Сынок, дай покурить!

     Моя шестидесятилетняя подружка «загремела» в больницу. За ночь онемела рука и нога, и долго не восстанавливались. Врач, которому оказалось не все равно, зафиксировал быстрым взглядом ее выныривающий кривоватый язык, решил ее госпитализировать с подозрением на микроинсульт. Из далекого Рязанского проспекта подружку увезли  на «скорой»  не в 15 больницу, что рядом, а в 52-ю которая на другом конце Москвы.. Больница хорошая, пролетарская, со строгим режимом и профессиональными врачами. Все оказалось не так плохо. Лекарства покапали, рентген сделали, сказали: скоро выпишем, радуйтесь жизни.
«Хворых обязательно надо навещать», - говорил мой покойный свекор, профессор медицины. Прикупив, как говорила моя мама «лизи-мази», это значит что-нибудь вкусненькое для удовольствия, я отправилась проведать мою подружку. Дорога до больницы, если идти по улице Пехотной, проходит вдоль чудесного парка. Раньше он был дикий, как и все парки столицы, кроме, конечно парка имени Горького, а теперь!! Я всего год не была в этих местах, а такая перемена! Чудесные мощеные дорожки, лавочки, красивые, удобные, архитектура дорожек причудливо закручена к центру лесного массива, спилены старые деревья, разделены на чурочки, еще, правда не увезли этот огромный  склад древесины и, что самое главное: ОСЕНЬ. Осень так необыкновенно прекрасна, свежий ветер, желтая, красная и пестрая листва медленно кружится, а от порывов ветра, кружится весело и, я бы даже сказала, озорно. Остатки клумб пестрят узором не замерзших еще цветов и запах прелых листьев, самое его начало. Чудо!
     Участливый охранник указал, куда топать к неврологии и я еще пока, пружинистой походкой, проплыла мимо патологоанатомического отделения, с грустью размышляя о бренности жизни и ее скоротечности.
    Подружка была не грустной, оптимистичной, не утратившей чувства юмора. Пока мы сидели на диванчике в коридоре и беседовали, как запойные, поскольку давно не виделись и не обсуждали нашу жизнь со всех сторон и глубже, мимо нас беспрерывно привозили к лифту и увозили от него на каталках стариков и старушек после инсультов в сознании и без, они были укутаны в одеяла или в спальные мешки, лица их были бледно голубые, безразличные к тому что происходит вокруг. Сердце сжалось от тоски и печали, глядя на весь этот «перди монокль».
«Господи, ты, боже мой!», - произнесла подружка, мы тяжело вздохнули и, я отправилась домой. Уже смеркалось. Из отделения я выскочила пулей и запнулась за группу людей, вывозивших на каталке больного. Двое молодых медбратьев толкали каталку вперед, а третий топтался рядом и нес какие-то вещи. На каталке лежал синюшный  парализованный дед с безразличным лицом, укутанный с ногами и головой, видно только лицо, и моргал глазами, причем один глаз запаздывал по отношению к другому. Я пошла помедленнее, чтобы не мешать. Когда каталка повернула за угол, один из санитаров протянул деду зажженную сигарету и тот с жадностью затянулся. Санитары обернулись по сторонам и опять дали старику покурить. Глаза старика ожили, в них появился огонек, такой живой и яркий. Носилки катились и на носилках и рядом с ними из мужской солидарности и сердобольности, понимания момента отчаяния, плыли чувства сострадания: как покурить перед смертью на войне, или перед гильотиной выпить бокал шампанского.
Я прибавила шагу, слезы душили меня.