оказалось, «комнатой» он назвал кабинет директора библиотеки. Он открыл дверь, щелкнул выключателем слева от входа, зашел в ярко освещенное помещение и сел в широкое кресло, повернутое спиной к зашторенному окну.

 
 
— Да вы не стойте, присаживайтесь, — сказал мне директор Ли Ин Ёнг.
 Только прочитав табличку с именем, которая стояла на столе, я понял, с кем разговариваю. Я сел на диван, рассчитанный как минимум на троих. И тут же смутился, поскольку диван из искусственной кожи издал громкий характерный звук, словно я не сдержал газы. Я объяснил директору Ли, что пришел по просьбе подруги, которую та изложила в письме, где писала, что будет крайне благодарна, если я свяжусь с Ли Ин Ёнгом и передам ему вложенный в конверт компакт-диск. Я достал из сумки и положил на столик перед собой диск. Некоторое время я рассматривал надпись. Диск, так же как и видеокассету с выступлениями отца, она подписала «Комик, отправившийся на Луну». Неожиданно директор Ли спросил меня:

 
 
— А чем вы занимаетесь?
 — Пишу, — ответил я.
 — Неужели писатель?
 — Да.
 — Как интересно! В романе, который мы недавно записывали, сказано, что в Африке считается, будто каждый раз, когда умирает старик, становится на одну библиотеку меньше. Я подумал, что в этом есть доля правды. С тех пор как я не могу читать, каждый человек для меня стал точно новой книгой. Потому что, когда глаза ничего не видят, как у меня, человек оказывается ограничен в выборе книг. Я еще ни разу не встречал писателя, а значит, и не читал книгу о них. Такой шанс не часто выпадает, правда? Я бы хотел задать вам несколько вопросов. Как сейчас? Хватает на жизнь, если работать писателем?

 
 
И только теперь я в полной мере осознал, что разговариваю с директором библиотеки для слепых, который и сам инвалид по зрению.
 — Ну, это, конечно, убыточное занятие. Я имею в виду издание книг. Последнее время люди лучше воспринимают фильмы.
 — А как ваши романы? Их покупают или нет? Может, у вас есть бестселлеры?
 Конечно, я встречал людей, которые, едва познакомившись со мной, начинали расспрашивать меня о содержании книг и их названиях, но директор Ли был первым человеком, допрашивавшим меня подобным образом, и я несколько растерялся.

 
 
— Не хотелось бы говорить, но продаются они с трудом. Я издал пять книг, и ни одна не стала бестселлером.
 — Конечно, это исключительно мое мнение, но для меня и остальных незрячих людей ваши книги все равно что не существуют. Чтобы записать одну аудиокнигу или напечатать книгу шрифтом Брайля, требуется много денег, поэтому перед нами оказываются главным образом бестселлеры или издания, которые могут помочь, поддержать нас, инвалидов, в нашей ситуации. Наверное, вы скажете, что это только для инвалидов так, но мне почему-то кажется, что это верно и для многих обычных людей. Возможно, они даже никогда и не задумывались о том, что где-то вообще есть ваши книжки. Ну, раз вы говорите, что они не продаются.

 
 
— Возможно. Но я не считаю, что хороши только те книги, которые хорошо раскупают. Я буду писать, пусть даже всего для одного-единственного читателя.
 — А, да я так. Просто высказал свои мысли с точки зрения гносеологии. Поскольку мне никто ваших книг не читал, то я не могу ничего о них знать. Такая вот правда жизни. Я не знаю, какие книги хорошие, а какие плохие. Но сам бы я хотел почитать именно такие книги, как ваши, извините, конечно, но те, которые толком не продаются.
 — Вы имеете в виду те книги, которые теперь уже не можете читать, потому что нет денег, чтобы обеспечить вас ими, а не только бестселлерами?

 
 
— Конечно. Последнее, что я прочитал, это «Вегетарианство» автора Ли Че Ха[29]. Тогда я еще учился в докторантуре по специальности «Корейская литература». Когда из-за врожденной катаракты я полностью ослеп на левый глаз, то продолжал каждый день читать книги оставшимся правым. Я выбирал только те книги, которые практически невозможно пересказать, потому что знал, что потом, когда я полностью лишусь зрения и не смогу больше читать, буду вынужден слушать только бестселлеры и полезные советы. К тому времени у меня уже и на правом глазу появилось бельмо и я видел только частично. Пока я читал книги, черное пятно перед моим взором потихоньку разрасталось, и настал день, когда я уже ничего не смог разглядеть. Летом 1981 года, еще до того, как я полностью ослеп, я как-то написал Ли Че Ха письмо, в котором спрашивал, предвидел ли он события двадцать шестого октября[30], когда писал свои повести. Но поскольку вскоре я окончательно потерял зрение, то так и не смог узнать, пришел ли от него ответ, и если пришел, то что он мне написал. С тех пор из моего мира полностью исчезли книги, которые невозможно пересказать, и книги, которые толком никто не покупает. Поскольку раньше, когда я еще видел, я мог читать разные книги, я знал, как много разных людей живет в этом мире, но теперь я не слишком-то верю, что люди вокруг меня сильно чем-то отличаются друг от друга.

 
 
— Неужели на вас так сильно влияет то, что вы читаете только бестселлеры?
 — Еще бы! Не так давно я прочитал книгу, естественно напечатанную шрифтом Брайля, которую написал один английский профессор, тоже инвалид по зрению, и из нее я узнал о сочинении Мерло-Понти[31] «Феноменология восприятия». Автор когда-то читал эту работу и в своей книге говорит, что она помогла ему понять, почему теперь он иногда чувствует себя привидением. Однако я эту книгу Мерло-Понти прочитать не смогу. И поэтому мне никак не узнать, почему я сам иногда ощущаю себя привидением. С точки зрения чтения мы можем стать мыслящими людьми, только прилагая к этому все свои силы и возможности. Это расстраивает меня.

 
 
Я ничего не ответил, а только покивал головой, упустив подходящий момент для какой-либо реплики, и мы оба замолчали. Я чувствовал, что наше общение несколько осложняется тем, что директор Ли не видит моего лица, а я, соответственно, не вижу никакой реакции с его стороны на те эмоции, которые я выражаю. Я начал сомневаться, закончился ли наш диалог на этом или нет и стоит ли еще что-то сказать, когда директор Ли произнес:
 — Да вы говорите, не стесняйтесь.
 — Хм, а как вы узнали, что я хочу что-то сказать?

 
 
— Когда глаза не видят, уши слышат. Люди большей частью сильно втягивают воздух, перед тем как что-то сказать. И тогда я понимаю: «А, этот человек собирается говорить». Вы, наверное, уже догадались, что поскольку чтение для нас, слепых, редкое удовольствие, то мы любим поговорить с новыми знакомыми. Хотя, конечно, для нас это просто способ узнать другую точку зрения. Но что-то я разболтался. Говорите, прошу вас.
 — Да, конечно. А как вы познакомились с Ан Ми Сон?
 — Ну, как вы видели, у нас тут достаточно хорошая звукозаписывающая студия. Открыли мы ее в прошлом году, и тогда через одного нашего инвестора я познакомился с Ми Сон. У нас не было человека, который разбирался бы в звукозаписи, и она нам сильно помогла, — сказал директор.

 
— Она сейчас в Америке.
 — Да, я знаю. Она до самого отъезда каждую неделю работала здесь на добровольных началах.
 — Надо же как! Она прислала мне письмо из Америки, и в нем был диск, который она просила передать вам. И мне сразу стало интересно, почему именно меня она попросила об этом.
 — Ах-ха-ха-ха. Ну, это… — Директор засмеялся, потом продолжил свой рассказ.
 

   12
 
 Прошло меньше года с тех пор, как директор Ли ослеп, и однажды он шел к шкафу, чтобы переодеться, и сильно ударился правым глазом о дверцу, которую кто-то оставил открытой. В итоге у него лопнуло глазное яблоко, поскольку, вдобавок ко всему, у него было высокое внутриглазное давление и глаз был словно воздушный шарик, туго заполненный водой. Конечно, придерживаясь чистой логики, он не стал впадать в отчаянье из-за того, что теперь в его мире стало совсем темно, хотя раньше он еще мог отличить день от ночи. Да и к счастью, когда рана стала заживать, глаз ему все-таки удалось сохранить. Однако после этого случая он стал испытывать сильную боль каждый раз, когда двигал глазами. Но все, что он мог сделать с этой сильнейшей болью, это выпить обезболивающее, лечь, закрыть глаза, положить сверху на веки влажное полотенце и терпеть свои мучения. Но от таблеток он впадал в полубессознательное состояние и практически был не в состоянии что-либо соображать. Он не отличал реальность от галлюцинаций и в болезненной агонии бормотал обо всем, что сознание случайно проецировало на сетчатку его глаз. Все это очень походило на бред сумасшедшего.

 
 
Я спросил у него, на что на самом деле похож подобный бред, и он ответил, что это такие слова, за которые во времена серьезных бедствий в стране можно прославиться так, что перед тобой будут преклоняться, как перед незрячим предсказателем.
 — Например, — перебил его я, — как предсказания Нострадамуса?
 Пока я произносил это, в моей голове пронеслось множество мыслей.
 — Да, например. Сказать, что весь мир поглотит огонь, а по земле поползут огромные змеи. Что-нибудь в таком духе. Мне, например, весь мир представлялся красным, когда я ударился глазом и залил все кровью.

 
 
В итоге директор Ли оказался на развилке дорог и должен был выбрать одну из двух возможных. Первый путь заключался в том, чтобы забыть про нормальную жизнь, постоянно терпеть боль и в муках пытаться отличить явь от вымысла. Второй — окончательно принять судьбу слепого человека, удалить глаз и навсегда освободиться от терзавшей его боли. Поскольку он все еще смутно различал движения людей и реагировал на яркий свет, то призрачный шанс вернуть зрение с развитием медицины все-таки оставался. Операция для него значила не только потерю глаза, но вместе с ним и надежду на то, что он когда-либо сможет вернуть зрение. Стоя перед нелегким выбором, директор Ли положил конец всем своим терзаниям и решился пойти на удаление глаза.

 
 
Это было все равно что заново родиться. В книге Примо Леви «Человек ли это?» цитируются слова Одиссея из «Божественной комедии» Данте: «И развернуло меня к глубокому и необъятному морю». Ни одни другие слова не смогут точнее описать, с чем директору Ли пришлось столкнуться после операции. Перед ним распростерся новый огромный мир, в котором не было боли. Время в этом мире текло очень медленно, предметы существовали, а потом исчезали в одно мгновение, и это повторялось из раза в раз. Пока он мог видеть, мечты всегда казались ему куда более яркими, чем жизнь. Прошло немного времени с тех пор, как директор Ли полностью потерял зрение, и весь видимый мир словно бы перестал для него существовать: ему казалось, что в том мире, которого он не видит, как будто и его самого никто не видит, — он жил словно человек-невидимка, существовал как призрак.

 
 
— Когда люди узнают, что я ничего не вижу, они начинают вести себя так, будто меня и вовсе нет рядом. Большая часть людей, сидя напротив меня, даже не смотрит на меня, когда мы разговариваем. Однажды в особенно холодный осенний день я вышел из дома, повязав на шею шарф. Поскольку я шел с белой тростью, то все сразу понимали, что я слепой. Надо сказать, в тот день дул очень сильный ветер, и одна пожилая женщина обратилась ко мне со словами: «Вы же все равно ничего не видите, закрыли бы все лицо шарфом, чего вы им только шею обмотали?» «Вот ведь как бывает», — подумалось мне тогда. Для меня ее слова звучали, как если бы она сказала: вы же не видите, значит, и вас никто не видит. Получается, что я в принципе исчезаю. Главное, что чувствует слепой, это то, что он перестает существовать. Потому что существует только то, что видят.

 
 
Директор Ли продолжил свой рассказ:
 — Даже когда мне удалили глаз, для меня не наступила черная темнота. Я и не знал, что это так происходит, но поскольку зрительный нерв у меня остался до сих пор, то я вижу не кромешную темноту, а в основном серый цвет. Иногда его пронизывает розовый, иногда — синий, но чаще всего просто серая пустота. В воображении все видится намного красочнее, чем в жизни. Летом 1981 года видимому миру, каким я знал его до того времени, пришел конец. После этого познаваемый мною мир сузился только до тактильных ощущений и звуков. Хотелось бы мне, чтобы мой мир мало изменился с тех пор, как я потерял зрение, но это далеко не так. Теперь у меня нет неба. Нет звезд. Широкие открытые пространства для меня — это пустая темнота. Чем уже пространство, тем лучше я его чувствую. Например, если я крикну в комнате, то по отражению звука от стен смогу примерно представить себе размеры помещения. Вы там еще меня слушаете?

 
 
— Да, слушаю.
 — Вот о чем я и говорю. Пока вы не подали голос, отвечая на мой вопрос, я не мог знать, сидите ли вы еще передо мной или нет. Когда вы молчите, вас не существует с акустической точки зрения. Только когда вы отвечаете, я думаю: «А, вот он где». Поэтому иногда я говорю, как потом выясняется, сам с собой, даже не зная, что передо мной уже никого нет. Таков он, мой мир. Однако я по-прежнему много чего вижу во сне. Конечно, это зрительные образы, сохранившиеся в моем подсознании, но мне многое снится. И также я хоть и смутно, но все еще помню то, что видел раньше, перед тем как ослепнуть.

 
 
Директор Ли замолк, а потом попросил меня принести ему воды из кулера за дверью. Я вышел из комнаты, налил воды в бумажный стаканчик, пачка которых стояла тут же у аппарата, потом вернулся, поставил стаканчик на стол и помог директору Ли нащупать его рукой. Он поднял стаканчик и сделал несколько глотков.
 — Прекрасно. Вы правильно сделали. Только так я могу выпить воды. Когда мне говорят: «Стакан перед вами», я не могу сделать ни глотка. Бывают случаи, когда я вдруг натыкаюсь на припаркованную машину на дороге, и тогда прохожие мне говорят: «Идите налево». А для нас «лево» — это необъятное пространство, только мало кто из здоровых людей догадывается об этом. Как бы там ни было, подытоживая давешний разговор, можно сказать, что летом 1981 года я умер в мире, где мог видеть и жил до того времени, но заново родился в мире, где нет зрения. Это все равно что родиться с воспоминаниями о своей прошлой жизни. Если кто-нибудь говорит о дороге на Кванхвамун, то у меня в памяти эта дорога всплывает такой, какой она была летом 1981. После того как мне удалили глаз, у меня пропало желание ходить по тем местам, где я бывал раньше. Я боялся случайно наткнуться на что-нибудь, чего нет в моих воспоминаниях. Наверное, похожий страх мы испытываем, когда взрослеем. Я нарочно упрямо хватался за те картинки из прошлой жизни, которые сохранил в памяти. Именно благодаря этому я помню многое из того, что другие люди уже забыли. Например, ее отца. Вы же знаете, что ее отец — это комик Ан Пок Нам?

 
 
— Я узнал об этом из того самого письма.
 — А, понятно. Мне показалось, что вы любите друг друга, а она, оказывается, даже ничего не рассказала вам про отца.
 Я немного смутился:
 — Ну, сейчас уже нельзя сказать, что мы любим друг друга, но в любом случае она никогда не рассказывала мне про него.
 — Как-то я говорил о последних зрительных образах, которые сохранились в моей памяти, и вспомнил о концерте «Национальные обычаи — 81». В то время Ан Пок Нам был все еще довольно известен. Тогда она призналась, что это ее отец, и я спросил: «Как он сейчас поживает?» Она нервно сглотнула, помолчала немного и ответила: «Он оставил семью, втайне продал наш дом, взял все деньги и уехал с любовницей в Америку». А я пробормотал: «Вот как. Неужели у людей, которым требуется срочная операция, еще хватает сил бежать с любовницей? Он же был знаменитостью, ему надо было быстро делать операцию, тем более что у него были деньги». Девушка тут же стала расспрашивать меня, и я в свою очередь поинтересовался: «А разве вы не знали, что у вашего отца были проблемы со зрением и он постепенно слеп?» Она ответила вопросом на вопрос: «Откуда вы знаете?» Тогда я сказал: «Это было заметно по его выступлениям. Каким бы талантливым ни был актер, если он хорошо видит все перед собой, нарочно он никогда не сможет так врезаться в дерево или упасть со сцены, как ваш отец. По тому, как сильно он ударялся о дерево и как упал со сцены, было видно, что он на самом деле видит все как в тумане». Ну а потом… — Директор Ли замолчал.

 
 
— Что потом?
 — Потом я никак не ощущал ее присутствия. Как я уже говорил, я теряюсь, если не слышу никакой реакции на свои слова от собеседника: ощущение такое, будто человек, который только что стоял передо мной, вдруг внезапно исчез. И я подумал, что она ушла. Я осторожно позвал: «Вы еще здесь?» Но ответа не последовало. Мне стало не по себе, я вытянул вперед руку и начал водить ею перед собой, как вдруг коснулся ее лица. У меня было чувство, будто я дотронулся до цветка, покрытого предрассветной росой. Дрожащим голосом она прошептала: «Да, я все еще здесь», — и я кончиками пальцев чувствовал движение мышц ее лица.

 
 

   13 

 Восьмого октября 1982 года в восемь часов вечера в аэропорту Маккаран в Лас-Вегасе приземлился самолет с семью корейскими гражданами на борту. Они пересели на этот внутренний рейс в Лос-Анджелесе, чтобы принять участие в мировом чемпионате по боксу в легком весе, который должен был состояться двумя днями позже. Корейская делегация состояла из боксера, который, собственно, и должен был выйти на ринг, его тренера и других людей, связанных со спортивными соревнованиями, еще был спонсор боксера — молодой президент какой-то компании, который пригласил с собой в поездку мужчину средних лет в очках с тяжелой роговой оправой черного цвета. В аэропорту они все погрузились в микроавтобус, который для них подготовил местный координатор, и, пока ехали к главной улице Стрип, расположенной в самом центре Лас-Вегаса, все, за исключением молодого президента какой-то компании, который уже несколько раз бывал в казино Лас-Вегаса, заезжая по делам в Штаты, сидели молча и только разглядывали яркие неоновые вывески на ночных улицах, словно до этого даже не представляли, что есть такое место, как Лас-Вегас.

 
 
Человек, выступавший в роли координатора, сидел на переднем пассажирском сиденье. Он только что окончил экономический факультет калифорнийского университета Беркли в качестве иностранного студента из Кореи. Координатор развернулся лицом к остальным и, чтобы разрядить весьма странную мрачноватую атмосферу в машине, в которой, как он потом говорил, «все как будто предвидели трагедию, случившуюся двумя днями позже», начал рассказывать об истории Лас-Вегаса и разъяснять особенности отелей на улице Стрип. Сплетни, скопившиеся у него с тех пор, как он был студентом, о знаменитостях, владельцах чеболей[32], и других политических и военных шишках, которые спускали в Лас-Вегасе уйму денег, понемногу разрядили атмосферу. Вчерашний студент в порыве энтузиазма стал немного приукрашать истории, преувеличивая и раздувая обычные слухи, и каждый раз в машине раздавались удивленные возгласы: «Неужели правда?» Он только поддакивал: «Конечно», за что каждый раз был вознагражден новым всплеском удивления.

 
 
Однако не все в машине живо реагировали на его рассказы. Вполне естественно, что накануне боя спортсмен с цепким взглядом и острым подбородком, накинув серый капюшон, вжался в кресло и уперся взглядом в тусклый свет оранжевых лампочек в салоне машины, совсем не глядя на пестрые огни улицы. Мужчина средних лет, сидящий сразу за боксером, с таким же видом уставился в пол, низко опустив голову. Вскоре координатор уже знал, что этот мужчина, оказывается, комедиант. Об этом ему сообщил молодой президент какой-то компании: «Вон там сзади сидит настоящий комик, но ты тут так шутишь, что ему уже, похоже, пора завязывать со своей работой».

 
 
— Я так давно здесь живу, что уже не знаю теперешних знаменитостей Кореи. Вы мне потом оставьте автограф, пожалуйста. Как вас зовут? — затараторил студент.
 Но комик как будто и не слышал вопроса. Некоторое время он сидел спокойно и, только когда его окликнул молодой директор, проворчал:
 — Меня зовут Ан Пок Нам.
 Молодой директор развернул свое грузное тело и спросил, глядя на комедианта:
 — Господин Черепаха, и каковы ваши впечатления от Лас-Вегаса? Ничего смешного? Ха-ха-ха.

 
 
— Мно-много огней. Это хорошо, — заикаясь, ответил тот.
 — Много огней. Это хорошо. Ха-ха-ха. — Молодой президент хлопнул себя по коленке и рассмеялся, как будто и правда услышал очень смешную шутку. — Где ж это видано, чтоб так говорили о Лас-Вегасе?! Много огней. Это хорошо! Думаю, перед боем господина Кима нам всем стоит немного расслабиться, тем более раз с нами благородный янбан[33], который летал аж до Луны и обратно, а значит, здесь он даже не заметит разницы во времени. Ха-ха-ха.

 
 
Студент еще долго не мог забыть боксера и комика, которые молчали, даже когда разговор касался непосредственно их, и как будто знали, что случится через два дня. Он не мог забыть их вплоть до того дня, двадцать три года спустя, когда к нему пришла молодая женщина и сказала, что хочет узнать, что же произошло десятого октября 1982 года. «Езжайте в Долину Смерти. Обязательно езжайте. Может быть, там вы что-нибудь увидите», — ответил он ей.
 Через два дня в отеле «Сизос-палас» проходил титульный бой, результаты которого многие хорошо помнят, поэтому нет смысла говорить о них снова. Бой проходил в выходной день, и для американцев, по несколько часов добиравшихся на машинах до Лас-Вегаса, а потом еще несколько часов наслаждавшихся азартными играми в казино, было достаточно развлечений, чтобы остудить голову: кабаре с длинноногими танцовщицами, шоу дельфинов, рассекающих, словно моторные лодки, водную гладь с дрессировщиками на спинах. Боксерский матч был самым подходящим заключением дня для всех желающих развеяться. Итог спарринга был виден довольно скоро, и можно было сразу делать ставки на следующий бой. Конечно, немного обидно, если боксер падает прямо в первом же раунде, но если, скажем, он выстоял три раунда, то это уже вполне стоящее зрелище.

 
 
Но, когда начался заключительный поединок, оказалось, что соперники вовсе не торопятся уйти с ринга. Бой продолжался до одурения долго, так что устали все: чемпион прошлого года, его соперник и зрители, непрерывно наблюдавшие за этим жестоким зрелищем. Понемногу замедлялась свистопляска кулаков и тяжелели шаги танцевавших на матах боксеров. По прошествии десяти раундов все, кроме людей, приехавших из страны, которую называли Южная Корея, начали понимать, что что-то пошло не так. И начавшееся так же радужно, как шоу дельфинов, состязание превратилось в ночной кошмар. Все с нетерпением ждали, когда боксер упадет. И в четырнадцатом раунде спортсмен из маленькой страны на Востоке наконец-то свалился на ринг. Когда голова уже давно измотанного спортсмена ударилась о мат, из разорванного рта полетел на пол окрашенный красным загубник. Ослепительный свет прожекторов, направленных на ринг, оказался последним ярким воспоминанием боксера в этой жизни.

 
 
С самого начала все знали, что не получат существенной прибыли с этого боя, так как ставки были невысоки, потому как спарринг задумывался всего лишь как шоу. И конечно, практически все, кто сделал свои ставки, выиграли. Однако были и люди, потерявшие во время этого поединка крупные суммы. Это как раз случай молодого президента корейской компании, который поставил пять тысяч долларов на малоизвестного боксера, всего лишь поверив его словам, что он будет стоять насмерть и домой полетит либо в поясе чемпиона, либо в гробу. Однако на этом финансовые потери молодого президента не закончились. Вернувшись в свою комнату в отеле, он обнаружил, что исчезли и пятьдесят тысяч долларов, которые он нелегально вывез из Кореи. Единственным человеком, который знал о существовании пятисот банкнот по сто долларов каждая, был комедиант, который, собственно, и пронес эти деньги через границу вместо самого президента, вынужденного теперь методично прочесывать одно за другим казино улицы Стрип в поисках своего бывшего товарища, будто провалившегося сквозь землю.

 
 
Координатор корейской группы сбился с ног из-за этих происшествий и не знал, за что хвататься в первую очередь. С одной стороны, он стал представителем спортсмена и обязан был давать интервью иностранным репортерам, но в то же время ему необходимо было постоянно сотрудничать с полицией Лас-Вегаса, чтобы найти комика, скрывшегося с пятьюдесятью тысячами долларов. Случаи похищения крупных сумм в Лас-Вегасе были нередки, и полиция уже привыкла расследовать подобные дела. Корейцы, два дня назад приземлившиеся в аэропорту Маккаран в Лас-Вегасе, снова сели в самолет и улетели обратно в Лос-Анджелес вместе с боксером, у которого диагностировали смерть мозга. Молодой президент фирмы не мог больше терять время и был вынужден вернуться с товарищам в Лос-Анджелес. Учитывая, что пятьдесят тысяч долларов являлись для него той суммой, которую он был готов оставить в казино, он не сильно переживал по поводу денег, но вот предательство он простить не мог, а потому сказал студенту, что комика непременно нужно поймать. И попросил его еще на несколько дней задержаться в Лас-Вегасе, чтобы проследить за ходом расследования и держать пострадавшего в курсе дела. Он пообещал, что если жулика поймают, то он отдаст студенту ровно половину той суммы, что еще останется при нем. Студент, уверенный, что комик решил с украденными деньгами попытать счастья в казино, ответил, что главное — поймать его до того, как он проиграет все до последней монеты.

 
 
Однако вскоре выяснилось, что комедиант вовсе не собирался идти с похищенными деньгами в казино. Утром следующего дня координатор корейской стороны с двумя американскими полицейскими поехали в пустыню, которая протянулась на двадцать пять миль вдоль скоростного шоссе от Лас-Вегаса к Лос-Анджелесу, чтобы осмотреть машину, арендованную накануне, а теперь лежавшую вверх тормашками в той самой пустыне. По пути полицейские передали корейцу документы, обнаруженные в перевернувшейся машине, и заодно поинтересовались, что стало с боксером, проигравшим бой за день до этого. Просматривая документы, в которых кроме имени ВОК NAM AHN был также указан адрес двухэтажного дома, вероятно уже перешедшего к другому владельцу, студент ответил: «Наверное, он уже умер». Машина вверх дном лежала между древовидными стволами растения, известного как дерево Джошуа. Ее капот был направлен вглубь пустыни, настолько безжизненной, что можно было легко поверить, будто перед вами лунный пейзаж. Поскольку пятидесяти тысяч долларов в машине не обнаружилось, то полицейские предположили, что грабитель отправился на попутках дальше по шоссе. Однако их помощник, кореец, поднял очки комика, валявшиеся рядом со свежими следами, ведущими в пустыню, и засомневался, действительно ли тот уехал автостопом. Словно не веря сам себе, молодой человек вглядывался в желтую пустыню, залитую ярким утренним солнцем, и не находил сил сказать полиции, что человек, который даже в очках едва различал что-то впереди себя, похоже, ушел вглубь пустыни.

 
 

   14
 
 Мы сидели бок о бок в библиотечной студии и слушали голоса, записанные на диск, который Ан Ми Сон прислала вместе с письмом. Запись начиналась с реплик ее отца, которые она скопировала с видеопленки. Например, «Пока, воздушные змеи! Я лечу на Луну!» или «Ничего смешного». А потом последовали рассказы очевидцев — людей, которые в 1982 году ездили в Лас-Вегас вместе с боксером: переживший несколько банкротств и возвращений в бизнес, имеющий восемь судимостей за мошенничество «молодой президент», а теперь уже седой водитель сеульского такси; тренер, который до сих пор каждый год, что бы ни случилось, десятого октября ел жареные говяжьи ребрышки в память о покойном боксере, который, в отличие от своего наставника, очень любил это блюдо; вернувшийся из заграничной стажировки и теперь работающий в корейском университете профессор, — все они поделились своими воспоминаниями. Она не отредактировала ни единой записи голосов этих людей, рассказывающих об ее отце.

 
 
Она оставила не только такие реплики, как, например: «Вам, наверно, горько будет это слышать, но я считаю вашего отца своим врагом. С тех пор как он это сделал, моя жизнь пошла наперекосяк» или «Ну, был такой. Приехал вместе с директором. Больше ничего не могу сказать». Но кроме того она оставила на записи звук ревущих моторов, работающих автоматов, чужой разговор, хорошо различимый где-то в отдалении, чьи-то быстрые шаги, скрип открывающихся и закрывающихся дверей, звон телефона, надрывающегося в одиночестве. Иногда подолгу вообще ничего не было слышно. Тогда мы тихо сидели с директором Ли и ждали, пока снова зазвучит чей-нибудь голос или послышатся звуки происходящего вокруг. Во время одной из таких пауз я смотрел на солнечный свет, пробивающийся через закрытые жалюзи, и слышал голоса детей, удалявшихся по переулку. Я подумал, что действительно речь людей, то умолкавших, то снова начинавших говорить, звучала одиноко и немного тоскливо. Некоторое время я слушал запись, закрыв глаза, а потом спросил у директора Ли: «Ничего, если я выключу свет?» Нажимая на кнопку на своих наручных электронных часах, директор поинтересовался: «А что в комнате уже темно?» Очевидно, он не расслышал моего вопроса. Часы женским механическим голосом составили предложение: «Точное время шесть часов тридцать пять минут вечера». «Нет, свет сейчас включен, и я спрашиваю, можно ли его выключить», — пояснил я. «Да мне-то все равно», — ответил директор.

 
 
Я поднялся и выключил свет. Комнату заполнила темнота, все еще мерцавшая отблесками уходящего дня. Голоса на диске рассказывали о комике, который двадцать четыре года назад похитил в Лас-Вегасе пятьдесят тысяч долларов. Иногда люди говорили быстро и складно, иногда запинались, словно не могли припомнить детали случившегося, иногда чувствовалось, что говорящий до сих пор не смог перебороть злость и обиду внутри себя, иногда казалось, что никто так до конца и не разобрался в случившемся. Некоторое время я сидел спокойно, рассматривая огоньки проигрывателя, усилителя и пульта, но в итоге просто закрыл глаза. И как раз в тот момент, когда я подумал, что с закрытыми глазами, пожалуй, могу случайно задремать, впервые зазвучал ее голос. Она рассказывала, что восьмого октября 2006 года взяла машину напрокат и в одиночестве отправилась в сторону Лас-Вегаса. Она сидела в водительском кресле и перечисляла номера дорог, по которым ей предстояло ехать, и названия городов, которые должны были встретиться ей на пути. С 580-го шоссе на 5-ое, в Бейкосфилде свернуть на 58-ое, а проехав пустыню Мохаве, в Басытоуне выехать на 15-ую дорогу. Она не удалила с записи даже щелкающие звуки, которые были слышны, когда она включала или выключала диктофон во время своей восьмичасовой поездки. В паузах, когда смолкал ее спокойный голос, я слышал звук работающего мотора, музыку, доносившуюся из магнитолы, рев ветра, ее покашливания. Я слышал пустыню, простиравшуюся слева и справа от дороги, плавные, как во сне, повороты дороги, свежесть прохладного ветра, залетавшего в приоткрытое окно. Я чувствовал одиночество мужчины, однажды исчезнувшего в пустыне, отчаянье девушки, отправившейся к той же пустыне, чтобы понять его, свет и тень, которые им обоим предстояло увидеть там, холод и жар, одиночество и грусть.

 
 
Потом снова раздался щелчок диктофона. Сначала был слышен звук приближающейся издалека машины, которая вскоре с такой же скоростью начала удаляться. Звук мотора стих, и в комнате вдруг стало очень неуютно и одиноко. Стало тихо, но совсем не так, как вначале. Были слышны завывания ветра, напоминавшие чей-то хриплый свист, звук волн и вой койотов в ночи. Очень долго, так долго, что он успел опротиветь, продолжался этот рев ветра. И когда я уже всерьез забеспокоился, где же она находилась, в одинокий вой ветра вдруг ворвался ее голос: «Теперь вы видите?» Было слышно, что она еле сдерживает слезы. На этом ее слова обрывались, и еще четверть часа мы слушали одинокий ветер, ревущий в микрофон, а потом вдруг все закончилось и мы погрузились в тишину и темноту.

 
 
Диск остановился, и из динамиков, расположенных по обе стороны от нас, не доносилось ни звука. Мы так и остались сидеть, не в силах пошевелиться. Через некоторое время директор Ли произнес:
 — Ну, как бы то ни было, — потом помолчал немного и продолжил: — может быть, послушаем еще раз?
 — Да надо бы. Вы что-нибудь поняли?
 — Нет, давайте-ка сначала еще раз включим.
 Я открыл глаза, поднялся и подошел к пульту, посмотрел на счетчик времени воспроизведения, нажал на кнопку и начал перематывать запись ближе к концу. После нескольких неверных попыток я наконец нашел то место, где начиналась запись ее поездки в Лас-Вегас. Она снова съехала с 580-го шоссе на 5-ое, в Бейкосфилде свернула на 58-ое, а проехав пустыню Мохаве, в Басытоуне выехала на 15-ую дорогу и приехала в Лас-Вегас. И снова, когда непрекращающийся звук ветра стал невыносим, она спросила: «Теперь вы видите?»

 
 
Я слушал ритмичные завывания ветра. Пока перед моим взором не предстала ночная пустыня, погруженная в тишину и темноту, и комик, перевернувшийся на машине и потерявший свои очки. Пока я не увидел, как он, оставшись один в широченной пустыне без конца и края, озирается по сторонам и в итоге уходит к миру, озаренному ярким светом. Пока отчетливо не увидел очертания пустыни, протянувшейся до самого горизонта, где начиналась дорога, по которой он брел вглубь безжизненных песков. Пока не увидел наконец, как по этой яркой дороге он поднялся к полной луне.

 
 
— Это же полнолуние! Верно? — пробормотал я, на этот раз мне даже не пришлось закрывать глаза, чтобы видеть.
 Директор Ли ничего не ответил. Я один смотрел на огромную яркую луну прямо перед собой. Я был там один.
 



--
  notes
   Примечания 
 
 -   
   1 
 
   
 Рамён — пшеничная лапша быстрого приготовления.
   2 

 
 

   
 Для данного рассказа Ким Ён Су позаимствовал название у японского композитора Кацухико Маэда, который в своем проекте «Девушка конец света» совместил элементы классической, электронной и рок-музыки.
   3 
 
   
 На Хви Док (1966 г. р.) — корейская поэтесса.
   4 
 
   
 Син Кён Лим (1936 г. р.) — корейский поэт.
   5 

 
 

   
 Чхве Ха Лим (1939 г. р., наст. имя Чхве Хо Нам) — корейский поэт.
   6 
 
   
 Из стихотворения Чхве Ха Лима «Вечерние сумерки».
   7 
 
   
 Имеется в виду роман французского писателя Эмиля Золя «Нана».
   8 
 
   
 Ким Хви Сон (1977 г. р.) — известная южнокорейская актриса, славящаяся своей красотой.

 
 
  9 
 
   
 Сансара — круговорот рождения и смерти в мирах, ограниченных кармой; одно из основных понятий в индийских религиях.
   10 
 
   
 Речь идет о повести Петера Хандке «Короткое письмо к долгому прощанию».
   11 
 
   
 Ли Мён Бак — президент Республики Корея с февраля 2008 года.
   12 

 
 

   
 Из письма Юн Хён Гу, старшего сына Юн Ёнг Хёна, к своему отцу, погибшему в январе 2009 года в пожаре в высотном здании в районе Ёнгсан, откуда полиция пыталась с помощью дымовых гранат вытеснить граждан, выступавших против сноса жилых домов.
   13 
 
   
 Роман греческого писателя Никоса Казандзакиса.
   14 
 
   
 Ро Дэ У (1932 г. р.) — президент Республики Корея с 1988 по 1993 год.

 
 
  15 
 
   
 Ким Ён Сам (1927 г. р.) — президент Республики Корея с 1993 по 1998 год.
   16 
 
   
 Ким Дэ Чжун (1924–2009) — президент Республики Корея с 1998 по 2003 год.
   17 
 
   
 Традиционный корейский алкогольный напиток крепостью около 20°.
   18 
 
   

 
 
Переведено совместно с П. Пихица.
   19 
 
   
 Одэнь — рыбное блюдо корейской кухни, изначально пришедшее из Японии.
   20 
 
   
 Нэйвер (англ. naver) — одна из наиболее популярных поисковых систем в Республике Корея.
   21 
 
   
 11 октября 1977 года в результате неосторожных действий персонала военный поезд, перевозивший более 40 тонн динамита, взорвался на станции Ири в Сеуле, что привело к серьезным разрушениям и человеческим жертвам.

 
 
  22 
 
   
 Ли Чу Иль (1940–2002) — известный южнокорейский комик.
   23 
 
   
 Ха Чхун Хва (1955 г. р.) — знаменитая южнокорейская эстрадная певица.
   24 
 
   
 Пэ Сам Рёнг (1926–2010) — южнокорейский комик, прославившийся своими телевизионными выступлениями.
   25 
 
   

 
 
Пак Чон Хи (1917–1979) — в 1961 году в результате военного переворота стал президентом Республики Корея.
   26 
 
   
 Чон Ду Хван (1931 г. р.) — военный офицер, президент Республики Корея с 1980 по 1988 год.
   27 
 
   
 Голубой дом — официальная резиденция президента Республики Корея.
   28 
 
   

 
 
Примо Леви (1919–1987) — итальянский прозаик, поэт и переводчик. Первую книгу дилогии «Человек ли это?» Леви написал сразу после освобождения из немецкого концлагеря.
   29 
 
   
 Ли Че Ха (1937 г. р.) — корейский прозаик и поэт. Его сборник «Вегетарианство» состоит из тринадцати произведений, каждое из которых описывает события и последствия корейской войны 1950–1953 годов.
   30 
 
   

 
 
Речь идет об убийстве президента Пак Чон Хи 26 октября 1979 года.
   31 
 
   
 Морис Мерло-Понти (1908–1961) — французский философ, приверженец школы феноменологии.
   32 
 
   
 Чеболь — южнокорейская форма финансово-промышленного конгломерата, представляющего собой группу формально самостоятельных фирм, находящихся в собственности одной семьи.
   33 

 
 

   
 Янбан — одна из категорий корейского дворянства.


--


<< .

----
конец цитирования.