Падение белого аиста ч. 2

Вершители судеб

Я сижу на одном из двадцати стульев в кабинете Миши. Его кабинет больше, чем две комнаты с кухней в Андрюхиной квартире. Миха очень рад моему решению. На столе уже лежит готовый приказ о моём приёме на работу, с датой, проставленной задним числом. Откуда-то из недр административного корпуса спешит к своему начальнику Марина Мескалина. Я помню её статьи в центристской некогда «Белорусской бизнес-газете». Хороший слог, минимум эмоций. У меня обычно в статьях всё наоборот. Спешно бегут по цехам сотрудники идеологического отдела, созывая коллектив на выдвижение.
Миха достаёт из нижней шуфлядки конверт и передаёт его мне.
— Здесь аванс.
Я не пересчитываю. В таких делах если всё до сих пор идёт хорошо, удачу лучше не пугать. Кто-то робко стучится в дверь и вот в неё входит невысокая, ладненькая, темноволосая и невероятно смущённая Мишина зам.
— Очень рада с вами познакомиться, Анатолий! — она протягивает детскую холодную узенькую ладошку и я окучиваю её своей теплой тонкопальцевой лапой.
— Взаимно, Марина. Давайте сразу на «ты»?
— Конечно, давайте, ой, то есть, давай.
Миша предлагает садиться и вкратце повторяет то, что говорил мне, добавляя новые детали. Избирательную кампанию проводим спокойно и доброжелательно. Позицию занимаем центристскую, то есть критикуем и власть, и оппозицию. Призываем молодёжь идти на выборы. Пенсионеров внимательно слушаем и обещаем не менять курс, но улучшать их соцобеспечение и повышать размер пенсий. На провокации оппозиционеров не поддаёмся. Меня выдвинул коллектив завода и дело с концом. Связь с Мишей нужно поддерживать регулярно и докладывать обо всём. Марина должна стать моей правой рукой. На всё отвечать с улыбкой и тонко шутить.
Вчера вечером я скачал из Интернета несколько готовых речей. В частности, речь Цукерберга перед выпускникам Гарварда, речь Эрдогана во время объявления в стране чрезвычайного положения и речь Джобса перед бакалаврами Стэнфордского университета. Вечером я кое-как состряпал собственное выступление и распечатал на старом Андрюхином принтере. За эти несколько часов листочки порядком помялись и уже не кажутся моими ступеньками к вершине политической карьеры. Пока Миша о чём-то беседует с Мариной, я понимаю, что придётся импровизировать.
Раздаётся звонок. Секретарь сообщает, что коллектив собрался в актовом зале. Вообще, «Трансельмаш» — хороший, современный, модернизированный завод. Это заметно даже пока идёшь по коридорам. Всюду ровный свет светодиодных ламп и запах свежепокрашенных стен. Мы идём какими-то запутанными дорогами и наконец резко выходим на сцену актового зала, на котором торчит неизменное пианино «Беларусь» и угрюмо нависают тёмно-бордовые занавески с лозунгом «За сильную и процветающую!». По залу проносится недовольный гул. Я понимаю работников — их оторвали от дел ради очередной обязаловки, да ещё и «политики» в которую они стараются не лезть.
Миша начинает свою агитационную проповедь голосом заправского комсомольца. Про то, как важно ходить выборы и иметь возможность выбирать из нескольких вариантов. Про демократию и права человека. Про социальное государство и то, какой замечательный завод оно построило. Про заботу о детях и экономическую стабильность. Миха умеет красиво постелить, но после него мне становится как-то совестно выдвигать свою кандидатуру. Однако перед глазами у меня мелькает сумма 6 000 долларов США и лицо Арины Арно. Она не супер-красавица, а лицо у неё такое, словно кто-то вдавил кулаком по комку из теста и так и оставил. Типичная девочка-андрогин. Или, если угодно, нечто среднее между «ой, какой симпатичный мальчик» и «ой, какая не очень девочка». Сейчас такие в моде во всем мире. Помогают сильным мира сего скрывать их гомосексуальные наклонности.
— Анатолий? — вопросительно говорит мне Миша.
Я выскакиваю из омута своих мыслей. Оказывается, официальная речь закончилась и теперь ждут меня. У многих включены телефоны. Я смущённо кашляю и нервно собираю листки с речью. В зале слышны басовитые смешки.
— Дорогие коллеги! Сотрудники завода «Трансельмаш». К вам обращаюсь я.
На меня нападает ступор. Буквы начинают расползаться в разные стороны, как стайка испуганных тараканов. Я их тоже боюсь и комкаю бумажки. Оглядываю притихший зал.
— А вообще знаете что, господа избиратели, давайте начистоту. Я вам ничего обещать не буду. Ни честных выборов, ни защиты прав, ни заработной платы по штуке каждому, ни даже вхождения в состав ЕС. Вот вы часто говорите: «я в политику не лезу». И вроде как даже гордитесь этим. Но если долго не лезть в политику, со временем она начинает лезть в тебя. Так произошло в моём случае. Я знаю, что у нас в стране много честных и умных людей. Но их принуждают выбирать из одного из двух лагерей — или ты «за» власть, или против неё. В первом случае ты «застабил», продался и всё такое, а во втором — оппозиционер и «пятая колонна». Вы наверняка читали или слышали о моём материале про вакцину «Инсургента», которой травили ваших детей. В итоге я оказался вне лагеря «за», но меня не приняли и в лагерь тех кто «против», потому что я посылал и тех, и других. Думаю и среди вас немало таких, для кого правда лежит где-то посерединке между полярными мнениями колумнистов «Белньюс» и «Партии-98». И я хочу, с вашей помощью, показать остальным, что в стране есть не только чёрное и белое, а масса полутонов. Что полутона важны и они присущи большинству современных избирателей и просто граждан своей страны. Мы хотим быть услышанными всеми, мы хотим перемен.
Я замолкаю. Слышно как кто-то то ли пердит, то ли шаркает стулом. И вдруг зал обрушивается на меня волной аплодисментов. Начинают средние ряды, за ними встают задние, а потом поспешно прячут в карманы телефоны и те, кто сидел спереди. Я машинально заталкиваю ладонь за ремень и правой рукой прошу всех успокоиться.
— Это ещё не всё, сограждане! Учитывая, что государство базируется на общественном договоре, а в нашем с вами случае он носит гипертрофированный характер, предлагаю заявить о некоторых неизменных правах. Во-первых, снижение тарифов на ЖКХ и проезд в общественном транспорте. Второе — полностью бесплатная медицина и страхование от несчастных случаев. Затем — местное самоуправление на предприятиях, участие рабочих в распределении капитала. Либерализация СМИ. Налог на богатство. Снижение пенсионного возраста. Равноправие полов. Эвтаназия по желанию. И так далее и тому подобное.
Зал снова наполняется криками и хлопками. Мне это начинает нравиться. Я смотрю на президиум. Вижу бледное лицо директора, огненно-красное Миши и факелы глаз Марины. Она даже слегка приоткрыла рот. Я снова повелительно взмахиваю рукой.
— Нас обвинят в популизме. Легко обвинять, когда не пускаешь во власть и не даёшь ничего сделать для людей, для своего народа, для своей страны. Пусть так, пусть не пускают! Мы запустим общественное движение, которое будет жить и после выборов, вне зависимости от их результата. Для всех умных и неравнодушных людей. И называться оно будет…
Я лихорадочно начинаю шарить глазами вокруг. Название-то я и не придумал. Как его назвать?! Марина, стол, президиум, мануфактура, «Самсунг», «Победа». Взгляд мой падает к ножкам пианино.
— «Белый аист»! — ору я в полной тишине.
Спасительная бутылка вина оказалась кстати и на этот раз. Я ослабляю и без того довольно хилый воротник.
Когда я несколько прихожу в себя, то вижу как мне жмёт руку по-прежнему бледный директор, мелькают вспышки фотокамер, а зал скандирует:
— Кли-мен-ков! Кли-мен-ков!
Миша с Мариной куда-то суетливо убегают, потом возвращаются, потом просят всех соблюдать тишину. Меня швыряют в кресло, я жадно пью воду и вяло улыбаюсь в центр зала.
Меня выдвигают единогласно. Тут же формируют группу доверенных лиц —Марину, Афанасия Ивановича (мастера пятого участка) и Танечку из бухгалтерии. Я жму твёрдую пятерню Иваныча и ладошку-ледышку Танечки. В этот момент кто-то грузно швыряет своё тело прямо на меня. Я невольно отшатываюсь, думая, что на меня совершается покушение.
— Сеня! Ты как здесь?
— Здорово, Толя! — произносит Сеня, мой Сеня, в смысле тот самый, в смысле друг. — Вот, перевёлся к вам в Минск. Машины собирать.
— Миша, включите этого молодого человека в мой штаб. Мне нужны крепкие кулаки и спокойные мысли.
Пока Миша недовольно записывает паспортные данные ошарашенного Сени, я вдруг замечаю группку мужиков, которые оживлённо переговариваются и резко машут руками в мою сторону. Я выдвигаюсь к ним. Завидев меня, они замолкают. Тут же рядом вырастает Миша.
— Мужчины, в чём дело? — спрашиваю я.
— Так-то особенно ни в чём, господин депутат. А только что-то мы вас не припомним. Вы давно у нас работаете вообще?
Я вопросительно смотрю на Мишу. Тот отвечает:
— Анатолий Борисович работает у нас редактором с осени.
— А чего ж это мы ни разу не пересекались? Ни на пятилетии завода, ни в коридорах?
Теперь я начинаю бледнеть, но Миха лихо выкручивается:
— А Толик удалённо работал. Компьютер, Интернет, всё такое, слыхали?
Наших мужиков пристыдить просто. Стоит заикнуться про высокие технологии, как они замолкают. Для них эти ИТ — иной мир со своими правилами и зарплатами. Они начинают что-то бурчать и смотрят в идеально чистый пол.
— Слушайте, мужики, — вступаю я, отстраняя Мишу и подзывая Сеню, — а давайте выпьем. Сеню-то вы знаете? Ему доверяете?
Трое молча смотрят на четвёртого, видимо начальника. Тот смотрит на меня, переводит взгляд на Сеню и обречённо машет рукой. Я показываю Михе кулак и иду отмечать с «моим» коллективом выдвижение в депутаты.

Союз спасения

Мы сидим за столом — я, Сеня, Марина, Настя, Андрюха и Танечка. Я уже раздавил с мужиками три бутылки «Белого аиста» на четверых, поэтому скромно беру пиво. Зато остальные начинают соревноваться в поглощении стоковых напитков и самодельных коктейлей. Меня больше всего интересует возвращение Сени, остальных — идея с общественной инициативой «Белый аист».
— Вот это да, красивое название! Как это тебе в голову пришло, старик? Вино такое есть…
Я быстро успокаиваю всех, говоря, что придумал это совершенно случайно. Нашу страну часто ассоциируют с белым аистом (white stork специально для «Би-би-си»), соответственно, будут ассоциировать и со мной, гордой и недоступной птицей, при этом очень верной, вьющей гнёзда всегда близко к людям и якобы приносящей детей, укутанных в выстиранные «Тайдом» пелёнки. Марина делает пометки в своём блокноте и говорит, что у неё была идея провести кампанию под лозунгом «выбор честных и молодых», но мой вариант гораздо лучше. Я по-отечески похлопываю её по сухой и холодной ладошке и примирительно говорю, что это отличный лозунг и мы будем его использовать.
Настя громко чокается с Сеней и приговаривает «ну, давай». Они взяли на двоих бутылку водки и тарелку с закусками. Я спокоен за их спонтанный дуэт. Настя способна перепить экипаж израильской подводной лодки «Рахав». А Сеня слишком предан Кристинке. Как она, кстати?
— Да пишет треки в Москве, — в действиях и речи Сени появляется раскованность. — Обратно вроде не собирается и отвечает редко.
— А ты как в Минске оказался?
— Да посидел я в своём Кобрине несколько месяцев и вдруг понял — не могу. Потянуло в Минск, в столицу. Здесь у меня зарплата выше в три раза, чем дома. Квартиру, конечно, приходится снимать, но зато многое могу себе позволить.
— Чего не набрал?
— Как-то не хотел отвлекать, что ли. Подозревал как тебе тяжело, но не решался.
Я обнимаю своего самого надёжного человека из моего копирайтерского прошлого и без слов, но с улыбкой чокаюсь с ним бокалом.
Настроение у всех приподнятое. Андрей обсуждает с Мариной законодательные ограничения. Танечка заливисто смеётся с Настей. Мы с Сеней тихонько поём «Нечего терять», потом «Болванкой в танк ударило». Я рассказываю Семёну, что смогу попасть на концерт к Егору Летову. Он не верит. Я, если честно, тоже. Понял бы, если бы на такие концерты можно было сходить в России или Казахстане, но у нас? Потом все делаются серьёзными и с тревогой поглядывают на меня. Не свойственная нашему северному образу жизни стремительность происходящего слишком напрягает. Всего пару дней назад я перебивался с халтуры на халтуру, а теперь у меня в кармане лежит штука баксов, ещё одна ляжет туда через две недели и так шесть раз подряд.
— Кандидат Клименков, а какая у вас программа? — обращается ко мне Андрей.
— Побольше дешёвого популизма, обращений к чувствам и к чёрту логику, — поднимаю я бокал.
— Звучит неплохо. Теперь конкретнее.
Андрей с Мариной увлечённо начинают составлять тезисы. Я кладу руку на могучее Настино плечо и дружески хлопаю Сеню. Даже если не выгорит ровным счётом ничего, этот вечер я не забуду. Вечер классных людей. Начинает играть медляк. Я выдёргиваю Марину с её места и уволакиваю танцевать. Поёт Глызин. Вообще, заведение оказалось первым попавшимся в плохом смысле этого словосочетания и к романтике не располагает. На стене над фальш-камином висит картина с обедающим десятком грузинов. Они укоризненно смотрят на меня и восхищенно на Марину. Мужчинам предлагают шашлык с красным вином. Я делаю пол-оборота и впериваюсь взглядом в безвкусно оформленное меню, где благодаря жёлтому мелу явно выделяется «ШАШЛЫК ОТ 7,5 РУБЛЕЙ!». Женщин на окружающих меня картинах нет вообще. Зато чуть ниже носа есть Марина.
Марина мило краснеет в районе щёчек и крепко впивается пальчиками-коготками в мои плечи. Она полная противоположность Насте и похожа больше на Ирку, которую я всеми силами стараюсь забыть. Я начинаю задавать ей какие-то малозначимые организационные вопросы и снимаю напряжение. Чего не скажешь о моих штанах, где напряжение только растёт. Во время лёгкого па и незаметно отодвигаюсь от неё на пару сантиметров. Пытаюсь думать о больших серых американских грузовиках и вместо этого вдруг представляю себя на опрокинутом набок царском броневике в купленном в Стокгольме костюме. Кричу про равенство, справедливый раздел земли и ICO для госкорпораций. Внизу напряжённо застыл отряд латышских айтишников, а по улицам гоняют городовых.
Глызин переходит в Rockabye. Это не медляк, это песня для чилаута, но я не выпускаю Марину. Я ведь ничего о ней не знаю. Муж, ребёнок? Или подобная слабоизлечимая в нашем обществе болезнь? Господи, я кажется крепко наклюкался.
— Я тебе помогу, — вдруг слышу я в своём ухе.
Её глаза блестят, я ничего не понимаю.
— Помогу не для галочки, а по-настоящему. Я сделаю всё, чтобы в тебя поверили. Я ненавижу эту Арно, молодая выскочка, эскортница. Я вообще-то тайно состою в «Движении сопротивления».
Мои нейроны лениво и с бюрократическими паузами передают друг другу смысл слов. Ноги слегка слабеют и хрупкая Марина едва удерживает меня.
— А как мы провернём это незаметно для других?
— Увидишь. Я готовила уже несколько кампаний и знаю, что к чему. Ты, разумеется, не победишь, но шуму наделаешь знатно.
— А меня не снимут?
— Будем действовать аккуратно, а за считанные часы до подведения итогов выборов выпустим разоблачительный ролик и спровоцируем протест. О тебе как минимум узнают, погоди-ка, дай уточню, ах да — абсолютно все. Это лучше любого парламента.
По закоулкам китчевого кафе внезапно запрыгали солнечные зайчики грядущего успеха. Не того, который до этого был в моей жизни, а самого настоящего. Молодые лица новых протестов, центристы из спальных районов, сиплый голос улицы. Мы не расцепляем рук и возвращаемся ко всем остальным. Андрей передал прототип моей программы по возрождению страны «Белый аист» Сене и Насте, как «исконным представителям народа».
Листок передают мне. Узнаю мелкий почерк Андрея, строгие слова Марины и неграмотные, но важные вставки Сени с Настей. Я медленно встаю из-за стола. Меня покачивает. Я поднимаю листок на уровень лица и громко произношу:
— Товарищи! Я принёс мир для нашей эпохи…

Формирование положительного образа

Самое страшное с утра — это не отсутствие воспоминаний об окончании вечера. Самое страшное — это открывать с утра оппозиционные сайты. Едва я смачиваю горло холодненькой «Боржоми», как тут же бегу в туалет и попутно открываю оппоСМИ в наиболее подходящем для них месте. Начинаю с тех, что полегче.
К моему искреннему удивлению, первые два «центристких» сайта вообще ничего не упоминают о кандидате Клименкове. «Мягкая сила России», «Тюмень усиливает давление», «МИД жёстко ответил Восточному Тургистану». Открываю ресурсы пожёстче. О, ну пожалуйста:
«Ещё один провластный «кандидат» «выдвинут» белорусско-китайским заводом «Трансельмаш».
В статье по традиции призывают бойкотировать выборы и не поддаваться на агитацию властей. Другие порталы высказываются в том же духе. Я покидаю обитель мысли и следую на кухню. Пока вода кипятится в чайнике, я успеваю получить с десяток сообщений от Марины. Оказывается, группы «ВКонтакте» и Facebook под меня уже созданы, а в Инстаграм я должен добавлять фотки на свою страничку. Какие фотки? Для этого мне нужно сходить на первую фотосессию, вначале в фотозону «Трансельмаша», потом в музейную зону расположенного в нашем избирательном округе музея метрополитена и сфоткаться с парой-тройкой подставных бабушек и студентов. На заводе мне нужно быть через час.
Я вздыхаю и закрываю мессенджер. Беззаботную жизнь подставного кандидата в депутаты я представлял несколько по-иному. Марина скидывает пост в духе «Ох, ребятки, ну вот и начались кандидатские будни. Сегодня куча дел. Только вперёд!». Я спрашиваю, что за практикантка с факультета веб-журналистики это писала. Марина велит мне заткнуться и немедленно приступить к формированию позитивного имиджа. Просит воткнуть пока утреннюю фотку поприличнее. Я фотографирую лежащие на столике наручные часы Андрея (одни из), свой ультрабук с коллекцией отпечатков пальцев на крышке и Настин галстук эпохи группы «Тату». Сфоткать своё красное и заплывшее лицо я просто не в силах.
Наша журналистика и особенно блогосфера по-прежнему находятся в состоянии полей после уборки. То есть они пусты, бескрайни в своей низкоуровневости и воняют навозом. У нас нужно всем нравиться, даже если ты всех ненавидишь. Нет, не ненавидишь, а в соответствии с ментальным кодом белоруса просто плюешь. Но ты просто обязан писать интересные и итеративные посты, желательно компилирующие максимум лайков и особенно комментариев. Ты вроде как должен брезгливо миновать хайповые темы, но в то же время немножечко хайповать. Вроде как быть беспристрастным и одновременно ставить в знак солидарности бело-красно-белое знамя или другое разноцветное полотнище. Быть немного выше толпы и в то же время вздымать в первых рядах над оголённой грудью красное протестное знамя.
Теперь мне впервые в жизни предстояло перебороть внутреннее наплевательское отношение, которое было вполне к лицу штатному писаке с хипстерского «Меридиана», в угоду кандидатской благосклонности. Ничего сложнее в моей жизни раньше не было и я уже в сотый раз пожалел, что ввязался в политический забег загнанных лошадей. Я, конечно, человек добрый, по отношению к действительно несчастным, котятам и старым мобильным телефонам. Но к основной массе электората я добрым быть не собирался. Всё моё существование издревле подчинялось противопоставлению себя массам. В моей любимой интернет-энциклопедии «Луркоморье» есть такой термин «небыдло». Это то же самое быдло, что считает себя умнее других. Так вот это и есть я, вечер в хату. А теперь я вдруг должен стать ходячей улыбкой на тоненьких ножках, сгорбленным автоматом по приёму и обработке претензий и заевшей кассетой однотипных обещаний.
И ещё эти СМИ. «Знамяньюс», не буде помянуто к ужину, было таким типичным «заводским» листком политинформации, хоть и вывешенным на эстонских серверах в Сети. Во-первых, они очень активно (на трёх языках — русском, китайском и английском) освещали новости самого предприятия. Помимо т.н. официального блога пресс-службы, была ещё и закрытая сетевая страничка исключительно для работников предприятия. Во-вторых, они активно рерайтили новости государственных СМИ и сами пытались добывать эксклюзивы. Помимо Миши и Марины в штате числились ещё две журналисточки и SMM-специалист. Последней и поручили в довесок вести страницы «Белого аиста». Разумеется, весь этот журналистский отдел финансировался из бюджета и премировался очень малым процентом от прибыли предприятия. В общем, такое доброе и «независимое» корпоративно-карманное СМИ, отличный карьерный старт для выпускников журфака БГУ и теплоё местечко для всяких маринок и мишенек.
Добрался до завода я позже назначенного времени, чем взбесил Марину. Миша лишь мельком хлопнул меня по плечу и убежал на совещание. Белорусские совещания — это отдельный социологический феномен. Мероприятия, способные длиться по 2-3 часа, и иметь своим итогом вибрирующую пустоту. Всё равно ничего не решается и всё равно никого не наказывают. Красота! Я обожаю совещания. Можно посидеть, покивать, позаписывать что-то с умным видом в блокнот и пойти на обед. А потом ещё полдня всех отгонять, мотивируя отказ от работы необходимостью продумать важные итоги судьбоносного совещания. И потом ещё неделю ничего не делать ровно до следующего собрания.
Меня уже ждут надраенные до режущей глаза чистоты подставные молодые работники завода (а на самом деле модели из Национальной школы красоты), наманикюренный партактив заслуженных сотрудников и аккуратные детки —мальчик в сером костюмчике от «Свитанка» и девочка с бантиками после Tide. Меня подводят к девственной продукции предприятия. Заправляет всем не Марина, а ещё какая-то девочка, и чуть поодаль толпятся мамы детишек. Девочка критически оглядывает меня, наспех влезшего в водолазку и пиджак и по-гусарки смахнувшему щетину со щёк тупой бритвой.
— Грим, — только и произносит она.
Тут же подлетает какое-то невесомое создание и начинает порхать вокруг меня с нежнейшей кисточкой. Создание в модных очках с чёрной оправой, серёжками в виде эйфелевых башенок и вздёрнутыми грудями. Вокруг меня словно поднимается дым опавших надежд.
Начинается съёмка. О, друзья, для малопубличного мужчины вроде меня это настоящая пытка. Вам-то хорошо рассматривать готовые снимки в Инстаграме, но бэкстейдж любой фотосессии — это истинное мучение. Девочка-дитё громко спрашивает у мамы:
— Мама, а почему дядю красят как тётю?
— Дядя просто решил стать политиком, — со вздохом сообщает женщина. Я делаю вид, что ничего не слышу и вглядываюсь в горизонт.
Мне усердно пытаются придать презентабельный вид. Наконец, Марина подгоняет девочку, мол, времени нет, пора фоткать и тут начинается. Стань сюда, а ты, мальчик, вот туда. Да не ты, Толя, а малой. Вы, мисс БГУ-2020, станьте слева от кандидата. Нет, лучше справа. Толя, повернись той частью лица, где меньше родинок. Ты что не знаешь, на какой стороне у тебя их меньше? О, боги! У девочки бантик скособочился, мама, поправьте. Мальчик, перестань ковыряться в носу. Молодые люди, улыбаемся-улыбаемся, не стоим как на линейке! Толя, стань чуть боком. Возьми девочку на руки. Это не она тяжёлая, а ты ослаб. Нет, возьми её на другие руки, так она заслоняет всех. Мальчик, не стой как истукан, улыбайся. Все смотрим чуть в сторону от объектива. Девушка, вы как-то слишком в сторону смотрите. Ах, вы немного косите… Вы тогда нормально смотрите, прямо в объектив. Отлично!
И в таком духе фотосессия растягивается часа на полтора. Меня фотографируют отдельно и в комплекте. С продукцией и графиками. Справа, слева, чуть снизу. Ближе к концу появляется Миша и начинает делать мне ободряющие знаки. Я закатываю глаза, порчу этим невинным движением серию из тринадцати кадров, вызываю гнев девочки-фотографа и слёзы мальчика в костюме от «Свитанка». Я с трудом выдерживаю до конца этой пытки и плюхаюсь в ближайшее кресло, обмахиваясь черновиком своей предвыборной программы. Миша с Мариной бросаются ко мне и буквально выталкивают на улицу.
Ко входу уже подали дежурный Geely со хмурым мужиком в кепке за рулём. В первые секунды я не понимаю, куда меня собираются везти и сквозь внезапно возникший звон в ушах слышу:
— В Музей метрополитена.

Музей метрополитена

— Господи, Миша, я думал это шутка, — говорю я вслух и мысленно высверливаю глазами на лбу Марины небольшое отверстие.
— Да погоди ты. Это обязательное для посещения место. Без него вроде как нельзя влезать в политику.
— Кстати, ты не возражаешь…
Мне подносят к носу что-то приторно-пахучее. Я плавно закатываю глаза, и вдруг всё отступает далеко-далеко, а потом внезапно наваливается обморок. Кто-то заботливо берёт мою голову прохладными ладошками и кладёт на коленки. Наверняка это Марина.
Я открываю глаза. Ничего не происходит. Я снова закрываю. Тоже темно. Я начинаю моргать, надеясь прорваться таким образом сквозь окутавшую меня матрицу темноты, самую простую и состоящую только из оттенков пустоты. Глаза устают. Тогда я просто оставляю их открытыми и пытаюсь заговорить:
— Это музей метрополитена?
В ответ на это из темноты начинают проступать огоньки и какие-то треугольники над ними. Скоро я понимаю, что это капюшоны. Огоньки следуют один за другим, а затем словно вливаются в комнату и растекаются по её стенам. Я по-прежнему вижу только дребезжащее пламя свечей и мрак в плотных капюшонах. Один из капюшонов расставляет свечки на полу и начинает зажигать их. Постепенно вырисовывается цифра 33.
— Ребята, у меня день рождения в октябре…
— Молчать!
Я примолкаю. Тем более, что вдруг осознаю, что мои руки накрепко схвачены верёвкой за стулом на котором я сижу и с ногами произошло нечто подобное. Когда свечи оказываются зажжены, вперёд выступает один из капюшонов и громовым голосом произносит:
— Брат! Готов ли ты вступить в тайное общество?
— А у меня есть выбор?
— Простого «да» будет достаточно, — вдруг произносит женский голос.
— Марина?
— Тихо! У нас нет имён, мы составляем единое братство, как зрачок Всевидящего ока, циркуль и наугольник в руках Его.
— Слушайте, ребята, по-моему для подставного кандидата в депутаты это несколько чересчур.
— Без обряда инициации путь в политику, пусть и бутафорскую, тебе закрыт.
Я нехотя киваю, вряд ли это заметно в темноте, зато потом я при случае могу сказать, что согласия не давал. Из полукруга выходит один «брат» и достаёт из кармана таблички. Тот, который больше всех говорит, начинает вопрошать с заунывными интонациями:
— Кому это принадлежит?
Пока я смутно выискиваю остроумный ответ и уже готовлюсь сказать «обладателю хорошего зрения и набора юного чертёжника», вышедший вперёд «брат» вдруг выбрасывает мне под глаза табличку. Я понимаю, что должен читать ответы:
— Тому, кто ушёл.
— Кому это будет принадлежать?
— Тому, кто придёт.
— В каком месяце сие происходит?
— Во втором.
— Что ты готов отдать ради этого?
— Всё, что у меня есть.
— Ради чего ты готов отдать это?
— Ради царства истины.
— Молодец! — почти по-отечески произносит голос и протягивает мне пляшку с густой буроватой жидкостью.
— Это что за соус?
— Кровь молодого бобра для завершения обряда инициации.

Я мужественно выпиваю пахнущую пряностями жидкость. Вдруг перед моим носом снова оказывается тот самый дурманящий тампон…
Меня словно подбрасывает на месте и я резко просыпаюсь. Первое, что я вижу — это рельсы. Первоклассные стальные рельсы и залитые креозотом древние шпалы. В голове смутно всплывает что-то про музей метрополитена. Потом я понимаю, что сижу на улице. Это явно какой-то Богом забытый полустанок. Я тяжёло поднимаюсь со скамьи, меня слегка уводит вправо, но я выпрямляюсь и выхожу на перрон. Природная тишина этого места начинает пугать. Я выхожу ещё чуть вперёд и смотрю на вывеску. «Олехновичи». Это нормально, это недалеко от Минска. На станции начинают что-то гнусаво и неразборчиво объявлять. Я заметил, что это фишка вообще всех вокзалов, не только у нас. Редко-редко где репродуктор издаёт понятные звуки. Из того, что я успеваю уловить, становится ясно, что прибывает электричка на Минск.
Спешно перебежав на другую сторону, я начинаю вглядываться вдаль. Ловлю себя на мысли, что никогда раньше не ездил на электричках зимой и вообще удивлен, что они ходят. Состав действительно показывается вдали, это ржаво-голубая «змея», подвывающая по мере приближения. Я с трудом забираюсь внутрь, цепляясь одновременно за скользкие поручни и пытаясь устоять на идентичных ступенях.
Сразу распахиваю двери в вагон, ожидая никого там не увидеть. На самом деле почти все сидячие места заняты, я как-то сразу смущаюсь и плюхаюсь на краешек сиденья у самого входа, слева. Глядя в окно скучает какая-то женщина, а рядом со мной мужик держит саженец. Вдруг безумно хочется пожевать табак. Я не курю, но повинуясь слепой надежде начинаю хлопать себя по карманам пальтишка и вдруг ударяю в какой-то плотный параллелепипед. Лезу во внутренний карман и извлекаю пачку добротного Rothmans. Сразу наступает какое-то облегчение, хотя чувство, что я нахожусь в полупьяном бреду, никуда не исчезает.
Я элегантно распечатываю пачку, хотя никогда в жизни этого не делал, и достаю сигарету.
— Молодой человек!
Голос раздаётся с соседней скамейки.
— Вы меня?
— Вас-вас. В вагоне курить запрещено!
Я неспешно прячу пачку в карман.
— С чего вы взяли, что я собрался курить?
В беседе с такими неизбежными в общественном транспорте тётечками самое главное — это смотреть им прямо в глаза. Работает и в этот раз. Тётечка тушуется и смотрит на сигарету.
— Ну, вы же достали…
— Я взял её, чтобы пожевать, — я ловко отправляю сигарету в рот и отворачиваюсь. Это тоже важно, так вы даёте понять, что с вашей стороны разговор окончен.

Взгляд мой падает на саженец. Яблоко чи вишня — я не сильно разбираюсь в деревьях-подростках, хотя и работал на огородном портале. Я искоса смотрю на мужика. Он вроде готов поговорить. Я расстёгиваю куртку и обращаюсь, сев вполоборота.
— А что это у вас за красавец такой?
Мужик словно уже минут пять ждал этого вопроса.
— Это? Это вишня, сынок. Самая что ни на есть «Щедрая».
Лично я такого сорта не помню, но не прерывать же диалог. До Минска час езды.
— А чего это вы саженец в Минск везёте? Обычно наоборот.
— Да бракованная она! Может и вовсе никакая не «Щедрая», а «Малышка» или «Гирлянда».
— Это как же вы зимой определили? Зацвести бы хоть дали.
— Да мне уж всё понятно. Впарили ваши, городские, какие-то прутья, а мне теперь по гарантии езди.
— Это что же, на неё и гарантию дали?
— А как же, внучок! Гарантия — она на всё есть, кроме брака и погоды, у этих много переменных. А так абсолютно на всё, за что ни возьмись.
— Зря вы её всё-таки в конце зимы выкопали. Как вы, кстати, вообще это сделали, земля же как кремень?
— У меня для этого дела бензопила имеется. «Штиль». Я её врубил, да так ком земли и выпилил, в пакет сунул и потащил на станцию.
И для этих людей я когда-то писал статьи, думаю я. Вишня у него, видите ли, бракованная, так он её из февральской землицы выпилить решил. Ужас какой!
Мужчина, кажется, только сейчас обращает внимание на моё пальто, скрывающее костюм и рубашку.
— А вы это… Тоже с дачи, что ли?
Я смотрю на него, дожёвывая сигаретку.
— С неё, родимой.
Резко распахивается дверь и входит детина в тёмном жилете, за ним проход занимает ещё один здоровяк в камуфляже с надписью ПМСН. Вошедший сразу кидается ко мне:
— Оплату за проезд предъявляем.
Тут-то я и вспоминаю, что забыл приобрести билетик на станции. Я лихорадочно начинаю хлопать себя по карманам пальто, рассчитывая, что билетик появится из того же безвременья, из которого выплыла пачка сигарет половину пути назад.
— Что, забыли? — хитро щурится детина.
— Та должен быть, — небрежно отвечаю я, и вижу как злорадно наблюдает за моими поисками женщина-паникёр с соседней скамейки.
— Может, в костюмчике? — всё так же улыбаясь и кивая показавшим билеты моим соседям произносит детина.

Я лезу во внутренний карман пиджака и действительно извлекаю обратный билет по направлению «Олехновичи—Минск-Северный». С глупым видом протягиваю его ревизору и тот, многозначительно кивнув, отходит.
— А дерево вы всё-таки зря выкопали, — бросаю я мужику, вставая с сиденья. — Оно прижилось бы рядом с вами и в конечном итоге было бы благодарно за рост на своей земле. Но вы его выкорчевали и теперь везёте в питомник, где его скорее всего постругают на опилки. Это я вам как бывший редактор садово-огородного портала совершенно ответственно заявляю.
Я вышел и перешёл в соседний вагон, оказавшийся на удивление пустым, и просидел там до самого Минска.

Слова убедительнее золота

— Нет, Толя, так не пойдёт.
Андрей яростно откладывает планшет. Мы сидим на кухне за «Белым аистом» и читаем, что про меня пишут всякие независимые СМИ. Особенно меня задевает заметка старого врага, Максима Климовича:
«Совершенно очевидно, что власть использует проверенный административный ресурс в ходе нынешней парламентской кампании. Однако местами она пошла гораздо дальше и уже почти открыто поддерживает выдвинутых ею самой кандидатов. Взять хотя бы Клименкова А. После истории с «Инсургентой» он был внесён в чёрные списки всех бюджетных изданий и сайтов и остался без работы ещё в конце лета. Всё это время он жил у друга, пописывал для своих бывших работодателей и случайных сайтиков и в меру пил. И вдруг он оказывается оформленным на совместный, белорусско-китайский завод «Трансельмаш» чуть ли не с осени. Да ещё и выдвигается его коллективом, как «независимый, центристский» кандидат. При этом нам доподлинно известно, что на него теперь работает вся команда и редакция «Знамяньюс». А их содержит администрация президента. Так кого же нам подсовывают под видом «независимого» кандидата — отчаявшегося фрилансера, решившего пойти на сделку с совестью или нищего выходца из народа?».
— «Удав», «Громоотвод», «Креветка», — листает сайты Андрей. — Все уверены, что ты идешь «куклой» от властей. Многие перепостили Климовича.
— Интересно, откуда он знает про мою подработку и душевное истощение?
— Знать-то немудрено, — чешет затылок мой друг. — Что будешь делать?
— Нужно что-то такое, что вернет ко мне доверие. Но эти действия следует согласовать с Мишей и Мариной. Подойдёт небольшой инсайдик, «слив».
— Хорошая идея. Только в несерьёзный инсайд не поверят, а по-настоящему сенсационную инфу тебе никто не даст.
— Как знать, как знать, — я задумчиво листаю ленту новостей, в которой всё чаще мелькает соседний Восточный Тургистан.
Миша мгновенно отрывается от монитора Apple и глаза его загораются, едва я озвучиваю своё предложение:
— Да, я тоже об этом подумал. Тебя пока не воспринимают как независимого кандидата, а значит и доверия нет. Это неправильно. Мы должны сделать по-максимуму так, чтобы в тебя поверили как в реального оппонента Арно. И кажется у меня есть подходящий вариант.
Миша жестом приглашает меня к монитору. Я подхожу и вижу на экране грубоватое лицо крепкого гражданина.
— Узнаёшь?
— Это один из наших олигархов?
— Икзактли. Это Посейдонов, владелей сетей «Крама» и активов «Транснефтегаза».
— Несимпатичный ни разу дядька.
— А в его возрасте и с его состоянием это неважно. На него кое-что есть.
— Но он же друг САМОГО! Вместе в теннис играют.
— В сквош, — поправляет Миша и тянется за электронной сигареткой. — Списанный вариант. Его планируют взять через две недели со взяткой в 150 штук. Активы конфисковать и национализировать.
— Отличный план, если я правильно понял. Теперь, значит, я выступлю в роли разоблачителя?
— Значит выступишь. Я ещё согласую с силовиками, но думаю, что «добро» дадут. Когда человека уничтожают при помощи журналистского расследования, выходит в разы элегантнее. А уже если оно будет исходить от самого автора «Инсургенты»…
— Да брось! Все уже забыли, сколько месяцев прошло?
— Кому надо, те помнят. Ладно, про компромат я тебе дополнительно сообщу, ступай. И не забудь про концерт.
— Какой ещё концерт?
— Тоже потом скажу, ежели забыл. Слышал, ты прошёл обряд инициации? — подмигивает Миша.
— Если так можно назвать путешествие в какой-то подвал в районе Олехновичей и приём вовнутрь пол-литра крови молодого бобра.
— А что? — обижается Миша. — Нормальный обряд, да ещё и с национальным колоритом.
Заглядываю к Марине, узнать, как идут дела с продвижением моего образа в соцсетях. Марина явно чем-то увлечена, а вот журналисточка и SMMщица начинают болтать со мной и демонстрировать стремительно выросшую за ночь (спасибо ботам) подписоту. Уже посыпались первые пригорошни лайков и комментов по поводу меня как кандидата, моей внешности и программы. Полное Make Belarus great again. Перечитывая краем глаза постулаты программы я вдруг ловлю себя на мысли, что сам начинаю в неё слегка верить. Удобоваримый микс из популизма, центризма и традиционного подросткового анархизма. Я доволен.
Скоро Маринины подчинённые выпархивают на обед, а я подсаживаюсь ближе к руководителю своего предвыборного штаба. Она отрывается от монитора.
— Как там Арно?
— Ей достаточно Инстаграма. Уже написала о намерении баллотироваться. Якобы БРСМ выдвинул. Активно продвигает свой возраст и желание представить в парламенте молодёжь.
— Неплохая позиция. И очень убедительная. Но все ведь знают, что она… того.
— Чего «того»?
— Ну, в сопровождении. И не только.
— Ты это оставь. У тебя доказательств — ноль. Ты её лучше вообще не упоминай и не комментируй. Она про тебя знает, поэтому тоже будет нейтральной до последнего. Во время дебатов погрызётесь может быть немного и хватит вам.
— Как скажешь.
— Слушай, у тебя же Ютуб канал есть? Личный?
— Ну валялся где-то.
— Ты речь кратенькую подготовь. Что, мол, баллотируешься и всё такое. Что тебе помогает коллектив «Знамяньюс» на абсолютно добровольных началах. Это особенно подчеркни.
— Да все ведь знают, что вы из бюджета финансируетесь.
— Опровергай! Скажи, что завод вышел на прибыль, СМИ содержится на эти средства и успешно функционирует.
— Мне Миха компромат пообещал. Для укрепления образа независимого кандидата.
— Его тоже проанонсируй. Так и скажи — в Сети начали писать, что я провластный, но я скоро докажу обратное. Расследование обещает затмить «Инсургенту».
— О, это вряд ли.
— Ты главное скажи. Поиграй в уверенного в себе Навального.
— А у вас есть где записать?
— Конечно. Серый фон, две камеры, два «юпитера».
— Ты же в курсе, что сейчас LED-подсветку «юпитером» никто не называет?
— Да, но вот почему-то вспомнилось.
— Слушай, Марина, а ты замужем?
В кабинете повисает неловкая тишина.
— Это очень неожиданный вопрос.
— Неожиданные вопросы я сделал своей работой.
— Нет, я не замужем. И детей нет. Я много работаю и читаю Кляйненберга вместе с кошкой.
— У меня частичная аллергия на котов, хотя сейчас я проживаю в том числе и с котом.
— Мне обязательно нужно было это знать?
Я начинаю смеяться. Вначале несмело и интеллигентно, а затем во весь голос. Марина пунцовеет и прячет лицо в ладонях. Она клёвая, я это сразу понял. Я прощаюсь и выхожу. Марина говорит, что девочки скоро напишут новые посты от моего имени и нужно готовиться к агитации.
«Яндекс. Такси» выплёвывает меня у подъезда. Там маячит какой-то высокий тип в лёгком пальтишке. Я пытаюсь обойти его, но внезапно он перехватывает меня поперек и поднимает в воздух.
— Диметриус! Чёртов грек, что ты здесь делаешь?
— Вылетел сразу же, как только прочитал твой пост. Полагаешь, это очень смешно?
— Пост, какой пост?
Он тычет мне в лицо своим изящным «айфоном».
— Ты идёшь в депутаты?
— Да, то есть не совсем. Диметриус, тут нужно рассказывать.
— А ты думаешь на кой хер я прихватил литр этого прекрасного вина?
Мы поднимаемся в квартиру Андрея. Диметриус ещё больше загорел (насколько это вообще возможно для грека) и жаждет моего рассказа. Я быстро обрисовываю ему политические реалии современной Беларуси.
— Мы называем таких «офсони», «ширма», «перегородка». Твоя задача — создать видимость легитимной борьбы за власть перед западными и местными наблюдателями. Дескать, вот у нас Клименков есть, вполне себе критик режима и центрист. Тебе даже голосов нарисуют по-максимуму. Чуть меньше, чем этой Арно. Но я всё равно не понимаю, зачем тебе это нужно?
— Марина Мескалина, руководитель штаба, предлагает «пошуметь» с её помощью. Чтобы все надолго запомнили и даже спровоцировали волну недовольства.
— Не знаю, как у вас, а у нас в Греции политикам не верят со времён «чёрных полковников». Или со времён Солона с Периклом, если угодно.
— Я больше боюсь ситуации с Восточным Тургистаном. Если всё произойдёт как описывают, никакие выборы будут уже никому не нужны.
Греческое вино великолепно. От него исходит аромат древней страны, которая многое перенесла и всех пережила. Переродилась в современную борьбу за власть и бабки знаменитая греческая демократия. Чуть раньше пал Рим, и никто не протянул ему руку помощи. Рухнула Османская империя и кривые ятаганы заржавели на залитых солнцем полях. Нацистов сбросили в воду. Осудили «чёрных полковников». Набрали кредитов у Евросоюза. И всё это, весь осадок истории плескался сейчас в моём гранёном стакане. Аромат этой истории был непередаваем.
— Я буду тебе помогать по мере сил, — произносит наконец Диметриус. — Я консультировал некоторых видных политиков, членов правительства, между прочим. Для начала мне нужно побольше узнать об этой Арно.
— Мне запрещено вступать с ней в прямую конфронтацию.
— А ты и не будешь. Но глупо не знать врага в лицо, пусть даже и не совсем настоящего.
— Где же ты будешь собирать информацию?
— Ну, у меня свои источники.
— Господи, Диметриус, во что я ввязался?
— Как говорят у нас на островах: «Мало-помалу и незрелый виноград становится мёдом на вкус». Кто сеет ветер, пожинает бурю. Я думаю всё будет хорошо и при этом с твоим минимальным участием.
— Спасибо, мой старый друг.

Краткая история Восточного Тургистана

Вы, наверное, заметили, что в моём довольно правдивом повествовании с узнаваемыми людьми и локациями постоянно мелькает какой-то Восточный Тургистан. О, история этого удивительного места полна тайн и загадок, а его происхождение и влияние до сих пор точно не известны. Но давайте попробуем разобраться.
Давным-давно, так давно, что редкий историк вспомнит, Восточный Тургистан был составной частью Российской Федерации и раскинул по всему континенту свои щупальца — нефте- и газопроводы. Мы активно торговали с ними и даже умудрились каким-то макаром построить экономику на базе нефти, получаемой от тургистанцев с дисконтом. В самом Тургистане (я там не был, но слышал от блогеров), говорят, текут нефтяные реки, недра дышат газом, а золото добавляют в булки и кофе. То есть углеводородов и иного добра там завались и они охотно торгуют им с Москвой, Астраханью и Камчаткой, а также гонят через нас в Европу. Ввиду того, что мы взяли на себя обязанности по обороне западной границы и кое-какие менее значимые международные функции «кивунов» и союзников, долгие десятилетия Тургистан поставлял нам нефть и газ со скидкой. А мы на эту скидку накидывали свой навар вследствие переработки на местных НПЗ и гнали в Европу по мировой цене.
Всё очень долгие годы шло хорошо, но ситуацию испортили Крым с Донбассом. После их присоединения олигархат Восточного Тургистана вдруг резко взбрыкнул и сбросил с себя обязанности по «кормёжке» особо голодных российских регионов. Мы на какое-то время остались в тени ликования и продолжали пользоваться скидочными тарифами. Все были довольны.
Спустя пару месяцев в отношении Восточного Тургистана ввели санкции. Тамошние олигархи, которым перестало хватать белужьей икры, намазанной на «Мерседесы», начали подсчитывать потери. Они наняли частную охрану для наблюдения за трубопроводами и объявили о том, что Боливар не вынесет двоих и Российская Федерация отныне должна покупать нефть по теперешней цене — 185 баксов за тонну. Москва пригрозила нелегальными врезками и похищением чёрного и голубого золота. Олигархи подсчитали общую длину трубопроводов и затраты на их охрану и согласились продавать по сниженной цене.

Тут какой-то бухгалтер развернул перед задумчивыми олигархами карту и ткнул почти в её самый центр:
— Мы забыли про Белоруссию, друзья.
Наутро на столе у наших министров лежал факс, озаглавленный гербовой печатью с изображением нефтяных вышек на фоне газового пламени. В нём говорилось, что их рукой во исполнение величайшего повеления начертано, что цены на нефть и газ, получаемые из суверенного Восточного Тургистана, с первого января поднимаются на 87,8%, и ша.
Наши всполошились. Да как так-то? А как же союзные отношения, объединённый рынок, поставка троллейбусов и креветок из Мёртвого озера? Общая граница, единый трубопровод и моноцикличное восприятие мира? Главы Тургистана снисходительно извлёкли пыльный договор о создании Союзного государства (ещё с РФ) и сказали так: «хотите газ по цене Смоленской области? Так становитесь Белорусской областью Российской Федерации!». Да и швырнул его в Сочи во время общей встречи совета Тургистана с президентами России и Беларуси. Белоснежная бумага упала на такой же шаблонный снег и разожгла кровожадный огонь в глазах белорусских делегатов.
Уже наутро все вентили нефте- и газопроводов, ведущих в Польшу и далее, были перекрыты. «А нам плевать! У нас ремонт!», — орали в трубку отечественные министры, лихорадочно подсчитывающие потери и недополученные шальные нефтяные деньги. Попутно они жадно сливали в бочки, бидоны и цистерны не успевшую убежать на Запад нефть. Восточный Тургистан полез в карман не за словом, а за заявлением о том, что они начинают строить альтернативные трубопроводы через Финляндию и Турцию. Для убедительности показали весёлые стройотряды и самосвалы на автопилоте. Естественно, не белорусского производства.
Начавшийся было ремонт труб спешно завершили и вентили потихоньку отвернули взад. Переговоры продолжились во время аудиенции с 12 руководителями Тургистана в ходе званых обедов в Беловежской пуще. Но Тургистан, зажатый санкциями и нависшей РФ, отказался идти на уступки по цене. Тогда наши снова пригрозили перекрыть вентили и застопорить их ломами навсегда. Дескать, да, нам придётся возить нефть из Азербайджана и США, но и вы не успеете быстро развернуть свои трубы в обход. Помирать, так всем вместе, по-союзному.
Крепко пригорюнившись вернулись в Нижневартовск и Тюмень двенадцать разгневанных олигархов. Быстро построить трубы в обход они действительно не успеют, а финансовые потери за этом время не позволят устоять перед вторжением тех же россиян. И тут снова кто-то из бухгалтеров предложил реализовать вариант с лёгкой победоносной аннексией и захватом стратегически важных трубопроводов на территории сопредельного государства.
А мировое сообщество? А что оно? Мы же не оккупируем никого, в лагеря не загоняем. Просто берём под охрану жизненно необходимые для нашего собственного суверенитета объекты. Да и то на время. Пока не построим обходные. У нас же даже армии нет, в чём нас обвинить? В том что небольшой, 300-тысячный частный вольнонаёмный экспедиционный корпус с десантом и мобильными бригадами взял под охрану пару сотен километров труб?
Говорят, с того самого момента Восточный Тургистан и стал вынашивать, почти в открытую, план по небольшому вторжению. Они арендовали у русских плацдарм в Смоленской области и активно там тренируются, маневрируют и отрабатывают быстрые броски на вражескую территорию. Тут уж не до шуток стало всем. Над синеокой нависли грозовые тучи. Наши провели учения «Яд кобры» и инсценировали диверсии и подрывы трубопроводов на нашей территории с одновременным отражением атак вторгающегося противника.
Нам говорят: «сами виноваты». Нечего было корчить из себя нефтяной эмират, сидя на вентиле и бартерной схеме «дешёвая нефть в обмен на поцелуи». Однако в чём провинился простой народ, ставший заложником инерционного полёта страны после 1991 года и простой экономической болванки властей, «красных директоров» пришедших с совхозов и заводов с раздутыми штатами? Очевидно, что для него происходящее стало неприятной горькой пилюлей, которую Восточный Тургистан теперь предлагает разжевать и проглотить без капли воды. Народ, который честно работал и надеялся, что независимость и суверенитет позволят ему развернуть наконец белые крылья и воспарить над родной землицей.
Это лишь краткое описание из «Википедии», которое я подготовил тем читателям, которые интересуются историей Восточного Тургистана — одного из самых молодых и современных государств мира. Более подробную информацию вы сможете почерпнуть из блогерских инсайдов и редких интервью с кем-нибудь из 12 верховных правителей этого государства. Мне же пришла пора выдвигаться, поскольку Миша напомнил, что сегодня вечером состоится на первый концерт.

Вечное лето(в)

Вблизи он кажется совсем молодым. Худенький паренёк в кожанке, очках и с вечно непоседливой сизой прядью, спадающей на лоб. В комнате ужасно накурено, лиц остальных почти не разглядеть, но его я вижу ясно. Бледный, нервный, живой.
Пальцы перебирают струны и он напевает:
Как бесконечны звёздные дали,
Мы бы на яркость людей проверяли…
Звездопад, звездопад,
Это к счастью, друзья говорят,
Мы оставим на память в палатках
эту песню для новых орлят…

Я смущённо прислушиваюсь и молчу. Наконец мэтр откладывает гитару и закуривает. Все молчат, как в гробу.
— Это Толик, наш кандидат, — слишком небрежно, как мне кажется, бросает Миша.
— Здравствуйте, Игорь Фёдорович, — протягиваю я руку.
Он с готовностью жмёт и запросто говорит:
— Зови Егором.
Я киваю. Рука тёплая и сухая. Он смотрит на меня сквозь очки.
— В политику идёшь?
— Да вот, позвали, — я смотрю на Мишку.
— Садись. Выпей немного.
Летов протягивает мне настоящий советский гранёный стакан, покрытый неистребимым серым налётом изнутри, и плескает немного водки. Руки у меня трясутся.
— А вы правда… живой?
Он усмехается. Делает вид, что берёт аккорд и произносит:
— Всё бы было проще, был бы я сейчас живой.
— Это ведь не ваша песня?
Егор откидывает волосы назад и закуривает:
— А песен не бывает наших и не наших. Песни — они общие, коллективное сердцебиение. Сжатый кулак души.
— Вы и в Бога верите, Егор?
— Слушай, давай на «ты». Я со всеми на «ты», кого Миша приводит. Я верю. А ты во что веришь?
— Не знаю, — честно отвечаю я. — Раньше думал, что в справедливую журналистику и личный успех, а теперь не знаю.
— Ты верь. Хоть во что-нибудь.
— А ты во что веришь?
Егор как-то подаётся вперёд, обхватывает себя руками и скрещивает ноги.
— Я в силу верю. В силу духа в первую очередь. Кто силён, тому всё по плечу, даже смерть.
— Ты помнишь, как умер?
— Да ничего я не помню! — раздражённо отвечает Летов. — Сидел, пил, вдруг дёрнуло что-то, как стоп-кран в поезде, потемнело, потом посветлело. Люди какие-то полупрозрачные. Смотрели так испытующе, потом молча рукой махнули и вдруг я оказался здесь. Тут Миша, концерты, фанаты. Всё идёт по плану, короче.
Мы молчим. Я прислушиваюсь к текстам и музыке парней, что играют на разогреве у самой «Гражданской обороны». Мишка самодовольно ухмыляется, поигрывая БРСМовским бэйджиком.
— Ты знаешь, Егор, я не так чтобы сильно твой большой поклонник. Тебе вот какая твоя песня больше всего нравится?
— «Нечего терять», конечно.
— Вот мне тоже, кстати. Я поэтому даже не знаю, что у тебя спросить такого, чего никто за это время не спрашивал. Да и волнуюсь немного. Всё время, когда тебя слушал, думал, какой ты молодец и как тебе, наверное, хорошо, а теперь ты тут… И концерты.
— А с чего ты взял, что я знаю ответы? Или что я знаю правильные ответы?
В полумраке он похож на лик, что я видел в одной из кавказских пещер. Всё портят только тяжёлые очки в толстой оправе и гитара.
— О чём жалеешь больше всего?
— О Янке. Не уберёг девочку, она настолько этим всем прониклась, — Летов тронул струны. — Я её часто с Цветаевой сравнивал. Ну знаешь, вся эта кладбищенская земляника, «рябину рубили» и прочее. Я так думаю меня из-за неё сюда направили. Чтобы я справился с чувством вины.
Летов курит, я допиваю водку. В том, что моя жизнь давно представляет из себя дозированную смесь из фантасмагории и помешательства, нет ничего нового. Хотелось бы узнать, чем она была у Егора. Я смотрю в его тихие и задумчивые глаза и не произношу ни слова. Казалось бы, такая редкая журналистская удача — спрашивай, о чём хочешь у живой легенды, но я не могу. Должна в лидере «Гражданской обороны» оставаться мрачная тайна, которую он утянул с собой в могилу в раннем возрасте. А тайну эту охраняют его немногословные стражи, которых я почти и не вижу из-за табачного дыма.
— Можно я спрошу? — он уже, наверное, минут пять смотрит на меня украдкой, пока я задумался.
— Давай.
— Ты же вроде из наших? Из анархистов? Зачем в политику-то лезешь?
Я непроизвольно бросаю взгляд на Мишу, тот ещё больше кривит рот в улыбке и становится похож на Джокера из комиксов. Я не могу врать этому человеку, но и правды не знаю.
— Деньги не помешают, ну и так, вдруг.
— Деньги — это универсальное оправдание. Индульгенция на жизнь. Только знай, что они всё помнят: и кто был их первым хозяином, и кому они потом достались, и на что потрачены были. Деньги знают тебя лучше друзей и даже лучше врагов. Это нехорошо, когда бумажки имеют столько власти.
— Да ясное дело, просто знаешь, всё так запуталось, переплелось. Не понимаю, это мир с ума сходит или я персонально.
— Мир, — Летов усмехается. — Что же, мир? Ничто не вечно под светом лун.
И начинает наигрывать:
Луна играет на снегу неслышно, словно мышь
Окружена тройным кольцом разбитых фонарей
Бежит прохожий наугад, преследуем толпой
Вдруг топот смолк, раздался крик и снова тишина.
Внезапно все начинают подпевать. От припева с характерным летовским подрыкиванием: «Матушка, я сошёл с ума» становится не по себе. Песня обрывается так же внезапно, как и началась, и снова — тишина, маячок сигареты, пламя во внезапно потемневших очках Летова. Теперь он похож на слепого дьявола.

— Ты, я знаю, в революцию веришь, — пытаюсь я снова начать неловкую беседу
— Не во всякую, а только в революцию духа. Вот у вас в Беларуси все чего-то ждут, в том числе и революцию. Только это ведь не подношение из рук Всевышнего. Это внутриутробное состояние. Революцию сперва нужно в себе выносить, выстрадать, а только потом наслаждаться её действом.
— Да, или наблюдать как она пожирает родителей своих.
— А это что? — трогает солист мой значок в виде белого аиста.
— Это наш символ, мы и движение так назвали «Белый аист».
— Название хорошее. Ты же знаешь, что птица аист большую часть жизни молчит?
Летов молча поднимается и берёт гитару. За ним выдвигается свита. Егор оборачивается, подмигивает мне сквозь вновь ставшие прозрачными очки, и открывает старую скрипучую дверь. Из-за неё в комнату врывается белёсый свет и я зажмуриваюсь. Начинаются знакомые аккорды песни «Нечего терять». Толпа взрывается громким криком. Голосов не так много, наверняка на концерт приглашены только избранные. Те, кто посетил Музей метрополитена, к примеру.
Лишь после концерта я вспоминаю, что так и не взял автограф для Сени. Однако когда я рассчитываюсь с таксистом у дома и извлекаю бумажник, на пол падает аккуратно сложенный листок с автографом Егора и маленьким авторским рисунком гитары в обрамлении колючей проволоки.

Маньчжурский кандидат

Самый важный момент в жизни любого идущего в политику человека наступает в день вручения ему удостоверения о регистрации в качестве кандидата в депутаты. У нас в стране это простая бумажка с печатью и каллиграфической подписью. Она не является гарантией вашей неприкосновенности, например, но зато вызывает бурный фонтан довольного «чувства собственной важности». Я полагаю, что ради такого важного события можно взять такси и покруче и арендую БМВ 7-серии F02 Long на час за сто рублей.
Элегантно подкатить к подъезду у нас с водителем не получается. Наверное, потому, что Центризбирком располагается в административном комплексе Совета Министров и подъехать к парадному просто так невозможно. Парковаться нужно в каких-то смежных переулках и то с риском привлечь к себе внимание патрульных, сразу решающих, что мы приехали «бомбить» Совмин на белом «бумере». Я украдкой бросаю взгляд на поддельный «Ролекс» и уже сомневаюсь, что мне хватит часовой аренды транспортного VIP-средства с экипажем.
Выдача удостоверения проходит на удивление быстро. Женщина с начёсом торжественно жмёт мне руку, прячет ехидные искорки за стёклами очков и желает удачи. От обилия ковров времён «холодной войны» я начинаю чихать. На это уходит ещё минут 10. Водитель моего прокатного «бмв» прикидывает, что добраться назад за то же время, что мы приехали сюда, уже не успеваем и звонит мне. Я выбегаю из ЦИКа и на ходу понимаю, что он прав. Приходится отпустить «бумер» и спуститься в метро.
Пока вагон устало покачивается, напичканный креативным средним классом с печатью белорусской тоски на лицах, я размышляю о том, что должно поменяться в психологии человека, который идёт на выборы по ту сторону экрана. Может он видит себя этаким Зеленским, который способен организовать клёвое шоу, только в масштабах страны. Я-то, конечно, иду синекурой, но ведь есть же люди в Италии или Швейцарии, которые осознанно лезут в политику. Как они себе это представляют? Вот вчера я был адвокатом, а сегодня первый в партийном списке…
Меня набирает Марина. Пока я продираюсь из подземелья дракона наверх к свету, она спрашивает, получил ли я удостоверение. Я отвечаю утвердительно и получаю в плечи задание. Через пару часов мне нужно быть на открытии очередного «Михалюра» в нашем районе. Я должен буду впервые пообщаться с народом и объявить о своей программе. А затем раздать куриные бёдрышки как в девяностые, да простят меня все, кто их пережил.
Я подхожу к месту примерно за час до официального открытия. Афанасий Иванович с пятого участка, моё доверенное лицо, проверяет наспех сколоченную трибунку, а Марина и Танечка из бухгалтерии развешивают шарики. Никаких куриных бёдрышек я пока не вижу, зато наблюдаю орду готовых к штурму нового магазина на месте старого универсама бабулек. Дедушки там тоже есть, но их количеством можно пренебречь. Бабульки напряжены и ждут открытия дверей, в надежде на скидки и «два по цене одного». Впрочем, я замечаю, что некоторые поглядывают на нашу трибунку, единицы даже подходят и спрашивают, что тут намечается.
Я никогда не понимал этой вакханалии, каждый раз творящейся на открытии новых торговых точек. Я, например, при том, что практически живу в Интернете, никогда не знаю точной даты открытия этих супермаркетов. А проходя мимо забора из профнастила, огораживающего стройку, никогда не смотрю на графу «дата завершения работ». Но эти бабки знают всё и обо всём и перекрывают подступы к незастывшим свежим ступенькам входа с самого утра. Пресловутые бедные белорусы. Марина подсовывает мне текст. Я пробегаюсь глазами и узнаю штатную руку придворных журналистов. Придётся опять импровизировать.
Внутри магазина намечается шевеление. Из одной из боковых дверей выходит крупный дядька и направляется к нам:

— Доброго дня, ребятки, а шо здесь за митинг?

Я равнодушно скольжу по бэйджику «начальник охраны» и немного отворачиваюсь, глядя на речь. Не кандидатское это дело — общаться с опричиной.
Марина молча достаёт из кармашка плотное удостоверение и раскрывает его в нос начальнику охраны. Тот оторопело читает (я краем глаза слежу из-за листочка) и спешно ретируется. Сомневаюсь, что Марина показала ему просто удостоверение редактора «Знамяньюс».
Я взбираюсь на трибунку, попутно вызывая плач из микрофона и близко стоящих колонок. К себе я поднимаю смущённую Танечку и сопротивляющегося Афанасий Ивановича. Во-первых, так мне самому проще выступать, а во-вторых, «народ», символически представленный этими выходцами из интеллигенции и рабочего класса показывает меня перед бабушками в выгодном свете.
— Уважаемые жители моего любимого района! К вам обращаюсь я…
Я начинаю пространную демагогическую речь о проблемах района, о которых знаю не понаслышке. О том, что в случае избрания стану кандидатом не красных и белых, молодых и стариков, националистов и прорусских, а всех жителей избирательного округа. Что надо что-то делать, ибо если ничего не делать, то тогда неизвестно, что вообще делать. Что нам не должно быть важно, в честь кого названа улица, если она заасфальтирована и озеленена. Что я останусь душой с районом, даже если тело моё будет пребывать в тысячах километрах отсюда.
Я перевожу дух. Люди, за неимением иного развлечения, смотрят на меня. Некоторые кивают и поддакивают по-стариковски. Я уверен, что примерно треть вообще плохо слышит, но делает вид, что соглашается со мной. Я продолжаю. Резко перевожу разговор на тяжесть жизни и пенсии. Обещаю пенсии повысить, а пенсионный возраст — снизить (тут важно не запутаться и не сказать наоборот, что более вероятно). Обещаю кредитовать приобретение дач и семян, уполовинить для стариков стоимость проезда в общественном транспорте, не допустить проведения гей-парадов и вторжения натовских войск.
Некоторые пронзительные старушки уже успевают покинуть очередь в «Михалюр», закрепив своё место надёжным заклинанием «скажете, что я за вами занимала» и устремляются ко мне, привлечённые мантрами о ценах и пенсиях. Я продолжаю подбрасывать топливо в костёр народного недовольства и говорю об обеспечении молодых семей жильём и турами в Трускавец. Народ постепенно понимает, что «Михалюр» никуда не денется, а вот я могу уйти. Я завершаю речь:
— У меня тоже есть бабушка, такая же как и вы. Она тоже вынуждена ходить за скидками и искать акционные продукты. Хватит это терпеть! Я прямо сейчас докажу вам, что я не балабол и не популист, а человек дела! Подходите, ну. Смелее.
Я замечаю, что помимо Марины меня на телефоны снимает несколько подростков. Они держаться поодаль, но происходящее фиксируют надёжно. Тут же крутятся репортёры «Креветки» и тоже от скуки щёлкают меня своими Canon`ами. Я начинаю раздавать курочку из заботливо кем-то поставленного ящика.
— Берите же, ну. Бесплатно. Я накормлю народ!
Всучиваю одной крепкой, но оторопелой бабушке сразу два гигантских замороженных бедра. Её тут же оттесняют морщинистые и узловатые руки-прутики. Ко мне словно тянутся ветви старого заколдованного леса и хотят поглотить. «Ищё, ищё» — шипит лес и ящик с курицей разлетается в момент. У «Михалюра» скучают только два охранника. Бабушки пытаются штурмовать трибуну. Я растерянно выискиваю глазами Марину. Неожиданно возле меня появляются ещё два ящика. Я начинаю швырять курей в задние ряды. Подростки не отрываются от камер и о чём-то пересмеиваются между собой. Я так понимаю, контент есть. Курица улетает, а некоторые половчее уже обходят трибунку, чтобы черпать продукт прямо из ящиков.
Марина делает знак. Я обхватываю Танечку за талию и повисаю на Иваныче, умоляя его бежать. Мы слетаем с трибуны ровно в тот момент, когда она с треском прогибается под вскочившими на неё бодрыми пенсионерами. Последние два ящика буквально раздирают. Никто и не замечает, что «Михалюр» уже открыт. Туда дико озираясь заходит какой-то запоздавший пенсионер, не подозревающий, что происходит.
Мы запрыгиваем в штатный Geely, побросав колонки и микрофоны на заднее сиденье и Иваныч резко рвёт с места. По моему портрету топчутся десятки грязных ног, несмелый ветерок гоняет по округе шарики, а разорванные упаковки с куриными бедрами усеивают свободную парковку гипермаркета.

Интервью в мавританском стиле

С утра на электронной почте у меня уже лежит досье-компромат на нашего топового олигарха Посейдонова. Лично у меня к нему никаких претензий нет — везде есть люди побогаче и есть люди победнее. Конкретно Посейдонов известен тем, что помимо застройки центра города унылыми торговыми центрами, он разыскал крест Ефросинии Полоцкой и много миллионов рублей регулярно жертвовал на благотворительность. Если бы даже этот компромат попал ко мне иным способом, не факт, что я захотел бы его «мочить». Однако сейчас иного выхода нет.
В организации съёмок разоблачительного видео и его последующего монтажа мне вызвался помочь Диметриус. Он тоже остановился у Андрея и горит желанием сделать из меня идеального кандидата. Досье его тоже впечатлило, прежде всего своими размерами. Мы вздыхаем и начинаем извлекать самое главное и хайповое для ролика. Материала откровенно много, поэтому на работу уходит почти три часа. Я предлагаю раскинуть на пальцах, кому идти за пивом. Диметриус проигрывает и я полагаю это хорошим знаком.

Диметриус одевает меня в соответствии со своим представлением о демократичном стиле. Получается неплохо. Я надеваю очки для солидности и мы пробуем. Мне нравятся даже первые дубли, которые должны были стать тестовыми. Я усердно копирую Навального и в принципе получается. Крах Посейдонова становится неминуем.
Хотя процесс на первый взгляд идёт неплохо, съёмки затягиваются до вечера, успевают вернуться с работы Андрей и Настя. Они тоже хотят посмотреть, и я начинаю чувствовать себя большой телезвездой. Даже как-то забываю, что читаю сведения из чистой воды слива и в какой-то момент думаю, какой я молодец и какое расследование провёл. Это придаёт мне мотивации и позволяет ярко и экспрессивно комментировать происходящее. Снять всё мы не успеваем и я предлагаю раскинуть на пальцах, кто пойдёт за вином. Выпадает Андрею и я окончательно уверяюсь в том, что всё у меня наконец-то будет хорошо.
Настя вскрикивает. Я испуганно спрашиваю, в чём дело. Оказывается, моя сегодняшняя раздача курицы вышла в тренды белорусского YouTube. Притом ребята из «Креветки» смонтировали как редакционный ролик об открытии «Михалюра», так и отдельно выделили моё выступление и последовавший за этим хаос. Я мельком упоминаюсь в описании как «кандидат Анатолий Клименков», но людям более-менее знакомым с рекламой должно быть ясно, что это успех. Лучшая реклама — это та реклама, про которую никто в жизни не скажет, что она реклама.
Я проверяю другие соцсети и телеграм-каналы. Да, видео «драка из-за курицы в Минске» разлетается со скоростью кометы. Народ комментирует, высказывается в том числе и очень грубо, но цель достигнута — я в топах. Ну пусть не я, а местные пенсионерки и главным образом куриные бёдра, но всё же. Мы отмечаем эту победу добротным аргентинским вином и пением песен на испанском (главным образом про Че Гевару).
Утром, часов в 11, мы продолжаем съёмку. Прерываемся на обед и аперитив и заканчиваем часа в четыре. По-моему получилась бомба. Диметриус тут же бросается монтировать, дополнять выступление роликами и картинками. Он связывается с Мариной и её «источники» сбрасывают фотографии и кадры оперативной съёмки.
Звонит телефон и я слышу знакомый нагловатый голосок:
— Анатолий Борисович, здравствуйте! Макс Климович, журналист, блогер, ютубер…
— Мда, а ещё грязное продажное перо, любитель повязок Витовта и интеграции с Европой. Что тебе надо?
— Помилуй, Анатолий, не так уж я и стремлюсь в ЕС. Я хотел бы взять у тебя интервью.
— Для своего Ютуб-канала?
— Да.
Я задумываюсь. У Климовича на удивление неплохой и посещаемый видеоблог, где он задаёт каверзные вопросы гостям.

— Одно условие.
— Всё, что пожелаешь.
— Никаких купюр, вырезок и вставок. Ты разместишь интервью в полном объёме. И это я озвучу непосредственно во время записи.
— Без проблем.
Как-то легко он согласился. Это действие я не согласовываю с Мишей и Мариной, хотя не уверен в его правильности. Но в конце концов, почему бы и нет. Мы уточняем время.
— Можно на среду…
— Макс-Макс-Макс. Ты выкручиваешь мне яйца. У независимого кандидата куча дел. Если я сказал, что могу завтра с утра, то только завтра с утра.
Диметриус показывает мне большой палец, не отрываясь от монитора. Значит, я всё сказал правильно.
— Ладно, тогда завтра в 11 утра в офисе на Революционной.
— Я буду.
На следующий день я поднимаюсь в офис Климовича. Студия хорошая, неприятно признавать, но у моего сетевого оппонента есть вкус, желание и средства на интервью. Мне было жалко денег даже на 4K-камеру. Вокруг суетятся ассистенты. Меня просят присесть. Я в своей манере отвечаю: «куда, на бутылку?». Параллельно с неудачными шутками, я совершаю тактическую ошибку: получается, что вроде как я жду Климовича (явившись и без того с 10-минутным опозданием), а не наоборот.
Наконец, входит и он, подтянутый, с хорошо уложенными волосами и сразу же протягивает мне руку:
— Как дела? Ты готов?
— Привет, — мрачно демонстрирую я своё «расположение».
Я знаю, что Климович в начале и в конце видео вставляет свои ремарки. Делает он это после записи и монтажа материала. В этих двух отрезках он может наговорить, что захочет, тут я не имею права ограничивать его. Я осознаю это довольно поздно и мне уже хочется сбежать, но, как я понимаю, некоторые камеры работают и побег обвиняемого в сотрудничестве с властями кандидата из студии «независимого» журналиста будет выглядеть странно. Мы начинаем:
— Дорогие друзья, у нас в студии сегодня один из самых необычных кандидатов в депутаты — Анатолий Борисович Клименков (я пренебрежительно киваю в камеру). Вы наверняка помните его прошлогоднее расследование по делу с вакциной «Инсургента» и последовавший за этим уход в тень. Сегодня Анатолий ответит на самые волнующие вопросы.
— Добрый день, уважаемые зрители, и, Максим, можно сразу просьбу.
— Конечно, Анатолий.
— Давай на «ты». Мне кажется, нет смысла играть в вежливость между хорошо знакомыми людьми.
Климович на секунду теряется, но быстро берёт себя в руки:

— Конечно, Толя. Но это не значит, что я не задам тебе неудобных вопросов.
— Ни секунды не сомневался в этом.
— Не только мои зрители, но и очень многие жители столицы, читатели независимых ресурсов уверены в том, что ты — провластный кандидат, который выдвигается на выборы исключительно с целью создания мнимой альтернативы и обеспечения легитимности избрания Арины Арно. Это так?
— Ну разумеется, нет. Откуда у меня могут быть общие цели с властью?
— Ты выдвинут коллективом завода «Трансельмаш». Это государственное предприятие.
— Это совместное белорусско-китайское предприятие. Почему же ты не говоришь, что меня выдвигают китайцы?
— С какого месяца ты работаешь на «Трансельмаше»?
— Я удалённо работаю там с сентября. Это, кстати, к возможному вопросу о том, почему многие сотрудники меня не знают или не видели.
— Кто финансирует твою избирательную кампанию?
— А что там финансировать? Запуск групп в соцсетях выполняется редакцией «Знамяньюс», мне помогают два члена инициативной группы. Листовок мы пока не печатали.
— Ты понимаешь, о чём я. О вчерашней раздаче курицы. Сколько бедёр вы раздали, Толя?
— Не знаю, штук 100.
— Килограмм бедёр стоит 6 рэ. Таким образом, вы на триста баксов просто так раздали вчера курей пенсионеркам. Неплохо кто-то гуляет на нашу медианную зарплату по стране.
— Это были мои деньги.
Макс листает свои записи.
— Сколько ты получаешь в «Знамяньюс»?
— Я не могу ответить, но это примерно в пределах официальной средней заработной платы по стране.
— То есть ты потратил где-то половину зарплаты просто так, на куриные бедра?
— Но эффект-то получился знатный, а, Максим?
Климович укоризненно смотрит на меня:
— Я не верю, что ты идёшь как независимый кандидат. Я неоднократно слышал от близких к тебе людей, что с сентября ты сидел без работы, будучи внесённым в чёрные списки как госСМИ, так и оппозиционных. И вдруг оказывается, что ты уже почти полгода трудишься на «Знамяньюс». Я знаю, что ты ненавидишь Арно, но по моим сведениям кандидатам вроде тебя платят по две штуки в месяц. Баксов, между прочим. За время избирательной кампании есть хороший шанс подзаработать. Я также уверен, что ты всеми фибрами ненавидишь нас, оппозицию, гораздо больше, чем власть, а значит мог пойти на негласную сделку с совестью. Это ведь всего на три месяца.
— Максим, ты, а равно и зрители, вольны думать, что хотите. Всё, что ты рассказал, ни разу не противоречит тому, что я выдвинулся. Я действительно у всех в чёрных списках, но «Знамяньюс» финансируется не администрацией президента…
— Они получают средства из бюджета.
— Это неправда! Раньше — да, получали. Но нашу редакцию финансирует завод. А завод совместный. Я действительно не горю любовью ни к Арно, ни к твоей горячо любимой оппозиции, я вообще центрист. И чтобы окончательно всех убедить, я сделаю небольшой анонс с твоего позволения. Скоро на моём канале выйдет разоблачительный материал про Посейдонова, знаешь такого?
— Разумеется.
— Вот. Моей команде удалось кое-что нарыть, чтобы показать всю убогость нынешней власти и её окружения. Материал будет забойным, увидишь, Макс.
— Так ты против президента?
— Максим, я иду в депутаты парламента. Я верю, что у меня получится что-то изменить в сознании людей или я по крайней мере скажу себе: «я попытался», пока вы строчили злобные комменты в Сети. Пока ты писал изобличающие меня статьи, я работал над компроматом, поддерживал прекрасную традицию, заложенную мною ещё в ходе расследования с «Инсургентой».
Тут меня откровенно несёт. В глазах Климовича всё равно читается недоверие. Я бы на его месте тоже не верил и был прав. Он начинает спрашивать меня о программе партии, потом о взгляде на современную белорусскую журналистику. Макс заявляет:
— В твоём округе, помимо тебя, выдвигаются Арина Арно, коммунист Эдуард Петрушкевич, либерал Ильдар Зайчик и оппозиционный кандидат Витась Вихура. Как ты думаешь, кто победит?
— Конечно, Арина Арно.
— Но почему? Ты же говоришь, что выборы честные?
— Где это я такое сказал? Я утверждаю, что не нужно махать рукой на кандидатов и делать вид, что всё подстроено. Покажите, что вы готовы к демократии. Вы и ваши зрители-читатели. Можно бесконечно долго обвинять всех в том, что выборов нет, но вы же на них и не ходите и даёте повод манипулировать голосами.
— Где гарантия, что даже начав побеждать, ты не сольёшься? Не откажешься от победы в пользу своих нанимателей?
— Без нанимателей. Я считаю, что затратить столько ресурсов для того, чтобы потом сдать победу Арно или ещё кому-то по меньшей мере глупо.
— Как думаешь, произойдёт ли вторжение Восточного Тургистана?
— Я не знаю. Я бы хотел ответить, что «нет, никогда», но думаю сейчас оно вполне возможно. Пока мы интересны как независимое государство, должник по кредитам и страна, которая покупает нефть и газ за валюту по цене, близкой к мировой. Но надолго ли нас хватит? Как только это станет не интересным или мы прекратим платить, думаю, есть шанс увидеть некоторые неустановленные формирования на улочках городов.
— Какие бы законы ты в первую очередь изменил?
— О СМИ, естественно, эта тема мне близка, я в ней разбираюсь. Убрал бы монополию государства. Пусть все говорят, что хотят. А когда наговорятся, то сами прибегут за помощью в решении вопросов. Ведь ничего решаться не будет. Вообще, когда у меня, по аналогии с армянским радио, спрашивают, когда в Беларуси будет демократия, я отвечаю, что демократия на наших землях уже была. У нас даже была я бы сказал парламентская супердемократия. Она, в конечном итоге, и привела к краху и разделу столь обожаемой вами Речи Посполитой. Да и зачем вообще белорусам демократия? Хватит с них и диктатуры пролетариата.
— То есть глобальных изменений не предвидится?
— Только если мы сами их не захотим.
Записывали долго, у меня даже разболелась голова — в студии Климовича совершенно не хватало воздуха. Наконец, он заученно зачитал условия конкурса и что-то упомянул про спонсоров. Ослепляющие софиты погасли и я принялся спешно стаскивать микрофон. Климович внимательно смотрел на меня.
— Спасибо, Толя.
— Да не за что. Тебе благодарность, что позвал, несмотря на идеологические разногласия.
— Ты не думай, я тебя после «Инсургенты» очень зауважал. Это было круто. Удар под дых системе. Ты один из немногих в нашей журналистике, кто по-настоящему независимый. Если в эту историю с политикой ты влез сам, то, надеюсь, всё хорошо обдумал.
Мы прощаемся и я выхожу на стучащую молоточками в сердце и голову весну. Автомобили резво перепрыгивают лужи, а солнце подмигивает из-за деревьев. Интересно, что сейчас делает Ирка, Марина и Оля? Последние две наверняка сидят в офисах, смотрят в мониторы и завидуют тем, кто идёт по улице. Одним из этих счастливчиков как раз являюсь я, улыбающийся своему приключению. Город готовится встречать весну и сопутствующие ей мероприятия.
Удивительно, что всего год назад жизнь моя была совершенно иной. Беспокойной в своём угаре, но относительно предсказуемой. Хороший «Меридиан», токсичная Ирка, ожидание повышения и путешествий. И вместе с ними постоянно точил червячок самомнения и понимания того, что занимаешься ненастоящей журналистикой. В итоге цели своей моё расследование всё-таки добилось — меня сделали подсадной кряквой на грядущих парламентских выборах и засунули в шкуру кандидата. Левый карман мой греет удостоверение кандидата, а полку в столе Андрея — две штуки баксов.
И вот я иду в это суетливое послеобеденное время и никто не знает, что у меня на душе — ни лучший друг, ни враг, ни бывшая, ни настоящая, ни начальство, ни даже вездесущее КГБ. Ветерок забирается мне под куртку и ласково треплет по макушке, с которой я с готовностью сорвал шапку. Я невольно улыбаюсь солнцу и, щурясь, смотрю на Свислочь, которая избавилась от ледяного покрова и несёт свои вялые воды к далёким южным берегам. Дышится мне легко и приятно, и счастье моё не способны перебить ни выхлопы старых самосвалов, ни ароматы ближайших заводов, ни недовольный перегар местной алкашни, что толпится у магазинов. В эту весну я врываюсь на полных парах, как разгорячённый паровоз революции на туркестанский полустанок. Я вижу восторженные толпы, в которые летит замороженная курица, лозунги, цитаты, красные знамёна и бескозырки. Залпы «Авроры», салют водителей такси и дрожащий от страха телеграф. Видение накрывает меня очень ярко и я, совершенно ослеплённый, погружаюсь в метро.