Василий Ключевский. Русь и Великороссия

Василий Ключевский. Русь и Великороссия

/ Комитет национального наследия, 2020.

[ Василий Осипович Ключевский (1841-1911) — русский историк, заслуженный профессор Императорского Московского университета; ординарный академик Императорской Санкт-Петербургской академии наук, председатель Императорского Общества истории и древностей российских при Московском университете, тайный советник.

В августе 1861 г. поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Окончив университет (1865), по представлению С. М. Соловьёва был оставлен при кафедре русской истории для подготовки к профессорскому званию. Кандидатская диссертация: «Сказания иностранцев о Московском государстве»; магистерская диссертация: «Древнерусские жития святых как исторический источник» (1871), докторская диссертация: «Боярская Дума Древней Руси» (1882). ]

——
/ Избранные фрагменты. В.О.Ключевский. Боярская Дума Древней Руси. 1882-1909.

Древнейшие памятники нашей истории сообщают нам очень мало известий об устройстве управления на Руси до половины XI в., до смерти Ярослава I. Среди этих скудных известий получают особенную цену черты, которыми они изображают учреждение, стоявшее во главе тогдашней княжеской администрации. С этим учреждением знакомит нас внесённый в Начальную летопись рассказ о делах князя Владимира Святого. При киевском князе в конце X в. встречаем правительственный класс или круг людей, которые служат ближайшими правительственными сотрудниками князя. Эти люди называются то боярами, то дружиной князя и составляют его обычный совет, с которым он думает о ратных делах, об устроении земли. <...>

Рядом с боярами и епископами в составе Думы Владимира присутствовал ещё третий элемент. Он появляется в рассказе Начальной летописи раньше принятия христианства князем. Когда возникал вопрос, выходивший из ряда обычных дел княжеского управления, советниками князя вместе с боярами являлись ещё старцы градские. В 983 г., когда Владимир, воротясь из похода на ятвягов, приносил жертву кумирам своим, "старцы и боляре" посоветовали ему принести в жертву отрока и девицу, выбрав их по жребию. В 987 г. Владимир созвал "боляры своя и старцы градские", чтобы посоветоваться о верах, которые предлагали ему разные иноземные миссионеры. Когда воротились из Царьграда мужи, посланные для испытания вер, тот же князь опять собрал бояр своих и старцев, чтобы выслушать отчёт послов об их поездке. <...>

Присутствие старцев в Боярской думе не началось, а кончилось при Владимире. Отсюда возникает другой вопрос, на который трудно ответить при указанном взгляде на городских старцев. Киев и другие города Поднепровья, по рассказу древней "Повести о начале Русской земли", в IX в. не призывали к себе князей с их дружинами, а принуждены были волей-неволей принять их, когда они пришли сюда. С течением времени жизнь вместе, общие интересы и общие предприятия могли сблизить властных и вооружённых пришельцев с верхним слоем туземного общества. <...>

История России началась в VI в: на северо-восточных склонах и предгорьях Карпат, на том обширном водоразделе, где берут своё начало Днестр, оба Буга, правые притоки верхней Вислы, как и правые притоки верхней Припяти.

Обозначая так начало нашей истории, мы хотим сказать, что тогда и там впервые застаём мы восточных славян в общественном союзе, о происхождении и характере которого можем составить себе хотя некоторое представление, не касаясь трудного вопроса, когда, как и откуда появились в том краю эти славяне. В тот век среди прикарпатских славян господствовало воинственное движение за Дунай против Византии, в котором принимали участие и ветви славянства, раскинувшиеся по северо-восточным склонам этого горного славянского гнезда. Это воинственное движение сомкнуло племена восточных славян в большой военный союз, политическое средоточие которого находилось на верхнем течении Западного Буга и во главе которого стояло со своим князем жившее здесь племя дулебов-волынян. <...>

К VIII в. и надобно отнести возникновение древнейших больших городов на Руси. Их географическое размещение довольно наглядно показывает, что они были созданием того торгового движения, которое с VIII в. пошло среди восточных славян по речной линии Днепра - Волхова на юг и по её ветвям на восток, к черноморским, азовским и каспийским рынкам. Большинство их (Ладога, Новгород, Смоленск, Любич, Киев) вытянулось цепью по этой линии, образовавшей операционный базис русской промышленности; но несколько передовых постов выдвинулось уже с этой линии далее на восток: таковы были Переяславль Южный, Чернигов, Ростов. Эти города возникли как сборные места русской торговли, пункты склада и отправления русского вывоза. Каждый из них был средоточием известного промышленного округа, посредником между ним и приморскими рынками. Но скоро новые обстоятельства превратили эти торговые центры в политические, а их промышленные округа в подвластные им области. <...>

С конца XIV в. началась важная по своим последствиям перемена в размещении массы великорусского населения. Насильственное сгущение его в междуречье Оки и Верхней Волги стало прекращаться. С одной стороны, открылись или облегчились для него пути на Север и Северо-Восток благодаря ослаблению препятствий, которые до тех пор затрудняли его движение за Волгу. С другой стороны, стало слабеть действие обстоятельств, которые столь же насильственно сгоняли население в это междуречье.

В XVI в. не только прекращается шедший сюда целые века прилив населения с Юга и Юго-Запада, но и становится заметен отлив в обратном направлении. Заокская степь, которую некогда засорили потоки кочевников, теперь стала прочищаться: восстановлялись смытые некогда этими потоками старинные русские поселения по восточным окраинам древних княжеств Переяславского и Черниговского.

Кн. Курбский, говоря в своей истории царя Ивана о славных годах его царствования, следовательно, до опричнины, замечает, что тогда пределы христианские расширялись "и на диких полях древле плененные грады от Батыя безбожного паки воздвизахуся". Из центрального междуречья население не только начало спускаться вниз по Волге к юго-востоку, особенно по завоевании Казани и Астрахани, но и пошло прямо на юг вниз по Дону, перебиралось с верховьев Оки на верховья Семи, а отсюда на верховья Донца и Оскола. На появление русского земледельческого населения в этих краях, много веков остававшихся заброшенными, явственно указывают возникшие для его защиты в конце XVI в. города Кромы, Ливны, Воронеж, Курск, Оскол, Белгород, Валуйки.

<…>

Первое хронологически определённое иноземное известие о Руси, сохранившееся в Вертинской летописи, говорит о том, что в 839 г. русские послы жаловались в Константинополе на затруднение сношений Руси с Византией "варварскими свирепыми народами". Одно из первых хронологически определённых известий о Киеве, сохранившихся в наших летописях, говорит о том, что в 867 г. Аскольд и Дир, обороняя этот город, избили множество печенегов. <...>

Военно-торговые нужды прибрежных больших городов доставляли шедшим мимо них варягам выгодные занятия и на этом пути, заставляя значительную часть их здесь осаживаться. Сходство занятий и интересов сближало пришельцев с туземными руководителями промышленности по большим городам: те и другие были вооружённые торговцы; содействие первых было полезно вторым для расширения городовых областей и укрепления их за своими городами; те и другие одинаково нуждались в безопасных торговых путях к черноморским и каспийским рынкам.

Присутствие этих иноземцев на Руси становится заметно уже в первой половине IX в., в одно время с "варварскими свирепыми народами", начавшими грозить сношениям Руси с Византией, и эти иноземцы являются на Руси не простыми прохожими, а исполнителями поручений туземной власти: люди, которые в 839 г., по рассказу Вертинской летописи, в Константинополе объявили себя послами от народа Руси, пришедшими "ради дружбы", оказались потом шведами. С того времени варяги приливали на Русь в таком изобилии, что киевское общество XI в., исторические воспоминания которого передаёт "Повесть о начале Русской земли", наклонно было даже преувеличивать численность этих пришельцев.

В XI в. их представляли на Руси таким густым наносным слоем в составе русского населения, который уже в IX в. распространился по главным городам тогдашней Руси и в некоторых даже закрыл собою туземцев, "первых насельников": по мнению автора "Повести", новгородцы, прежде бывшие славянами, вследствие прилива варяжских "находников" стали "людьми от рода варяжска", а Киев, по одному преданию, будто бы и основан варягами, которые были его первыми насельниками. <...>

Правительственный класс, взявший в свои руки военно-торговые дела главных областных городов, составился из двух элементов, из вооружённых промышленников туземных и заморских. Этот класс создал в больших городах то военно-купеческое управление, которое много веков оставалось господствующим типом городового устройства на Руси.

К главному городу, старшему или великому, как он назывался, тянула, как к своему политическому центру, более или менее обширная земля или волость с пригородами, младшими городами. Всё вооружённое население города делилось на десять рот или сотен, из которых каждая подразделялась на десятки; таким образом, весь город составлял полк или тысячу. Этой тысячей командовал тысяцкий, как военный управитель города; ему подчинены были предводители частей тысячи, сотские, десятские. Замечательно, что только главные города старинных областей образовали полные тысячи; младшие города или пригороды не были такими цельными полками или тысячами, хотя делились на сотни подобно старшим. Так, Псков долго был новгородским пригородом и только с XIV в, стал самостоятельным главой особой волости; он также делился на сотни, но во всё время своей самостоятельной жизни не составлял тысячи и не имел тысяцкого в составе своей администрации.

Из преданий IX в. не запало в наши древние памятники ни одного намёка на то, как эти тысяцкие, сотские и другие городские власти назначались на свои должности. Но впоследствии на противоположных окраинах Русской земли, Северной и Южной, встречаем две правительственные формы, которые при всех своих местных особенностях были родственны по происхождению, обе отлились по типу древнего городового устройства: одна была в Новгороде, другая в казачестве. Там и здесь управление было выборное. Но казачество было чисто военным товариществом, и потому казацкий круг отличался демократическими привычками: при избрании войскового старшины там все выбирали и каждый мог быть выбран. На вечевой сходке в Новгороде также выбирали все, но далеко не из всех, а только из одного довольно тесного круга лиц. Это различие происходило оттого, что военное устройство Новгорода осложнялось действием торгового капитала. Собравшийся на вече город представлял собою верховную власть в правительственных делах; но вне веча промышленными делами сограждан руководили крупные капиталисты. Из их круга державный город обыкновенно и выбирал свою правительственную старшину, что сообщало новгородскому управлению аристократический характер. Правительственный порядок в больших русских городах IX в., всего вероятнее, был ближе к позднейшему новгородскому, который из него прямо и развился.

<...>

В Начальной нашей летописи слово Русь, этимологическое и историческое происхождение которого доселе остаётся необъяснённым, имеет изменчивое значение, то географическое, то племенное, то сословное: под ним разумеется и Киевская земля в тесном смысле, и пришлые варяги в отличие от туземцев-славян, и высший класс, собравшийся вокруг киевского князя, без различия племенного происхождения. Отсюда можно заключить, между прочим, что Начальная летопись рассказывает о временах, когда в составе русского общества мешались племена и начинали разделяться сословия.

Константин Багрянородный и арабские писатели X в. противополагали русь славянам, как господствующий класс простонародью, которое платило дань руси. Но можно заметить, что арабы к этому господствующему классу по сходству экономического быта причисляли и городское купечество, не умея отличить его от княжеской дружины. Один из них знал Русь того времени, когда киевский князь со своими наместниками из Киева и других главных городов Руси завоёвывал славянские племена, ещё остававшиеся независимыми, продолжая дело, начатое городовой старшиной прежнего времени. По его словам, Русь не имеет ни недвижимого имущества, ни пашен, и единственный её промысел — торговля мехами; но эта же торговая Русь "производит набеги на славян, подъезжает к ним на кораблях, высаживается, забирает их в плен, отвозит к хозарам и болгарам и продаёт там". Из договоров Руси с греками X в. знаем, что князь Киевский, его родня и бояре были тогда главные русские купцы, посылавшие со своими агентами торговые корабли в Византию.

Но между тем как правительственный класс Руси торговал, торговая аристократия больших городов продолжала пользоваться правительственным значением. Городские общества оставались в её руках. Города и при князьях сохраняли своё прежнее военное устройство; их полки участвовали в походах княжеской дружины под начальством городовой старшины. Князь Владимир на свои воскресные пиры приглашал вместе с боярами и сотских, десятских и нарочитых мужей. Не принадлежа к княжеской дружине, эти сотники и десятники городов в X в., по-видимому, ещё выбирались своими горожанами. Но трудно сказать, что сталось с главным вождём городового полка, с тысяцким, который, по выражению летописей XI - XIII вв., держал воеводство своей тысячи и "весь ряд". Позднее, в XI и XII вв., эта важная должность не была уже выборной: тысяцкого назначал сам князь из членов своей дружины, из своих "мужей".

<…>

С X и до XVIII в. Боярская дума стояла во главе древнерусской администрации, была маховым колесом, приводившим в движение весь правительственный механизм; она же большею частью и создавала этот механизм, законодательствовала, регулировала все отношения, давала ответы на вопросы, обращённые к правительству. В период наиболее напряжённой своей деятельности, с половины XV и до конца XVII в., это учреждение было творцом сложного и во многих отношениях величественного государственного порядка, установившегося на огромном пространстве Московской Руси, того порядка, который только и сделал возможными смелые внешние и внутренние предприятия Петра, дал необходимые для того средства, людей и самые идеи: даже идеи Петра, по крайней мере основные, наиболее плодотворные его идеи, выросли из московского государственного порядка и достались Петру по наследству от предшественников вместе с выдержанным, удивительно дисциплинированным политически обществом, руками и средствами которого пользовался Преобразователь. <...>

Мы пытались изобразить московскую Боярскую думу с двух сторон. Она, во-первых, была учреждением, тесно связанным с судьбой известного класса московского общества. Во-вторых, она была учреждением, которое создавало московский государственный и общественный порядок и им руководило. По своему социальному составу это было аристократическое учреждение. Такой его характер обнаруживался в том, что большинство его членов почти до конца XVII в. выходило из известного круга знатных фамилий и назначалось в думу государем по известной очереди местнического старшинства. По устройству своему дума была учреждением, действовавшим при государе, под его действительным или номинальным председательством. Отсюда вытекали главные особенности её деятельности: эта деятельность захватывала всё пространство верховной власти; действуя часто без личного присутствия государя, Дума не отдавала ему отчёта в своих действиях; её приговор входил основным моментом в законодательный процесс и имел силу государева указа, закона. Такое устройство и значение Думы никогда не держалось на самостоятельном политическом положении думных людей вне Думы и не долее одного поколения держалось на праве по договору. Единственной постоянной опорой этого устройства и значения был обычай, в силу которого государь призывал к управлению людей боярского класса в известном иерархическом порядке.

Крепость этого обычая создана была историей самого Московского государства. Оно не было произведением какой-либо политической теории, как смутно помышлял царь Иван Грозный, не было и следствием удачного хищничества его предков, как решительно утверждали его политические противники. Оно было делом народности, образовавшейся в XV в. в области Оки и Верхней Волги. Народность эта образовалась по отступлении старинного русского населения в глубь нашей равнины с южных и юго-западных окраин перед торжествовавшими врагами. Разделённая политически, угрожаемая гибелью с разных сторон и с одной уже раз завоеванная, эта народность начала устрояться в обширный лагерь. Средоточием этого лагеря стал центральный город тогдашней Великороссии, а вождём — князь этого города. Все национальные, церковные, экономические и другие условия, содействовавшие государственному объединению Великороссии, связались с судьбой Москвы только потому, что она была таким центральным городом боевой Великороссии XIV - XV вв., только благодаря её стратегическому отношению к тогдашнему театру военных действий. Свойства самих московских князей, их так называемая политика и политические таланты, были производной и довольно второстепенной причиной их политических успехов.

Княжи племя московских Даниловичей в Твери, а племя их соперников тверских Ярославичей в Москве, великорусские цари XVI в. были бы Ярославичи, а не Даниловичи. Московское государство было этим народным лагерем, образовавшимся из боевой Великороссии [области] Оки и Верхней Волги и боровшимся на три фронта, восточный, южный и западный. Оно родилось на Куликовом поле, а не в скопидомном сундуке Ивана Калиты. Военное по происхождению, оно и устроилось по-военному. В основании его социального строя лежало деление общества на служилых и неслужилых людей, то есть строевые и нестроевые части населения.

Строевое общество составилось из прежних удельных военных дворов, в том числе и московского. На верху этого строевого общества стояли бывшие главные и второстепенные вожди этих дворов, удельные князья и их удельные бояре, в том числе и московские. Увлекаемые общим народным движением, и эти местные вожди волей или неволей собрались с своими полками под знаменами московского князя, сначала с значением не подданных, а вольных слуг его или военных союзников. Из мысли о вольной службе или вольном союзе развилось договорное право, определявшее взаимные отношения московского великого князя и других князей; на ней построены их договорные грамоты XIV и XV вв.

Московская армия долго состояла из территориальных корпусов, удельных "дворов", или "разрядов", тверского, рязанского, одоевского, с их местными тверскими, одоевскими и другими командирами. Московский двор или разряд выделялся в составе этой армии до конца XVII в. Руководя народной обороной из своей кремлёвской ставки, московский князь сначала действовал в этом лагере не как государь, каким стал впоследствии, а как главный военачальник, или, выражаясь языком московской полковой администрации, первый воевода большого, то есть московского, полка. Из сочетания власти такого военачальника с правительственными понятиями и привычками хозяина-вотчинника удельных веков и вышел своеобразный политический авторитет московских государей, как он обнаруживался в правительственной практике, а не как пытались его изобразить древнерусские публицисты, царственные и простые: неограниченно распоряжаясь лицами, эти государи в делах общего порядка привыкли действовать вместе и по совету с потомками тех местных воевод, которые некогда были военными товарищами их предков.

Московская Боярская дума XV-XVI вв. является по преимуществу военным советом, члены которого то и дело рассылаются из столицы командовать по окраинам и советуются с государем в промежутке походов или при сборе на походе, и советуются преимущественно о военных делах или тесно с ними связанных делах внешней политики и служилого землевладения, что и выразилось в значении Приказов Разрядного, Посольского и Поместного, как отделений думной канцелярии. Сначала эти военные советники имели широкие правительственные полномочия в местах расположения своих удельных дворов — остаток их прежней удельной самостоятельности. Они и в общем строе государственного управления, то есть в лагерной и походной администрации, расстанавливались по степени важности своих местных полков, то есть дворов, если были удельные князья, или по своему иерархическому положению в этих полках, если были простые удельные бояре. Посредством сочетания удельного происхождения с правительственными, прежде всего военно-походными, назначениями на московской службе, посредством соглашения удельного родословца с московским разрядом и сложилось московское местничество, военно-аристократический распорядок московского боярства. Но потом с военно-административной перестройкой государства и с землевладельческой перетасовкой титулованных и простых бояр их местное полковое значение постепенно исчезло, прежние политические и экономические связи порвались, удельные столы и усадьбы развалились.

Но утратив территориальное значение, московское боярство сохранило значение генеалогическое. Оторвавшись от ярославской или оболенской почвы, прежний авторитет боярской или княжеской фамилии, её удельный вес, так сказать, через родословную книгу связался с московской разрядной книгой и перешёл в московский политический обычай, застыв в местническом отечестве. Правительственный порядок, завязавшийся при начале народной борьбы в минуту соединения для неё удельных полков с московским, развивался в том же направлении всё время, пока длилась борьба, хотя уже не было ни удельных полков, ни самых уделов.

Когда московский удельный князь стал государем Русской земли, формы высшего управления, как и формы отношений этого государя к своим советникам, оставались те же, какие установились ещё в то время, когда этот государь был первым воеводой большого народного великорусского полка, а эти советники, князья и бояре, первыми и "другими" воеводами удельных великорусских полков. <…>

Московская Боярская дума по своему устройству и характеру деятельности была созданием того же факта, который послужил исходной точкой истории самого Московского государства. Это государство началось военным союзом местных государей Великороссии под руководством самого центрального из них, союзом, вызванным образованием великорусской народности и её борьбой за своё бытие и самостоятельность. Дума стала во главе этого союза со значением военно-законодательного совета местных союзных государей с их вольными слугами-боярами, собравшихся в Москве под председательством своего вождя. <…>

<…>

Московская Боярская дума, строясь на одинаковых основаниях с боярскими советами других княжеств, ещё в удельное время вышла непохожей на них во многом. Она отличалась от них и количеством думных людей, и более ранним выходом из тесного круга дворцового хозяйства, и более раннею выработкой постоянной формы; думаем, что она отличалась от других и общественным характером своих членов. Если припомним общественное положение и служебные нравы тогдашних бояр, их бродячесть, недостаток прочных связей между собою и с местными обществами, привычку служить князьям по личному временному договору, то поймём, что люди, которым князь поручал высшее управление своей вотчиной, были для него собственно чужие, сторонние люди, его случайные гости или, точнее, наёмные сотрудники.

Вся совокупность этих людей, рассеянных по княжествам, составляла слой, отличавшийся от остального общества богатством, влиянием, родом деятельности, может быть, даже понятиями; но при каждом дворе это был не общественный класс, а изменчивый круг одиноких лиц, случайно встретившихся друг с другом. Такое положение думного боярства было отражением общего состояния Руси, создавшего те великие и удельные княжества, по которым служили бояре. Тогда всё здесь дробилось, обособлялось. Складывался великорусский народ; но он оставался пока единицей этнографической и церковной, не став ещё целым ни экономическим, ни политическим. <…>

С половины XV в. стал обнаруживаться один новый факт, который стоит лишь назвать, чтобы понять его политическую важность. Московское княжество становится великорусским государством: пределы его, доселе определявшиеся случайными успехами князей-собирателей, которые раздвигали их в ту или другую сторону, уже в первой половине XVI в. встретились, наконец, с границами народности, незаметно образовавшейся сложным и медленным движением колонизации на север и юг от Верхней Волги. Эта народность, среди удельного дробления остававшаяся явлением этнографическим, теперь впервые получила политическое значение.

Московское княжество, удельное по происхождению, в XIV в. ставшее великим по своим успехам, сделалось национальным великорусским государством по своим территориальным границам при Иване III и его ближайших преемниках: таков коренной и даже единственный факт, оправдывающий привычку нашей историографии класть грань нового исторического периода в начале княжения Ивана III. Все новые политические явления нашей истории, внешние и внутренние, обнаруживающиеся с той поры, суть прямые или отдалённые последствия этого факта. <…>

Новое национальное значение московского государя в первое время внушало больше неясных чувств, чем определённых политических понятий, выражалось не столько в новых правительственных учреждениях, в перестройке государственного права, сколько в стремлении создать новую обстановку придворной жизни, завести новый церемониал, построить новый дворец и собор при нём лучше и просторнее прежних, достать жену знатного, настоящего царского корня, прибавить к своему имени новый пышный титул, скрепить значение преемника торжественным церковным венчанием. Новое положение указало одну новую цель, удивительно ясно сознанную и твёрдо поставленную в московской политической программе. Но и эта цель касалась внешней, а не внутренней политики: обладая Великою Русью, московский великий князь с чисто московским, великорусским постоянством стал добиваться обладания и всею Русью, какая ещё оставалась в чужих руках. Но обрусевшие и приехавшие в Москву служить Гедиминовичи, князья Вельские, Мстиславские, Патрикеевы, все большие люди в новом московском боярстве, могла только оправдывать и поощрять эту национальную политику московского государя. <…>

Чтобы выразить особое почтение, наших князей и прежде иногда величали "самодержцами". С Ивана III это слово было официально введено в постоянный титул московского государя и освящено церковным обрядом, благословением духовной власти. При венчании Иванова внука Димитрия на великое княжение в 1498 г. митрополит называл великого князя-деда "преславным царём самодержцем". Разжаловав потом внука, Иван перенёс этот титул на нового наследника, благословил и посадил сына своего Василия на великое княжение "самодержцем" по благословению митрополита, и великий князь Василий писался самодержцем по смерти отца даже в жалованных грамотах частным лицам, где обыкновенно употреблялся не полный торжественный, а малый будничный титул государя. <…>

Это слово — перевод известного греческого термина, сделанный, очевидно, старинными книжниками, судя по его искусственности, стало входить в московский официальный язык, когда с прибытием "царевны царегородской" Софьи к московскому двору здесь робко начала пробиваться мысль, что московский государь и по жене, и по православному христианству есть единственный наследник павшего цареградского императора, который считался на Руси высшим образцом государственной власти вполне самостоятельной, не зависимой ни от какой сторонней силы. Эта мысль высказывалась в подробностях придворного церемониала, в новом государственном гербе, даже в попытке создать новую родословную московских государей, дав Рюрику прямого предка в лице Августа, кесаря римского.

Самодержец входит в московский титул одновременно с царём, а этот последний термин был знаком того, что московский государь уже не признавал себя данником татарского хана, которому доселе Русь преимущественно усвояла название царя. Значит, словом самодержец характеризовали не внутренние политические отношения, а внешнее положение московского государя: под ним разумели правителя, не зависящего от посторонней, чуждой власти, самостоятельного; самодержцу противополагали то, что мы назвали бы вассалом, а не то, что на современном политическом языке носит название конституционного государя. Так и смотрели на московского государя современники Ивана III: они видели в нём "русских земль государя", независимого главу православного русского христианства.

Какой пророк пророчествовал, спрашивал архиепископ Ростовский Вассиан в послании к Ивану III на Угру, какой апостол учил, чтобы ты, "великий русских стран христианский царь", повиновался басурманскому царю?