Они жили, верили, надеялись, любили...

                Дорогие читатели  рассказа «Рецепт  семейного несчастья от моих родителей», мы расстались с вами в то время,  когда моя мама поняла, что беременная.

                Свадьба была в конце августа, а я родилась 29 мая 1955 года. Отцу, усомнившемуся в невинности невесты, на сей раз придраться, было не к чему. Мало того, что я родилась в положенный срок, так ещё и обличьем вышла в его мать, Матрёну Евлампиевну.  Чёрненькая, крепенькая, лобастенькая, с большими карими, глубоко посаженными внутрь, глазами, широко распахнутыми в огромный мир,  я сразу идентифицировалась с моей бабушкой по отцу.

                Родители жили в деревне Макуй на квартире у одинокой женщины, лет под пятьдесят, Ульяны Сергеевны. В её просторной избе, состоящей из двух комнат, они занимали самую большую, по площади, комнату. В 1955 году декретный отпуск и отпуск по уходу за ребёнком  были совсем маленькими. Маме пришлось выйти на работу, а меня поручить заботам бабы Ульяны, которая с радостью на это согласилась.

                Она стала моей няней. Вспоминаю сама, что была  страшной полазушкой. Чтобы уследить за мной, Ульяне Сергеевне приходилось целый день крутиться юлой. В моей памяти чётко запечатлелось падение с полатей. Медленно ползу по брусу, ограничивающему полати, которые находились под самым потолком. Вдруг срываюсь, лечу вниз, брякаюсь о голбчик, приступок с лежанкой у печки, а затем, в конечную точку моего полёта, на пол. Молчу, от испуга и боли. Баба Ульяна опрометью бросается ко мне: лихорадочно ощупывает мои руки-ноги, рассматривает внимательно всю меня и, наконец, выдыхает: »Кажись, уцелела, девка».

                Когда мне исполнилось полтора года, родилась сестрёнка Лиза. Я сразу стала старшей и ответственной за малышку. Мне было около пяти лет, когда нас с Лизой начали отпускать на улицу гулять одних. Зимой мы катались на санках и лыжах  с горки, летом играли в прятки, салки с соседской детворой. Дома мы любили играть в развод. То есть, мы изображали своих родителей, решивших развестись. Думаю, что эта игра была навеяна постоянными ссорами между отцом и мамой. С увлечением мы делили всё, что попадало под руку: крышки, баночки, тряпочки. Причём, мы никогда не ругались и не спорили. Если Лизочка хотела, непременно, какую-то вещицу взять себе, я всегда уступала. Но зато, когда мы являлись домой с прогулки обе мокрые, с холодными руками и ногами, и мама начинала мне выговаривать, как старшей, Лиза сразу вставала на мою защиту. Ставила руки в бока и чётко заявляла: «Мама, ничего не спрашивай.  Лида, ничего не сказывай». Она умело пользовалась своим статусом малышки, и твёрдо  знала, что, если и будут кого-то из нас двоих наказывать, так, скорее всего, Лиду.

                Перед рождением ребёнка, мои родители обзавелись коровой.  У них появился поросёнок, овцы, куры, вообще,  полный двор скотины. Маме приходилось очень тяжело управляться с таким большим хозяйством, да ещё и работать в школе. Когда я родилась, помощником для мамы стала Ульяна Сергеевна.  Я очень любила парное молоко, называла его белым чаем. Частенько просила у мамы: »Мне чаю белого». Мама наливала молоко в большую алюминиевую солдатскую кружку отца, я забиралась на подоконник и выдувала почти 0,5 литра махом. Но, однажды, я сильно простудилась: лежала с высокой температурой, непрерывно кашляла, в лёгких уже слышались хрипы. Мама решила прогреть моё горлышко горячим молоком с маслом. Я с трудом выпила это снадобье: меня тут же вырвало. Больше, с той поры, я молоко не пью.  Как отрезало. Видимо, выпила свою норму.

                Ещё один эпизод из раннего детства задержался в моей памяти. Наша корова Зорька неожиданно подохла. Утром мама, как всегда, вынесла ей ведро с питьём, а к обеду Зорька начала беспокоиться, метаться по коровнику, а затем и вовсе  рухнула в стойле на землю, и закатила свои лиловые глаза. Родители даже не успели вызвать ветеринара, как всё было кончено. Загадочная смерть Зорьки выяснилась при вскрытии: каким-то образом в питьё попала металлическая иголка. Я ходила испуганная, почему-то думала: »А вдруг это я уронила злополучную иголку в ведро с водой для Зорьки»? На всю жизнь у меня остался страх к иглам, булавкам, острым предметам.
                Вскоре родители решили переехать в другую деревню, Андроново: там была большая школа и детский сад. В школу требовались учителя и по литературе, и по математике. Быстро распродали оставшийся мелкий скот, и отправились на новое пмж. Нас с Лизой сразу определили в детский сад, чтобы не разлучать – в одну группу. Лиза и там меня защищала от всяких неприятностей. Смешно было наблюдать, как малая идёт войной на тех детей, которые пытаются отобрать у меня игрушку, подразнить меня или даже стукнуть.

                Но и в Андроново наша семья не задержалась. Мама, несмотря на ответственную работу, маленьких детей и пьющего, время от времени, мужа, смогла поступить на заочное отделение Свердловского педагогического института. Она ездила на сессии, экзамены, а к нам вызывала бабу Катю из Березников Нижегородской области, или отвозила к Ульяне Сергеевне, которая тоже считала нас своими внучками. Маме оставалось учиться в Свердловске чуть больше года. По окончании, она имела право преподавать литературу в старших – 9- 10 классах.  В Андроново была восьмилетка, а вот в Пушкарёво – средняя общеобразовательная школа, и это обстоятельство определило наш очередной переезд в это, довольно, большое село. Там родителям сразу предоставили новый учительский дом, выстроенный рядом со школой:  за забором, отделяющим  наш огород, начинался школьный участок. Это был первый отдельный дом для нашей семьи, так как раньше мы, в основном, скитались по чужим квартирам.

                1 сентября 1962 года родители начали свою работу в новой для них школе, а я пошла в 1 класс. Лизочку определили в детский сад, одну, без меня. Её возмущению не было предела, но ей пришлось смириться:  пяти с половиной лет, в школу не брали. Помню, с каким великим трудом я училась читать. Маме даже приходилось бить меня линейкой по голове, не сильно, конечно, но мне было обидно. Я никак не могла из слогов собрать слово. Меня сбивали с толку картинки в букваре, когда около картинки, изображающей, как мама мыла раму, была фраза, типа: »У Маши мыло».

                Долго, наверно, с месяц, я получала линейкой по голове.  Как,  ни странно, результат появился: в голове что-то «щёлкнуло», и я,  как начала читать, так,  до сегодняшнего времени, не могу остановиться  – это одно из самых любимых моих занятий. Кстати, Лизочка научилась от меня чтению быстро, ещё до школы, но читать не любила. Читала только то, что задали в школе: от сих до сих, и ни одним предложением больше. Я же глотала книги запоем. Не могла оторваться.   Если начинала читать, особенно, интересную книгу, то мне надо было, непременно,  в этот же день добраться до конца. Мама опять огорчалась, но, уже, по противоположному поводу.  » Что за девчонка, неслух какой-то!» -  все  последующие школьные годы, я, частенько, слышала от неё эти слова  в свой адрес.  Училась я хорошо, на «5». Были, конечно, и четвёрки, но редко.

               Где-то, с класса пятого, наверно, у нас в семье, между родителями,  с новой силой, вспыхнули ссоры. Отец всё чаще уходил в запои. Несколько раз пьянство отца заканчивалось психоневрологической больницей Свердловска. Обычно всё начиналось с какого-нибудь праздника.  На следующий день он не мог, как все остальные люди, остановиться,  а продолжал, и пил ежедневно.  Прятал от мамы деньги в поленнице, между дровами, относил соседям на хранение. По его просьбе, «добрые» соседи выдавали ему часть денег на водку, а часть забирали себе за услугу. В школу на работу он не ходил. Теперь думаю, что оформляли ему отпуск за свой счёт.

               Через неделю в семье начинался настоящий ужас. Отец переставал спать совсем. Ночью точил топоры, пилы. Включал радиолу,  и на весь дом гремела музыка. Строки его любимой песни в мою память врезались навсегда: »Я свою Наталию узнаю по талии. Где широка талия – там моя Наталия».  Нам было страшно оставаться дома на ночь. Очень хотелось спать, а при таком шуме, который создавал отец, практически уснуть было невозможно. Часто мама забирала нас, и мы уходили ночевать в дом, расположенный напротив нашего дома, к двум молоденьким учительницам, которые радушно предоставляли нам ночлег.

                Промучившись так около двух лет, мама решила уехать в Нижегородскую область, поближе к своим родным. Я закончила шесть классов, Лиза – четыре. Отец сначала не верил, что его покорная Шура бросит всё нажитое имущество и поедет с детьми в неизвестность. Но мама не отступала от своего решения. Она уволилась, распродала кое-что из мебели, и мы, оставив отца одного в доме, в Пушкарёво, уехали в Березники, к бабе Кате.

                У бабули жить было негде: домик, в котором она ютилась, был  крохотным, из одной маленькой, метров десяти, комнатушки.   Но, на первых порах, всё равно было, где остановиться.   Мама начала искать работу. Обратилась в областной отдел народного образования, и ей предложили среднюю школу в селе Чистое Поле Борского района, в 100 км от города  Горького.   Мама согласилась, и мы начали новую жизнь, в которой не было отца. Школа сняла для нас дом. Постепенно устраивался быт, мама даже смогла купить телевизор. В школе тоже всё было хорошо: мама получила полную нагрузку уроков литературы и русского языка  в старших классах.  В моём   7 «А» литературу вела она,  но мне не было никакой пощады. Однажды я получила за,  слабо подготовленный, доклад о Белинском двойку.

                Отец писал нам письма  часто. Уверял маму, что со спиртным завязал, больше капли в рот не возьмёт, что он любит нас, сильно скучает, и ему нужна семья. Мама собрала семейный совет. Обратилась ко мне,  как к старшей дочери: »Что, ты, Лида, думаешь, по этому поводу?»  В моей памяти всё ещё свежи были воспоминания о бессонных ночах в Пушкарёво, поэтому я сказала со всей откровенностью: «Мне такой отец не нужен, пусть живёт отдельно от нас». Лизочка же, которой было  всего 12 лет, наоборот, заявила: »Я папу люблю и хочу, чтобы он к нам приехал». Мама выслушала нас обеих и сделала так, как хотела Лиза.

              Отец приехал в  Чистое Поле. Вакансии учителя математики в школе не было. Ему предложили вести уроки труда и черчения. Нам предоставили для жилья другой дом, из двух  комнат.   Отец продержался без водки почти три месяца, и, всё-таки, сорвался. Я училась в восьмом классе, и сгорала со стыда, когда он в пьяном виде появлялся в школе. Первый же запой закончился Горьковской областной психоневрологической больницей. Мама поняла, что сделала огромную ошибку: не развелась с ним окончательно, а, позволила ему опять войти в семью.

              Я начала говорить маме, что хочу, после окончания восьмого класса, поступить в техникум. Таким образом, я хотела вырваться из семьи с пьющим отцом. Мама согласилась со мной. Зная мою любовь к литературе, она предложила мне Ленинградский полиграфический техникум. Но, подумав, мы с ней решили не рисковать: мне было всего 14 лет, в Ленинграде  -  никого из знакомых. В Горьком жила со своей семьёй мамина младшая сестра Лина.  Хотя и жила она в бараке, но не  отказалась меня принять, на первое время.  Мы надеялись на то, что, в последствие, мне дадут общежитие. Техникум мне выбрала другая мамина сестра, Вера.   Она жила  со своей семьёй и работала  в школе учителем математики  в городе Богородске Нижегородской области. Учитывая, что у меня одинаково хорошо шли два предмета: литература и математика, она, которой математика была ближе матери родной, подсказала маме: »Есть в Горьком очень хороший радио электротехнический техникум. Надо Лиде попробовать туда поступить». Тётя Вера взялась меня натаскать по математике для вступительных экзаменов. В июле я уехала к ней в Богородск. Помогала нянчить годовалую дочку Лерочку, а она грузила меня математикой, да так успешно, что я её сдала на 5 баллов. Диктант написала, неожиданно для себя и мамы,  на  четвёрку: название Коммунистической партии с маленькой буквы в моей работе, определило исход оценки, но не помешало моему зачислению на первый курс радио техникума.

                Началась моя самостоятельная жизнь, без родителей. Лизочка же осталась учиться в деревне, закончила 10 классов.  Летом 1973 года, после того, как она успешно сдала экзамены за среднюю школу и получила аттестат зрелости, у Лизы очень сильно начала болеть голова. Она прошла курс лечения в областной больнице имени Семашко, и нашла в себе силы, чтобы сдать вступительные экзамены и   поступить в Горьковский педагогический институт на отделение дошкольной педагогики.

                Я, грешным делом, обвиняла в её болезни отца, с которым они с мамой жили в деревне без меня, продолжая терпеть его пьяные выходки и приступы шизофрении. Чтобы отправить отца на лечение в психбольницу, мама обманом привозила его ко мне в Горький, когда я уже была замужем.  По телефону из автомата я  вызывала психическую бригаду скорой помощи, и  его увозили в стационар.

               Он  смог побороть своё пристрастие к алкоголю,  когда  заболел раком желудка, и не мог не только пить, но и есть. Умер отец в 1982 году  5 апреля, в день моего ангела. Прямо на операционном столе при  резекции части желудка. Потребовалось переливание крови, но его организм не принял чужую кровь. Отцу было всего 59 лет.

               Мама, в 50 лет, осталась одна. Через 6 лет у неё диагностировали диабет второго типа. Строго соблюдая диету, и все рекомендации эндокринолога, она не избежала ампутации ноги в 70 лет, и сразу вслед за этим, настигшей её слепоты. Она страдала физически и духовно ещё три года. В 2005 году, 24 августа, мама умерла у Лизы на руках.

              Мы с Лизочкой  похоронили её на деревенском кладбище, рядом с могилой отца, в одной ограде. И на кладбище она, по-прежнему, с ним вместе.

   
             Родители смотрят на нас с фотографий умными, всё понимающими глазами, как будто что-то   хотят сказать нам, что не успели  при жизни. А, может, они просто хотят видеть нас счастливыми? Ведь, если им не удалось в своей жизни стать счастливой семейной парой, то своим-то дочкам, они, наверняка, желали и желают счастья…