Брабансон

         
                (рассказ)
   От автора. Моего деда по отцовской линии звали Степан, а бабушку – Варвара. И у нас был брабансон «Бугай». А еще у нас было ружье.
   
  Степан закинул последний навильник сена, подал гнет жене, которая стояла на возу, и когда убедился, что гнет Варвара уложила правильно, изо всех сил потянул вниз веревку и проворно обмотал ее вокруг рамы телеги.
  – Давай, слезай, – вскинул он руки, чтобы подстраховать жену.
  Варвара села на воз и ловко соскользнула вниз. Хотя Варвара и подогнула юбку, но она все равно задралась, оголив округлые колени. Степан ловко подхватил жену и крепко прижал к себе, жадно хватая пересохшим ртом, знакомый запах ее волос.
Однако Варвара не оценила порыв мужа – мягко, но решительно освободилась от объятий.      
   – Степан, погодь! Не время,  – встревоженно подняла она голову к небу. – Что-то потемнело. Как бы гроза не началась. 
   – Ничего, – поспешил успокоить жену Степан. – Успеем. Запряжем Бугая и через час дома будем.
   Едва Степан направился к лошади, которая, спасаясь от гнуса, паслась в березняке, как налетел ветер. Он сначала пробежался по верхушкам деревьев, а потом стал трепать воз с сеном.
   Когда Степан уже набрасывал уздечку на Бугая, неожиданно громко треснула ветка на старом дубе.
   Степан даже ничего понять не успел, как Бугай моментально упал на бок и прижал голову к земле.
   – Что с ним? – Варвара, которая уже успела наломать березовых веток для веничков, подбежала к лошади. – Умер Бугай?
   Степан тоже не на шутку перепугался. Он нагнулся и приложил палец к шее Бугая.
   – Нет, живой. Дышит, но как-то не так…И глаза закрыты.
   – Может, заболел?
   – Нет, – покачал головой Степан, – не похоже. Ведь только что здоровый был.
Варвара растерянно посмотрела на мужа.
   – Что будем делать?
   – Не знаю, – честно признался Степан.
   – И откуда свалилась на нашу голову эта напасть?

     «Напасть» на Коржовиных свалилась в мае сорок пятого года.
   …Степан латал сапоги, когда кто-то деревяшкой забарабанил по двери.
   – Степан! Ты дома?
   Степан, нехотя, поднялся с приступка, вышел в сени и открыл дверь.
   На ступеньках крыльца, опираясь на инвалидную палку, стоял председатель сельсовета Туктаров в старом пиджаке со значком «Ворошиловский стрелок».
   – Чего тебе? – Степан откровенно недолюбливал Туктарова. – Спокойно посидеть не даешь. А ежели ты обратно насчет налога, сам знаешь, у меня долгов нет. Твои налоги, знаешь, где у меня сидят?
    – Что ты заладил «налоги» да «налоги»? – огрызнулся Туктаров, поправляя картуз на голове. – Я по другому делу.
   – По какому? – насторожился Степан.
   – Из райвоенкомата звонили. Завтра, рано утром, на станцию прибывает эшелон. Ты должен явиться туда, прямо к начальнику эшелона.
   – Зачем?
   – Тебе привезли лошадь…комп…компен…компен… тьфу, мать твою! – выругался Туктаров. – Слово какое-то мудреное, сразу и не вспомнишь.
   – А ты говори по-нашенски, по-простому,– усмехнулся Степан. – Нечего передо мной изображать большого начальника.
   – В общем… так. Ты же в сорок первом передал Красной Армии коня?
   – Не передал, – твердо, с нажимом сказал Степан. – У меня его конфисковали.
   – Не важно, – вроде примирительно отмахнулся предсельсовета. – Разницы нет…в принципе. Так вот, тебе в качестве, – Туктаров нахмурил брови, силясь что-то вспомнить. – Вот, опять забыл.
   – А ты не спеши, – усмехнулся Степан.
   – Вспомнил, вспомнил, мать твою! Тебе в качестве компенсации прислали лошадь! Ты сохранил документы?
   – Какие? Расписку?
   – Я не знаю, какие документы. Ну, квитанцию… или расписку. Что тебе тогда дали в военкомате?
   – Сохранил, – стараясь казаться спокойным, ответил Степан.
   – Значит, надеялся? – скривил губы Туктарова.
   – А тебе-то, что? – огрызнулся Степан. – Будь твоя воля, ты бы меня без штанов оставил.
   – Все еще впереди.
   Степану показалось, что откуда-то холодком повеяло, и он поспешил домой.
 
    На следующий день Степан, повесив за спину холщевую котомку, дождавшись восхода солнца, отправился на станцию. До нее было верст двадцать пять, но Степан решил сократить дорогу, топая напрямик через лес. Но все равно, как бы ни торопился, на станцию пришел, когда солнце уже вовсю припекало.
    Когда он подошел к вокзалу, эшелон уже стоял на втором пути, а паровоз устало пыхтел, время от времени отрыгиваясь белыми клубами пара.
   Степан растерянно оглянулся, не зная куда идти. Давно он не видел такого скопища людей. Все куда-то торопились: женщины галдели, дети плакали, солдаты, возвращавшиеся с фронта, искали встречающих родных.
    Вдруг Степан увидел двух солдат с винтовками за плечами. Они шли за офицером, который по-хозяйски осматривая территорию станцию, степенно шагал по перрону. На рукаве его гимнастерки пугающе красовалась повязка «Военный патруль».
    Степан, на ходу доставая квитанцию, поспешил к офицеру.
   – Товарищ капитан!
   Патруль остановился.
   – Товарищ капитан! – повторил Степан. – Вот документ. Мне, сказали, надо получить лошадь.
   – Какую еще лошадь? – вскинул белесые брови капитан.
   – В сорок первом у меня заб…то есть, я отдал фронту свою лошадь. Вот, теперь взамен прислали другую. Мне нужен начальник эшелона.
   – А, – зевнул капитан, – теперь понятно. – Вам надо обратиться к  военному коменданту. Его кабинет в здании вокзала. 
   – Спасибо, спасибо.
    Степан сразу же захотел пойти к коменданту, но почувствовал потребность сходить по малой нужде. Он не стал тратить время на поиски туалета, а сразу же направился в сторону  водокачки, за которой виднелись кусты.
    Но сходить по малой нужде не удалось – как только Степан приблизился к кустам, сразу же увидел трех солдат. Они сидели на старых шпалах, выложенных на земле квадратом. В середине квадрата стоял деревянный ящик, а на нем лежал лист фанеры, прикрытый   фронтовой листовкой. На ней стояла початая бутылка водки.
Степан хотел повернуть назад, но было поздно.
   – Отец, ты че тут делаешь? – спросил один из солдат, судя по погону, топорщемуся на маслястых плечах, старший сержант-танкист.
   – Ничего. Просто решил заглянуть.
   – Ну, тогда присоединяйся к нам, – предложил другой солдат. – Выпей с нами за победу.
   – А че за нее сейчас пить? – чуть раздраженно спросил Степан. – Уже три недели прошло, как война закончилась.
   Солдат, который сидел ближе всех к Степану, встал и, прихрамывая, подошел к нему.
   – Если надо, отец, – сказал он, буравя взглядом Степана, – мы будем пить за победу каждый день. Ты видишь это? – солдат показал рукой на орден Славы третьей степени и две медали. – Эти награды так просто не дают. За них мы кровь проливали. Ты хоть знаешь, что такое фронт?
    – Знаю, – твердо ответил Степан. – Я тоже понюхал пороха.
    – С кем ты воевал? –¬ продолжал наседать солдат. – С бабами? В тылу?
    – С немцами, – как ни в чем не бывало, ответил Степан и, заметив, как вытянулись от удивления лица солдат, добавил – В первую. Мировую. Три года был на фронте.
    – Ты за царя воевал, а мы за Сталина! – сказал старший сержант.
   «Какая разница?» – хотел возразить Степан, но промолчал.
    Степан уже собрался идти, но не выдержал:
   – Мой сын тоже воевал. На Втором Белорусском. 
   – Он вернулся? – голос старшего сержанта значительно смягчился.
   – Нет, – тихо ответил Степан. – Его тяжело ранили…когда штурмовали рейхстаг. Он сейчас в госпитале.
   Сержант подошел к Степану и положил руку на плечо.
   – Отец, ты… того…извини нас. Сам понимаешь – война…Она кого хошь ожесточит.
   – Ничего, ничего…Я не в обиде. Ну, бывайте, я пошел.   
  Но едва успел сделать три шага, как сзади услышал голос танкиста.
  – Отец, погоди! 
   Старший сержант протянул ему бутылку водки.
   – Вот, возьми. От нас. Не бойся, мы ее не украли. И не покупали…Нас выручили интенданты. Ихний вагон стоит, – старший сержант повел рукой по сторонам, словно танковой пушкой, – вон там, за водокачкой.
   – Спасибо, спасибо, – растрогался Степан. – Но я не пью…Вернее, пью, но немного, так…иногда…по праздникам.
   Но танкист был настойчив.
   – Бери, бери! В хозяйстве пригодится.
   Степан положил бутылку  в котомку и направился в сторону вокзала.

   Коменданта долго искать не пришлось. Пожилой капитан повертел в руках квитанцию и равнодушно кивнул головой в сторону старинного кирпичного амбара.
  – Вон, видишь пакгауз? Иди туда. Найдешь завскладом. Он тебе отпустит коня. Только не забудь расписаться в ведомости.
   Пока Степан разговаривал с капитаном, на первый путь, щедро выпуская клубы пара, прибыл провоз, который тащил за собой товарные вагоны вперемежку с пассажирскими. Толпа, прихватив котомки, мешки, а кто побогаче – фибровые чемоданы, бросилась к составу. Степан, хотя и не был тщедушным, но все же предусмотрительно посторонился, опасаясь, что пассажиры, уставшие ждать поезда, собьют его с ног.
   Возле входа в пакгауз, построенного  еще в царские времена, Степана встретил пожилой мужчина с седой бородой. Степан как бы мимоходом заметил, что завскладом, не смотря на летнюю жару, был обут в офицерские сапоги, правда, старые, но все еще добротные.
   Завскладом повел его в глубь пакгауза. В свете солнечных лучей, которые пробивались сквозь узкие окна, Степан увидел какое-то  массивное животное, только внешне напоминающее лошадь.
   – Вот твое добро, – показал рукой завскладом. – Можешь забрать. Только сначала распишись в накладной. – Завскладом уткнул палец в графу. – Вот, здесь. Вишь, написано: «Порода: брабансон».
   Степан развязал котомку и достал уздечку. Он опасливо оглянулся по сторонам и стал медленно приближаться к лошади. Она, заметив его, сдержанно, словно боясь спугнуть тишину, заржала. 
   – Спокойно, спокойно, – сказал Степан, сам не зная, кого больше успокаивал в ту минуту – то ли лошадь, то ли себя. – Не бойся, не бойся.               
   – Иди смело, – посоветовал завскладом. – Он – покладистый, не то что наши, доморощенные.
   – Кто? – не понял Степан.
   – Мерин твой. Фашистский.
   – А почему он фашистский? – спросил Степан.
  – А потому, – назидательно, словно учитель в школе, сказал завскладом, – что он достался нам в качестве репарации. Он же раньше был немецкий, таскал пушки на фронте. Вишь, какой  здоровый.
  – Вижу, даже уздечку не натянешь, – беспомощно развел руками Степан. – Случайно, у тебя веревки нет?
 - Зачем?
  – Надо же его как-то вывести отсюда.
  – Вот, бери! – Завскладом снял с гвоздя, вбитого в деревянную стойку, вожжи, свернутые в клубок. – Годится?
   – Годится, годится! – обрадовался Степан. – А как его звать?
  – А хер его знает? Зови, как хочешь, хоть Гансом, хоть Адольфом. – Вдруг завскладом осекся. – Нет, Адольфом не надо. Все-таки лошадь…животное. Нет, не надо его обижать, не надо.
  Завскладом оказался прав – мерин был покладистый. Он послушно шел за новым хозяином, покорившись судьбе. Только в одном месте, уже в пригородном поселке, мерин непослушно дернул голову и недовольно  взфыркнул, словно прося передышки.
Степан остановился.
   – Герр, мерин? В чем дело?
  Но лошадь безмолвствовала и продолжала мотать головой.
Степан ничего не понимал.  И только тогда, когда услышал детские крики возле колонки, ему стало ясно.
   – Ах, ты хочешь водички? Ну, так бы и сказал, а то идешь и ворчишь по-немецки. Пошли, я тебя напою.
   Детишки играли: набирали в ладоши воду и брызгали друга на друга. Заметив незнакомца со странной лошадью, они перестали баловаться.
   – Во, гляньте, какая лошадь! Огромная, как паровоз! – удивленно, раскинув худые руки,  описал  полукруг   вихрастый  мальчик, по виду самый взрослый.
   Степан, ведя за собой брабансона, подошел к колонке.
   – Здорово, мужики! – нарочито громко поздоровался он. – Можно лошадь напоить?
   – Можно, можно, – заулыбались мальчишки. – Только у нас ведра нет.
  – Я щас принесу, – сказал вихрастый мальчик и побежал в сторону бараков.
  – Я тоже! – бросился за ним самый маленький, белобрысый и веснушчатый, но споткнулся и упал.
  Мальчик поднялся, отряхнулся от пыли, задрал штанину и, увидев ободранное колено, шмыгнул носом.
  Степан подбежал к нему, присел на корточки и стал осматривать рану.
   – Колено надо обработать, грязь может попасть в рану.
  Он снял котомку, достал бутылку, отбил подвернувшимся под руку камешком сургуч и зубами открыл бумажную пробку. Затем смочил носовой платок водкой и приложил к ранке.
   Мальчик от боли выгнул спинку и застонал.
  – Потерпи, потерпи, – стал успокаивать его Степан. Потом поднялся и облегченно вздохнул. – Все! До свадьбы заживет.
   Мальчик поднял голову,  слабо улыбнулся, но тут же заревел во весь голос.
  – Ты че плачешь? Больно?
   – Не-е-т! – пуще заревел мальчик. – Штаны порвал! Мамка заругает!
   – Не плачь, – попытался успокоить мальчика Степан. – Никогда не плачь. Плачь – это проявление слабости мужчины. Ты же мужчина? Верно?
  Мальчик рукавом рубашки, одетой навыпуск, вытер слезы.
   – А вы плакали когда-нибудь, дяденька? – спросил он, подняв покрасневшие  глаза.
   – Один раз. Еще в детстве. Тогда меня сильно обидели, почем зря. После этого я себе дал слово никогда не плакать. И с тех пор ни разу не плакал.   
   Пока Степан возился с раненым, вернулся вихрастый мальчик с ведром.
   – Дяденька, – сказал он. – Жарко, лошадь сразу холодной водой поить нельзя.
  Степан потрепал его по волосам.
  – Знаю.
  Степан наполнил ведро и поставил на солнце. Он присел на перевернутый деревянный ящик, который валялся рядом с колонкой, и подозвал к себе вихрастого  мальчика.
  – Откуда ты знаешь, что в жару лошадь нельзя поить холодной водой?
  Мальчик вдруг принял важную позу: выпрямил спину, поднял голову и басовитым голосом ответил:
  – Так, я же работал.
  – Где?
  – В топсбыте. Уголь развозил…ну, там…в школу, детсад, больницу.
  – Санек отца заменил, – подсказал один из мальчишек.
  – А папа твой на войну ушел?
  Мальчик опустил голову и молча кивнул головой. Он еле сдержался, чтобы не заплакать. Но все же пересилил себя и выдохнул, будто выстрелил:
  – Его немцы убили.
  – Дяденька! – За спиной Степана вдруг раздался звонкий детский голос. – Можно вашу лошадку погладить?
  – Можно! Можно! Можете даже по морде погладить. Вот только пусть водички попьет.
  Детишки совсем близко подошли к мерину. Хотя он не проявлял беспокойства и не спеша пил воду, тем не менее, ребятня не решилась погладить его.
  – Да вы не бойтесь, – подбадривал их Степан, – он добрый.
  – А как его звать? – спросил Саня.
  – Не знаю.
  – А почему не знаете? – продолжал допытываться Саня. – Вот у меня сначала был Мозырь, потом – Тарзан, а после Тарзана была Нева…кобыла, работящая такая, послушная. А ваш мерин – здоровый! Настоящий бугай.
  – Я его только что получил на станции, – стал добродушно объяснять Степан. – Забыл спросить…Да, честно говоря, вряд ли кто-то знает, как его зовут, ведь он – немецкий, на войне пушки таскал. Ну, так и быть – назову его Бугаем.
  – Говорите, он немецкий?! – удивился самый маленький мальчик.
   Саня вдруг резко повернулся, решительно подошел к мерину и вытащил из-под его морды ведро. Он поднял его и вылил остатки воды на землю.
  – Пошли, пацаны! – со злостью крикнул он. – А ну, пошли отсюда!
  Степан от неожиданности опешил.
  – Погодите! Погодите! – начал размахивать руками. – Дайте напоить лошадь! Она же не виновата!  За что ее наказывать?
  Но мальчишки исчезли, никто даже не обернулся.

  Весть о том, что Коржовин привел домой немецкую лошадь, мигом облетела  деревню. Люди не могли скрыть удивления. Все их поражало: и сам мерин, огромный, доселе не виданный, и то, что государство не обмануло Степана. Последнее удивляло больше всех. Но особенно – Степана. Он, как и его отец, ни в кого не верил: ни в бога, ни в царя, а в Советскую власть – тем паче. Варвара тоже не верила, но боялась за детей, боялась, что семью могут раскулачить, а потому постоянно уговаривал мужа вступить в колхоз. Хотя Степан, в отличие от других мужиков, любил жену и считался с ее мнением, но насчет вступления в колхоз был непреклонен – пусть сошлют в Нижний Тагил, пусть расстреляют, но в колхоз вступать не буду.
  И сослали бы, если бы не дети, которые до войны успели окончить школу. По настоянию матери, все они устроились в колхозе. Самый старший Митя, с детства хромой, стал работать бухгалтером, Катя – бригадиром, а Петя – завфермой.
   Но и дети не спасли бы отца, если бы не мать. Варвара, как могла, старалась отводить беду от дома: когда домой приходили налоговики, чтобы подсчитать доход и как единоличника обложить Степана очередным налогом, она все выставляла на стол и щедро угощала незваных гостей, а потом, уже перед уходом, под завязку накладывали в холщевые сумки копченое мясо, мед, яйца и масло.
  Была еще одна причина, из-за которой не спешили раскулачивать Степана. Никто в округе не мог так искусно мастерить телеги, сани и конскую сбрую, как Коржовин.  Даже сам первый секретарь райкома ВКП(б) ездил на тарантасе, подаренном Степаном.
  Особенно развернулся Степан в годы НЭПа. К тому времени уже появились на свет Митя и Катя. Степан ездил на Курмышскую ярмарку и продавал телеги, разную сбрую, мед с собственной пасеки. Хотел построить двухэтажный кирпичный дом, но отказался – опять по настоянию жены.  «Степан, – сказала она, – время какое-то непонятное. Тревожно что-то мне. Сегодня так – вроде жить можно, а что будет завтра? Давай, не будем выделяться – бережного  бог бережет». А ведь как в воду глядела Варвара! Даже шести лет не прошло, как по округу, выжигая под корень самых работящих крестьян, прокатилась огненная колесница раскулачивания. Степану пришлось свернуть дело – он совсем перестал ездить на ярмарку. Даже бороду сбрил, чтобы не быть похожим на кулака-мироеда, который пугал детишек с  плаката, вывешенного в деревенской избе-читальне.
   Из активистов в деревне больше всех лютовал Туктаров.
   Степан и Туктаров в молодости дружили. Непримиримая вражда началась еще до войны, а разгорелась во время раскулачивания. Туктаров не раз прилюдно грозился отправить всех Коржовиных в Сибирь, но,  что-то его останавливало.
  Степан догадывался, почему его так сильно невзлюбил Туктаров. И причина была не в том, что Степан не признавал колхозный строй, а в Варваре.
    Туктаров первым послал к ней сватьев, но Варвара к тому времени уже  дважды успела посидеть, любуясь рассветом, на завалинке со Степаном, а потому дала отказ. Родителей строптивость дочери сильно удивило и расстроило, потому что Туктаров считался, хотя и не красавцем, но самым грамотным парнем в деревне, успевшим закончить учительскую школу, но пришлось  смириться.
   Но потом, спустя годы, Степан и Варвара сами оказались в таком же положении.
  Они уже было присмотрели невесту для Петра – соседнюю девочку Соню, но сын только мотнул лобастой головой:
   –  Мне не люба она.
  – И кто же тебе люб? – не выдержал Степан.
  – Сам знаю. Вернусь с фронта, вот тогда и узнаете.
  Долго ждать не пришлось. Уже через полгода, как Петр ушел на войну, по деревне пополз слушок: «Вера, младшая дочь Туктарова беременна от Петра Коржовина».  А через три месяца Вера родила мальчика, такого же лобастого, как и Петя.
  Степан не выдержал: написал письмо сыну, мол, объяснись, как это так, не по-людски, получилось? Петр прислал короткий ответ: «Не волнуйтесь и не переживайте.  Это – наше с Верой дело. Закончится война, приеду домой, поженимся».
   Варвару в отличие от Степана природа наделила  более покладистым характером, а потому она не раз предлагала мужу:
  – Степан, до коле будешь серчать на Туктарова? Не держи зла не него. Давай, возьмем четверть медовухи и сходим к ним – как-никак почти уж сваты. Да и внучек наш растет…Он-то в чем провинился?
   Но Степан был непреклонен:
  – Вот когда поженятся, как заведено – законно, по-людски – тогда и сходим. И внука тогда же приведем домой.
   Но внук появился в их доме не «тогда», а значительно раньше.

       – Степан! – умоляюще взглянула на мужа Варвара. – Ну, сделай что-нибудь! Все сено ведь намочим!
   И тут Степана осенило. 
   – Steh auf! – громко крикнул он.
   Брабансон будто только этого и ждал – он подогнул под себя передние ноги и, к удивлению Степана и Варвары, проворно поднялся.
Степан быстро впряг Бугая в телегу, помог взобраться на воз жене,  уселся рядом, и они тронулись в путь.
   Когда выбрались на проселочную дорогу, Варвара спросила:
   – И как это тебе в голову пришло такое сказать лошади?
   – Случайно…Почти случайно. Я вспомнил войну. Вспомнил, как во время артиллерийской канонады лошади падали на землю. Их специально этому приучали. Мы же, солдаты, прятались в окопах, а лошадей куда денешь? Вот я и подумал: «А чем отличается немецкая лошадь от русской? Только командой на немецком языке».
   Гроза тем временем стала утихать. Небосвод, темно-синий, уже стряхивал тяжелые облака в стороне от леса, за засурскими полями.
   Бугай шел размеренным ходом, словно обдумывая свое житье-бытье на новом месте.      
   Степан отломил былинку  и стал ковыряться в зубах.
   –  И что же ты сказал?
   – Кому? – не понял Степан.
   – Бугаю.
  – А…Сказал: «Встать!» Я же немецкий хорошо знаю – как-никак почти три года был в плену. Но о том, что я знаю немецкий, никто не должен знать – мало ли что. Я же тебе об этом уже не раз говорил. 
   – Степан, а Степан, – Варвара осторожно тронула за рукав мужа. – А что значит «майне либе»?
  Степан повернул голову в сторону жены и удивленно спросил:
   – Где ты это услышала?
   – От тебя. Как только ты вернулся из плена, часто во сне это повторял.
   Степан стянул с головы льняную кепку и вытер лицо.
   –  Фу, как печет…Аж весь вспотел. – И тут же натянул вожжи. – Но! Давай, побыстрей!
   – А ты, – старательно пряча улыбку, сказала Варвара, – по-немецки скажи. Бугай, наверно, еще не успел выучить русский.
    Едва они успели выгрузить сено, как во двор зашел Туктаров.
  – Степан, – медленно, будто обдумывая каждое слово, начал говорить он, – у меня…то  есть от общества к тебе есть большая просьба.
   Степан прислонил вилы к амбару.
   – Говори…Я слушаю.
  – Нам выдали ордер на рубку дубов для строительства моста, – стараясь не смотреть в глаза Степану, выдавил из себя Туктаров. – Сам знаешь, как страдаем из-за отсутствия моста в деревне.
   Степану в какой-то момент даже стало жалко предсельсовета.
   – Слышал. Чем могу помочь?
   Туктаров заметно оживился.
  – Знаешь, в чем вопрос? Дубы пойдут на коренные сваи и поперечины.  Длина каждой – восемь метров. Ни одна колхозная лошадь не потянет такой груз, а вот твой Бугай – сдюжит.
   – Понял…Когда вывозить?
   – Завтра.
   – Завтра? – Степан задумался. – Завтра не могу, на пасеку надо.
Видя расстроенное лицо Туктарова, добавил:
  – А вот Бугая могу дать. Он – мерин покладистый. Видно, привык к разным хозяевам. Смерть, она ведь, не выбирает, вестовой ты или наводчик – всех косит без разбора. Вот только…
  Туктаров насторожился:
  – Что «только»?
  – Если вдруг в лесу сломается ветка или треск громкий раздастся, Бугай может упасть на землю. В таком случае надо крикнуть…
  Степан осекся и, казалось, проглотил почти успевшее вылететь слово.
  Туктаров бросил на него быстрый взгляд.
  – «Вставай»?
  – Да…да!
  – Хорошо. Я посмотрю по учебнику, как будет по-немецки «вставай».
Туктаров направился к калитке. Он взялся за засов и повернул голову.
   – Степан…Спасибо тебе большое.
   – Да не за что, – смутился Степан.
  Когда Туктаров вышел на улицу, Степан неожиданно для себя самого бросился за ним.
   – Михаил! Миш! Погоди!
  Туктаров остановился и недоуменно уставился на Степана.
   – Как там…наш внук? Как Петенька? Растет?
   Туктаров медленно достал из кармана кисет, насыпал щепотку махорки на серую  газетную бумагу, провел по ней языком и не спеша смастерил самокрутку. Достал спички, но закуривать не стал.
   – Как тебе сказать, Степан? Он ведь хворый родился. Врачи говорят: дэцэпэ. Варя тебе разве не рассказывала? Она же приходила к нам…наверно, разов десять. Пете меду приносила. 
  – Рассказывала, рассказывала, – соврал Степан. – Но все же…
  – Не ходит наш внук, не ходит, – задрожал голос у Туктарова. – И не говорит…Хотя ему уже два года…Вот такие дела у нас…
   – М-да…Извини, коли что не так.
  Туктаров криво усмехнулся.
  – Да что уж там! Значит, так суждено. Ну, давай, бывай.
  Степан смущенно потоптался на пыльной дороге.
  – Ты, Михаил, того…Если не управитесь за день-два, можешь оставить Бугая у себя на столько, на сколько хочешь.
   – Вот за самое большое спасибо! Я сам хотел об этом попросить.

   Прошло десять дней.
   Степан чистил пчелиные рамы, когда неожиданно в сарай влетела Варвара.
   – Степан! Степан! Выходи быстрей!
   Степан, побросав инструменты, вслед за женой выбежал на улицу.
   Увиденное их повергло в шок: возле палисадника стоял Бугай, а на его спине, крепко держась за гриву, лежал, довольно улыбаясь, Петя.
   – Петь, Петенька, – медленно приближаясь к лошади, выговаривал Степан. – Иди сюда, иди к деду.
   – Да как он пойдет? – рассердилась Варвара. – На руки возьми его! На руки…Сыми с лошади! Только осторожно.
   Степан обхватил щуплое дело внука и невесомо поднял его. Но едва он успел отойти к крыльцу, как Петя захныкал и протянул ручонки в сторону лошади.
   – Буга! Буга!
   – Что он хочет сказать? – растерянно спросил Степан, опуская на землю внука.
  – «Бугай», наверно, хочет сказать, – улыбнулась Варвара. – Петенька, – погладила она внука по головке. – Хочешь на Бугае покататься?
   Петя радостно закивал головой и стал вырываться из рук Степана.
   И тут произошло такое, что об этом в тот вечер говорила вся деревня: Степан, каким-то, то ли седьмым, то ли восьмым чувством понявший, что надо делать, разжал руки и Петя, хотя и с трудом, но все же самостоятельно передвигая ноги, заковылял к лошади. Варвара, бросилась, было, к нему, но Степан жестом руки остановил ее.
   Петя доковылял до Бугая и ручонками обхватил его могучую ногу. А когда Бугай нагнул морду к нему, залился веселым смехом.
   В радостной суматохе никто не заметил Туктарова. Тот прибежал – задыхаясь, прихрамывая, на ходу вытирая платочком пот со лба.
   Как ни странно, но первым увидел Туктарова Петя.
  - Дедя! Дедя! – заглушил  разнобойное чириканье воробьев звонкий детский голос.
   …Все уселись на крылечке. Пока Варвара угощала внука медом, Туктаров рассказал, что случилось за эти десять дней.
   – В первый же день, как только Петя увидел Бугая, сразу же стал проситься к нему. Сначала Вера позволила Пете всего лишь погладит его, но потом как-то так получилось – я даже не могу объяснить это – мы его положили на спину Бугая и стали катать по двору. И сегодня катали. Я оставил всего на минутку Бугая – захотелось в уборную. Выхожу, а их нет – ни лошади, ни внука. Ох и испугался!
   – А как Петенька? Ему нравилось кататься? – спросила Варвара.
   – Да! Еще как! Вы бы видели, как он визжал от восторга!  А мы плакали…Все плакали: и жена, и я, и Вера. Сначала он только лежал на спине Бугая. Потом приучили сидеть на спине. Мы держали его с двух сторон и катали. Все дни катали, даже огород забросили. И, знаете, Петя научился выговаривать некоторые слова. Я даже не знаю, чем это объяснить. Правда, не совсем четко, но понять можно. – Туктаров на минутку замолк. – Вот только не ходит…
   – Как не ходит? – вскочила с места Варвара. – Ходит! Ходит! Мы только что видели.
   – Правда? Вот это чудо! Даже не верится…
   – Надо будет папе написать, пусть порадуется, – предложил Степан. – От такой вести раны быстрей заживут.
   Туктаров открыл рот, намереваясь что-то сказать, но только успел выдохнуть и заплакал. Глядя на него, всхлипнула и Варвара. Только Степан удержался – он никогда не плакал.

   Через день почтальон принес письмо со штампом военного госпиталя. «Ваш сын, – было написано в нем, – гвардии старшина Коржовин Петр Степанович скончался от ран 15 июля и похоронен на кладбище при эвакогоспитале».
   В тот же день Степан, зарядив ружье картечью, вывел в огород Бугая.
   …Соловьи уже перестали петь в вишневых зарослях. Пахло вызревающей смородиной, чебрецом…Где-там, за сосняком, запоздало кому-то щедро отмеряла время одинокая кукушка.
    Бугай стоял и, не отведя темно-коричневых глаз, смотрел на ружье. Когда Степан поднял ружье и прицелился, из нутра лошади, словно из кузнечного меха, вырвался тяжкий вздох.
   Глаза брабансона подернулись влажной пеленой и по шерстке потекли две слезинки. Они быль прозрачны, как июльское небо.
   Они смотрели друг на друга: немецкая лошадь и русский мужик. Смотрели, не отрывая взгляда, понимая друг друга, словно две случайные жертвы жестокого мира.
   Степан навел мушку на лоб лошади, на который неожиданно  деловито уселась бабочка-крапивница.
   Жизнь продолжалась…
  Степан нащупал пальцем курок.
  Бугай не отводил взгляда. Для него, прошедшего всю войну, перетаскавшего не одно орудие, все было понятно – время жить, время воевать, время умирать…
   Степан…Степан, как никогда отчетливо, до пронзительной боли видел глаза Бугая, из которых уже перестали капать слезы.
   Мушка заплясала на челке лошади…
   Степан вдруг отбросил в сторону ружье, уткнулся головой в гриву Бугая, обхватил шею лошади и заплакал. Рыдал он долго. Рыдал, не стесняясь…Рыдал за всех – за тех, кто жив, и за тех, кого уже нет в живых.