Сказание об Иле полная версия

Сказание об Иле

(часть 1-я) Посланники
 «Не потревожь младенца! И скатится слеза из глаз его невинных и рухнет в пропасть мир».

(Иль — равновесие, благодать, сравнимая с бескрайним синим небом. А также это участок земли у северных склонов Хаагумского хребта, на котором издавна жил народ иль.)

Все проносилось мимо. От пристального вглядывания в эту бесконечную круговерть его тело пошатнулось и едва не рухнуло в поток. Глаза безумца уставились на воду. Течение нещадно давило и гнало его прочь. Он был надоедливой соринкой в огромном оке.

Еще момент — и ледяной холод, словно удар молнии, пронзил его. Через плотно стиснутые зубы на белый свет вырвался рык:
— Ур-р-р!
Его трясло.
Будто собрав себя по частям, он наконец сделал первый шаг. За ним последовал другой и третий, и так он побрел назад, к тому берегу, что был для него ближе.
Достигнув суши, он уселся на теплые камни.
Пусто. Какие-то проблески как мотыльки трепыхались и маячили в его голове, но он не успевал их ухватить. Не до того...
Внутри все выло.
 
Стянуть с ноги единственную и разбухшую от воды чуню оказалось делом непростым.
«Верно, другую унесло течением?» — подумал он, не найдя ей пару, и тут же немало удивился. Способность мыслить вернулась к нему вместе со слетевшей с ноги раскисшей «колодкой».

Пронизанное солнечными лучами, теплое и чистое небо простиралось над его головой, он  задрал голову и  прищурился. Тело его окончательно согрелось. Теперь настало время осмотреться.
И прежде, он рассмотрел гору, что стояла   отвесной стеной перед ним. Он прошелся взглядом по ее контурам. Было впечатление, что деревья на ее почти отвесных склонах не росли, а карабкались, хватаясь ветками за мох и камни. Ее разделенная надвое вершина упиралась в небо.

Вдруг совсем рядом, там, где, изъеденный водой, ствол некогда могучего дерева выползал из воды, его глаза уловили движение. Это была птица.
Она  замерла в полете, но вот сверкнула бронзовым отливом своего оперения и подобно стреле вонзилась в водную гладь. Вырвав оттуда жирную рыбину с серебристой чешуей, она сделала еще мах крылом и в один миг оказалась над его головой. Там птица расцепила когти и бросила свою добычу. Рыба упала на теплые камни всего в паре шагов от него. Потрепыхавшись на них, как на печных углях, рыба замерла. Птица вернулась вновь к полусгнившему бревну и снова стрелой вонзилась в поток. Как и в предыдущий раз, в ее когтях оказалась рыба. На этот раз она перелетела на другой берег, села на поросший лишайником валун и принялась цепким и острым клювом выдирать серебристую чешую, добираясь до свежей и сочной плоти. Первая рыбина так и лежала недалеко от него на горячих камнях. Неожиданно в нем проснулось чувство голода. Перевалив тело на бок, он неуклюже добрался до оставленной для него добычи. Разрывая красную плоть, он уже жадно запихивал ее в рот. Заново открывая для себя вкус еды, в конце концов он насытился. А потом опустился на колени и припал к воде. И так, подобно животному, он с жадностью втягивал холодную влагу, пока не утолил жажду. Его глаза застыли на месте, когда вдруг увидели под собой того, кто следил за ним прямо из воды и повторял каждое его движение. На лице в отражении дернулся мускул.
— Человек... я — человек...
В этот момент   над головой раздался крик. Такой пронзительный, что казалось, сейчас мог бы вывернуть его наизнанку. Человек закрыл уши ладонями и до боли сжал голову, так, если бы ее поместил в тиски. Пытаясь разглядеть виновника столь невыносимого крика, он поднял глаза, и тут же по ним полоснула  ослепительная вспышка. Его веки быстро сомкнулись, но он не отступился и, немного выждав, опять взглянул на небо. Там в бесконечной синеве парила та же птица. От ярких вспышек, пульсирующих на ее крыльях, померкло в глазах. В безумной голове неумолимо, все сильнее и сильнее проникая до самых потаенных глубин сознания, нарастал крик таинственной птицы. Стараясь избавить себя от её голоса, он со всего маху рухнул в воду.  Лицо  уткнулось в колючий ил.
 
Человек вспомнил все. Все, что только может вместить человеческая память. А главным из всего этого было его имя.
Снова оглядев отвесную стену, поросшую лесом, и оценив ее размеры, он понял, что перед ним та самая гора Лондок,  а там, за ней, начинается чужбина — Каргун, рыжая земля. Узнал также и реку Снирь, что набирала здесь свою силу, а дальше бежала вдоль всего хребта Малого Хаагума через земли Ниирейские и впадала в Большое озеро. Иль простирался за его спиной. Всё это было знакомо ему с детства..
Ту птицу, с бронзовым отливом на перьях, он никогда не видел прежде.
Ее уже не было, а глаза его все смотрели и смотрели в синее небо.
Наконец он вымолвил:
— Роха.
Так звали его.
Он жил здесь прежде, и было это так.



Благодар
Иль праздновал. Подходил к концу второй день светлого праздника Благодара. Его отмечали в середине осени, когда природа открывала свой богатый ларь и щедро одаривала человека.
Вдоль дорог стояли длинные столы, украшенные лесной ягодой, осенней листвой и лепестками послецвета, растущего на южных склонах Малого Хаагума. Эти благородные цветы набирали свою силу как раз к середине осени.
В небе, напитанным солнцем, щебетали многоголосые птахи. Оно было чистым и ясным и словно бы искрилось, впрочем, как и всегда в это время года.
 На больших деревянных подносах горки лесных орехов. Совсем мелкие, с ячменное зернышко, и крупные, величиной с детский кулак, колючие, как ежи, и гладкие, вроде бы их скорлупа отшлифована кем-то, — все они здесь. Был на этом столе и орех седого дерева. Такой редкий орех — настоящее лакомство.
Здесь же, на столах, стояли глиняные кувшины. Разные по форме, они искусно расписаны тонким орнаментом: то в виде сказочных цветов, то в виде фантастических животных и пестрокрылых птиц. Около кувшинов, наполненных до краев, сидели торговцы с Большого озера. Они гости Иля, их щедро угощали, предлагая самое вкусное. На ароматные запахи со всех сторон слетались жуки и пчелы, им тоже перепадало с праздничного стола.
Были здесь и дичь, и рыба. В центре на огромных серебряных блюдах разлеглась, раскинув на всю ширину свои плавники, как  крылья, царская рыба куранга. Вот запахло сладковатым дымком — это вяленая туша дикого козла. Из деревянных резных ковшей струился душистый мед. Очумевшие от несмолкаемой праздничной карусели музыканты сменяли друг друга, не давая остыть стареньким инструментам. Дудочки, трещотки  бубны и барабаны — сегодня все они в ходу. То тут, то там веселыми стайками носилась нарядная детвора. Ряженые в лесных чудищ  парни смешно пугали девушек, сбившихся в стайки, а одиноких прохожих неутомимо завлекали в незатейливые игры.
 Старики при этом внимательно наблюдали, чтобы не было нарушений на светлом празднике. А уж тех, кто разгулялся не на шутку, окунали в чан с кислыми огурцами.
Стоял тот чан на самом видном месте. На потеху всем могли бросить туда гордецов, людей богатых и даже знатных, чтобы «отмыть» от гордости и зазнайства.
Правила на празднике были простыми — всем должно быть место за большим столом. Будь ты чужеземный странник или безродный бродяга, будешь одет и накормлен в светлый праздник Благодара.
Везде, где играли дети, был слышен приятный уху перезвон. Источником сей нежной какофонии являлись привязанные к детским ладыжкам колокольчики. Так было заведено от самых истоков и до сей поры: родившемуся в народе Иль крепили к голени маленький колокольчик.
За тонкую связь с незримым миром, дающим жизнь, берегли его как собственную жизнь. Пронося через все свои дни, расставались с ним только в смертный час.
К вечеру по всему Илю слышны песни, особенно красивы они на закате. Посреди домов с высокими крышами, на которых громоздились резные размалеванные птицы, расположился богатый двор. Два могучих столба из дубовых бревен держали массивные двери. На них изображено раскидистое дерево.  Его ветви, извиваясь, уходили лучами в разные стороны.  В основании этого дерева расположилась птица, держащая в клюве красную рыбу. Так выглядели ворота, ведущие на царский двор. Сейчас они раскрыты и ждут гостей. Поодаль стоял украшенный узорами дом.  Вечерние лучи скользили по его стенам и крыше  и добавляли  тёплых оттенков, так что узоры на доме начинали переливаться. Крыша его столь высока, что рядом не было дерева, готового соперничать с ним. От дома в сторону ворот шли двое: один из них стар, и поэтому его движения неспешные; другой молод, он специально и почтительно замедлил ход, чтобы идти рядом со старцем. Когда остановились, старик поднял голову к небу, прищурился и сказал:
— Эх, хорошо как поют... Я бы тоже спел, да рассмешу всех. Голуби на моем дворе и те смеяться будут. Дворовые скажут: царь из ума выжил! — На лице старика появилась добрая улыбка. Он положил руку на спину собеседнику и добавил: — На тебя надеюсь, на ум твой. Помню, Роха, чей ты сын. Иди!


Мастеровой
Конь под Рохой был справный, хороший, темно-коричневой масти. Он отлично нес седока.
Одним словом, прекрасный конь. Рохе достался он в наследство от Мастерового. В Иле все знали этого умельца и говорили о нем с большим уважением, так как во всяком известном ремесле он преуспел и ко всему подходил основательно и вдумчиво. Ходили к нему за советом и знатный человек и простой, и никому он в помощи не отказывал.  Не гордился он, за богатством не гнался, жил просто. Звал его к себе и царь. Посоветоваться, если решение сложное принять надо, а если строить что задумал, без Мастерового не обойтись. В любом деле тот голова.
Немногословный и даже угрюмый, он чувства свои на людях  не выказывал, но при этом был человеком не злым.
Опекал он Роху с малых лет. Тот попал к нему в раннем детстве и воспитывался как родной сын. Кроме Рохи, у него никого не было. История же о том, как мальчик попал к нему, со временем превратилась в легенду. А дело было так.
Ходил Мастеровой в чужие края далекие и неизведанные, за Большое озеро. Долго был он в пути, уже почти два года не видел родных мест.
Однажды в дороге, когда усталость сморила его спутников, почудился ему детский плач. Места те были дикие, безлюдные; солнце неумолимо клонилось к закату. Мастеровой остановил коня и спросил, не слышали ли его попутчики рыдания ребенка. Те отвечали, что не слышали, мол, почудилось ему, от усталости и не такое бывает. И вдруг снова донесся плач, да такой надрывный… Мастеровой оглянулся и посмотрел на своих товарищей, но никто не слышал, как заливается дитя. Однако он приметил, что кони под ними вздрагивали, словно откликаясь на далекий детский голос.
Пришпорил он коня и погнал его в надвигающуюся с горизонта темноту. Приятели, не понимая, что происходит, помедлив немного, бросились следом. Чуть не загнав коня, Мастеровой увидел в стороне от дороги одиноко стоявший огромный валун. Вокруг него металась, рыла землю и завывала свора диких собак. Почуяв всадника, псы, оскалившись, повернули к нему мерзкие морды.
Всадник остановил коня, вглядываясь в расщелину, делившую камень на две неравные части. Именно из нее время от времени доносился крик ребенка. И туда же были направлены взгляды псов.
Мастеровой  снял с плеч войлочную накидку и намотал ее на левую руку, плотно закрыв тем самым кисть и предплечье. Другой рукой он вынул из чехла, крепившегося к седлу, боевой топор. Костяная рукоять удобно легла в  ладонь. Сверкнув остро заточной сталью, топор рассек воздух по дуге и принял боевое положение.
Увидев всадника,  собаки прижали уши,  опустили  черные морды к самой земле и двинулись на человека.
Ускоряя шаг и, очевидно, готовясь к прыжку, одна из них вырвалась вперед; остальные, забегая справа и слева, нацелились обойти Мастерового и напасть сзади. Конь вздрогнул и, испугавшись, попятился назад. Мастеровой, не давая стае приблизиться для решающего прыжка, что было духу свистнул, да так громко, что собаки, оторопев, застыли как вкопанные. Задрав серые головы, псы с напряженным исступлением стали всасывать теплый воздух сумрака. Учуяв призрак смерти, некоторые из них, завыли.
С криком, переходящим в рев, всадник ударил коня и  помчался  на ошарашенных  зверюг. Собаки  расступились, как будто давая ему дорогу, но стоило поравняться с ними, как  со всех сторон заклацали их челюсти. Подобная тактика была Мастеровому хорошо известна, такую же применяли волки в охоте на крупную добычу. Вначале они изматывали жертву, нападая по очереди, а затем, когда та окончательно обессиливала, набрасывались скопом и рвали на части. Поэтому главное правило в такой ситуации — не оказаться в центре стаи, не загнать коня и, не дай бог, выпасть из седла. Мастеровой  наклонился и стал приманивать рыжего пса, тот явно пытался первым вцепиться в человеческую плоть. Он опустил обмотанную войлоком руку и стал дразнить собаку. Инстинкт  хищника сработал мгновенно. Пес тут же вцепился в предложенную ему приманку. Еще немного — и его челюсти, как стальные тиски, раздавили бы руку, а удар сильной, мускулистой туши вырвал бы человека из седла. Без промедления Мастеровой нанес удар топором; псина, взвизгнув, мгновенно оставила погоню. Скорчившись в агонии, еще некоторое время она  упрямо ползла куда-то в сумрак, волоча свой перебитый хребет. Подобравшись к камню вплотную, всадник несколько раз попытался заглянуть внутрь расщелины, и каждый раз собаки с еще большим остервенением набрасывались на него.
Ребенок больше не кричал, это обстоятельство беспокоило Мастерового. Он мог попросту опоздать. Выжидая удобного момента, Мастеровой стал объезжать камень по кругу. Он продолжал дразнить псов, размахивая топором и царапая его острием поверхность скалы и высекая из нее яркие искры. Звери держались на некотором расстоянии; озлобившись, они то собирались в кучу, то, разделившись, начинали носиться по кругу вслед за своей добычей.
Стараясь еще раз заглянуть в расщелину, Мастеровой, забыв об опасности, самонадеянно повернулся спиной к собакам, и в тот же момент псы, будто сговорившись, кинулись рвать и коня, и всадника. Один из них, очутившись между камнем и конскими ногами, как между молотом и наковальней, получил несколько мощных ударов копытами и был нещадно затоптан. Другой, уличив момент, запрыгнул на коня верхом. Оказавшись за спиной у человека, пес вцепился ему клыками в плечо. Мастеровой, задохнувшись от боли, рванул узду на себя; конь захрипел,  встал на дыбы и под весом наездника и пса повалился назад, налетев могучей спиной на каменную глыбу.
Затем, как в горячке, вскочил и несколько раз взбрыкнул, порываясь скинуть лохматое чудовище с дрожащей спины. От сильного удара всадник какое-то время находился в беспамятстве, но, уцепившись мертвой хваткой за конскую гриву, все же смог удержаться в седле. Зверю, только что победно восседавшему на спине у коня, повезло меньше: раздавленный лежал он на измятой траве. Из надвигавшейся темноты донеслись свист и крики людей. Это была долгожданная помощь.
 Злобные твари, все это время неотступно преследовавшие человека и терзавшие уставшего коня, в мгновение ока исчезли, не оставив никаких следов своего существования. Куда-то подевались и тела поверженных псов. Все те, что лежали, скорчившись, около одинокого камня, словно растаяли в надвигающейся ночи.
Товарищи не сразу признали Мастерового. Вид у него был как у того, кто только что разминулся с собственной смертью. Левая рука, обмотанная до окровавленного плеча изорванным в лохмотья войлоком, висела плетью вдоль туловища. Другая рука, с широко расставленными пальцами, запуталась в смоляной гриве коня. Ноги и спина были покрыты ссадинами. Голова склонилась, а помутневший взгляд направлен в сторону одиноко стоящего камня. Конь под седоком, выпучив глаза, тяжело хрипел, втягивая горячие струи воздуха. Нервно переступая то вперед, то назад, он время от времени вздрагивал и тряс косматой головой.
Мужчины попрыгали с коней и поспешили к своему раненому товарищу, чтобы помочь, но всадник выпрямился и сделал знак рукой, запретив им приближаться к себе. Погладив коня, он слез с седла и, сорвав с руки остатки войлока, подошел к расщелине.
Щель в камнях была очень узкой, такой, что взрослый человек мог просунуть в нее руку, а уж протиснуться целиком не представлялось возможным. Мастеровой понял, что внутри имеется полость, достаточная для того, чтобы в ней мог укрыться маленький ребенок, но все попытки дотянуться до дитя были безуспешны. Расщелина оказалась не только узкой, но и достаточно глубокой. И все уловки выманить ребенка наружу также не возымели действия.
Внутри стояла абсолютная тишина, казалось, что там и нет никого. Мастеровой  время от времени подходил к камню и прислушивался, но из расщелины по-прежнему не доносилось ни звука. Оставалось одно — ждать.
Так прошла ночь. Друзья рассказали Мастеровому, как помчались за ним следом, но заплутали. Ведомые темными силами, они, как слепые, разбрелись по разным сторонам, а затем с большим трудом нашли дорогу к заветному камню. Все это время Мастеровой не сомкнул глаз, а к утру задремал. Его товарищи расположились поудобнее возле своих коней и скоро уже спали сладким сном.
Открыв глаза, Мастеровой увидел рядом с собой маленького мальчика, примерно  года от роду, кудрявого и светловолосого. Солнце ласково пригревало, в чистом небе щебетали птицы. Ребенок сидел в траве и беззаботно играл, перебирая руками разноцветные камешки. Иногда он вытягивал губы трубочкой и начинал лепетать что-то непонятное, но очень забавное. Один за другим проснулись спутники Мастерового. В изумлении от происходящего и не произнеся ни слова, чтобы не напугать дитя, они потихоньку стали усаживаться поближе.
Мастеровой подошел к ребенку и, наклонившись, бережно взял мальчика на руки. Малыш как ни в чем не бывало продолжал играть. Затем внимательно посмотрел круглыми глазенками на своего спасителя, заулыбался и вложил камешки в его большую, грубую ладонь. Мужчина убрал подаренные игрушки себе в пояс, а затем бережно усадил дитя на мягкий кусок овчины, служивший походным лежаком. Кто-то из товарищей Мастерового нашел среди припасов хлебную лепешку, и малыш с большим удовольствием занялся новым делом — едой.
Плечо сильно болело от собачьих укусов, но Мастеровой не подавал виду. Он подошел к валуну. Оставалось непонятным, как маленький ребенок мог оказаться здесь совсем один. Куда подевались его родители?
Вдруг Мастерового окликнул один из друзей. Мужчина стоял, склонив голову, шагах в пятидесяти. Подойдя ближе, Мастеровой увидел странную картину: на небольшом пяточке трава по краям была примята, ближе к середине вырвана наполовину, а в центре и вовсе перемешана с землей. Здесь нашел он обрывки ткани. Похоже, то были остатки одежды. А еще собравшиеся заметили пучок светлых волос и поясной ремешок. Стало очевидно, что это место недавней трагедии. Вероятно, именно здесь смерть настигла одного из родителей ребенка или того, кто был с ним.
Мастеровой вспомнил про камешки, которыми играл мальчик. Он вынул содержимое из поясного мешочка и наконец рассмотрел детский подарок.
Холодная дрожь пробежала по телу, нахлынула горечь, и внутри словно вымерло все. Дело в том, что эти яркие овалы из окаменевшей смолы когда-то были  ожерельем. Мастеровой сделал его собственными руками для своей невесты по имени Илея, и было это три зимы назад.
Вот и все… То, для чего ходил он в дальние края, та, которую любил и так долго искал, надежда, что жила в его душе, — все умерло около проклятого камня.


Илея
Илея была из знатной семьи. Единственная и всеми любимая дочь у своих родителей, она не знала забот. Ее отец, богатый торговец по имени Каула, вел дела далеко от родных земель. Мастерового он знал, было такое, что обращался к нему как к известному умельцу, но отдавать дочь замуж за ремесленника в планы Каулы не входило. У купцов считалось правильным заключать браки в своей среде. В торговле главное, чтобы дела процветали, а капитал приумножался. Поэтому по любви семьи складывались очень редко. Исключением были родители Илеи, они любили друг друга с юности и до зрелых лет сохранили тепло в своих сердцах. Может быть, поэтому отец не стал противиться выбору дочери, а может, потому, что души в ней не чаял и старался во всем угодить. Так все и шло своим чередом к богатой свадьбе.
Но не случилось. Незадолго до этого купил Каула кораблик. Поставил его на Большом озере для торговли. Взял он жену и дочь — показать тот парусник, покатать их при хорошем ветре да по большой воде. В Иле так было заведено, перед свадьбой молодых разлучали. Чтобы проверить их чувства, шесть полных лун не давали видеться влюбленным. Это было серьезным испытанием, но разлука шла на пользу любящим сердцам, так считали в Иле.
Надо заметить, что человек здесь за период своего земного существования должен был пройти три рождения. Первое — когда появлялся на белый свет и обретал жизнь земную. Второе — когда повязывали ему колокольчик и получал он тонкую связь с землей Иля. И, наконец, третье — когда находил свою половину и скреплял себя с ней навек.
Прошли шесть лун, потом еще шесть, но ни Илея, ни ее родители не возвратились в Иль. Не вернулись назад и те из помощников Каулы, что отправились с ними в дальнюю дорогу. Не было никаких вестей, одни лишь слухи. Некоторые утверждали, что потонул тот кораблик вместе с хозяевами и их людьми. Другие поговаривали, что где-то у большой воды есть бездна, вот в нее-то и провалились путешественники. Кое-кто судачил, что старый отец изменил своему слову, нарушив тем самым закон, и выдал дочь за богатого чужеземца. И наконец, были и такие, которые уверяли, что напали на знатного купца и его семью лихие люди и погубили всех.
Прошло еще время, прежде чем Мастеровой отправился вслед за возлюбленной своей — на ее поиски.
И вот он оказался здесь. И долго стоял в печали и раздумьях…
Мастеровой взглянул на ребенка. И тут ему открылось то, чего он раньше не замечал, теперь же это стало для него очевидным. Этот малыш удивительно похож на Илею.
Мастеровой перевел дух. Безмятежно хлопая глазенками, перед ним сидел ребенок Илеи.
Мужчина присел на колени. Этот мальчик мог быть его сыном... Судьба же злодейка распорядилась по-своему.
Вероятно, отца у мальчонки тоже не было, иначе бы Илея не оказалась здесь одна, наедине с опасностью.
Подошли остальные. Делиться страшной догадкой с товарищами Мастеровой не стал. Вырыв в тени у камня ямку, они аккуратно сложили в нее то, что осталось от Илеи. Так этот огромный камень стал ее надгробием.
Умелец подошел к ребенку, взял его на руки и поднял его над собой, лицом к своим спутникам.
— Отныне его имя — Роха! (Что означало на языке Иля «спасенный»). Он поедет с нами.
Всю дорогу до дома Мастеровой размышлял о случившимся. Кудрявый Роха сидел смирно, не плакал и, казалось, по-взрослому переносил все тяготы долгой дороги. Для удобства малышу сладили просторный короб, который заменил ему колыбель. Так и прибыл спасенный малыш с новым именем Роха в Иль — в плетеном коробе и крепко спящим.
По многим причинам умелец утаил от людей все то, о чем догадывался. Вернувшись в родные земли, поведал лишь о том, как нашел Роху и спас его от собак. Судьба найденыша обсуждалась теперь на совете Иля. Без споров и раздумий на нем решили так: пусть мальчик живет и воспитывается в Иле, в доме у нашедшего его, но так как ребенок чужеземец, то колокольчик носить не должен. Таков был закон.


Роха
В седле Роха сидел прямо, как и научил его наставник. Он уже взрослый и находился на царевой службе. От роду ему девятнадцать зим. Впервые его ждало по настоящему большое дело, ведь он посланник Иля.
Обоз огибал реку и поэтому сильно растянулся. По уложенной ковром осенней листве скрипели колеса. Оставив позади родные деревеньки, обозчики держали направление на северо-восток к землям Закрая. На девяти повозках — по случаю праздника Благодара — везли царевы подарки для правителя Закрая Ямыха. Ко всему прочему вели и породистую лошадь, из царских конюшен как главный подарок.
Довольный Роха раз за разом гордо выделывал круг за кругом на своем красавце жеребце по кличке Гор. Обгоняя обоз с конной охраной и седых конюхов, деловито восседавших на двух меринах, он по-мальчишески радовался. И правда, его Гор в табуне был лучшим.
Прекрасный конь!
На шестой день пути показались болота Закрая. Огромными плешами покрыли они все окрестные земли. Промеж мари извилистой змейкой уползала за горизонт одинокая дорога. Она была такая узкая, что повозки то и дело задевали кочки. Торчащие по обеим сторонам, они набивались в колеса и цеплялись за ноги лошадей своими длинными высохшими стеблями.
Время от времени из глубины болот доносились странные звуки. Как будто кто-то тяжко вздыхал от непосильной ноши. Все это вместе с унылой местностью, расстилавшейся вокруг, нагнало дремоту, и люди смолкли.
Но вот где-то совсем рядом раздались хлопки. Обозчики  встрепенулись и закрутили головами. Над марью появились большие черные птицы. Задрав белые клювы, они поднимались все выше, пока не сбились в одну черную тучу. Снизу этот хаос напоминал разоренный муравейник, птицы явно затеяли какой-то спор. Все закончилось так же внезапно, как и началось. Очевидно, договорившись меж собой, птицы разлетелись в разные стороны и лениво поодиночке опустились на болото. Наступила тишина.

Еще через какое-то время на горизонте показался всадник. Заметив обоз, он остановился, немного выждал, а затем стегнул веткой своего лохматого коника и направился навстречу обозу.
Роха выехал вперед.
Надо сказать, что закрайники были потомками тех, кто вынужден был поселиться когда-то в этих местах. Только на гиблых болотах и нашлось им место. В основном это были изгнанники из тех племен, что населяли берега Большого озера, Каргуна и Нииреи. А также люди, некогда жившие в Иле, те, кто переступил закон или утерял заветный колокольчик и изгнан был за это на вечные времена. Среди закрайников находились и те, чьи племена вымерли под корень. Так и жили эти разноликие, но в чем-то очень похожие друг на друга люди на самом краю земли, в Закрае.

У всадника был весьма странный вид. Прежде всего, он восседал на неказистой лошадке, тело которой было густо покрыто шерстью. Её маленькие глазки-бусины, были полностью скрыты под смоляной гривой. Короткие ножки до земли были покрыты шерстью. На хозяине лошадки были овечья шкура и шитые-перешитые штаны. На ногах нелепая обувь, она совершенно не парная: на одной ноге — из рыбьей кожи, на другой — плетенная из коры какого-то дерева.
И наконец, лицо всадника скрывала половинка позолоченного диска. Два отверстия в форме глаз косились пустыми глазницами на чужаков. И хотя это была всего лишь половинка, а не круг, как до;лжно, посланники Иля поняли, что перед ними человек, наделенный в этих болотах немалой властью. Всадник в маске снял с ноги плетеный башмак, приложил обе руки к своему животу и наклонил голову, поприветствовав гостей так, как это было принято у закрайников. В ответ Роха положил правую руку на грудь — такое приветствие было принято в Иле. Формальности завершены, и теперь можно показать лицо. Под маской оказался юнец. Золоченая половинка маски повисла у него на груди.
— Я Ив, — сообщил юный всадник, — послан правителем Закрая Ямыхом, чтобы сопровождать вас до Гнезда.
«Откуда ему знать о нашем прибытии?» — подумал Роха, но вслух произнес:
— Я Роха, сын Мастерового, послан царем Иля Миролеем к правителю Закрая Ямыху. Мы везем подарки.

Посланец правителя Закрая формально объехал обоз, лишь вскользь бросив взгляд на охрану. Затем вернулся к Рохе и сказал:
— Надо поторопиться!
— Откуда вам стало известно о нашем прибытии в земли Закрая? — спросил Роха. — На этой дороге мы не встретили ни одной живой души.
Ив улыбнулся детской улыбкой и громко заявил:
— Здесь у всего есть глаза, чтобы видеть, и голос, чтобы, когда надо, говорить. — И, выдержав паузу, добавил: — Все очень просто, у вас праздник… этот… как его? — Юноша на мгновение задумался. — Благодар, — наконец вспомнил он. — Вы везете дары через каждые четыре зимы... — Ив загнул пальцы — Ну вот... С прошлого раза прошли четыре.
Болота как будто отступили, впереди показались лысые вершины холмов. Ив стегнул веткой своего коника и очень шустро рванул вперед, туда, где дорога взбиралась на пригорок.
Закрайник буквально влетел на холм и, постояв немного на его вершине, снова вернулся к обозу.
— Сколько же ехать-то до Гнезда? — обратился к нему Роха.
(Дело все в том, что главным местом Закрая считалось Гнездо. Где оно находилось и что из себя представляло, для посланника Иля оставалось загадкой. Ибо никто прежде из его соплеменников не был там. Все предыдущие разы обозы доезжали до разных предместий Гнезда и останавливались там в гостевых домах, а потом возвращались назад в Иль. В этот же раз все должно быть по-другому. Впервые посланники Иля должны были прибыть именно в Гнездо. Об этом был его разговор с царем, перед тем как Роха отправился в дорогу.)
— Две ночи — и будем на месте, — сообщил Ив. — А сегодня заночуем в гостевом доме.
— И где же он?
— За холмом!
И сразу же Ив легонько стегнул своего коника, и совсем скоро он уже был на указанной возвышенности. Роха последовал за ними. Когда же посланник Иля оказался на лысой вершине, то застыл на месте.
— Это и есть дом? — спросил он с нескрываемой иронией.
— Да, — с гордостью ответил Ив. — Он самый.
То, что выдавалось юношей за гостевой дом, с высоты холма выглядело как  шалаш.
Составленный из стволов черного дерева, он был самой нелепой формы. При всем, даже очень большом желании это нагромождение бревен вряд ли могло бы укрыть кого бы то ни было от дождя, не говоря уже о том, чтобы. быть гостевым домом.
Так и стояли эти двое, молча дожидаясь, пока обоз взберется на пригорок.
— Не стоит доверять глазам, — прервал молчание Ив и кивнул, как бы приглашая Роху убедиться в обратном.
Тот принял вызов и рванул вперед, закрайник теперь последовал за ним.
Вблизи выяснилось, что строение не имеет дверей, окон, да и вообще каких-либо отверстий, подходящих для того, чтобы в него проникнуть. Снизу, местами на высоту человеческого роста, оно было тщательно заложено дерном, а дальше вверх уходили кривые бревна. Они стояли неровной стеной и под небольшим углом были сведены к центру.
Ив спрыгнул со своей лошадки и, подняв с земли палку, стукнул ею по одному из бревен. Раздался оглушающий, словно ударили в большой медный колокол, протяжный гул:
— Бу-у-у-ум!
Не выпуская палку из рук, он прошел немного вдоль стены и вдруг исчез в ней. Отсутствие его было недолгим, скоро Ив объявился вновь:
— Ступай за мной, я распорядился!
— Надо подождать обоз, — возразил Роха.
— Его встретят. И коня оставь. О нем позаботятся.
Когда Роха подошел к гостевому дому, его одолели противоречивые чувства. С одной стороны, им овладело предчувствие опасности, с которой он готов был встретиться лицом к лицу, с другой же — изумление.
Сразу вспомнились слова Ива о том, что не следует очень уж доверять глазам. И правда, вблизи казавшаяся цельной стена преломлялась так, что образовывался незаметный проем, достаточный для того, чтобы в него войти.
«Хитро устроено», — подумал Роха и на всякий случай крепко сжал рукоять меча.
Как только посланник Иля переступил черту, отделяющую дневной свет от полумрака, царившего под странными сводами, то сразу понял, что попал в лабиринт.
— Как же такое возможно? — недоумевал Роха, блуждая в полной темноте.
Узкий ход вел его то в одну, то в другую сторону, и казалось, что всему этому нет конца.
Не мог понять Роха, каким образом в этом «шалаше» столько всего вмещалось. Все эти углы, стены, повороты, опять углы и снова повороты, которым не было числа. Но вот все кончилось, показался слабый свет, и Роха вышел в центр какого-то зала.
Пол был обтянут кусками чешуйчатой кожи. Желто-серые стены образовывали сферу, так что было полное ощущение простора. Где-то довольно высоко над ним ровным кругом зияло белое небо. В помещении было довольно тепло.
«Может быть, лабиринт увел меня вниз, под землю?» — подумал Роха.
Его кисть все это время так крепко сжимала меч, что пальцы занемели. И теперь Рохе пришлось другой рукой разжимать их. Привыкшие к полумраку глаза постепенно выхватывали все новые и новые детали, складывалась общая картина. Прищурившись, Роха увидел своего проводника, тот сидел на широкой скамье прямо напротив него.
— Присядь, — обратился Ив к гостю и указал рукой на еще одну скамью, что оказалась за спиной у посланника Иля.
— Не скрою, ты меня немало удивил, — признался Роха.
— Это не я — это все дом... — улыбнулся Ив. — Расслабься, здесь мы проведем одну ночь, а завтра отправимся дальше. Тебя ждут в Гнезде.
В руках у юноши оказалась знакомая палка, и он снова ударил ею, но уже по скамье, раздался все тот же металлический гул, правда, не такой сильный, как в первый раз. Две женские фигуры появились тут же. Одна из женщин несла на голове глиняный кувшин, с ее плеча аккуратными складками свисала белоснежная ткань. В руках другой была громоздкая деревянная кадушка, но, несмотря на это, женщина бесшумно скользила по чешуйчатому полу. Так они оказались рядом с посланником. Теперь он смог их немного рассмотреть.
У той, что несла кувшин, оказалось молодое и приветливое лицо. Ее возраст был под стать весеннему цветку, а стройную фигуру не прятала даже длинная, до пят, рубаха из болотных трав. Другая же была постарше и, напротив, скрывала свое лицо под грубой тканью. Та плотно облегала ее голову и спадала складками на плечи.
Ив указал рукой в сторону Спасенного. Женщина, сделав еще несколько плавных движений, наконец поставила свою ношу у ног посланника. Затем приняла кувшин из рук молодой и что-то налила из него в кадушку, потом нежно взяла Роху за ту ладонь, которая только что сжимала меч. На мужские руки теплой струйкой полилась вода. Даже теперь, вблизи, Спасенный никак не мог разглядеть лица женщины.
Когда Роха умылся, то к нему приблизилась молодая женщина и, сняв с плеча белую ткань, вытерла остатки влаги.
Потом церемония повторилась, теперь уже умылся Ив. Затем женщины удалились, но уже скоро показались вновь. Та, что помоложе, принесла изумительную по красоте серебряную чашу. Ну, а та, что постарше, явилась с большим деревянным подносом и разными яствами на нем. Среди них были куски отварного белого мяса, отдающие мягким, едва ощутимым ароматом каких-то пряностей, а также лепешки, только что вынутые из печи.
 Молодая женщина, отставив серебряную чашу, постелила прямо на пол, в форме неровного круга, кусок травяной ткани. Следом на пол легли две небольшие шкуры, и женщина старательно расправила их. Так получился стол. Затем она отошла, уступив место старшей. Последним на травяной скатерти появился глиняный сосуд с каким-то мутноватым напитком.
Роха не был голоден, но призывно влекущие, душистые запахи пищи разбудили в нем… нет, не аппетит, а больше — интерес. Ему очень хотелось отведать те яства, что подают в этом странном доме.
Под конец трапезы раскрылось назначение серебряной чаши — той, что была отставлена в сторону. Ив, не целясь, но при этом очень метко, стал бросать в нее остатки пищи. Все, что осталось недоеденным на столе, отправилось руками служанок туда же. Эта искусно выполненная вещь оказалась всего лишь емкостью для объедков.
Ив взял в руки сосуд с густым, вязким напитком и, отпив из него немного, предложил посланнику:
— Выпей, это взбодрит.
Роха отпил немного. Легонько пощипав кончик языка, горьковато-сладкая жидкость приятным теплом растеклась внутри него. Роха ощутил слабую жажду, глотнул еще, затем еще и еще…

Роха открыл глаза. Там, где он сейчас находился, было очень тихо. Где-то догорала свеча. Приглушенный свет всполохами пробирался по бревенчатому потолку.
Вероятно, после того как он выпил предложенный закрайником напиток, его свалил крепкий сон.
«Вот и взбодрился…» — подумал Роха.
Он лежал на довольно-таки мягкой и просторной постели из душистых трав. Его тело укрывала волосатая шкура. В маленькой комнатке было прохладно. Взгляд Рохи опустился с играющего огоньками потолка на сидящую у изголовья женщину. Нежные пальцы коснулись его лица. Тут Роха вспомнил про обоз и своих товарищей, что пришли с ним в Закрай.
Посланник попробовал встать, но тело предательски не слушалось, какая-то могучая сила тянула и тянула его назад в травяную постель. И как только Роха оказывался в ней, им овладевали приятная легкость и покой. Так повторялось из раза в раз, стоило лишь оторвать кудрявую голову от дурманящего ложа.
— Помоги мне, — обратился он к женщине, сидевшей рядом.
Но та же лишь продолжала нежно поглаживать Роху, едва касаясь мягкими пальцами его напряженного лица. Роха снова хотел было что-то сказать, но из этого ничего не вышло. Женщина поднесла к его губам чашу и ловким движением влила ему в рот, разжав крепко стиснутые зубы, содержимое. То, что в этом странном месте вызвало у Рохи недоверие даже большее, чем вчерашнее зелье, оказалось обыкновенной водой. Приподняв его голову, незнакомка зачерпнула ладонью жидкость из той же чаши и плеснула Рохе на лицо. Могучая сила, неумолимо тянувшая его вниз, отступила перед пригоршней чистой воды. Роха поднялся.
Он накинул на себя одежды и проверил, в ножнах ли меч. Все, за исключением сапог, оказалось на месте. Спасенный взглянул на незнакомку, стараясь рассмотреть ее, но в этот момент свеча, видимо окончательно догорев, потухла, стало темно. Женщина была рядом, Роха слышал ее дыхание.
— Где мои товарищи? — спросил он темноту.
— А где ты? — ответила ему темнота.
Еще через мгновение Роха почувствовал, как незнакомка взяла его за руку и потянула за собой. Как слепой брел он, аккуратно переставляя босые ноги. Боясь потеряться в этой темноте, теперь посланник Иля сжимал не рукоять меча, а теплую женскую ладонь. Так подошли они к окну, от которого веяло ночным холодом. Роха увидел огни костров. Он с удивлением обнаружил, что место, с которого сейчас наблюдал за всем, находилось довольно-таки высоко над землей. Царский обоз прекрасно виден ему. Повозки поставлены в большой круг, центре которого горели костры.
Там, внизу, около огня, негромко беседуя, расположилась ночная охрана. Вот и «подарочная» лошадь из царских конюшен, рядом с ней на охапке сена похрапывали бывалые конюхи. Они озябли и поэтому с головами зарылись в старые овчины. Его красавец жеребец Гор стоял отдельно от других лошадей, он был привязан к одной из повозок, рядом с ним — душистое сено и корыто с водой.
— Позаботились… — с облегчением выдохнул Роха.
Гор, как будто услышав хозяина, повернул умную морду в сторону распахнутого окна, зафыркал и затряс гривой.
Роха собирался было кого-то кликнуть, но женская рука, вновь мягко приблизившись к мужским устам, опередила его, оставив ненарушенной тишину ночи. А потом та же рука, легонько потянув за рукав, поманила его назад. Роха подчинился.
Так он вновь оказался в той же комнатке, холодной и маленькой, где даже самый темный и потаенный уголок был пропитан запахом душистых трав. Тусклым светом дрожала свеча.
«Как странно, — подумал Роха, — в наше недолгое отсутствие кто-то позаботился о новой свече». Еще мгновение назад он был уверен, что, кроме него и этой женщины, в лабиринтах странного дома нет ни одной живой души. В какой-то момент Роха ощутил, что находится в комнате совершенно один. Обернувшись, посланник убедился, что спутницы рядом нет. Еще немного постояв, он рухнул на травяную постель…
— Пора подниматься, нас ждет дорога! — раздалось в ушах.
Роха открыл глаза. Приподняв голову, он увидел перед собой Ива, который показался ему каким-то возмужавшим. В комнате теперь было достаточно света. Сапоги Рохи вернулись к своему хозяину и теперь лежали рядом с постелью.
Роха встал, он чувствовал себя бодрым и хорошо выспавшимся.
— Как спалось тебе, посланник Иля? — улыбался Ив.
— Мертвецки, — с иронией заметил Роха.
— Ты выглядишь бодро для мертвеца!
— Бодро… — пробормотал Роха и вспомнил вчерашнюю фразу Ива: «Взбодрит!» — Чем ты меня опоил?
— Это был настой из сока седого дерева, — ответил закрайник. — Никто тебя не опаивал, мы лишь дали тебе хорошо отдохнуть, чтобы ты мог продолжить путь с новыми силами. Извини, посланник, что не предупредил тебя о том, что напиток следовало пить с осторожностью. Не больше двух маленьких глотков.
В этот раз обратный путь до выхода из странного дома оказался коротким. У входа стоял обоз. Спутники Рохи находились здесь же, рядом, каждый из них был чем-то занят. Так что на посланника никто не обращал внимания. Казалось, что Роха все время находился рядом с ними. И только его конь, учуяв хозяина, стал приветливо фыркать. Он переминался с ноги на ногу, пытаясь всячески обратить на себя внимание, и даже будто бы желал заговорить с Рохой: «Я все знаю! Я не забыл о тебе, не забыл!» Спасенный приложил ладонь к теплой лошадиной морде. Погладив ее, он достал из-за пазухи оставшуюся от вчерашнего пиршества лепешку и разломил на равные части. Затем одну из них поднес к мягким конским губам, другую убрал назад себе за пазуху. Гор с удовольствием съел предложенный кусок, а затем несколько раз боднул хозяина в плечо, таким способом он выклянчивал оставшуюся часть. Роха угостил его и другим кусочком лепешки.
Все это время Ив стоял чуть в стороне, скрестив на груди руки, — происходящее его как будто не интересовало. Взор молодого закрайника был устремлен за горизонт, туда, где исчезала узкая дорога.
Оставив коня, Роха подошел к одному из своих спутников. Стоявший у повозки рыжебородый мужик по имени Туро как раз проверял на исправность колесную ось.
— А… это ты, Роха, — обернулся к нему Туро. — Ты видел такое?— продолжил бородач.
Роха присел на корточки рядом с ним и, деловито заглянув под повозку, переспросил:
— Какое?
— Я не об этом, — кивнул тот на колесо. — Гляди. — И, выставив искалеченный палец, указал на то странное сооружение, в котором посланник провел эту ночь.
Роха смотрел на крепкий, хорошо осевший в землю дом сорока локтей в высоту, с ровными серыми стенами, с окнами, похожими на бойницы, и тесным входом без дверей. Он долго молчал, будто бы не понимая, чем именно так удивлен этот бородач.
Туро посмотрел на Роху, надеясь прочитать на его лице потрясение. В ответ Спасенный лишь уставился на него взглядом, полным спокойствия и даже равнодушия.
— Ну ладно, — пробормотал бородач и, поднявшись с земли, направился в ту сторону, где солнце, описав небесный круг, поднималось из-за края. — Пойдем, царев посланник, я кое-что покажу!
Роха последовал за ним. Сделав около ста шагов, они остановились.
— А теперь смотри! — выдохнул Туро, вновь выставив искалеченный палец в сторону странного дома.
Роха застыл, пораженный: дом, тот, что сорока локтей в высоту, с этого места представлялся иначе, а именно тем, чем показался вчера. Одним словом, их взору предстал большой, несуразной формы, обставленный ровным строем черных стволов шалаш.
— Ты видишь то же, что и я?— спросил Роха бородача.
— Я, посланник, здесь вообще ни в чем не уверен, — вполголоса ответил Туро.
— И давно ты все это приметил?— продолжил Роха, не отрывая взгляда от «гостевого дома».
— Да еще с вечера, и не я один, некоторые из наших тоже заметили, только молчат. Мы вот с конюхами тебя ночью увидели, окликнули, подошли ближе, а это тетка какая-то, из этих... — и Туро снова указал пальцем на дом, — улыбается и не смотрит в глаза, все куда-то в сторону норовит, взгляд прячет. С чего решили, что это ты? Не знаю, почудилось, и все тут…Да и одета она не по-нашему, только вот сапоги на ней, точно как твои. Мы хотели с ней заговорить, спросить, что она ходит здесь и что ей надо. Да не смогли и рта раскрыть, все слова забыли. А она словно растворилась в ночи, и все. Нас сон обуял, я еле дошел до своих костров и свалился, не помню как.
— Пойдем к обозу, — не поворачиваясь к бородачу, предложил Роха.
Там все было готово, и можно было двигаться дальше. Спасенный сел на коня и привычно объехал по кругу. Затем, как бы напоследок, окинул взором гостевой дом.
— Вижу, наконец все готово. Теперь в путь! — послышался за спиной знакомый голос Ива.
— Да, мы готовы.
И почти сразу, пришпорив коня, Роха рванул с места. За одну ночь и одно утро в его голове накопилось столько вопросов, а единственный ответ, приходящий ему на ум, был таким: «Ни о мире, окружающем его, ни о жизни в целом он, Роха, ничего не знал». У посланника появилось гнетущее чувство, как будто он что-то оставил, забыл в этом доме. Не давая себе отчета, он вдруг развернул Гора и помчался назад. Еще через мгновение Спасенный увидел женщину, которая направилась ему наперерез. Да так быстро, что чуть не угодила под копыта коня. Роха успел остановить Гора буквально в шаге от хрупкой женской фигурки. Конь, разгорячившись, все мотал и мотал головой, он то как будто пританцовывал, то бил копытом землю. Рассерженный такой беспечностью, Роха хотел прикрикнуть на женщину, но, приглядевшись к ней повнимательнее, узнал свою спасительницу от чар мутного зелья минувшей ночью. Это была та женщина, что нежно гладила его по волосам, а потом, взяв его за руку, как дитя водила по лабиринтам странного дома.
Сзади послышался частый стук копыт. Это был Ив на своем шустром недоростке.
— Не стоит этого делать, посланник Иля! — возбужденным голосом предупредил он Роху.
— Чего не стоит делать?! — переспросил Роха.
— Не стоит возвращаться, — раздался тихий женский голос.
И сразу после этого таинственная женщина удалилась к дому и словно растворилась в нем. Роха не стал испытывать судьбу.
— Кто она? — спросил он Ива позже, как только оба вернулись к обозу.
— Афирь, — ответил ему закрайник.
Роха сделал знак рукой, и обоз тронулся вперед по дороге.
— Только она не женщина, и сомневаюсь, человек ли она — Афирь, — добавил к сказанному Ив, но, заметив вопрос на лице посланника Иля, решил продолжить: — Хотя Афирь и смертна и выступает в человеческом обличье, но с людьми общего ничего не имеет, ей ближе камни, болота, а мы для нее, конечно, дети матери-природы, но дети коварные, ненасытные. Эти вот среди людей жить не могут, быстро сгорают, вот и появляются где-нибудь в удаленных уголках вроде этого.
— А как же тебя терпят? — усмехнулся Роха.
— А ко мне они привыкли, — улыбнулся Ив. — Они приходят откуда-то и уходят, а почему приходят и куда уходят, никто не знает. Были такие, кто за ними наблюдал, так сгинули без следа.
— Ты сказал: «Эти вот…» А есть и другие?
— Есть еще... Ага. Другие... — потупившись, пробормотал Ив. — Бррр... — Он вздрогнул, словно вспомнив, что-то очень неприятное. А затем встрепенулся: — Афирь всегда появляется в облике молодых женщин. Да, и вот еще, у нас в Закрае о подобных ей говорить ни с кем не стоит. — И, заметив снова вопрос на лице Рохи, вздохнул, но добавил: — Видят все насквозь.
— А их много? — Роха огляделся.
— Кто теперь знает? Дыры здесь... — Ив покрутил пальцем, показывая на землю. — Вот они и появляются.

Какое-то время молодые люди ехали рядом молча, и каждый думал о своем. Но в голове у Рохи накопилось столько вопросов к юному закрайнику, что он снова не удержался:
— А те женщины, что были в доме, те, что приносили еду и принимали нас, они настоящие или привиделись мне?
— Все настоящее, но те две — это служанки, женщины.
Ив изменился в лице, и стало понятно, что ответов посланнику Иля от него больше ждать не стоило.
Выпрямившись в седле, закрайник вытянул шею так, как это делают обычно, когда пытаются заглянуть за высокое препятствие. Взгляд юноши был устремлен вперед, куда-то за те далекие холмы, что формировали неровный горизонт.
— Я поеду вперед, надо посмотреть, как там! — на ходу выкрикнул закрайник.
И шустрый коник понес его навстречу неизвестности, а еще через короткое время он и вовсе пропал из виду.
Все вокруг стало серым, веяло холодом. Окружавшие со всех сторон болота снова отступили, и взорам Рохи и его спутников предстала новая картина: на горизонте появились каменные истуканы. Громадные, изъеденные ветрами, они были самых причудливых форм. Некоторые напоминали гигантские грибы и стояли ровно, словно их вбили в почву; другие же походили на загулявших бродяг. Потрепанные временем, они, как бывалые пьяницы, не то от усталости, не то от воздействия внешних сил, клонились в разные стороны, вот-вот готовые упасть и развалиться. По всему видно, так случалось здесь не раз: все вокруг было усыпано здоровенными осколками от этих упавших исполинов.  Каждый из этих камней мог бы похоронить под собой целую повозку со всем ее добром. Эти громадины заставили путников держаться от них подальше.
Вдруг послышался протяжный гул. Похожий на горловое мычание, он вызывал вибрацию во всем, до чего только мог добраться. Виновником сего был ветер — не замечая каменных преград, в беспечности своей, он разгонялся, сталкивался с ними и вихрем закручивался вверх. И хотя каждому было ясно, что это проделки воздушных потоков, но все равно людям становилось жутковато, и они озирались по сторонам.
Некоторым из шедших даже показалось, что в этом гуле скрывается потаенный смысл. Будто камни торопились им поведать что-то, открыть какую-то тайну, но, не имея языков, только громко мычали, как глухонемые.
Не сговариваясь, люди ускорили шаг. Так продолжалось еще какое-то время, пока великаны не остались позади. Ветер успокоился, сменила вид и местность.
Слева от дороги показалось озерцо. Его ровная водная гладь казалась удивительной, ведь местность в Закрае постоянно менялась. Невысокий покатый берег, покрытый густым рыжим мхом и мелкими, величиной с бусину, голубыми цветочками, плавной линией окружал темную воду. На берегу стояло одинокое старое дерево. Его корявые ветки раскачивались и скрипели. И причиной тому были не дуновения ветра, ветки качались как будто сами по себе. Они тянулись к воде, а когда достигали ее поверхности, то окунались в нее, бесцеремонно нарушая покой озерца, а потом снова поднимались вверх.
Обоз проехал еще немного.
— Человек, — донесся неуверенный голос одного из царских слуг, что ехал впереди. — Человек! — уже более твердо повторил он.
Роха, до этого будто дремавший, выпрямился в седле и посмотрел вперед.
Он увидел на дороге сгорбившийся силуэт.
Человек сидел вытянув вперед ноги.
Преградившим обозу путь оказался старик, с изнуренным страданиями лицом.
Сквозь редкие грязные волосы, проглядывала немытая плешь.
На испещренном глубокими морщинами лбу заметно выделялась черная, вероятно выжженная, отметина, под ней нависали домиком седые, густые, как у филина, брови. Взгляд   был  уставлен в землю. Да и еще одно — одежда... Можно сказать, что на нем ее не было вовсе. Одна рука старика висела вдоль тела, другой он прикрывал булыжник.
— Старик! Эй, старик! — громко обратился к сидевшему на дороге один из воинов. — Ты, живой?
Плешивый старик продолжал сидеть на земле, в полном безмолвии и не обращая внимание на окруживших его людей. Один из обозчиков хотел уже спрыгнуть с коня, чтобы растолкать старика, но Роха остановил его.
— Уйди с дороги, старик, или наши кони раздавят тебя! — обратился Роха к безмолвному человеку и почти сразу взмахом руки указал путь вперед.
Возничий, молодой парень, управлявший первой повозкой, замешкался. Он нервно поглядывал на Роху, на плешивого, опять на посланника и снова на старика. Вероятно, парню не хватало опытности, чтобы правильно понять, что от него требуется, но так или иначе обоз не двигался с места. Все остальные сопровождавшие обоз также находились в смятении — решимость посланника раздавить беднягу возмутила их, и они роптали, переглядываясь меж собой.
Роха гневно посмотрел на возничего.
— Вперед! — прикрикнул он на паренька.
— Ну-у-у!
— Что с тобой? — с непониманием обратился к посланнику подъехавший ближе Туро.
— Не знаю... — словно очнувшись, ответил Роха под укоризненными взглядами своих товарищей. Он и вправду не понимал, откуда в нем взялась безжалостность по отношению к этому старику, да и с чего вдруг.
И в этот момент все тот же паренек-возничий скорее неосознанно, нежели подчинившись, стегнул лошадей, и те, дернув косматыми гривами, двинулись вперед. Тяжелые конские копыта, выбивая пыль на дороге, быстро приближались к сидящему на земле бедняге. Тот зажмурился и отвернулся. А затем, вероятно подчиняясь инстинкту, выставил иссохший локоть и поджал больные ноги. По всему было видно, что так он собирался встретить смерть.
— Стой! — крикнул Роха и выехал наперерез повозке.
Возничий со всего маху рванул на себя поводья:
— Пр-р-р!
Парня немного трясло.
— Крутилка (так звали возничего), давай за мной! — предельно спокойно обратился к нему Роха, показал направление для движения обоза и сам поехал первым.
Там, где сидел старик, с одной стороны край дороги порос мелким кустарником. Огибая бедолагу и нещадно, с треском давя сухие колючие ветки, повозки одна за другой стали удаляться все дальше и дальше, оставляя позади одинокую фигуру старика.
— Это Закрай выделывает с нами всякие вот такие штуки. Надо быть повнимательнее здесь, — намекая на необъяснимый поступок посланника, сказал бывалый Туро, как только снова поравнялся с Рохой.
Тот согласился.
Когда же последние повозки уже были готовы скрыться за поворотом, старик поднялся на ноги и, собрав, казалось, последние силы, крикнул вслед уходившим:
— Подождите! — И снова, но уже тише: — Подождите меня!
Плешивый уселся на край последней, девятой повозки. С блаженным исступлением в глазах и готовый вот-вот заплакать, он уставился в уходящую даль. В руках его был все тот же пыльный булыжник. Он бережно прижимал его к своему животу.
Никто не спрашивал, куда старик держит путь, его просто взяли с собой.

Вот и еще один день странствий по Закраю подходил к концу. Обоз остановился на пустыре. Редкие камни, торчащие из земли и напоминающие спинные шипы гигантского ящера, теперь служили путникам неплохим укрытием от усилившегося к ночи ветра. Немного в стороне, в низине, бежал ручей. И все пришедшие из Иля принялись наполнять бурдюки свежей водой. Люди разожгли костры. Повозки же, как и положено, поставили по кругу, и конюхи принялись кормить и поить лошадей.
Под одной из повозок лежал старик. Он свернулся клубком вокруг камня и теперь напоминал старого пса, доживавшего свой век. Время от времени до слуха доходил его жалобный бубнеж.
Разыгравшийся ветер гнал рваные серые тучи в сторону заката. Смеркалось. Было видно, как одинокий всадник на маленькой лошаденке, появившийся с той стороны, очень торопился к разгоравшимся кострам. Это был Ив. Роха появлению молодого закрайника не удивился, но был очень рад. Сейчас Ив напоминал ему потерявшегося щенка, что наконец нашелся, учуяв ароматный запах хозяйской стряпни. Тот и впрямь выглядел немного растерянным. Увидев Роху, юноша по-детски заулыбался.
— Ну вот, поспел, — выдохнул он, затем спрыгнул с коника и присоединился к остальным.

Обида
Вот и пришел новый день. Холодными мелкими каплями накрапывал дождик, и дорога, изгибаясь, словно болотный змей, уползала дальше и дальше. Воздух постепенно становился густым и тяжелым, и унылая серость снова опустилась на землю. Капли дождя по некой договоренности с тишиной растворялись где-то у самой земли, превращаясь в желеобразную дымку. И даже оббитые железом большие колеса, эти вечные труженики, теперь убаюкивали своим монотонным скрипом. Казалось, что все здесь вот-вот уснет глубоким сном.
Из тумана вдруг выглянуло высокое древо. Его  ствол казался свинцовым и не излучал жизни. Белое облако, поглотившее его у верхушки, лениво оседало вниз.
Оно скользило по холодному и гладкому панцирю, заменившему кору дерева. Из сгустившейся пелены показалось еще одно, точно такое же, а за ним еще. Деревья окружили всадников, и теперь словно их равнодушные лики  взирали на людей с высоты. В конце концов «свинцовые тела» деревьев заполнили собой все видимое и невидимое пространство по обе стороны дороги. Им не было числа.
Тем немногим, кто пока не поддался сну, оставалось одно — гнать от себя уныние и надеяться, что когда-нибудь да выглянет солнце.
Роха был в числе этих немногих.
— Что это за место? — как можно громче спросил он Ива.
Тот как раз клевал носом и, казалось, готов был вот-вот свалиться со спины своего коника прямо в поросший колючками куст.
Голос посланника нарушил тишину, и в обозе все сразу зашевелились. Люди встрепенулись и закрутили головами.
— Замерший лес, — ответил пробудившийся закрайник.
— Да… лучшего названия и не придумаешь, — оглядываясь кругом, пробубнил ехавший чуть в стороне Туро.
— И давно он замер? — снова спросил Роха.
— Давно... очень и очень давно. Когда он был живым, никто уже не помнит. Хотя и говорят, что все еще есть один свидетель жизни этого леса. Но и в этом тоже люди сомневаются. Вообще, место это вещее... Говорят, с этого леса все началось.
— Это как?
— Здесь было начало. История потекла отсюда во все стороны. — И Ив, помолчав немного, вероятно  что-то вспоминая, начал свой долгий рассказ.

В те времена здесь жили люди в мире с природой. Все были послушными и добрыми детьми своей матери и не выказывали своего превосходства над другими созданиями. И все для человека было равным, а поэтому и понятным.
 Питались же люди  всем тем, что росло в изобилии в этом лесу.
Всего и всем хватало. Как любящая мать для своего дитя, давала природа людям все, в чем была нужда. Так продолжалось веками. Но человек захотел большего и стал брать без меры и про запас, начал бить птицу и зверя, чтобы те не ели плодов, которыми он питался. И вот однажды, вкусив их мясо, человек стал хищником (охотником по нашему). А со временем пропал в нем чудный дар: забыл он язык зверей и птиц. Перестали люди слышать глас леса, язык всего живого умер для них.
Некоторые из них говорили: «Зачем нам это? Под этим небом мы самые сильные и самые умные, мы выше всех тварей, и все нам служит пищей».
И так ушли люди из леса дальше в поисках еще лучшего для себя.

Никто уже не помнил, как, откуда и почему оказались в лесу две сестры. Родителей своих они не знали, с раннего детства оставшись сиротами. И эти девушки были единственными из людей, кто остался верен лесу, и был он им родным и любимым домом.
Вековые дубы укрывали сестер от ненастья, и теплый мох служил им ложем во время сна. Покрывалом для них были собственные волосы: они стекали шелковистыми волнами по девичьим спинам до самой земли. Небесные птицы пели им колыбельную на ночь, а утром будили, едва проглядывали первые ласковые лучи. Умывались сестры чистой росой, и звери лесные не ходили по их следу тропою охоты. И не знали девушки никакой нужды. И все для них было понятным и ясным.
Пока однажды не оказались они на поляне, в центре которой рос одинокий клен. Девушки прежде никогда не видели такого дерева. Красивого, но какого-то несчастного. В отличие от других дерево совсем не шумело и на спутанных корнях приподнималось над травой. А вокруг него все заполонил пустоцвет. Эта блеклая трава взбиралась все выше и опутывала своими усиками его корни. Казалось, клен нарочно вырывал себя из земли, чтобы освободиться от нее и, подобно беглецу, бежать неведомо куда.
Девушки не знали этого места, хотя и жили в этой чаще, сколько себя помнили. И вот, взявшись за руки, пошли сестры по полянке к одинокому дереву. С девичьим любопытством рассматривали они новое место, гладили руками высокую траву, нежно прикасаясь, сбивали пальчиками еще не осевшую росу с ее стебельков. Пока наконец их ладони не легли на кору таинственного дерева.
Одна из сестер, по имени Латель — «Веточка», прислонила свою маленькую головку к стволу и прислушалась к потаенной жизни внутри могучего растения. Имя другой было Аллая и означало «Ручеек». Подняв голову, девушка прикрыла глаза и стала вдыхать воздух, словно выуживая из него запахи листвы. Где-то вверху подул ветерок, дерево качнулось и натужно заскрипело. Сестры переглянулись, им стало совершенно ясно, что клен был болен. Страшный недуг, злой враг, глубоко засевший в дереве, мучил его.
Отпрянув от клена, девушки приподнялись на цыпочках и вытянули тонкие шеи, как будто собираясь взлететь. Затем, раскинув руки, стали взывать куда-то, издавая звуки, похожие на свист. По верхушкам деревьев прокатился ветерок. Латель подняла вверх руку. Наступила тишина. Так сестры  стояли, всматриваясь в небо. Снова подул ветерок, и вдруг на запястье одной из сестер уселась птичка. Длинный крепкий клюв, яркое оперение и вдобавок вздернутый на голове хохолок выдавали в птахе настоящего бойца. В следующий момент птица юркнула к дереву и исчезла в нем. Лишь где-то меж переплетенных корней послышался настойчивый стук ее клюва.
И вот прямо из-под корней показался черный ус. Длинный, загнутый книзу и острый, как шип, он стал ощупывать пространство вокруг себя, да так, что чуть-чуть не задел Латель. Остановившись около ее ноги, ус на мгновение затаился, а затем так же шустро скрылся в своей норе. Через короткое время ус объявился вновь, но уже не один, а в паре с точно таким же черным, острым и длинным, как и он сам. Следом выглянула крепкая мохнатая голова с мощными, похожими на рога челюстями, а за ней показалось и все тело на десяти густо покрытых хитиновыми крючочками лапах. То, что вылезло из под клена, можно было отдаленно назвать жуком. К тому же очень огромным и мерзким. Его зеленая рогатая спина имела несколько глубоких дыр, вероятно только что оставленных ему хохлатым бойцом. Как только «жук» выполз на открытое пространство, из того же укрытия следом за ним метнулась и птичка и стремительно нанесла еще один удар по его хитиновой броне. Только сейчас стала заметна разница в размерах между сражающимися. «Жук» был величиной с хорошую кабанью голову, его соперник же легко умещался в девичьей ладошке. Насекомое, все это время не выдававшее себя, вдруг ловко поднялось на четыре задние лапы и задрало вверх оставшиеся шесть, густо покрытых кривыми шипами. К этому добавились еще и страшные челюсти, работающие как две клешни. Все было готово для решающего броска. Птичка, прошмыгнув в дюйме над выставленными вперед тисками страшного насекомого, скрылась в траве с другой стороны. Жук развернулся. Теперь уже наверняка он не упустит свой шанс. И, снова поднявшись на задних лапах и выставив в стороны шесть других как можно шире, рогач затаился. И вот…
Несколько травинок, сорванных стремительным вихрем, плавно, почти невесомо опустились на землю. Никто и не заметил, как это случилось. Получив удар  клювом, как наконечником стрелы, в набитое брюхо, жук уже лежал в прежней позе ловца, в его спине, зияла сквозная дыра. С ним все было кончено.
Клен постепенно выздоравливал. Жадный пустоцвет оставил его корни в покое и убрался вон с поляны. Сестры же приходили теперь к спасенному дереву каждый день. Они присаживались у его корней и, подражая птицам, запевали для него свои странные песенки. Дерево, вроде как  подпевая им, раскачивалось и шумело листвой. И следом оно игриво пропускало сквозь пышную крону солнечные блики прямо на лица девушек. Это очень веселило сестер, они жмурились и перебегали на новое место, скрываясь в тени, но световые проказники находили их снова, и тогда все повторялось. Иногда клен опускал свои большие ветки низко к земле, чтобы девушки могли легко взобраться на них. Он же раскачивал сестричек на своих могучих качелях. Так проходили дни за днями, и каждый новый день начинался с уже привычного: сестры отправлялись на цветущую поляну в гости к клену. Они знали, что это дерево было особенным. И дело не в том, что оно было единственным из своего рода-племени, и не в том, что стояло обособленно и одиноко, а в том, что с ним была связана тайна. Прислушиваясь к клену, сестры узнали и его историю. Нам она непременно показалась бы странной, невозможной, но для лесных дев в ней все было так, как и должно.
Как после долгой темной ночи ярко-желтое светило по утрам пронизывает все вокруг, вдыхая жизнь, так и клен был преисполнен надежды.
 Однажды дерево отделилось от своих собратьев, потому что в нем зародилось желание двинуться с места. Да, да подобно тем, кто пробегал и проползал там, у земли, и прятался в траве, тем, кто укрывался среди листвы и взбирался по его стволу на крохотных лапках, клен также готов был сдвинуть с места свои корни.
Невозможно описать, насколько сложно было это. Но так случилось что клен оказался в этом лесу. Но, скрываясь под покровом ночи, передвигался он так медленно, что это было не заметно глазу. Прошли века, и вот он здесь. А потом почувствовало вдруг древо, что по его жилам текли теперь не соки, а самая настоящая кровь. Так что теперь этот клен был не деревом в нашем привычном понимании, а чем-то иным.
Сестры бежали, взявшись за руки, по солнечной поляне, ступая босыми ногами по теплой, мягкой и влажной траве. Дерево больше не было одиноким.
Шло время. Из двух сестер именно Латель все больше и больше привязывалась к нему. Однажды она пришла к клену одна совсем еще ранним утром, когда Аллая спала, а первые рыжие стрелочки лишь чуть-чуть коснулись неба. Именно она, Латель, незаметно для себя будто бы приросла к клену и теперь готова была дни и ночи проводить рядом с ним. Она приходила даже тогда, когда звезды только рассыпались по небосводу.

Латель глотала вечерний туман через едва приоткрытые губы, как через соломинку. Ей было немыслимо хорошо. То чудесное, что зародилось в ней, не оставляло ее не на миг. Путь лежал в ту часть леса, где они жили с сестрой, и теперь она готова была поделиться с ней своей радостью.
— Как хорошо, что все это есть!— думала «Веточка». — И этот вечер, и этот туман, и запах трав такой ароматный, и родной лес...
Она легко подняла ладошки вверх, вроде бы ей было по силам достать до неба, закрыла глаза и приподнялась на цыпочках. Мысли растянулись, превратились в волну, унося ее к незримым берегам. Было тихо, и Латель казалось, что весь этот мир сейчас в ней, а она растворяется в нем, как этот туман. Девушка вспомнила о клене, он остался где-то там... у нее за спиной. В мыслях Латель стала качаться на его ветвях, как на качелях, окунаясь в нежную листву. Переливаясь и играя радужками, растеклись по животу ласковые волны.
Увидев сестру, Латель радостно обняла ее, в готовности немедленно и не откладывая поведать ей о своем удивительном чувстве. Но прежде она, широко раскрыв глаза, взяла сестренку за руку. И вот, подобно птице, стала ей что-то щебетать про крылья, что выросли за ее спиной. Про то, что, подобно траве, она хотела бы обвить любимые корни, прижаться к ним и так застыть под шум листвы навеки. Говорила также, что бьется в древе том сердце и дыхание его слышит она. И если не быть ей рядом, то непременно погибнет чудесный клен. И к сказанному еще добавила, что ни за что не расстанется со своей милой сестрой вовек.
Аллая, отвергнув объятия, отошла в сторону. Вынув кленовый листочек из волос Латель, кинула его на землю и несколько раз наступила на него своей маленькой ножкой. Затем закрылась руками и убежала.

«Ручеек» сидела в тени вековых деревьев. Абсолютно одна. Не замечая куст пятилистника, ежом раскинувшего свои шипы-иголки в разные стороны. Кроме этой колючки, рядом не было никого. Здесь совсем тихо и поэтому хорошо. Это место с недавних пор полюбилось девушке, хотя ядовитый пятилистник не самая хорошая компания человеку. Обхватив ноги руками, Аллая пряталась в своем коконе из густых шелковистых прядей. Она не могла найти ответа на один мучивший ее вопрос. Он появился недавно, а потом выполз из таинственной глубины, как червь, и поселился… нет, не в голове, а именно в ее груди. До этого момента все, что Аллае было нужно, находилось на поверхности, и все, что хотела знать, она знала, лишь стоило ей прислушаться или приложить руку к чему-нибудь. Этот лес всегда нашептывал Аллае ответы. Но на этот раз было совсем по-другому. Алая вдруг поняла, что все и навсегда изменилось для нее. Вопрос свой не могла она доверить ни кому.
— Почему не меня?— думала «Ручеек».
И вот уже нечто новое пробивалось из тех же глубин, в которых зародился тот неразрешимый вопрос. Это новое противной горечью обожгло ее душу и застыло... Так появилась обида.

Прошло совсем немного времени, и однажды оттуда, где начинался лес, донеслись голоса. Такие гаркающие и громкие, они принадлежали тем, кого сестры боялись больше всего, — людям.
То были охотники, возвращавшиеся с добычей. Они сделали привал после дальней дороги у опушки леса. Теперь охотники отдыхали и рассматривали свои трофеи. Запах дыма проник во все уголки зеленого мира и встревожил его обитателей. Люди громко разговаривали, жгли костры и спорили. Их голоса бесцеремонно нарушали окружающую благодать. Все вокруг пришло в беспокойное движение, зашумели деревья, и тревога вместе с костровой дымкой медленно прокралась в лес.
И лишь в Аллае эти громкие звуки вызывали необъяснимый интерес. Они манили ее. Девушка, не слушаясь разума и вопреки собственному страху, потянулась на зов. Уже скоро Аллая была у той самой лесной опушки. Латель, испугавшись, попыталась удержать сестру, но та как одержимая вырвалась из ее объятий и попятилась назад в полной решимости совершить задуманное. Латель же, видя, что творится что-то неладное, закрыла лицо руками и заплакала, но и эти слезы не остановили сестру. «Ручеек» утек, а «Веточка» осталась одна, и она стояла, беспомощно опустив руки, и непрестанно всхлипывала, зовя сестру назад.
Она была совершенно растерянна и не знала, как ей теперь поступить. Ведь еще никогда прежде вот так сестра не покидала ее. И вот наконец Латель бросилась следом. Аллая же была быстрее, она шла, не оглядывалась, и словно боялась остановиться. «Ручеек» сжала уши ладонями, чтобы не слышать плача сестры. Ветки цеплялись ей за волосы, хлестали по лицу, плечам и бедрам, трава, как путами, окутывала ей ноги, но она вырывалась и упорно шла дальше. Лес закончился, ничто больше не мешало девушке. Она встала на самом краю опушки, прижав руки к груди и чуть отведя в сторону голову.
Люди еще не увидели Аллаю. Она же с замирением сердца ждала. Охотничий пес, мирно лежавший подле своих хозяев, вдруг навострил уши, затем вскочил и выбежал чуть вперед. Вытянув морду в сторону девушки, он глухо, как будто давясь, зарычал.
Один из охотников сделал своим товарищам знак рукой. Поочередно повернув головы, те замолчали, забыв про яростные споры. И теперь, заметив девичий силуэт, застыли в вопрошающем безмолвии. Все тот же охотник предельно спокойно что-то негромко им сказал. Люди, разделившись на две группы, осторожно пошли в сторону Аллаи. Девушка продолжала стоять на прежнем месте, она и не думала бежать.
 
Уже скоро охотники окружили девушку со всех сторон. Тяжело дыша, они, не отрывали глаз от представшего перед ними чуда. Густые волосы, переплетенные стебельками лесных трав и озерных цветов, закрывали Аллаю почти до пят, скрывая ее от алчущих глаз. Единственное, что было открыто взорам, — это белое, чистое лицо. И вот прямо перед глазами девушки оказалась обветренная, скривившаяся в улыбке физиономия охотника. Было слышно его тяжелое дыхание. Он внимательно оглядел девушку, а затем, быстро открывая рот и оголив желтые зубы, стал повторять громкие отрывистые звуки. Аллая почувствовала специфический запах огня, пищи и страха, исходящий от человека.  Она не понимала произносимых им звуков и лишь, сильнее прижав руки к себе, следила за странными движениями  человека. Сзади кто то взял Аллаю за прядь волос, поднял ее вверх и резко бросил, уколовшись шипом пятилистника, укрывшегося в густых локонах девушки. Аллая вздрогнула, подняла голову и посмотрела на людей, окруживших ее.  Прокаленные всеми ветрами, много раз познавшие вкус добычи, сейчас охотники пребывали в полном смятении. Нет, не девушка стояла перед ними, но та, что растворила их своим чарующим взглядом. Они утонули в ее глазах. И теперь достать этих утопленников из холодного, мерцающего озера ее глаз не было никакой возможности. Все они были во власти Аллаи, кроме одного, того, что стоял за ее спиной. Он скривился от боли и очень старался не показать своей слабости. Теперь же мужчина всецело был поглощен тем, что нянчил свою пораненную руку.
 
Девушка понимала, что люди, вероятно, были очень рады ее появлению, но в то же время чувства подсказывали Аллае, что она окружена хищниками. Наконец лесная дева опустила глаза, а потом, оглянувшись, посмотрела в сторону своего зеленого дома в последний раз. И вот широкая и крепкая, как силки, ткань накрыла ей голову и опустилась на ее тело. Стало темно и душно, и в тот же миг девушка ощутила, что множество рук овладели ей, словно дичью, но она не сопротивлялась и не издала ни звука. Ее уложили на волокушу, запряженную четверкой собак, и, озираясь, подобно воры, охотники быстро повезли свою добычу.

Аллаю разыграли в кости. Когда одному из охотников выпал жребий, между мужчинами возникла ссора, которая быстро переросла в схватку, и в тот вечер некоторые из них лишились не только своих гнилых зубов. Итак, Аллая досталась старому вдовцу по прозвищу Зябл. Счастливчику предлагали богатый выкуп за девушку, но он, несмотря на насмешки своих компаньонов, от выгодного обмена отказался. У Аллаи выстригли часть волос. Зябл связал в пучок остриженные локоны и разыграл их меж своих приятелей.
Держал он Аллаю взаперти, боясь, что ее украдут или она сама убежит от него. Днем, спасаясь от ее зачаровывающего взгляда, он заставлял девушку носить повязку. Та почти закрывала ей лицо, и лишь две узкие прорези служили для Аллаи окном во внешний мир. Ко всему прочему вдовец изгнал из дому сыновей, и теперь кроме него только Алая заселяла эту огромную, охраняемую злющими псами и окруженную частоколом домину. Зябл разрешал девушке выходить во двор ночью, да и то ненадолго. Окруженная со всех сторон высоким и непроглядным забором, Аллая только там могла снимать повязку. И теперь затворница ждала полуночи, чтобы насладиться видами неба, усыпанного мелким бисером звезд. А еще Аллая ждала луну, что меняла облик при каждой их встрече, но неизменно оставалась печальной и бледной. Тихие, но неспокойные серые облака напоминали ей ночных сов, которые часто мелькали в необъятном темно-синем небе в прежней ее жизни. Аллая даже не помышляла о побеге из своего заточения, а лишь ждала... Оказавшись среди людей, она утратила некоторые из своих способностей, но приобрела новые. Одно же оставалось неизменным — обида.
Зябл же совсем потерял покой, ему постоянно казалось, что, когда его нет дома, Аллая может убежать назад в лес или уйти к другому мужчине, молодому и сильному, либо ее похитят те из его приятелей, что три луны назад привезли ее сюда на волокушах. Так прошло еще какое то время. Девушка наконец стала понимать язык людей, но вот изъясняться с ними — даже с Зяблом — у нее не получалось, просто не было желания. И если даже она говорила, то речь ее была полна певучих звуков, и люди не понимали и боялись ее нечеловеческого голоса.
Однажды ночью собаки, что сидели на привязи, стали разрываться от лая; вскоре одна из них завизжала и стихла. Снаружи послышался скрежет запоров, кованые двери раскрылись, и в доме оказались чужие. В их руках были факелы. Они метнулись к Зяблу... Тот вскрикнул и захрипел. С вдовцом было покончено.
Так Аллая оказалась в руках разбойника по прозвищу Хорь, рыжего, как огонь; его боялись и ненавидели. Он промышлял грабежами и был известным в округе душегубом. Хорю ничего особенного не нужно было в этом доме, кроме одного — Аллаи. Его лиходеи быстро обшарили все углы и, забрав все самое ценное, запалили дом, предав мертвого вдовца огню.

Хорь одаривал Аллаю подарками. Он жил шумной и разгульной жизнью. Любил хмельную медовуху и заставлял пить всех, включая и пленницу. Медовуха же была Аллае противна, девушка выплевывала мерзкую жидкость, но не просила Хоря ни о чем и не плакала. У ее мучителя это вызывало буйный восторг. Затем он, напившись, ставил девушку подле огня на обзор приятелям и под их одобрительный хохот орал, что она нарожает ему целую шайку. И лишь одно было для Хоря непреодолимым — скрывающая ее глаза повязка. Не осмеливался он освободить Аллае глаза.
Все с ним кончилось неожиданно и так же быстро.
Хоря приволокли привязанным одной ногой к буйволу прямо в логово. Его обиталищем служила большая, в два человеческих роста, нора, расположенная меж двух скал, теперь в ней жила Аллая. Под одобрительные вопли людей, вооруженных палками и топорами, лай собак и горловое мычание огромного быка растерзанного Хоря повесили за ту же ногу на сухом кедре. Он висел один, никому не нужный, и только застывший оскал на его синюшной морде выдавал в нем некогда буйный и разудалый нрав. Среди этой безудержной вакханалии показалась хрупкая фигурка Аллаи. Выйдя из своего убежища и не обращая внимания на разъяренных людей, она подошла к ревущему быку и, прикоснувшись пальцами к его ноздрям, заставила свирепого зверя замолчать. Затем направилась к висящему вниз головой, словно козлиная туша, телу своего мучителя. Аллая подошла к кедру, на котором тот висел, и положила ладонь на его иссохший ствол. Прильнув к коре, она поцеловала измученное дерево и сквозь едва приоткрытые губы издала еле уловимый звук. Сразу же вверху раздался треск, и мертвец вместе с суком, на котором висел, рухнул вниз. Люди увидели, как этот «рваный бурдюк» накрыл собой небольшой муравейник, нарушив в нем выверенную временем суету. И тут же слился с ним, поглощенный царящим вокруг хаосом. Увидев, что множество безумных, но внимательных глаз уставилось на нее, Аллая попятилась назад, удаляясь к чаще леса.
— Держите ее! —заорал кто-то. Несколько человек, из числа вершивших здесь суд, бросились вперёд и быстро настигли девушку.
— Ты куда собралась?! — обдав юное лицо гнилым дыханием, ехидно просипела костлявая, кривая, почти горбатая бабка.
Старуха заглядывала в лицо снизу лягушачьими глазенками, а рука, похожая на костяной крюк, вцепилась девушке в волосы. Старуха пыталась сорвать повязку с лица Аллаи, но почти сразу резко отдернула руку, как будто ужаленная шмелем. Причиной этого был все тот же прятавшийся в волосах девушки пятилистник. Глаза бабки буквально выскакивали из глазниц в желании заглянуть в едва заметные прорези на повязке. А затем она еще сильнее скривилась, затряслась и, казалось, готова была распластаться на месте, но стоявшие рядом успели подхватить ее под руки.
— Да она ведьма... — вдруг тихо и уже дрожащим голосом выдало все то же гнилое дыхание. — Это она накликала беду!
И тут же, то ли от дряхлости, то ли от непосильного волнения, а возможно, и от шипа пятилистника, бабка испустила дух. Ее обветренный, ссохшийся рот остался полуоткрытым, не успев поведать самое важное.
Те, что держали ее, бросили старуху на усеянную кедровой шелухой землю.
— Ведьма... — прошипел кто-то в толпе.
— Ведьма! Ведьма! Ведьма! — заголосили люди, стоящие поодаль.
— Она ее убила! — заорал мужик совсем рядом.
— Сжечь ее! Повесить! — подхватили со всех сторон.
И вот несколько сильных рук, сбив Аллаю с места, стали привязывать ее к тому же сухому кедру, на котором только что был повешен Хорь.
Толпа, размахивая палками, все еще шныряла вокруг логова в поисках кого-нибудь, кто мог бы прятаться в убежище разбойников. Очевидно, пришедшие сюда нацелились разом покончить со всеми его обитателями. Женщины принялись волочь со всех сторон хворост, с треском складывая его  прямо у ног девушки. Делая это, некоторые из женщин что-то напевали себе под нос. Две тетки были заняты изготовлением факелов, щедро обмазывая сухие палки черной смолой, одна из них так увлеклась делом, что измазала свою одежду, и теперь была очень расстроена.
Буйвол, тот самый, что стоял неподалеку,  вдруг оттолкнулся и с яростью прыгнул вперед. Упав на передние ноги, он с силой лягнул задними.  Все,  занятые собиранием хвороста, застыли на своих местах, уставившись на обезумевшего быка. Бык сбил с ног женщину, одну из тех, что бубнила себе под нос песенки, и несколько раз обрушился на нее всем весом своей туши. После зацепил ее рогом и протащил  по жухлой траве. Он не убил несчастную, было слышно, как она выла, боясь пошевелиться. В следующее мгновение огромные рога быка оказались около Аллаи. Разогнав всех, кто находился рядом с девушкой, разъяренный зверь, раздув огромные ноздри, встал поперек дерева, закрыв собой пленницу. Затем, немного успокоившись, наклонил голову, изогнул могучую шею и пропорол рогом толстенную кору высохшего кедра. Раздался треск, древесная шелуха посыпалась вниз. Оставляя глубокую борозду, рог достиг того места, где ствол опоясывали веревки. Подцепив их, бык дважды мотнул головой, причинив тем самым боль Аллае, но в следующее мгновение ее тело было  свободным. Бык снова наклонился и подставил девушке необъятную спину, Аллая воинственно оседлала его. Затем сняла с глаз повязку и окинула взглядом судивших ее. По толпе пробежался ропот. Несколько мужчин выскочили вперед и упали перед Аллаей на колени. На лицах людей, что стояли рядом, был написан страх. Женщина, чуть было не затоптанная быком, так и осталась лежать на прежнем месте, она поджала ноги и тихо выла; никто не пытался ей помочь.
— Не я ведьма, а другая. Идите за мной, и вы получите то, чего хотели! — ломая язык, с силой выдавила из себя восседавшая на быке Аллая.
Она схватила буйвола за рога, так что тот послушно поднял голову и, обойдя собравшихся, как армию перед битвой, двинулся в глубь чащи. Люди загудели и, подняв над головами палки и топоры, побрели за быком. Чуть позже толпа поредела, лишившись нескольких дезертиров, не выдержавших неизвестности и бросившихся прочь. Никто не мог точно сказать, сколько времени они шли, и наконец  люди оказались в том чудном лесу, где некогда жили сестры. Было так тихо, что даже дыхание нарушало царивший здесь покой. От леса исходил свет. Нежной радугой он освещал небосвод до появления первых звезд. Стемнело, и в толпе зажгли факелы. Озираясь, люди шли за Аллаей, пока вдруг та не остановилась. Жадным взорам открылась большая поляна, в середине которой стоял раскидистый клен. Его листья светились, играли перламутром в темнеющем небе, а затем  клен стал осыпать себя то серебром, то золотом. Вначале люди не смели даже сделать шагу и молча стояли как вкопанные. Увиденное их опьянило. Часть из пришедших впали в состояние безумной радости.  Другие же находились в некотором смятении, то и дело поглядывали на Аллаю, то в ту сторону леса, откуда только что пришли. Они не смели шевелиться, но чуя  неладное, постоянно озирались.
Аллая чувствовала над этими людьми свою власть  и теперь взирала на все  с высоты своего положения. Вдруг один из  мужчин  вышел вперед, прорезая шелковистую траву своим телом, он направлялся прямо к клену.
— Зла-то! — вырвалось у него и понеслось по поляне. А затем ударилось об окружавший со всех сторон  лес и вернулось назад глухим троекратным: — Зла-а-то... Зла-а-то... Зла-а-то...
И вот уже к клену бросились остальные. Облепив дерево, одни срывали листья руками, другие сбивали палками, скалывая топорами кусочки древесины со ствола. Те, что помоложе и попроворнее, забрались повыше и стали рубить ветки.
Несколько кленовых лап с шумом упали на землю. В тот же миг свет, исходящий от дерева, потускнел. Клен закачался, зашумел, и по его стволу потекли густые слезы. Вдруг рядом раздался стон, такой протяжный и тяжелый, что заставил людей оглянуться. Рядом с этим большим кленом оказалось еще одно маленькое деревце. Издали его совсем не было видно, потому что деревце легко пряталось за неохватным стволом старого клена. А теперь стало заметно, как его тоненькие веточки тянулись, как вроде бы обнимая своего защитника. Это деревце было покрыто цветками, которые не прятались в свои чашечки даже ночью. Его крона, вся усыпанная мелкими разноцветными колокольчиками, тянулась вверх и пропадала где-то в гуще кленовой шапки. Но людям до этого не было дела.
— Да это же просто листва! — заорал какой-то мужичонка, пожевав кленовый листик.
Другой мужчина подошел к деревцу и, сорвав несколько цветочков, также положил их себе в рот. Скривившись в довольной улыбке, он оборвал несколько веточек и потянулся еще, но откуда-то сверху послышались гул и треск. На человеческие головы посыпались оборванные листья и ветки. Здоровенная кленовая лапа угодила в двух родичей, что занесли свой топор над деревцем, да так, что те повалились один на другого. А еще одна «кленовая оглобля» накрыла собой того самого мужичка и сильно придавила его ноги, так что он только и делал теперь, что звал на помощь. Дерево, словно в гневе, закачалось и от корней до макушки еще сильнее заскрипело.
— А!-А!-А! Жги его! — завыл тот из придавленных, что сумел выбраться первым.
Из толпы в сторону клена полетел факел.
— Жги-и-и! — орала толпа.
— Смолу сюда! Смолой надо! — завизжала одетая в грязную овчину тощая тетка.
И вот уже огонь объял весь ствол и, подгоняемый ветром, стал быстро взбираться вверх. Со стороны казалось, что ветер разносит по поляне белые цветки с того маленького деревца, но это был пепел. Обезумевшие люди прыгали и плясали вокруг огромного костра.
Аллая смотрела туда, в центр поляны, где возвышался обугленный ствол некогда цветущего клена. Рядом, прислонившись к нему, готовое рассыпаться в любой момент, дрожало почерневшее маленькое деревце. «Это же моя сестра... Сестра... Латель…» — вдруг мелькнуло в голове Аллаи. Она резко закрыла лицо руками.
Как больно!.. Еще никогда прежде ей не было так больно. Ее глаза на мгновение как будто оказались в этом костре. А потом мир померк.
Разом в небе все пришло в движение, и стаи птиц, сорвавшись со своих гнезд, как гигантская волна во время бури, взмыли ввысь и черным на черном закружили, закрыв собою звезды. В лесу жутким многоголосьем завыли звери, деревья закачались и страшный стон пошел вокруг.
Пламя, разгоревшись с новой силой, поползло по поляне, пожирая сухую траву. Людей охватил ужас; падая и толкая друг друга, они бросились к тому месту, где стоял оседланный Аллаей бык. Никто не оглянулся, когда упавшая тетка в панике пыталась сорвать с себя предательски налипшую к ее овчине сухую траву. Она вопила и извивалась, стараясь противостоять медленно пожиравшему ее огню.
Птицы, сделав новый виток в черном небе, с тысячеголосым криком стали падать на бежавших. Они впивались маленькими клювиками в их головы, руки, тела, затем взмывали вновь и снова атаковали.
Еще долго горел лес. Дым заволок округу, и мир погрузился в смрад. Верховые пожары докатились до самых дальних охотничьих селений, уничтожив их без остатка. Домашний скот обезумел, и над землей несся леденящий душу животный рев. Уцелевший при пожаре лес окаменел. Охотники, спасаясь от гнева природных сил, от лица света, проклиная все и вся, ушли далеко-далеко в норы, под землю. Так здесь погубили любовь.

Гнездо, Закрай
Закончив свой рассказ, Ив посмотрел на дорогу:
— Скоро Гнездо. К заходу солнца будем на месте.
Замерший лес закончился. Теперь перед путниками открывался еще более странный пейзаж — дорога ползла меж болотных кочек, удивляющих своими несуразными размерами. По правую сторону стояли сплошь обугленные и выше человеческого роста. По левую расположились рыжие, казавшиеся еще более огромными, чем те, что справа. День медленно уходил, и вдруг, непонятно откуда, на дороге стали появляться люди. Они буквально заполонили дорогу, и их лица то и дело возникали прямо перед повозками. Среди них объявились чумазые детские мордахи. Не видя для себя никакой угрозы, дети вконец осмелели, и вот они уже среди обозчиков. И уже скоро их грязные ручонки протягивали чужеземцам жирных болотных жаб. Вероятно, предполагался обмен. Томление было недолгим. Еще немного, и несколько из квакающих обитателей болот под хохот все тех же сорванцов были прицельно брошены в пришедших из Иля. А следом из-за кочек вынырнули две тетки и, ухватив одного из мальчишек, стали безжалостно лупить его палкой. По округе прокатился детский рев. Детвора разбежалась, а после какие-то люди окружили обоз. Вцепившись в повозки ручищами, обитатели кочек поволокли их за собой.
Их становилось все больше и больше. Ни Роха, ни его товарищи не могли справиться с этой стихией. Все они оказались во власти толпы, бурлящей, как вскипевшая вода, и все усилия отогнать людей от лошадей и повозок оказались тщетными. Менялись руки, но неизменным оставалось одно — их цепкая хватка.
Роха огляделся. Он искал Ива. Тот ехал чуть в стороне от толпы и  был безучастен к происходящему.
 Протискиваясь между кочек, толпа вышла к краю огромной ямы. В самом ее центре находилось нечто величественное, возвышавшееся над всем. Оно было похожее на огромный сноп и напомнило посланнику тот «шалаш», что Ив называл гостевым домом, только этот был выше и массивнее в разы. Опорами ему служили корни, корявые, толстые, в три обхвата. Дальше шла некая конструкция, материалом для которой служили бревна. Обвязанные меж собой и почерневшие от времени, они поднимались в небо на двести локтей.
Толпа расступилась. Вперед, к самому краю, выехал Ив. В его руках оказалась какая-то деревяшка, состоящая из двух половинок с расщепленными концами. Всадник поднес ее ко рту, и Роха услышал, как шум, вырвавшийся из этой штуковины, преодолев пространство, ударился о гигантские опоры. У-у-х! Толпа вздрогнула и умолкла. Ив, повернувшись к Рохе, махнул рукой, очевидно зовя его за собой. Поравнявшись с юношей, посланник Иля увидел спуск в яму, узкой змейкой уходивший вниз.
На тесном спуске колеса повозок едва умещались. Внизу Роха сразу же заметил каменного истукана, подпертого со всех сторон крепкими жердинами. Тот, напоминал пьяницу, нашедшего приют под ближайшим забором и  неумолимо клонившегося к земле. Он был первым, кто встречал пришедших из Иля.
Роха поднял голову и взглянул на край ямы, ни Ива, ни людей наверху уже не было.
— По-видимому, это то самое Гнездо и есть... — пробурчал Туро.
Ненадолго приведшие обоз остались в яме одни.
— Ну здравствуй, посланник Иля! — донесся радостный голос откуда-то с другой стороны «Гнезда».
Перед глазами появилась высокая фигура. Человек шел навстречу, выставив перед собой руки. Его лицо скрывал шестиглазый золоченный лик. Широко разведя ладони, «высокий», без сомнения, демонстрировал свое дружелюбие гостям. За ним показались двое других, их лица также были спрятаны под круглыми дисками с несколькими отверстиями в виде раскосых глаз. В  руках они несли большую корзину. Следом за ними еще двое, но у них уже ничего не было, а следом еще и еще… Наконец все те, что появились перед посланниками Иля, выстроились за спиной того, что простирал объятия. Всех их объединяла одна деталь — лунообразные диски с прорезями, напоминающими глаза. У некоторых маски были  деревянными. У других, тех, что стояли ближе к высокому, металлические. Роха слез с коня и, оставив Гора, направился им навстречу. Теперь посланник Иля мог разглядеть гостеприимного закрайника. На нем длинный, почти до пят, балахон, отделанный кожей какого-то обитателя местных озер или болот. Личина, скрывавшая лицо, косилась во все стороны. В жилистых руках была самая обыкновенная кривая палка, точно такие же во множестве разбросаны вокруг.
Поравнявшись с закрайниками, посланник Иля их поприветствовал. Он положил руку себе на грудь и, наклонив голову, произнес:
— Я Роха, посланник Иля, отправлен к вам царем Миролеем.
«Высокий» приложил свои длинные бледные пальцы к плечу посланника и тихим, предназначенным только Рохе голосом сказал:
— А я — Ямых, правитель Закрая.
С этими словами он снял с лица маску, и перед Рохой предстало бледное и очень вытянутое лицо с каким-то нечеловеческим взглядом. Глаза Ямыха разного цвета. Мутноватый правый имел болотный оттенок, а левый, словно звериный, — красновато-желтый. Голова Ямыха была наклонена чуть в сторону, а взгляд, несмотря на высокий рост, показался Рохе как будто заглядывающим снизу и напомнил собачий.
Посланник Иля продолжил:
— Правитель, в честь светлого праздника Благодара Иль направил тебе этот обоз с подарками. — Роха провел рукой, указывая на царский обоз.
По лицу Ямыха расплылась улыбка.
— Иль?.. — демонстративно удивился он. — Ах, Роха, молодец. — Лицо главного закрайника вытянулось еще больше. — А я ведь ждал, и царь прислал... Мудрый царь, — почти пропел он.
После этих слов, продолжая улыбаться, Ямых направился к повозкам. Он погладил «подарочную» лошадь, та вздрогнула и подалась назад. Развернувшись, правитель Закрая окинул взглядом лошадей в обозе и, остановившись на Горе, одобрительно покачал головой.
С повозок сбросили настилы, скрывающие дары. Среди привезенных подарков были вещи практические, изумительные по красоте и мастерству исполнения. Серебряная, украшенная природным камнем и чеканкой посуда, аккуратно сложенная в первой повозке, заслужила лишь мимолетное внимание правителя Закрая. Из прочего в его руках оказался большой поднос из черного змеиного камня с серебряными узорами по краям. Повертев его, Ямых ухмыльнулся и отложил в сторону.
Еще в одной повозке лежали глиняные горшки, расписанные горною лазурью. Покрытая особым лаком, их поверхность казалась озерной гладью. Снова взглянув на них лишь мельком, правитель отправился дальше.
В двух других уложены различная конская упряжь, кожаные седла, ремни, уздечки, искусно выделанные медью и серебром. Среди прочего особое место занимали диковинные для Закрая орудия труда и инструменты, но они, к удивлению посланников Иля, также совсем не возбудили интереса в том, кто был в Закрае первейшим из первых. Так же равнодушно прошел Ямых и мимо следующих двух повозок. Лежали в них расшитые узорами ткани, все они были сотканы лучшими мастерицами Иля. Наконец на вытянутом лице правителя появилась радость, а в его глазах промелькнул неподдельный интерес. В предпоследней повозке лежали топоры. Уложенные на льняные тряпицы топорики и тяжелые колуны дождались своего часа. Ямых наклонился и, взяв один из них, осторожно, как будто играя, провел пальцами по острию. Затем довольно ухмыльнулся и вернул изделие назад. Потом бесцеремонно возвратился к повозке с инструментами и достал из нее самое, по его мнению, подходящее, это была небольшая стамеска. Держа ее как нож против медведя, Ямых подошел к одной из повозок и взял из нее вазу, украшенную природным камнем. Покрутив ее в руках, правитель с усердием стал выковыривать бирюзовый камешек из самого центра узора. Добившись своего, он поднял камешек на уровень глаз и, задрав голову, внимательно стал разглядывать его на фоне вечернего неба. Уголки рта Ямыха поползли вверх. Еще некоторое время повертев камешек в руках, он спрятал его в отворот рукава. Оглядевшись по сторонам, Ямых вспомнил, что посмотрел не все, и направился к последней, девятой повозке. Положив свою длинную руку на оглоблю, расположенную вдоль деревянного короба, он стал разглядывать ее содержимое. В этой повозке находилась всякая всячина — то, что любой путешественник взял бы с собой в дальнюю дорогу. Вдруг, словно увидев змею, Ямых отпрянул назад. Среди овчин, укрывшись коровьей шкурой, не шевелясь и поджав под себя ноги, лежал старик, встреченный спутниками Рохи на дороге. Как и прежде, старик бережно прижимал к своей груди холодный, бесформенный камень.
Трясясь всем телом, несчастный стал медленно выбираться из повозки. Когда он увидел Ямыха, его лицо болезненно скривилось, на глазах появились слезы, а беззубый рот расползся в юродивой улыбке.
— Ёя! — воскликнул правитель, вероятно узнав в плешивом старике старого знакомого. — Это же Ёя! Слуга моего отца! — И с удовольствием добавил: — И мой раб. Откуда же взялось это привидение? — с иронией в голосе спросил Ямых, обернувшись к Рохе. И снова обратил свое внимание на старика: — Я думал, ты давно издох! — Ямых продолжал насмехаться над беднягой.
Со стороны закрайников послышался хохот. Плешивый старик, делая над собой усилие, оторвал руки от груди и, с трудом выпрямив их, наконец выставил вперед тяжелую каменюку.
— Я нашел его... Я искал семь зим... Вот он... Последний... — шамкая беззубым ртом и проглатывая слова, еле слышно пробормотал он.
Меж людей пошел ропот, они переглянулись, начав подозревать, что старик сошел с ума. И впрямь слова его напоминали бред больного и замученного обстоятельствами человека.
— Хм… это он? Ты нашел последний? — с удивлением и недоверием спросил Ямых.
Теперь окружающим стало понятно, что старик не сошел с ума и не бредит, а что разговор этот имеет давнюю историю.
Правитель движением руки подозвал к себе двух крепких слуг. Те взяли из рук старого Ёи камень и направились к идолу.
— Пойдем Посланник, я приглашаю тебя взглянуть на это, — предложил Ямых, повернувшись к Рохе, и тут же отправился вслед за слугами.
Роха проследовал за ним, а потом двинулись все остальные.
Каменный истукан возвышался на высоту в два человеческих роста. С большой, непропорциональной телу головой и маленькими ногами, он казался уродцем. У него было почти плоское, как на тех масках-дисках, что теперь висели у закрайников на животах, лицо. Вдобавок ко всему такой же, правда каменный, диск был обозначен на его животе. Покрытый черной плесенью, он представлялся огромным клеймом все с теми же шестью прорезями в виде глаз. Особенностью изваяния, еще больше подчеркивающей его уродливость, было отсутствие одной ноги. Одутловатая конечность была лишена колена, и к основанию уходила сколотая часть голени на уродливой плоской стопе. Каменный балахон спускался до самой земли. Он был весь изъеден плесенью. Рохе показалось, что каменный уродец когда-то падал, так как состоял из множества собранных меж собой небольших кусков. Трещины покрывали его от пят до головы.
Ямых распорядился, к нему подошли двое слуг, один из них взял камень и приставил к изваянию на место отсутствующего колена. Ни у кого не возникло сомнений, что это именно та, недостающая часть. Правитель приблизился к истукану и, развернувшись к Ёе, неискренне улыбнулся.
— Это ж сколько времени? Сколько зим прошло? — обратился он ко всем присутствующим. — А?
— Двадцать одна или двадцать две... — ответил немолодой закрайник с улыбчивым лицом и, по-видимому, слабым зрением, так как он постоянно щурился.
— Двадцать две, — негромко произнес Ёя.
— Ну что же, Ёя... Каждый год поначалу ты приносил по несколько драгоценных кусков! — обратив свой взор к истукану, с надрывом почти проскулил Ямых. — А где твое копище? — И правитель ткнул бедолагу палкой в грудь.
Копищем закрайники называли тот диск, что висел у них на животе. Материалом для него могли быть дерево, или камень, или любой из металлов, на нем обязательно было изображение глаз, а иногда и ушей.
— Я продал его за последний кусок, — обреченно вздохнул старик.
Ямых презрительно ухмыльнулся, но, взглянув на посланника Иля, сдержался.
— Последний ты искал семь зим. Семь зим! Это долго... Ты свободен. Иди! — подытожил Ямых и, повернувшись спиной к несчастному, обратился к Рохе, приглашая его следовать за ним.
— Правитель, ты обещал вернуть мне жену и моих детей… — За спиной Ямыха послышался тихий голос страдальца.
Ямых недоуменно взглянул на Роху и развернулся к старику:
— Я обещал?
— Ты сказал, что отдашь мне их, когда я найду все.
Старик упал на землю и горько заплакал. Ямых, брезгливо поджав губы, даже не взглянул него. Он был полон решимости пнуть несчастного, но сдержался вновь. И, окинув взглядом посланников Иля, остановился на Рохе:
— Какие дети? Какая жена? Двадцать зим прошло.
— У меня были сын и дочь, — плакал Ёя.
— Где они? — Направив палец на лежащего у его ног старика, правитель Закрая обратился к улыбчивому соплеменнику.
Тот был человеком неприметным и, как указывалось ранее, с плохим зрением, но при этом обладающим удивительной памятью и умеющим оказываться рядом в нужный для правителя момент. Верный подданный криво усмехнулся — казалось, его раздирают эмоции. Его маленький, остренький подбородок заходил ходуном. Все внимание Рохи сосредоточилось именно на этой детали. Очевидным для него было и то, что именно этот человек знал здесь обо всем.
Ожидая ответа, Ямых вопрошающе приоткрыл рот.
— Дети его давно сгинули: сын умер еще маленьким, а дочь продана дарцунцам-разбойникам, но ленива была, да и лицом дурна… — При этих словах подбородок говорившего задрожал еще сильнее. — Так и зачахла у них, — каким-то елейным голоском закончил он.
— Вот видишь, раб, нет у тебя детей, — пожал плечами правитель.
— А что с моей женой? — в последней надежде поднял голову Ёя.
— Зачем тебе жена, старик?— рассмеялся Ямых.
Среди закрайников пробежал издевательский смешок.
Ямых снова взглянул на Ёю:
— Если она не издохла, то представляю эту ведьму... По всему видать, должна она быть красавицей... Беззубая, старая, ни к чему не годная. Зачем тебе такая?
— Отдай мне… ее, — не поднимаясь с земли, продолжал настаивать на своем Ёя.
Ямых снова взглянул на «улыбчивого», и тот сразу же удалился, взяв с собой еще двух человек.
— Тебе вернут твою старую ведьму, — сплюнул в сторону старика Ямых. — А теперь пошел вон! — добавил он и тут же зашагал к Гнезду.
За правителем последовали все остальные.
Их ждала черная огромная нора, никто не позаботился облагородить ее, и если это было жилище людей, то, скорее всего, отвоеванное у какого-то зверя. В нос ударил запах, какой обычно бывает в старой собачьей конуре.
Когда Роха оказался внутри, ему пришлось аккуратно ступать и внимательно глядеть себе под ноги. Лестниц здесь не было, лишь огромные корни, тянувшиеся от самой земли куда-то вверх, в темноту. Ниже было какое-то пространство, глухо закрытое массивными кольями, скрепленными между собой ржавыми навесами. Оно, как показалось посланнику Иля, тоже было обитаемо. Чтобы не оступиться, Рохе приходилось хвататься руками за углубления в черной от времени древесине. Вероятно, образовавшиеся здесь за многие века эти гладкие вмятины были оставлены теми, кому  пришлось проделать этот путь. В некоторых местах корни уже окаменели, а в иных  почти сгнили. Плесень властвовала повсюду.
Подъем показался долгим, путаным, а пространство, влекущее человека вверх, огромным. Рохе почудилось, что снаружи бушует ветер, потому что в ушах стоял вой, какой обычно бывает в трубе. Снизу то и дело доносились звуки стенаний и какой-то возни. Было ощущение что кто-то пытался вскарабкаться следом за идущими, но невидимое препятствие не позволяло ему этого сделать.
Вот и последние шаги к цели. Теперь Роха находился внутри сферического пространства, похожего на гнездо, наподобие тех, что устраивают себе грызуны, только очень большое.
— Вот почему гнездо... Это действительно гнездо!
Роха стоял завороженный.
Все те же черные, но уже меньших размеров, кривые корни и ветви были основой и потолком осязаемого пространства, укрытого прочной смесью из перьев птиц, смолы и чешуи. Последняя, под ногами вошедших, была чуть вздыблена, как бывает при чистке рыбы. Еще что сразу бросалось в глаза — это множество разных предметов, буквально утыканных в щели «гнезда». На первый взгляд невозможно было разобрать, что это за предметы, которыми так  не по-хозяйски распорядились. Роха присмотрелся и  все же смог разглядеть некоторые из них.
Седло и упряжь, забитые в огромную щель, никогда ни использовались по назначению, не знали они ни заботливого седока, ни лошади под собой в дальнем походе. Прялка, нелепо торчащая из сферического потолка, едва поскрипывала уже разбитым колесом, нависая над вошедшими острым конусом. Деревянный башмак, вбитый рядом, принадлежал какой-то великанской стопе. Множество предметов домашнего обихода — те, которыми пользовались хозяйки в любом месте западнее Иля, — были здесь чем угодно, только не помощниками в домашнем труде. Еще Роха увидел многочисленные зарубки, ими то здесь, то там были исполосованы черные корни. Одни из них были совсем свежие; другие, как старые шрамы, уже затянулись, оставив после себя лишь след. Были и те, что словно кровоточили, из них медленно вытекали светящиеся смоляные струйки.
— Вот... — задрав тощие руки вверх, громко обратился к Рохе Ямых. — Вот! — с явным удовольствием и торжественностью повторил он. — Мой дом! — Затем, ухмыльнувшись, ушел мыслями в прошлое, а потом продолжил: — И тех, что правили Закраем до меня. Ну что, посланник Иля, вот ты и здесь, ты удивлен? — Ямых приблизился к Рохе и заглянул ему в глаза: — Спрашивай, Роха, вижу вопросов много. Ты первый из Иля, кто оказался здесь, в Гнезде.
— Иль послал меня к тебе, правитель Закрая, как доброму соседу, живущему триста зим бок о бок в мире со светлым Илем. Мы надеется, что так будет и впредь.
В следующий момент к правителю Закрая подошел «улыбчивый» и, наклонившись вперед, что-то едва слышно прошептал своему хозяину, тот показал жестом на Роху.
И вот уже «улыбчивый» приглашал посланника пройти за собой. А потом тихо, почти на цыпочках, провел Посланника к некоему подобию люка, что находился в стене сферы и был незаметен с первого взгляда.
Открылся вид с высоты. Спасенный отметил для себя еще одну странную вещь. То место, где, очевидно, и находилось «гнездо» и где сейчас он стоял, должно было быть на немыслимой высоте. Те же ощущения возникли у него, когда он поднимался сюда. Но сейчас посланник прекрасно видел свои обозы и людей, пришедших с ним. Слышал, о чем те говорят, казалось, они были совсем рядом, так, что можно было дотянуться до них рукой. Роха наклонился и окликнул молодого обозчика, того, что стоял прямо под ним. Обозчик продолжал заниматься своим делом, словно был глухим. Тогда Роха окликнул другого, и уже так громко, насколько хватило голоса, но и тот не слышал его.
— Не получится, не докричишься, посланник, — прогудел «улыбчивый» у него за спиной.
Роха оглянулся и посмотрел на закрайника. Тот довольно улыбался.
— Чудеса, все видно как на ладони, но не слышно, правда, посланник? — «Улыбчивый», вышел на свет, а потом указал рукой вниз, снова приглашая Роху взглянуть.
Чуть в стороне от обозов сидел Ёя; казалось, силы совсем покинули его. Старик опустил низко голову и, как тогда, у дороги, казался отрешенным и несчастным. С южной стороны к нему направились три человека, вернее, двое мужчин толкали в спину старую бабку, едва шаркающую больными ногами. Ее тело прикрывали какие-то лохмотья. Своей нерасторопностью бабка ужасно злила здоровяков сопроводителей. Наконец ее кое-как до толкали до старика. Остановившись в шаге от Ёи, несчастная свесила впереди себя руки, как это делают дети, и начала тихонько плакать. Время от времени бабка чуть-чуть приподнимала руки вверх и, как будто объясняя что-то, поглаживала немытую лысину Ёи. Бубнящая и жалко всхлипывающая старуха напоминала ребенка, оставленного родителями.
Ёя поднял голову и как-то неловко стал подниматься на ноги, но завалился вперед и, ухватившись за ноги старухи, как за самое дорогое, завыл с ней в голос. Было хорошо слышно, как рыдали эти бедняги. И делали они это безутешно и горько.
Как будто вторя им, закапал дождь, и эти двое побрели куда-то прочь, подальше от этого места.
Дождик принес холод. Потемнело. Осень уже перевалила за середину, и день стал терять свою силу, все больше  уступая ночи. Внизу зажгли костры; поставив обозы в круг, люди соорудили себе укрытия от ледяных капель.
— Холодно! — объявил всем присутствующим Ямых. — О!— крикнул он в сторону слуг.
От толпы слуг отделился один человек. Тяжело ступая, будто волоча за собой железные цепи, он направился к выступавшему из стены корню, сплошь испещренному неглубокими зарубками. Именно в нем нуждались сейчас закрайники, и имя ему было О. В руке О держал изъеденную ржавчиной секиру. Раздался глухой металлический звон. Все вокруг затряслось мелкой дрожью, голубые струйки вырвались из древесного тела и моросью медленно опустились вниз. Гнездо озарилось нежно-голубым свечением. Роха почувствовал тепло, вначале на своем лице, а затем оно, плавно окутав все тело снаружи, проникло внутрь. Посланник согрелся. Теперь обиталище Ямыха представлялось Рохе совсем другим — не тем жилищем грызунов, усеянным старым хламом, а пространством, где все было к месту и имело какой-то тайный смысл. Посланник подошел к источнику этого свечения, О стоял на том же месте, секира после удара была отброшена в сторону.
Роха протянул ладонь к святящейся смоле. Но О остановил его.
Только сейчас заметил воспитанник Мастерового, что конечность у О до локтя покрыта закостенелыми наростами. Пальцы и кисть представляли из себя нечто уродливое и имели цвет камня.
— Не делай этого, посланник, — с иронией в голосе из центра «гнезда» предупредил его Ямых. И, подойдя к Рохе, вопрошающе заглянул ему в глаза: — Ты же не хочешь иметь такую руку, как у нашего молчаливого О? Он тоже был любопытен и решил взять немного свежей смолы, а вернее, украсть ее. Да, О молчаливый?! — громко обратился правитель Закрая к стоявшему с серым лицом прислужнику. — Он даже какой-то мой родственник... И вот однажды взял… нет, совсем немного, всего лишь на палец капельку одну. На тот, которого у него уже нет. Да, а еще... — пробормотал Ямых, чтобы не засмеяться, — попробовал смолу на вкус…
Со всех сторон послышался смех.
— Не узнаем мы, какая она на вкус: онемел мой любознательный родственник. Окаменел язык, не помещался за зубами, и за большей ненадобностью пришлось-таки его выплюнуть...
Снова со всех сторон послышался хохот.
— А руки видел ты уже? С тех пор миссию сию мы ему доверяем. — И главный закрайник указал на ржавую секиру. — Надеюсь, не обидел я тебя, посланник Иля, — миролюбиво продолжал Ямых, по отечески положив тощую руку Рохе на плечо. — Никто там... — и правитель указал рукой куда-то за себя, — не знает, что здесь внутри. Они ничего не видели и не знают про этот свет, про эти корни. Вообще ничего им не известно. А кто узнает, тот сильно пожалеет. Он расплатится за знание своей жизнью. — И правитель оглядел внимательно своих слуг. —  Здесь не было чужих. Ты первый, Роха! Разве не это признание Иля и тебя, его посланца? — с торжественным видом спросил Ямых.
Потом движением руки велел он оставить их одних: его и Роху.
В полной тишине главный закрайник продолжил:
— В младенчестве я заболел, да так, что дни мои, не успев начаться, уж были сочтены. Никто не в силах был мне помочь. Оставленный один, кричал я в агонии. Меня уступили смерти. И вот по этому стволу слезинкой стекла лишь одна капелька и скатилась мне прямо на распухший живот. И в тот же миг ушла болячка. Свидетелем тому стала нянька, что оставлена была при мне. Когда она о сем чуде рассказала моему отцу, тот взял с нее обет молчания. И смертью пригрозил. И случай этот не давал родителю покоя. Когда же сам отец вдруг однажды заболел — я думаю, его тогда отравили, — то вспомнил про рассказ своей служанки. Но дерево чудесной смолы своей не отдавало. Тогда отец нашел простой и верный способ... — Ямых ухмыльнулся — Никому не доверяя, первую зарубку сделал он сам. Собрал смолу в сосуд, а после выпил из него. Перед тем как окаменеть, он стал огромным, словно великан. — И Ямых указал Рохе на гигантский башмак, что был приколочен к потолку. — А затем убил всех: свою жену, слуг и няньку ту, что меня растила, а еще старую мать. — Правитель снова задрал свой палец и указал на деревянное колесо прялки, вонзенное в центре потолка. — Всех, кроме меня: я спрятался снаружи, пробыл там три дня на ветру. Так я избежал своей участи. Рассвирепевший отец обнаружил меня, но достать не смог.
Когда окаменели его ноги и тело наполнилось горною породой, он свалился здесь, но все же голова его продолжала жить. В бессилии он бился ею, пока и она не превратилась в камень, но оставались нетронутыми еще глаза. Меня искал он ими постоянно, они застыли, когда на небе поменялся месяц. Всю зиму пролежал отец здесь, уставившись в безумии застывшим взглядом вот на эту прялку. Никто не осмеливался подойти к нему тогда, лишь я решился, хоть лет мне и было от роду немного. И вот оказия... Папаша мой не оставил завещания, и оказалось, что жизнь моя теперь висит на тонком волоске. Народ и слуги… все засомневались в том, что выжил я. Думали: а вдруг я самозванец, выдававший себя за его сына? Поднялась смута, и настали черные дни. Но все всего боялись. Войти сюда было сильнее воли их, сомнения челяди и в тот раз меня спасли.
Услышал я тогда, что где-то в землях Каргуна живет слепая ведьма. И ведомо ей то, что людям непонятно, что скрыто от мирского бытия. И с камнем мертвым вела она беседы, как с родичем своим. Решил тогда я с помощью ее заклятий оживить отца. Ведь глаза его еще немного вроде шевелились. Пусть ненадолго заставит говорить его, чтобы подтвердил он, что я сын ему по крови.
Сам-то я только позднее узнал историю про свое исцеление. Нянька, давшая обет безмолвия, тайну ту не сохранила и разболтала родственнице своей, ну а я уж у нее выпытал.
А тогда, дождавшись ночи, с верными людьми мы вынесли наружу окаменевшего отца. Задача эта не была из легких и стоила жизни двум из моих помощников.
Нашли мы в ту же ночь самую крепкую повозку и шестерых быков хаананьских, в нее и запрягли.  Ёя знал дорогу, и, связав потуже, повезли камень прочь. В третий день, когда я спал, утомленный трудною дорогой, быки взревели, как будто к их телам приложили раскаленное клеймо, и с крутого склона завалились вниз. И так своими тушами оставшихся возничих задавили. А каменный отец мой рухнул с ними вниз и раскололся на осколки.
Единственным из слуг, что были со мной тогда, остался в живых лишь Ёя. Слуга отца... Это он недоглядел, направил быков не туда. Впоследствии говорил этот разиня, что видел, как по дуге, вдоль горизонта, на запад упала яркая звезда. И это, мол, она и стала причиной наших злоключений. А я его лишил детей, жены и дома. Все, что было у него, забрал себе. Люди же, узнав об этом, пришли сюда и отца по маленьким кусочкам растащили. Скрывали их и почитали как знаки Провидения.
Рохе показалось, что у правителя выкатилась слеза.
— Я ценю твою откровенность, но разреши спросить, правитель, зачем ты мне, чужаку, рассказываешь тайное о своем отце?
— Вижу, друг мой, что жаль тебе то дерево, что полосуем мы секирой, а как же быть? Оно источник тепла и отдает его, лишь получая раны. Но будь это не так, я все одно его распорядился б мучить. Терзал в надежде, что чувствует сия деревяшка боль за моего отца. — Из глаз Ямаха снова скатилась  слеза. — Не открывает оно тайны, а мне бы их хотелось знать. Отца меня лишило, и случай тот мне мог бы стоить жизни. В опасности живем. Так пусть же чувствует дерево и боль и страх. — Ямых выпучил глаза, полные безумия. Затем, успокоившись, продолжил: — Сироты мы с тобою, но тебе, Роха, воспитатель достался славный... Наслышаны о нем. А я оставался один, сам развязывал и запутывал узлы, и не было ни одной светлой головы, чтобы подсказать, как быть мне дальше. Уверен, будь рядом у меня наставник, подобный твоему Мастеровому, тайну дерева давно бы разгадал.

Подошел к концу и этот день. Роха вернулся к обозам. Он пристроился около костра и долго сидел там молча, обдумывая все, чему стал свидетелем днем минувшим.
— Ну что там? Что видел? — интересовались у Рохи его спутники. — Расскажи!
Роха же долго молчал, делая вид, что собирается спать, но затем все-таки коротко ответил:
— Гнездо там... Самое настоящее гнездо.
Рядом присел старый конюх:
— Будь осторожнее, Роха.
— Не пугай его. Что может случиться с посланниками Иля? Мы привезли богатые дары. Как и раньше, все будет хорошо, — вмешался в разговор рыжебородый Туро.
Спасенный примостился поудобнее, подтянув к себе теплую овчинку. И как-то незаметно переступил он зыбкую грань, отделяющую явь от сна. И, не почуяв подвоха, сейчас же оказался зрителем приготовленного для него представления. Разыгранные его уснувшим разумом, оно всецело посвящено было ему.
И вот перед Рохой все те же спутники его. Они все собрались здесь, у костра, вели беседы и шутили. Рыжебородый Туро, как всегда, зачинщик любой хохмы. Он снова рассказывал очередную байку. Вот сейчас сорвался на полуслове и, раскрыв свой огромный рот, хохотал так, что, казалось, лопнет. Свояки — старые конюхи составили ему компанию и  теперь смеялись до слез. Один из них, очевидно чтобы успокоиться, старательно вычесывал свою и без того жидкую бороду. Здесь же, за спиной у Туро, Крутилка с другими  возничими, равными себе по возрасту. Всполохи огня освещали их молодые лица. Все они довольны и с вниманием слушали бывалого рассказчика. Роха и сам готов был присоединиться к общему веселью, но вот оказия... Посланник Иля слышал звуки, но те отчего-то не складывались в слова, и, как ни старался, он не понимал услышанного.
— Да что же это? — напрягался Роха, пытаясь хоть что-нибудь расслышать.
В ответ же лишь отдельные и бессвязные звуки и хохот собравшихся у огня.
Тогда Роха сам попытался заговорить со спутниками, но не было среди них тех, кто обратил бы на него внимание. А дальше, сквозь ночь, увидел он крадущиеся тени за спинами своих товарищей. И этим черным призракам там не было числа, лишь факел поднеси — из тьмы откроются их лики. Роха закричал, указывая во тьму, но крик его будто растворился. Никто его так и не услышал, хотя и были все его товарищи рядом. Тогда выхватил посланник из пламени головню и бросился навстречу мраку. И тут же сидевшие с ним рядом вдруг умолкли и оглянулись ему вслед. Видение пропало. Роха проснулся и открыл глаза. Дождик, подгоняемый ветром, устремлялся под навес, и холодные капли били по его лицу.

Так начался второй день пребывания посланцев Иля в Гнезде. Почти весь он прошел в приготовлениях. Прибывшие из Иля осматривали повозки, мыли лошадей, готовя их к тому, чтобы в любой час тронуться в обратную дорогу.
А к вечеру Ямых снова пригласил Роху к себе. И после трапезы правитель обратился к нему со словами:
— А знаешь ли, почему именно ты, Роха, стал единственным из чужаков, кого впустили мы в Гнездо? — И, поняв, что ответа не последует, он наклонился к его уху и шепнул: — Ты не дитя Иля.
— Я не дитя... Я — посланник Иля, — твердо ответил Роха.
— Не обижайся и иди за мной, — пригласил его следовать за собой Ямых. — Иди же! Я хотел бы показать тебе еще что-то. Уверен, тебе станет интересно взглянуть на это!
И, взяв кривую палку, главный закрайник твердой поступью зашагал к выходу. Свита хотела было последовать за правителем, но тот, резко развернувшись, почти прицельно метнул в них свой посох. Те расступились и застыли на месте, предоставив Рохе возможность одному следовать за правителем.
Теперь спуск освещали коптящие факелы, расположившиеся на всем пути до самого низа. Они горели с треском, время от времени изрыгая кипящие смоляные капли. Правитель Закрая спускался быстро, словно играя с посланцем Иля в кошки-мышки. Роха явно проигрывал ему в сноровке. С трудом сохраняя равновесие, Спасенный едва поспевал за ускользающей тенью. И вот они внизу.
Теперь его нос отчетливо улавливал запах псарни. Они стояли возле того места, где дальнейший спуск был невозможен из-за преграды, что выросла перед ними в виде кольев. Те стояли тесно, в два ряда. Скрепленные меж собой ржавыми железяками. Это был добротно сделанный заслон.
Правитель Закрая приложил палец к своим губам:
— Тс…
Держа тлеющий факел, он пытался разжечь пламя, для чего раскачивал его из стороны в сторону, но дело не шло. Они стояли в тишине, свет факела едва пробивался тусклыми красноватыми лепестками за ту сторону, что была сейчас отчерчена линией из скрепленных железяками кольев. Тени, отбрасываемые факелом, уходили куда-то глубоко вниз. Там они расширялись, расплывались и, наконец, пожирались мраком.
Вдруг Ямых насторожился и, взяв Роху за рукав, стал показывать куда-то в темноту. За кольями послышалась возня; нарастающая, она шла откуда-то из глубины. Звуки приближались. Еще мгновение, и вот... они уже совсем рядом. Животное дыханье, резкое и прерывистое, замерло с той стороны в шаге от заслона. Ямых потряс факелом, и тот, затрещав и выдав чадящий дымок, разгорелся. Правитель Закрая поднял руку, направив огонь вперед и вверх. Роха замер, заметив в темноте силуэт огромного зверя. Напоминающий огромную крысу или, вернее, чудовищного вида собаку, зверь наблюдал за ним. Когда свет от огня упал на эту тварь, она вздыбила холку и злобно ощетинилась, выставив желтые клыки. Вдруг рядом с ней Посланник увидел еще одну и еще… Пара таких же злобных тварей, опустив черные сморщенные морды, медленно подошли к заслону. Роха нащупал рукоять меча и сделал шаг назад.
— Страшно? — вкрадчиво спросил Ямых.
Роха сделал движение плечом, как будто отряхиваясь, а затем подошел вплотную к заслону.
Тварь — та, что появилась из темноты первой, — просунула морду сквозь колья, в своей огромной пасти она держала кость, на конце которой увесистым грузом повисло копыто. Зверюга кинула копыто под ноги Спасенному и, быстро обнюхав воздух, издала короткий рык, а потом, попятившись назад, подобно призраку, растворилась во тьме. Другие твари, подвывая, стали метаться по кругу до тех пор, пока все они, одна за другой, не исчезли в той же, как казалось, уходящей в бесконечность черноте. Снова стало тихо.
— Что же ты сделал с ними, Роха? Впервые вижу я, чтобы пещерные собаки так просто ушли, — пробормотал Ямых и вкрадчиво выдал: — А может, ты колдун?
— В Иле нет колдунов, — твердо ответил Роха, все еще не отводя взгляда от кости. — А это точно собаки? Я  никогда не видел... таких.— Спасенный повернулся к Ямыху. -  Давно они здесь?
— Недавно. — И правитель, отвернувшись, словно опасаясь, что его подслушивают, тихо заключил: — Время такое. Собак за преграду не выпускаю, сдерживаю их как могу.
Они вышли наружу. Роха увидел свои обозы, расставленные по кругу, и горящие костры. Закончился и этот день.

— Когда нам готовиться в обратную дорогу? Вижу по тебе, что ты встревожен, — тихо сказал Туро.
— Будьте готовы в любой момент отправиться назад, — так же тихо проговорил Роха.
Посланник обошел обозы и остановился у дальнего от Гнезда костра.
Роха долго не мог уснуть: перед глазами стояли морды хищных тварей, тех, что вышли из мрака ему навстречу, и ехидное лицо Ямыха, наблюдающего за ним, когда собаки приблизились к разделительному заслону.
«Зачем Ямых показывал их мне? Чтобы напугать? Зачем? Предупредить, но о чем?» — рассуждал Роха про себя.
А потом вспомнились ему старый царь Миролей и его наказ к нему: «Будь осторожней там».
Всплыли в памяти все его тревоги. Беспокоился угасающий царь о грядущем и поэтому послал своих людей во все концы, но до того момента, когда отправил он Роху, никто из них назад не вернулся. Казалось, царь жил в предчувствии беды, но, как думали многие, виноват в этом был его преклонный возраст.
«Стар царь, пора ему бы на покой, от больших дел уже надо отстраниться» — так считали многие в Иле.
— В Закрай поедешь ты, — решил Миролей. — Повезешь подарки. Смотри и слушай там. Нет мне покоя. Нашептывали мне со всех сторон твое имя, советовали, чтобы отправил я в Закрай тебя...
— Кто нашептывал? — снисходительно спрашивал у царя Роха, думая, что старец заговаривается.
— Верю я в тебя, воспитанник Мастерового. Ступай!

Сменился день, уступив место новому. Как и прежде, все светлое время Ямыха и его слуг было не видно, и лишь стало вечереть, как правитель объявился снова. Он любезно пригласил Роху следовать за ним. И вновь ждала их трапеза, а потом Ямых сказал:
— Нас с тобой ждет сегодня большой разговор. Я хотел бы поведать тебе, на мой взгляд, о самом важном. Пойдем, посланник.
Они поднялись вверх по той же дороге, по которой обоз попал сюда, потом по краю обошли яму, в центре которой и находилось Гнездо.
Оказавшись на пустыре, на самом его краю, Ямых наконец остановился. Из-за туч выглянула луна и осветила холодным светом Закрай. Во всяком случае, ту его часть что была сейчас досягаема глазу. По периметру Ямы все было усеяно камнями, а где-то дальше виднелись уже знакомые Рохе огромные кочки. Камни блестели гладкими «лысинами». И все они казались разбросанными здесь неведомой силой или гигантом сеятелем.
— Гляди! — И Ямых указал в сторону Гнезда.
Воспитанник Мастерового увидел как из-за камней и кочек появились люди. Их становилось все больше и больше, они побежали к яме, а потом вниз по спуску. Людей было много. Мужчины и женщины окружили это уродливое сооружение, в руках у них оказались  длинные веревки. Выстроившись друг за другом в цепочки, они, как по команде, начали рывками тянуть веревки на себя. Бревна и доски с внешней стороны строения поддались не сразу, но наконец с шумом и скрежетом разошлись, подобно треснувшей скорлупе. Гнездо, похожее на огромную несуразную лилию, родило прекрасное раскидистое дерево. Люди тут же разбежались.
Обретя свободу, дерево расправило свои ветви и заполнило собой еще большее пространство. Роха слышал, как оно избавлялось от мертвых веток, с шумом сбрасывая их вниз. Наконец, раскинувшись во всей красе, оно успокоилось и теперь лишь покачивало ветками, играя со свежим ветерком.
Роха стоял на краю как завороженный, разглядывая многовекового исполина. С этого места он не видел своих товарищей, но был уверен, что и они там, внизу, точно так же стояли пораженные увиденным.
— Время... Время ускользает от нас вместе с возможностями, — начал разговор Ямых. — От нашей беседы, от того, чем она закончится, будет зависеть очень много, особенно для тебя, Роха.
— Это звучит как угроза. Не угрожаешь ли ты мне, правитель?
— Нет, нет, посланник Иля, ни в коем случае. — И Ямых дружелюбно положил руку Рохе на плечо. — Я хочу, чтобы ты правильно меня понял, и намереваюсь тебя предостеречь.
— От чего, правитель?
— От поступков, сын Мастерового, от поступков. То, что я сейчас тебе сообщу, скрыто от посторонних ушей и глаз, но касается всех. — И правитель провел пальцем по воздуху.
— Уже скоро все придет в движение, все изменится и перемелется в жерновах истории: свободные станут рабами, а изгнанные и отвергнутые начнут править миром. День поменяется местами с ночью. Понимаешь?
— Нет, — спокойно ответил Роха.
— Пришло время, Роха! Пришло время!
— Как понимать тебя, правитель?
— А так: выживет тот, кто согласен измениться, в чем-то уступить и принять новое. Скрытые силы пришли в движение! Они идут по следу, как охотничьи псы. — Палец Ямыха отчего-то указал на яму подле них. — Собаки — вестники истемников, посланцы подземелий, они уже пришли, ты видел их.
— Истемники? — переспросил Роха, он прежде никогда не слышал о таких.
— Да, они, те, что живут в глубинах под землей, в норах и пещерах. Когда-то они обитали здесь. Были охотниками давным-давно, когда не было болот и каменных лесов Закрая, не было и Иля, да и просторов Хаагума. Добытчиками они все были хорошими и, живя посреди лесов, нужды ни в чем не знали. Но впоследствии, гонимые силой неведомой и беспощадной, бежали, жизни свои спасая, мечась по свету как в бреду. Те из них, кто в живых остался, кто не стал добычей огня и ветра, зарылись в землю и там нашли свое пристанище. Туда ушли. — И Ямых снова указал своим костлявым пальцем на ту огромную яму, на краю которой они стояли вместе с Рохой. — А уже там охотники переродились и приобрели другую суть. Теперь же пришел их час: истемники выходят из мрачных недр силою огромной, закаленной. Ищут они дар небесный на просторах бесконечных, тех, что лежат за звездами и выше. По какому случаю он оказался на земле, нам того неведомо. — И, заглянув выпученными от страха глазами в лицо посланнику, правитель прошептал: — Ты слыхал о них?
— Нет, — твердо ответил Роха.
— А еще в поиске своем они сметают все прошлое и несут смысл нового! — возбужденно и с благоговейностью в голосе почти пропел Ямых.
— Какой же он?
— Несут с собой! В себе! Там! — Ямых резко опустил руку, как будто желая вытянуть из земли невидимую жилу.
— Смыыыысл! Роха. В чем он? Знаешь ли ты его?
С лицом умалишенного он уставился на посланника, и казалось, еще немного, и его тонкая бледно-серая кожа лопнет, порвется в районе лба, предъявив миру нечто еще более безобразное.
— Иль-ль-ль… — Ямых, отпрянув назад, криво усмехнулся. — Неужели тебе этого достаточно? Пойми же... Время прежнего ушло. Если не успеть, и твое время уйдет. — Правитель задрал вверх палец и указал на могучее, но голое дерево. — Ты, знаешь, говорят, в те времена, когда охотники ушли под землю, здесь бушевал пожар. И вот одно маленькое зернышко, принесенное ветром откуда-то издалека, упало в эту яму. Это было единственное место, где его не мог достать огонь. Так пролежало зернышко долгие годы, а затем вдруг ожило, проклюнулось… стало расти и превратилось вот в это. — Ямых снова показал на одинокое дерево. — Когда-то листва покрывала его пышной кроной. Рождалась и опадала, и снова появлялась, и опадала вновь, дерево переживало каждый год весь цикл жизни. Горы опавшей листвы... Бессмысленность. А однажды дерево мы закрыли в темноте, и увидели, как изменилась его суть. Нет, оно не засохло и не погибло, а должно было, не правда ли? Но вместо этого приспособилось к своей темнице. Теперь листья не растут на нем и не опадают. А еще мне кажется, оно пытается уйти отсюда, двигает корнями. Да, да, подобно тем существам, что имеют ноги. Ты понимаешь о чем я говорю? — На этих словах Ямых вдруг замолчал, а затем продолжил глухим голосом: — Я не хочу быть опавшей листвой! А ты Роха?
Роха молчал.
— Что же ты молчишь, посланник? Разве в Иле нет смерти? Спасут ли тебя их колокольчики?
— Правитель, — вдруг прервал Ямаха Роха. — Я посланник Иля! С тем ли говоришь ты? Или ты забыл об этом?
— Нет, Роха, посланник Иля, и ничего я не забыл, да и говорю с тобой великодушно! — При этих словах главный закрайник выпрямился и, казалось, приподнялся на цыпочках, едва удерживая равновесие.
— Зачем же я нужен тебе, правитель?
— Знал всегда я, что у Мастерового не может быть глупых сыновей, пусть даже не родных, пусть названых. Но нет в тебе его крови, нет Иля! Поэтому откроюсь до конца. Не знаю точно почему, догадываюсь лишь, что дело как раз в той крови, что бежит по твоим жилам. — Ямых продолжал говорить загадками. — Им нужен ты. Для тебя все приготовлено уже: дары, почитание и место — то, что по рождению ты заслуживаешь. Ты в Иле оказался по ошибке. И я говорю тебе, что лучше бы ее исправить.
— Зачем им я? О чем ты говоришь? — недоумевал Роха.
— Огонь! Тот, что под землей дремал, разожжен уже. И в ярости голодной пожрет он все... Да, да, и Иль. Судьба его решена. Стоит он на пути помехой в нашем деле, и время кончилось его, но не твое. Ты будешь первейшим из первых, а рядом я — за то, что вразумил, открыл, поведал тебе все это. Познаешь власть неведомую и новый вкус всего. Не будет тех, кто бы тебя осудил, пред кем держал бы ты ответы. Грядут такие перемены, что для избранников нужды ни в чем не будет. Я предлагаю тебе стать одним из нас. Оставайся же здесь, их стоит лишь немного подождать, истемники придут. Вот увидишь, не успеет и снег растаять. А для чего ты нужен им? Так ты — избранник.
— Ты предлагаешь мне предательство? Чтобы потом жить в презрении к самому себе? Я сын Иля.
— Не торопись. Не будет презираемых, не будет судей над тобой. Что люди? Чернь и болтуны! Забудутся те, прежние, и сочиняться новые легенды. Про нас, тех, кто сделал верный шаг. Отбрось сомнения, Роха! За нами сила! Истемники уже у самого порога. Ночь еще впереди, подумай, не спеши, а утром я буду ждать ответа.
— А что же будет, когда и утром тебе отвечу, что не предатель я?
— Вернешься ты домой, как и положено посланнику. Но не спеши, побудь же гостем в доме у меня, я приглашаю.
— Отправлюсь я сейчас же в Светлый Иль. Там ждут вестей, и я должен их поскорей доставить, — ответил Роха как отрезал.
— Хорошо, посланник, я не стану более задерживать тебя. Ступай, коль так.
Когда же Спасенный вернулся к обозу, то обнаружил всех обитателей его крепко спящими. Его товарищи лежали вокруг своих повозок. Роха попытался разбудить их и криком, и толчками, он бил их по лицам, но никого вырвать из плена дремы ему не удавалось, как ни старался он. Измучился, мечась от одного к другому, но никто из тех, кто должен был отправиться немедленно с ним в дорогу, так и не поднялся. Около погасших костров вповалку разлеглись они, словно на поле брани.
— Вы отравили их! — закричал он и схватился за рукоять меча, увидев неподалеку «улыбчивого».
— Нет же, нет, посланник Иля, мы лишь дали им хорошенько отдохнуть перед дальней дорогой. Они пили сок седого дерева. А как ты знаешь, его пьют с осторожностью — не более двух глотков... Кто ж знал, что все так будет?— издевательски улыбнулся хитрый закрайник. И, видя Роху в гневе, предпочел быстро удалиться.
Скоро он исчез в Гнезде.
— Что с ними? Не рассчитали силы? — напомнил о себе объявившийся рядом правитель. — Ну теперь до утра их точно не раскачать. Пусть отдыхают. А лишь выглянет Светило, вернется к ним бодрость и обратная дорога не станет тягостной для них. Оставь их, Роха. Пойдем же... На прощание отведаешь ты с нами блюдо, достойное царей.
— Нет, я останусь со своими товарищами, буду дожидаться их пробуждения.
— Как хочешь... Коли так, намерен я этой ночью открыть заслоны и выпустить собак погулять на воле.
— Что мне три пса? Сдеру с них шкуры. — Роха скрипнул зубами от злости.
— Ты думаешь их столько? Там больше их, чем в псарне, а впрочем, посланник, не сердись. Я их не выпущу, конечно, а за людьми твоими здесь приглядывают. И ничего плохого с ними не случится. Я тотчас распоряжусь, и им помогут. Как видишь, я уважаю законы. Пойдем же... Нас ждет пир. Уважь тех, кто встретил вас добром.
— Хорошо, — согласился посланник, осознав тот факт, что коварный правитель Закрая его обыграл.

Вернувшись в обиталище, Ямых тотчас потребовал от слуг:
— Еды нам! У нас мало времени. — И вдобавок к словам кривой палкой ударил по многострадальному дереву.
Д-а-а-а-а-а-й-й! — разнеслось по веткам. Закрайники заметно оживились и стали усаживаться и укладываться на пол. К едва заметному на тот момент свечению в Гнезде стал примешиваться запах еды. Было слышно, как что-то поднимают снизу, и это что-то было тяжелым. В Гнезде появились несколько новых слуг, среди них были две женщины. Роха увидел как пятеро слуг, упираясь кривыми дубинами, с трудом вкатывают огромный чан. Плотно закрытый тяжелой крышкой, прижатой медными крюками, он при движении пыхтел. Оставив чан, двое из них внесли большую тыкву и разную мелкую утварь. Деревянные горшки заняли свое место. Двое других подошли к чану и, всунув такие же дубины под медные крюки, навалились на него телами. Мощная крышка поддалась, выпустив наружу сладковато-пряный аромат. Затем настала очередь двух женщин, волосы которых были подобны гривам, едва скрывающим их покалеченные острые уши. Гривы эти доходили им до пояса. Одна, проворно взобравшись на тыкву, стала поочередно опускать в горячий чан деревянные горшки и, наполнив их, ловко передавала своей товарке. При этом, каждый раз опуская руки в горячий котел с криком и визгом, напевала странную песню, сложенную из звуков вроде тех, что издает кобыла во время выжеребки. Ее подруга, подхватывая дикий мотив, перебегала от одного закрайника к другому, топала ногами, как копытами, ставив рядом горшки с пряным жаром.
Затем резко наступила тишина, и та женщина, что разносила горошки, на цыпочках подбежала к чану, другая же достала из него застывшую в оскале и пышущую горячим паром конскую голову. Ее положили на большой, черный, отделанный серебром поднос, тот самый, что был в числе подарков, привезенных Рохой.
Раздался стук, как в барабаны, — закрайники стали стучать костяшками пальцев в те диски, что висели у них на груди. Голову поднесли к посланнику. Запах свежеприготовленного мяса буквально опьянил Роху. Он взглянул на блюдо и тут же отшатнулся.
Роха узнал «подарочную» лошадь, ту, что привел сюда, в Закрай, как дар своего царя.
«Нет, не поступали так с подарками Иля до этого дня», — сказал посланник сам в себе.
В этот же момент всплыла у него в памяти и злобная оскалившаяся тварь, бросившая ему под ноги обглоданное конское копыто. А еще вспомнилось ему, как однажды в детстве он увяз ногами в топком болоте и к нему подполз мерзкий змей. Тот, что кольцами тела своего медленно умерщвлял жертву, застигнутую врасплох. Тот, что заглатывал добычу целиком, раскрывая отвратительную пасть свою и выставляя в ряд острые крючки — зубы. И тогда беспомощный Роха в ужасе наблюдал за тем, как гад обвивает его черными чешуйчатыми кольцами, медленно и тщательно готовясь к удавлению. Но, на его счастье, Мастеровой услышал сыновний крик и подоспел вовремя, гада того пополам перерубил.
Сейчас же некого на помощь было звать.
Роха, подняв голову, стал вглядываться в ускользающий с предметов свет и обнаружил, что собравшиеся здесь люди лишь делают вид, будто увлечены разговором. На самом же деле каждый из них внимательно наблюдал за ним — за Рохой. Один за другим он ловил их взгляды, закрайники же в ответ прятали глаза. И только правитель не смотрел на Роху, он был поглощен едой.
«Игра подошла к концу. В Иль мне вернуться не дадут, — рассудил Роха. — Не для того правитель откровенничал со мной и склонял к измене. Ах как был прав седовласый Миролей... Если бы только предупредить товарищей об опасности».
От грустных мыслей Роху отвлекли слуги Ямыха, подошедшие к нему. Они принесли серебряную чашу и, налив в нее темного хмельного напитка, подали ее со словами :
— Отчего, посланник Иля, не попробовал ты нашей пищи?
— Я не ем жертвенного мяса, — недовольно ответил им Роха.
Он поднялся с места, и в этот же момент вдруг все зашумели, и к громким голосам закрайников добавилось мелькание их бесчисленных рук, лихо разливающих по сосудам хмельное питье. В Гнезде стали пить и есть, загремела посуда, в нее посыпались кости.
Взяв в руку вместо чаши кувшин с водой, что приготовлен был для мытья рук, и подняв его вверх, Роха громко произнес:
— Я хотел бы выпить из этого кувшина потому, что в нем я ясно вижу чистое дно!
Его слова пропали в общем шуме. Роха отпил и поставил кувшин на место. Закрайники одобрительно заулыбались.
Вдруг открылся люк, тот самый, через который Роха двумя днями раньше наблюдал за обозом. В Гнездо очень медленно влезла женщина. Да, да женщина (так показалось посланнику вначале). Но очень скоро он понял, что был неправ, ведь у той, что влезла, не было лица. Ни глаз, ни рта, ни ушей, ни носа, лишь правильный овал, затянутый тонкой кожей. Серый, абсолютно бескровный лик выглядывал из под старой, обтрепанной ткани. Та свисала ей на плечи и где-то за спиной была собрана в затейливый узел, да так как не делали женщины Закрая. «Чуть... Чуть...» Тихо от человека к человеку, словно предупреждение, пронеслось это странное слово. Закрайники протрезвели и стали испуганно жаться к стенам. Роха остался один. Безликая шла на него, вытянув вперед  безобразную шею. Было ощущение что она всматривается в окружающее пространство, вроде как ищет кого-то. Но в какой-то момент неудовлетворенно втянула ее назад, посадив на плечи.  Чуть выпрямилась, и грязный балахон, закрывавший ее тело, складка за складкой разгладился от плеч до самого пола. Через проеденные ржавчиной дыры выглянули редкие, как у линяющей собаки, тонкие и длинные, не толще паутины, волоски. Еще несколько слепых движений — и Чуть уткнулась в то изрубцованное место на древе, откуда все еще поднималась голубоватая струйка. Обернув свой пустой лик и выпрямив руки за спиной как крылья, она наклонилась к дереву, но тут же как ошпаренная отпрыгнула от него. Затем подняла руку и, выставив открытую ладонь вперед, стала медленно водить ею во все стороны. Ладонью эту конечность можно было назвать лишь условно. Скорее это была птичья лапа. Она стала останавливать ее на каких-то участках «проверяемого» пространства, вероятно, растопыренная конечность заменяла ей глаза и уши. Так, словно оторвавшаяся от человека тень, она как будто бы искала себе хозяина. И в жутком поиске в конце концов Чуть  добралась  до посланника. Роха не сводил с нее глаз.
Уродливая клешня медленно потянулась к его голове. Роха выхватил меч и ударил им. Жуткая конечность быстро ускользнула из-под удара. Чуть замерла, затряслась и отпрянула в сторону. Упав на четвереньки, она сделала круг, оббежав посланника. И вдруг, поменяв свои первоначальные планы, в одно мгновение оказалась рядом с тем закрайником, что был пьянее остальных и едва держался на ногах, уцепившись за тех двоих, что стояли рядом с ним.
Все повторилось вновь, она встала в полный рост, рука потянулась к закрайнику. В тот же миг пьяница вдруг остался один. Брошенный компаньонами, он в недоумении пытался найти кого-нибудь, кто подставил бы ему свое плечо, поддержал бы, но все для него было уже кончено. Гнездо пронзил вопль. Полный ужаса, он был короткий и истошный. Закрайник рухнул как подкошенный.
Тут же чудовище отбежало к люку. Оно двигалось спиной, как бы наблюдая за действиями всех присутствующих, и уже в следующее мгновение исчезло. Снаружи зашумела листва.
Около мертвого собрались остальные. Глаза его застыли в неком недоразумении и даже с вопросом.
Объявившийся Ямых сразу направился к Рохе.
— У тебя соль? Где прячешь ты ее? — возмутился он.
— Какая соль? Нет у меня никакой соли, — недоумевал посланник.
— А ты — молодец... ; Затем, подойдя к мертвецу, Ямых ткнул того палкой: — Кончено! — И, повернувшись к Рохе, добавил: —Теперь я знаю, ты, без сомнения, тот самый избранный, раз собаки и Чуть не тронули тебя.

Уже светало.
— Куда собрался наш герой?— спросил Ямых Спасенного, увидев, как тот направился к выходу.
— Пойду к обозу, уже светает.
— Постой, так не годится. Неужто слыл я когда-либо глупцом? Не думал же ты так? Коль разговор у нас случился откровенный, то как же быть теперь? Сулили мне награды за тебя. И те награды мне больше тешат разум, нежели твои обозы с подарками. Люди, те, что с тобой пришли, пусть возвращаются домой, а ты под моим присмотром здесь побудешь. — Ямых изменился в лице. — Эй, вы! И вы, что рядом! Схватить его! — выставив на Роху свой тощий палец, заорал он вдруг.
Закрайники накинулись на Роху гуртом и, разоружив, крепко вцепились ему в плечи и руки.
— Что ты делаешь, Ямых? Законы нарушаешь! Возможно ли так поступать с посланцем, дары тебе привезшем? Когда об этом узнают в Иле, придут в твой дом с войной!
— Законы! — усмехнулся в ответ правитель. — Я здесь единственный закон! И не узнают! В обмен на жизни тех, которых отпущу, ты объявишь им, что возвращаться в Иль с ними не желаешь. Что выбор твой таков и что ты по собственной воле с нами остаешься. А коль не сделаешь так, как велю, так мы убьем всех тех, что там внизу остались. Собак пещерных, которых не кормили мы уже три дня, на твой обоз натравим. Вот будет утешение мне! Тебя истемникам мы отдадим, живым иль мертвым ; тебе решать.
— Одумайся пока не поздно, — попытался Роха воззвать к разуму правителя.
— Пока соберется Иль войной на меня идти, все уж будет решено! Война сама уже в ваши ворота постучится. Подумай, пока есть немного времени. Связать его!
Посланника Иля подтащили к прялке, торчащей из потолка в центре Гнезда. Притянув свисающий вниз и скрученный в нить кончик пряжи, слуги принялись ловко спутывать им руки и ноги Рохи. Прялка зловеще заскрипела. Роху бросили на пол.
Рассвело.
— Ну что решил, посланник Иля? А то, быть может, напрасно я жду и время мне напасть на твой обоз? Так я распоряжусь немедленно!
— Отпусти людей. Пусть возвращаются домой. Я остаюсь, — ответил Роха.
— Мудро! — повеселел правитель. — Теперь я вижу, что передо мной тот, с кем можно иметь дело.
Они спустились к обозу. И Роха обратился к своим спутникам.
— Что слышим мы? — негодовал рыжебородый Туро. — Ты остаешься здесь? А нам велишь одним возвращаться? Что скажем мы людям? Царю? Что бросил Роха Иль, его с младенчества вскормивший и принявший в свой дом как дитя родное? Что сказал бы на это воспитавший тебя как сына Мастеровой? Ты забыл о нем?
— Вскормили? В семью приняли меня? Всегда я чувствовал себя чужим среди вас. Когда колокольчики звенели на детских ножках, мне, ребенку, до слез обидно было, что у меня нет его. Той простой, но заветной вещи, что есть у всех других, но не у меня! Не понимал тогда, чем я хуже других, в чем провинился. И чтобы быть как все вы, привязывал к своей ноге из глины колокольчик. Старательно его я мастерил. Своими детскими ручонками тайно подкладывал гончару вместе с горшками в обжиг. Затем привязывал к ноге тесемкой, но тщетно было все, колокольчик не звенел, а лишь глухо шаркал и в конце концов ломался на кусочки. Обиду эту я с детства ношу в себе. Что же до Мастерового... Так нет его давно, известно всем, пропал.
; Так знай, изменник ты! Предатель! Изгоем быть тебе! И лучше отцу твоему не узнать сего позора!
После этих слов обоз, скрипя колесами, тронулся в обратный путь.

— Я чуть не прослезился, услышав твой рассказ, — похлопал правитель Роху по плечу. — Забудь о них и не держи на меня обид, теперь ты один из нас, — проскулил Ямых. — Хоть здесь нет колокольчиков, но если хочешь, мы сделаем его для тебя из золота или железа, носи, на свою радость.
— Когда же истемники придут за мной?— спросил Роха.
— Скоро, не успеет луна дважды обернуть свой лик, как будут они здесь. Уже освободились лазы. Пока их собаки охраняют, чтобы не пробрался кто чужой в них. Вообще, мой друг... я буду называть тебя так, ты не против? Наше время пришло! Ты правильный сделал выбор. — Глаза Ямыха снова вылезли из орбит, показались фиолетовые прожилины на краях век. — Ведь сделал, правда?
— Мне нет пути назад, — ответил ему посланник.
— Несказанно повезло тебе! Выбран-то ты! Ты хоть это понимаешь?! — И правитель пророчески задрал костлявый палец вверх. ; Ты ; тот, кто первым среди всех нас войдет в новые миры, а мы уж за тобою. Истемники и мы вот. Немного будет нас. И ты уж про меня там не забудь. Ведь это ж я рассказал тебе обо всем. — И Ямых снова заглянул Рохе в глаза; взгляд его был пустым и суетливым.
— Где конь мой? Я его не видел среди обозных лошадей, — забеспокоился Роха.
— С ним все в порядке, накормлен и в загон поставлен, но он тебе не нужен больше: там, куда идти назначено тебе, нет конюшен.

Закончился день, в котором Роха был причислен к предателям.
Ночь выдалась тихой. В темноте слышался ровный храп. Роха лежал с закрытыми глазами, он думал и выжидал. Возможность побега, как он понимал, была для него ничтожной. Наверняка кто-то из слуг Ямыха был приставлен приглядывать за ним. Вряд ли ему удастся проскользнуть незамеченным.
«Наверняка и внизу были охранявшие выход, — рассуждал про себя Роха. — И наконец пещерные собаки. Этих подземных тварей могли запросто выпустить этой ночью…»
 Встреча с ними и вовсе сводила шансы побега к нулю.
«Только добраться бы до Иля, вырваться теперь, когда обоз ушел, хоть с боем. Предупредить...»
 Ведь предчувствовал старый царь опасность, для этого он втайне Роху наставлял, перед тем как в Закрай его отправить.
— Никто не должен знать о моих подозрениях, — говорил он воспитаннику Мастерового, — лишь ты. Гляди и слушай там.

  Побег
Конечно же Роху разоружили. А ведь в эту ночь меч ему бы очень пригодился. Роха делал вид, что спит. Храп, тяжелый, громкий, доносящийся со всех сторон, ему был здесь в подмогу, но Роха не спешил действовать.
И вот кто-то уже склонился над ним, еще мгновение ; и этот «кто-то» потянулся к посланнику. Роха, не открывая глаз, резким движением схватил чужую руку, а затем быстро вцепился склонившемуся человеку в горло. Тот потерял равновесие и завалился на бок. Роха сжимал чужое горло так, чтобы сквозь него едва проскальзывали воздушные струйки, и теперь контролировал каждое движение поверженного тела. Глаза быстро привыкли к темноте, посланник пригляделся. Снизу, сморщившись, на него смотрел Ив. Да, да это был он.
— Что тебе надо?— не убирая руки от горла, спрашивал его Роха.
— Я пришел... я пришел... — прохрипел молодой закрайник.
 Посланник убрал руку с его горла.
— Я пришел, чтобы помочь тебе. Надо бежать, — тяжело дыша, выдавил из себя Ив. И, освободившись из Рохиной хватки, встал на ноги и, еще толком не отдышавшись, прошептал: — Я посыпал еду пыльцой ночного храповника, теперь все будут спать, а проснувшись, еще долго... — И Ив сильно поджал губы, так, что его щеки стали раздуваться, он не хотел рассмеяться: — Ты же не пировал с ними, надеюсь? — Приложив руку ко рту, он посмотрел на посланника глазами нашалившего ребенка. Наконец, успокоившись, Ив указал рукой на слуховое окно: — Видишь, это твое спасение? — И молодой закрайник показал пальцем на прялку, ту самую, что свисала с потолка. От нее до слухового окна была растянута нить.
— А кто тебе сказал, что я хочу бежать? С чего ты взял? — не веря юнцу, отмахнулся Роха.
— Тише... — Ив приложил пальцы ко рту.
 — Я не верю, ты не предатель.
— Да что тебе за дело до меня? — не отбрасывая подозрений, нахмурил брови воспитанник Мастерового.
— Подозреваю я, что не поверил тебе Ямых. Что будешь делать, коль за людьми твоими вслед отправят душегубов? Так что вставай, дорога ждет.
— Пока все спят, убью их, если ты правду говоришь... За все это заслуживают они смерти. — Обожженный яростью, Роха метнулся к ближайшему из спящих закрайников.
— Постой, не делай этого, — схватил его за рукав Ив. — Уходить надо тебе тихо, а не сражаться. А коль поднимется вой, сбегутся все, и тебя убьют. А на Иль беда идет.
Роха снова схватил Ива:
— Коль знал ты, отчего же не сказал тогда, при первой нашей встрече? Шепнул бы, знак подал какой, а я бы людей своих отправил с вестью в Иль.
— Не мог я. Поверь не все так просто. Ты должен был путь пройти, познать дорогу, а я лишь проводник, — оправдывался Ив.
— Познать дорогу? Такой ценой? — Притянув паренька к себе, Роха угрожающе взглянул на него. — Дорога, надеюсь, познана уже?
— Нет пока, — наивно заулыбался Ив и кивнул в сторону слухового окна: — Чего же ждешь?
— Это же нить... — удивился Роха.
; Да, нить, а ты забыл, как ею тебя связывали? Вот она и вытащит тебя отсюда. Верь мне. Ни одна веревка здесь не надежна, обязательно порвется. Не забывай, посланник, где ты находишься.
— Помню.
 Ив провел глазами по Гнезду:
; Да и еще... Подстраховались они, собак выпустили наружу. Если эти зверюги тебя учуют, не выбраться нам отсюда. Поднимут вой и нападут, поэтому надень вот это… ; и Ив кинул Рохе вещи, ; а мне оставь свою одежду… Ну же!— протянув к нему руки, поторопил он посланника.
 Овечья шкура оказалось сырой и, вероятно, поэтому тяжелой. Штаны решили оставить как есть, а вот обувь...
 У Рохи не было возможности как следует рассмотреть ее. Одна его нога была укрыта рыбьей кожей, другая же находилась в небольшом по стопе, сплетенном из коры молодого дерева коробе, вроде чуни. Ив же, несмотря на опасность, с интересом рассматривал прекрасные кожаные сапоги, ему практически доставшиеся даром. И наконец Ив снял с груди золотой диск и отдал его Рохе:
— Повесь его себе на грудь, без него никак.
— А как же ты? — возразил Роха.
— Не думай обо мне, я выкручусь.
Золоченое и как вроде обглоданное «копище» заняло свое место на груди у беглеца. Теперь посланник Иля походил на закрайника, из тех, что служили правителю.
;Давай за мной, Роха!— Ив перемахнул на ту сторону слухового окна и уже оттуда прокричал: — Поторопись!
Роха тут же поспешил к окну, затем обернулся и еще раз вгляделся в темноту, царящую внутри Гнезда. Здесь кто-то из слуг ; совсем рядом ; заворочался, и посланник по кошачьи мягко шмыгнул за край люка. Колесо разбитой прялки заскрипело. На той стороне лицо обдало свежестью. Спуск занял какое-то время. Свобода встретила Роху ночной прохладой.
 Как только ноги посланника коснулись земли, он, как и велел ему Ив, присел на одно колено, огляделся и прислушался.
Где-то напротив, в темноте, еще прошлой ночью горели костры, у которых грелись его товарищи. И здесь же, совсем рядом, могли находиться соглядатаи и, главное, собаки.
— А где мой конь? Где Гор?— спросил Роха Ива.
; Не знаю, — пожал тот плечами.
Крадучись, беглецы перебежали к тропе, ведущей на подъем. Прижимаясь к отвесной стене той ямы, в центре которой и находилось древо, они стали подниматься вверх.
— Если повезет, пройдем мы стороной по краю, а дальше будем нагонять обоз. Я знаю путь. Мы перехватим их, ; заверил Роху Ив.
Вдруг до их ушей дошло конское ржание, прорезавшее тишину ночи.
— Это же Гор! Мой конь, — обрадовался посланник.
Невероятным образом тот учуял своего хозяина и теперь подавал ему знак своим радостным ржанием, сообщая, что он здесь, он ждет и по-прежнему предан Рохе.
— Я прежде заберу коня. ; Роха был непреклонен.
— Стой, куда ты? — едва успел окликнуть его Ив, когда посланник метнулся назад, отправившись на поиски своего коня.
Наклонившись и набрав в ладонь земли, Роха измазал ею лицо. Он вдруг стал прихрамывать и немного волочить правую ногу, так что плечи его опустились вниз, а одна рука беспомощно повисла плетью вдоль тела. Теперь, в ночи, силуэт Рохи напоминал человека, изуродованного болезнью.
 Так, не спеша и не забывая волочить ногу, он почти дошел до того места где стоял его Гор. Прямо перед Рохой выросли две тени.
Всем своим видом демонстрируя и силу и здоровье, один из них, огромный детина, с интересом уставился на ряженого закрайника — Роху. Другой был меньше здоровяка ростом, но все же на пол-локтя выше посланника, на его груди висел средних размеров рожок. Вероятно, именно ему в случае чего отводилась главная роль — поднять шум. Этот страж стоял, не проявляя никакого интереса к невесть откуда взявшемуся здесь калеке, взгляд его был направлен куда-то в сторону.
Посланник узнал их, это были те самые, что привели к Ёе его старуху. Те здоровяки, что оскорбляли и выдавали больной бабке пинки, будучи недовольными её не расторопностью.
— Что ты делаешь здесь, калека? Что бродишь по ночам? Кто ты такой? Не из беглых ли? Что-то не узнаю тебя. А ты, Гу?
 На этих словах Гу, до этого не проявлявший интереса к Рохе, повернув голову, выдал:
— Проверь его.
 Громила протянул вперед руку и бесцеремонно накрыл ею Рохино лицо. Затем грубо провел вдоль лба и рассмеялся, уставившись на ладонь. Обнажив, как подметил Роха, огромные лошадиные зубы, он залился смехом пакостника переростка.
— Ты посмотри, Гу, — хихикал громила, обращаясь к своему напарнику, у которого на груди висел рожок. — Он землю ел, что ли?! — И  растопырив  пальцы толкнул посланника рукой так, что тот упал.
Ощутив на себе всю силу медвежьей лапы здоровяка, воспитанник Мастерового не спешил подниматься на ноги. Он уселся на холодную землю и стал искусно демонстрировать свою беспомощность. К пакостному хихиканью Гу теперь присоединился голос его товарища ; его очень развлекало происходящее.
 Наконец, с трудом приняв вертикальное положение, посланник, к удивлению громил, тоже захихикал, демонстрируя им свое дружелюбие. И как бы между прочим вынул из-под сырой овчины тот золотой диск, что был символом власти в Закрае, который отдал ему Ив. А затем поместил его на свою ладонь. Громилы тут же замолкли, округлив глаза. Роха сорвал рожок с груди Гу и, раскрутив его над головой, поочередно ловко отвесил каждому из них по оплеухе.
 — За конем я пришел. Где конь, тот, что остался от обоза?
— Но правитель запретил... — начал было возражать здоровяк, однако тут же получил рожком по носу. — Мы не узнаем тебя, — держась за распухший носище, пробормотал он, и стоило ему лишь убрать свою огромную лапу от перекошенного лица, как рожок снова хлопнул его по переносице.
— Утром похлебку из него будем делать, Ямых велел мне его забрать. Сам-то конину будешь есть? — обратился Роха к пострадавшему здоровяку.
— Буду! — обрадовался тот и снова получил рожком по сильно разбитому и распухшему носу ; и тут же замолчал.
— Так где конь? — Угрожая и его огреть рожком, Роха уставился на Гу.
Тот, не дожидаясь последствий, выпятил палец и указал в сторону.
— Ведите его сюда, — распорядился Роха.
Закрайники скрылись. И уже скоро объявились вновь, ведя коня. Красавец Гор стал притопывать копытами, узнав под чужой личиной своего хозяина.
— Если уж так, если похлебку сварите, то, может быть, сбрую оставите нам? — прикрывая лицо ладонью, пробубнил здоровяк.
Роха взобрался в седло и следом, словно желая вновь отвесить кому-нибудь из них очередную оплеуху, со свистом раскрутил над головой помятый рожок. Закрайники шарахнулись в стороны. А Роха лишь  выбросил измятый рожок прочь. Топот конских копыт растворился в ночи.
 — Глупец, ты же погубил все дело, — запричитал Ив.
— Залезай на коня! — Схватив юношу за руку, Роха втащил его на Гора.
Несмотря на то что конь нес теперь двоих, он достаточно резво преодолел подъем по краю ямы и поскакал дальше. Вот уже остались позади мрачные землянки обитателей Закрая.
Беглецы выехали на пустырь, и здесь Ив попросил посланника остановиться. Он подошел к поваленному дереву и поднятой с земли палкой забарабанил по сухому стволу. Глухой гул прокатился волной. Так Ив повторял до тех пор, пока из сумрака не вышел его коник.
— Нам надо догнать обоз! Так будет быстрее! Едем же!
 Ив хлопнул коника по загривку, и тот шустро затопал, унося своего седока в сторону леса. Роха на Горе проследовал за ним.
Так ехали они, пробираясь сквозь заросли, ручьи и овраги. Когда же пришлось преодолевать бурелом,  Роха уж было подумал, что они окончательно заблудились. Ведь ориентироваться в этих чащах не представлялось возможным даже днем, что уж говорить о глубокой ночи. Посланник, напрягая зрение, всматривался в кромешную мглу, а маленькая лошадка впереди неизменно юрко пробиралась сквозь все преграды и без остановок топала дальше. Ив был невозмутим, время от времени он проваливался в сон, затем открывал глаза осматривался, и снова его голова повисала на грудь. Посланнику было куда сложнее. Им с Гором приходилось очень стараться, чтобы поспевать за шустрым коником Ива.
Уже светало, когда вся компания наконец оказалась на той же дороге, по которой несколькими днями ранее обоз держал путь к Гнезду. Посланник понял, что, проламываясь сквозь лесные заросли, они тем самым срезали путь. Роха был чрезвычайно удивлен, осознав этот ночной маневр.
Путники осмотрелись и после недолгой остановки отправились дальше в надежде уже скоро нагнать обозчиков. Впереди справа показалось озеро, его уже видел Роха по пути сюда.
— Смотри! — вдруг насторожился Ив.
 Его рука была направлена вперед, как раз туда, где дорога у самой воды делала небольшой подъем. По направлению к ним, поскрипывая колесами, за лошадью тащилась повозка. Без сомнений, то была одна из тех... Из обоза Рохи. Одинокой повозкой никто не управлял. Еще издали Роха понял, что тянувшая ее лошадь больна, измученна и находится на грани собственных сил. Беглецы прибавили ходу. Когда же они поравнялись с повозкой, предположения стали явью: истерзанная лошаденка тяжело дышала и еле переставляла ноги, делая последние потуги, чтобы не свалиться замертво. В повозке лежал мертвец. Его сразу узнал посланник, то был Крутилка. Да, тот самый молоденький возничий, на которого он, Роха, однажды незаслуженно накричал.
Когда же беглецы перемахнули за пригорок, им открылась еще более жуткая картина. Брошенные повозки рядом с растерзанными лошадьми...
Часть повозок были перевернуты вверх колесами, другие лежали заваленными на бок, а третьи стояли как должно, вот только брошенными.
Роха насчитал их восемь, с учетом же той, что была на пригорке с мертвым Крутилкой, девять. Все повозки, что привел он из Иля, находились здесь перед его глазами.
Не успел Роха перевести дух, как его позвал Ив; он стоял около озерца и смотрел на воду.
У самого берега, выставив из воды огненную бороду и живот, похожий на бурдюк, распластался Туро. Его большое тело мирно покачивалось на едва заметных волнах, уцепившись ногами за берег.
За эти же ноги Роха вытянул его из воды. Один глаз Туро вытек, другой остекленел и через узкую щель заплывшего века, вероятно, встречал первый рассвет после смерти. Без сомнений, здесь произошла схватка. Топор Туро, покрытый до рукояти уже почерневшими пятнами крови, лежал неподалеку.
И вот опять услышал Роха голос своего проводника. Там, около перевернутой повозки, лежали еще двое убитых, чуть в стороне от них ; еще один, из воинов, а там еще и еще. Один из старых конюхов мертвой хваткой сжимал в руке нож.
Одного за другим Роха обошел всех.
— Нагнали и напали, как стемнело, а своих мертвецов, видать, с собой забрали… и еще глянь-ка... Следы собак вокруг. Вот для чего их выпустил Ямых. По следу шли... На расправу, — поспешил сообщить оказавшийся рядом Ив. А затем, отъехав немного, добавил: — Пятерым вашим уйти все же удалось. Верхом... — И проводник указал направление, обратное от Гнезда. — Погони за ними не было.
— Не успели мы... — с горечью прервал его Роха. — Ямых подстраховался, подослав убийц с собаками. Все делал он наверняка. А этих, что ушли, в живых оставили лишь для того, чтобы узнали в Иле не только о моем предательстве, но и о страшном злодействе. Смертью соплеменников связать меня решили.
— Надо уходить! Светает! Неровен час вернутся те убийцы, — поторопил юный закрайник Роху. — В Гнезде, уж верно, подняли шум. Я знаю, что нужно делать, чтобы сбить преследователей с толку. — Ив поведал Рохе свой замысел.
Выслушав своего проводника, посланник согласился с ним.
На том и порешили.
По замыслу беглецы переодели несчастного Крутилку. Из вещей возничего Ив себе не взял ничего и теперь оставался в одних штанах. Надев на мертвеца одежду Рохи, беглецы стали усаживать его на Гора. Тот никак не хотел держаться и при каждой попытке усадить его верхом заваливался вперед на конскую холку. Тогда для большей устойчивости Ив подсунул Крутилке под мышки пару рогатин, а потом скрепил все это покрепче и привязал беднягу к коню.
Роха взял у закрайника оставшийся кусок веревки и размахнулся им как хлыстом, а затем, сделав полный оборот вокруг собственного тела, ударил им Гора. Тот понесся прочь.
— Домой! — еле сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, закричал ему Роха вслед.
В одежде посланника Крутилка и вправду был похож на Роху. Издали он походил на раненого всадника.
Беглецы свернули с дороги. Здесь они решили разделиться.
— Собаки за твоим конем пойдут по следу, ты же иди в обход болот, круг будет большой, но на пятую ночь ты достигнешь Иля. Войдешь в него ты с севера. Лошадку мою береги, она здесь все дороги знает. Да, и еще, там в моем поясе соль.
 Роха проверил рукой, действительно, в поясе лежала соль.
— Зачем мне соль?
— Быть может, тебе она еще сослужит службу. Соль дороже золота, железа. Бери ее и не расходуй понапрасну. Найдешь ей применение, когда момент наступит. А теперь прощай, посланник!
 Ив хлопнул ладонью своего коника, и тот побежал, унося Роху все дальше от этого злосчастного места.

 
Путы
Прошла ночь, и день пришел ей на смену. Лошадь тихо ступала по сухим, упавшим откуда-то сверху веткам. Ее мохнатые копытца не ломали их, а лишь мягко подминали под себя, словно под Рохой была не лошадь, а большой кот.

 Голые деревья, те, что стояли по обе стороны от беглеца, как будто стесняясь своей наготы, тянули свои ветки вниз, ища там, у земли, упавшие наряды.
Пасмурное небо нависло над их тоненькими верхушками, лишив Роху всяческих надежд на появление солнца. Не слышно было птиц, лишь изредка где-то в кустах шуршали мыши, обустраивая свои пыльные гнезда к неотвратимо приближающейся зиме.

 Сквозь серое марево пред взором беглеца появились черные деревья. Их стволы тянулись у самой земли и, сцепившись ветками в могучий хоровод, уходили вдаль. Корни были обнажены. Коник остановился как вкопанный ; было похоже, что он вдруг забыл куда идти.

Преградив Рохе путь, это чудо природы заставило его слезть с коня.
На взгляд посланника, это  сооружение не имело никакого смысла, кроме одного: помешать ему вернуться в Иль. Во всяком случае, так показалось Рохе.

Ему пришлось искать пути обхода.
Посланник осмотрелся.
 
Впереди лишь стена из переплетенных кривых веток. Заняв все фланги, как вражье войско, колючие кусты готовы любого встретить шипами. Так что те деревья не объехать и не обойти.
 
Роха взобрался на одно из них.
Стволы волной уходили вниз, затем поднимались и уводили взор всё дальше, пока наконец не пропадали в чаще.

Все пространство вокруг заполнили торчащие во все стороны ветки.
Одни из них тянулись ввысь, другие стелились вдоль стволов. И, превращаясь в паразитов, душили  материнские деревья, выкачивая из них все больше соков. Участь их была незавидной. Избавляясь от крепких объятий, деревья разрывали свои ветви на куски.
 
 Увиденное напомнило беглецу Гнездо.
— Тьфу! — выругался Роха.. — С конем здесь не пройти.
И в поисках дороги он поехал вдоль холмов. Пройдя  сотни две шагов, Роха   учуял еле уловимый дымок. Этот дурманящий запах еды, готовящейся на углях, прорывался из чащи.
 
Роха пригляделся. Его глаза заметили невдалеке огонек.
- Костер, — догадался он.
— Давно я не видел людей! Рад видеть! — Напугав лошадку, как из-под земли, перед Рохой вырос незнакомец.
 
Это был немолодой, полный мужичонка очень маленького роста. Глаза его, бегали из стороны в сторону, так что Роха никак не мог уловить его взгляда.
Широко раскинув руки и сильно прогнувшись назад, незнакомец выражал свою радость от встречи с новым человеком. Непропорционально длинные по отношению к остальному телу, его руки больше походили на две лапы, что, без сомнения, не выпустили бы того, что в них попало.
Лысину мужичка прикрывала незатейливая шапчонка.
— Я здесь коз пасу. Не желаете ли похлебки из козлятины? Вкусная... — На последнем слове незнакомец одарил Роху широкой улыбкой.
В ответ посланник лишь с опаской огляделся.
— Откуда же вы? А может, заблудились? Так я помогу. Куда вам надо? — И, не дожидаясь согласия, мужичок взял поводья и потянул коника за собой. — Какая лошадка у вас интересная, маленькая, — тараторил незнакомец, пытаясь погладить коника.

Роха резко одернул поводья:
— Не время... Тороплюсь я...
— Зря вы так... Вижу, устали. И лошадка ваша устала. Лошадям тоже нужен отдых, а особенно таким маленьким, — не унимался толстяк. — А у меня и сено найдется. Ничего не станется с вашими делами, если вы немного посидите около моего костра. Да и мне будет веселее, одиночество, знаете ли... Один я здесь… ; Незнакомец продолжал настаивать на своем.
 
Роха посмотрел на коника.
«И вправду ни произойдет ничего страшного, если я накормлю лошадь, путь-то еще не близкий, — подумал он, вдыхая пряный запах еды. — Да что уж там... И мясо, что готовится на том костре, будет очень кстати моему отощавшему от голода животу. В конце концов, за долгое время это первый человек, который мне повстречался. Опять же недурно было бы узнать дорогу от него. И если даже он из тех, что приглядывали за всем в Закрае, то ему все равно не добраться до Гнезда раньше чем, я дойду до Иля. Не успеет!»

Они расположились на козьих шкурах у костра.
— А нет ли у вас щепотки соли? ;спросил толстяк. ; Я вообще-то привык к пресной еде, но соль...
— Найдется. — И Роха достал из-за пояса белый комочек.
— Почему-то я так и думал, что у вас она обязательно должна быть. — Толстяк, увидев, как Роха цедит кристаллики в похлебку, потянулся к его руке. — А бросайте ее всю туда, — кивнул он на булькающее варево в большом глиняном горшке.
— Ты что?!— отдернул руку Роха. — Это же невозможно будет есть, надо же чуть-чуть.
— Да? Ну ладно... — согласился с ним раздосадованный толстяк.
Отведав похлебки, Роха расслабился.
— Вот смотрю на вас и думаю: что же может завести такого человека в эти глухие места? Наверное, какое-то важное дело? А какие важные дела могут быть без нашего правителя? Ну этого... — И незнакомец наморщил лоб, отыскивая имя правителя в закутках своей памяти.
— Ямых, — прервал его мучения Роха.
— Ямых! Ямых! А-а-а! Да, да... именно так звать нашего правителя, — быстро, почти скороговоркой затараторил незнакомец. — Я еще отца его помню. А вы? Нет, конечно же нет, потому что вы молоды… Да, да... Не застали, — бубнил толстяк, пытаясь хоть как-то поддержать разговор. — А у меня кусок его ноги был, — хмыкнул он и, наклонив голову вперед, стал поочередно заглядывать беглецу то в один, то в другой глаз.
 
Услышав это, Роха уж было подумал, что перед ним один из тех сумасшедших, которых люди прогоняли от себя прочь, и потому этим беднягам приходилось жить в лесу.
— Да, да, каменная нога, та самая... Ну когда он вдруг окаменел, а потом рассыпался на части. — И странный мужичонка, ища подтверждение того, что его понимают, еще пристальнее уставился на Роху. — Помните эту темную историю? Когда эти олухи-слуги не углядели и уронили его и он развалился на части. А коленку-то я прихватил и припрятал. Не помню, сколько зим прошло, и вот приходит сюда один грязный такой, как пес облезлый... И говорит, что дескать из-за него рассыпался наш правитель. Представляете? Из-за него! А еще про жену мне все и про детей… Хм... — Толстяк пожал плечами и замолк, но, впервые уловив интерес к его рассказу, тут же продолжил: — Просил со слезами продать ему тот камень, а я смотрю-то, взять с него нечего, одежда — рванина одна. Пожалел, уступил, отдал, но одежду взял, так он и ушел голый…

Роха вспомнил плешивого Ёю, ведь рассказ  явно был о нем.
Незнакомец не унимался:
— Да так вот... про бывшего правителя я же не до рассказал... Не помню уже имени... — Он ненадолго сделал страдальческое лицо, но так и не вспомнил. — Он ничего не любил, ни то что нынешний. — На этих словах болтун, ожидая вопроса, уставился на Роху.
 
Посланник молчал.
— Болота... вот их любил, пожалуй, но только их. Ага, к ним питал особую слабость. То один, а то со всякими приближенными... ну этот… как там его... — И толстяк снова замолк, пытаясь вспомнить чье-то имя. — Да знаете вы его, ну этот... — И снова, ничего нужного не найдя в памяти, махнул рукой и продолжил свой треп: — Да о чем это я? А! Вот и говорю, любил бродить по топям. Все пути и броды знал. Бывало, зайдет с кем-нибудь в самое пропащее место и оставит беднягу там, а потом вернется и ждет. Вы не бывали на болотах? Нет? Ну и правильно. Из свиты прежнего правителя многие сгинули в трясине. А я вот выбрался. Да... я тогда тоже был большим человеком, вот как вы. А имя ваше как? — Глазки незнакомца буравили Роху.
— Сначала сам мне назовись.
— А у меня нет имени... Совсем, — виновато улыбался толстяк.
— Это как же? Как-то ведь назвали тебя родители?
— Не-е-е, — мотал он головой. — Они немые были.
— Ну, а те, с кем ты рос и кого каждый день встречал? Как звал тебя прежний правитель?
— Я быстро забывал все свои прозвища. А вас звать-то как?— не отставал любопытный толстяк.
— Какой же смысл называться мне, коль нет у тебя памяти на имена? Как ты называешь тех, кто служит у Ямыха?
— Ну... — не решаясь открыться Рохе, хитрец наклонил голову и, скривившись, все же прошептал: — Тень.
— А почему же тень? — так же тихо поинтересовался Роха.
— Потому что я их тени на болотах вижу. Тех, кто пропал и пропадет еще. Вот он большой человек, а вот уж на болоте тень его, — усмехнулся толстяк.
— Ну что же, — согласился Роха, — Я не против, называй и меня тенью.
— Договорились, — прищурив черные глазки-бусины, скривился в улыбке человек без имени.
— Нет страха, я вижу, у тебя… А без языка не скучно будет ли остаться? —обратился к толстяку Роха, собираясь в путь.
Но, оглянувшись, он обнаружил, что незнакомца рядом нет, а вместе с ним пропал и коник.
 
Роха тут же бросился на поиски, клича «забывчивого». Вдруг из кустов возникла фигура толстяка, а следом и морда коника.
— Я накормил ее самым хорошим сеном. Интересная лошадка. Давно ли она у вас?
— А почему ты спрашиваешь меня?
— Никогда таких не видел. Мне бы такую... Маленькую, — улыбнулся человек без имени.
— Скажи мне лучше, в какой стороне земли Ниирейские?
— Там. — указал хитрый закрайник.
— А Каргун — рыжая земля?
; Там, ; Закрайник указал в другую сторону.
— А Иль, скажи мне, где?
— Хм… не пойму, куда же надо вам? Там Иль… идите и не ошибетесь. — И незнакомец сделал взмах рукой.
— Проверяю, не врешь ли мне… Ну, прощай.
Роха выбрал нужное направление и, толкнув под бока лошаденку, поехал вдоль холмов.

 Человек без имени остался около костра, он долго провожал Роху взглядом, его рука зачем-то снова помешивала куски вареной козлятины в закопченном глиняном горшке. Когда же Роха скрылся, толстяк вытер руки пучком сена и не спеша направился в глубь леса. Там меж трех старых елей был сделан земляной навес. Пастух по-хозяйски открыл дверку и вошел внутрь. В темноте он растолкал коз и наконец добрался до небольшого загона в самой его глубине. В нем, пожевывая сено, стояли маленькие лошадки. Расчесанные и накормленные, точь-в-точь такие же, как та, что сейчас несла на себе Роху. Человек без имени подошел к одной из них, что стояла немного обособленно, и погладил ее. Лошадка вздрогнула и закрутила мордой.
— Всё, попался хозяин твой, — довольно прошептал он лошадке.
А потом вспомнил как три зимы назад продал лошадку некоему юноше. Вернее сказать, совсем еще мальчику, у которого на животе висел золотой диск. Да-да, этот юнец теперь уже состоял на службе у правителя.
Из-за своего маленького роста коник очень понравился мальчугану. И человек без имени, на свой страх, и риск предложил обменять эту шуструю лошадку на золотой блин. А мальчишка вдруг согласился, но предложил лишь половину глазастого диска. И, разрубив его пополам, так, что оба глаза оставались на одной половине, себе взял ту «глазастую», другую отдал ему. А потом слуги Ямыха, увидев «пустую» половинку на бедняге, сорвали ее и били толстяка, как безродную псину. Обиду эту он помнил.

Найдя нужную зарубку на коре ели, сплошь посеченной какими-то символами, толстяк вытянул в трубочку губы, затем скривился и промычал:
— И-и-ив.
 
Небо закрыли косматые тучи. День убывал. Стемнело. Но коник топал уверенно. Роха вспомнил наставления Ива: « Лошадку мою береги, она здесь все дороги знает». Он, любя, похлопал ее по загривку, та же, как ни в чем не бывало, продолжала свой путь. По расчетам Рохи, до Иля оставался день, от силы полтора пути.
Накрапывал дождик, и Роха выбрал место для ночлега. Разжег костер.
И, глядя на огонь, незаметно для себя провалился в сон.

Открыл глаза он оттого, что замерз. По черным верхушкам деревьев шнырял ветер. Несколько крошечных ледяных капель оставили на Рохе мокрые следы. Посланник вытер их рукой и поднялся. Все еще темно, но утро уже на подходе.
Роха пошевелил угольки в костре, затем набрал в рот воздух и медленно подул на угли. Несколько оранжевых язычков моментально подпрыгнули вверх и, ухватившись за пучок сухих веток, разгорелись. Рыжие всполохи проникли в глубь темноты и растворились в ней.
 До ушей Рохи донесся какой-то звук ; это лошадка жевала траву. Коник уже давно поднялся и ждал его. Как только ночь отступила, они отправились в дорогу.
 
 Совсем рассвело. Какое-то время все было спокойно, но вдруг глаза Рохи заметили одну странность. Несколько знакомых предметов лежали на его пути и в уже известной ему последовательности. Вот сломанная ветром дубовая ветка, вот камень и разоренный муравейник, а вон и высохшее дерево, но только отсюда не видно старого дупла.
В том, что все это он видел прежде, не было сомнений.
Роха объехал дерево с другой стороны. Дупло на месте. Так и есть, все это уже встречалось ему вчера.
Посланник спешился и нашел следы, те, что оставил он минувшим днем.
— Что же ты, карлик, подвел меня так?— обратил свою досаду Роха на коника.
Ехать по вчерашнему следу— таким было его решение.
Уже скоро посланник снова оказался на том же самом месте, где, как и минувшим днем, путь преграждали все те же черные стволы. Он снова стоял у той же самой преграды.
Сегодня же стволы лежали отделенными от своих корней и только благодаря крепким веткам все еще держались на весу.
— Срублены, — понял Роха.
Вот и свежая стружка ; результат усердного труда.
— Неужто все это проделал вчерашний болтун? Один за полдня осилил такое дело? А главное, зачем? — недоумевал воспитанник Мастерового.

Вот след от костра. Поблизости никого. Роха сделал вывод, что покинули это место еще вчера. Вот следы того, кто представлялся ему человеком без имени.
Роха пошел по следу и вышел к большому земляному навесу. Земля вокруг буквально изрыта. В этом месиве его глаза различили несколько круглых вдавленных отметин, точь-в-точь как след его коника. Не веря глазам, Роха подошел к своей лошадке и со всем вниманием рассмотрел след от ее копыт.
— Что за ерунда!
Теперь на подковах его коника имелся спереди выступ, которого не было на вчерашнем следе. И вот здесь он видел множество таких же следов с отметинами. И только один из них выделялся особо. В отличие от других на нем не было выступа и он в точности напоминал тот след, который был у его лошадки прежде. Посланнику все стало очевидным. Роха снова обратился к конику и еще раз рассмотрел его копыта.
— Он подменил мне лошадь...
Посланник огляделся ; вдруг за ним наблюдают? Вдавленные отметины от подков лжелошадки без труда читались на мягком осеннем ковре из листьев и жухлой травы. И это было скверно.

Роха настороженно прислушался к шуму леса и, не найдя в нем ничего нового, оставил коника у навеса, а сам побежал назад к отделенным от корней деревьям. Там, держа равновесие, чтобы не соскользнуть с них, он пошел по ним через глубокий овраг, как по мостику. Преодолев паутину из колючих веток, посланник оказался на тропе, уходящей змейкой в ельник. Он решил больше никуда не сворачивать, а идти только прямо. Тропинка исчезала, затем появлялась вновь. Роха не останавливался и двигался так быстро, как это только было возможным. Не чувствуя усталости, он лихо преодолевал препятствия и даже не удивлялся собственной проворности. Его ждал Иль.
 
Лес закончился, и взору открылись раскинувшиеся во все стороны рыжие проплешины. Они, подобно огромным звериным шкурам, были разложены перед ним на выбор.
; Болота... — выдохнул Роха, окидывая взглядом все занятое ими пространство. — Но Ив говорил что они должны остаться в стороне. А тут вон оно как... Куда же обходить? Ни конца ни края... — рассуждал Роха.
Неподалеку раздались хлопки. В небо поднялись две черные птицы. Точно таких Роха уже видел по пути в Гнездо. Всплыл в памяти рассказ человека без имени о том, как отец Ямыха приводил слуг в трясину и оставлял их там одних.
«Быть может, кто-то из них в отчаянии превратился в этих птиц? — подумал Роха. Он ухмыльнулся, дивясь игре воображения. — Да он же меня хотел напугать».

Добыв хорошую палку, сын Иля решительно ступил на мокрый ковер из мха и трав. Мох немного просел, и из болота едва заметными струйками проступила вода. Ноги намокли. Потребовалось немного времени, чтобы привыкнуть к неприятному ощущению. Роха выбрал примерный путь и, выверяя каждый шаг, двинулся в заданном направлении.  Куда ни взгляни, кругом одни болота.

Кочка, еще одна и еще... Над Рохой снова пролетела  черная птица. Ее большие крылья  захлопали над его головой. Они были так низко, что заставили Роху пригибаться. Птица накрыла его своей тенью и снова ушла вверх,  затем вернулась, и ее большое крыло едва не ударило беглеца. Прошло немного времени, и все это птица проделала снова.
 
Птица раз за разом взлетала, снижалась, и снова взлетала, и снова снижалась, и так низко, что закрывала собой серое небо. Было похоже, что она старалась прогнать Роху прочь, как будто  где-то рядом были её птенцы.
Продвижение вперед стало невозможным.

Роха поднял вверх палку и в попытке прогнать птицу махнул так, что зацепил ее крыло. Он тут же потерял равновесие, оступился и... плюхнулся прямо в болотное месиво.
 
Трясина! Роха хотел было выругаться на поганую птицу, но было не до того. Его движения беспомощны. Еще немного, и этот гадкий кисель поглотит его без остатка, унесёт  в свой холодный мрак навечно.
 
И вот... руки схватились за что-то, оказавшееся рядом, и это «что-то» начало движение вверх.

В конце концов Роха оказался на поверхности. Сквозь щелочки слипшихся от болотной жижи глаз Спасённый увидел грязное крыло и судорожно вцепившиеся в него свои руки. Птица с жуткими криками вырвалась из трясины, а в придачу вытянула и обмякшее тело Рохи.

Посланник схватился за куст; еще усилие ; и он уже в относительной безопасности.
Перед глазами  трясина. В ожидании жертвы она притаилась.
— Так птица предупреждала меня об опасности?
Зубы Рохи стучали от холода, он сжался в комок.
— Пойду, но чуть позже, отлежусь и пойду, — уговаривал он себя.
Черная летунья снова закричала.
Роха вздрогнул.
— Нельзя лежать! Нельзя! Идти надо!— как заклинания бубнил посланник себе под нос.
Наконец он заставил себя подняться и побрел дальше, в обход трясины, оставляя триклятое место позади.

Чёрная птица не делала попыток взлететь. Ее крылья были облеплены грязью.
Роха попрощался с ней, поблагодарив ее мысленно.
Он ушел уже далеко и только тогда обнаружил, что на нем нет золочёного лика.
" Вероятно, его забрала прожорливая топь"...
Через некоторое время вдали появилась узкая рёлка, разделяющая болото пополам. На душе у Рохи стало легче, болото отступало.

Роха наконец ступил на твердую почву и сразу же выжал промокшие вещи.
Под ногами шелестела сухая трава. Болота же пока неотступно следовали за Рохой, сопровождая его вдоль узкого участка суши справа и слева.

Впереди он заметил очертания сидящей женщины и очень удивился.
Сидевшая расположилась у самого края болот. Ее фигура монотонно покачивалась вперед и назад. Этому нашлось простое объяснение: посланнику показалось, что она баюкала ребенка или кормила его грудью.
Здесь, среди болот, одинокая женская фигура казалась странной и неуместной, но вдали появились другие женщины.
Их едва видно.
Женщины  спустились к болоту, к тому месту, где рёлка соединялась с пролеском, и теперь были перед Рохой как на ладони.
 
Он прибавил шагу, направляясь им навстречу, женщины же вдруг стали удаляться от него. Роха прилагал усилия, но так и не смог приблизиться к ним.
Боясь, что женщины  пропадут из виду, он закричал им вслед.
В ответ раздался детский плачь. Спасенный вздрогнул. За его спиной плакал ребенок.
 
Удивленный Роха оглянулся.
Он увидел кормилицу, ту самую, что должна была остаться где-то там далеко позади него. Но получалось так, что все это время она неотступно следовала за ним, и стоило ему повернуться, уселась в траву, как ни в чем не бывало.
Жалобный детский плачь раздавался над топями.

Роха подошел к сидящей женщине, обдумывая те слова, которые мог сказать заблудившийся человек. Краешек накидки из собачьей шерсти, укрывавшей ее голову, немного отогнулся. Беглецу показалось, что женщина поглядывает на него. 
Вдруг ребенок замолк. В недобром предчувствии Роха взглянул на единственную руку кормилицы. Женщина протянула к нему кулек. Роха заглянул в него и как ошпаренный шарахнулся назад. Из кулька выглянула морда козленка.
Еще момент, и взгляду Рохи открылось то, что было скрыто под накидкой. Под ней не было лица, лишь серая натянутая кожа.
Безглазое, безротое чудовище медленно поднялось в полный рост. Растрепанный кулек брошен в траву. Безжизненное тельце козленка исчезло в осоке.
— Чуть... — Холодный пот прошиб Роху от головы до пят. — Та же самая или еще одна?
 
И правда, эта отличалась от той, что посланник видел прежде (она была однорукой).
Чудовище медленно потянулось к нему своей уродливой лапой. Роха отбежал назад. Не успел он перевести дух, как Чуть снова оказалась рядом.
Беглецу  удалось сделать всего несколько шагов назад, но эти шаги дались непросто. Движения этой твари нельзя было назвать быстрыми, но оказалось так, что и совладать с собственным телом Рохе было невероятно трудно. Оно отказывалось подчиняться. Не было и речи о том, чтобы, к примеру, убежать. Конечности ослабли, дыхание замедлилось.  Силы неумолимо оставляли его.
— Да что это со мной? — как мог, сопротивлялся  Роха.
Он затряс головой, а потом сделал то, на что пока оставались силы, — закричал.
Его вопль разнесся по всей округе, так что со всех близлежащих мест в небо поднялись черные птицы.

Крик конечно же не остановил Чуть, но Роха почувствовал, как кровь внутри него снова прилила к конечностям, заполнила теплом все тело. В этот отчаянный момент он выхватил из болота ком грязи и бросил его в чудовище.
Липкий комок попал в цель. Страшилище, будто бы обжегшееся, остановилось, затряслось и принялось судорожно вытираться.
— Ха! — ликовал Роха.
Не собираясь испытывать судьбу, он бросился, прочь.
 
— Что же это вы так орете? Голосите-то что? — вдруг услышал он где-то совсем рядом, как только остановился отдышаться.
Роха узнал этот голос.
Да, да, это был пастух, человек без имени. Очевидно, он прятался за тем деревом, что обожжено молнией. Его невысокая фигура время от времени появлялась и исчезала вновь.
— Хотел меня обмануть, запутать хотел... Да кто же у нас солью делится? — усмехнулся толстяк. — Я сразу понял, что ты хитришь, прикидываешься… — шипел он откуда-то из кустов.
Посланник заметил еще одного человека, тот, как раз,  сползал с высохшего дерева  вниз.
— Что тебе надо от меня? — озираясь по сторонам, громко спросил Роха.
— Отдай соль! Всё равно тебе конец!— услышал он в ответ.
— Зачем же ты те деревья порубил, что преградили мне путь? — не унимался посланник.
— Глупец, какие деревья? Это проход, мосток! — Теперь речь пастуха текла распевно, казалось, тот испытывал удовольствие от каждого произнесенного им слова. — Прошел ; и оказался там, где нужно. На пороге Иля, например... Эх ты, дурень, и не пришлось бы  нам встречаться. А я от корней их — чик! И мосток пропал... Всё.
— Откуда взялась здесь эта образина, уж не ты ли постарался? — указывая назад, все спрашивал невидимого собеседника Роха.
Чтобы избежать внезапного нападения, так он рассчитывал узнать местоположение своего врага.
— А оттуда же... Я по деревьям «стук», «стук», стружка полетела, и оно уже здесь! Радел я сильно о вашей встрече, — донесся голос из кустов.
 
В последний момент посланник обнаружил, что тощий соглядатай, тот, что слез с дерева, уже подкрался к нему сзади и нацелился напасть. В его руках была здоровенная палка, на конце которой привязан каменный набалдашник. Через мгновение он был готов обрушиться на Роху и раскроить ему череп, но посланник оказался проворнее. Опередив нападавшего Роха вложил все силы в единственный удар. Закрайник ухнул в болотную кашу. Из его рук выпала палка и пропала в болоте.
— Вы поглядите, что он здесь выделывает! — завопил человек без имени. Он кричал,  но не торопился на помощь своему подельнику.

Немного придя в себя, тощий наконец принял положение перпендикулярное болоту. Он напоминал пьяницу, угодившего в выгребную яму. Грязные потеки стекали по его лицу. Тощий беспрерывно сплевывал остатки илистой жижи, которой сполна нахлебался. Шаря по скользкому дну, он старательно что-то искал. Наконец нашел. В его руках снова объявилась та же самая палка.
Тощий выбрался из тины и, не проронив ни слова, набросился на Роху.
— Бей его! — подстрекал его голос из кустов.
На сей раз тощий все же задел Спасенного, поранив ему плечо. Но вскоре сам пропустил удар. Увесистая коряжина попала ему в живот. Посланник успел вырвать ее из приболотного мха, и теперь она здорово послужила ему.
Тощий сложился пополам и уже готов был распластаться в болотной осоке, но Роха упредил падение и удержал его.

Прикрываясь им как щитом, посланник приготовился к обороне. На этот раз атаковала Чуть. Слепая, безразличная в предпочтениях, она выставила вперед свою смертоносную лапу, и первым, кто оказался на ее пути, был тощий.
Уставившись на Чуть бессмысленным взглядом, он бревном повалился в ее объятия. Нежить тут же вцепилась в бедолагу и затряслась. Тощий мгновенно свалился животом вниз. Он был мертв.
Роха увидел его судорожно скривившиеся пальцы и босую синюшную ногу.
Позаимствовав у незадачливого закрайника его черепно-дробильную дубину, посланник без промедления долбанул ею безликое страшилище.
Палка провалилась в глубь неосязаемого тела и пропала в нем бесследно.
Превозмогая боль, Роха отступил к краю болота.
— Гляньте-ка, что он здесь выделывает?! — снова раздался ор толстяка.
Роха огляделся, но так и не обнаружил подстрекателя.
 
Опасность в виде ненасытной твари была для него сейчас более реальной, чем этот хитрюга пастух.
Роха вспомнил про соль, которой поделился с ним Ив, про требования пастуха и про интерес Ямыха касательно того, не воспользовался ли он ею тогда, при первой встрече с Чутью. Соль все еще лежала в кармашке пояса.
Нащупав пару кусков, Роха выбрал тот, что был побольше. Затем быстро соорудил из пояса пращу, вложил в нее соляной снаряд и метнул в сторону Чути. Пролетев половину пути, комок соли рассыпался. Все дело в том, что соль впитала в себя болотную влагу и размокла.
Но пара соляных дробин все же достала чудовище. Как будто в жутком танце, безликая прогнулась, и по ней побежала дрожь. Уже скоро представление закончилось, а следом Чуть приняла прежнее положение и, выставив вперед трехпалую клешню,  двинулась на Роху.
 
Посланник кинулся наутек, он бежал вдоль болота, но стоило ему остановиться, как Чуть  оказалась рядом. Он снова пытался убежать, но всякий раз нежить объявлялась следом.

Роха выдохся и остановился. В решимости дать последний бой, Спасенный стал накручивать пояс себе на руку, и тут в матерчатой складке его пальцы нащупали еще один соляной камушек, тот маленький, что оставался у него.
Да, этот комочек не размок и не рассыпался, он твердо держал форму, как тот редкий горный камень. Роха быстро вложил его в пращу. Солевой снаряд сверкнул отражением пробивавшихся сквозь серые облака солнечных лучей и с плеча, как из катапульты, отправился к цели.
 
Издав едва уловимое жужжание, он, как шмель, ударил однорукое чудовище. Угодив Чути в мерзкую голову, соляной снаряд пропал внутри. Чуть затряслась, кожа на ее голове потрескалась, явив миру угольно-черное нутро, все ее тело полопалось, как высохшая глина. Она, отравленная солью, словно ядом, метнулась к болоту.
Разваливаясь на куски, нежить ухнула на болотные кочки. Отделившаяся от остальных частей голова, опираясь на изуродованную конечность, поползла к воде. Скатившись по собственной руке, она плюхнулась в трясину и сгинула в ней, утянув следом и то, что осталось от ее жилистой лапы.
Трясина отрыгнула, выдав на поверхность несколько мелких пузырьков.

Роха мертвецки устал, но где-то рядом оставался еще один его враг, чьей вероятной целью было не дать ему вернуться в Иль, ; человек без имени. Этот низкорослый злодей по-прежнему ловко прятался где-то рядом.
Болото осталось позади. И только кочки да редкие пожухшие камыши все еще встречались на пути.
 
Потерявшая сочность трава напоминала старую льняную ткань, что вывесили просушиться на осеннем ветру. Она готова согреть голую землю, лишь бы дали ей время просохнуть. До первых заморозков осталось совсем недолго.
Сухие стебли доходили Рохе до груди и хорошо скрывали беглеца.   
По мнению Рохи, Иль уже совсем рядом. От радости сердце забилось быстрее, и Роха уже не думал ни о чем другом, как только о доме. Посланник спешил, он падал, поднимался, запинался о кочки и снова падал. Для него не было препятствий, и даже не ныло раненое плечо.
Но все же, помня об опасности, Роха выбрал момент и сделал рывок в сторону к лежавшей на возвышенности полусгнившей сосне. Здесь он решил ненадолго затаиться.
Высокая трава и старые корни надежно скрывали беглеца. Отсюда прекрасно видно все на сотню шагов вперед.
 
Через некоторое время посланник услышал шелест жухлой травы: кто-то пробирался сквозь камыш. Как Роха и предполагал, это был человек без имени.
Он ехал верхом на рыжем двухголовом козле, держась за большие рога. Более отвратительного вида  скотину посланник не видел отродясь. Из двух голов только на одной — той, что крупнее, — имелись рога. Другая же, мелкая и лысая, все время озиралась по сторонам.
Преследователь остановился и прислушался, а потом, толкнув козла, отправился дальше.

Роха дождался, когда эта парочка скроется из виду, и немного погодя пошел своей дорогой.

Вечерело, стало зябко, день готовился спрятать свой лик за угрюмой маской ночи. Впереди, окутав невысокие липы белым облаком, поднимался туман. Густой пар, как закипающее молоко, сталкивался с холодным осенним воздухом и быстро растворялся в нем, превращаясь в холодные капли.
Ощущался едва уловимый запах серы. Туман почти рассеялся, и Роха оказался на берегу озерца.
Там вдоль противоположного берега, выстроившись ровной вереницей, стояли молодые женщины. Их силуэты сливались с травой. Вероятно, это те же самые, что он видел у болот.

На этот раз он решил  не выдать себя. Беглец пригнулся. Его не заметили.
От каждой из них тянулась веревка. Было не понятно, связаны ли они или просто держат веревку в руках. Их лица похожи, словно у сестер, все одного роста и примерно одного возраста. Молодые. Нет, они не из Иля, Рохе это абсолютно ясно.
Женщины освободились от одежд, на них оставалась лишь веревка. По одной они вошли в воду. Пар окутал и скрыл их тела.
Роха стал невольным свидетелем их купания.
 
Он понимал, что ему надо бы уйти. Но глаза... они были прикованы к женщинам, они бунтовали, и разум лениво уступил, простив им эту слабость.
Краска стыда залила лицо посланника.
— Нехорошо...
Он закрыл глаза.
Роха ловил себя на мысли, что в отличие от других женщин эти ничего не обсуждали, их болтовня не разливалась во все стороны, как пролившаяся на пол медовуха. И через нее не приходилось переступать, чтобы не влипнуть. В любом другом месте, от Большого озера до Закрая, женщины обязательно нашли бы чего бы им обсудить, но не эти...

Прежде чем покинуть озеро, Роха бросил взгляд на купальщиц.
Подобно речным выдрам, те плавали на спинах.  Сын Иля был очарован и усыплен их красотой, и эту слабость он себе простил. Но вскоре  женщины поочередно скрылись в озере, и теперь взгляду посланника была доступна лишь молочная гладь.
Вдруг прямо перед его глазами из воды появилось женское лицо и тут же скрылось за мокрыми волосами, которые волнами стелились по теплой глади.  От неожиданности Роха вздрогнул. Его обнаружили, ему следовало бы бежать, но женщина хранила молчание...

В следующее мгновение на поверхности оказалась рука, в ней ржавый колокольчик.
«Дрян-н-н!» ; пронесся над озером глухой звук «больного» железа. Из озера вынырнули руки, схватили Роху и утянули его вниз.
 
Роха открыл глаза, серебристо-лазурные блики играли во круг него.  Купальщицы  кружили рядом, и хотя веревка спутывала их тела, но казалось, что она им совсем не мешала.
; Что же ты... подглядываешь?.. Можно ли подглядывать за девицами, когда тебя ждут дома?! — посмеивался над ним чей-то певучий голосок.
— Это если тебя ждут, а если уже нет? Ха-ха-ха.... — подхватил другой.
— Что скажут в Иле, когда узнают, что ты наблюдал за нами?
— Как мы тут голыми купались...
— А ему можно, он думает, что этого никто не узнает.. Хи-хи -хи!
— Где же его колокольчик?
— А у него колокольчика нет, ведь он не из Иля-я-я...
— Жаль...
 
Они выстроились по кругу в хоровод. Веревка уже у его лица, тела, ног. Роха почувствовал, как в его груди совсем не осталось воздуха.
Все, конец. Он рыба, попавшая в сеть.
Но вот на его лицо легла маленькая ладонь. Роха вдруг увидел ту, что водила его ночью по гостевому дому. Женщина посмотрела на него с нежностью, провела по его по щекам пальцами, как тогда, у травяной постели, и коснулась его раненого плеча.
Веревка медленно опустилась на дно. Роха был свободен. Спасенный быстро оттолкнулся ногами и оказался на поверхности.
Подняв шум, посланник выгреб на берег. Ему не мешали.
 
Женские головы снова появились на озерной глади, но среди них нет его спасительницы. Как и прежде, женщины молчаливы и кажутся безучастными ко всему произошедшему.
— Я хотел спросить, где Иль?
Одна из них указала назад, в сторону одиноко стоящей липы.  Роха не поверил им и пошел прежнею дорогой. Ему мешало что-то, прилепившееся к голени. Роха потряс ногой. «Дрян-н-н..» — глухо раздалось по округе. Это почерневший и проржавевший колокольчик. Приложив усилия, Роха все-таки избавился от тесьмы, и ржавый колокольчик исчез в осеннем мареве.
 
Еще не темно. Роха не стал разводить костра ; он спешил.
Из-за спины послышался шум. Роха не успел обернуться, как получил удар. Он упал и, попытавшись встать, оказался на четвереньках. В глазах все плыло.
;Ты совсем раскис! — прогудел голос в его ушах.
Превозмогая боль, Роха поднял голову.
Перед ним появилась большая тень, не сразу, но Роха узнал — это толстяк на своем козле.
— Я почему-то надеялся, что они тебя утопят, ведь ты здесь никому не нравишься!
И, разогнавшись, толстяк снова ударил посланника чем-то тяжелым, Роха вновь оказался на земле.
— Эти Афирь  такие странные... немые... А то бы расспросил, за что это они так добры к тебе. Откуда они взялись? А впрочем, для тебя все одно...
И, видя, как Роха старался вновь подняться, толстяк разогнался и на всем ходу снова сбил его с ног.
— Что же ты разлегся? Как тебя там?... — Как и прежде, владелец двухголового козла демонстрировал свою забывчивость на имена. ; Большому человеку не пристало валяться в грязи... — довольно усмехнулся хитрый пастух.
Он достал острый, как серп, крюк и, ударив ногой козла под ребра, понесся на Роху.
На этот раз толстяк удивился тому, что ничего не произошло, он промахнулся, а после еще больше поразился тому обстоятельству, что Роха оказался у него за спиной.
Борьба продолжалась недолго, и вот злодей уже на жухлой траве, его голова неестественно повернута в сторону, на лице застыл вопрос: как же так?
— Да вот так, —  ответил застывшему лицу  толстяка Роха.
 
Стемнело. Роха вдохнул в себя осенней прохлады и, прежде чем сделал еще несколько шагов в сторону Иля, неожиданно остановился.
 Пронзенный жуткой болью в спине, Роха повернул голову и увидел за собой двухголового козла. В следующий момент его рог, раздвигая ребра, вошел посланнику в грудь…
«Ме-е-е-е!»
С неба полетели снежинки.


По ту сторону
Роха лежал так, как и подобало лежать мертвецу. Его тело было покорено и сломлено, а дух блуждал где-то потемках.
Черви… именно им предстояло довершить все начатое и убрать следы его присутствия в этой прекрасной жизни.
Он был ничто, и все, что окружало его, было ничто.
И вот, в центре этого ничто появилась точка, она стала медленно пульсировать и увеличиваться в размерах, ее преобразования породили крохотное колечко. Пульсация дала колечку движение, и оно разрослось до огромных размеров, окольцевав все пространство.
Где-то в центре этого немыслимого по масштабам окольцованного ничто зародилась еще одна пульсирующая точка. Она тоже начала увеличиваться и в конце концов выдала еще один лучистый обруч.
И снова точка, и вновь кольцо... Их количество и скорость преобразований все увеличивались и увеличивались. Из центра вместе с пульсацией вырвался нарастающий звук: «Бум! Бум! Бум!» Он заполнил собою все, да так, что стало невыносимо.
«Не-вы-но-си-мо!» «А-а-а-а-а-а-а-х!» В легкие, будто бы в воронку, всосало струю ночного воздуха.
Лежа на примятой и слипшейся от крови траве, Роха открыл глаза.
Сквозь тусклую пелену, застилающую его глаза, он уставился в ночное небо. Провалился и чуть не потонул в его бездне, повиснув где-то там... Ему вдруг открылось, что эта бескрайняя и необъятная чернота находилась под ним, а он, невесомый, плыл сверху.
«Или сам я и есть эта пустота?.. Бездна, полная холодных и мерцающих звезд, что рассыпала чья-то неведомая рука, как сеятель зерна...» — такие мысли рождал спутанный рассудок Рохи.
И вот его взор словно воткнулся в невесть откуда взявшийся на необъятном черном полотне чужеродный предмет. Он, как мелкая соринка, попавшая в глаз, отвлекал, раздражал, привнося во все дискомфорт, мешая плыть по бесконечности. То был небольшой, плетенный из колючих веток и травы круг.
— Зачем? — такая мысль возникла у Рохи.
— Венок... — был ответ.
— Откуда он взялся?... — Роха снова присмотрелся.
В центре плетеного круга тусклой, едва заметной мерцающей точкой плыла маленькая звездочка. Как казалось ему, сейчас она была самая далекая и холодная из всех. От венка шли две тонкие веточки куда-то совсем вверх, туда, куда ему было тяжело смотреть. Он сделал усилие, от напряжения его глазам стало больно, а затем боль пронизала голову. Роха зажмурился, но вскоре вновь открыл глаза, и в этот момент картинка неба поменялась. Теперь бесконечность, усыпанная звездами, оказалась там, где и положено, — над ним. Глаза окончательно устали, Роха сомкнул веки и остался в таком положении на какое-то время. Когда он открыл глаза, то увидел рядом с собой темный силуэт… нет, вернее даже, это была тень на черном небе, она закрывала собою звезды.
— Что это?
Роха стал перебирать в мыслях все, что помогло б ему справиться с задачей. Он пытался найти название, но в его голове, как разоренном муравейнике, царил хаос. Ничего не получалось собрать воедино. Разум все еще блуждал в чертогах бесконечности и лишь изредка и ненадолго возвращался вновь к Рохе.
— А может, это смерть? — вдруг сообразил он.
Может быть, она решила, что он, Роха, слишком легко отделался? И ей захотелось его помучить, раздавить в пыль его волю, запугать, как ребенка, своим видом?
Роха еще раз взглянул на нее, и теперь она предстала ему в виде косматой женщины. Восседая над ним, косматая держала в руке веточку, обломанный конец которой периодично похлопывал Роху по лбу.
Тень приблизилась к его лицу. Ожидая смерти, он закрыл глаза. Ее спутанные волосы канатами упали на его лицо, грудь и шею. Ему стало тяжело дышать. С усилием Роха вздохнул, и тень сразу же отпрянула. Теперь, когда она оставила его в покое, он снова сделал усилие и посмотрел в вниз, туда, где должны были находиться его грудь, живот и ноги.
— Странно.
Все теперь было для Рохи чужим и бесполезным, из его груди выглядывал пучок травы, всунутый туда как кляп. Нет, он не испугался, и это обстоятельство его совсем не обеспокоило. Просто он ничего не чувствовал.
До Рохи донеслось какое-то чавканье. Та, что принял он за смерть, что-то пожевала, а затем вынула изо рта и поместила на свою маленькую ладонь. Ее пальцы стали втирать эту массу ровно в то место на груди Рохи, из которого торчал окровавленный пучок травы.
— Нет, это не смерть... — решил Роха.
Вдруг тень пропала, и Роха увидел, как звездное небо пришло в движение. Он понял: его куда то волокут. Он по-прежнему видел звездное небо, вроде бы какая-то птица промелькнула высоко в нем. Роха закрыл глаза и провалился в беспамятство.

Очнулся сын Иля в полной темноте. Тщетно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, Роха, собрав, как мог, рассеянные по потемкам сознания мысли, стал делать то, что сейчас представлялось ему самым правильным и доступным, — рассуждать.
«Может быть, я ослеп?» — закралась в его голову зловещая мысль.
Как ни странно, именно эта мысль была самой ясной и определенной. Роха прислушался, но кругом было тихо.
«Я еще и оглох...»
Роха попробовал закричать, но любые его потуги не приносили результата. Стояла абсолютная тишина. Рохе стало по-настоящему страшно. Неизвестность терзала его, как никогда прежде.
Собрав остатки воли в кулак, Роха решил ни за что не сдаваться.
Немного успокоившись и постаравшись принять ситуацию такой, как она есть, он сделал новую попытку осознать свое местоположение. Вывод был только один — здесь холодно и темно.
«Холодно…» — Роху словно озарило.
Да, ему было очень холодно, Роха чувствовал, как дрожало все его тело. Вдруг он сделал для себя открытие — он же замерз! Спасенный наконец чувствовал свое тело. И это было главным.
«Живой!» — жизнеутверждающая мысль вспыхнула в нем огоньком радости. Роха попробовал двигаться, но тело по прежнему не слушалось его. Тогда он сделал усилие и попытался подвигать пальцами. Он начал с рук, но те не слушались его, и тогда сын Иля попытался пошевелить ногами. Он шевельнул большим пальцем левой ноги, затем правой, а потом и всеми остальными. И снова пришла очередь рук, наконец дело пошло: сначала зашевелились мизинцы, а потом и кисти стали двигаться, хотя и не так хорошо, как хотелось бы. Роха постепенно стал раскачиваться все сильнее до тех пор, пока не рухнул на землю. Он сильно ударился лицом и животом, но это обстоятельство не остановило его в желании продолжать двигаться. Постепенно чувствительность вернулась к рукам, и Роха, как немощное дитя, делая над собой невероятные усилия, пополз, пока не уткнулся головою в стену. Теперь Роха почувствовал свои ноги и заставил себя подняться. Шаря руками, как слепец, он ощупал стену. Неровная поверхность выдавалась чуть вперед, и Роха понял, что, скорее всего, он находился в какой-то пещере или, быть может, под каменным завалом. Он принялся нащупывать верхний край стены, забираясь рукой все выше и выше, насколько это было возможным, но дотянуться до воображаемого потолка так и не смог. Тогда Роха решил двигаться вдоль стены. Он пока еще медленно и неуверенно переставлял слабые ноги. Так Роха обследовал весь периметр помещения. Теперь сомнений не осталось, если это и была пещера, то обжитая кем-то. Наконец руки посланника коснулись чего-то неопределенного, пальцы ощутили грубо выделанную кожу, она покачивалась. Кожа оказалась очень холодной, даже ледяной. Стоило Роже приложить к ней пальцы, как на них появлялась влага. Очевидно, именно здесь и находился вход в это жилище. Где-то внизу, у своих ног, Роха заметил малюсенькую, не больше иголочного ушка, точку. И это было первым, что наконец открылось его глазам с тех пор, как он очнулся здесь. Из нее внутрь пробивался тоненький, не толще волоса, едва заметный белый лучик. Роха наклонился ниже, и яркая струйка мгновенно ослепила его глаза. Роха неосознанно потер лицо руками и, прикрыв немного веки, повторил попытку. На той стороне все было бело.
— Да это ж снег... — догадался посланник.
Вдруг белая картинка исчезла, а вместо нее появилось косматое чудище, напоминающее женщину. Волосы страшилища были настолько густыми и не чесанными, что закрывали все его тело, а впрочем, его и вовсе не было видно, как и лица... Вместо него Роха заметил повязку и две прорези на ней вероятно, для глаз. Неожиданно появившись, страхолюдина почти сразу исчезла, но не успел Роха перевести дух, как она появилась вновь. И так близко к нему... Словно нос к носу. Их разделял лишь кожаный занавес. Сейчас Роха в деталях увидел прорезь на старой повязке прямо у своих глаз. От неожиданности он хотел было спрятаться, но оцепенел. Сквозь серую истлевшую тряпку на него глядели, очаровывая, завораживая… нет, это были не глаза, скорее пропасть, еще сравнить увиденное можно было б с эхом... да, да... Пожалуй, действительно эхом, что вторит из бездонного колодца.
— Спрашивай... — раздался негромкий клацающий голос.
— Кто ты? — прошептал Роха и удивился тому, что у него получалось заговорить.
— Не то... Еще спрашивай, — снова заклацал тот же голос, но уже чуть громче, чем в первый раз.
— Где я?
— Не то! — громко отозвалось внутри.
Роха мучительно стал думать о том, чего ему хотелось бы узнать больше всего на свете, о том, что мучило его так долго, не давая ему покоя.
— Кто моя мать? — вырвалось у него.
— Вот, Роха, сын Мастерового, спасенный в детстве и привезенный в Иль. Вот...
Косматая прислонилась ртом к отверстию и через едва приоткрытые губы дыхнула, словно раздувая огонь. Теплая тонкая струйка воздуха проскользнула сквозь крохотную дыру в полотнище. Лизнув глаза Рохи, она обогнула скулы, поднялась выше и растворилась в темноте. Роха почувствовал легкий толчок в лоб, его тело послушно откинулось назад.
— Смо-тр-ри-и...
Перед глазами посланника, по кругу, как табун лошадей, беспорядочно понеслись картинки, но потом, замедлив ход, они стали выстраиваться одна за другой в какую-то выверенную цепь событий.



Видения. Младенец
И вот что видел Роха: обогнув небосвод, горящая звезда, выдав разноцветную феерию, скатилась вниз, как сделал бы это клубок ниток на лестнице устремленный достичь нижней ступени. Озарив мир ослепительной вспышкой, она погасла где-то там, где воды Большого озера накатывали на обрывистые берега. От самых дальних земель Хаагума и Большого озера до рыжей земли Каргуна наблюдали люди падение небесного светила. Несколько дней поднималось от него зарево. Многие увидели в этом знамение, и многие отправились к тому месту от которого шел свет, но не один не нашел.

Отец рассказывал Илее о том, что есть на белом свете озеро, берега которого находились так далеко друг от друга, что если стоять даже в ясный день на одном, то ни за что не увидишь другого. А если подняться в горы, что окружали его берега, то открывалась синяя-пресиняя гладь, уходящая к горизонту, и не было сему простору равного в целом мире. И вода там прозрачная до самых глубоких глубин и чистая, как в роднике. Такая прозрачная, что те рыбы, что  в глубинах темных обитали, видны там, словно форель на ладони. И обещал он дочери своей, что кораблик поставит там и обязательно покатает ее по ласковым волнам.

Каула — так звали отца Илеи ; вел торговлю во всех землях, что лежали западнее Иля. И вот как-то, когда он возвращался из чужих земель, с ним приключилась одна история. Дело было утром, когда только-только на горизонте появились первые теплые лучи, а помощники купца еще спали. У тлеющих костров он увидел феерию. Прямо над головой его летел горящий шар по направлению, по движению солнца, упал он где-то там, охватив радужными всполохами, часть неба. И маленькая часть, что некогда была частицей упавшего светила, вонзилась рядом с ним, оставив огненную полосу на небе как некий след. Подойдя к тому месту, обнаружил купец в земле отверстие, оставленное небесным телом. Достав бесформенный кусочек из земли, он  обжегся, так как тот оплавлен был и на поверхности его затейливым узором играли огоньки. Потом оплавленный кусочек остыл, и купец взял его и укрыл подальше от чужих глаз, заложив себе за пояс. И берег сию реликвию. И жил предчувствием, что придет ее время.

Отправился купец в дальние края, взяв с собой жену и дочь. А еще были с ним некоторые из числа помощников. На озере во время сделки, когда ударили по рукам, спросил Каула тех тоуркунов, что продали кораблик, о нужном человеке, который смог бы быть проводником  и управлять корабликом умел бы тоже. Тоуркуны, поразмыслив, вынули из ямы, что была неподалеку, мужика, избитого всего.
; Вот тебе, купец, проводник. Знает он здесь все: места, глубины ; корабликом твоим будет управлять прилежно. А не возьмешь, так мы его убьем.
Спросил тогда Каула, в чем виновен избитый человек.
— Нарушил он неписаные законы, — таков был ответ.
Купец посмотрел в глаза несчастному:
— Как звать тебя?
— Сенака, — ответил тот.
Серебро получив, те тоуркуны удалились прочь.

Так обещание свое сдержал купец пред семьей. И, посадив жену, и дочь, и помощников своих на кораблик, отправился он вдоль побережья, держа курс к самым дальним берегам. Кругом царила красота. Крутые склоны, мысы и утесы усыпаны огромными цветами. Орлы, что питались рыбой, тут летали выше снежных гор. На берегах, раскачиваясь, шумели вековые клены. На пышных кронах пели птицы. Их голоса ласкали слух. И звери вольные из чащ  к воде выходили жажду утолить. А вот и царственный золоторог, стоял один он на краю, с крутого берега смотрел он вдаль, ноздрями втягивая  озерный бриз. Спокойны волны здесь, нет ни шторма, ни грозы. А если дождь, то он  всегда здесь ласковый  и теплый. Ветер же только такой, чтобы наполнить паруса. Гармония и мир в этом краю ; властители всего.
И вот однажды, проплывая по озеру, путешественники оказались в одном тихом месте. Здесь царила тишина. И голоса тех, кто был на кораблике, отражаясь от невидимой преграды, назад им эхом возвращались. Их проводник Сенака вдруг не на шутку забеспокоился. Не мог понять он, где же находится сейчас. Бегая от борта к борту, вглядывался Сенака в заросший зеленью берег.  В ту гору, что стеной давила на узкую полоску леса, как будто сталкивая в воду,  водопады, что издали казались ему ручьями. В большие камни всматривался он сейчас, поросшие травой и мелкими цветами, что вдоль берега всего лежали. Двадцать лет плавал вдоль этих берегов, но в этом месте оказался он впервые. Ничто не узнавал здесь проводник, и хоть пытайте вы его, не мог он теперь понять, где оказался. И, парус приспустив, кораблик не спеша катился по волнам. Туман внезапно поднялся из воды и накрыл собою все. Люди на палубе перестали видеть друг друга. Всех поглотила молочная пелена. Бросили тогда они якорь и стали ждать, когда туман спадет. Когда ж туман рассеялся, то увидели все, что около кораблика покачивался мирно на волнах прозрачный шар. Шар тот в описании своем ; в подборе слов, что отражали бы его в полной мере, подошли слова «прекрасен был». Итак, шар тот излучал едва заметный свет, да так, что рыбки озерные, с глубин холодных поднимаясь и играя чешуйками на спинах,  по водной глади будто  рассыпались. Внутри его, как в чреве матери, спал младенец.  Увидев это, люди обомлели. Покой снизошел на всех. А их проводник Сенака, упал ничком, раскинув руки, и взмолился тихо, но слышно было всем. Молил он не потревожить сон дитя.
— Верьте мне! Доля выпала теперь всем нам! Скажу я вам то, что предки наши завещали! К северу от нас где-то есть скала, что ровною стеною врастает в воды озера и к небу устремляется на семьдесят локтей, и хоть укрыта она давно от глаз, в народе нашем почитается святыней.
На ней есть надпись древняя, послание далеких предков своему народу, и надпись эта вещает нам: «Не потревожь младенца того, что звездою на землю будет принесен. Того, что будет спать в колыбели царской. Не нарушай покоя, не буди его. Ибо не знаешь ты родителей его! Скатится из глаз невинных всего одна слеза ; и мир столкнется с вечной тьмой и рухнет в пропасть и мрак землю поглотит».
Услышав слова Сенаки, все поверили ему.
— Я слышал о нареченном, — подтвердил Каула.
И в тот же миг пришло осознание ко всем, что гармонию сею разрушить преступление, что сон младенца нарушать нельзя.  Никто не смел сказать ни слова. Было решено остаться здесь и безмятежный сон ребенка охранять. Пока родители его за ним не вернутся. В том и поклялись друг другу. Так потянулись день за днем. Когда закончились у них припасы, рыбу стали они ловить. И ею они питались только.
В один из дней собрал купец всех и сказал тихо:
— Видение было мне, что должен я отправить в путь того из нас, кто чист сердцем, чтобы пошел он к людям и говорил от нашего имени. Свидетельствовал о ребенке спящем, который принесен с небес. Илея, дочь моя, не знаю чище сердца, чем у тебя. Хотя мне, твоему отцу, тяжело далось решение это, но знаю, что надо поступить именно так. Засвидетельствуешь ты пред теми, чьи предки начертали в камне о том, что должно быть. — Сказав это, купец перевел свой взгляд на рыбака: — Сенака, клятву ты пред нами дашь и отправишься в места для тебя родные. Придешь к народу своему и призовешь его на помощь. Коль знает твой народ о предупреждении предков, значит, избран он. Так тому и быть. Будем миром мы решать, что делать дальше. Дочь моя отправится с тобою, и помни, она любимое мое дитя, дороже всех мне на белом свете. Оставить здесь, с собою рядом, я ее не могу, отправиться мне с нею и в опасности оставить белый свет. Поэтому теперь тебе ответ держать за нее предо мною, за честь дочери мне пред Илем Светлым отвечать, храни ее от всяческой напасти.
— Каула, спаситель мой, охранять Илею я буду и не оставлю ее в беде, пока дыхание есть во мне. Ценою жизни клятвы этой не нарушу, пусть все вы и озеро великое будете свидетелем того! Илея, прошу тебя, будь мне сестрой. Тебе же, Каула, сыном названым пусть буду! — С этими словами Сенака опустился на колени и лег ничком перед купцом и его дочерью.
Подняв Сенаку, Каула обнял его:
— Так тому и быть! Теперь тебя я сыном нарекаю, она же отныне сестра твоя. Илея, дочь моя, отправишься с Сенакой. Ты, рожденная в Светлом Иле, будешь свидетельствовать правду перед народами Летучей Рыбы в подтверждение слов Сенаки. А коли тот народ, к которому вы пойдете, ответит вам отказом, не поверит вам, возвращайтесь в Иль и там расскажите обо всем, что здесь случилось. Мы же, коль суждено нам, останемся и службу тайную свою исполним до конца.
 
Купец отвел дочь в сторону, достал из-за пояса маленький оплавленный комочек и вложил его Илее в ладошку.
— Я нашел его в тот миг, когда звезда упала с неба, он, видно, частью был ее.
Свою ладонь разжав, Илея увидела маленький почерневший камушек. Прямо на глазах сия реликвия вдруг засияла, узорами покрылась, заиграла едва заметными переливами и в конце концов стала почти прозрачной. Вроде того горного камня, что редко людям попадался на глаза. Таким же и предстал пред всеми,  тот самый шар, что спящему дитя служил колыбелью. И еще: хоть и светился тот оплавыш звездный, как в первый раз, когда его из земли извлек купец, но теперь нежной кожи девичьей он не обжигал.
— Батюшка, смотри же! — сказала Илея тихо и поднесла оплавыш тот к лицу.
Отец, увидев, удивился, ведь у него в руках вот эта вещь была бесформенным комочком, теперь же его глазам предстала странная фигурка. На ладони дочери  он видел пирамидку, расположившуюся верхом вниз, а основанием вверх. Невесомая, она держалась, едва касаясь маленькой ладони.
— О чудо... отчего же не действуют на нее законы и светится она теперь? — задумчиво пробормотал купец. И, догадавшись, прошептал: — Может, чувствует, что чиста ты сердцем? Или оттого, что рядом с колыбелью сей... — И он кивнул в ту сторону, где шар спокойно качался на волнах. — Я отдаю тебе реликвию, вверяю с тайной эту вещь. Теперь тебе она послужит. Небесный это компас, может быть... В любом случае он подтверждением будет слов твоих о ребенке в звездной колыбели. Но не показывай его до тех пор, пока не утвердишься, что час его настал. — С этими словами купец ладонь дочери своей рукой прикрыл.

Сенака пловцом отменным оказался, он без труда до берега доплыл и с плотиком уже вернулся на корабль. На нем поочередно выбрались на берег трое: Сенака, Илея и верный отца помощник по имени Ул.

Видения. Долины
 Отсюда, с берега, кораблика уже не было видно. Тому виной ; густой туман, стелившийся вдоль озера. Немного в стороне мужчины обсуждали дальнейший путь. Самое простое и верное решение — следовать пешком вдоль скалистого берега. Им надо было обойти незнакомые зеленые горы и водопады, что спадали с них. Идти с надеждою и ждать, пока Сенака узнает местность. В этом у них было полное единодушие; другое дело, в какую сторону им стоит отправляться: на север или на юг, откуда и начиналось путешествие.
И вот когда мнения мужчин сошлись, а поклажа с провизией была уложена на плечи, увидели они, что Илея не спешила отправляться в дорогу, а что-то увлеченно рассматривала в траве поодаль. Затем подозвала мужчин к себе. Они подошли. Ручей, один из тех, что были здесь во множестве, не вовремя приковал девичье внимание.
— Илея, нам надо бы идти, путь предстоит неблизкий.
— Смотрите, — указала она на ручеек.
Мужчины нехотя взглянули.
— Вот это да... — Не веря собственным глазам, Сенака наклонился к потоку поближе.
Невероятно, но ручеек вытекал из озера и направлялся дальше на возвышенность, к зеленой полосе у самых гор. Туда, где с отвесных стен, как из огромной лейки, неслышно стекали водопады.
— Не может быть... Но что ты этим хочешь нам сказать, Илея?
— Лишь то, мой брат Сенака, что вижу я перед глазами и до чего могу дотронуться рукой. Ручей течет к горе, не зная там преграды, за ним последовать нам надо.
Мужчины согласились с ней. И вот все трое они уже держали путь, следуя за журчащим потоком. Сенака подобрал палку и, опираясь на нее, шел первым.
 Когда же путники подошли к горе, увидели, как та, уступая настырной полоске воды, вдруг разделила себя надвое. И, обложив ее зеленым мхом, как мягкими подушками, своей заботой окружила.
С тенистых склонов доносилось щебетанье птиц, и люди шли и наслаждались лесными голосами. Там, впереди и выше, облачком поднимался пар. Затем, едва вершин касаясь, он снова опускался вниз и рассыпался, морось преломляла свет. Илея смешно прищурилась и выставила ладошки навстречу искрящимся капелькам.
Еще немного, и трое путников вышли к тому месту, где пред ними открывался величественный грот. Весь в цветущих красках он благоухал. Вдобавок к сочной зелени и разноцветным цветкам, облюбовавшим камни, порхали бабочки у входа. Им не было числа, и путников они словно зазывали.
Здесь же, вдоль русла, прижимаясь к самой воде, носились пучеглазые стрекозы. Они то и дело появлялись около идущих и замирали у их ног. Затем срывались с места и бесследно исчезали.
На удивление вошедших, внутри грота оказалось довольно-таки светло. Серебристое свечение шло от тех редких камней, что были омываемы проникшим внутрь потоком. Едва уловимые переливы заполняли все пространство и уходили в глубь горы.
Люди обратили внимание, что здесь течение стало сильнее. Ручей постепенно ускорялся и увлекал идущих за собой. И вот уже, как по ступеням, друг за другом скатывались с каменных уступов журчащие, сверкающие как зеркало водопады. Пройдя по краю, у самой стены, Илея заглянула в кристально чистую воду. Увидев собственное отражение, ему тут же улыбнулась. Затем чуть-чуть поправила укрывавший голову платок, тот самый, что спадал двумя лентами на узорный пояс, и, убедившись, что все в порядке, она продолжила путь.
И вот уж место, где поток, теряя вдруг силу, растекался и образовывал ровный круг. Наполнив до краев глубокую каменистую чашу, он успокаивался и словно замирал. На чистом дне с начала времен плавали сказочные рыбы. Сверкая серебристо-зеленой чешуей, они скользили в прохладной воде, а большие, пурпурные плавники их едва касались краев чаши. Воплощением покоя представлялись здесь они.
Через тонкий желоб от чаши вода вновь устремлялась, маня людей, и те последовали за ее течением.
Так, не останавливаясь на отдых, они все шли по направлению потока, как вдруг открылась бездна им.
Ручеек же, не зная страха, сорвался вниз и там, незримый, растворился.
Перед темной прорвой бездны путники остановились. Куда последовать им дальше, когда журчащий проводник их сгинул? И лишь только подошли они к краю, как мягкое облако, заполнившее собой гигантский каменный зев, поглотило и их. Наконец они решились и по уступам, как по потаенным тропам, почти на ощупь стали пробираться вдоль скалистого обрыва. Шаг за шагом поднимались все выше и выше и незаметно облачная завеса отступала. Открылся первозданный вид: на другой стороне пропасти встречала взоры увенчанная радугой отвесная стена. А выше, над головами путников, во всем величии нерукотворном предстал соединявший края пропасти путь. Разлом, деливший гору надвое, как жилами соединен был окаменевшими стволами. Мостом для путников готовы были послужить застывшие деревья. Их корни врастали в скальное нутро.
 Нет, эти деревья не свалили когда-то великаны, чтобы проложить себе путь. Скорее некогда та скальная порода, которая покорно их держала на себе и питала как родных детей, все соки выжимая из себя, вдруг взбунтовалась. Решила вырвать деревья однажды из собственного тела. Опрокинуть, сбросить прочь, оставив чистым горизонт. Но корни их как когти вцепились в почву, словно в плоть. И вот подобно горному пятнистому коту, что с пойманной добычей, те исполины завалились набок и за собою увлекли взбунтовавшуюся кормилицу свою. Теперь она покорно здесь стеной стояла, сама окаменев, и держала мертвые деревья навесу. Холодная, лишенная тех соков, что были в ней когда-то, она все еще проявляла бунтарский свой характер, с грохотом бросая камни вниз. По ее уступам теперь ступали ноги искателей пути.
Так постепенно путники поднялись наверх. Ступая аккуратно, дочь Каулы не сводила глаз с тех каменных деревьев, что образовали здесь мост. Величественность их ошеломляла. Как будто раньше, как будто бы не в этой жизни, Илея видела все это. И слух и ощущения ее свидетельствовали, что все это уж ей давно знакомо.
Давно... Но как давно? Ведь здесь она впервые, и в Светлом Иле не было подобных мест... Но что тогда?
Необъяснимое, иллюзорное чувство едва коснувшись Илеи прозрачным покрывалом, не покидало ее еще долго.
«А может, ощущения эти вовсе не мои, а тех холодных скал и пушистого мха, что укрывал камни? — рассуждала девушка. — Возможно, все это однажды видела не я, а кто-нибудь другой. Странно…»
Покой... На этой переправе он царствовал, как и в горе, и там, у берега, оставшегося за спинами идущих. Несколько окаменелых деревьев лежали немного ниже. Сцепившись намертво ветвями, они как будто бы поддерживали друг друга. Ни ветерка, ни шума, ни раскачивания веток ; все здесь застыло на века. Лишь бесконечная бездна под ногами завораживала путников своею глубиной. Так шли и шли они по природой созданному мосту, забыв о времени, и незаметно оказались на другой стороне разлома.
Здесь от деревьев, по скальной глади расползались ветки. Словно кривые пальцы, искали они изъян, уступ иль щель, чтобы на этой стене отвесной зацепиться. Но скала стояла плоским, ровным щитом. Ни щели, ни пещеры, ни разломов, лишь отвесная стена путь преграждала идущим. Мужчины кинулись искать хоть что-нибудь, что помогло бы преодолеть ее, но что может человек перед такой немыслимой громадой...
— Нет. Здесь нам не подняться! — сказал Ул, осмотрев стену слева.
— Здесь нет прохода! Надо поворачивать назад! — прокричал откуда-то справа Сенака и, обреченно опустив руки, направился назад к ожидающей чуть позади Илее. — Наш путь сюда ошибкой был!
Оставив все надежды найти проход сквозь стену, вернулся к ним и Ул.
В отчаянии Сенака с яростью запустил в стену, как во врага, ту палку, что была в его руках. В ответ она и крик его, и палку быстро поглотила. Ни с чем мужчины побрели назад.
— Постойте, — обратилась Илея к мужчинам. Она стояла позади, обратив лицо к злосчастной преграде. — Постойте, — повторила она, указывая на стену. — Смотрите же!
— Что это?— не веря своим глазам, спросил Сенака.
Ул был удивлен не меньше его, но молчал. В стороне, чуть и выше того места, куда склонились застывшие стволы, по отвесной плоскости снизу вверх, не зная притяжения законов, тек ручеек. Он едва виднелся на фоне серых скал, и лишь отсюда и была видна тонкая, блестящая струйка воды. Она не взбиралась наверх с трудом, нет, она текла спокойно. И достигала немыслимых вершин. И что же дальше? На этот вопрос никто из тех, чьим глазам открылось чудо, ответа дать не мог.
— Такого не бывает!— не сдавался Сенака.
И побежал снова разглядывать стену.
— Это не наваждение! Смотрите же сюда!
На отвесной стене, словно прилипнув к ней, держалась палка. Та самая, что бросил он со злости. Сенака протянул к ней руку и осторожно взял. Затем снова положил палку на стену. Та как ни в чем не бывало осталась на весу. Действо вызвало в Сенаке почти детский восторг. Так проделал он еще несколько раз. А следом легли на стену и обе его руки. Потом Сенака оторвал свои стопы от поверхности, и, на удивление Илеи и Ула, он не рухнул вниз, а спокойно повис. Да, да его тело держалось на весу. Затем Сенака оглянулся, и то, что он сделал в следующий момент, казалось и вовсе не возможным. Поднявшись в полный рост, рыбак встал на ноги. Он тут же огляделся и как ни в чем не бывало пошел по направлению вверх. Да, прямо по стене, как по полю. За ним все это проделал Ул, и он же помог Илеи встать на эту скалу.
Поднявшейся Илее захотелось оглядеться. Нет, ее ощущения конечно же были здесь другими ; странными, даже фантастическими. Над ее головой вместо неба громадой нависало то, что прежде было одной из сторон горы, а теперь превратилось в невообразимую по своим масштабам каменную крышу. И все держалось на своих местах, не падало вниз.
 Те исполины, что послужили переправой, сейчас были подвешены вниз кронами, они словно стояли на головах. Илея наклонилась, чтобы рассмотреть их. Она улыбалась, глядя на прежний мир с привычной точки обзора, а затем снова привела тело в вертикальное положение.
Далеко вверху корни деревьев были едва различимы и сливались с бескрайним, тянувшимся в обе стороны свинцовым навесом. Дочь Иля посмотрела назад. Нет, она не боялась упасть ; туда, за спину, в то размытое дымкой далеко, ведь ее тело ощущало себя здесь так же комфортно, как и в привычном для нее мире. Девушка огляделась вокруг. Ей показалось, что вдалеке, справа от нее, стояли такие же каменные деревья, как и те, по которым она только что переправилась сюда. Илея присмотрелась, но поднявшийся туман, как белая завеса, закрыл их. Где-то впереди горизонт обрывался почти ровной чертой и начиналась небесно-синяя пустота.
Путники подошли к ручью, он тек, как и прежде, не встречая преград, спокойно и прямо. Люди последовали за ним. Илея несколько удивилась, увидев сидевшую около ручейка стрекозу. Та время от времени включала моторчик ; очевидно, проверяя работу своих хитиновых механизмов. И вот, набрав обороты, стрекоза наконец юркнула вверх, но скоро перевернулась в воздухе набок и в таком странном положении легко продолжила полет.
Так, следуя за движением воды, путники подошли еще к одному краю. Дальнейший путь теперь им преграждала еще одна бездна — неописуемо бескрайнее небо. Пред этой пропитанной светом пустотой всякое движение теперь лишалось смысла. Она казалась преградой из преград, в сравнении с которой все остальные и не существовали вовсе. У черты поток ускорился, набрал разбег и забурлил, но вот, упершись в невидимую стену, остановился, вздыбился, взмывая вверх, и превратился в пену.
Сенака первым подошел к черте и, выставив перед собой палку, немного наклонился вперед. Коснувшись невидимой преграды, он чуть-чуть толкнул ее. Но она только прогнулась, увлекая за собою рыбака. Сенака попробовал приложить еще немного усилий, чтобы преодолеть незримую пленку. И вот по его пальцам потекли прохладные воздушные струйки, огибая ладонь, они пробежали по изгибам руки и добрались до лица. Упругая, прозрачная «перина» дала себя еще немного продавить, но до определенной точки, а затем в ней словно сработала пружина. Отскочив назад, палка едва не угодила в своего владельца и вырвалась из его ладони. Вернув руку обратно за черту, Сенака не стал повторять попытку, почувствовав в полной мере силу невидимой преграды. Теперь пришел черед Ула. Он лег, и взявшись за выступ у черты, понемногу стал подтягивать за край все тело. Как только его руки пересекли скрытую границу и дальше потянулись вниз, ища уступы, за которые можно было ухватиться, под ним вдруг обвалился край. Вниз, не издав ни звука, осыпался тот выступ, на котором Ул лежал, и тут же, не успев даже вскрикнуть, мгновенно улетел в синюю бездну и сам человек. Сенака, пытаясь схватить Ула за одежду, оступился и сгинул следом, оставив после себя лишь затухающий крик. За ними полетела и палка. Илея, охваченная ужасом от случившегося, стояла на краю одна.

Зеленый ковер накрыл всю долину от южных и до северных вершин. Прозрачное, глубокое небо не давало и намека на какое-либо присутствие облаков. Легкий ветерок гладил шелк сочной травы. Маленькая птичка, пробороздив пару раз изогнутым клювиком свои яркие перышки, юркнула вверх и там стала ловко управлять восходящим потоком, скатывающимся с гор. Набрав нужную ей высоту, она вдруг застыла на месте. Острое зрение птички привлекло то, что распласталось там внизу. То, что было похоже на большую-пребольшую бабочку, потерявшую крылья. На нежно-зеленом покрывале лежала та, широко раскинув свои лапки. Птичка внимательно покрутила головой, взглянув на бескрылое создание. Резко меняя фокус, поочередно вглядывалась она то одним, то другим глазом. Наконец, убедившись в том, что для «бабочки» у того, что было внизу, совсем не подходящие размеры и вдобавок еще и невкусный окрас, птичка потеряла к находке всякий интерес. Сорвавшись с места, она продолжила рассекать густой, наполненный солнечными лучами воздух. Так в поисках чего-нибудь вкусненького птаха шмыгнула в сторону ближайшей из гор и была такова.
А внизу пушинка, оторвавшаяся от стебелька, склонившегося над рыхлой почвой, спланировала и уселась на нос. Да, да у создания, что с высоты птичьего полета напоминало бескрылую бабочку, был приличный нос. Увлекаемая внутрь дыханием, пушинка проследовала за струйкой воздуха и оказалась в том отверстии, что имел любой, хоть сколько-нибудь достойный нос.
Пышущий юной зеленью мир, словно от проснувшегося вулкана, сотряс человеческий чих:
— А-а-ачха!
Сенака открыл глаза. Как любой бескрылой бабочке, ему не оставалось ничего другого, как подняться на ноги.
На его теле не было даже царапины. Сенака совсем не помнил своего падения и в общем-то сносно чувствовал себя. Все было в общем-то неплохо, наверное ровно так, как и должно быть, но вот только одно... Память. Вернувшаяся из темноты вместе с сознанием, она нещадно мучила его: «Где Илея? Как найти ее? А тот, что провалился вместе с ним в бездну, жив ли? Уцелел иль сгинул навсегда?» Сомнений в том, что Ул погиб, не было бы, если бы не его собственный пример. Ведь он-то жив-здоров, и ни ссадины на нем, и это после такого падения... Где теперь искать спутников? Ответов не было, и рыбак не нашел ничего лучшего, как оставить все мысли на потом. А сейчас он пошел туда, где долина, отчерченная высохшим руслом, сначала расширялась, а затем вытягивалась в зеленую ленту. Она пропадала из виду лишь в самом низу, у основания горной гряды, между верхушек деревьев. Недалеко у подножия стояли в ряд, раскинув пушистые лапы, молодые кедры. В надежде подкрепиться к ним рыбак и свернул. Под кедрами на скатерти из хвои и веток предлагались завтрак, обед и ужин всем, кто был не больше горностая. Устроив пир, лузгали тут смоляные шишки мелкие зверьки и птицы. Коль юркий ты и быстрый, орешки получишь как долгожданный приз. Малюсенькие зернышки были нарасхват, и шустрые лапки, коготки и клювики тянули их из смолянистых чешуек подальше от посторонних глаз в дупла, норы, под пни и в щели, в любые укромные места. И здесь в тени, на усеянной липкой шелухой земле, тоже был припрятан кедровый клад. Лесная кладовая опустошалась и пополнялась вновь. Все шло по кругу, как и всегда, покуда кедры рождали и сбрасывали свои плоды. Сенака знал про эти хитрости и был уверен, что там он подкрепится. Ведь все припасы остались с Илеей.
Ему пришлось немало потрудиться, прежде чем нашел он первую не ошелушенную шишку. Так бы и пришлось перетряхивать этот обжитый жуками и личинками ковер из старой шелухи, если бы вдруг несколько свежих смоляных плодов не упали сверху Сенаке под ноги. В решимости присвоить их он быстро наклонился и сразу же получил удар. По его спине прошлись как по барабану. Да так, что, получив увесистую оплеуху, Сенака был вынужден ретироваться и поглядывать наверх теперь с опаской. И не зря, шишки все продолжали падать. Наблюдая за этим, пришел Сенака к выводу, что он здесь не один. Сверху на раскидистой верхушке, укрывшись за кедровыми лапами, кто-то ловко орудовал, упражняясь в сбивании шишек. Вот рядом, всего лишь в шаге от него, пробившись через кедровый лапник, еще одна упала. Затем наверху послышалась возня, а следом несколько обломанных ветвей повалились вниз. Сенака слышал, как старательно, но неуклюже спускался тот, кто был на дереве. Рыбак притаился.
«Уж не медведь ли?» — подумал он.
Взъерошенный, измазанный смолой и пропитанный кедровым духом, на землю спрыгнул Ул.
Не описать той радости, что сопровождала встречу товарищей. Казалось, от этих криков и объятий еще чуть-чуть ; и кедры сбросят бы все оставшиеся шишки.
— Ты цел? А я уж думал... — горланил Сенака, хлопая Ула по плечу.
— Как ты нашел меня? И где Илея? Пойдем же к ней скорей! — радостно тряс за плечи тот Сенаку.
— Я свалился вниз за тобою следом, когда пытался удержать тебя, — изменившись в лице, ответил рыбак. А затем уселся на землю и с грустью добавил: — Илея осталась там... Нам не найти ее теперь.
— Где там? — Присев напротив, Ул заглянул приятелю в глаза.
На что Сенака лишь пожал плечами.
Они поочередно рассказали друг другу, как оказались здесь.
Ул очнулся в кедровых ветках. И он за это благодарил судьбу, ведь именно они смягчили его падение.
— Нет... — не соглашался с ним рыбак. — То было не падение...
— А что же тогда? — отчищая одежду от шелухи и прилипших веточек, удивленно округлил глаза Ул.
— Не знаю... — снова пожал плечами Сенака.
 Несколько следующих дней друзья бродили по близлежащим горам в поисках пути туда, откуда свалились.
Где им искать Илею? Это был вопрос вопросов, не дававший им покоя ни днем ни ночью. Не имевший очевидного решения, он заводил все мысли в тупик. А следом, уже в который раз, по кругу, один вопрос сменял другой: возможно ли теперь вернуться назад? как должна выглядеть стена отсюда, с того места, где они пришли в себя? и можно ли назвать стеною то, с чем они столкнулись там? что было с ними? падение? полет иль наваждение? а если не падение, то сколько длилось наваждение их?
И, оставшись без ответов, друзья продолжали идти вперед, надеясь на чудо.
В бесплодных поисках Сенака уже почти потерял надежду. Он был подавлен и удивлен немало еще и тем, что, хоть убей, по прежнему не узнавал этих мест. И, всматриваясь вдаль с вершины, глядел Сенака как будто новыми глазами на те места, которые он должен знать. Он стал угрюмым и как будто сник. Не ел, молчал и, лишь вставало солнце, отправлялся дальше в путь. Забираясь на очередную гору, Ул подбадривал друга, как мог:
— Смотри туда! Как будто вот та гора похожа на ту, что ищем мы...
Сенака же лишь пожимал плечами.
И так, проделав долгий путь, эти двое снова оказались в той долине, из которой его и начали. Все те же кедры встречали их у гор.
Без сил свалились друзья на траву. Отчаяние, подкравшись тихо, их разум совращая, нашептывало им: «Все зря, бесполезно, тщетно, бессмысленно, нет выхода и не найти Илею им».
— Мы отдохнем и снова пойдем искать, — сказал Ул, не поднимая головы.
— Мы обязательно... Пусть... вся жизнь... найдем ее... — как клятву, пробормотал Сенака эту несуразицу, и следом сознание погрузило его в сон.
Когда Сенака проснулся, Ул уже был готов продолжать путь.
— Пойдем! — позвал он приятеля.
Сенака встал полный решимости отправиться вперед. Но прежде, вскинув голову, через едва разомкнутые веки взглянул на залитое синей краской небо. Вздохнув полной грудью и ощутив, как приятная прохлада, вперемешку с теплым ароматом трав, наполнила его легкие, он окинул взглядом знакомый пейзаж. Слух наполнился уже забытым стрекотанием кузнечиков, жужжанием пчел и мух. Бабочки... теперь Сенака слышал даже их.
Движение... Вся долина словно пробудившись, как будто собиралась с друзьями в путь и суетой напомнила Сенаке далекую гавань. Сделав шаг, рыбак тут же остановился.
Там вверху, где долина брала свое начало, он заметил одинокую точку. Кто-то шел по направлению к ним. Ул тоже встал как вкопанный и напряженно всматривался в даль. Наконец глаза друзей различили женский силуэт, и радость заполнила их души. Илея! Не сговариваясь, мужчины бросились ей навстречу. Сенака бежал первым, он несколько раз спотыкался и падал, но собственная неуклюжесть только веселила его, ведь все это ради нее... Наконец он остановился. Теперь он видел лицо Илеи, оно словно светилось. Сзади послышалось дыхание запыхавшегося Ула.
— Илея! — вырвалось у него.
Девушка протянула к ним руки и обняла, как обняла бы сестра своих братьев. И вот она уже медленно закружилась вместе с ними.
Конечно же им было о чем спросить Илею и о чем самим ей рассказать. Их разговор был долгим, и сначала Сенака с Улом поведали девушке все, что с ними приключилось. Затем пришел черед Илеи. Дочь Иля не торопилась начать свой рассказ, а лишь в памяти своей вернулась в тот момент, когда неведомая сила разлучила их.
Увидев страшное падение Улла и Сенаки, Илея проплакала, не зная сколько. Но сердце подсказывало ей, что они живы. Как быть ей дальше, совсем одной в этом чужом, незнакомом мире? Что делать и куда идти? Не было ответов, лишь слезы капали из глаз девушки. Капельки, упав под ноги, вдруг покатились вдоль пропасти, не ведая преград и не меняя направления. Илея, последовав за ними, все шла и шла. Неотступно и не касаясь небесной той преграды, ступала она точно в след крошечным слезинкам, пока тот край, что разделял скалу и бездну, вдруг не стал пологим. Пропали в нем углы, и миру он себя уже по-новому явил. На свинцовом склоне появились валуны. Покрытые рыжим лишайником, они лежали там и тут. Склон все больше округлялся, и капли, юркнув под один из них, пропали с глаз. И наконец, взору Илеи открылся прежний мир. И он предстал таким, каким мы могли увидеть его с вершины. С землей и синим небом!
Подул теплый ветерок, вниз уходил почти пологий спуск, и озерцо открылось взгляду. Ноги Илеи сами шли к нему. И тут у водной глади увидела она палку, лежащую на зеленом берегу. Ту самую, что некогда была в руках Сенаки. И надежда вселилась в сердце девушки. Стала звать она рыбака и Ула, но в ответ лишь эхо вторило ей оттуда, где были горы и среди них пять долин, расходящихся лучами. Для Илеи, как пять близняшек, те долины похожи были друг на друга, и уводили взгляд вдаль, и зеленью густой к себе манили. Но встал тут выбор: в какую из долин ей пойти? Тот выбор непростой доверила Илея чувствам. И вот что представилось ей.
Коль взглянешь на одну, в душе свобода, и нет там долга и не обязан никому. И ты как вольный ветер или дух просторов, и хорошо там даже одному.
Другая же была самим покоем, в ней не было порывов и страстей, и тишина укрыла горы, и не любили шумных там гостей.
Третья приманивала всех плодами и ароматом цветов и ясным днем и темными ночами, в ней все ломилось от даров. И дух хмельной стоял до неба, и сладких снов полон цветущий луг, лишь взглянешь, защекочет небо и пышный стол представится вам тут.
Четвертая купалась в красоте, все было здесь в первозданной наготе, ей место было в сказках. Была еще одна, она все отражала, и чувства от нее были пусты. Хоть свет зажги, душа молчала и отводила от пути.
Куда идти, в какую из долин? Чтобы найти ей тех двоих.
Илея спешила. И выбор пал на ту где царил покой.
«Да... — думала Илея, ; выбор сделан верный», когда на краю среди деревьев увидела она вдруг знакомый силуэт. Ей показалось, что там, под кронами, в тени и в тишине, сидит один из тех, кого она искала, тот, кто назвался ее братом. Его окликнув радостно и громко, увидела дочь Иля, как струйка воздуха, рожденная голосом ее, вдруг превратилась в ветер. Он чуть тронул кроны и поднялся вверх. Листва на ветках зашумела, и тут открылось Илее, что силуэт, который приняла она за названого брата, был не чем иным, как можжевеловым кустом, прячущимся в тени деревьев. Ветерок, поднявшись на сколько сил его хватило, сорвался вниз, как горный лев с вершины, и разлетелся по траве. Пропал покой, пришел на смену хаос. Гармония нарушена была, и небо стало темным, и воем сменилась тишина. Это буйство подняло столб пыли, и страшно стало Илее.
«Как хрупок этот мир... здесь быть не может тех, кого я ищу», — с печалью подумала девушка.
Все закончилось, и тишина укрыла вновь долину, как только Илея покинула ее. Так день прошел.
«Сделаю теперь я верный выбор», — подумала она, взглянув со склона вниз лишь выглянуло солнце. Влекомая порывом, дочь Иля уверена была, что поиск продолжить надо там, где в воздухе птицы, воспаряя, гонялись друг за другом.
И вот уж пред ней раскинули объятия вольные просторы. Увидев птиц над головой, Илея захотела оказаться немедленно с ними. Раскинув руки и на цыпочки поднявшись, она взмахнула трижды руками, как крылами. И так хотелось ей парить, что позабыла быстро она о тех, кого искала.
«Нет, — думала Илея, — земле не удержать ее, коль так манит ее просторов даль, что небом называем! Никто не сможет ей помешать, нет таких сил в природе!» И с мыслью этой поднялась Илея на склон горы, что от долины круто забиралась вверх. Сняв с себя платок и сделав из него крыло, раскрыла за спиной. Ветерок потоком свежим омыл Илее лицо. И вот, подобно птице, побежала вниз она со склона. Едва Илее показалось, что ноги ее наконец освободились от невидимых цепей, что вот сейчас, поднявшись на крыло, поплывет она в потоке синем и с высоты откроется ей мир, как вдруг она, как ей казалось, такая легкая и невесомая, сорвалась вниз. Налившись тяжестью, тело ее упало, не справившись с могучей силой. Спасая собственную жизнь, цепляясь за кусты и корни, Илея остановилась в шаге от обрыва. Печальная картина предстала взору. Внизу лежали павшие деревья. Наверно, прежде росли они на склоне и, обдуваемые ветрами, упорно забирались все выше. Как знать, может, дух свободы заманил туда деревья, но вот пришел их час, и ураган, вырвав с корнем, бросил их к земле, на камни. Глядя на торчащие из каменных могил переломанные сухие ветки и некогда могучие стволы, Илея вдруг вспомнила, зачем она пришла сюда.
«Нет... Я шла, чтобы найти Ула и Сенаку, а вместо этого, забыв про долг, отвергла все и оказалась на краю. Что представляет собой долина эта? Обман», — подумала она.
Устав от тщетных поисков, Илея почти валилась с ног.
«Может, эти двое тоже были голодны и сейчас бродят по той долине, что, как накрытый яствами стол в светлый праздник Благодара, ждет гостей?» — рассуждала она.
Запахи и ароматы ей щекотали нос, тем самым аппетит нагоняя. По долине медленно спускаясь и руками собирая ягодную россыпь, Илея брала пальчиками по одной ягодке и прятала их во рту. Наслаждаясь сладким вкусом, она осматривала долину и удивлялась тому, что ягоды на кустах прямо на глазах появляются вновь. Дочь Иля дошла до середины долины и прилегла немного отдохнуть. Она уснула, и незаметно для нее прошла ночь. Проснувшись, девушка увидела в утренней заре деревья, те, что кланялись ей, сгибаясь под тяжестью плодов. Как те румяные хозяйки, что предлагали урожай садов своих богатых и загорелыми руками на скатерти горкой выкладывали сочные плоды. Деревья манили девушку ; звали своих плодов отведать. Забыв про усталость, Илея заставила себя пойти. Нектаром нежным вознаграждены были ее труды. А там, подальше, другие плоды увидела она. И их ей тоже попробовать хотелось. И снова шла Илея, соблазненная увиденным. А рядом возникали, раскинув свои увесистые гроздья, все новые и новые дикие сады. Вот невиданные фрукты с бархатными бочками, они сочились сладким соком, и руки Илеи потянулись к ним. Дочь Иля осилила лишь два и поняла, что голод давно уж отступил, и дурно стало ей. Она взглянула на одежду. Липкий сок пятнами пропитал ее платье и большой платок, и ноги до щиколоток покрылись красочным узором.
«О, изобилие, ты быстро пресыщаешь», — промолвила Илея, увидев на земле лежавшие плоды.
Плесенью и чернотой помеченные, они под теплым солнцем кисли. Наступал черед букашек. Как те уборщики, что после праздника сметают все объедки и уносят прочь, они дело свое знали. Пришел черед их, они облепили все, что было им по вкусу, и пир продолжился.
 И здесь не нашла Илея тех, кого искала.
Набрав нежных плодов и сочных ягод себе в подол, чтобы при встрече накормить пропавших спутников, дочь Иля пошла назад. Но стоило ей покинуть долину эту, как все, что несла она с собой, тут же забродило и было брошено на землю.
Теперь их оставалось две. Две долины, что ждали выбора Илеи.
Она недовольно посмотрела на себя: «Не могу же я продолжить путь такой замарашкой». И решила пойти к тому маленькому озерцу, что уже встречала по пути сюда. Меж камней в нежной зелени, как в постели мягкой, то озерцо лежало. Умыв лицо, почувствовала Илея, что силы почти покинули ее. На травку она прилегла и тут же тихонечко уснула.
Яркий солнечный лучик, как непоседливый младший брат, проснувшийся раньше всех, озорно коснулся мягкими теплыми пальчиками век девушки. Светящиеся желто-красные мотыльки задрожали на пушистых ресничках, и Илея открыла глаза. Наступил еще один день. Девушка сняла одежды и сложила их на покрывало из мха, скрывающее изъеденный временем камень. Затем опустила белые ножки в воду и стала болтать ими, как это делают дети. Смыв с себя ягодные пятна, дочь Иля отыскала глазами поднимавшееся все выше солнышко. Ослепительно-белый свет заставил ее смешно зажмуриться. Набрав в щеки воздух, Илея тут же спрыгнула с нагретого камня и ушла под воду с головой. Оставалась она там не долго, уже через мгновение она снова вынырнула, но, сделав вздох, вновь ушла под воду. Девушка открыла глаза... о как же было здесь красиво! Она почувствовала себя рыбкой. Единственной обитательницей этой, играющей лучистыми кристалликами лазури. Оттолкнувшись от дна, Илея спокойно легла на воду. Теперь она вообразила себя листиком, от дуновения ветерка оказавшимся на этой лазурной глади. От удовольствия дочь Иля улыбнулась. Ее глаза нашли маленькое облачко, неспешно плывущее по синему небу, и вот Илея уже поплыла вместе с ним. Словно играя с девушкой в прядки, солнце нырнуло в пушистое облако и какое-то время отсиживалось там. И наконец выглянуло, и его лучистый диск все осветил вокруг. Но Илея уже выбралась из воды и уселась на теплый камень. Окончательно согревшись, она по-хозяйски взялась за одежду. Вода и девичьи руки сделали свое дело, а доброе солнышко высушило расписные ткани, одарив их частью своего тепла.
 Одевшись в чистое, дочь Иля взяла в руки тот искусный гребень, что подарил ей Мастеровой, и, немного загрустив, расчесала им шелковые волосы. Затем, развернув узорный пояс, достала из него «звездную» реликвию. Ту самую, что тайно отдал ей отец, отправляя в дальний путь. Илея вспомнила родителей и колыбель с младенцем спящим. Еще раз посмотрела на «небесный» камешек и теперь заметила, как сильно изменился его вид с того момента, когда отец вложил Илее камень в руки. Заметно было, что звездная частичка снова стала возвращаться в первоначальную форму: ее углы теперь как будто сгладились и растеклись. Она переливалась синевой, и ее тусклое свечение напоминало о ночи.
«Что могло бы это значить?» — задумалась Илея, и вспомнился ей рассказ отца о том, что прежде находка эта бесформенным, обугленным куском перед ним предстала и лишь на озере, у колыбели звездной, осветилась вся и форму геометрическую приняла. И стала Илея рассуждать ; и догадалась скоро, что далеко теперь младенец тот. Но путь от сюда к колыбели звездной найти еще возможно, коль правильно воспользоваться реликвией сей. Решив через время опять на нее взглянуть, чтобы утвердиться в собственной догадке, дочь Иля положила ее рядом с гребнем. Заботливо убрав расчесанные волосы под платок, девушка скрутила его концы в косичку и ловким движением вплела их в расшитый узорами пояс.
Теперь, приведя себя в полный порядок, Илея спустилась ниже, в ту долину, где по ее ощущениям правила красота.
Здесь все слова не стоили крупинки малой тех красот, что открылись перед ней. О как же было здесь прекрасно! Восторг кружил Илею, лишал всех мыслей и овладевал всецело. Цвело здесь все, и краски лета такими были, что глазам не насытиться вовек. И радуг небесные колеса тянулись друг за другом и поднимались выше гор.
Вот, зеркальной блестящей струйкой из земли пробившись, растекался ключ. Илея подошла к нему. В него дочь Иля заглянула и, свое увидев отражение, подумала:
— Красивая... Ведь я красива... — Так нашептывала она, собой любуясь.
Не отрываясь, теперь смотрела Илея на себя, и ей казалось, что нет ничего прекраснее ее лица. И хлопала глазами, и поднимала бровь, и так над чистой водой Илея долго стояла. Вдруг мошка та, что в травах прячется до поры, мелькнула точкой и села на лицо девушки. И, ущипнув едва, тут же и исчезла, оставив крохотный, едва заметный след на нежной коже. И вот что видели теперь глаза ее: розоватая точка растеклась красными лучами, а щека припухла чуть и воспалилась бархатная кожа. Илея недовольно отвела глаза от зеркальной глади, и стоило ей вновь взглянуть в воду, как вдруг в том зеркальце, что ее заворожило, предстал безобразный лик. То тлен был во плоти, гниющий, страшный, таков исход был всякой плоти.
Побоявшись оглядываться, Илея бежала прочь.
Перед ее глазами стоял тот мерзкий лик, она невольно касалась пальцами лица и успокаивалась, лишь убедившись, что все, как и прежде, на своих местах. Наконец дочь Иля снова оказалась у озерца, в котором ранее купалась. Ей пришлось себя заставить взглянуть на отражение в воде. И, увидев в водной глади девичье лицо, родное и все такое же милое, как и прежде, Илея облегченно вздохнула и наконец смогла отбросить прочь то наваждение. Так и этот день подошел к концу, а следующий вернул ей тех, кого она искала.
— Я искала долго, пока не увидела эту долину, и вот тогда наконец нашла вас, — улыбнулась вновь обретенным спутникам своим Илея.
А затем наклонилась к траве, и в ее руках оказалась та самая палка.
— Возьми, по-моему, она твоя. — Девушка протянула Сенаке знакомый обломок орешника.
Рыбак удивленно посмотрел на Илею:
— Смотрите-ка... Надо же это же, она! — Он радостно схватил палку и с удовольствием повертел ею в разные стороны. — Ты несла ее с собой?
— Нет, она упала в бездну следом за тобой. А я ее нашла. Вон там. — И, повернувшись к мужчинам спиной, Илея изящным пальчиком, показала вдаль. — Я чувствовала, что вы живы, мое сердце это подсказывало мне, а когда нашла эту палку, то уже знала точно. Пойдемте же, нам надо путь продолжить свой, — звала она Сенаку и Ула.
И они с радостью пошли.

Набрав в дорогу тех даров, что предоставила им долина, путники стали спускаться вниз. Они трое шли рядом, все еще живя ощущениями свершившегося с ними чуда. По небу от горизонта им навстречу, раздувшись от влаги, ползли облака.
Уводя путников все дальше и дальше, долина сузилась, потеряв свои былые масштабы. Ее склоны потемнели, покрылись рыжим мхом, и кедры корявыми лапами почти закрыли небо. Начался дождь, но здесь внизу он не лил, а лишь падал отдельными крупными каплями. Укрывшись под хвойными верхушками, путники спрятались от дождя. И когда он прекратился, снова отправились в дорогу. Найдя уютное местечко, остановились на привал. Отдохнули ; и снова в путь.
До слуха путников донесся грохот водопада. Он где-то впереди, но его пока не видно, и лишь прохлада, вестница его, облачком своим уже встречала. Еще несколько шагов, и вода стремительно оросила мелкими крупинками их лица, напомнив о дожде. Вот-вот перед ними должна открыться мощь, спадающая с гор. Еще немного... И наконец пред их глазами, в буйстве страшном, поток. С высоты обрушивался он вниз. Вода о камни разбивалась и пену вскидывала ввысь. А дальше, вырвавшись наружу, она текла вдоль скал. Река!
Каменистое русло людей позвало за собой. С валуна на валун, аккуратно расставляя ноги, они были вынуждены теперь не идти, а прыгать. Поддерживая друг друга, шли они: первым Сенака, за ним Илея и замыкал цепочку Ул. Горы не отступали. Их склоны опустели, и теперь впереди лишь голые камни. Последние солнечные лучи прорвались между темных громадин и коснулись лица Илеи. Она зажмурилась, но стоило ей сделать еще шаг, как солнце пропало, спрятавшись за темным краем гор.
А дальше путников ждало новое чудо. Три арки, выстроившиеся друг за другом, встречали их. Огромные каменные своды поднимались до небес. Их причудливый и величественный облик заставил людей остановиться. Как некий музыкант, мелодией идущих зазывая, кружил над ними ветер. А внизу река чуть замедляла ход, но быстро набирала силу и с шумом бежала дальше.
И вот, как порог, ведущий из темницы, преодолели путники заслон последний, то были павшие деревья. И вышли они на простор, он под властью был тумана. Хоть зажги огонь, ни видно в шаге. Заволокло, закрыло как белым полотном. Что было делать им? Решили переждать когда рассеется туман. Здесь остались на ночлег. Дочь Иля достала из пояса бесформенный обугленный комочек. Частица звездная померкла, пропали ее дивные переливы, исчезла четкость форм. Теперь в ладони девушки лежал оплавыш черный. В раздумьях пролетела ночь. Прождали здесь еще три дня. Но вот уж утро снова, а впереди, как в облаке, белым-бело.
Проснувшись, Сенака обнаружил, что Илеи нигде нет, и напугался. Он кинулся искать и звать ее. Его крик разбудил Улла, и вот уж они вдвоем метались в беспокойстве в поисках Илеи.
«Неужто она в туман вошла и там пропала?» — думали мужчины.
— Илея, где ты?! Отзовись! — едва не срывая горло, кричал Сенака, войдя в белую дымку.
И вдруг увидели друзья Илею, идущую сквозь пелену навстречу им.
— Где ты была? Мы волновались за тебя! — ругал девушку Сенака.
— Я едва не заблудилась, — оправдывалась она, — прошла чуть-чуть вперед по руслу ; искала спуск к воде удобный, чтобы умыться утренней водою. Надеялась я также и вернуться по каменному руслу, но поскользнулась, и когда подняла я голову, то река словно бы пропала. Ее я слышу, а не могу найти. Услышала я ваши голоса и вернулась. Простите вы меня, что беспокоиться заставила. Но видела сквозь дымку в вышине я горы синие, высокие, они грядой над нами, — показала Илея рукой. И, помолчав, продолжила: — Путь назад мы можем не найти. Да и вперед пойдем без ориентира, будем блуждать кругами. А если заблудимся и решим вернуться, то как найдем мы нужную долину? — Она обернулась к Сенаке.
Тот, мотая головой, твердил:
— Как-нибудь найдем.

— Одному из нас здесь быть надо, у этого порога, — продолжила говорить Илея. — Ул, друг мой, тебе остаться тут придется, чтобы мы нашли обратный путь. Ты будешь ждать нас здесь. И на горе найди уступ и разожги костер. Особенно ярко горит он пусть, как небо почернеет и ночь придет. И жди нас здесь, сколько нужно будет, жди.
Улу оставили большую часть припасов, Илея что-то еще ему шепнула, и так они расстались.
Теперь пошли Илея и Сенака вдвоем вдоль русла, туман не отступал. Река шумела где-то рядом, а за спиной у них на высоте мигал огонь, указывая путь назад. Водный поток пропал куда-то, убежал, выбрав другое русло, шипения воды уже не слышно. Пропал последний ориентир, а вместе с ним и силы. Но незаметно и пелена стала слабеть, еще немного ; и вовсе растворилась, и перед идущими явился простор, достойный созерцания. Раскинув рыжие полотна вековых лесов, тянулся он за горизонт. Река появилась снова, здесь она протекала по широкому руслу.
Позади осталась горная гряда, и где-то на ее склонах ждал их возвращения Ул.
— Что с лесом? ; пиная опавшую листву, искренне удивлялся Сенака. — Разве летом бывает так, чтобы листья были золотистыми или алым цветом покрывались, как эти?
— Бывает, — очарованная яркими красками леса, отвечала Илея, а потом заключила: — Если это осень.
— Какая осень? Сейчас же лето, — не согласился с ней рыбак. ; У нас и вправду лишь осенью таким бывает лес. Но сейчас-то пора цветения — лето.
; Я тоже подумала об этом, как только увидела открывшиеся просторы. И тогда же поняла… Не видела я ничего, чтобы здесь цвело. Нет бабочек и не видно жуков. Вот куколка пушистая под веткой собралась зимовать, смотри... Бывает летом ли она? Нет, брат мой, не бывает, но этот запах леса... Ты чувствуешь его? — И Илея сделала глубокий вздох. — А я его люблю... Я всегда любила осень. И вот она! — Девушка закружилась будто в танце, и перед ее глазами заиграл разноцветный калейдоскоп.
Сенака остановился, все стало очевидным, и прямо на глазах с верхушек рыжих, качаясь тихо, на землю опускались желтые и красный кораблики. Опавшая листва!
— Но как же это может быть? Ведь лето едва начиналось только, когда на берег мы сошли и отправились в дорогу. Семь дней всего-то и прошло.
— А так... — ответила Илея. — Когда небесное дитя волею судеб оказался на берегу озерном, то с ним пришли и перемены. Невозможное стало вдруг реальным, и время там ход свой поменяло, как ручей, что вверх вдруг тек, труда не зная, по скале отвесной, помнишь? Там все другое было. Там лишь восходит солнце, а здесь, быть может, три дня уж миновало.
Через некоторое время Сенака вдруг окинул взором горизонт и произнес:
— Я знаю, куда теперь идти нам! Я узнаю те горы и равнины! Я был там, и не раз!

 
Видения. Тоуркун
Перед путниками на поблескивающей огоньками водной бескрайности, предстала громада, что некогда была могучим флотом, а теперь служила жильем для своих обитателей. Поскрипывая от старости,  лишенные мачт и обвешанные тряпками, суда толкались и царапали друг друга разбитыми бортами. Эти гнилые посудины давно не знали ремонта. Всю эту громаду  спутывала паутина из канатов. Это поселение было первым из двух, в которых жили народы Крылатой Рыбы. Там, дальше, за Горой Тумгеров, был Мыс Дождя. Белоснежный, изваянный природой из податливого и легкого в строительстве бархатного камня, он спускался в озеро каскадами, поражая всех величием и красотой.  Мыс был огромным домом для народов Крылатой Рыбы. Тумгеры, вотны и тоуркуны — три народа, жившие здесь бок о бок  несколько веков.
— Я не был тут пять лет. И что я вижу?.. Гавань Крылатой Рыбы я не узнаю, что стало с ней? Всего пять лет, а как будто век прошел. Где причалы, где корабли и бойкая торговля от зари и до зари? И главное, где рыба та, что, плавники раскинув,  как птица из гнезда, так из воды вырывалась в небо и, пролетая там, обратно в гладь вонзалась? Ее же нет... Не вижу. Что же случилось здесь? — удивлялся Сенака, с тревогой оглядываясь вокруг. — Мы приплывали сюда с большим уловом, —  оправдываясь за окружающую разруху, продолжал рыбак. — Вот там меняли свежую рыбу на другой товар и отправлялись вновь. Все процветало здесь. Так было, сколько себя помню.
; Расскажи о себе, — попросила Илея.
— Вот там, — Сенака указал на горизонт, — воспитывался я и познавал корабельную науку. Бороздил озерные просторы в рыбацкой артели с малых лет. Не зная родителей своих, жизнь открывал в труде рыбацком. Напарывался на камни, что на пути моем встречались тут и там. И, расставляя вехи и отмечая мели, набивал я синяки, но терпел, не издавал ни звука. Ибо так было прежде до моего рождения, и думал, что так будет всегда. В промозглой сырости и на ветрах, тех, что к зиме с севера дули, я из мальчика мужчиной становился. Без права на отдых или сон, вцепившись ручонками в весло, что двенадцать локтей в длину, со всеми греб на равных. Спал в бочке, но не роптал, хоть холодно мне было и болели руки. И каждый раз с радостью возвращался я сюда, так как любил я эту гавань. Когда же артельщики-тоуркуны занялись разбоем, не стал я с ними грабить, не стал послушно им служить и черным делом добывать себе на пропитание. За это предан был подлыми людьми, оговорен и связан. Искал с надеждой справедливость... Так пять зим провел я в яме. Бежал неоднократно, но каждый раз меня ловили. Продан был не раз и чуть ли не до смерти бит. Пока не оказался в руках тех, что продали меня твоему отцу. Вообще-то из рода я тумгеров, а они в глубинах озера жемчуг добывали. А я, видишь ли, рыбак... — пожал Сенака плечами. — А теперь стою я здесь, чтобы видеть упадок полный, и, хотя меня оболгали и несправедливо осудили, не злорадствую, но от представшего моим глазам горько мне и тяжко...
Они шли вдоль бортов от баржи к барже по мокрым и скользким доскам. Дожидались момента, когда гнилые посудины ударялись бортами друг о друга, и прыгали с одной на другую.
Сенака искал вязальщика. Того, кто когда-то был его приятелем и знал все о канатах и рыбацких сетях. Кто, как не он, мог рассказать обо всем. Но все здесь поменялось, и Сенака не знал, где обитал сейчас вязальщик, поэтому решил поспрашивать он у людей.
Остановив человека, по виду рыбака, и пожелав ему улова, спросил, где можно найти вязальщика. Услышав это, женщина, что чуть в стороне тряпками набивала корзину, вмешалась в разговор:
— Улова, говоришь? Да кто ты? Не из поганых вотнов ли ты, что продавали рыбу? Или тумгер ты, жемчуга искатель? По виду вроде бы похож... — И, вытерев толстые ручищи о подол, скрестила их у себя на мощной груди. — А это кто еще с тобой?— кивнула она недовольно в сторону Илеи.
— Рыбак я… и не был здесь давно... — стал было объяснять Сенака, но человек, похожий на рыбака, жестом позвал его пройти за ним.
Та женщина не отступала, кричала вслед, подняв над гаванью шум:
— А что шатаетесь вы здесь? Кто разрешил тебе шататься?
Так, уклоняясь от старых сетей как от  паутины, они добрались до какого-то места, где предположительно и обитал вязальщик. Гнилые канаты, что были свернуты клубками, подобно греющимся змеям, лежали тут и там. Вот несколько из них, очевидно самых длинных, растянулись от дровяного ящика по направлению к ним. Ящик стоял посреди сваленных в кучи веревок. Их «проводник», тот, что по виду напоминал рыбака, указал рукой:
; Вон там живет вязальщик, а правильно сейчас не улова желать, а говорить: «Тоуркун един!» — С этими словами он ушел.
 Дверь на ящике была там, где ей и положено, — сверху. Не успел Сенака взяться за нее, как та открылась первой и из проема выглянула лысая голова. Илее сразу бросились в глаза заплетенные в хилую косичку  волосы. Они начинались от ровной линии, разделявшей гладкий череп человека на две половины, и по кругу обвивали тощую шею. Одна из таких косичек обвязывала выступающий вперед подбородок и словно поддерживала его.
— Кто здесь? — Из-под жестких, как прошлогодняя трава, бровей он уставился на путников.
— Тоуркун един! — холодно изрек рыбак.
Старый вязальщик, не проронив ни слова в ответ, стал спускаться вниз, закрывая дверь перед незнакомцами.
— Это я — Сенака!
Дверь открылась, и оттуда снова выглянула голова вязальщика.
— Се-на-ка? Да как же? Откуда ты?
— Так пустишь нас или здесь оставишь? — с иронией спросил рыбак.
Дверца, скрипнув, неожиданно захлопнулась перед самым его носом, но скоро отворилась вновь. Из глубины ящика раздался голос:
— Залезайте!
Вместились все. В углу в небольшой кадушке, до половины наполненной водой, лежало что-то живое, чего Илея никогда прежде не видела, а теперь рассматривала с интересом.  Прилепившись к стенке, притаился там «мерцающий моллюск». Он, верно, выжидал до срока, чтобы покинуть место своего заточения. Теперь же по чуть-чуть продвигался вверх, сокращая и разжимая склизкое тельце, и снова замирал. И в момент, что был в движении, мерцал он по-особенному ярко  и вроде даже фыркал, учуяв для себя опасность. В этом жилище  не было окон, но благодаря светящемуся слизню было видно все.
— Объявился... Сколько ж лет прошло? — Старый вязальщик с недоверием посмотрел на Илею: — А это кто?
— Она сестра мне.
— Ну да... Ну да... —  закивал старик. — Откуда ж у тебя сестра, коль отродясь как перст один ты был? Красивая, на тебя-то уж больно не похожа...
— Она мне стала названой сестрой, и на этом хватит, точка. Раз пришла со мною, то прими ее так же, как принимал меня.
Вязальщик засуетился, вроде что-то потерял, а потом в его руках появился кусок тряпки, он бесцеремонно накинул ее на палец и быстро принялся чесать себе ухо. Он потряс головой и, как старый пес, заворчал. Покончив с этим, вязальщик  развернул тряпицу и, прикрыв один глаз, что было мочи чихнул, да так, что моллюск в своем корыте, напугавшись, замер, и на мгновение в жилище стало темно.
— Чужестранка она, как я погляжу? — складывая тряпку, уставился вязальщик на Илею.
— Она сестра мне, и за нее не пожалею жизни, понял?
— Понял, понял. Давай-ка лучше поедим. — И вязальщик снова засуетился.
— Пожалуй, мы пойдем дальше, — с обидой вымолвил Сенака и засобирался уходить.
— Прости ты, друг, меня! — поспешил остановить его хозяин жилища. — Стал бояться я... — быстро шептал он. — Ты не знаешь, что сейчас у нас творится... Тоуркуны год как подняли мятеж, всех других изгнали или убили вовсе. Волтнов нет, тумгеров нет, теперь везде тоуркуны.
— А чего ж тебе боятся? Ведь тоуркун ты... — заметил Сенака.
— А того, что я с ними не согласен.
— С чем, вязальщик, ты не согласен?
— С ними. — И хозяин ящика указал пальцем куда-то наверх. ; С этими, кто там...  Знаешь ли ты, что нынче здесь в почете стало промышлять разбоем? Из-за этого опустела гавань, нет торговли, пропали корабли. На вылов рыбы ввели запрет, а те кораблики, что от берегов чужих к нам приплывали, стали топить. Скажи, зачем?
— Ну и зачем? — переспросил Сенака.
Здесь вязальщик обхватил голову, и его руки нащупали одну из пары косичек, тех, что имелись на его подбородке, и не то от ярости, не то от безысходности рванули ее, да так, что выдрали совсем. Сделав дело, рука старика беспомощно опустилась вниз, а затем обрушилась натруженной ладонью на дно бочки, служившей здесь столом.
— Все дело в зависти! Она, подлая, разрушила здесь мир. Поверили тоуркуны вдруг и поголовно все, что их предки — кхары. Те самые колдуны и разбойники, что жили прежде на островах озерных, а после сгинули бесследно. И в доказательство сего нашли они, что эти косы, что носим мы с рождения, — на этих словах, вязальщик схватил единственную оставшуюся на его подбородке косичку, — также носили и кхары. Любили, как и мы, украшать ими свои лица... — Старик недовольно покачал головой. — Нашлись вдруг колдуны среди тоуркунов, которые внушали всем, что они потомки великих кхаров. А дальше все закрутилось... Народ вдруг обезумил. Уверовали все тоуркуны, что не трудиться должно.  Что все, что нужно, рядом, иди бери... Грабеж теперь стал первым и основным занятием.
— А было и второе? — вмешался в рассказ старого знакомого Сенака.
— Было… колдовство. Призрели ремесло любое. Решили, что их соседи, ненавистные волтны и тумгеры, жили за их счет. И вот все началось... кровь в озеро полилась рекой. Те, кто жив остался во время мятежа, бежали на суденышках своих, прихватив пожитки и детей. Оставшиеся в гавани их корабли сгорели. — Сказав это, вязальщик уставился куда-то взглядом, полным отчаяния. — Отец-то мой из   тоуркунов  был, а мать-то у меня — из волтнов... Одна тетка здесь уж намекала мне, что тоуркунской крови во мне мало, когда за те сети, что делал для нее, я заплатить просил.
; Заплатила?
— Нет! — отмахнулся старый мастер.
На какое-то время наступило молчание.
— Что молчишь, Сенака? Давай я угощу тебя хорошей брагой из желтых водорослей? Вкусная... Захмелеем, и пропади оно все... — махнул вязальщик рукой. — Вспомним что-нибудь хорошее, что было прежде.
Он на некоторое время исчез, оставив люк открытым. Илея подняла глаза и посмотрела на тучки, что неслись по темнеющему небу, подгоняемые ветром; ей на лицо упали несколько крохотных капель. Уже скоро наверху послышалась возня, и вязальщик объявился снова. Он принес кувшин с брагой, сушеную рыбу с просунутой через глазницы засмоленной веткой и лепешку из муки приозерной травы, что все еще делали в гавани. Налив брагу в деревянную чашу, края которой давно потеряли форму, мастер сопроводил ее жаждущим взглядом и все же сделал над собой усилие, придвинув ее к гостям.
— Зачем же ты вернулся, Сенака?
— Было дело у меня к тебе, за тем я и пришел. Нам надо было попасть на Мыс Дождя, к старейшинам народов наших. С великой тайной миссией мы шли туда.
Воспользовавшись замешательством, Илея быстро отломила кусок лепешки и засунула его себе в рот.
— Куда? Да что ты, сумасшедший? Не слышишь, что я говорю тебе?! Нет тех, кто был в старейшинах и правил прежде. Разбойники кругом. Ты решил, что Мыс Дождя ; уютный дом, что всем нам был доселе? Всего этого уже нет, пойми ты! — Возмущаясь, вязальщик снова махнул рукой. — Нет даже тех красивых скал, что в цветах укрыты были, и садов тех нет, что под мраморными арками плоды давали людям. Ничего! Качелей тоже, тех, что были у воды, кружили и раскачивали деток. Все пожгли. Нет жилищ, а только пустые гроты, и кто теперь в них обитает?.. Пожалуй, крысы... Разрушили там все, что другие создали...
На глазах старика выступили слезы. Он снова достал тряпицу и бесцеремонно высморкался в нее.
— А что за миссия? Кто послал тебя?
— Этого теперь сказать я не могу. Придет пора, и все узнаешь.
— Угу, — пробурчал вязальщик, он поднес чашу ко рту и сделал глубокий глоток. — Придет пора... — Старик, снова сделав глоток, передразнил рыбака. — Пока придет, окажусь я в яме или на дне нашей гавани с булыжником на шее. — И, выхлебав остатки браги, напоследок пробурчал: — Хватит на сегодня разговоров... располагайтесь здесь вот... а завтра...
Илея увидела, как вытянулись вперед босые ноги старика, он обмяк, чашка выпала из его рук и ободранные стены вошли в резонанс с его храпом.

Дочь Иля уснула, уложив свои ножки на скамью, как только храп хозяина жилища стих. Сенака укрыл ее своей накидкой, подоткнув заботливо краешек ей под ноги. Ему ничего не оставалось, как выбраться наружу и там поискать себе место для ночлега. В дровяном ящике попросту для него не нашлось места. Накрапывал дождь, Сенака быстро соорудил себе лежанку. Обложив себя канатами, он улегся на спину и теперь наблюдал, как ветерок гонял в темном небе тучку, а та напоследок выжимала из себя капельки, чтобы маленькими росинками пощекотать лицо глядевшего на нее. Вот капля, глаза Сенаки выбрали ее из множества других и теперь сопровождали ее бесшумное падение. Маленькой блесткой она вырвалась из чернильных туч и опустилась ему на веки: кап...
Веки рыбака сомкнулись, и вспомнилась ему картинка из его детства, как спал в он бочке. И как казалось ему тогда, лучшего ночлега и придумать было невозможно. Стоило Сенаке лишь в нее забраться, как он тут же проваливался в сладкий сон. Она была ему и домом, и миром, тем, что в детстве наполнен добрыми сказками, его убежищем, в котором ничему плохому не было места.
Сенака вновь приоткрыл глаза. Ещё одна капля опустилась ему на губы и растеклась, смочив кожу.
Теперь воспоминания вернули его не в такое далекое прошлое.

Видения. Сенака
Он точно помнил тот день когда ее увидел. Их корабль,   раздутый и  просевший на корму от тяжести выловленной рыбы, ждал выгрузки у бревенчатого причала. Птицы-крикуны, не обращая внимания на уставших рыбаков, кружили над открытыми  и  набитыми с горкой трюмами. Бросались жадно на рыбью кучу, вырывали из нее первое, во что вонзались когти, но после с украденным  подняться не могли, валились вниз так как рыба была размером вдвое больше их. Измазав крылья в липкой чешуе, птицы кричали, бились. Люди прогоняли их, но скоро все повторялось вновь. Так продолжалось   до тех пор, пока кто-нибудь из команды не выбрасывал на берег пару-тройку жирных рыбин. И вот на берегу начиналось представление: угрожающие позы, удары крыльями… почти настоящее сражение.  Для неискушённого зрителя все было здесь. Эти бои без правил  были весьма занятным зрелищем. И спорили, и ставили на ценные вещицы рыбаки: кому из крикунов в итоге достанется самая большая рыба? По традиции из года в год, чтобы и дальше был улов богатым, чтобы удача не обошла их стороной, верным делом считалось ставки делать на птичьи бои. Вот и в тот день на кон поставили все рыбаки из его артели. Сенака же никак не мог решиться в выборе своем: на какого крикуна ему поставить единственную дорогую вещь? Жемчужина при нем была, большая, редкая, та, что обменял он у пловцов тумгеров.
— Ставь на ту, что в стороне от всех стоит, как будто выжидая, — услышал он красивый голосок за своей спиной.
Оглянувшись, рыбак увидел девичьи глаза. Те, не смущаясь, прямо и спокойно смотрели на него из под слегка припухших век. Все шумело, люди, птицы поглощены были азартом, и средь нарастающего ора лишь она была невозмутима.
— Да, да, ставь вон на ту с измазанным крылом.
— Я ставлю на ту, что с измазанным крылом, вон на ту, что позади всех стоит. Жемчужину вот эту ставлю!
— Вон на ту, что собралась улететь? На ту, что ждет, когда все остальные оставят крохи ей? На ту, что крыло измазала свое? — раздался хохот со всех сторон. — Что же ты молчишь, мы правильно поняли тебя, Сенака?
— Да на нее! — И тут же рыбак передал жемчужину.
Увлекшись потасовкой, птицы сместились в сторону от добычи и, исклевав друг друга, измучившись, казались одуревшими от драки. Они забыли вовсе про изначальный приз. В этот самый момент тот крикун с грязным крылом, на которого Сенака и сделал ставку, тот, что не подавал надежд, сделал мах и через мгновение уселся верхом на рыбьей куче. Схватив когтями самую большую рыбину, он поволок ее по причальным доскам и скрылся с нею там, где расположились старые коптильни.
В тот день весь выигрыш забрал Сенака. Поделившись частью со своей командой, он стал искать ту, что подсказала правильную ставку.
Ее увидел он не сразу. От того места, где еще недавно кипели птичьи бои, она успела уйти, но недалеко. Он заметил ее у коптильни, на другой стороне от причала; увидев его, она помахала рукой. Радостный Сенака почти бежал. У него все было хорошо. Подгоняемый новым и незнакомым чувством, время от времени накрывающим теплыми всплесками его лицо, он лихо перемахнул через все препятствия и наконец оказался рядом с ней. Смешанное чувство ; надежда, уверенность и еще что-то незнакомое, но приятное ; овладело Сенакой.
— Я должен отдать тебе половину, ведь это ты показала мне на того крикуна.
— Я просто угадала, — улыбнулась глазами в ответ незнакомка.
— Как тебя зовут?— почти не думая, спросил ее Сенака.
— Каяна, — ответила она ему и снова улыбнулась, чуть растянув свои алые губки.
— Кто же родители твои? Из какого народа?
; А что расспрашиваешь ты меня, рыбак, уж не влюбился ли?
Прямой вопрос и взгляд девушки, притягательный и нежный, без стеснения направленный ему в глаза, его обезоружили. Сенаке стоило усилий, чтобы собраться с мыслями и не ударить в грязь лицом.
— А может быть, и так... — пробормотал он дрожащим голосом.
— Ну что же... живу я с теткой, а каких кровей, того не знаю, да и не все ли равно тебе? А если хочешь со мною поделиться, то отдай мне жемчужину свою. И я буду вспоминать тебя.
Сенака, не колеблясь, вложил жемчужину в нежную ладошку Каяны.
— Ну я пошла. А то увидит кто, что с тобою здесь стою.
— А кто увидит?
Но девушка на это ничего не ответила и пошла прочь.
— Спроси, как звать меня, — крикнул Сенака ей вслед.
— Я знаю, ты — рыбак, Сенака, — уверенно ответила Каяна и, сделав еще несколько шагов, оглянулась и добавила: — Завтра приходи сюда, если увидеться захочешь вновь. Как начнут торговцы-волтны свои лотки с мест убирать, так и приходи.
На следующий день, как только торговцы собрали товар, Сенака стоял на том же месте, где вчера расстались они с Каяной. Прождав до появления над гаванью луны, он уж было потерял надежду на их встречу и отправился в печали назад к стоявшим у причальной стенки кораблям. Там же, расправив плавники, как крылья, над темными волнами пролетая, те рыбы, что назывались летучими, устремлялась обратно к озерным далям.
— Не дождался, Сенака? Никак ты испугался темноты?— услышал он знакомый голос.
И, оглянувшись, увидел за спиной Каяну.
— Я ждал тебя там, где ты и указала. И, простояв там до луны, решил, что надо мною посмеялась.
— Прости меня, прийти я раньше не могла никак. Тетка заперла, вот и ждала, когда уснет она. И теперь с тобою долго быть я не могу. Проснувшись и не найдя меня, тетка позором заклеймит.
— Когда же снова тебя увижу? Скажи мне, Каяна! — попросил ее рыбак.
— Я сама тебя найду.
— Когда же? Ответь мне!
— Завтра… я найду тебя сама, — сказала девушка и растворилась в темноте.
На следующий день ждал Сенака с нетерпением и надеждой, что вот-вот знакомый голосок его окликнет и девичье милое лицо окажется с ним рядом и одарит своей улыбкой. Но та, которую он снова прождал до темноты, так и не появилась. Напрасно он ходил к коптильне и обратно, вдоль гавани наматывал круги. Не пришла она и на второй день, да и на третий тоже. Тогда решил влюбленный рыбак сам найти ее. И первым делом разузнать, где проживала красивая девушка с пышными черными волосами по имени Каяна. Расспрашивая продавцов, коптильщиков, корабельных плотников, бондарей и лодочников, в поисках провел он целый день, пока не вышел к богатому дому. Тот стоял на сваях из крепкого, почти вечного корабельного дерева в тени свисающего огромными лапами скального папоротника. Как указали ему, в этом доме и жила Каяна со своей ненавистной теткой.
Вел к нему дорожкой плавучий мосток, что сам по себе качался на спокойных волнах и крепился тростниковыми канатами к берегу с одной стороны и к дому ; с другой. Так приходил Сенака сюда, на качающийся мостик, когда удавалось вырваться из артели, и прошло еще несколько дней, прежде чем увидел он Каяну снова. Двери в доме отворились, девушка вышла и направилась ему навстречу. Еще издали Сенака увидел ее миленькое личико и вьющиеся мелкими кудряшками черные, блестящие волосы, они непослушно разлетались в стороны при каждом дуновении ветерка. Каяна шла, едва придерживаясь за протянутую вдоль всего мостика веревку, и каждый шаг открывал ее загорелые ножки.
Подойдя к Сенаке, девушке скрестила руки, в глазах ее блестели слезы. Рыбак хотел было обнять Каяну, но та показала ему движением головы, что делать этого не нужно.
— Пойдем, — тихим голосом позвала его девушка.
Сенака проследовал за ней. Они прошли вдоль гавани и наконец оказались в старом саду. По приданию, разбили его здесь еще те первые поселенцы, что и образовали три народа. Каяна остановилась, спрятавшись в тени.
— Что у тебя случилось? ; встревожено спросил Рыбак.
— Не спрашивай, Сенака, меня ты не о чем. Одно лишь хорошо — тетка моя наконец уехала по делу.
 И, прислонившись спиной к тому дереву, кора которого напоминала бархат, Каяна поманила Сенаку к себе. И так они стояли, обнявшись, окруженные цветущим благовонием и укрытые от посторонних глаз. Впав в любовную сладость, Сенака нашептал девушке несвязные слова, понятные лишь им обоим. Он вдыхал запахи ее, уткнувшись нежно в шею. И дыхание его ухо ей щекотало. Каяна тоже что-то шептала рыбаку. Ее губы словно наполнились вишневым соком и теперь вторили его словам.
И так, в безумии любовном, в надеждах, ласках, полетели день за днем. Украдкой встречались они в саду. И вот пришел тот день, когда Каяна открыла Сенаке тайну:
— Выслушай меня, милый мой. Говорил ты мне, что любишь, правда?
— Да, люблю, Каяна...
— Говорил, что быть со мною для тебя мечта. И каждое мгновение жизни глаза мои ты хотел бы видеть и запах мой вдыхать. Помнишь, ты говорил все это мне?
— Я и сейчас все это повторю, — шептал влюбленный парень.
— Так знай, не быть нам вместе. Слова такие нежные твои нам не помогут. Есть причина, по которой никогда твоею не буду я: теткин долг.
Одну зиму тому назад взяла она у богатого волтна, что жемчугом торгует, четыре доли серебра, и жемчуга взяла полдоли, и камня горного на четверть, чтобы дела свои поправить. Поняв, что долг вовремя погасить не сможет, она себе в угоду заключила с ним тайный договор о том, что, коль не выплатит все к сроку, отдаст ему меня. А срок долговой уж скоро истекает. Тетке же проще отдать меня тому торговцу, чем расплатиться по долгам.
После таких слов опечалился Сенака, с лица его ушла вся радость и  тяжелый камень лег ему на сердце. Ведь Каяну он уже представлял невестою своей.
— Нам надо убежать! — Его лицо вспыхнуло надеждой. — Давай же это сделаем, милая Каяна! Возьмем и скроемся от всех! Я знаю дивные места, где никогда и никто нас не отыщет. Там, на островах, где белая звезда на небе оживает, когда приходит ночь! И в тишине мы будем жить в любви, не зная горя и забот. Я ловить там буду рыбу, построю дом, потом кораблик, что еще для счастья нужно?— И, взяв девушку за плечи, рыбак уставился на нее: — Ну же... соглашайся!
В ответ Каяна лишь рассмеялась:
— Жить, как зверю, в одиночестве, изгоями, которых гонят отовсюду? А как же гавань, корабли ; для кого все это? Молодость, полная надежд? Разве справедливо, что из-за теткиных ошибок до самой смерти будем мы скрываться? А дом тот, что делим с ней, он должен по праву мне достаться.
В тебе сейчас клокочет страсть, а коль окажемся на острове одни, пресытишься ты мною быстро. Любовь пройдет ; завоешь волком.
; Да нет же... Нет, — доказывал обратное Сенака.
— Да... — холодно отвечала девушка ему.
— Что же делать мне теперь? Как жить-то с этим?
— Не торопись клясть судьбу, возлюбленный мой Сенака, меня еще послушай. Знаю я, как разрушить теткины планы. Времени хоть и немного, но все же есть в запасе. Тебе уж говорила, что договор меж ними тайным был. Так вот... Вскорости она отправится к нему на Мыс Дождя. Тогда я попрошу ее взять меня с собой. Скажу ей, что с замужеством согласна, а еще что лучше замужем мне быть и жить в богатстве, чем под ее властью. Мне она поверит. Откроюсь ей и скажу, что хотела бы увидеть будущего мужа своего. Она мне в этом не откажет и на случай тот наймет команду и кораблик. Мы подстроим так, что это будут артельщики твои. Когда же приплывем на место, то тайно, так, чтобы не знала тетка, я прежде попрошу жениха показать мне его кораблик. Скажу ему о свадьбе, что не желаю я справлять ее там, где тетка, пусть увезет меня к себе, и там сыграем свадьбу. И день точный укажу ему, в который он прибудет, чтобы забрать меня. Пообещаю встречать его на берегу как невеста рыбака. Наши традиции ему известны. Еще попрошу его, чтобы до этого момента никто не знал о тайной сделке нашей с ним. Капризный норов покажу. Не станет он противиться моим желаниям. И полотно я дам ему, чтобы как флаг его повесил, чтобы узнала я его кораблик, как только появится он на горизонте. И когда мы срок оговорим, то ждать корабль с флагом будут в нужном месте твои артельщики. Они и сделают всю черную работу. Мне же, как и положено, здесь на людях придется быть. Никто не будет знать о нашей сделке. Когда начнут искать того торговца жемчугом и раскроется правда, тетку обвинят в грехе том черном. О сделке нашей с ним никто не будет знать, лишь только ты и я.
От этих слов все перевернулось, спуталось, смешалось у Сенаки в голове.
— Что же отведено в твоем плане для меня?
— Да не бойся ты, — видя как ошарашили ее слова влюбленного парня, успокоила его заговорщица, — тебе лишь предстоит с артельщиками договориться. Верь мне! Та награда, что достанется им, порадует их. Кораблик, что у волтна будет, станет их. Волтн отправится в дорогу, прихватив богатые подарки, они же пусть останутся мне. Я видела всех тех, что артельщиками себя называют, мне кажется, они все время ждут такого предложения. Ну что скажешь? Или я ошиблась и для любви у тебя пригодны лишь слова? Почему же замолчал теперь? Вижу, что только в шепоте любовном решительный и пылкий ты... Не медли же с ответом! — потребовала Каяна.
 Сенака же молчал, слова Каяны   разрывали его надвое .
— Да или нет ; и точка! — снова потребовала девушка ответа.
Сенака взглянул на нее. Она беспокойно что-то искала в его лице, глаза девушки были полуприкрыты и холодны.
— Да, — наконец ответил ей рыбак. — Завтра все отлучки в гавань отменены, так как грузиться будем.  На третий день поутру отправляемся мы в Солнечную Заводь и назад вернемся, когда луна покажется на правой половине.
— Хорошо, завтра же, не откладывая, поговори с артельщиками, да не выкладывай им всего. Главное, корабль им пообещай. Я буду ждать твоего ответа, когда вернетесь вы.
В ту ночь не спал Сенака. Думал о словах Каяны, о том, что ради любви к ней готов пойти на все. О том, какая выпала ей безжалостная доля быть отданной торговцу за долги. О подлой тетке, что мучила ее. О том, что эта девушка ему дороже всех теперь. О том, что он мужчина и защитит и отвоюет у соперника свою возлюбленную. Ведь она, Каяна, единственный близкий человек и друг ему. И о тех словах ее, что обличали нерешительность его и неготовность доказать любовь свою делом. И мучил и клеймил себя позором Сенака.

Пришел новый день, он выдался не только солнечным и теплым, но и полным забот. Стоял корабль их под погрузкой. Мешки с тяжелой солью заняли все пространство вдоль бортов. Дорогой товар бережно грузили. Рядом другой кораблик артельный разгружали. Он тоже на четвертый день должен был взять руду и отправляться к Солнечной Заводи. Сенака никак не находил ни времени, ни нужных слов, чтобы начать с артельщиками, условленный с Каяной разговор. Откладывая его в мыслях на потом, искал себе он оправдания. Ведь понимал, что дело черное им предстоит. И, глядя на рыбаков, никак не мог из них он выбрать, с кем начать тяжелый разговор. Да если даже и начинать его, ну к примеру с Ехунтом, то как после с Сенакой он поступит? Согласится ли? Или отдаст его в руки экзекуторов? Конечно, с ним бы надо с первым, ведь старшим был на кораблике Ехунт. Что говорил он остальным, то делали они. Сенака вспомнил, как тот однажды выкинул за борт одного строптивого рыбака за то, что не расслышал тот его команды. Как же он поступит с ним, с Сенакой? С каких же слов начать ему проклятый разговор? Ехунт опередил, позвав Сенаку: велел ему идти к вязальщику сетей.
— Спроси его как наши сети, что обещался он связать. Мы на пути обратном закинем их около Светящейся лагуны.
Так и не поведав о своем деле, рыбак с кораблика сошел. Вязальщик знакомцем давним был ему. Сенака не спешил. По пути неподалеку уже привычное предстало его взору: артельщики с соседнего кораблика ставки делали на крикунов. И, встав полукругом,  спорили, увлеченные азартом ставок. Сенака к собравшимся артельщикам ближе подошел и как бы между прочим рассматривать стал их ставки. И вдруг увидел он Каяну. Она стояла шагах в семи не больше и смотрела в его сторону. Ее глаза кого-то вроде бы искали в толпе рыбацкой, но не его. Сенака, не ожидая ее увидеть, обрадовался встрече и помахал рукой; она же, найдя в толпе того, кого искала, прошла тихонько мимо, как слепая, не замечая присутствия его. Затем остановилась около одного из рыбаков, совет дала ему, как правильную ставку сделать, и указала на крикуна с грязным пятном на голове, что все выжидал, не лез за рыбу в драку. Тот рыбак послушался совета и сделал, как девушка ему велела. Так же как и в прошлый раз, этот крикун, рыбу вырвав у других, под радостные вопли поволок ее с глаз подальше. Каяна же, не дожидаясь, как и прошлый раз, зашагала в сторону коптильни. Сенака, себя не выдавая, проследовал за ней. И вот, зайдя за коптильню, в укромном месте увидел он того самого крикуна, что оказался удачливее остальных. Верхом на рыбу взгромоздившись, он из раза в раз в нее впивался клювом. И так из головы ее, как из панциря, вытаскивал красные куски и, клюв запрокидывая вверх, глотал их с жадностью. Каяна стояла рядом с птицей, Крикун не боялся ее вовсе. Из коптильни вышел босоногий мужик. Из одежды на нем были только штаны, в его руках был большой деревянный короб с проделанными в нем отверстиями (в таких здесь перевозили птиц). Каяна сказала ему что-то и, наградив его улыбкой, взяла на руки птицу и бесцеремонно усадила ее в тайник. Затем девушка распорядилась о чем-то, указав рукой, и босоногий, подхватив короб, быстро удалился прочь. Затем Каяна вернулась назад к тем рыбакам, что ставки делали, как бы невзначай столкнулась с победителем и затеяла с ним недолгий разговор. Одарила его улыбкой, а после получила свое, то перстень был и кхарский амулет, их выбрала она из кучи барахла и тотчас отошла. Сенака не остановил ее, а вновь проследовал за ней. И даже не специально, вернее будет сказать, что ноги сами повели его. Он шел от дома к кораблям и снова к дому. Как по громадному муравейнику, по мостикам и доскам, что были здесь дорогой на воде. В переплетении этом, в нагромождении жилищ и всяких снастей, в движении и суматохе, в пестроте одежд и лиц, Сенака не раз терял Каяну из виду, но всякий раз, как по воле случая, она снова появлялась где-то рядом с ним. Его не замечая, шла быстро, как кошка, мягко перепрыгивая с мостка на мосток. И вот зашла она в большую лавку, ту, что дорогими тканями увешана была. Там подошла к немолодой хозяйке и с ней о чем-то завела приятный разговор. Сенака, встав меж полотнами, поближе к ним, стал делать вид, что приценивается к товару. За полотном неплотным, сквозь нити, он видел их лишь силуэты. Хоть женщины беседу и вели негромко, но слышал он их разговор. Из-за полотна до слуха донесся голосок Каяны:
— Тетенька, я наконец выбрала ткань.
— Какую же?
— Мне нужна вот эта.
— Синюю?
— Да, именно эту. С тоуркунским узором.
— Но, Каяна, милая, это же погребальный узор? Она же как саван.
— Ну, тетенька, тоуркунский саван светлый, а эта ткань темно-синяя.
— Я никогда не мешала твоему выбору, но как же это возможно, чтобы свадебный флаг был погребальным полотном? Мне кажется это самодурством, — возмущалась та, кого Каяна называла «тетенька».
— Но, тетенька... я так хочу, — не обращая внимания на собеседницу, спокойно возражала ей Каяна.
— Каяночка, ты же мне как... — Сенака услышал, как собеседница захлюпала носом, но потом, собравшись, продолжила беседу: — Ведь я же обещала твоему отцу, и своему брату, что выращу тебя как родную дочь, — с мягкими нотками в голосе, какие бывают только у добрых тетушек, говорила та.
— А кто вас заставлял забирать меня у моей семьи?
— Но, Каяна, ведь ты же сама просилась ко мне в дом... Ведь вспомни, правда, ты тогда совсем еще маленькой была. Ты жаловалась, что тебя обижали братья и сестры, не давали тебе играть. Еды тебе там не хватало и одежды, и говорила, что хотела бы жить со мной... Вспомни. Да, ты знаешь, что у меня никогда не было детей, вот я и попросила своего брата отдать тебя. Мне ты утешением была. Я же тебя всегда любила.
— Да слышала я это. Слышала. Да, тетенька, если вы сразу полюбили меня, такую хорошенькую, то отчего же не брали меня к себе целый год?
— Но, Каяна, ведь ты же знаешь, что в это время я овдовела. Ведь у меня тогда умер муж, — оправдывалась собеседница.
— Да, тетенька, он вам оставил прекрасный дом, торговлю по всем берегам Летучей Рыбы, лавки, жемчуг и богатство разное, а куда же это вы все подевали?
— Да, дела наши торговые сейчас не очень хороши, но, Каяна, разве тебе хоть в чем-то было отказано? Разве ты жила в нужде?
— Это у вас дела не очень хороши, а мои дела, тетенька, как утро над нашей гаванью, полны надежд. Гляньте-ка сюда... Видите этот перстень? А вот и амулет. Теперь он мой. Как вы думаете, милая тетушка, сколько он может стоить?
— Да это ж кхарский амулет... Откуда он у тебя? Ведь амулет тот носили кхары до погребального костра, и сами-то они колдунами были, а потом бросали в озеро его, чтобы души свои водой очистить. Выбрось его, избавься, не дело у себя хранить такую вещь, ей место на озерном дне.
— Да бросьте вы... что за суеверия такие? Кхаров давно уж нет, и вы же сами говорили: «Озерная вода его очистит...» Так очистила уже. И вещь красивая и дорогая. Не вижу в том беды, если она чуть-чуть у меня побудет.
— Что же... теперь я понимаю, о чем предупреждал меня твой отец.
— И о чем же?
— Когда впервые с ним о тебе заговорила я, желая избавиться от ноши тяжкой бесплодия моего...
И слезно его молила отдать тебя мне… Чтобы была ты мне словно дочь родная, мое дитя, а я бы матерью почувствовала себя. Тем более задача эта казалась мне простой, ведь по крови ты мне родная. Ему же судьбой даровано одиннадцать детей, и после смерти вашей матери брату моему совсем тяжко было управляться с вами. Но он меня предупреждал, говорил, что хитра ты не по годам и сердцем черства.
— И все таки отдал меня папаша... Да, тетенька, а вот лучше вы ответьте мне: кто тянул вас за язык? Зачем вы расписали меня тому торговцу Волтну как добрую и хорошую? Получается теперь, что его вы обманули? Ну, впрочем, полно разговоров, говорим мы о пустом, оставьте мне ткань синюю, вон ту, с узором тоуркунским. Чудный флаг получится из нее.
Когда разговор закончен был, Сенака выбежал из лавки. Едва переведя дух от услышанного, он прислонился к стоящей рядом старой лодке и ждал теперь Каяну. В его голове все складывалось в одно, хоть и продолжал он гнать от себя подальше мысли, но как ни старался — все одно… «Она врала...» — таков был вывод.
Сенака разрывался между тем, чтобы признаться девушке в том, что ему все известно, и тем, чтобы прямо сейчас уйти отсюда прочь и забыть о ней навсегда. А может быть, все это и не так? Может, что-то есть такое, что оправдывало бы ее поступки и слова, то, чего не понимал пока Сенака, а Каяна по каким-либо причинам не могла ему открыться? Так, ища оправдания любимой, рассуждал рыбак.
Каяна вышла из лавки и вновь зашагала в сторону коптильни.
Сенака догнал ее.
; Ты говорил с командой о нашем деле?— с ходу задала девушка вопрос.
Ее глаза все так же с нежностью смотрели прямо на него. Только теперь заметил Сенака два маленьких холодных огонька, они время от времени вырывались на свет и, будучи пойманными врасплох, пробегали вдоль припухших век, а затем прятались вновь.
— Каяна, ответь мне: любишь ли меня?
— Конечно же, что за сомнения?
— Я видел все. Я понял, что это представление тобой подстроено.
— Это ты о чем, Сенака?
— О прирученных крикунах.
— Ты за мной следил?
— Нет, я случайно стал свидетелем твоего обмана.
; Хм... — ухмыльнулась Каяна и, опустив голову, посмотрела на рыбака исподлобья, теперь ее маленький носик стал напоминать хищный клюв. — Ну и прекрасно, что это меняет? Неужто меня теперь ты разлюбил иль вовсе выдашь? — С этими словами она прильнула к груди Сенаки и игриво провела мягкими пальчиками по мужским губам.
— Весь твой рассказ о коварстве тетки… Подозреваю, что он есть вымысел жестокий. Как с птицами на ставках тобой разыгранный обман…
— Возлюбленный мой, тебе пора взрослеть.
— Я слышал разговор твой с теткой. ; Сенака убрал руку Каяны от себя и, схватив за плечи, потребовал: — Не надо представлений. Правду говори теперь!
— Какую правду?! — отпрянула девушка. — Да кто ты мне, чтобы требовать ответов? Хотя изволь, для тебя я сделаю исключение. Ты выиграл тот спор, не проиграл ведь так? Птицы мои для тебя ведь постарались, почему же не доволен ты? Ты мне благодаря впервые в споре победил, почему же теперь так недоволен? Я предлагала тебе дело, достойное мужчин, и по воле Провидения ты получил бы все и сразу. Но ты, по всему видать, собрался остаться рыбаком? Вонять рыбой до скончания века? ; Она рассмеялась ему в лицо.
— Ты предлагала мне убийцей стать. Рассказывая, как издевалась над тобою тетка, ты верно управляла мной. Видя мое к тебе расположение, все ты рассчитала, ведь я тебя любил. А теперь что вижу? Еще немного, и смогла бы ты накинуть петлю на меня.
В этот момент Сенеке на шею сзади накинули веревку и сдавили так, что он не мог пошевелиться, и сразу же под его ребром справа оказался нож.
— Ты угадал, вот и петля. Тихо стой, рыбак, — услышал он осипший голос. Запах пряного дымка пробрался Сенаке в нос.
«Коптильщики», — мелькнула догадка в его голове.
Нападавших было двое, и дело свое они знали твердо. Боковым зрением Сенака увидел того, который уносил отсюда ящик с птицей, именно он теперь приставил свой разделочный тесак к его ребру. Видя довольное лицо Каяны, теперь Сенака горько жалел о том моменте, когда впервые повстречал ее. И как же он не замечал того, что теперь казалось очевидным.
Ведь холодность ее была не от печали тайной, а от надменности и черствости души. Красота ее не от девичьей нежности расцветала, а от хищности. И нежный запах ее волос оказался ядовитым ароматом, вроде запаха тех цветков, что питались плотью, завлекая птиц и насекомых в свои липкие сети, там удушали их и поедали без остатка. Все в Каяне открылось с ясностью теперь.
— Ну вот, отвечу я на твой вопрос. Сенака, я не любила никогда тебя, презираю я таких, как ты! Жемчужину я видела в твоих руках, поэтому в тот день и выбрала тебя. А больше прочего мне нужны были корабль и команда. Почему же для этого мне не использовать тебя? Когда увидела, что ты в меня влюблен, тебе, конечно, подыграла, но все лишь для того, чтобы осуществить желаемое. Не представляешь, насколько был ты мне противен... Слова... Слова... Слова... — раздраженно повторяла девушка. ; Что такой, как ты, еще способен дать? — Она скривилась в ухмылке и махнула тем двоим рукой: — Пусть проваливает и дальше ловит рыбу! — И, громко хохоча, она пропала с глаз.
Оставив ему порез под ребром, ушли и коптильщики.
Так и пришел рыбак в тот злополучный день, зажав рукою правый бок, к вязальщику сетей. Тот замазав ему рану пещерным илом, кров и пищу предложил, но Сенака, получив у него ответ про сети, отправился обратно на кораблик.
Когда вернулся, пришлось соврать: он сказал, что долго прождал вязальщика, и так объяснил свое отсутствие. Сохранив в тайне все, что с ним случилось, сам Сенака ничего, конечно, не забыл. Прошли те дни в пути, когда к Солнечной заводи куда на кораблике своем везли они соль в мешках, и те дни, что рыбачили, тоже прошли.
И вот когда луна на небе справа появилась, обратно вернулись они в гавань. А на следующий день после прибытия увидел вдруг Сенака рядом с корабликом тех «коптильщиков», что петлю накидывали ему на шею и держали нож у его ребра. Они разговаривали с Ехунтом, словно лучшие друзья. Но для Сенаки теперь это было не важно: преисполненный желанием поквитаться с обидчиками немедленно прямо здесь, он налетел на них как шершень. Спрыгнув вниз с деревянного борта, ударил рыбак того, что к нему стоял ближе, того, что тогда орудовал петлей. Получив удар той палкой, что на кораблике служила для отпугивания птиц, «коптильщик» взвыл от боли и медленно свалился на доски. Второй, увидев нападение, отскочил в сторону, и вот уже в его руках оказался знакомый нож. Сенака, в ярости размахивая палкой, загнал того второго на край причала. Тот оступился, рухнул вниз и, там озерных вод с лихвою наглотавшись, едва держался на плаву, злодейский нож свой утопив. Со всех сторон накинулись на драчунов артельщики ; это Ехунт позвал на помощь Сенаку усмирять. Но рыбака не удержали, и, вырвавшись из рук команды, нанес он еще один удар тому, что веревкой орудовал прежде, а теперь мешком свалился вниз с причала. Подняв брызги, он пошел ко дну. Но скоро всплыл и, уцепившись за деревянную опору, отплевывался и в страхе стучал зубами. Теперь на Сенаку скопом сзади навалились артельщики и наконец, довольного, сбили с ног.
— Вязать ; и в якорный ящик его! — скомандовал Ехунт.
Сенаку связанным отволокли к якорному ящику. Бросив там его, артельщики ушли вытаскивать тех двоих. Бунтарь не чувствовал боли, ему было наплевать, как поступят дальше с ним, он был удовлетворен.
Через некоторое время крышка ящика открылась и заглянул Ехунт:
— Ты правил не знаешь корабельных, тех, что являются для всех законом? Я здесь решаю чему быть. Ты же выходкой своей чуть не сорвал нам сделку. Они отдать тебя просили им. Что думаешь, Сенака, может, мне так и сделать? Или самим отправить тебя к рыбам?
— Поступай как знаешь, мне все равно, но знай, коли останусь жив, предательства вам не забуду, — уткнувшись в якорный канат, прошипел в ответ Сенака.
— Я знаю все, мне рассказали. Дурак, упустил ты верный случай. Тебе же выпала удача, шанс один из ста. Оказаться наверху ; не это ли цель, для которой мы, рискуя жизнью в зимние шторма, везем товар к дальним берегам и добываем рыбу? А девка-то с умом, с такой не пропадешь, коль сам не промах будешь. Но, впрочем, удачу ты упустил уже. Хотя и молодец, не струсил и двух известных лиходеев умыл на славу. — Ехунт ухмыльнулся и продолжил: — Я же принял вот какое решение... Пойдешь на дело с нами, тебе известна суть его. Девка эта ждать не будет, если не с нами, так с другими это дело провернет. Поэтому все сделаем, как она желает, а потом кораблик мы получим, это за труды наши ее расчет. Тебе даю я шанс. Коль порадуешь меня ты в деле, богатую получишь долю от меня. И если отчаянным себя проявишь, так же как сегодня, то, может быть, тебя на кораблике добытом поставлю старшим, да и команду наберу тебе.
Когда же Сенаку освободили из якорного ящика, он понял, что артельщики, все как один, согласны были отправиться на тот разбой. Готовили они багры и ножи точили. Тогда и решил бежать он. Но скоро был пойман и опять в ящик тот упрятан.
Когда Сенака снова увидел Ехунта, то сказал ему:
— Тебе и делу вашему душегубному служить не стану, потому что правды нет у вас. Вот мои слова тебе.
Ехунт в ответ не проронил не слова, лишь крышку медленно закрыл над головой рыбака. Сенаку же суду несправедливому предали, обвинив в том, что это он подбивал команду на разбой и все артельщики свидетельствовали против него. Так узником провел Сенака годы.


Видения. Застенки

Показавшись из-под самого небесного края и изгоняя темноту, солнечный свет лизнул молодое лицо. Окрашивая и наполняя небо, всплывало красное Светило. Оно ползло по желобу, разделяющему горную гряду  надвое. Утро, подобно  птице, не спеша расправляло свои крылья и нежно накрывало ими лазурную гладь. Неспешно скользил по гавани туман и между делом оседал крохотными капельками на скрипучих старых суденышках. Сенака прислушался. Обитатели Летучей Рыбы еще спали, а он так и не понял, спал в эту ночь или нет.
— Ну что, нагулялся, рыбачек? — вдруг разорвал тишину громкий голос. Прямо над рыбаком стоял  мужичонка с гладко зализанными назад волосами и начисто выбритым лицом, подхваченным снизу тоненькими косичками. — Вставай, с нами пойдешь к верховному тоуркуну.
Сзади стояли еще четверо, у них в руках были заточенные багры. Сенака не стал сопротивляться, встал. И вот он уже шел за хромающим на левую ногу мужиком, а четверо других брели за ними чуть позади. Не стал рыбак сопротивляться, не стал шуметь, потому что не хотел выдавать убежище Илеи.
«Хорошо, что не нашли ее, — размышлял Сенака. ; Но с другой стороны, куда же теперь ей здесь деваться совсем одной? Что будет с ней? Вязальщик... Он позаботится, не подведет...» — мысли скакали, обгоняя одна другую.
Рыбака вели долго, уже остались позади все баржи, гавань и тот пустырь, где некогда росли сады, в тени которых они прятались с Каяной. Дошли. Подножие горы. Кругом разбросаны огромные каменья. Меж ними из склона выступал составленный из бревен длинный ход. В него проследовали. Он, как огромная труба, увел идущих дальше, внутрь. Факелы коптили там и тут. Когда проникли в гору, увидел схваченный рыбак в стене дыру. В ней, как зверь измотанный и обессиленный, в цепях томился человек. Он что было силы вдруг закричал вслед идущим:
— Предатели все здесь! Молчи!— И голос его гулким эхом пронесся в глубине.
— Безумец Хорз, — указывая на стену, проговорил рыбаку хромой мужичок.
Сенака раньше слышал о нем не раз, но тогда никто не называл его безумцем, напротив, все говорили: «Бесстрашный Хорз». Тот сотником нес службу в страже, охраняя Мыс Дождя.

И вот пред ними дверь. На ней кованый засов. Те четверо, что следовали за Сенакой и хромым мужичком, налегли на дверь телами. Тяжело скрипя, она с трудом им поддалась. Уставшему от нехватки света взору рыбака открылся просторный, но унылый зал, холодный и темный, на первый взгляд он показался пустым.
Когда вошли внутрь, дверь ухнула. За спиною послышалось, как там орудуют засовом. Заперли!

Сенака огляделся. У потолка горели факелы, они едва освещали серые стены. Все, включая потолок и пол, посечено неглубокими отметинами. Рыбак понял, что это пространство забрали у скалы. Какие-то камнетесы на славу потрудились здесь. Справа, вероятно, был еще какой-то вход, его закрывала синяя ткань, вроде той, в которую иногда завертывали перед погребением мертвецов. Сенака проследовал глазами дальше, и вдруг взгляд его застыл. То, что он увидел на противоположной стене, не могло не удивить рыбака. Сквозь серый камень прорывался корабль. Он выходил вперед и заполнял все пространство между полом и потолком. Словно не желая оставаться навечно замурованным в этих стенах, он, как некий узник, пытался вырваться отсюда, но сдавлен был скалою и теперь, обездвиженный, повис. Его оббитый железом нос встречал вошедшего шипами. Как «живого», Сенака пожалел его. Прямо под ним на пыльном полу сидели пятеро. Одного из них узнал Сенака сразу. Крайнем справа оказался Ехунт.
— Назови себя, — начал тот, что сидел посередине.
— Я — Сенака, рыбак, что плавал в озерных водах и в гавань эту заходил не раз. Вернулся, чтобы увидеть места родные. Заночевал, проснулся, а надо мною стража. Вот привели. В чем провинился, не могу понять.
— И все? — спросил все тот же человек.
— Все.
— Из рода ты какого? Да не ври.
— Тумгер я.
— Правильно, тумгер... А коли так, скажи: что надо тебе здесь? Или не знал ты, что эта земля, озеро и горы для тоуркунов? Как могут быть они твоею родиной тогда?
— Я шел сюда, в памяти держа, что на землях этих жили три народа. Ведь с тех пор, как был я в гавани в последний раз, пролетели годы.
— Я вижу, ты узнаешь меня, рыбак! — вмешался в допрос Ехунт.
— Да, ты тот, что был среди артельщиков и надо мною старшим.
— Я помню, ты грозился мне, когда я в ящик якорный тебя сажал.
Сенака промолчал.
— Так как же? Что замолк? Как видишь, снова сверху я, а ты внизу. Так будишь мстить? Иль передумал?
— Передумал... — ответил Сенака.
— Вы слышали? Он отказывается от мести! — обратил свою довольную физиономию Ехунт к остальным. — «Передумал»... — передразнил он парня. Со всех сторон послышался хохот. — А что так?
— Не дурак же я и себе не враг, вижу, насколько ты силен, — отвечал Сенака.
— Вы слышали! Он видит! — упивался властью Ехунт.
— Если не слаб умом, если понимаешь правильно ты все, тогда говори немедля: зачем пришел и куда держал свой путь? — вдруг снова заговорил тот, что сидел в центре.
— Добавить нечего к сказанному мной, шел я, надеясь гавань увидеть прежней, — не сдавался Сенака.
— Мы здесь — Верховный Тоуркун, власть над всеми! — всё тот же, сидящий по центру человек показал на тех, что были рядом с ним. — А я в совете этом первый и старший и отдельную от остальных имею власть. Поэтому и говорю: ты хочешь смерти лютой, пыток и мучений страшных? Отвечай же, кто послал тебя и, главное, зачем. Или та  яма, в которой ты сидел, покажется тебе тетушкиным домом по сравнению с тем, что ждет тебя вот здесь. Ты видишь, что там? — И он указал пальцем на синее полотно, укрывшее часть стены.
— Да, — отвечал рыбак, — это тоуркунский саван.
— Правильно, саван... Так вот, за ним приготовленная для тебя могила. Не скажешь правду ; и будешь в ней; расскажешь все как есть — выйдешь в эти двери. — Тот, что назвался старшим указал на тот вход, через который Сенаку и ввели сюда.
— Не знаю, чего хотите вы услышать от меня... — как можно спокойнее сказал допрашиваемый странник.
— Что за миссия, о которой говорил ты втайне? Или ты думал, коль в ящике укрылся, коль говорил вполголоса, то слова твои пропали, в озере канули, легли на дно? Нет, у нас везде глаза и уши.
Сразу за сказанным последовал сильный удар сзади, в глазах Сенаки потемнело, и он оказался на пыльном полу.
— Теперь тебе, надеюсь, все понятно? Говори же, зачем ты шел сюда!
— Давеча я, может, и говорил чего — не помню. Сызмальства любил себе придать я значимости, приврать немного, был грех... А тут еще скосила меня брага... Я помню, пил ее, так, верно, перебрал.
Не успел рыбак договорить, как его руки оказались вывернуты за спину и скручены веревкой, что вызывало страшную боль.
— А-а-а... — вырвалось у Сенеки сквозь сжатые зубы.
— Ну что? — склонился над ним тот, что назвался первым тоуркуном. ; Это только начало...
— Не знаю я ничего, брага все! Брага! — превозмогая боль твердил свое Сенака.
Его здорово избили. Но, как бывалому сидельцу в ямах, ему приходилось терпеть и не такое.
— Киньте его к крысам в каменный мешок, — услышал рыбак сквозь боль.
Пнув его напоследок первый тоуркун отошел в сторону. Избитого Сенаку поволокли куда-то.

Дверь отворилась, и в проеме оказался факел. Сенака давно не видел света, перед его глазами раскачивалось яркое пятно, то был огонь, как понял Сенака.
; Вставай! — как-то обыденно и зло скомандовал ему тот, у которого был факел.
Сенака стал подниматься, но ноги сразу подвели. В каменном мешке было так тесно, что узник мог здесь лишь сидеть, поджав под себя ноги. Теперь же они сильно затекли и отказывались слушаться.

С трудом поднявшись, рыбак тут же завалился в угол.
Огоньки, расположившиеся по обеим сторонам, бешено запрыгали и расплылись. Закружилась голова. То, верно, сказывался голод. И еще эта абсолютная тьма, мучительная и долгая, в которой Сенаку продержали неизвестно сколько.
— Выходи! — прорычал ему кто-то.
Сенака поднялся и потихоньку, шаг за шагом, шаркая ногами, побрел по темному проходу. Яркий свет ослепил его; спасаясь, он закрылся рукавом.
— День? — сделал рыбак для себя радостное открытие.
Щурясь, Сенака в первый раз за долгое время увидел небо.
— Привел его? — Среди камней их ждал Ехунт.
Рыбак оглянулся и посмотрел на того, кто привел его сюда, это был старый знакомый, тогда у коптильни накинувший ему петлю. Сенака вспомнил, как у причала он дважды хорошенько приложился к этой роже, правда, теперь «коптильщик» выглядел еще более отвратительно, чем прежде. Скрутившись вокруг шеи, на нем змеей лежала серая веревка. Она была под цвет его физиономии.
— Шагай за мной, рыбак, — позвал Ехунт.
И вот опять стоял Сенака в том же зале, куда и привели его в первый раз. Теперь же там вместе с верховным под корабликом сидели только трое. Ехунт уселся с ними рядом, и стало четверо их. На стенах едва-едва был заметен тусклый свет.
— Ну что, рыбак? Ты, верно, думал быстро встретить смерть? Избавиться с нашей помощью разом от всех проблем? Ты надеялся, что мы тебя сейчас казним и все твои несчастья исчезнут вмиг, как сон вчерашний? Нет же, легкого конца не жди. Его не будет, — начал разговор главный. — Оголодал, я вижу... Ты, вероятно, любишь рыбу? Ведь ты рыбак, а она в наших темных лабиринтах не водится совсем. Но вроде я не прав и теперь вижу, что ты как будто бы в лице поправился немного… Что на губе твоей за след от жгучего поцелуя? Крысы? Их здесь в избытке, они у нас ручные... В том смысле, что одному, который сидел там до тебя, они до костей изгрызли руки. Понятное дело, устал следить он за руками и уснул,  когда проснулся, а пальцев нет.
По залу прокатился негромкий хохот.
— Крысы у тебя не только ручные, но и трусливые, там я дюжину их съел. Без остатка, самых жирных и коварных, тех, что собирались дожидаться, когда, обессиленного, меня сморит сон. Остальные, в щелях и дырах там забившись, слышали их истошный визг и больше оттуда не вылезали, хотя я их с нетерпением ждал.
— Ну что же, крысятиной тебя мы накормили, ты благодарен должен быть, что не дали тебе с голоду загнуться. Но не для того тебя позвал, чтобы расспросить о крысах. У нас есть новость для тебя. — Главный ненадолго замолчал, а затем продолжил: — Мы нашли ее — чужестранку... Представь, она спрашивала о тебе людей, сама тебя в гавани искала и назвалась твоей сестрой. Как глупо... правда? Она же чужестранка. Как может быть тебе она сестрой? Теперь пред нами прямо тайна... Говорят, что чужеземка эта до наивности добра и хороша собою. Я, правда, сам не видел, но говорят... Какова сестра-то у тебя? И-л-е-я... ; Первый тоуркун взял в руку несколько тонких косичек, подвязывающих подбородок, и,  призадумавшись, пробубнил: ;Что ты скажешь, если мы ее... убьем? Да, убьем... Сейчас пошлю за нею умельца черных дел. Эй ты? — позвал он к себе того с веревкой. — Сходи и сделай все, как я сказал, а сердце ему вот принесешь, — ткнул он Сенаку в грудь.
— Постой, не делай этого, безумец. Нет ее вины перед тобой или перед тоуркуном. Она чужеземка, прав ты. Отец ее торговец знатный, народ его могуществом известен, из Иля следовали они. Слышал о таком народе? Как поступит же народ тот, коль дочь безвинную его погубишь? Что будешь делать, когда он ратью придет сюда, чтобы за смерть ее с тобою поквитаться?
— Так не узнает ведь никто. Хотя постой! — окликнул главный душегуба своего. — Рассказывай дальше, пока не передумал я.
— Я был у них на корабле, — продолжил говорить Сенака. — Провел кораблик с юга на север вдоль берегов озерных. Но сел на мель. Да так, что повредил кораблик. Теперь вот сопровождаю дочь владельца, ищу дорогу в Иль.
— Постой, рыбак, если говоришь ты правду, то давай поможем знатному торговцу. Отправлю я сейчас людей, найдем корабль тот, отладим, куда отправить ; говори.
— Не помню место я, туман меня подвел, к тому же торговец тот с людьми там, и они справятся, залатают дыры.
— Зачем же отец с тобою отправил дочь свою? Ведь ты тумгер, она из Иля. Неужто он глупец, хоть и из знатной семьи?
— Ты прав, были с нами и другие, те, что с ней из одного народа, но потерялись по пути. А я же клятву дал и назвался братом ей, и провели обряд мы, прежде чем отправляться в путь.
— А что же повел ты чужеземку этою дорогой? Ведь нет пути отсюда в Иль?
— Не удержался, хотел я прежде побывать в родных местах, я говорил уже.
— Хм... — ухмыльнулся первый тоуркун. — А знаешь ли ты, что за кораблик этот, что застыл в стене? — И, глядя на безмолвного Сенаку, дальше продолжал:— Это тот самый, чей владелец бывший с жемчугом во рту лежит на дне в прекрасном месте. Тот самый, на корме которого ты мог бы отдавать команды. Все было бы твоим по праву, коль принял бы условия его. — И он багром указал на Ехунта. — По твоей воле так случилось, что он принес удачу нам, а не тебе. А ведь были знаки, которые тебе, тумгеру, увидеть было не дано. Подойди же сюда и погляди! — Он постучал багром по выступающему деревянному корпусу. — Не поднимали мы утопленное со дна, его сюда не приносили и не врезали в эту стену. Как же объявился он здесь над нами? А вот как: в этом зале мы ждем подсказки, и нам дают их те, кому мы служим. Они могущественнее всех. Ты слышишь? Всех! Что нам какой-то Иль? — Он снова поднял багор. — Нам помогают Силы. Подобно нашим предкам-кхарам, мы ищем тайные миры. Лишь надо правильно понять сигналы, те, что приходят вдруг от них. Так вот, кораблик однажды объявился в нашем зале, пришли сюда, а он уж здесь... И ты нам про кораблик говоришь. Тебе не кажется, что говорим мы об одном и том же? Не тот ли он, что нужен тем, кому мы служим?
— Не знаю, я о чем ты говоришь.
— А ведь, рыбак, то саван синий, погребальный — женский. Он также появился здесь нежданно. Ты следишь за моими мыслями, тумгер?
Сенака молчал.
— Я думаю, что он для чужестранки приготовлен, которую ты к нам привел.
— Не тронь ее...
— Сегодня богатый день для тайных знаков, — не дав договорить, прервал Сенаку главный тоуркун. — Когда вошли, увидели вот это на полу под кораблем. — В зал вбежал суетливый мужичонка, держа в руках корзину. — Загляни в нее.
 Рыбак осторожно посмотрел. На дне около разбитой скорлупы лежал птенец с непропорционально большой по отношению к его маленькому тельцу головой.
— Птица, — спокойно произнес рыбак.
— Нет, не просто птица, а новорожденный птенец, гляди же, он только что вылупился из яйца.
— И что же? Я тумгер, рыбак, откуда знать мне, зачем здесь появилась эта корзина?
— Все ты знаешь... Дитя в ней... Ведь верно?! Так?!
— Дай воды мне, я пить хочу. И скажи, чтобы еды мне принесли, иначе не будет больше разговоров.
На удар багра по кораблику прибежал какой-то толстяк.
— Принеси ему воды и поесть чего-нибудь! — указал Ехунт на Сенаку.
— Убьешь ее ; и тебе конец. Если даже так случится, что какие-либо злые силы найдут дорогу и приведут тебя к тому дитя, что дальше будешь делать ты? — И немного насытившись, продолжил говорить Сенака: ; Ведь знаешь ты о предупреждении предков, высеченных в камне и гласящих: «Не потревожь младенца того, что звездою на землю будет принесен. Того, что будет спать в колыбели царской. Не нарушай покоя, не буди его. Ибо не знаешь ты родителей его! Скатится из глаз невинных всего одна слеза ; и мир столкнется с вечной тьмой и рухнет в пропасть и мрак землю поглотит». Как собираешься его ты взять и сон ребенку не нарушить? Где возьмешь ты няньку для него? Ту, что с природой бы небесной могла бы совладать? Или Ехунту ты прикажешь, чтобы он колыбельную там спел? А может, сам в руках своих кровавых ребенка понесешь? Знай же! Никто, кроме нее, Илеи, не сможет того ребенка умилить. Не раз я видел там: когда она к его колыбели приближалась, то наступала тишина блаженная, а ребенок тот во сне своем улыбался, как будто мать баюкала его. На то ее судьба прислала — ребенка умилять.
— Хм... Если так, то почему же отец тогда отправил ее с тобою, вонючим рыбаком, чуть не сгнившим в яме, а не оставил там как няньку для младенца?
— Не замечал Каула того, что моим глазам открылось сразу. Он родитель и дочь свою старался уберечь. О дочери он думал постоянно, о ее судьбе. Не хотел того, что бы она дни свои провела в лишениях с ним, подальше от места тайного, опасного ее отправить скорее он желал. Им я и отправлен к вам. Каула звать его, земля его зовется Иль. Он сам под стать мудрецам и послал меня, рассчитывая на мудрость народов  Летучей Рыбы. Сказал, что коль предупреждение предков нам известно, то и решать, что делать, теперь нам надо сообща. С этим к вам я шел. Но говорил он так, не зная, что нет теперь трех народов, живущих вместе, и прежних мудрецов. А есть теперь здесь вы, и посему, пока не будет мира, не будет тишины. А без нее никак не справиться с ребенком. А значит, не те вы кому решать его судьбу.
— Ты говоришь, что он погубит все, что в этом мире есть живого? Хм…
Так враг он, коль нам грозит. Мы же из родов тоуркунских, кхарских. И знаем, чему быть! Теперь никаких других народов Летучей Рыбы нет, есть один тоуркун! Когда взяли мы Мыс Дождя и власть свою на нем установили, нашли мы тайные проходы, ведущие к другим мирам. Закрыты они пока от нас, но мы их обязательно откроем. Те подземные миры чудесны. Мы видели живущих в них. Они предупреждали нас не бояться детских слез. Истемники… ты слышал о таких?; На этих словах глаза говорившего сверкнули. — В одном твой чужеземец прав, что через тебя он обратился к нам, и тайна ваша теперь открылась. Как видишь, твой Каула мудрый не мудрее оказался рыб, что в озере кишат, а предупреждение твоих предков пусть напугает лишь тебя и чужеземцев тех, что рыбака сюда послали. Того ребенка в колыбели мы найдем. За него истемники нам обещали открыть те тайные врата. Вот так решим мы все твои проблемы.
— Глупцы вы! — неистовствовал Сенака.
Его ударили опять, и он упал.

Первый тоуркун посмотрел сверху на Сенаку и стальным голосом подвел черту словам:
— Ну что же... Значит, нам нужна она, не ты. — Ты слышишь? Глупец здесь только ты, а нам обещано другое. Но мы чужие интересы чтим. К примеру, те тумгеры или волтны, что помогали нам, отпущены и нас, поверь, благодарят. Вот и для тебя мы приготовили подарок. Конечно, мы не в силах вернуть теперь обратно все, что было прежде, да и не хотим. Что может быть теперь для нас желаннее власти? Ее сполна мы получили, да и еще получим, даже жизнь не равноценна ей. Ты должен понимать, что значит быть над всеми. Хотя куда тебе... — заулыбался главный тоуркун, глядя на лежащего в пыли пленника. — Я дам тебе возможность прямо здесь своею властью насладиться. Дай же вырваться природе темной наружу из себя. Я для тебя подарок приготовил и думаю, ему ты будешь рад.

Один из сидевших рядом с первым тоуркуном властителей поднялся и багром ударил по носу корабля. Гул металла разнесся во все концы. Из-за темно-синей ткани, что висела на стене, показалась женская фигура. Хоть и не было здесь света, но ее узнал Сенака сразу, то была Каяна. Не обращая внимания на него, не спеша и как будто красуясь, подошла она к тому, что в центре восседал, и, обняв его, уселась рядом.
— Ты узнал ее?
— Нет, я ее не знаю.
Тогда Каяна, поднявшись с места, подошла к Сенаке и, улыбаясь, встала перед ним во всей красе.
— И теперь ты не узнаешь меня, рыбак? — властно и одновременно игриво заговорила она с ним.
— Нет, тебя не знаю я, — твердо ответил ей Сенака.
— Ради меня погубила она того торговца жемчуга, что хотел на ней жениться, и собственную тетку отдала в руки экзекуторов, ; сказал главный тоуркун. ; И тебе уготована была такая же судьба, но по случайности ее ты избежал. Над твоей любовью вдоволь насмеявшись, она рассказывала мне о тех словах, что ты ей говорил, о том, как верил ей. И как противен ты ей был. Да, да, в то время, когда тебе обещала встречу и не приходила на нее, она была со мной. Во мне властителя земель вот этих угадала сразу, и власть моя ее ко мне влекла. Ты слышишь меня, рыбак? Это она — источник твоих бед! Из-за нее сидел ты в ящике и яме, да и продали тебя из-за нее! Бери ее, теперь она твоя, и примени к ней власть, какую хочешь! Отомсти, а хочешь ; так убей!
При этих словах Каяна вздрогнула, поменялась в лице и как кошка набросилась на сидящего в центре первого торкуна.
Оскорбляя его, она когтями вцепилась ему в одежду и в лицо; ее схватили, но прежде успела она с яростью швырнуть в него чем-то тяжелым, что сорвала с шеи у себя.
— Уберите от меня эту копченую кошку! Меня от копченого тошнит! Веревку на нее! Веревку! — схватившись за рассеченное лицо, орал первый тоуркун. — Так берешь ты эту девку? Я отдаю ее тебе.
— Ее не знаю я, — стоял на своем Сенака.
— Ты отказываешься от моих подарков? Ты горько пожалеешь об этом, рыбак. И яма та, что была тебе тюрьмою, и все лишения, в которых годы ты провел, покажутся тебе теперь глупостями, по сравнению с тем, что уготовано тебе. Когда свою гнилую кожу ты, тумгер, увидишь висящей рядом на крюке, надеюсь, вспомнишь о моих словах.
 
 С тайного прохода сдернули погребальное полотно и кинули в него ревущую и брыкающуюся Каяну. И, быстро смотав его, оставили лежать. Затем настал черед Сенаки. Его связали и также оставили лежать.
— Видел ли ты когда-нибудь, как серая пискуха, свою спасая шкурку, бросается в первую попавшуюся нору иль щель? Скрываясь от лисицы той, что настигает, в надежде используя свой последний шанс? Вообрази себе: когда спасение кажется ей близким, когда опасность уж позади, юркнув внутрь, она вдруг натыкается на два горящих черных глаза, то горностай ждет ее в норе. Так видел ты? — напоследок наклонился к лежащему в пыли Сенаке первый тоуркун.
— Я рыбак, а в воде серые пискухи и горностаи не живут.
— Так увидишь.
Следом все быстро удалились. Сенака слышал, как закрыли дверь.
Перекатившись с бока на спину, он задрал голову и посмотрел по сторонам, пытаясь найти хоть что-нибудь, что помогло бы ему освободиться от веревок. Где-то под потолком коптили факелы. «Нет, до них мне не добраться ; слишком высоко», — сразу понял рыбак.
Все багры предусмотрительно унесли с собой.
«Позаботились», — подумал Сенака.

Кораблик зловеще нависал над собственной тенью. Она тянулась вдоль стены. Как вдруг оттуда же, от тени, по каменному полу пробежала легкая дрожь. Сенака почувствовал ее всем телом. Словно предвестник землетрясения, она была началом грядущих бед. Сенака это понял, и даже замотанная в саван Каяна перестала орать и затихла.

Не успел он в полной мере осмыслить произошедшего, как дрожь вновь прошлась волной.  Кораблик пригвожденный весь затрясся. Пыль взметнулась от пола. В душном коконе своем Каяна завыла снова. До слуха дошла возня ; вроде рыли где-то. Затем затихло все.
 
«Ползти, и быстро!» — забарабанило у Сенаки в висках.
Перекатываясь и подтягивая тело, то как личинка, то словно рыба, выброшенная волной на берег, связанный, все же добрался он до стены и, спрятавшись в тени, стал быстро думать, что делать ему дальше. Избавиться от веревок, сковавших его тело, — главное для него сейчас. Сенака еще раз оглядел весь зал. И вдруг ему отчетливо вспомнился момент, когда Каяна, разозлившись, запустила чем-то в своего обидчика — главного тоуркуна. Тогда, задев ему лицо, это что-то попало в стену… и значит, если не нашли его потом, то где-то рядом на земле лежало... Упав ничком, Сенака быстро и что было силы плечами и коленями стал разгребать тот верхний слой на поверхности, что был утоптан здесь ногами. Изрядно попотев, наткнулся наконец на небольшой предмет. Повернув лицо к нему, сдул остатки грязи, и его глазам предстал кхарский амулет. Кривой, с неровными краями, из вулканического камня, того, что кхары чтили как металл, он подходил для дела идеально. Сенака снова лег на спину и спрятал вещь в руке. Не успел он приладить острую грань к сдавившим его руки веревкам, как послышались шаги и из потайного хода выглянули две светящиеся точки. Звериные глаза! Сенака в ужасе боялся шевельнуться. Из темноты в зал ступил тихонько зверь. Он напоминал собаку и был так мерзок, что не передать словами. Его голова была чем-то средним между той, что у диких псов, и той, что могла принадлежать огромной крысе. Ее облезлый хвост веревкой волочился по камням. Оказавшись в зале, зверь прижал уши и, опустив злобную морду к самому полу, ощетинился, выставив наружу желтые клыки. Раздался звериный рык.
За этой тварью объявилась еще одна, похожая на эту. Подойдя к скрученному савану, она его обнюхала и, схватив клыками, тут же уволокла обратно в темноту. Каяна в ужасе взревела. Ее истошный вой разносился эхом, а после затих где-то в глубине.
Пришел черед Сенаки. Еще немного ; и он почувствовал дыхание мерзкой твари у самого лица и замер: он притворился мертвым. Коснувшись зловонной мордой его щеки и лба, тварь обнюхала свою добычу, раздался рык, густые слюни упали сверху на рыбака. А следом псина вцепилась в него резцами и потянула за собой, туда же, где скрылась Каяна, завернутая в саван.
«Вот и все, — подумал Сенака. — Конец».

Рыбак не видел ничего, в полной тьме его тащил зверь сначала по проходу, затем пространство сузилось, лаз тесный, душный сдавил Сенаку со всех сторон. Он был не шире той норы, что выкапывали лесные волки. Наконец покончено с веревками. Освободились руки ; кхарский амулет службу сослужил. Моментом Сенака решил воспользоваться, он стал яростно сопротивляться: забил ногами по морде пса и телом упирался в стены, мешая продвижению вперед. Затем изловчился и дважды амулет вонзил в собачью морду. И лишь почувствовал, что ослабела хватка, что было мочи пополз обратно. Он карабкался, извиваясь как уж и быстро так, насколько это было возможным, пока не уперся головой в тупик. В последней надежде беглец всем телом навалился, и камень поддался чуть-чуть. Еще усилие ; и наконец отступил перед человеческим напором. То был тяжелый камень, лежавший на пути. И тут же сквозняком повеяло в лицо. Ослепшие от грязи глаза уловили слабый, едва ощутимый свет. Перед Сенакой открылось какое-то замкнутое пространство. Здесь было достаточно места, чтобы теперь выпрямиться в полный рост. Преодолев каменный рубеж, рыбак оказался с другой стороны препятствия и быстро встал на ноги. Сенака едва не ударился головой о какую-то деревянную перекладину и с первого раза не мог понять, где же сейчас находится. Тошнотворный запах затхлости ударил ему в нос. Теперь перед ним были деревянные конструкции, вокруг царил беспорядок. Что-то напоминающее старые мешки, наполненные каким-то хламом, лежало под его ногами. Не успел Сенака толком осмотреться, как в дыре показалась огромная рыжая голова. Пес ощетинился и настойчиво прорывался вперед. Лаз оказался слишком мал для псины, и ее огромная туша едва ли не застряла в нем. Увидев это, рыбак поднял первое попавшееся, что подвернулось ему здесь под руку, что-то, что имело неровный, обломанный край с одной стороны, а с другой ; небольшой набалдашник. Теперь эта вещь удобно легла в его ладонь. Сенака замахнулся и стал орудовать ею как ножом. Размахивая своим новым оружием, он нанес несколько точных ударов. С окровавленной мордой, собака попятилась назад. В злобе тщетно пыталась она грызть и рыть камень. Он не поддавался ей. Тварь уходила и снова возвращалась, пытаясь вытащить наружу рыбака. И то, что ему оружием теперь служило, из раза в раз раны оставляло на ее морде. Наконец, потеряв последнюю надежду достать человека, она ушла. Сенака услышал ее скулеж, вначале он слышался рядом, а потом где-то далеко. Рыбак спокойно огляделся и понял наконец — это был кораблик. Да, да, тот самый, на стене... теперь он находился в нем. В том, что нависал над огромным залом, что тоуркунами принят был за тайный знак. Сенака посмотрел на руки и отбросил прочь свое оружие. Это была человеческая берцовая кость. Теперь Сенака уставился себе под ноги, там проглядывали человеческие кости. Несколько черепов с «радостным» оскалом невозмутимо взирали на рыбака пустыми глазницами. Сенака брезгливо переставил ноги на единственное не занятое костями место и припал к борту корабля. В нем сквозь щель как на ладони открывался весь тот зал, где совсем недавно допрос ему чинили тоуркуны. И вот из дыры в стене появилась еще одна такая же по виду тварь, а за ней еще. Теперь зверюг там было три. Сенака отломал кусок переборки и стал наблюдать дальше за происходящим внизу. Собаки бегали из угла в угол, обнюхивая воздух, а потом морды вдруг свои задрали и завыли в голос. Одна из них вдруг разбежалась и прыгнула, как будто пытаясь вцепиться в кораблик. Она оказалась с той стороны щели прямо напротив Сенаки, он увидел ее хищные глаза и пасть чернее ночи. Оттолкнувшись от корабельных досок, зверь снова оказался на полу. Сенака отпрянул от щели, подался телом чуть-чуть назад и в этот самый миг услышал за спиною стук челюстей. «Клац!» Желтые клыки, ухватив рыбака сзади за плечо, едва не вырвали кусок из его плоти. Пронзенный болью, он, как от дробилки той, что перемалывала камень, отскочил назад. Увернувшись от атаки новой, увидел перед собой рыбак косматую тварь, чуть меньшую в размерах, нежели была здесь в первый раз. Собака настойчиво протискивала свое жилистое тело внутрь. Карабкаясь наверх, Сенака еще больше разодрал пораненную спину. Его голова уперлась в перегородку, еще немного ; и эта зверюга ухватила бы его своими страшными зубами за ногу или за живот, и тогда конец. Рыбак занес вырванный кусок перегородки и, что оставалось силы в нем, ударил сверху. Правый глаз у зверя сразу вытек, но Сенака бил снова и снова. Залитая кровью морда исчезла. Вой пронесся эхом. И вот настала тишина. Сенака понял, что собаки наконец ушли. Вернув на место тот самый камень, что     закрывал дыру, он лег тихонько на живот и отключился. Когда очнулся вновь, то первым делом он попытался избавиться от костей, что упокоились в убежище его. Желая корабельный склеп очистить, стал думать, куда же кости деть. Поняв, однако, что их внезапное обнаружение может выдать его самого и его убежище тоуркунам, решил оставить все как есть, лишь в сторону убрав их от себя. Усилия немалые он приложил, прежде чем сломал перегородку, ту, что внутри была, и ею заделал поплотнее дыру, через которую сюда попал.
 
Двери отворились ; то, верно, было утро, так решил спасшийся, ; и в них вошли. Среди других узнал он голоса первого тоуркуна и Ехунта.
— Здесь кровь! — донеслось из одного угла.
И здесь же кричали из другого:
— Здесь тоже кровь!
— Посмотри во всех углах там, — распорядился главный.
Сенака лежал, боясь пошевелиться. Он слышал звуки, голоса; людей, верно, было двое, тех, что обследовали тайный ход. Взяв в руки окровавленное орудие свое, Сенака притаился. Хоть был он слаб и раны его болели жутко, но все же решил без боя не сдаваться. Теперь, готовясь к драке, слышал он возню где-то в стороне и ниже. И вот уж показалось, что тоуркуны уже близко, еще немного ; и раскроется его обман. Сердце заколотилось. Но камень тот, что перекрывал ход сюда, нетронутым оставался.
Наконец рыбак услышал снизу осипший голос:
— Нет там никого. Мы прошли во все концы — там пусто.
— Ну и орала эта стерва, когда закрыли двери мы... Вы слышали? — делился впечатлениями кто-то из тех, кто находился в зале, по-видимому вспоминая минувший день.
— Вот и нет Каяны, и тумгера тоже... Собакам отправились на корм.
— Молчи, а то ты следующим кормом будешь, — послышался голос первого тоуркуна.
; Рыбак добычей стал... Он, верно, думал раньше, как бы не пойти ему на дно к озерным рыбам? А выпало другое... — снизу прогудел голос одного из тоуркунов.
— Пропал еще один тумгер строптивый, мир костям его!— присоединился к говорившему Ехунт.
— Собаки... — снова послышался тихий голос главного из тоуркунов. — Кто ж знал, что первыми нас навестят вот эти твари? Истемники питают нежную привязанность к псам своим. Я слышал, что собаки единственные проследовали за ними в темные миры, в пещеры, когда пришел их час. А там уж переродились в этих мерзких тварей. Так слышал я когда-то от кхарской ведьмы.
— А как же ты теперь узнал о их приходе? Как понял, что за рыбаком они придут? — Эти слова прозвучали очень тихо, голос Ехунта едва был различим.
— Хм... я вижу сны. В них нашептывают мне. В последнем было имя.
— Сенака?
— Нет... Каяна.



 
Видения.  Невеста

 Прошло еще какое-то время. Теперь до слуха рыбака дошли омерзительные звуки, то был женский голос, почти что шепот, но часть слов Сенака разобрал. Сутью был донос. Рыбак взглянул сквозь щель. Доносчицу узнал, внизу стояла та, что влезла в разговор между ним и тем, что указал ему обиталище вязальщика.
— Вязальщик… это он приютил ту чужестранку. Я все узнала, давно приглядываю за ним. Он тоуркун лишь наполовину, а наполовину — волтн. Он сети вяжет, хотя ему и запретили. Об этом я предупреждала вас не раз. Еще он недоволен всем, что в гавани теперь: порядками и правилами новыми... И нашей… — сказала тетка и поняла, что оговорилась, — вашей властью. И волтнов с тумгерами вспоминает часто… — и потом тише, — добрыми словами.
;Чего же хочешь ты от нас?
— Отдайте мне его жилище, в хорошем месте ящик тот стоит. Место это по праву мне должно принадлежать.
;А куда мы денем чужестранку? Может быть, к тебе? Тебя засунем в ящик, а ее поселим мы в твой дом, ведь она рода знатного. По всему... ей и жить в большом доме.
Услышав это, доносчица распласталась, упав перед ногами первого тоуркуна. И заныла:
— Что вы?.. Да не большой он вовсе, и детей то у меня шестеро. Как же мы в ящике поместимся?
— Тебе сказано было следить за чужестранкой! Где она сейчас?
— По гавани все ходит, высматривает чего-то... ходит и ходит... — пакостным голоском продолжала ныть доносчица.
— Мы отдадим тебе тот ящик, но в качестве гроба. Если чужестранку потеряешь, то в нем тебя и заколотим. Иди гляди за ней во все глаза!
Доносчица подняла свое грузное тело и, хлюпая носом, стала  отряхивать пыль с растрепанных волос и кожаного фартука. А затем побежала к выходу.
Чуть позже там внизу накрыли стол, на землю постелили тумгерские одежды и сели все, кто в зале был. Это был ритуал. Одежды тех, кого казнили, бросали в ноги тоуркунам тем, что творили суд. Теперь у стола сидели только трое из пятерых, что видел Сенака в самый первый день.

Аромат еды сводил его с ума. Голод — от этого мучителя некуда было скрыться. Тонкий запах мяса и специй проникал сквозь смолистые доски и попадали Сенаке прямо в нос. Рыбак лег на доски и постарался думать о чем-нибудь другом. Он попробовал вспоминать Илею, затем подумал о той миссии, что была возложена на его плечи, о небесном ребенке, но его изможденный мозг предательски отказывал ему: мимо понеслись косяки жирных рыб и хлебные лепешки укладывались в воображении одна на другую. Истерзанный организм требовал еды.

У стола появился тот хромой мужичок с прилизанными волосами, что привел Сенаку со стражею сюда тем злополучным утром. Он заговорщицки сообщил что-то и так же тихо удалился. Тот, что называл себя первым тоуркуном, потянулся к носу корабля и сильно ударил по нему багром. Дверь отворилась, и в зал тихонько, вошла Илея.
Прижав ладошки, как двух влюбленных голубков, к груди, в платье почти до пят и с покрытой головой, она как будто бы плыла. Как лодочка, что на синем горизонте под парусом белым, чистым. По залу во все его концы журчанием нежным разлетался волшебный звон. То колокольчик на ее голени старался. На тонкой талии узорный пояс. Прошитый нитью золотой, свисал он двумя широкими лентами почти на всю длину платья, до пола. Остановившись примерно в центре зала, девушка поклонилась  и произнесла:
— Я, Илея, дочь Каулы, дочь земли Светлого Иля и его народа. — И, выпрямившись, добавила: ; Я пришла сюда по собственной воле.
— Здравствуй, чужестранка, зачем же ты пришла к нам? Мы, верховный тоуркун, слушаем тебя.
— Я пришла сюда, чтобы просить верховный тоуркун отдать мне невиновного человека.
— Откуда тебе известно, что невиновен он? Или это младенец? Так нет же здесь младенцев. Кто этот человек, назови его?
— Это Сенака, брат мой названый. И нет на нем вины никакой перед людьми, потому что помыслы его чисты, я сердцем чувствую это.
— О, дева, да ты еще дитя, коль чувствовать сердцам бы все, да верно отличать обман от правды, то мир, тотчас показав бы нам настоящее свое нутро, верно, перевернулся бы три раза.
— Запутанно ты говоришь, тоуркун, я слов твоих не разумею, прости меня, ведь чужестранка я и наречие твое мне с трудом дается.
— Так или иначе твоего брата нету здесь. Ошибся тот, кто тебя сюда направил. Тебе, дочь Иля, в других местах его искать бы надо. Мы готовы в том тебе помочь всем, чем только сможем, вот, к примеру, в помощь можем дать кого-нибудь из тех, кто знает здесь все злачные места.
— Привело меня сюда мое сердце, и знаю точно, здесь мой брат. Могу сказать я также, о чем жалеешь ты больше всего на свете. О чем не может знать никто, кроме тебя, но мое сердце рассказало мне, — не поднимая глаз, молвила ему Илея.
— Говори же!
— Жалеешь ты о своем сыне не рожденном. О том, кому бы мог доверить и передать все то, что пока не только в твоих руках. И еще мечтаешь властвовать один, — сказала девушка как можно тише.
— Сердце не раз я видел. Этот кровью наполненный мешок держал вот так в своей руке над телами поверженных врагов. Ничего особенного в нем я не заметил, такое же, как и все остальные потроха, что в человеке есть. Может, и правда у тебя какое-то особенное оно? — рассудил главный из тоуркунов. ; Но не пугайся, не стану я проверять этого. — И, заулыбавшись, он развернулся к Илее спиной и направился к остальным. — Ты же пока иди. Нам придется послушать свои сердца и подумать о твоих словах. Мы известим тебя о решении своем. Если ты, дочь Каулы, в нужде или в стеснении каком, скажи, я распоряжусь, и все тебе дадут.
— У меня все есть, кроме брата моего. Отпустите его.
И, дойдя уже до дверей, услышала за своей спиной голос того тоуркуна, что говорил с ней:
— А как поступишь ты теперь с ребенком тем, что безмятежно спит в колыбели царской? Что же не говоришь ты нам о нем? Сердцем прикрываясь, Сенаку хочешь ты вернуть. Зачем тебе рыбак? Вот мы, те, в чьих руках могущество здесь все! С нами и решай. Что будет с твоим отцом и со всеми строящими планы, коль обратно не вернешься ты? Откуда им ждать помощи тогда? Иди и хорошо подумай, теперь твой черед настал. Знаю я, что ты не убежишь, если правда то, что названого брата хоть немного любишь. Когда придет пора, мы призовем тебя. Об этом ты подумай крепко, ведь все будет зависеть от того, что ты нам скажешь в следующий раз. Я с нетерпением буду ждать рассказа о младенце. А теперь иди!
За Илеей закрыли дверь.

Дочь Иля шла по прорытому в горных глубинах ходу вдоль серой, едва освещенной стены. Воздух, перемешанный с пылью и сыростью, был спертым. Факелы, нависающие сверху, немного коптили, оставляя черные длинные следы на потолке. Перекрытиями здесь служили бревна. Местами сгнившие, они едва держали на себе тяжелую породу. Вдоль стен в ряд, на каждый шаг — два, стояли тоже бревна, но только большие в размерах. Не тесанные, с острыми сучками, они ложились жуткими тенями и представлялись девичьим глазам уродливыми созданиями, вышедшими из земных глубин, чтобы попугать ее. Дело в том, что Илею привели сюда совсем другим путем, а дорога обратно теперь лежала через это подземелье. Ей показали направление и приказали идти прямо, она так и сделала. Девушка все шла и шла, и этот темный путь ей казался бесконечным. Без провожатых, совсем одна, она ловила себя на мысли, что уходила сейчас все дальше от поверхности, туда, где правили безмолвие и мрак.

Кап-кап ; как будто в такт сердцу «заплакало» сверху. То вода сочилась сквозь бревна. Илея обошла подземный дождик, прижимаясь к стене. И вот до ее слуха дошел металлический звук, вроде как, ударяясь звеньями, стонала кованая цепь. Он приближался каждым шагом.  Дочь Иля прислушалась. От противоположной стены, там, где все было заложено камнем, послышался ей слабый кашель. На верхнем уровне в стене имелась дыра. Илея поднялась на цыпочках и заглянула внутрь.
— Кто там?— крикнула она в темноту. — Я ищу своего брата, его зовут Сенака, нет ли его здесь?
Через некоторое время где-то совсем близко загремела цепь.
— Я очень хочу пить... — услышала девушка из темноты.
— Я сейчас принесу, — отозвалась Илея.
Девушка вернулась назад к «дождику», что капал с потолка. Она стала искать, во чтобы бы можно было набрать воду, но рядом ничего подходящего не нашлось. И тогда она подставила ладошки, набрав немного влаги, прижала их к груди и бережно понесла капельки обратно. Да именно так, капельки... Наконец они перетекли из ее рук в те ладони, сухие и потрескавшиеся до глубоких ран. Она не видела лица узника, а лишь слышала его горячее, болезненное дыхание. Несчастный сделал жадный глоток и снова протянул к Илее израненные руки.
— Еще... — едва слышно попросил он.
И девушка побежала снова. Так проделала она не раз. Илея сняла платок, укрывавший ее золотистые волосы, и, напитав его влагой, вернулась назад к узнику. Она коснулась намокшей тканью его рук и вытерла их аккуратно...
— Спасибо тебе... Я видел, как привели сюда человека, по виду рыбака, тумгера… если это твой брат, то здесь он. Но не возвращайся за ним больше. Лучше уходи, спасайся... — просил девушку голос из темноты.
— Правильно, уходи! — неожиданно раздалось за ее спиной. — Не надо стоять здесь, чужестранка!
Илея обернулась, за ее спиной стоял тоуркун. По виду он мог быть одним из тех, что надзирали здесь за всем. При факельном освещении ее взгляду открылось сытое противное лицо, на его шее красовалась крепкая веревка.

— Ну что скажете? Как поступить нам с чужестранкой? А?— обратился первый тоуркун к тем двоим, что были с ним.
— Я думаю, — начал Ехунт, — собакам отдавать ее не надо, хватит с них и тех двоих. Да и рыбака не нужно было оставлять пещерным псам. Коль его живым приволокут, узнают все дороги, ведущие к младенцу. При таком раскладе живущие в земных глубинах и без нас найдут тайное убежище его. Хочу спросить тогда: зачем им мы? Разорван будет договор наш быстро. И как поступят они с нами?
;Нет... — не соглашался с ним первый тоуркун. ; Мы им нужны! Не выползут они наружу сами, без нас им не бывать здесь. Лишь псам открыты лазы в этот мир, для их хозяев же — печать стоящая на тайных тех вратах. Она для них пока непреодолима. Я знаю точно! И будет так еще не год, не два. А значит, мы нужны им! Когда же ребенка принесем, то выставим его на торг, ценою будет обещанный нам незримый мир. Как только окажется дитя в наших руках, откроются врата! Вы слышите? Нам больше не придется торчать у порога вечности! Кто, найдя ребенка, доставит им его? Собаки, что ли? — торжествовал первый тоуркун.
— А что там говорил рыбак тот сумасшедший? Про то, что лишь эта чужестранка младенца сможет успокоить если что... — просипел тоуркун, у которого был посеченный мелкими шрамами подбородок.
— Да, говорил он так, — поддержал его Ехунт.
— Значит, надо обмануть ее... Сделать так, чтобы чужестранка сама привела нас к месту, где колыбель небесная стоит, — снова просипел тот, что с изуродованным подбородком.
— И как же сделаем мы это? А? —выпучил глаза первый тоуркун. — Выкрутим ей руки? Поджарим на огне?
— Надо выпустить ее и проследить, она должна вернуться назад, к отцу. Ей больше некуда деваться.
— А знаешь ли, почему первый тоуркун здесь я, а не ты, не он и не те, что у дверей стоят? — обратился главный к Ехунту. — Может, это тебе видения от Них приходят? К нему… или к нему… к нему? — поочередно указал он пальцем на тех, что стояли рядом. — Мне Они сигналы посылают! Так слушайте: чужеземка может отправиться к отцу, а может куда-нибудь еще... Может пойти туда или сюда, искать помощи в своих землях, а может здесь остаться и сидеть в надежде, что рыбак вернется. И сколько нам за ней тогда следить? А коль ее упустим? Ответьте мне! Не знаете? Так я скажу вам — годы! Всем надоело ждать! Мне, вам, им! — орал он. Затем, успокоившись, продолжил: — Я знаю, что сделать нужно. Женою пора ей стать! Замуж выдать чужестранку! За меня. Тогда к отцу она вернется вместе с мужем, — подвел черту тот, что был здесь главным.
— Но почему же сразу за тебя? — возразил ему Ехунт. — С тобою мы в равных здесь правах, так пусть из нас и выбирает мужа. Дадим ей выбор.
Первый тоуркун злыми глазами посмотрел на Ехунта, затем на того, что с изуродованным подбородком, и наконец согласился:
— Хорошо, по-вашему пусть будет. Завтра же за ней отправьте.
Всю следующую ночь Сенака думал, как помочь Илеи, как ее спасти. Ждал собак, но те не приходили. А может, это вовсе и не ночь была, того не знал Сенака. Ход времени совсем он потерял.

И вот открылись снова двери, и внизу увидел он только двоих. Того, что называл себя первым тоуркуном, а рядом — того, что был здесь экзекутором и носил на шее толстую удавку.
— Я хочу, чтобы ты его убил, — тихо начал разговор главный. Экзекутор продолжал молчать, слушая своего хозяина. — Ехунта! Он, как зуб гнилой, мешает мне. И только ждет, когда я совершу ошибку. И он захватит все. Я надеюсь, не забыл ты брата своего, того, что выкинул Ехунт когда-то за борт? И верного своего дружка ты потерял по его вине. Так убей его! Отомсти! Завтра это сделай. Прямо здесь, чтобы об этом не узнали его люди. Я сделаю все так, что он тут останется один, ты спрячешься вон там. — И первый тоуркун ткнул пальцем на вход, что тайным был для тех, кого приводили в зал однажды. — Как в прошлые разы, тебя отблагодарю по-царски. ; И он похлопал экзекутора по плечу. ; Да и еще... А тот язык, что у тебя пока во рту, ты береги, не высовывай наружу.
Выслушав своего властителя, экзекутор удалился.

Всполохами на стенах вздрагивал огонь. Илея снова стояла внизу в самом центре зала. Кроткая и нежная, она была захвачена его гнетущей и сквозящей холодом пустотой. Сквозь щель глаза Сенаки на нее глядели с болью. Она же была как далекий огонек, что некогда в зимние шторма пробивался лучиками к его кораблику с надеждой. Илея будто бы вся светилась. Казалось, что огоньки от ее одежды прокрадывались все дальше по унылым стенам, по холодному и неровному потолку и наконец достигали его убежища. И здесь касались с нежностью изнуренного голодом лица, а потом,  выполнив свою миссию, возвращались назад. Рыбак моргнул, и на душе стало тепло.

— Здравствуй, Илея! Пройди же, не бойся, мы с нетерпением ждем тебя.
Илея подошла ближе и поклонилась.
— Надеюсь ты уже решилась поведать о тайном, что частью нам известно?
Мы слушаем тебя.
— Верховный тоуркун, что я могу решать, коли нахожусь в вашей власти? Я пленница. А значит, все мои слова как эхо от этих стен холодных отразятся и канут в небытие. Единственное, о чем по-прежнему прошу вас, — отдать мне брата моего.
— И только? Это все, что ты готова нам сказать? Ну что же... Не буду спорить я с тобою, чужестранка. Вижу, в своем упрямстве собралась стоять ты до конца. Поэтому тебя предупреждаю: напрасно ты в опасную игру затеяла играть.
Лицо главного побагровело, он встал и сделал несколько шагов по залу.
— Однако права в одном ты — мы все уже решили за тебя. — И, вернувшись, первый тоуркун сел на место. А тот, что стоял позади него, ударил багром по носу кораблика. — Слушай же! Ты, дева, станешь женою одного из нас. Выбирай же здесь, не медли! Сердцем или на ум свой полагайся, но мы ответа ждем сейчас. Из тех, что здесь сидят перед тобою, и выбирай. Еще условие одно: муж твой должен быть из рода знатного в Тоуркуне. — И, довольно посмотрев поочередно на тех, кто стоял от него по обе руки, главный продолжил: — Ты видишь многое насквозь, не знаю я, как делаешь ты это, может, в твоем народе все женщины умеют так? А может, прозорливость для тебя и вовсе не награда, а тяжкая болезнь, того пытать не стану. Но пусть откроется тебе еще... Выбери в мужья того, глазам которого открылись тайные подземные врата. Кому родишь ты сына. И он вершителем войдет в мир подземный, где мы желаем быть. Такая будет воля наша!
— В моем народе выдать замуж насильно ; что крылья птице обрубить, оставить жить, но лишить неба навсегда. Какой смысл в пении ее, когда бросят к коршуну на растерзание? Немыслимо все сказанное тобой. Ведь жених ждет меня на родине моей. И отец мой обещал в жены меня ему отдать. Не чтятся тобою, Тоуркун, законы? И слово, данное отцом моим другому?
— Ну что же, пусть будет по вашему закону. Отведи нас к твоему отцу, и мы благословения почтенно попросим у него.
— Я знаю, для чего вам мой отец... Конечно, не я тому причина, а младенец звездный. Я вижу ваши черные сердца. Но того дитя вам не видать. Коль желаете во мраке жить, оставайтесь же слепыми. И замыслам коварным и мечтам твоим вовек не сбыться.
— Так знай же, не видать тогда и тебе отца и родины своей, что ты Илем называешь, не увидишь больше ты их. Того тумгера-рыбака, что братом ты звала, отдали мы пещерным псам. Вот здесь его плоть и кости ныли от клыков, и звери его еще живого в пещеры тайные уволокли. Хотя точно и не знаю, живым ли оставался твой рыбак, когда увидел пасти псов. До этого мне дела нет, как и ходу нет в их пещеры. Там жизнь иная, там давно открыли новый мир хозяева собак, что некогда в лесах зверя добывали и жили на земле. И стали там они другими, и открылось им то, что на поверхности не знали никогда. А именно где лежит бессмертие! Слышишь! — заорал главный на весь зал. — Брат твой названый за строптивость поплатился, и тебя участь страшная здесь ждет, коль норов свой ты будешь нам выказывать. — Его глаза, налитые кровью, спрятались за нависшими веками.  — Что может дать еще нам этот мир? Зачем нужны лишения, терзания и муки, если новый мир у наших ног? Отдай нам звездного младенца ; и будешь жить там вечно! Такова цена. Отдай, пока не отдал его рыбак, не выдал места, где колыбель хранится. И даже если твой рыбак издох, то все равно собаки пойдут по его следу и найдут, откуда вы пришли.
— Пусть спит младенец безмятежным сном, ; ответила Илея. ; Нет в том его вины, что волею судьбы, лишенный родителей своих, он оказался на земле. Пусть колыбель его останется нетронутой и руки жадные, и черные глаза, и голоса ваши льстивые никогда не нарушат его покоя. И этот мир народов, лесов зеленых, и неба синего, и рек, и гаваней прекрасных… пусть все это будет колыбелью для него.
— Ну что же... Я на этих землях закон и власть! Что нам какие-то отцы и матери чужих народов?! Решение принято, но выбор все же оставляю за тобой! А коли ты откажешь нам и в этом, то и последнего тебя лишу, отдам в жены самому уродливому из тех, что надзирают здесь. Может быть, ему? — И первый тоуркун указал пальцем на того, у которого была веревка на шее. ; Ты понимаешь, что ждет тебя тогда?
— Откуда же мне понимать такое? С детства я видела лишь родительскую ласку и любовь. День каждый встречал меня добрыми, приветливыми лицами. В Светлом Иле живут люди чистыми сердцами, и зло его обходит стороной. Вы над добротой моей смеетесь. Знаю, что на заклание волкам пойду, что будете вы мучить и над невинностью моей надругаетесь сполна. — Илея подняла голову, глаза ее налились слезами. — Простите мне, отец и мама, и, Светлый Иль, прости меня. Не увидеть мне больше вас и в дом родной мне не вернуться. И тот, которого люблю, прости меня. Мои глаза тебя забудут, я постараюсь так. Но в моем сердце будешь ты один.
Илея вдруг изменилась в лице, свет, отражавшийся с ее одежд, пропал, и в зале снова как будто все померкло. Присев, она разорвала на голени тесьму и не спеша сняла с нее колокольчик.
— Слез моих и мольбы вам больше не увидеть. Прежде дайте слово перед всеми, что не будет мести мне от вас, коль честным выбор будет мой. Должна я знать, что никто из вас не станет дочери Иля делать зло, коль выберу не его, но другого.
— Ну что же... Даю тебе такое слово. — утвердительно закивал первый тоуркун. — Даю.
; И я даю, — подтвердили двое других.
Встав в полный рост, Илея наконец подошла к тем, кто с нетерпением ждал ее выбора. Остановившись напротив того, что с изуродованным подбородком, молвила:
— Ты не из знатного рода, отец твой и дед, надрываясь, баржи таскали, а мать разделывала рыбу, и ты родился на разделочном столе среди рыбьих потрохов. — Отойдя от него, девушка подошла к Ехунту и встала напротив него:— Ты не из знатного рода. Твой отец оставил тебя маленьким мальчиком на чужом берегу, потому что был слаб ты и часто болел, так ты попал к рыбакам. — Наконец она подошла к тому, что сидел в центре: ;Ты, первый тоуркун, из знатной семьи, но... Ты убил двух младших братьев за то, что их, а не тебя любили родители. Тебе же доставались лишь их упреки. Одного любил отец, а другой ходил в любимчиках у матери. Подозревал отец, что вовсе не его ты сын, поэтому и не любил тебя, а для матери ты был бельмом в глазу и вечным напоминанием об ее ошибках. Родительское богатство тебе так и не досталось. И еще... у тебя никогда не будет сына.
От услышанного зрачки главного пожелтели и пропали за помутневшими белками глаз.
— Замолчи! — завопил он.
— Говорил ты про ворота и двери, скрытые от глаз, ведущие в подземные миры, что вам так желанны. Так вот, вижу я, что из вас никто тех врат не знал. Один лишь есть посвященный, и здесь он рядом. Выбираю я его! — Илея обернулась и показала рукой на тяжелую дверь. — Того, что на цепи в стене томится. Он ближе всех был к тайным тем мирам и охранял врата, держа их за печатью. Он из народа вашего, ведь так? И род его был честен и богат. Для вас он враг непримиримый. Но достойнее его здесь нет. Он добр, вы хитры, он верен, вы коварны, он защитник, вы разбойники, он служитель, а вы мятежники. Его я выбираю в мужья свои! Слышишь! Или отказывается верховный тоуркун от слов своих, что выбор за мною остается?
— Да верно ли поняли тебя мы, что говоришь ты нам сейчас о Хорзе? О том, что на цепи сидит там... — Первый тоуркун, словно не веря словам Илеи, вопросительно ткнул пальцем в воздух, указывая в сторону двери.
— Хорз... Теперь я знаю его имя. Да, пусть будет Хорз.
— Так ты говоришь, достоин только он тебя... — Первый тоуркун с презрением взглянул на девушку. — А знаешь, что на цепи сидит уже он год? И потерял тот хранитель и защитник облик человеческий, а может быть, и разум... Видели ли твои глаза его? То зверь, лишенный пищи. От голода он в плоть твою, возможно, вцепится зубами и будет рвать ее не хуже тех собак, что названого брата твоего уволокли. Помощи ему здесь неоткуда ждать. Весь род его давно под корень истребили, на земле осталась лишь одна сухая ветка — Хорз. Но и ее сломаем и в костер без сожаления бросим. — Первый тоуркун еще раз заглянул в лицо Илеи, ища на нем смятение и страх, но не было их. Тогда он вернулся к остальным и произнес:— Ты усомнилась в моем твердом слове? Ну что же... Пусть идет все так, как ты решила. Теперь моей вины перед твоим народом нет, и перед отцом твоим нет тоже. Сама судьбу свою решила. Сама и мужа ты себе нашла. — Он говорил, повернувшись к девушке спиной, а затем резко развернулся и крикнул: — Казним его мы, знай! Вдовой станешь прежде, чем солнце завтра появится над горизонтом. Меня отвергла?! — неистовствовал первый тоуркун. — Да что ты возомнила о себе, чужестранка? Глупая, решила нас перехитрить? — сказал он зловеще. — Живьем поджарим мы его, а после разыграем тебя в кости. И взвоешь ты, и приведешь нас к звездному младенцу. Но только не царицей, а рабой.

На пыльный пол дорожкой, ведущей от кораблика до места заточения Хорза, легли одежды волтнов и тумгеров. Выложив тропу из тряпок, ее облили чем-то черным и принесли тяжелую бочку, набитую камнями. С двух сторон у бочки имелся кривой рычаг.
— Музыку! Свадьбу будем играть! — заорал главный тоуркун.
Бочку едва смогли поднять на руки, а затем два тоуркуна стали медленно вращать рычаг. Раздался жуткий скрежет, и как-то постепенно невыносимые уху звуки преобразовались в ритм. Он глухо забил по стенам. Схватив багры, тоуркуны начали дубасить ими в такт, высекая искры из железных выступов корабля. От вибрирующего шума, распирающего весь зал, Сенаке стало совсем худо. Чтобы хоть как-то избавить себя от этого, ему пришлось сдавить голову руками, закрыв уши,  он упал.
А в это время Илею шутовски подвели и поставили на дорожку.
— Ступай же, иди! Твой суженый ждет тебя. — Издевательски кланяясь, тоуркуны указывали ей на брошенные под ноги тряпки.
— Иди... Иди... Иди... — шептали и подталкивали Илею со всех сторон.
Сзади вспыхнул огонь, то тоуркуны подожгли дорожку из одежд, и пламя медленно стало пожирать брошенные под ноги тряпки. Оно  угасало, как только первые оранжевые языки пламени подбирались к босым ногам Илеи. Несколько самых усердных тоуркунов, упав на четвереньки, очень старались раздувать его вновь, но тряпки лишь исправно тлели, но и только. Подгоняемая воплями тоуркунов, девушка пошла вперед.
— Дорогу невесте! — заорал кто-то впереди.
Зал наполнился едкой гарью. Люди закашляли. Процессия ушла, оставив после себя черную дорожку.

Косматый, истощенный, но не сломленный, он провел почти год замурованным в этой стене. Хорз сидел тихо, и лишь изредка железная цепь, прикованная к его ноге, издавала характерный металлический стук, и его мучители знали, что сотник жив.
Илея подошла ближе к стене, за которой томился узник, и, не поднимая головы, спросила:
— Берешь ли ты меня в жены, Хорз?
Стук железной цепи медленно приблизился и замолк где-то совсем рядом за стеной. В ожидании ответа воцарилась тишина.
— Беру, — последовал ответ из темноты.
— Он берет ее! — заорали рядом.
Стену разобрали, Илею взяв под локоть, завели вовнутрь и поставили рядом с человеком, напоминающим тень.
— Счастья тебе, чужестранка! — раздалось снаружи.
И тут же за спиной Илеи стали возводить стену.
Сенака снова припал к щели, Илеи не было внизу. Тоуркуны веселились там: пили, ели, а потом образовали большой круг и, взявшись за плечи друг друга, стали раскачиваться и что-то громко бубнить, чего рыбак вначале разобрать не мог. Но вот до его слуха дошли слова: «Откроются врата», а потом он разобрал «дева» и «дитя», и смысл этого «мычания» стал ему понятен. А вот уж к этому всему подключилась та скрежещущая бочка.  Сенака упустил момент, когда в зале появились две огромные пещерные собаки. Тоуркуны, словно очнувшись от пьяной дремы, шарахнулись к дверям, но та оказалась закрытой изнутри, тогда некоторые из них попытались схватить багры, но псы, опередив их, обошли гуляк с двух сторон, тем самым отрезав путь к их цели. Собаки ходили кругом, не сводя своих хищных глаз с тех, кто сбился в кучу в центре зала, и время от времени оскаливали морды, показывая людям желтые, как оголившаяся кость, клыки. Один из тоуркунов, маленький и юркий, улучив момент,  бросился к баграм, но зверь оказался быстрее. Раздался истошный вопль, и растерзанное тощее тело было отброшено в сторону. Собака довольно вернулась на место, и жуткая игра продолжилась. Еще через какое-то время из толпы окруженных тоуркунов вперед пробился тот, что с изуродованным подбородком.
— Отойдите! Назад! — скомандовал он. В его руке был кусок хорошо прожаренного мяса.
Наконец все придвинулись к центру поплотнее, оставив смельчака одного. Тоуркун стал осторожно приманивать собаку, она вильнула хвостом. Показав псу кусок мяса, тоуркун бросил его. Собака опустила морду и слюняво облизнулась. Стоящие в центре немного успокоились и одобрительно закивали головами.
;Теперь ты будешь нашей собакой, — с лаской в голосе прошептал тоуркун и расплылся в щербатой улыбке.
И стоило ему чуть повернуть голову в сторону товарищей, как собака в одним прыжком подскочила к нему, свалила его с ног и, оказавшись сверху, вцепилась зубами и вырвала все, что называлось у бедняги лицом. Затем собака подняла окровавленную морду и, посмотрев на охваченных ужасом тоуркунов, не торопясь, отошла к «тайному» ходу и  исчезла в нем, за ней проследовала и другая.
— А-а-а-а! — заорал кто-то из оставшихся стоять на прежнем месте.
— Убить надо этих тварей! Подкараулить и убить!— вдруг вышел вперед Ехунт.
— Правильно! Или хотя бы замуровать их лазы! — завопили стоявшие рядом.
— Нельзя их убивать! Забыли, кому они служат?! Кто их хозяева, известно вам?! И лазы не закроем мы, собаки выроют их снова, но в этот раз в гавани… к примеру, к вашим матерям и женам нагрянут ночью... и что тогда им скажешь ты, Ехунт?.. Народ взбунтуется, люди придут сюда и поднимут нас багры, — неожиданно появившись в зале, возразил первый тоуркун.
— Кто запер двери?! — кричали те, кто пережил встречу с псами.
— Открыты были двери, мы в них вошли спокойно, — указал главный тоуркун на тех, кто мог бы подтвердить его слова. — Что до него... — и он ткнул пальцем в сторону валявшегося тела, — то переступил он последнюю черту. — А потом, приблизившись к окровавленному телу и взглянув на него, с глубокомысленным выражением лица добавил: — Смерть никому так не была к лицу, как ему... Глуп был, решил чужого пса приручить, вот и остался без носа. — И, потеряв всякий интерес к растерзанному, повернулся к остальным и продолжил:— Я знаю! Это нам расплата за девку-чужестранку, что укрываем мы. Если бы здесь она была сейчас, то ее забрали бы собаки, а наши шансы оказаться в подземном мире уменьшились бы в разы. Слышите вы?! А девка-то знала, что делает.

В зале оставались двое — первый тоуркун и его надзиратель с веревкой на шее.
— Пришло время для расплаты, — начал разговор со своим слугой главный тоуркун. — Мы выкрали у него вот это... — Вождь тоуркунов достал корабельный рожок и поднял его на ладони на уровень глаз. — Его носил он тайно на груди. Тот, что скрывал от наших глаз. Смотри-ка...
Медный и самый обычный, какими пользовались все старшины от гавани Летучей Рыбы до Мыса Дождя, служил он для подачи звуковых сигналов.
— Так и не смог расстаться с прошлым, — посетовал сейчас первый тоуркун. — Всегда я знал, что он хотел бы остаться на том гнилом корыте старшиною, свистеть в рожок, распугивая птиц и корабельных крыс. Все то, что дало надежды нам,   желание тайных сил, ему не по зубам. Ты понимаешь? — похлопал он по шее того, кто экзекутором служил.
Тот молчал.
— В душе рыбак, артельщик он.
Душитель закивал.
Его хозяин сплюнул и протянул рожок:
— Возьми его себе. Слушай дальше... Скоро спохватится Ехунт и придет искать сюда свою пропажу. Ты затаишься, а когда войдет он, за ним закроют двери на засов. Убей его и замуруй в стене, а потом в дверь ударишь трижды, для моих людей это сигналом будет, что дело сделано, и отворят тебе. Упрячь его туда же, куда и подельников моих, всех тех, о которых мы договорились прежде, — первый тоуркун с ухмылкой на лице ткнул экзекутора пальцем, — упрятал в камни, помнишь?
Тот кивнул в ответ.
— Поторопимся же! Он может появиться скоро. Я пойду к остальным и буду с ними.
Сенака видел в щель, как первый тоуркун направился к выходу и скрылся, а душитель спрятался в тайном проходе.
Вскоре дверь снова отворилась, и внизу с факелом в руке появился Ехунт. Он шел оглядываясь, как будто предчувствуя беду. Двери тихо за ним закрылись, и лишь засов скрежетом выдавал ловушку. Ехунт уже хотел было вернуться назад к дверям. Но, почувствовав за своей спиною чей-то взгляд, оглянулся. В проеме тайного хода кто-то стоял. Как приведение в темноте, этот кто-то не издавал ни звука, а лишь обозначал присутствие свое.
— Кто там?! — крикнул Ехунт.
И этот кто-то сразу же исчез, но потом появился вновь.
— Да кто посмел там прятаться и мне не отвечать? Выходи же!
В сомнении, раздумывая, вернуться ли назад ему, еще раз взглянул Ехунт на дверь, но потом вынул нож, что был на поясе его, и уверенно направился к проходу.
— Кто здесь? Выходи, а то убью!— закричал он, остановившись у проема, на том краю, где слабый свет еще давал ему надежду.
— Это я, — наконец услышал он из глубины.
Ехунт поднял факел выше, стараясь осветить того, кто прятался сейчас.
— Да кто же ты? — раздраженно еще раз спросил он, вглядываясь в темноту.
— Я.
В двух шагах от Ехунта появилось мерзкое лицо экзекутора.
— Что бродишь здесь? И почему не отвечаешь сразу, когда я спрашивал тебя?
— Я нашел здесь кое что... Вот это. — И экзекутор протянул к Ехунту руку, из его сжатой ладони выглядывал какой-то предмет.
— Что это там у тебя? — подойдя на шаг ближе, спросил его Ехунт.
Ладонь экзекутора раскрылась, и под факелом предстал рожок начищенной до блеска медью. Ехунт хотел еще что-то спросить, но, вместо слов выпустив из глотки рык, в беспамятстве рухнул вниз. Рядом на пыльный пол лег и увесистый каменюка, выпавший из руки надзирателя. На шею некогда корабельного старшины петлей легла веревка.
Ехунт открыл глаза. Морщась от боли и плохо соображая, он встал на четвереньки. Так простоял он некоторое время, мыча и покачиваясь, как бык на бойне. Наконец его сознание вернулось к своему владельцу. Взору его предстали две ноги, босые, они находились прямо напротив его лица. В таком положении Ехунт задрал гудящую от боли голову и посмотрел вверх. Держа в руке факел, перед ним стоял Сенака. Конечно же бывший корабельный старшина не поверил своим глазам, списав все на проделки помутившегося разума. Ехунт кое-как поднялся на ноги, наморщил лоб и приблизил свое лицо к рыбаку нос к носу. Затем медленно перевел взгляд на большую тень у стены и узнал в ней экзекутора. Рядом была разобрана часть каменной кладки.
— Уйди, я не виновен в гибели твоей, — замахал руками Ехунт, приняв Сенаку за призрак.
— Тебя хотели убить, — махнул факелом в сторону лежащего экзекутора Сенака. ; Ты слышишь меня? Он хотел тебя убить.
— Я знаю... ; зашатавшись, промычал Ехунт и потрогал пальцами повыше лба, там волосы слиплись в комок от крови. — Так ты живой? А как же собаки?
— Живой, собакам я оказался не по зубам, — ответил ему Сенака.
Придерживаясь за стену, Ехунт снова уселся на холодный пол:
— Зачем же ты меня спас?
— Затем что между тобой и этим... — и Сенака кивнул на экзекутора, — я выбрал тебя. Отсюда выйти надо мне.
— С чего ты взял, что даже теперь я стану помогать тебе, тумгер?
— С того, что там за дверью ждут  тебя убийцы. Их там поставил ваш...
— Я знаю, кто прислал убийц, — не дослушав, перебил Сенаку Ехунт. — Тот кто всегда имел желание один здесь править всем.   Первый тоуркун, или Хандр, как звали его прежде, когда он промышлял в гавани грабежами и мелким воровством.— Так ты поможешь мне или как?
— Помогу... тем более что здесь скоро станет жарко и все забудут про тебя.
— А как же моя сестра?
— Увы, в ней сосредоточены надежды не только Хандра одного, но всех тех, кто ждет у врат подземных.
— Я заберу ее с собой, спасу, — твердо заявил Сенака.
— Дерзай, — равнодушно ответил ему Ехунт.
— Где она сейчас? Скажи! — потребовал Сенака.
— Она вместе с Хорзом, это выбор был ее. Найдешь их там на самой середине в подземелье, что рукавом уходит влево на двести пятьдесят шагов, справа же в стене увидишь ты отдушину, не больше барсучьей норы, за ней тот каменный мешок, где твоя сестра и Хорз ; предатель. Но я тебе в том не помощник, Хорз ; мой враг! Но с ним я разберусь потом, сейчас же с Хандром жду я встречи.
— Ты зря расселся, время против нас, поторопиться надо, двери сейчас отворятся, и войдут сюда убийцы, — поторопил Ехунта рыбак. ; Скорей пойдем же, нападем первыми на них. — И Сенака поднял камень и в полной решимости двинулся вперед.
—  Стой! — остановил его Ехунт. — Нам неизвестно, сколько слуг своих еще оставил Хандр. Посмотри на нас: ты истощен и слаб, я ранен, нам так просто не уйти отсюда.
— А как же твои люди?
— Здесь мало их, а вот в гавани другое дело.
— Тогда поступим так...
И тут же Сенака, прихватив факел, скрылся в темноте. Ехунт прождал его недолго, рыбак скоро объявился вновь.
— Смотри! — Он указал на кораблик.
Ехунт увидел, что из него повалил дым.
— Теперь поспешим давай!
В дверь постучали, как и было договорено, она медленно открылась. Два тоуркуна, ждавшие здесь возвращения экзекутора, стояли на пороге. Они совсем не ожидали того, что надзиратель всей тушей прямо рухнет на них. Уткнувшись лицом в плечо одного из них, душитель повис на бедняге, как камень на утопленнике.
— А-а-а! — вскрикнул тоуркун отталкивая экзекутора от себя.
И в этот самый миг из-за угла выскочил Сенака и со всего маху багром нанес удар тоуркуну, стоявшему чуть дальше от дверей. Тот взвыл и, согнувшись, рухнул. Сенака не убил его, а лишь лишил его возможности напасть. Из другого угла вышел Ехунт; с запекшейся кровью на голове, он был похож на мертвеца.
— А-а-а-а-а! —  завопил тот тоуркун, что стоял ближе к дверям.
Ехунт подошел к нему вплотную, в руке мелькнул нож. Крик оборвался, снова наступила тишина. С перекошенным от ужаса лицом, этот тоуркун улегся рядом с экзекутором лицо к лицу.
;Давай быстрей,  — поторопил Ехунт Сенаку, и тот, откинув прочь багор, взял почти потухший факел и тут же скрылся в темноте.
Из кораблика показались рыжие языки пламени. Ехунт втащил в тайный ход одного из тоуркунов, лежавших у дверей; он был жив, но не мог двигаться, так как был связан той верёвкой, что принадлежала экзекутору. Теперь ему оставалось лишь моргать глазами и ожидать своей участи. Участь же его была определена: Ехунт, приложив палец к губам, строго предупредил его:
;Молчи!
Убедившись в том, что на помощь этим злодеям бегут остальные, Ехунт, воспользовавшись пожаром на кораблике, выскочил из зала.
— Воды сюда! Воды! — на бегу закричал главный тоуркун.
Пространство наполнилось жаром, дымом, и стало тяжело дышать. В какой-то момент пожар достиг своего апогея, его жгучее пламя охватило весь кораблик, и тоуркуны уступили его огню. В этот момент раздался забытый гул корабельного рожка. В зал, освещенный пламенем, с голым торсом и с рожком в руке вбежал Ехунт. Теперь здесь стало жарко, и тоуркуны попятились к выходу. Ехунт же, в поту, стоя на месте, раз за разом трубил в рожок. Сейчас, освещенный пламенем, он казался знамением чего-то страшного.
— Что же ты прячешься от меня, Хандр?! Где ты? Покажись!— закричал Ехунт в толпу. — Он хотел меня убить! И замуровать в стене еще живым! Меня!— негодовал он. — Это я первым ворвался на осажденный нами Мыс Дождя! Или забыли вы?! А помните ли вы, что пятеро нас было? Пятеро! Вы нас сами выбирали... И где теперь все? ; Ехунт метнулся в темноту и вскоре показался снова, держа в руке череп. — Вот он, тот, кого вы чтили, пропавший потом бесследно! Кинтакуа! — На последнем слове Ехунт прицельно бросил мертвую голову в первого тоуркуна и попал него. — Он не сбежал с нашей казной, а был по-тихому убит вон там!— И Ехунт указал на тайный вход. — И остальные тоже там, он всех их там спрятал! А я чудом смерти избежал!
Вокруг главного тоуркуна, обступив того плотным кольцом, собрались те, кто был с ним заодно. Вытащив ножи и выставив вперед багры, они встали на защиту своего главаря. Другие же, напротив, потребовали справедливой мести.

И вот,  как знамение, с грохотом со стены рухнул догорающий остов корабля. Окончательно уничтоженный пламенем, он упал  на то место, где еще недавно восседали те, кто вершил здесь суд. Неведомая пружина, сдерживающая людей, вдруг лопнула, и тоуркуны, как дворовые псы, сцепились в рукопашной схватке. Закопченный зал быстро наполнился человеческим воплем, вырывающимся наружу из десятков охрипших и высохших глоток.

Воспользовавшись пожаром и вспыхнувшей меж тоуркунами бойней, Сенака проскочил незамеченным и теперь бежал, не чувствуя ног, по едва освещенному ходу. Мимо то и дело пробегали тоуркуны, рыбак предупреждал, что начался пожар, и бежал дальше. Никому из тоуркунов не было дела до того, кто он такой и почему держал путь в обратном направлении.
— Илея, где ты? Сестра моя, отзовись! — кричал Сенака как в трубу.
Но никто ему не отвечал, лишь ветер гулом отзывался где-то впереди. То возвращаясь, то снова порываясь куда-то дальше, рыбак никак не мог найти места, о котором рассказал ему Ехунт и где была заточена Илея. От столба к столбу, от стены к стене, рыбак все звал и звал свою названую сестру. Все здесь было одинаковым: и опорные столбы, и торчащие сверху белые корни, и факелы, вросшие в стены, и камни, выпирающие из гнилых перекрытий… Все отражалось в оранжевых всполохах горящего масла. Рыбак заблудился. Сердце бешено колотилось, и Сенака остановился, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Где-то недалеко в такт его сердцу стучали капли, падающие вниз. На противоположной стене глазам Сенаки предстало темное от сырости пятно, расползшееся от потолка до пола. Рыбак догадался — оно было не чем иным, как свежей кладкой. Никакого отверстия, о котором рассказывал ему Ехунт, не видел он.
«Неужели эти сволочи замуровали и отдушину? Если Илея там, она задохнется без воздуха», — промелькнула страшная догадка.
Еще миг, и Сенека кинулся на стену.
После некоторых усилий еще не застывшая кладка поддалась.
— Илея! — крикнул Сенака в открывшийся пролом.
; Помоги ей, она здесь, — послышался в ответ чей-то глухой голос. — Сознание покинуло ее, здесь нечем было дышать.
Наконец глаза рыбака привыкли к мраку, и он смог увидеть замурованных. Они сидели в самом дальнем углу, голова Илеи лежала на коленях какого-то мужчины, тот дрожащей рукой гладил ее шелковистые волосы. Сенака понял, что перед ним тот самый Хорз, которого так ненавидели тоуркуны.
— Сестра! Сестренка! — позвал Сенака снова, не отводя глаз от бледного лица девушки.
— Возьми ее и уходи, спаси ее и сам спасайся! — с трудом выговаривая слова, потребовал Хорз.
Теперь Сенака впервые увидел его лицо. Заросшее  и покрытое многочисленными шрамами.
— А как же ты? — обратился к Хорзу, сидящему на цепи, Сенака.
— А я позабочусь о себе сам. — И, не дожидаясь возражений, Хорз, чуть оторвав от каменного пола тяжелую цепь, потряс ею.
— Я что-нибудь придумаю, — начал было рыбак, но Хорз оборвал его:
— Год я здесь сижу... Пытался... Эти ненавистные оковы вросли мне в ногу.
Сенака быстро подошел к тому месту, где одна стена была соединена с другой огромной железной перекладиной, на нее было надето пудовое кольцо, соединенное с массивной цепью. Другой конец цепи представлял собой сплетение из стальных обручей, которые буквально вросли узнику в кожу.
Нет, Хорз уже не чувствовал боли. Это раньше в самом начале, пытаясь избавиться от оков, он, как волк, попавший в капкан, грыз себя зубами, стараясь освободить проклятую ногу. Но сейчас, через год заточения, ему вдруг стало казаться, что эта цепь есть некое его продолжение, с которым надобно смириться. Так было легче. Наверное, с этой мыслью и прошли бы до самого конца его дни, но все поменял один, последний день. Илея — вот кто вернул Хорзу разум и память о себе прежнем, возродил его волю и вознес дух на недосягаемые для других вершины.

Снаружи донесся звук шагов ; очевидно, кто-то бежал сюда. Сенака спрятался при входе в готовности наброситься первым. Шаги наконец затихли.
— Рыбак, ты здесь? — раздался знакомый голос.
Это был Ехунт, грязный, потный, с окровавленным лицом; он тяжело дышал. Сенака вышел из укрытия и встал напротив Ехунта в проеме.
— Моих людей всех перебили, я один остался, — натужно вдыхая воздух, прорычал Ехунт и нырнул внутрь. — Я достал его! Нож ему всадил, — в пылу продолжил он.
— Кому?
— Тому, кто звался у нас первым, а раньше Хандром. Помнишь такого?  Ему конец, — позлорадствовал Ехунт. — Я запер этих сволочей вместе с ним там… — И он показал пальцем в нижний угол (очевидно, это был точный ориентир местонахождения зала). ; Но они  вырвутся. Поэтому не рассиживайся здесь. Забирай свою чужестранку и беги отсюда, пока не поздно. — Он взглянул на Илею: — Она жива? Что с ней?
— Она мертва, — точно не зная почему, соврал Сенака. — Задохнулась.
— Так брось ее. Зачем мертвая тебе? Спасайся сам, беги. Только не в гавань, там скоро будет бойня, можешь мне поверить, — сказал Ехунт со злобой. И, снова посмотрев на Илею, с досадой добавил: — Жаль, красивая была, женою моей могла бы стать, а достанется червям.
— Я не оставлю ее здесь, — твердо сказал Сенака. — С собой возьму.
— Поступай как хочешь, — потеряв всякий интерес к происходящему, заявил Ехунт.
— А как же он?— Сенака указал рукой в темницу.
— Хорз... А этот-то зачем тебе? Ты что, сочувствуешь ему? А впрочем, так и быть... я твой должник, я помогу ему.
— Ее спаси, — едва слышно прошептал Хорз, как только Сенака склонился над девушкой.
Сенака взял девушку на руки.
— Не говори ей ничего обо мне, когда она в себя придет. Пусть для нее я останусь  сном, — прямо в ухо прошептал ему Хорз.
Крепко обнимая Илею, рыбак шагнул в проем и, ориентируясь на факелы, побрел в поисках выхода.
— Ну что, враг, вот и пришел твой последний час. Спешил сюда я с тобою  поквитаться. Это мои люди тебе отдушину закрыли, — подойдя к узнику, торжествовал Ехунт.
— Вообще-то жив ты до сих пор благодаря Хандру. Да, да, ему. И лишь его стараниями все откладывалась наша встреча. Иначе давно бы кости твои сгнили. Ведь этот умник надеялся на чудо, верил, что ты однажды сообщишь ему что-то такое про тайные врата, что откроет их. Не зря все говорили, что держишь при себе ключи ты от этих врат…
Услышав это, Хорз рассмеялся.
— А я не верил, знал, что время упущено из-за тебя, — продолжал Ехунт. — Может  думал ты, что я забыл про месть свою? Я помню все. Брата не забыл моего? При осаде той погиб он. А я поклялся отомстить всем, кто был с тобою, ты последний. Еще я помню, как двери ты закрыл перед моим носом, как лишил в последний миг всего, когда на мыс ворвались мы, пытаясь с ходу попасть в тайные миры, о которых мы грезили. А время ждать не стало и ушло. Пропали двери. Где были б мы сейчас, коль не ты? Но из-за своего упрямства, тупой служака, лишил ты нас всего. Ведь из тоуркунов ты также как и мы, а пошел против своего народа. Предатель, теперь из-за тебя приходится нам друг друга резать.
— Постой, прежде освободи меня, хочу я умереть свободным. — И Хорз показал на свою ногу, закованную в цепь.

Илея открыла глаза, рыбак радостно обнял ее.
— Здравствуй, брат мой Сенака, наконец я тебя нашла, — слабым голосом прошептала девушка.
— Еще кто кого нашел! — не выпуская Илею из своих объятий, с нежностью возразил рыбак. — Ничего не говори, тебе сейчас надо поберечь силы.
— А где он? — Девушка взволнованно посмотрела на Сенаку.
— Кто он?
— Тот, кто был со мной и кого тоуркуны называли Хорзом.
— Когда я нашел тебя, ты была одна, не знаю, о ком ты говоришь.
Илея недоверчиво и очень внимательно снова посмотрела на рыбака, тот казался невозмутимым. Девушка приподняла голову и сильно прижала ладошки к лицу, словно пытаясь вспомнить сон:
— Не обманываешь ли ты меня, брат мой?
— Одна была ты там, я нашел тебя лежащей без чувств.
Не стал Сенака рассказывать, что видел, ведь пришлось бы ему тогда поведать обо всем. О том, как невольным свидетелем он стал тех событий тайных, о которых, возможно, Илея предпочла бы умолчать. И ему пришлось бы объяснять, как, ее спасая, он Хорза бросил, думая лишь об одном ; как ее спасти, Илею. Оправдываясь, Сенака, наверное, рассказал бы девушке о том, как пудовые железяки на ноге не давали Хорзу ни малейшего шанса вырваться из каменного плена. И наконец, что видел он, как выдавали ее замуж. И тогда Сенака решил обо всем молчать, предоставив девушке самой сделать выбор: рассказывать ли о том, что с ней случилось, иль все оставить в тайне?

Над гаванью поднималось огненное зарево. Темнело быстро, Илея все еще была очень слаба, но оставаться на ночлег здесь было попросту опасно. Вокруг то и дело шныряли какие-то подозрительные люди с баграми и секирами в руках. Девушка, держась за плечо Сенаки, теперь передвигалась сама. Рыбак не выбирал пути, ноги сами вели его, главное, подальше от гавани.
 
Сенака оглянулся — он все еще не верил своей свободе. Рыбак вспомнил, как там, у каменного логова, он дважды мог бы попасться в руки к врагам, но каждый раз ему достаточно легко удалось ускользнуть от них.
«Повезло…» — подумал Сенака и погрузился в раздумья.

В первый раз его остановили на выходе из каменного логова. Тоуркуны, те, что охраняли вход, спросили у него, что случилось там внутри и кого, скрывая от чужих глаз, несет он на руках? Сенака, не придумал ничего лучшего, как, вынув кхарский амулет и сунув врагам под нос, спросить с таинственным лицом, известно ль им чья эта вещь. Увидев реликвию, тоуркуны со страхом отступили. В другой раз его нагнали двое и стали выспрашивать, кто он такой и почему такой грязный. Один из тоуркунов поинтересовался, кого несет он на руках. Другой предположил, что он беглый узник, и прижал секиру к животу Сенаки. Тот же отвечал им: «Лекарь я, в скале пожар случился, на руках несу ведьму, что для тоуркунов открывала тайны, она угорела, и ей нужна помощь». И те двое, Сенаке поверив, отдали ему своего мула и циновку. Усадив девушку на мула, рыбак продолжил путь.
— Нам надо пробираться в Иль. Илея, знаешь ли дорогу ты к дому своему?
— Знаю. Но в Иль мы не вернемся. Нам надо найти какое-нибудь место и там переждать зиму.
— Нам нельзя останавливаться, нас обязательно будут искать, лишь только уляжется смута.
— Доверься мне, как раньше, я знаю, что делаю.
— Про нас не забудут и обязательно найдут, — пытался вразумить Илею Сенака.
— Верь мне! — Девушка взяла Сенаку за руку.
Хорошенько спрятав Илею, Сенака верхом на муле вернулся ночью в гавань. Прошли ночь, и день, и еще одна ночь, прежде чем вновь объявился Сенака. Он вел под узды мула, на спине которого громоздился тюк, в нем были кое-какие вещи и провизия. Рядом, шаркая ногами, подавленный и напуганный, брел старик— это был вязальщик сетей. Находясь в глубоком смятении, старый мастер разговаривал сам с собою, вздрагивая и постоянно оглядываясь. И тому виной были события в родной его гавани.
— У него есть родственница, она живет в трех-четырех днях пути отсюда к северу. По его словам, место там тихое и уютное. У нее и переждем зиму, — едва переведя дух и усадив старика на все еще зеленую траву, быстро проговорил Сенака.
— Да не родственница... — вдруг выйдя из душевного стопора, вмешался в его рассказ вязальщик. — Жена сводного брата моего двоюродного племянника. — Он в задумчивости поднял глаза, что-то прикидывая в голове, и, одобрительно кивнув, снова углубился в свои переживания.
Присев рядом, Илея обняла старика, и тот, всхлипнув, стал тихо бубнить что-то вроде того, что хорошо, что они его забрали…
— А откуда эти вещи? — Девушка показала на тюки.
— Украл, — буркнул Сенака.

Через четыре дня они были на месте. Большая постройка с крышей, обложенной мхом, поднималась вверх до макушек елей, бревенчатые стены уходили в землю на полтора человеческих роста и по этой причине не имели окон. По кругу постройку обступали невысокие скалы. Их тени почти круглосуточно заслоняли собой одинокое жилище, лишая его солнечного света.

Гостей здесь конечно же не ждали. Пышущая здоровьем женщина возилась с какими-то длинными высушенными листьями. Сначала очищала их от зерен и шелухи, а потом разделяла на тонкие волоски ; очевидно, готовилась прясть.
Рядом с ней крутились дети, они были настоящими сорванцами. Шумная ватага гоняла цаплю, по-видимому, с перебитым крылом. Та отчаянно пыталась убежать, быстро переставляя свои длинные ноги, дети не отставали. Наконец птица перешла на скачки, но и это не помогло, детвора улюлюкала и вприпрыжку неслась следом. Илея попробовала малышню сосчитать, но дети были настолько шустрые и вертлявые, что в конце концов она запуталась, остановившись на шести. Увидев незнакомцев, женщина приняла недружелюбную позу, но, заметив среди них вязальщика, расслабилась и уселась за прежнее занятие. В своих мыслях, она постоянно думала о куда-то подевавшемся муже, уж третья осень прошла, а его все не было.

Получив в качестве платы украденные Сенакой вещи и мула, хозяйка согласилась приютить всю эту компанию у себя, но поставила несколько условий:
; Кормить я вас не буду! Ты, — ткнула она пальцем Сенаке в грудь, — иди охотиться или лови рыбу. В лесу полно зверья, да и озер немало, а в них водится рыба. Мой муж там и зимой ее ловил, да и я... Не умеешь ; научу. Ты, родственничек, ; указала она на вязальщика, — будешь помогать мне по хозяйству, домишко-то прохудился совсем. — И, взглянув на старика, добавила: — И даже не вздумай мне здесь помирать. Навяжешь мне веревок, а я их потом продам. А ты... — обернулась она к Илее, — пока мне не нравишься... — И, отойдя в дальний угол просторной комнаты, оглядела девушку с головы до ног и с недоверием продолжила: — Странная какая-то ты. Не знаю, чем тебя занять... Как вижу, чужестранка? Делать хоть что-нибудь умеешь? Я бездельничать никому не дам.

Сенаку и вязальщика хозяйка поселила наверху, под прохудившейся крышей, а сама с детьми и Илеей осталась жить внизу, под защитой толстых бревенчатых стен. Хозяйка занимала одну половину, Илея с детьми ; другую.
Оказалось, что Илея рукодельница и не белоручка. А главное, заметила хозяйка, что любят ее дети. И даже цапля с перебитым крылом заботами девушки быстро пошла на поправку и теперь ходила за ней по пятам, как верная собака.
Зима выдалась холодной, сугробы завалили лес. Все кругом погрузились в дрему. И только домишко оживлял ледяное безмолвие ; из трубы теплой струйкой шел дымок от починенного очага.

Дни побежали за днями. Метели завывали за окном. А когда снег прекращался, Сенака отправлялся за добычей, приносил он и рыбу, и мелкую дичь. Вязальщик кое-как сплел с десяток веревок, а в конце зимы взял да тихо помер. Он просто уснул и больше не проснулся.

Пришло первое тепло, а вместе с ним потихоньку стал исчезать и снег. Сенака на несколько дней ушел в лес. Женщины остались одни.
— Что-то, смотрю, поправляешься ты, девица. Как распирает-то тебя... ; как-то усмехнулась хозяйка. ; А? Говори, меня не обманешь, глаз-то наметанный. Ребенка ждешь? — Она подмигнула и внимательно уставилась на Илею.
И правда, скрывать Илеи свое положение уже не было возможности. Все стало очевидным, ее животик округлился и изо дня в день становился все больше и больше. В нем незримо начиналась новая жизнь.
— Да, — кивнула девушка.
— А муж-то есть хоть у тебя?
— Был. ; Илея опустила глаза.
— Мм... — Хозяйка недоверчиво замотала головой. — Как знаешь, но остаться с ребенком здесь я тебе не разрешу, мне своих-то вон девать некуда, а здесь еще один будет горланить, да и тебе надо немало места. А если муж мой вернется...
— Мне только бы тепла дождаться, а дальше мы уйдем, ; тихо сказал Илея.
Сенака вернулся через несколько дней, и в этот раз с малой добычей. Из-за того, что на озерах лед стал тонким, а потому опасным, он не мог рыбачить, как прежде. Хозяйка теперь все время была недовольной. Илея решила рассказать Сенаке все, она призналась ему, что ждет ребенка, и передала разговор с хозяйкой.
Сенака выслушал Илею, а потом о чем-то недолго говорил с хозяйкой. Когда та вышла во двор, то уже была в благосклонном настроении. Довольно потянувшись, посмотрела в небо и прищурилась. Высоко в нем, возвращались с зимовки птицы. Они летели клином, спешили к скалам обживать пока не занятые гнезда.
— Ладно, живи пока, — продолжая смотреть в небо, сказала довольная хозяйка.
Ее рука скрылась за пазухой и достала оттуда какой-то завернутый в тряпицу предмет. Развернула.  В тряпке лежал кхарский амулет.
— Красивая штуковина, — промурлыкала хозяйка.
Теперь пришло время и Сенаке рассказать Илее правду о том, что он был свидетелем того, как выдавали тоуркуны ее замуж.
— Я видел все и слышал, но не мог помочь тебе, прости меня, сестра.
— Твоей вины в том, что случилось, нет, — успокоила его Илея. ; Все идет, как и должно быть. Скажи мне только, где тот, кого я выбрала себе в мужья.
— Не знаю, когда я нашел тебя, он на цепи сидел и умолял, чтобы я тебя унес скорее. Там как раз начиналась резня. И я поспешил вынести тебя. Быть может, он так и остался там, а может, выбрался и спасся...  Этого я не знаю.
— Послушай, брат, меня: коли жив он, найди его.

Дни сменялись днями, пришло лето, и настало время появиться на свет малышу. Он родился рано утром, вместе с поднимающимся над зелеными верхушками деревьев солнцем, и громко огласил всю округу. Все были рады этому младенцу, и даже хозяйка время от времени наведывалась к Илеи и, как добрая тетушка, хлопотала около малыша.

И уже решено было ждать того момента, когда малыш немного подрастет, а его мама окрепнет, и уж потом отправляться в путь. Надо было возвращаться в Иль, другого варианта не было, и Илея соглашалась в этом с Сенакой. Рыбак клял себя за то, что тогда, на кораблике, не отговорил Каулу отправить с ним сюда, к берегам Летучей Рыбы, свою дочь Илею. А теперь из-за него, Сенаки, не только она была в большой опасности, но и этот прекрасный светлоглазый малыш. Себя постоянно терзая, стал рыбак молчалив и даже угрюм. И лишь при Илее старался не выказывать своей печали.
Пока же Сенака добывал пропитание для своей теперь уже большой семьи. И каждый раз, покидая жилище, помнил об опасности, нависшей над их головами.
Он видел тех, кто рыскал по лесам и проселочным дорогам и спрашивал про беглецов, что скрылись из гавани, про чужестранку и рыбака, и слышал шепот  во сне: «За их поимку будет вам награда!»

Рыбак постепенно готовился к дальнему пути. Он почти уже соорудил повозку, но в ней не хватало одного колеса. «Я обязательно его добуду, прикачу, и тогда готово будет все», ; рассуждал Сенака. Еще он тайно ходил в гавань и там расспрашивал про Хорза. Но не было о нем вестей. Так в заботах и надеждах миновал почти год.
Как только снова стало тепло, хозяйка взвалила на мула кое-что из того, что досталась ей от Сенаки, туда же пристроила часть крепких веревок, тех, что сплел вязальщик, и отправилась в путь, оставив детей на попечение Илеи. Ее намерения были просты и бесхитростны: она хотела все это продать. Хоть Сенака и отговаривал женщину от затеи этой, но ее деятельную натуру было не унять.
В гавани понемногу улеглись бушевавшие здесь прежде страсти. Людей теперь совсем там не было видно. Кругом одна разруха. Но базар, на удивление, оказался прежним. Никакие пожары, катастрофы и кровопролития не могли вытравить из людей неуемное желание продавать и выгодно обменивать товары. Покупателей было мало, они ходили озираясь ; опасались, что весь кошмар вернется вновь и тогда гавань, как некоторое время назад, погрузится во мрак кровопролития. Но для хозяйки не это сейчас было важным, а то, что согревало ее душу уже три зимы, — надежда узнать хоть что-нибудь о своем пропавшем муже. А может, и встретить его здесь, в гавани, живым и целехоньким.

Расположившись, хозяйка, как это и положено, принялась ждать. Она успела еще трижды представить себе встречу с пропавшим мужем, прежде чем у ее лотка появился первый покупатель. Женщина быстро отринула от себя все думы о муже, теперь ее мысли были заняты выгодным обменом ; на железные монеты, бывшие здесь в ходу, или на другой товар, необходимый ей. Главное, выгодно.
Рыбацкая накидка, что была в числе вещей, подаренных Сенакой, оказалась покупателю впору. Отдав за нее десять монет, он удалился. Не успела женщина подумать о муже, как подошли двое стариков и заинтересованно стали разглядывать мотки веревки, что успел сплести вязальщик. Они долго приценивались, зачем-то пробовали веревку на зуб, что-то негромко обсуждали и наконец решили забрать все. Хозяйка уже принялась пересчитывать полученные барыши, когда вдруг заметила направлявшуюся к ней большую группу людей. С первого взгляда было понятно, что идущие весьма воинственно настроены. В особенности женщина с растрепанными волосами и в кожаном разделочном фартуке, что шла впереди всех.

Обступив хозяйку и ее незадачливых покупателей со всех сторон, пришедшие нависли над ними, как орлы над потрошеной рыбой. Из толпы в центр выпихнули одного мужика. Того самого, что купил накидку.
— Это она мне ее продала, — указал он на хозяйку.
— Да у них тут целая банда, у-у-у! Ворюги! — кто-то злобно заорал в толпе.
Старики покупатели, отнекиваясь, бросили на землю веревки и отступили подальше от хозяйки, демонстрируя всем, что они здесь ни при чем.
— Люди добренькие, да что же я украла у вас?! — наконец сообразив, в чем дело, принялась защищать себя хозяйка.
— Это же моя накидка! Мужа моего, что погиб! А теперь сирот его! — завопила баба в разделочном фартуке. — Что же я своих вещей не узнаю?! Здесь вот и стежка моя есть, глядите-ка! — И, вывернув накидку, стала демонстрировать старый шов. — Хватайте ее! Отведем к  смотрителю, пусть он добивается правды от нее!
— Не крала я ничего! Чужого в жизни не брала! — закричала хозяйка, которую со всех сторон окружила разъяренная толпа.
Не отставали и те двое, что купили веревки.
— Деньги! Деньги наши верни! — не унимались в толпе их голоса.

— Не крала, сама обменяла за ночлег, впустив в дом того рыбака. — Этими словами закончила хозяйка свой рассказ и, глядя в  глаза тому, кого все здесь называли «смотритель», стала ожидать решения своей участи.
— Где он? — тихо спросил ее смотритель.
— Кто? — словно не поняв вопрос, переспросила его женщина.
— Тот, кого назвала ты рыбаком? — по-прежнему спокойно спросил смотритель.
; Да кто же его знает? Ушел куда-то... — пожала плечами в ответ хозяйка.
— Обыщите ее!
К хозяйке подошла наглая черноволосая молодая женщина со шрамами по обеим сторонам лица  и бесцеремонно обшарила рукой все укромные места на ее теле.
— Смотрите-ка, что я тут нашла, — прищелкнув языком, хитро объявила молодуха.
— Да это же кхарский амулет...
Было заметно, что, смотритель поменялся в лице.
— Дай-ка мне на него взглянуть, — обратился он к черноволосой женщине.
Еще какое-то время смотритель разглядывал серповидный предмет, а потом тихо, но с плохо скрываемым волнением снова адресовал свой вопрос хозяйке:
— А откуда эта вещица у тебя?
Поняв, что на этот раз она действительно влипла в историю, хозяйка по-настоящему испугалась и твердо решила не врать, но и не говорить всей правды, а там как пойдет. Не успев придумать что-нибудь получше, она наклонилась к смотрителю и, уставившись ему прямо в глаза, и заявила:
— Так это ж тоже мне рыбак дал... другой рыбак.
— Сколько же у тебя там рыбаков-то шастает? Уж давно все рыбаки перевелись. А знаешь ли ты, что это за вещь?
На слове «вещь» голос смотрителя дрогнул.
— Нет, я не знаю... — растерянно отвечала хозяйка.
— А этот рыбак не Сенакой ли назвался? — вдруг в разговор вмешалась та женщина с наглым видом, что прежде обшаривала ее.
— Нет... Не помню... — старалась, как могла, хозяйка.
Она очень удивилась и еще больше напугалась, ведь те, кто допытывался от нее правды, знают имя рыбака.
Дело все в том, что сама-то хозяйка никогда ни у кого не спрашивала имен, а называла всех по роду деятельности. Вот и Сенаку называла она по тому делу, которое сама ему и определила: рыбак. Илея же у нее была нянькой. Нянька рыбака звала братом.
Как обращался к рыбаку вязальщик, хозяйка никогда не обращала внимания. Да и с дикцией у родственника было совсем плохо. Поди разберись, когда у того вместо слов постоянно каша во рту. Но теперь хозяйка была уверена, что именно так— Сенака ; и звали ее постояльца.
— А как же все-таки его звали?— не унималась черноволосая.
— Кого?
— Рыбака! — зарычала молодая бестия.
Теперь на голову хозяйки обрушился камнепад тяжелых мыслей. Что ей предстоит в случае, если она будет врать, а ей не поверят? Что, если расскажет все как есть? Но в этом случае откуда ей знать, что потом не поступят так же, как хотят поступить с этим рыбаком? Что-то подсказывало бедной женщине, что поступят с ее постояльцем очень плохо. Ведь неизвестно еще, что он там натворил.
Под завалом камней уже оказались ее дети, домишко со всем хозяйством, а глубже всех она сама. Что будет со всеми ними, если она оттуда не выберется?
— Да не знаю я... А он не говорил, окаянный. Отпустите меня, заберите все и отпустите, у меня детей вот сколько... — И, выставив вперед ладони, женщина раздвинула толстые пальцы, а затем загнула два из них, не забыв прибавить к своим детям еще одного ; того, что родился у Илеи.
Черноволосая схватила ее за мизинец и сильно рванула. Несчастная вскрикнула и сжала пальцы.
— Вот так их вроде стало меньше?— довольно заметила черноволосая.
Хозяйка зажмурилась ; она была готова к тому, что ее сейчас станут бить, но смотритель неизменно спокойным голосом распорядился:
— Подождем ночи, а там все станет ясно.
Стемнело. На старой барже, где сейчас находились пойманная с чужим добром хозяйка, смотритель, трое крепких мужичков ; его помощников и та нахальная черноволосая женщина, вдруг стало тихо. Перестали разговаривать и те, что стояли у баржи. Среди самых стойких, что дождались сумерек, оказалась только одна женщина. Та, в фартуке, с той самой накидкой, из-за которой хозяйку и схватили. Накидке нашлось весьма сомнительное применение: скрученную, как выжатая половая тряпка, ее использовали в качестве пояса, который теперь красовался поверх фартука. Очевидно, это было сделано с целью удержать тепло. Женщина с нетерпением ждала суда. Она уже несколько раз объявила всем, что все имеющееся у «воровки» непременно достанется ей. А стояла она здесь и ждала того, чтобы узнать каким имуществом владеет воровка и не утаила ли чего.
— Посмотри-ка, Каяна, что там? — обратился смотритель к той черноволосой молодке.
Причиной внезапно наступившей тишины стала женщина, укрывшаяся с головы до ног под балахоном из листьев и шерсти. В руках она несла щенка, такого мерзкого и злобного, что казалось, он сейчас же выпрыгнет из своей плешивой шкурки, если хотя бы раз увидит собственное отражение. Темнота и женские руки скрывали щенка от случайных глаз.
Появление этой особы для собравшихся людей не было неожиданным, но все же заставило их сразу отойти подальше от баржи. Они рассыпались в разные стороны, как брошенный на пол горох, позабыв о планах и мечтах о чужом имуществе. И оставив после себя лишь шепоток:
— Кхарская ведьма...
Хозяйка увидела копну нечёсаных волос скрывшую лицо вошедшей.
; Уйди, — раздался голос той, которую тоуркуны называли ведьмой.
Голос был  противный  и походил на скрип старой корабельной доски, отдираемой от палубы.
Черноволосая нахалка, услышав эти слова, вся сжалась  и подалась прочь с баржи.
— И вы пошли, — проскрипела вновь ведьма, очевидно имея в виду смотрителя и его людей.
Все быстро удалились, оставив хозяйку наедине с той, что скрывала себя под копной волос. Ведьма подняла голову, явив хозяйке повязку вместо глаз. Ее взгляд прошелся по всем углам баржи и остановился на напуганной женщине. Хозяйка, потеряв всякую власть над собственным телом, впала в сон, где странный голос заполнил собою все пространство. Вначале она пыталась бежать от него и намеревалась спрятаться, но голос не давал ей никаких шансов и настигал повсюду. Когда же этот всепроникающий голос стал ласковым и знакомым, хозяйка и вовсе потеряла власть над собой: это был голос ее пропавшего мужа. Он что-то спрашивал и спрашивал, она отвечала и отвечала. И было не важно, что спрашивал он не про нее, не про детей и даже не про их домишко, затерянный в лесу, а про незнакомого рыбака, которого она приютила в доме. Когда же хозяйка спросила у мужа, где же все это время он пропадал, голос внезапно стал чужим и незнакомым. Этот жуткий голос поведал ей судьбу мужа, а после приказал:
— Иди домой и молчи...

Через три дня, не помня себя, хозяйка добралась до своего домишки. Мул остался при ней. В припрятанной на груди тряпице позвякивали монеты. Навстречу вернувшейся матери высыпали радостные дети. Они быстро обступили мать со всех сторон и стали рыскать в поисках гостинцев. Найдя новую котомку, что была привязана на спине мула, ребятня обрадовалась и начала бороться за нее. Из дому вышла Илея с малышом на руках, она выглядела уставшей, но счастливой.
Найдя в котомке узорные пряники, сорванцы, проворно расхватав их, разбежались кто куда.

Вечером разожгли огонь; все, кроме все еще отсутствующего Сенаки, не сговариваясь, собрались у очага и накрыли стол, выложив на него все самое вкусное. Хозяйка же постоянно выходила из домишки, прислушивалась и вглядывалась в темноту. Некоторые из детей достали не съеденные, но обмусоленные ими пряники и принялись их грызть сейчас при всех, как можно дольше растягивая удовольствие.
— Бросьте их! В землю их! В огонь! — вдруг завопила хозяйка.
А затем набросилась на ошарашенных детей. Выбивая у них из рук и вытягивая из прожорливых маленьких ртов пряники, она тут же принялась топтать упавшие на пол куски ногами.
Испугавшись такого поведения матери, младшие стали хлюпать носами, а затем разревелись.
— Я погубила тебя! Предала! Разболтала все! — разрыдалась хозяйка, обратив свою истерику на Илею. — Голосом мужа меня прельстили! Они же вначале все про Сенаку, брата твоего, допытывались, а когда я им сказала, что не один он, что с ним девушка-чужестранка и младенец на руках... — Не договорив, несчастная схватила себя за космы и, причитая, принялась бродить от угла в угол. — Обрадовались они и перестали меня мучить. Рассказали мне про мир подземный, тайный, и говорили, что ты та, кто откроет им его. А главное, младенец, что на руках твоих, он обречен на заклание... Меня возьмут они в тот мир, и там не буду я знать страданий. Все будет новым для меня, да и мужа мне вернут, коль отдам тебя им и ребенка твоего. Но не сразу, а когда знак они дадут… и травку дали, чтобы подсыпала тебе в еду, а когда уснешь ты крепко, тогда и они придут. Пока же жить велели, как живу, не вызывая подозрений... —Хозяйка говорила, проглатывая слова. — А я поняла, что не люди они, у них нутро — чернь страшная, гниль одна... Прости меня окаянную! — И,  всхлипывая, испуганно прошептала: — Беги. Прямо сейчас, потом уж поздно будет.


Видения. Мать и младенец

Никто не знал, как Илее было страшно, потому что была ночь и потому что она была в лесу, и только теплое дыхание ребенка вселяло в нее силы. Дочь Иля успокаивала себя мыслью, что она здесь не одна, что вот он, ее защитник, пусть даже пока спокойно помещающейся на ее руках и пахнущий молоком. Малыш спал, крепко уцепившись маленькими ручонками за отворот материнской рубахи. Он был сыт и безмятежен. Илея шла быстро, ей хотелось бежать, но бежать не получалось. Боясь разбудить сынишку, она даже во время остановок не выпускала его из рук.
Немногим ранее хозяйка, быстро собрав все необходимое в дорогу, отдала Илее и мула, но ночью в лесу тот совсем не желал слушаться новую владелицу. Он вдруг отстал, а потом и вовсе потерялся со всем тем, что было на его спине.
Руки Илеи отекли, она устала, и пришло время ненадолго остановиться. Илея выбрала большое  дерево и прислонилась к нему спиной. На черном небе показался месяц. Ноги девушки подкосились. Силуэты ночного леса теперь не пугали ее, а убаюкивали шелестом листвы. Дочь Иля вспомнила верного друга и брата Сенаку и улыбнулась ; он хорошо придумал когда-то: «Если понадобится, вывеси на оглобле, той, что торчала из крыши домишки, старый сапог». Тому самому сапогу, что был прогрызен мышами и остался еще от мужа хозяйки, суждено было стать тайным сигналом об опасности. Про него Илея не забыла, и дырявый сапог уже занял свое место на оглобле.

Дочь Иля была уверена в том, что теперь именно за ней начнется охота. Сенака же не нужен будет им. Ребенок— вот их главный приз. Ее мальчик принят злыми силами за небесное дитя. Задуманный обман ей удался. Эта уверенность закрепилась в Илее после покаянного рассказа хозяйки.
Ища Илею, враги предполагают, что на руках ее младенец звездный. На это же надеялась и сама дочь Иля. Силы темные направить по следу ложному замыслила она давно. Надеялась отвести угрозу от колыбели звездной такой дорогой ценой. Поэтому перед своим побегом сказала хозяйке следующее:
— Когда вернется брат мой Сенака, скажи ему, чтобы не искал меня и не шел за мной, а шел к Улу и там ждал. Еще скажи, чтобы верил мне, как и раньше. И не забудь мои слова.
Хозяйка, заплакав, кивнула головой и повторила:
— Чтобы шел к Улу и верил тебе.
— Когда придут и спросят про меня те, что зло задумали, скажешь им, что разоблачен твой был обман и, взяв младенца, ушла чужеземка той же ночью, пока все спали.

Ночь была теплой, тихой, и только легкий ветерок иногда шуршал, как мышь. Илея прикрыла глаза.
Однако резко и почти сразу открыла их, услышав тяжелую поступь. К ее немалому удивлению наступило утро, Илея поняла что усталость сыграла с ней дурную шутку и она незаметно провалилась в сон. Она пожалела об этом и в страхе прижала сына к себе. От неудобства малыш захныкал, заворочался и стал просыпаться. Раздался треск веток. Из зарослей орешника, что рос под молодым деревом, показалась голова мула. Он, как ни в чем не бывало, без труда раздвинул своим неуклюжим телом засохшие и колючие стебли, и направился к девушке. Остановившись рядом, этот разбойник стал жевать траву прямо у ее ног. Илея перевела дух. Ноша была на месте, плетеный короб с помощью веревок крепко держался на левом боку.
— Ну и напугал же ты меня, разбойник! — Погладив теплую морду, Илея не преминула заглянуть в короб.
Достав из него кое-что из еды, девушка быстро принялась есть. Ее малыш окончательно проснулся и сразу прильнул к материнской груди.
Так прошли еще несколько дней. Где сейчас она? Далеко ли от жилища того, что на время приютило ее и стало домом? Наверное, она заблудилась... Дочь Иля гнала от себя как можно дальше плохие мысли, держа в голове главное: надо идти, ; и шла. Не знала, где окажется в следующий момент, ориентировалась по восходу солнца.
Обходя широкие дороги, пути искала тайные, и тропы те, что зверями лишь проложены. Лес, бескрайний, темный, непролазный, обступил девушку со всех сторон, склонился над ней мрачными верхушками и молча ждал чего-то.
Мул отставал, пропадал из виду, шел своей дорогой, но в конце концов оказывался где-то рядом. Его большие уши и вечно сонная, теплая морда привычно появлялась из кустов в тот самый момент, когда у Илеи заканчивались силы и предательское отчаяние начинало охватывать ее. Она прощала ему упрямство и лень, гладила его бархатистую морду, отчищая ее от налипших колючек, тихо, любя, ругала, и какое-то время они снова шли вместе.
Деревья закончились внезапно, открыв равнину не менее мрачную, чем оставшийся позади лес. Впереди расколотый валун. Он врастал в землю, влача одинокое существование.

Выйдя из леса, а вернее, сделав первый шаг, девушка остановилась, сердце ее заколотилось. Малыш же спал спокойно, безмятежно. Илея прижала его к груди и тут же напугалась: что, если он проснется, услышав биение материнского сердца? Чуть ослабив объятия, Илея сделала глубокий вздох и огляделась.
Куда идти ей дальше? Вперед? Назад вернуться в лес? Что означали эти частые удары сердца? Усталость? Предчувствие? Вот мул, он равнодушно уткнулся мордой в траву и стал выщипывать из нее ту, что посвежее. Илея, успокоившись, пошла вперед.
Все произошло очень быстро. Она заметила движение чуть в стороне, около самого края леса: кто-то мелькал между деревьями, пытаясь забежать ей за спину. В следующий момент ее внимание привлек пустырь. Среди осоки заметила она тени, это притаились два зверя. Чуть в стороне от них еще один, напоминающий дикую собаку, а там еще. Её ноги, ленивые и как будто бы чужие, вместо того чтобы отпружинить, освободиться и бежать, медлили, устали.
Наконец она сделала над собой усилие и помчалась вперед. Перед ней оказался одинокий валун. Взобраться на него не было никакой возможности, но в нем имелось углубление, небольшая щель. Дочь Иля спрятала там свое дитя. Ребенок оказался внутри и так далеко от нее, что теперь, если бы она передумала, до него уже было не дотянуться. Закрыв собой каменный чертог, Илея поднялась в полный рост.

Пробуждение

Поток видений исчез, и Роха ненадолго остался наедине с собой. Посланник понял, что глаза его пока закрыты, а сам он лежит на спине. Наконец он приоткрыл веки, и первое, что увидел через сумрачную поволоку, это очертания женщины, сидящей подле него.
«Она», — узнал посланник ту, что приволокла его сюда. Женщина была занята делом, и рука ее то поднималась вверх, то опускалась вниз.
«Шьет», — подумал Роха, и был прав, женщина действительно шила. Воспитанник мастерового приподнялся, стараясь получше ее рассмотреть. Усилия его оказались тщетны, он видел только темный женский силуэт. А вот ее рука... плавные движения вверх и вниз... теперь к ней всецело приковано внимание Рохи. Женщина держала иглу, тонкую и длинную, и виртуозно ей владела. Верно, из кости выточена была игла. В другой руке её было что-то, что требовало ремонта. Иглу втыкая, штопала она. Вместо нити продет в ушко иглы тонкий волос.
Роха наморщился, не в силах рассмотреть предмет починки. Пелена в глазах ему мешала.
— Что зашиваешь ты? — задал он женщине вопрос.
— Сердце, — услышал в ответ. Женщина улыбнулась, заметив его удивленный взгляд: — Твое!
 Посланник поглядел на пульсирующий комок в женской ладони, затем на свою грудь, в ней зияла черная дыра, края которой светились.
— Это смола с древа, в котором Гнездо. Закрайников помнишь?
«Закрайников» — это последнее, что успел услышать Роха. Он словно провалился в яму и увидел себя на том самом месте, где козлоголовое чудище насадило его на рога.

Теперь Роха лежал на белом тонком покрывале из искрящегося, чистого снега. Тихо.
Роха окидывал взглядом себя и все вокруг, вплоть до болот . Тишь. Откуда-то появились люди. Те, что обошли со всех сторон то место, где сейчас лежал Роха. Некоторые приехали верхом на рыжих козлах, а некоторые ; на маленьких лошадках. Достигнув цели, один из приехавших наклонился над лежащим телом. Роха узнал его — это Ямых. Правитель Закрая внимательно осмотрел лежащего человека. Заглянул в лицо, прищурился, замер, встал и удалился. Отойдя в сторону, ногой отогнал прочь двухголового козла, затем едва не попал под ответный удар; к нему сбежались остальные. Вот сообща они прогнали двухголового, и тот направился в сторону болот. Ямых что-то сказал своим спутникам. Посланник разобрал только то, что речь шла о собаках.
Роха как будто  сорвался откуда-то сверху и упал на белое, холодное покрывало. «У-у-ух!..»

Посланник снова очнулся. Он все помнил, как вроде видел наяву. И первым делом посмотрел себе на грудь. На ней прилепленный к ране  пучок травы. Приложив руку к ребрам, Роха услышал ровный стук. Все хорошо, сердце на месте. Теперь можно расслабиться и подумать о чем-нибудь еще.
Он был один, долго лежал не шевелясь и рассуждал. Раздумья затянулись, и на смену тревоге пришел покой. Но вот смирение ушло.
— Что дальше? — крикнул Роха, нарушив царящее вокруг безмолвие. — Мать моя погибла?— требовал он ответа в надежде, что его слышали. — Тот мальчик — это я? Мастеровой рассказывал, что нашел меня он в камне. Все сходится теперь! — продолжал кричать посланник. — Что стало с тем, кто был отцом моим по крови? Скажи хоть что-нибудь! Где ты? Ведь была ты рядом. Чего же молчишь и прячешься? Ответь! С тобою говорю я, Посланник Иля!
На этих словах Роха вспомнил вдруг о миссии своей. О, как он мог забыть о том, зачем бежал из Закрая? Ему же надобно дойти до Иля, предупредить всех о беде, что грозит его землям. Истемники, быть может, уже идут с войной?
Что разлегся он? Надо немедленно отправиться домой, любой ценой найти дорогу в Иль.

Поднявшись на корточки, Роха, как и в первый раз, стал руками шарить, обследуя все вокруг. Затем пополз, ища то крохотное отверстие в полотне, через которое он немногим ранее видел снег.
«Оно ведь где-то тут…» — твердил себе под нос посланник. Так стер до дыр колени он, болели ноги, локти ныли, но все осталось скрыто для него, и только камни холод свой ему бесстрастно отдавали. Он все искал, искал и ползал. Но толку не было. Со всех сторон его лишь окружали стены.  Устал и, облокотившись спиной на стену, изнеможенный, сдался.
— Спи! — ухнули стены.
Уже знакомый, женский голос указывал Рохе, что ему делать нужно.
— Спать? Я не хочу!
— Спи!
— Нет! Идти мне надо. Выпусти! В Иле ждут!
— Так ночь сейчас, — твердил свое все тот же неприятный голос.
— У тебя здесь всегда ночь! Как глаза открою, всегда темно. Не целую ли вечность длится твоя ночь? Может, ты и есть ночь? — устало усмехнулся он.
— Может...
— Тогда пусти меня! Не желаю торчать я в этом склепе.
— Это не склеп...
— Холодный и затхлостью пропахший насквозь! — возразил обессилевший Роха.
— Неправда, — не соглашался голос. — Здесь лишь запах прошлогодней травы, а затхлость источаешь ты, тело твое, раны…
— Отпусти.
— Хм… как странно... Вначале требовал ты от меня ответов, теперь же просишь отпустить... Ты не здоров, посланник Иля. И знаешь ; почему? Ты  не можешь выхода найти, а между тем он пред тобою.
— Я — посланник, и в Иле ждут меня! Неужели тебе не ясен смысл данных слов? А-а-а… — Догадка промелькнула в его голове. — Я твой пленник? — И Роха махнул рукой, как бы сделал это пьяный человек.
В следующий момент в лицо ему повеяло морозной свежестью, и Роха увидел, как в нескольких шагах перед ним раскрылись каменные створки. Его глазам предстал укрытый первым снегом ночной пейзаж. Роха приподнялся и, шатаясь, побрел навстречу заснеженному лесу. Не сделав и трех шагов, остановился, увидев перед собой косматую женщину.
— Роха, Роха... А ведь я вернула тебе жизнь. Залечила раны ; те, что на ребрах твоих. А ты бежишь, неблагодарный.
Роха отпрянул назад, пропустив женщину внутрь. Затем попятился спиною к выходу, но уперся в стену. Створки-двери незаметно закрылись.
— А сколько времени ты здесь, как думаешь? — спросила косматая.
Теперь темнота, прежде имевшая полную власть, чуть-чуть отступила.
Роха вновь сделал попытку рассмотреть женщину, она же ускользнула от прямого взгляда. Волосы, густые и нечесаные, закрывавшие все ее тело от головы до пят, умело скрывали ее.
— Лун три. Или две... быть может... — наконец ответил Роха.
— Нет, бывший посланник Иля, ты здесь давно, уж миновала не одна зима. И тебе некуда торопиться.
Слова ее «бывший посланник» прозвучали как-то певуче и красиво даже, поэтому вначале весь смысл сказанного Роха не уловил, но потом...
— Врешь!
— О, Роха, верь мне. Прежнего давно уж нет. И мир тот, что окружал тебя, исчез. Ты опоздал. Так ты пойдешь или пока побудешь здесь?
— Что с Илем?
— Дом твой изменился.
— Сколько ж зим прошло, пока я был вот здесь?
— Я не считала. Мне все равно. И кто сказал тебе, что был ты здесь?
Так ты идешь? Но только знай! К хищникам ты приглашен на пир. И в этот раз спасать тебя не стану. Так идешь?!
— Я пока побуду. Теперь точно не смогу я спать. Кто знает, сколько длятся твои сны?!
— Хорошо, — послышался спокойный женский голос прямо у его уха.
— Иль устоял?
— Сам всё увидишь...
Роха перевел дух:
— Что стало с матерью моей? Отцом по крови? И для чего все это было? Что стало с теми, кто был с Илеей? И где теперь младенец звездный? Где Каула, дед мой, и его кораблик? Верни видения мне!
— Достаточно увидел ты, а для другого времени уж нет. Ты догадался, верно, время тебе тут не союзник. Над всем что видел ты, не властна я, показать большего тебе я не могу — годы, знаешь ли, здесь текут как река с горы. Но расскажу тебе еще немного.
Не все возможно показать, так слушай!
— Зачем же сразу не продолжила рассказ, тянула? — не мог понять Роха.
— Не перебивай, а прежде еще одно. Волосы мои ты расчеши.
— Ну же... говори, я волосы твои расчешу, вот только где взять гребень?
— А ты руками, на что же пальцы у тебя? — И, повернувшись спиною, женщина замерла в ожидании. — Забыла я прикосновения рук мужских к себе, к волосам своим, теперь уж потерявшим блеск. А прежде каждый из братии вашей желал дотронуться до них. Наглецы...
— А! — Роха отдернул руку от волос и прижал к себе.
— Это, верно, пятилистник жалит, будь осторожным, Роха. Цветок один мне верен до сих пор остался. Не знаю, сколько уж времени живет он в локонах моих и охраняет, а может, и ревнует. Надо же один все-таки остался...
— Дай же гребень мне.
— А ты аккуратно, — почти мурлыкала женщина. — А я пока начну рассказ.
Ты видел все, что нужно было видеть. Тебе открылись тайны. Нити прошлого переплетены, спутаны и скрыты, но не разорваны, они крепки, и нет сил, способных их порвать. По нити главной, той, что ведет к тебе и от тебя, я мысленно провела тебя. И сделала я все это нарочно, о себе заботясь, так как с твоей помощью хочу вернуться я в покой.
— О чем ты говоришь?
— Не перебивай, — раздался уставший голос. — Ты сам желал, так слушай же теперь. Я та, что была в начале самом, когда никто не знал больших озер, когда не было ни Иля, ни Закрая, ни Хаагума и рыжая земля Каргун зеленью была покрыта. И жили две сестры в лесу зеленом, звенящем птицами и чистыми ручьями, не зная зла, любовью ко всему там наслаждались. Ты видел этот лес однажды. Его мертвые деревья тебе встречались на дороге. И про сестер ты знаешь тоже.
Так вот, я — Аллая, та из них, что ведьмой стала, а прежде от обиды мир пожгла и сестру сгубила.
С этими словами Аллая повернулась к Рохе, и тот снова увидел серую полуистлевшую повязку на ее глазах.
— Что же напугался ты, посланник Иля? Где же твоя храбрость?— посмеялась над ним Аллая, увидев как тот оцепенел и руки опустил. — Зря что ли силы на тебя я тратила свои? Теперь и ты займись-ка делом. Рук своих не опускай, что делал — делай. ; Встряхнув волосами, продолжила: — Природа за подлость эту наказала и тех, кто помогал мне, и меня. Их прогнала прочь, под землю, в недра, чтобы не видели ни света, ни любви. Меня же лишила глаз, а вместо них печатью лег на меня лик злодейки. Желания во мне оставив, лишила вкуса ко всему. Уже давно не знала я, что значит радость. Как может быть сладко, горько, весело, печально, теперь мне неизвестно. Прикована я к миру, который своими руками для себя и создала. Нет смерти мне. А я ее желаю, зову и жду, и ведь это избавление от всего.
Она ненадолго замолчала.
; Но слушай дальше ты меня. Так прожила я долго, пока те, что были изгнаны под землю, о себе не дали знать. Они уверовали, что грядет их время. На земле и в недрах было обещано им править. Там, в пещерах, нашли узкие лазейки, «темные мотки» ; буквально нити, ведущие к мирам чужим. Те миры извилисты, темны и этим для тех изгнанников желанны. И сущность их в том, что нет запретов там и все там можно. Это они мне зрение вернули, вставив в место глаз в мои глазницы бездну.
Но есть еще совсем другие, те, кто во мраке зажигает свет и сквозь время прокладывает ровные и светлые пути. Однажды их прямые линии пересеклись с «темными мотками», и  перемешалось и спуталось вдруг все. Поднялась тут меж ними буря, и в хаосе пропал ребенок, младенец спящий, тех, кто зажигал свет во мраке. Единственный ребенок, рожденный в тех мирах, любимое дитя, источник света во плоти, маяк и яркий луч, и вот он потерялся. Так говорят, но те лишь, кто не знает сути, а она закрыта многократно клубком из темных пут.
Забрать себе дитя, спрятать, взрастить и воспитать его, да так, чтобы затмил он воспитателей своих. Все было подстроено и расставлено по всем местам. Я та, кто посвящена в коварство изначально и делала не так, как велено, а как сама желала. Не от страха ; его не знала я, ; не от желания власти, а от обиды, той, что, как червь, засела и выела все внутри.
Трем родственным народам, избранными старцами, завещано послание в камне было. О том, что должно так случиться, оно гласило: «Звездою на землю принесен будет младенец спящий, и не буди его». На эти же народы и пал выбор темный ; вымарать предостережения старцев и разжечь сомнений пламя. Из трех народов, живущих на восточных берегах у озера большого, один лишь подходил для этой цели — тоуркуны.
Внушила я предводителям тоуркунов, что мир несправедлив к ним. Что доля лучшая их рядом, у них под носом, и скрыта от посторонних глаз. Истемники ; потомки изгнанных с земли охотников тому пример. Уже открыты им тайные миры. Теперь и им, тоуркунам, надо лишь постараться, и откроются тайные миры для них. И вот начались там смута, братоубийство и вражда. И верх тоуркуны взяли. Оставалось только ждать. И час настал, но все пошло не так, как задумывалось прежде. Тайно вмешались в дело те, кто нас опередил. Каула, дед твой, и дочь его, Илея, а также те, кто был с ними, встали на пути у «спутанных миров». Что привело их к этой миссии, загадка, но дело обстояло так, что младенец звездный оказался под их присмотром. Тоуркунам же лишь надо было обмануть посланцев Иля. Но не умными оказались правители Тоуркуна. Когда весть о ребенке звездном принесли те двое: мать твоя и тот рыбак, ; то выдали вожди тоуркунов истинные замыслы свои. И здесь уж поправить было ничего нельзя. Когда же появился ты, то приняли тебя за звездного ребенка. Провидение было снова не в пользу тех миров, запутанных и темных, чьей воли я служила. А теперь скажу тебе я больше! — Голос Аллаи прозвучал как гром. — Что стало бы с людьми, если бы родители младенца узнали обо всем?! Что люди обманули и дитя их любимое темным силам отдали? Кто смог бы удержать их ярость? Я жаждала того. — Буквально на мгновение наступила тишина, а потом Аллая продолжила: — Илея... В ней видела сестры своей единственной, Латели, продолжение, похожа на нее она была. И лик ее меня терзал и мучил, напоминая о моём злодействе. Мать твою я сгубила! И я собак, чудовищ тех, по следам ее пустила. Кхарская ведьма ; я!
Его руки выдали себя, вцепившись в ее растрепанные космы мертвой хваткой с яростью потянув их вниз. А дальше, опьяненный праведным гневом, Роха освободил бы одну из рук и зажал ведьме шею, и так свершился бы над нею быстрый суд.
Но вот в чем незадача... Вышло так, что вдруг не две его руки, а сразу дюжину увидел Роха перед собой. И все они его плоть от плоти: запутались, сцепились крепко с волосами; и не было в нем силы, чтобы совладать с двенадцатью руками. От бессильной злобы он зарычал, как зверь, запутался в ее волосах, как в сетях, и стал беспомощен и ничтожен.
— Говорю же, не убить меня ; ни тебе и никому другому! Не тобой проклятие наложено, не тобой и снято будет! — Аллая мотнула головой, ее волосы черной тучей приподнялись вверх и с силой опустились вниз; прогремел грохот, подобный удару кнута.
Роху отшвырнуло в сторону. Он оказался в дальнем углу и сразу посмотрел себе на руки, их снова было две.
— О как хотела бы вернуть я все назад... Сестру понять и отпустить ее... Не плести путы, в которых сама и окажусь. Хотела бы, но не могу. Все уж позади, назад дороги скрыты. Но было Откровение мне ; искра надежды, ; как отмотать клубок назад, распутать и разорвать оковы.
Я помогу тебе, и мать свою ты обретешь, да и тех прежних, кому ты дорог, и новых, кем будешь дорожить. Ты вернешь младенца. И будет всем награда: я прощение и смерть так заслужу, родители дитя любимое свое получат, ты завершишь то, что начертано тебе и роду твоему.

В спину повеяло холодом, удивленный пророчествами, Роха даже не заметил, как у его лица полетели снежинки.
Аллая развернулась к посланнику:
— Все что надо теперь есть в тебе. А главное, знай! Ты сын Илеи, тебе иди по ее следам. Что ей не удалось, тебе начертано доделать: младенца вернуть родителям его. Озеро большое, синее, туда ты и иди, там найдешь кораблик и младенца.
— Да как же я найду его? И где?
— Там! — Аллая указала на то место на его груди, где отметиной зияла не зажившая рана. — Все там... Иди и делай то, для чего пришел в этот мир. — Ее руки приблизились к лицу Рохи.
— Пойдем же вместе, коль хочешь ты поправить все, — предложил Роха. — Нам двоим сподручней станет искать того младенца. Что я могу один?
— Хитер ты или глуп, коль разумеешь, что все так просто, а может, трусишь ты? Никак нельзя идти нам вместе, и могла бы ; не пошла. Все должно сделаться людьми, а именно тобою. А я ведь ведьма! Не отличаю худо от добра. Но хочу покоя. Смерти! Дай же мне ее, если сможешь! — прорычала Аллая. — Нет? Тогда ступай как хочешь, я помогла тебе, лечила, посвятила в тайны. Чего же ждешь еще? Иди, зло меня охватывает все сильней.
— Как же это?.. — вдруг оробел Роха. — Там зима, а я в тряпье худом, да и рана ноет не зажившая еще. Как идти-то мне? Останусь я... До тепла побуду.
— Зима? В тряпье худом?!— Руки Аллаи снова оказались около лица Рохи, словно волна во время бури, взметнулась ее косматая грива. — Пош-ш-шел в-о-он! — зашипела она, как росомаха, и с силой вытолкнула Роху прочь.
Посланник кубарем вылетел наружу.

А что же было дальше? Дальше наступила тишина, и все встало по местам.
Роха и не заметил, как ночь сменилась днем, а на место зимы заступила весна и снег растаял.

















(часть 2-я) Проведение



Возвращение

Все быстро проносилось мимо. От пристального вглядывания в эту бесконечную круговерть он пошатнулся и едва не рухнул в поток. Глаза безумца уставились на воду. Течение нещадно гнало его прочь. Он казался надоедливой соринкой в огромном оке.

Еще момент, и как ударом молнии, его  пронзил ледяной холод. Через плотно стиснутые зубы на белый свет вырвался рык:
— Ур-р-р!
Его трясло.
Собрав себя по частям, он наконец сделал первый шаг. За ним последовал другой и третий, и так он побрел назад, к тому берегу, что был для него ближе.
Достигнув суши, человек уселся на теплые камни.
Пусто. Какие-то проблески, как мотыльки, трепыхались и маячили в его голове, но он не успевал их осмыслить. Не до того...
Внутри все выло.

Стянуть с ноги единственную, разбухшую от воды чуню оказалось делом непростым.
«Верно, другую унесло течением?» — подумал он, не найдя ей пару, и тут же немало удивился. Способность мыслить вернулась к нему вместе со слетевшей с ноги раскисшей «колодкой».
 
Пронизанное солнечными лучами, теплое и чистое небо простиралось над его головой, он прищурился. Теперь он окончательно согрелся. Настало время осмотреться.
Напротив отвесной стеной возвышалась гора. Он прошелся взглядом по ее контурам. Было такое впечатление, что деревья на ее почти отвесных склонах не росли, а карабкались, хватаясь ветвями за мох и камни. Разделенная надвое вершина горы упиралась в небо.
Вдруг совсем рядом, там, где изъеденный водой ствол некогда могучего дерева выползал из воды, его глаза уловили движение. Это была птица. Сверкнув бронзовым отливом своего оперения, подобно стреле, она вонзилась в водную гладь.
Вырвав оттуда жирную рыбину с серебристой чешуей, птица сделала еще мах крылом и в один миг оказалась над его головой. Там птица расцепила когти и бросила свою добычу. Рыба упала на теплые камни всего в паре шагов от него. Потрепыхавшись на них, как на печных углях, рыба замерла. Птица вернулась вновь к полусгнившему бревну и снова вонзилась в ревущий поток. Как и в предыдущий раз, в ее когтях оказалась рыба. На этот раз она перелетела на другой берег, села на поросший лишайником валун и принялась острым клювом выдирать серебристую чешую, добираясь до свежей и сочной плоти. Первая рыбина так и лежала недалеко от него на горячих камнях.

Неожиданно в нем проснулось чувство голода. Перевернувшись на бок, он с трудом добрался до оставленной для него добычи. И вот, разрывая красную плоть, он уже запихивал ее в рот. Заново открывая для себя вкус еды, в конце концов он насытился. А потом опустился на колени и припал к воде. И так, подобно животному, он с жадностью втягивал холодную влагу до тех пор, пока не утолил жажду. Он застыл на месте, когда вдруг увидел под собой того, кто следил за ним прямо из воды и повторял каждое его движение. На лице в отражении дернулись мускулы.
— Человек... я — человек...
В этот момент неожиданно над головой раздался крик. Такой пронзительный, что казалось, сейчас мог бы вывернуть его наизнанку. Человек закрыл уши ладонями и до боли сжал голову так, если бы поместил ее в тиски. Следом он поднял глаза, пытаясь разглядеть виновника сего невыносимого крика, и тут же по ним полоснула яркая, ослепительная вспышка. Его веки быстро сомкнулись, но он не отступился и, немного выждав, опять взглянул на небо. Там в бесконечной синеве парила та же птица. От солнечных вспышек, пульсирующих на ее крыльях, померкло в глазах. В голове неумолимо, все сильнее и сильнее проникая до самых потаенных глубин сознания, нарастал крик таинственной птицы. Стараясь избавить себя от этого вопля, он со всего маху рухнул в воду. Лицо  уткнулось в колючий ил.
В этот момент Роха вспомнил все.

Нет, он не боялся вернуться. Не мучила и мысль: примут ли, поймут, поверят ли его словам? Сумеет ли оправдаться, коль обвинения в предательстве на нем? Нет не за этим возвращался Роха, но в убеждении твердом — кончик нити, той, что приведет его к звездному младенцу, здесь, в Иле. Ту нить предстоит найти и ухватиться за нее.

Роха немного прошел вдоль реки дорогой, знакомой с детства, помня слова Аллаи о том, что Иль теперь другой. Роха был готов ко всему. Пока же все казалось прежним, таким же, как тогда, когда Мастеровой впервые привел его сюда.
Где-то здесь, в Снири, ночью ловили они рыбу курангу, а на заре смотрели на шерсторогих оленей, пришедших на ее берега утолять жажду. Все те же места, родные, пышущие первозданной красотой, окружали Роху.
Вот и то высоченное дерево, а под ним осока, что выше человеческого роста, и где-то в ней пряталась тропа. Петляя, она спускалась вниз к звонкому ручью, змейкой проползала по цветущей и жужжащей поляне, а дальше взбиралась на пригорок и приводила к резным дворикам. Там за узорными оградами жили старцы ; собиратели меда. Воспитанник мастерового всегда останавливался у них.
Спасенный нашел тропу. По ней давно никто не ходил, она заросла. Ручей не звенел, поляна хоть и была такой же, как прежде, но не было на ней цветов.
Потратив на путь полдня, стоял Роха на том самом месте, где некогда и жили старцы.
Ни двориков, ни изб, а лишь остатки пепелища, да и те давно уж заросли травой.
Не теряя времени, Роха продолжил путь. Чем дольше шел, тем больше и больше замечал он перемены.
Небо, всегда наполненное светом и чистотою прежде, теперь поблескивало мелкими крупинками, как серебром. Как будто в нем роились мошкара и тучки гнуса, что чешуйками своими играли на свету. И дымка сизая, стелющаяся по земле, не была туманом и серой отдавала.
Не слышно было пения птиц, как прежде, и только редкие их крики сквозь стон деревьев прорывались. Без сомнения, сбывались пророчества Аллаи. Пред Рохой был теперь не Иль, а подобие Закрая.

Он перешел на бег. Роха почувствовал себя диким зверем, ловким и проворным. Пригнулся, свернул с тропы и, дыша, как лис, уходящий от преследователей, скрылся в перелеске. Он слышал биение собственного сердца, но не знал усталости.
К вечеру Роха оказался на краю пустыря. Раньше это был сторожевой хутор, а теперь голая рыжая плешь. Было ощущение, что люди отсюда не ушли, а пропали вместе со всеми постройками. Воспитанник мастерового окинул взглядом весь пустырь. Его глаза задержались на той точке, где некогда стояла наблюдательная башня. Она возвышалась над всей округой, и с нее хорошо просматривалась дорога, та, что тянулась через весь Иль и разделялась на южный и восточный рукава. Южный уходил в рыжую землю ; Каргун, а восточный ; в Закрай. С самой высокой точки башни и до земли опускался сигнальный рог. Роха вспомнил, как однажды зимой он мальчишкой, подначенный приятелями сорванцами, влез на нее и, оседлав тот рог, скатился вниз. Вот было шума и веселья...

Как уже было сказано, сейчас Роха не знал усталости. И не было сомнений в том, что мог бы он без опасения идти хоть днем, хоть ночью из края в край. И не было в Иле тех, кто представлял бы для Рохи опасность прежде. Ни зверь, ни человек не угрожали здесь ему, теперь же никто не мог перед ним за это поручиться. Он вспомнил Мастерового. Как не хватало ему отца. Роха отлично помнил день, когда тот уходил по старой заброшенной дороге. Не думал он тогда, что виделся с Мастеровым в последний раз.

Тоска

С тех пор как он прибыл сюда, минуло две луны. Ниирея по существу была пустыней. Ее сказочные ландшафты не были похожи ни на одну местность от края и до края земли. Это становилось бесспорным, стоило искателю подняться на другую сторону хребта Хаагум, и вот там, внизу, прямо перед его глазами открывалось каменное плато. Оно напоминало пирог, разрезанный на множество кусков, начинкой которому служила застывшая лава. Обдуваемая ветрами, она принимала замысловатые формы, а в хорошую погоду светилась тусклым светом ; то солнечные лучи играли в ней. Но ничего там не росло, не текли реки, не били ключи, трава не наливалась соком на рассвете. Ветер быстро иссушал все запасы дождевой воды, что скапливалась в каменных ложбинках. Такова была Ниирея.

 Мастеровой лежал на старой циновке и смотрел в серую, без всяких красок, уходящую даль. Между ним и остальной частью Нииреи простирался глубокий разлом. Мужчина  расположился всего в нескольких шагах от края. Самый большой из тех, что он видел здесь, лежал перед его глазами. Идти дальше казалось полным безумием. Покатые склоны разлома уходили вниз больше чем на триста локтей. И прежде, чем достигнуть дна, эти каменные формы переплетались в безжизненный лабиринт, и только ветер бродил в его ходах.

Искатель никуда не спешил. И дело было вовсе не в том что его котомка уже давно полна (в ней редкие камни, ради которых он и проделал этот нелегкий путь), а в том, что, отправляясь в дорогу, он неизменно брал с собой и тоску. Тоску... жгучую и горькую.

Нет, конечно же он делал это не специально. Эту гадкую вещь не берут с собой в дорогу, как, к примеру, соль или огниво... Она сама приползла, на беду, и поселилась рядом. Искатель, спасаясь бегством, надеялся на то, что тоска не поспеет следом и в дорогах дальних, в нехоженых местах, пути их разойдутся. Пока же она то и дело выползала перед ним из своего логова и жалила прямо в сердце.
Мастеровой закрыл глаза. Он снова думал об Илее. Мускулы его лица напряглись, веки задрожали. Он уже не помнил ее лица, лишь нежный запах волос и щекотание ее ресничек о краешек губ. В воспоминаниях она улыбалась, гладила руку и уходила, оставляя его одного. Все!
Уже в который раз искал он в памяти все новые и новые детали.
Вот он дарит ей ожерелье, она радуется и гладит его по щеке и снова уходит...
— Нет! — сопротивляется мужчина. — Не уходи... — Но нежный образ неотвратимо растворялся. — А ее голос... Каким был голос? Не помню...
С тех самых пор как пропала его Илея, сжав зубы, сохранял он в тайне горечь свою.
— Да, тоска ; дело такое... — раздался голос, нарушивший тишину.
От неожиданности Мастеровой отрыл глаза, еще момент ; и он оказался на ногах.
— Все волком воешь? — обратился к нему крепкого вида старец.
— Кто ты? И с чего ты взял, что я вою, коль я не волк?
Старец миролюбиво поднял руку, спрятанную под затертой до дыр накидкой, и сделал жест пальцами, словно бы трогал воздух:
— Слышу, вроде  бы волк где-то воет, вот и решил: схожу посмотрю.
— Не выл я не волком, не рысью. Что ты здесь делаешь, старый человек?
— Я твой далекий родственник, дядька, ты должен вспомнить меня. Ты был совсем маленьким, когда я принес тебе горсть разноцветных камешков, ты играл ими долго.
В памяти Мастерового действительно нашлись воспоминания о том, как в далеком-далеком детстве он, сидя на полу, бросал чудные камешки прочь от себя, боясь блеска, шедшего от них. А некто подбирал и снова клал их к детским ножкам.
— Вспомнил? — как будто прочитав его мысли, поинтересовался старик.
— Как ты оказался здесь?
— Я тут давно. Я был искатель, как и ты. Искал, да и так остался в этих землях, — отвечал ему старец.
— Нашел, чего искал? — оглядываясь по сторонам, спросил его Мастеровой.
— Наверное... Не помню. Остался ; вот и все.
Мастеровой понимающе покивал головой и, не найдя что сказать, отделался коротким:
— Пойду я, идти мне надо.
— А как же она?! — вдруг остановил его старик.
; Кто?
— Илея.
Мастеровой быстро обернулся:
— Откуда знать тебе?
— Ты хочешь спросить, откуда знать мне про тоску твою, коль ты ее скрывал от глаз чужих и от молвы? Так сам ты, того не замечая, бубнил все время ее имя. Илея, верно? И слышал его не только я. Илею ты зовешь в воспоминаниях, она все ускользает от тебя, а ты подумываешь о том, как бы к ней уйти. Или не так? Для этого ты проделал долгий путь из Иля. Ведь там такая мысль твоя была бы под запретом страшным.
— Тебе-то что? Иди своей дорогой подобру-поздорову!
— Вот видишь, ты кричишь... А за что ты мною не доволен? Разве в Иле ты бы накричал на старика?
— Извини. Пойду я. Запутался совсем, — повинился перед дядькой Мастеровой.
— А как же быть с Илеей? — спокойно сказал вслед уходящему искателю старик.
И хотя это были тихие слова, Мастеровой прекрасно расслышал их.
— Хочешь повстречаться с нею?
Теперь искатель подошел так близко к невесть откуда объявившемуся родственнику, что тот невольно сделал шаг назад.
— Я знаю, где ее искать, поверить в это трудно, но к ней дорога есть. Тайная тропа, она здесь. Сомнения твои перечеркнут усилия, но коли усомнишься, напрасны станут все потуги. Одно лишь слово про обман, и пропадет все дело. Согласие твое — вот все, что нужно мне.
— Идем, — выдохнул Мастеровой.
— Не спеши, еще условие. Все, что несешь с собой, отдать придется. Мне не нужно, но правила таковы.
Мастеровой отставил в сторону котомку. Но старика это не устроило, тогда искатель снял с себя одежды и отбросил их. Он стоял абсолютно голым перед тем, кто назвался его дядькой. Но однако старик поднес палец к своему уху и произнес:
— Не слышал колокольчик я, его отдай. Иначе не видать тебе Илеи.
Мастеровой порвал крепкую нить и протянул колокольчик старику.
— Где он? ; Старик зашарил руками по воздуху.
И только здесь Мастеровой понял, что старик не видит колокольчика. Его маленькие глазки ненадолго стали какими-то белыми и пустыми, а потом спрятались под колючими бровями. Но как только родственник услышал тихий звон, то шустро потянулся пальцами к нужному месту. Глазки старика снова показались из под  бровей. Мастеровой сжал ладонь в кулак:
— Отдам, когда Илею увижу.
— Ну хорошо, ; стушевался старик.
— Иди за мной. — И он, не оглядываясь, пошел вперед.
Мастеровой не отставал. Его котомка и одежда остались там, где состоялся торг.
Шли медленно, вначале вдоль разлома, затем по уступу спускались вниз, еще чуть-чуть по пустынным ходам, каменным ложбинам и снова вниз, пока не вышли в одно странное место. Здесь не было стен,  лишь пустота, зажатая между каменными плитами. Одна плита служила потолком, другая ; полом. Понизу плыл дымок. Все это в конце концов соединялось в одну тонко очерченную линию где-то очень далеко.
— Возьми вот это и прикрепи повыше стопы.
В руках старик держал колодку, какую надевают на ногу узнику, чтобы тот не убежал.
— Зачем это? — недоумевал Мастеровой.
— Увидишь. Ну же... — торопил его старец, не сводя глаз с колокольчика.
Видя это, искатель положил колокольчик себе в рот, как сделал бы это ребенок, и молча принялся за дело.
Деревянные тиски сдавили кожу. Конечно же не могло быть и речи о том, чтобы идти как прежде. Вдобавок ко всему за ногой волочилось тяжелое каменное ядро, скрепленное цепью с колодкой.
Мастеровой зашаркал мелкими шажками по ровной, отполированной плите.
«Бум», «бум»... Следом потащилась громоздкая болванка. Вдруг разом стопы Мастерового поднялись над землей; совершенно ошеломленный, он принялся размахивать руками, ища новую точку опоры. Тело стало невесомым и зависло на некотором расстоянии от поверхности. Цепь вытянулась, а булыжник в форме шара так и остался внизу. Его скрыла сизая марь, что саваном укрыла камень. Это колодка, железным запором стянувшая ногу, удерживала Мастерового на одном месте. Так и болтался бы он, как утопленник в омуте, если бы не старец. Тот как раз проплывал мимо и, сделав финт через голову, ухватил искателя за руку и продолжил свой путь вперед ногами. Впереди Мастерового ждала неизвестность, но перед глазами все было по-прежнему ; две плоскости простирались перед ним: одна сверху, другая снизу, ;и больше ничего. Время растянулось, как та узкая линия, что неизменно оставалась в недосягаемости.

В мгновение перед ним выросла невидимая стена, и искатель бессильно уперся в нее всем своим телом. Он понял, что не преодолеет ее. А далее произошло вот что: проводник стремительно был притянут к черте горизонта, а его рука, та, что волокла за собой Мастерового, вытянулась, подобно  смоле. Жилистое запястье так сильно растянулось, что в итоге не выдержало напряжения и лопнуло. В руке у Мастерового осталась скрюченная кисть старика. Искатель бросил ее, и та устремилась следом за исчезнувшим дядькой. Мастеровой остался один.

Не успел он как следует осознать произошедшее, как вдруг из линии, что соединяла плоскости, из полумрака, отделились несколько точек ; маленьких черных зернышек. Подчиняясь какой-то объединительной силе, толкаясь и опережая друг дружку, эти крупицы стали сбиваться в странные фигуры.  Покачиваясь, как если бы были на ветру, они  довольно скоро приблизились к Мастеровому.
И вот уже фигуры соединились в одну. И что же теперь перед глазами искателя? Перед ним стояла дева. Вся из черточек и линий, словно бы ее нарисовали. На ее голове платок, укрывавший волосы, как на невесте. На ней брачный наряд. Именно так и наряжались девицы в Иле, готовясь войти в свадебный чертог. Пришедшему из Иля показалось, что дева промокла, так как в ее одежде присутствовала небрежность. Чуть выглядывали волосы из под платка, и поясная ткань скомкалась и сползла на бедра.
; Илея? — подумал Мастеровой, ее лица не помня.
— Да, — отвечал девичий голос, вроде  слыша его мысли.

Мастеровому стало ужасно стыдно появиться перед ней в таком виде.
Илея остановилась у невидимой границы и осталась на расстоянии вытянутой руки.
Странно, что сейчас он не мог подобрать те слова, которые ему так нужны.
«Я скучал! Но я не могу вспомнить тебя! Может быть, так начать свой разговор?» ; размышлял Мастеровой.
— Брось, что принес... Выплюни. И иди ко мне, — услышал Мастеровой незнакомый ласковый голос.
— Ну же... Вот она, — прошептал кто-то ему на ухо.
Искатель оглянулся, это был дядька. Он объявился снова, и хотя у него отсутствовала рука, казалось, ему это не чуть не мешало.
— Я наг, —  отвечая однорукому проводнику, возразил Мастеровой.
— Плюнь же и ступай... Не думай ни о чем.
— Я наг! — твердил свое искатель.
— Иди же, — подталкивал его старик.
Оставив мысли, Мастеровой  принялся разглядывать девушку.
— Я нравлюсь тебе, — произнесла невеста, не открывая рта.
«Какой я был дурак... — подумал он. — Как мог я медлить... прости...»
— Брось его, — настаивал ласковый голос.
Искатель вынул колокольчик изо рта и сжал в ладони.
; Бросай же! — нежно нашептывало ему все окружающее пространство.
Мастеровой раскрыл ладонь. Колокольчик скатился с нее, подобно слезе.
В тот же момент в девичьих глазах, в зрачке, промелькнуло ничтожное черное существо, окруженное другими не менее ничтожными существами. Мастеровой понял, что это его собственное отражение.
Резко присев, он подхватил колокольчик, когда тот уже плюхнулся в сизое марево, но еще не ударился о каменную плиту.
— Динь... — пропел звонкий оберег, прежде чем оказался в его руке.
— Брось его, отдай... — услышал он неизменно ласковый и спокойный голос в своей голове. — Ведь я твоя невеста, отдай же мне его. Ты хотел со мной остаться, ведь так?
— Нет, — так же мысленно отвечал Мастеровой. — Ты не невеста мне. Ты обман!
— И чем же я другая?
— Твой голос льстивый, движения, как у горной кошки, что спиной трется о камни, прежде чем убить. От хищника в Илее не было и самой малой доли. Ты порождение тьмы.
— Дознался! — вдруг завопила дева и шарахнулась назад.
— До-зна-ал-ся! — ухнуло волной во все стороны.
Теперь обнаружил Мастеровой, что стоит в центре. Вокруг него собрались существа, подобные людям. Их много. На лицах не заметно глаз, а только почерневшие носы. В захватившем все пространство сумраке стояли старухи, старики, женщины, мужчины и даже маленькие дети. Обступив Искателя большим кругом, все они были настроены весьма враждебно.
— Дознался, — рыкнул дядька.
Он выглядел злее других, поэтому понесся по кругу, как взбесившийся пес. Все остальные заверещали, загудели и стали засыпать Мастерового проклятиями.
— Обманул! — вопили одни.
— Старого человека! — дребезжала дряхлая старуха.
— Дя-де-нь-ку свого-о-о! — добавил кто-то пискляво.
— Стоит здесь голый, бесстыдник, срам-то какой! — позорил Мастерового кто-то голосом торговки.

Вдруг один из черноносых детей, по виду совсем еще младенец, сорвался с чьих-то рук и, как злобная собачонка, вцепился зубами Мастеровому в пальцы, в те, под которыми и прятался колокольчик. От боли Мастеровой мотнул кулаком, но не тут-то было: маленькое чудовище крепко ухватилось за его кисть и удержалось в прежнем положении. Со всех сторон послышался смех. Искатель оторвал от себя маленькое тельце другой рукой и отшвырнул прочь.
;Дитя убил! Дитятку! — заорала какая-то баба.
Дитятка поднялся, и вот уже все они накинулись на Мастерового. И только та, что выставляла себя невестой, стояла безучастной.
Оглушающий крик, как молния перед грозой, обрушился на всех, кто собрался здесь. Пронесся вихрем и пронзил пространство многократно. Вся эта свора, как скошенная трава, оказалась у ног Мастерового. Над головой мелькнуло крыло.
Птица с бронзовым отливом на перьях сделала еще круг, а затем резко рванула вниз. Когти на ее лапах впились в лжеца, что выдавал себя за старца. И, только убедившись в том, что Мастеровому больше ничто не угрожало, она снова поднялась вверх, часто замахала крыльями и издала слабый крик. Его ноги чудесным образом освободились, и Мастеровому стало легко. Вдруг когтистая лапа быстро и крепко схватила его за густые волосы, как будто вытаскивая из омута, и они устремились прочь. Уже совсем скоро искатель оказался там где оставил свои вещи. Когда оделся, то обомлел ; перед ним стояла Илея:
— Ну что вспомнил меня?
От радости Мастеровой хотел было ответить, но Илея положила на его уста ладонь:
— Знаю все я, и про печаль твою и боль, и что лицо мое не можешь вспомнить. Не было сил мне видеть твои муки, жалко мне тебя, вот перед тобой твоя Илея. Но ненадолго сменила я лик птицы. Мне теперь невозможно оставаться прежней. Пока же побудь со мной и слушай... Знаю все, что хотел бы у меня спросить. Придет время, и все для тебя раскроется само собой. Пока же знай, тебя люблю я, как и прежде.
— Возьми меня с собой. Нет жизни без тебя, — попросил Мастеровой, чуть плеч любимой касаясь.
— Не время тебе со мной остаться. Но будет так: поднимется звезда, и, за руки держась, по солнечным лугам пойдем мы вместе, и утренние травы будут едва касаться наших ног. Верь мне!
Его голова легла ей на плечо.
— Какое имя дал ему?— спросила она тихо.
— Роха, — отвечал Мастеровой.
— Роха — спасенный, значит, — улыбнулась Илея.
— Да, он уже мужчина, как сына я его растил.
— Когда-нибудь и я его увижу, — снова улыбнулась Илея. — Наше время на исходе, я больше не могу с тобою оставаться. Смотри, рука становится крылом. А я так и не сказала главного тебе. В Иль не возвращайся. Беда придет с чужбины. Твой мир стоит в шаге от края пропасти. Проклятые уже восстали и поползли из нор. Будут мстить они за изгнание свое, и пепел пожарищ очень скоро накроет землю. На этот раз отправишься ты в самый дальний путь из тех, что были прежде. Иди к тем племенам, что населяют берега Большого озера, и дальше на запад. Найди скрижали, что высечены в камне, заветы предков на скале, гласящие о младенце спящем. Те скрижали сохрани. В них разгадка, как вернуть все на свои места. Пусть откроется то, что прежде было тайной. Ты огласишь то, что высечено в камне, то, что мир провалится во мрак, коль люди будут медлить и не встанут на его защиту. И помни, что если послушает тебя хотя бы один человек из живущих там, то будет для кого светить солнцу. Пока скрижали не найдешь, храни молчание, не задавай вопросов, внимай, и только. Так избежишь ты темных сил, что слушают молву. И еще... Там жди того, кто придет вернуть дитя.

Сказав это, Илея снова приняла обличье птицы. Ее крылья расправились, она оттолкнулась и поднялась высоко вверх, ослепив Мастерового белыми вспышками. А затем растворилась в чистом небе.

Причастники
 
Роха зашел в тихое место и остался в нем на ночлег.
Он без труда разжег огонь и смастерил настил, но не прилег в него, а, подгоняемый странным желанием, стал стаскивать к костру сухие ветки и, не жалея, бросать в костер. Языки пламени достигли верхушек молодых деревьев, пространство вокруг осветилось, в ночном воздухе почувствовался жар.  Хворост, пожираемый огнём, затрещал.
Может быть, именно из-за этого треска Роха не услышал приближающихся со стороны леса шагов. Люди объявились неожиданно, быстро вышли из темноты, едва освещенные, и через мгновение оказались около Рохи. Их было трое, все верхом.
— Стой там, где стоял, иначе мы проткнем тебя! — скомандовал один из них.
Роха узнал этот голос и поэтому не стал сопротивляться. Да, так и есть, толстяк, что сидел верхом, был братом того самого рыжебородого Туро, что остался лежать на краю озера в Закрае. В отличие от рыжего Туро этот был обладателем шикарной черной бороды, в остальном они были как близнецы. Роха даже помнил его имя ; Скур.
— Кто ты и почему здесь жжешь огни?
— Я путник, возвращаюсь из чужих земель и путь держу к Большому озеру. А жгу огни... так это и понятно: зверей диких я опасаюсь ночью повстречать.
— Какая мелочь — звери... — удивлялся всадник. — Как странно... Знаком мне голос твой, а вот лицо... — И он наклонился ниже. — Нет, не узнаю. Что за одежда на тебе? Не враг ли, часом ты?
— Смотри, Скур, он на закрайника похож, — обратился к товарищу тот, что стоял ближе всех к Рохе.
И его тоже узнал воспитанник мастерового, да и того, что был поодаль: все они жили и росли бок о бок с Рохой. Было ясно, что они его не узнают.
— Что скажешь, путник? Признайся, не из Закрая ли ты лазутчик? Один ли или еще с тобою кто пришел? Где они?— И Скур, всматриваясь в темноту, огляделся. ; Не надейся на то, что тебе удастся обмануть меня. Допрос наш будет кратким, а суд ; быстрым, если вздумаешь юлить.
— Не враг и не лазутчик, путник я. И о каких врагах ты говоришь? Знал я, что земли Иля гостеприимны были и не боялся прежде странствующий путник вашими землями идти.
— Путник, говоришь? Откуда же ты родом?
— Того не знаю, рожден я матерью среди лесов, далеко отсюда.
— А ну! — И Скур толкнул Роху одним концом рогатины. — Ступай за мной! Да поживей!
Подгоняя Роху, всадники устремились к лесу.
Так Роха прошагал всю ночь. Несколько раз он спотыкался, падал, вставал и снова шел. Под утро они были на месте. Быстрая речушка разделяла лес. Над ней нависали мостики, вдоль заросших берегов расположились скромные жилища.
— Разбуди его, если спит. Скажи, в лесу лазутчика нашли, — подъехав к нужному месту и задрав вверх голову, сказал вполголоса Скур.
Роха заметил, как колыхнулась листва на дереве. Недолгое ожидание, и голос откуда-то сверху известил:
— Сенака ждет, веди.
Роха стоял перед тем, кого все здесь называли Сенакой. Его ладонь лежала на раненой ноге, незнакомец был не молод, но еще и не стар. Лицо выдавало в нем чужеземца. Он кинул взгляд на Роху и отвернулся, как будто бы ему и так все было ясно.
— Не тот ли ты рыбак, что предан был командой? — первым заговорил Роха.
И, не давая опомнится, поспешил продолжить: — Не ты ли был на корабле с Каулой и людьми?
Сенака, забыв про рану, вдруг резко поднялся и, прихрамывая, быстро подошел к Рохе. Он стоял лицом к лицу с тем, в ком подозревал лазутчика.
— Откуда? — сверля глазами, тихо задал он один-единственный вопрос.
— Я долго ждал с тобою встречи... Хотел услышать о Хорзе от тебя. — На этих словах Роха взглянул на присутствующих здесь, Сенака понял его взгляд и попросил стражу выйти. — Не ты ли в доме среди скал оставил ту, что называл сестрою?
— Кто ты? — потребовал объяснений Сенака.
— Я сын ее. Младенца помнишь на ее руках?
— Возможно ли? — не мог поверить в услышанное Рыбак. — Искал я долгие годы, но так и не нашел ее, и вот я здесь, и тут о ней забыли... Она погибла, а ты мне лжешь, жизнь свою спасая. Ты лазутчик! Кто научил тебя обману? Отвечай!
— Я знаю все, что с тобою было. Про мыс, про три народа и войну. Я знаю про Каяну и про то, что Кауле, деду моему, ты обещал беречь ту, что называл сестрою, и жизнь свою не пожалеть, если беда ей будет угрожать.
Сенака замотал головой, не веря тому, что слышал.
— Как имя матери твоей? Говори!
— Илея, — твердым голосом ответил Роха.
Сенака приблизился к лицу Рохи, долго всматривался, потом взял за плечи и произнес:
— Материны глаза... Как твое имя?
— Роха, — ответил пленник.
— Роха?! — отпрянул от него Сенака. — Не тот ли Роха ты, что вел обоз в Закрай? Что был посланник Иля?
— Я, — ответил ему сын Илеи.
— Так ты предатель... Тебя в измене обвинили и в смерти тех, кто шел с тобой в Закрай. Что скажешь? Отвечай!
— Скажу я вот что... Ты клятву дал и не сдержал ее, хоть и старался. А мне обоз и людей доверили, а я их не сберег, хотя, как мог, пытался их спасти. Похожие истории. Не находишь?
— Не забывайся, Роха! Не я, а ты ответ здесь держишь!
И, видя, что Сенака собирается позвать своих людей, доставленный на допрос поторопился:
— Твоя воля не верить мне, но не предавал я Иль и в гибели обозчиков нет моей вины.
— Говори.
И Роха начал свой рассказ:
— Ямых, меня, посланника, приняв и всячески мне угождая, открылся, что давно с истемниками в союзе состоит. И весь Закрай ждет часа, чтобы поквитаться с ненавистным Илем. Открыл мне также, что через меня теперь пути лежат к звездному младенцу. ; Он перевел дух, прежде чем продолжить. — Я знаю о младенце. О том, что звездою на землю принесен. И ты с матерью моей колыбель его хранили. Из-за него открылись черные врата и вышли истемники из нор… и многое другое случилось. Тогда и стал правитель к измене меня склонять. Сулил мне жизнь, щедрую на изобилие, в новом мире. Когда же понял, что верен я народу Иля, правитель подлый условие поставил мне, что, если по доброй воле не приму их мир, убьют они людей, со мной пришедших.
Роха снова перевел дух, а затем рассказал все, что произошло с ним впоследствии.
Сенака слушал его, не перебивая. А после сказал:
— Решили здесь, что ты предатель. Имя твое даже не хулили, а вырвали из памяти. Царь, узнав о твоей измене, вскорости занемог и помер. Потом не до тебя всем было: пришла война.
Но вот однажды, когда еще пожарища пылали, на границы Иля конь вынес мертвого всадника. Как говорили, конь был твой. Вначале думали, что ты и есть мертвец тот. Тление по всаднику прошлось. Но все же признали в нем другого, возничего, что был в обозе с вами. Мать узнала сына своего. Кто же усадил его туда, а главное — зачем? Пошли тут разговоры. И были те, кто усомнились, что предавал ты Иль.
— А ты? — поторопился спросить Спасенный.
Сенака еще раз посмотрел Рохе в глаза и крепко обнял:
— Тебе я верю, но что если другие не поверят? Как до сих пор тебя здесь не узнали?
— Не признают, пока я не откроюсь сам. Об этом позаботилась колдунья.
— Что делать думаешь? Давай же с нами. Мне воины нужны. Со мною оставайся. А хочешь ; иди на дальнюю заставу к Серебряному ручью. Это наш передний край. Там совсем людей уж не осталось. А впрочем, худо, брат, везде. Последним Иль остался, сгинули одни, другие покорились, третьи надеются в союзе с врагом спастись, но участь уготована для всех одна — погибель. Тогда, — и Сенака показал рукой назад, — многие пришли с желанием уничтожить Иль, спалить дотла. Зависть, жажда грабежа и  злоба к справедливому народу привели их всех сюда. Мы им обломали зубы. И ждали, что наступит мир, но пришли другие... Истемники. Ты их встречал?
— Нет, — замотал головой Роха.
; Они напали ночью. Мы сражались, но... большинство из тех, кто дал им бой, погибли. Мы раньше не встречали их, они неутомимы в злобе и сильны неимоверно. Камень в пол охвата под силу им метнуть на сто шагов. Почти не видят они днем, но лишь настанет ночь, выходят на охоту, словно звери. А еще их псы — отродия  тьмы... В тот год Иль горел пять лун. Они к живущим на земле жалости не знают. А главное, за годы долгие, что были под землей, человеческую природу поменяли.  Людьми теперь назвать их можно лишь с натяжкой. Когда закрайников, тоуркунов и других грабителей мы разбили, тех, что из них уцелели, забрали проклятые в свои пещеры. Потом земля дрожала от страшных воплей. Истемники не остановятся, нельзя договориться с ними, их понять... невозможно. Я думаю, что цель у них одна ; нас  уничтожить.
— А как же то дитя, что в колыбели звездной? Они так жаждали его заполучить, — усомнился Роха.
— Уверен, что лишь для того, чтобы мир наш погубить, и только.
— Я не помогу тебе в войне, хоть Иль мне отчий дом. Не стану я сражаться плечо к плечу с тобою. Но не суди меня!— Помолчав, Роха продолжил: — Время наше, боюсь, на исходе. Мне надо поспешить. Идти туда, откуда ты пришел. Добраться до самой сути, найти младенца и вернуть его.
— Куда? Кому? — растерялся Сенака. — Уж сколько думал я об этом! Кто бы мог ответ тот дать? Вот задача из задач.
— Для этого скажи, рыбак, как мне найти кораблик, что охраняет сон дитя?
— Не знаю... — с тоскою в голосе ответил ему Сенака. — Что скрывать... Было дело, как-то пытался малодушно назад вернуться я. Принять от Каулы честный суд. Нашел разбитую рыбацкую лодку. Ее, как смог, отладил. Помню, погода скверная стояла, штормило, злой дождь который день уж моросил, а мне только на руку ненастье было. Рискуя на корыте этом отправиться на дно, поплыл я по большой воде на поиски кораблика. Шел вдоль берега, повторяя курс, точно как в тот раз, когда нашли мы колыбель с младенцем. Правда, в этот раз пришлось мне пробираться через разбойничьи кордоны и посты. Ими все берега кишели. Но обманул я их и обошел их всех. Искал, высматривал туманы и в них не медля поспешал, смотрел во все глаза, но ничего, и близко, и отдаленно похожего на те места, не встретилось на моем пути. Вернулся я ни с чем. Затем отправился по суше, шел дорогой той же, по которой с Илеей уходили мы в Тоуркун. Всматривался в даль и жег костры, взбирался на самые высокие верхушки ; и снова ничего... Надеялся увидеть Ула, но сколько минуло ветров и лун с того момента, как мы расстались... Несчетно! Не нашел там ничего, кроме собак пещерных, чьей добычей едва не стал я снова. Теперь же вовсе туда нет возможности пробиться. Истемники и те, кто служит им, на всех дорогах. Как волки, рыскают они по тайным тропам, отыскивая чужие следы.
— И нет никакой возможности добраться до Большого озера?
— Боюсь, что нет, — помотал головой Сенака.
— Пусть даже так. Пусть рыскают. Пусть волки, разбойники  или кто-либо еще! Я все одно отправлюсь и найду!
— Не будь безумцем! — попытался остановить Роху рыбак. — Дай мне подумать... — И, помолчав немного, сказал: — Слушай, Роха, они же приходят к нам по тайным ходам. Не роют землю, не пробивают скалы, а тихо появляются прямо у границ. Мы долго не могли понять, как получилось так, что отряд истемников вдруг объявился незамеченным у Серебряного ручья ; ты знаешь это место, ; пока там же не стали свидетелями безликого чудовища, что, как тень, вылезло наружу и снова скрылось, будто зверь. Позднее мы нашли нору, в которой стоять возможно в полный рост. С тех пор у нас застава там. Полагаю, что этот лаз идет прямехонько до логова врага. Я знаю, где оно. В скалах у Мыса Дождя есть тайные врата. Они, как говорили, закрыты навечно. Вход за ними и вел в темные миры истемников. Я подслушал эту тайну у тех, кто некогда всем Тоуркуном правил. Они мечтали двери те открыть и грезили о богатстве и жизни без забот, когда отбросят прочь тяжелые засовы. Их кости, верно, не помнят замыслов своих хозяев. Да и что им за забота? Ведь участь их теперь догнивать в земле, — без злорадства говорил Сенака. — Охранял те входы Хорз, отец твой. Знаешь о его судьбе?
— Знаю.
— Ну да, ведь его тоуркуны в предательстве обвинили и предали суду. Да он был и сам из их родов. Так что и в тебе их кровь течет.
— Я сын Иля, — спокойно возразил Роха.
— Да, да, не обижайся. Судьба нам неподвластна. Вот Ехунт, к примеру...
— Где этот злодей? Он жив? Я думаю, что это он убил отца.
— Да, Хорз погиб, но не от руки Ехунта. Был злодеем он, ты прав. Но не спеши судить! Прозрение и раскаяние пришли к нему, пускай не сразу, спустя годы... Но я тому свидетель.
— Не ве-р-р-р-ю!
— Погиб Ехунт, от ран скончался, когда со мною вместе сражался за твой народ. Здесь в Иле храбро дрался он, спасая женщин и детей. Израненный, в муках он встретил смертный час. ; Сенака похлопал Роху по плечу. — Родитель твой кровью изошел тогда в темнице. Ехунт выполнил его волю и освободил от цепи, ногу ему отсек и с этим отступил. Хорз умер на пути к свободе. Видишь, как бывает...
— Седые старцы говорят, что ходы из миров потусторонних проделаны были лишь потому, что случилось нечто на земле. А мы с тобою знаем, что случилось. Звёздный младенец... вот всему причина! 


Ив

Теперь и сам Ив не мог припомнить, сколько их было у матери. Среди многочисленных братьев и сестер он родился вроде одиннадцатым... Или, быть может, двенадцатым. Так или иначе, для него это не имело никакого значения. А вот что действительно имело место быть, так это тот факт, что под старым болотным грибом, служившим всем им домом, было очень тесно.
 
До него не было никому никакого дела, кроме его старшей сестры, что была с ним очень добра. Именно ее Ив и воспринимал своей матерью, а не ту, что иногда появлялась в их обиталище, и тогда среди многоголосья и сутолоки он слышал:
— Где эта рыба?
Рыбой она называла его добрую сестру,  ругала ее, а иногда и таскала за волосы.
— Ты что, не только немая, но и глухая? Думаешь, я поверю?! Что молчишь?
—  орала родительница.
Сестра и впрямь была немой. И конечно же ответить ничего не могла, а лишь мычала и плакала.
Однажды Рыба заболела, а потом и вовсе куда-то пропала. Маленький мальчик скучал по ней и все ждал, когда же она вернется. В силу малого возраста он не понимал, что сестра попросту умерла. Так он остался совершенно один в этой большой семье.
Прошло время.
— Ты говорить умеешь? Скажи хоть что-нибудь, — в который раз требовала мать, уставившись на Ива тяжелым взглядом.
Придирки были все те же — мальчик совсем не разговаривал, и это злило ее. А еще он был каким-то... Сам по себе.
— Бесполезно такого кормить... Еще одна рыба... Надо бы тебя продать, — цедила мамаша сквозь зубы всякий раз, как только молчун попадался ей на глаза.
Конечно же Ив не был немым, как его бедная сестра. Наверное, он рано повзрослел, раз сумел понять, что надо молчать. Обнаружилось, что среди многочисленного окружения вообще не было тех, с кем ему хотелось бы поговорить.
Голоса братьев и сестер казались Иву пронизанными заботой и поспешностью и совсем не излучали доброты. А слова, доходившие до его ушей, имели лишь один все определяющий смысл — где и что взять?

Как это произошло, Ив не помнил, но однажды он сделал для себя несколько ценных открытий, суть которых заключалась в следующем: этот мир был для него не только тесным, но и чужим. Он оказался здесь по воле случая или злого рока. Невозможность прижиться в нем была тому подтверждением. Стойкое чувство отторжения привело Ива к мысли, что он не отсюда, он чужой, он пришлый. Он — частица другого, настоящего и родного для него мира. И тот родной существует, его надо найти и в него вернуться.

Маленький Рыба стал ждать, когда придет время и он сможет отправиться на поиски.
Под старым грибом все шло своим чередом. Время от времени появлялась мать вместе с какими-то людьми. Они что-то приносили в котомках и мешках, громко разговаривали, спорили, затем снова уходили. Следом приходили другие, иногда громогласные, иногда разговаривающие шепотом, эти уносили все то, что было принесено первыми. Потом мамаша вытирала руки о грязный подол и укладывалась спать. Сон ее был глубоким и почти всегда сопровождался храпом.

Постепенно пришел черед старших братьев и сестер. Они также стали уходить из дому и по несколько дней пропадали где-то, но потом все же возвращались. Это случалось обычно под утро, тогда в жилище появлялось что-нибудь новое, к чему ему, Рыбе, не дозволялось даже прикасаться. Мать в этих случаях была особенно довольна своими сообразительными чадами.

Однажды Рыба прервал свое молчание и заговорил. Мальчик задавал вопросы. То, о чем он спрашивал, казалось ему крайне важным и имело отношение к принесенным в дом мешкам. Услышав его слова, все домочадцы отчего-то становились очень раздражительны, они толкали мальчишку и советовали больше никогда не открывать рта.
— Толку с этой Рыбы не будет, — раздался обычно голос матери.
А уже совсем скоро до слуха Ива донесся разговор. Мать не могла сойтись в цене с кем-то, кто приехал на четырехрогом хаананьском быке, и речь в торге шла о нем.
Рыба не стал дожидаться, когда за него предложат приемлемую сумму или мать уступит его подешевле. Он прихватил с собой немного еды и покинул родительское жилище. А от роду было ему тогда десять зим.

Беглец вырыл нору, устроив ее недалеко от заросшей кустарником дороги и стал в ней жить. Здесь люди появлялись так редко, что мальчик успевал забывать о их существовании, прежде чем те объявлялись вновь.
Там, на этом отшибе, Ив решил остаться и переждать зиму, а уж дальше видно будет. Пока же, спасаясь от дождей и холода в своем убежище, он часто представлял себе тот мир, частью которого, как полагал, и являлся. Его воображение выдавало настолько яркие и убедительные картинки, что казалось, их можно было тронуть рукой. Они не оставляли Ива даже под натиском голода.
Прежде всего этот выдумщик представлял себе дом, в котором было тепло и где ему всегда были рады. Кроме того, он придумал себе и новое имя — «Ив», — и это сочетание букв очень понравилось ему.

Даже когда в первую же холодную и бесснежную зиму Ив тяжело заболел и уже не мог подниматься, даже и в тот момент, когда его тело горело, когда смерть, казалось, уже улеглась рядом, беглец неотступно держался за свои образы. И быть может, она, безжалостная, устала ждать, когда он отчается и вместе с вымышленным миром ухнет в черную бездну небытия.

Болезнь отступила. Когда же Ив выполз из своей ямы, то увидел перед собой каменные столбы, те, которые, как он был уверен, используют при строительстве. Очень скоро они обросли стенами с большими окнами и узким входом, а потом к этому приладилась и чудная крыша. Так на пустыре у дороги появился крепкий, но не обычный домина. Любой бы на его месте не поверил бы собственным глазам, так как жилище и вправду выглядело невероятным для Закрая, но не Ив, он знал что все так и должно быть.

Малец поселился в доме. Когда же мимо проезжали люди, они немало удивлялись этому сооружению и его совсем еще юному хозяину по имени Ив. Да, теперь только этим именем и представлялся беглец. Ко всему прочему ему удалось сделать так, что дом менял вид. В зависимости от желания хозяина. Одним путникам он представлялся неким зданием с высокими стенами, аж в сорок локтей, и покатой крышей. Другие же видели бесполезный, почерневший от времени высоченный конус из бревен ; и никакого дома.

Следом мальчик вообразил себе семью, а именно ; добрую и любящую сестру, ту, что внезапно пропала из его жизни, унеся с собой и все тепло. Через некоторое время около дома появилась она, такая же добрая и ласковая, как та сестренка-нянька. Конечно же Ив никогда не слышал ее голос, ведь она была немой. Но зато мог легко представить его, быть может, он такой, как у того ручейка, что пробивался неподалеку...

Сестра появлялась под ночь и баюкала Ива, как младенца, напевая ему колыбельные песенки. Он боялся потерять ее вновь, и поэтому через какое-то время сестер в его доме прибавилось. А чтобы люди не причинили им боль, мальчишка сделал так, чтобы днем они оставались невидимыми и только ночью представлялись человеческим глазам во всей красе.
Те, кому довелось видеть этих дев, прозвали их Афирь (приходящие).

Так и жил здесь Ив, пока в один из дней не заметил всадников. Они никуда не спешили, ехали медленно, как будто выслеживали дичь. Несли их не лошади и не быки, а отвратного вида козлобородые существа.
Вся эта подозрительная компания, вот-вот должна была оказаться у его обиталища, и поэтому выдумщик решил свое жилище им не показывать.
Как и прежде, для этого Ив подключил все воображение, заменив в нем свой чудесный дом на сложенные конусом никому не нужные бревна.
— Как твое имя? — спросил один из всадников, с худым, вытянутым лицом. Ранее люди не говорили с ним таким ласковым и даже добрым голосом.
; Ив, — ответил мальчишка.
— Ив? Какое странное у тебя имя, — улыбнулся худой, слез с козлобородого и осмотрелся по сторонам. — А чей же это дом?
— Какой дом? — удивился выдумщик.
; Да вот же... — Худой кивком указал на черные бревна и наклонил набок голову, как сделала бы это собака во время игры.
— Какой же это дом? Это же просто бревна, — напугавшись разоблачения, поспешил оправдаться малец.
— Хм… — изобразив лукавую улыбку, прогудел незнакомец с вытянутым лицом и, «любя», потрепал Ива за шею. — Ну, будь по твоему... — И, уставившись на выдумщика разными по цвету глазами, вкрадчиво добавил: — А ты как это делаешь?
— Да ничего я не делаю... — Не зная, что ответить, мальчишка пробубнил первое, что пришло ему в голову. — Живу просто...
— Совсем один, что ли?
— Ну да, — пожал плечами мальчик.
— Мм... — с пониманием покачал головой собеседник.
Худой немного походил, осматривая и разглядывая все, на что натыкались его глаза, а его спутники безропотно плелись следом. Наконец он вернулся к Иву и, задрав брови домиком, негромко спросил:
— Пойдешь ко мне на службу?
;А это как? — захлопал глазами мальчуган.
— А так... Будешь мне братом... Как эти вот... — И худой показал пальцем на людей, стоявших за его спиной.
Их лица Иву совсем не понравились, и, наверное, это было заметно.
Тогда тот, что предлагал мальцу службу, махнул на них рукой и дружески сообщил:
— Да ну их... Я ведь тоже один, как и ты, сирота. Ты будешь только моим братом. Хочешь? У тебя есть родня-то? — И посмотрел на Ива как-то по-отечески.
— Нет, — торопливо замотал головой мальчуган, — настоящей нет.
— Ну вот... я о том и говорю... Настоящей! — И, поглядев на растерянного мальчишку, худой снова наклонил набок голову и улыбнулся: — Ну... По рукам?
— По рукам... — разглядывая людей, что стояли чуть в стороне и тоже улыбались, пробубнил малец. Потом подумал и спросил: — А как тебя зовут?
— Ямых. Правитель Закрая.
Ив никогда  не слышал ни о каких правителях. Он не понимал значения этого слова, поэтому лишь похлопал глазами и на всякий случай решил больше ни о чем не спрашивать своего собеседника, а молчать, словно он был, как прежде, Рыбой.
— Слышал о таком?— прервал его молчание Ямых.
; Нет.
— Хм… — ухмыльнулся правитель и, обернувшись несколько раз, как будто очерчивая круг, спокойно добавил: — Это все мое. Земли, лес, болота, а теперь и ты. Мне здесь такие способные ох как нужны. Ну приглашай в дом, брат!
Так началась служба Ива. Да, он уже не был отверженным и всеми забытым, теперь он был властью, свитой Ямыха. А это сулило для него очень много перспектив. Тем более что правитель был с ним демонстративно добр и снисходителен. Относился к нему просто как к мальчишке и тем самым постепенно заслужил полное доверие Ива.
Не надо забывать, что Ив был еще ребенком и ему конечно же хотелось поделится своей тайной с тем, кому он доверял. И этим доверенным лицом оказался Ямых. Однажды Ив рассказал ему о самом сокровенном — о своем умении воплощать в реальность образы, рождающиеся в его голове. Рассказал, как выдумал сестер и дом, а прежде жил в норе. А еще о том, как хотел бы оказаться в мире, который часто представлял себе, где все бы было для него родным. А Ямых не посмеялся над выдумщиком, а, как и полагается брату, с полным участием выслушал его и лишь добавил:
— Я тебя понимаю.
А напоследок просил никому больше об этом не сказывать.
Прошло немного времени, и как-то раз между делом правитель попросил Ива показать свои умения и воплотить в реальность сущую безделицу, а какую ; Ив уже и сам не помнил. Юный закрайник очень старался, и хотя это была пустячная вещь, она никак не превращалась в реальность. Потребовалось много усилий, прежде чем из этой затеи что-то вышло. Но то, что получилось, не было той вещью, о которой просил Ямых.
Перед глазами правителя лежала деревянная трещотка. Дело в том, что именно трещоткой мальчик собирался попугать своих сестер ; Афирь. Его это очень забавляло. Он ясно представлял себе, как те, испугавшись, будут бегать за ним по дому, а он убегать от них под общее веселье.
Ямых не скрывал удивления, и хотя опыт не удался, властитель Закрая был впечатлен.
— Время, нужно время... — рассуждал правитель.
А пока Ив утвердился в глазах правителя, все встало на свои места. Все прежнее было лишь испытанием, проверкой, которую он выдержал. Те, кто должен был, увидели Ива и оценили, и теперь у него есть все, а большего ему и не надо. На его груди висел «лик власти», а это означало, что перед ним, юнцом, при встрече были обязаны обнажать стопы все те, у кого «лика» не имелось. Этот ритуал считался лучшей демонстрацией почтения к власти. Ив и не заметил, как дар воплощать в жизнь образы стал как бы и не нужным. Как огонек догорающей лучины, он постепенно затухал.

Ямых наградил своего юного служаку за старания и повелел выдать ему такого же козлобородого скакуна, как и у всей его свиты. Ив же наотрез отказался от подарка, объяснив свой отказ тем, что в устах ребенка казалось достаточно убедительным. А именно, что не любил он и боялся всякого домашнего скота, не говоря уж о таком, как этот. В качестве же ездового средства новоиспеченный служака приобрел себе симпатичного коника на коротких и мохнатых ножках, шустрого и смирного. И стал на нем разъезжать по Закраю.
Юный закрайник уже совсем отказался от поисков того мира, о котором грезил прежде. И все бы было хорошо и стал бы Ив таким же, как и те, что поколениями служили правителям Закрая, но нет. Вдруг незаметно все вернулось на круги своя.

— Пойдем, мне есть что показать тебе, — позвал Ива как-то за собой правитель.
В тот раз впервые Ив увидел то самое Гнездо, в котором жили уже несколько поколений властителей.
— Тебе вот это ничего не напоминает? — спросил его Ямых, когда перед ними открылся вид на высоченный конус из бревен и камней, стоящий в огромной яме.
— Так это ж дерево... закрытое от солнца... Зачем же завалили бревнами его? Я слышу, как тяжко ему в темнице, — взволнованно ответил правителю мальчуган.
— Я сделал так же как, и ты. Помнишь свой рассказ? От посторонних глаз припрятал я его. Но полно о дереве-то говорить, пойдем, есть кое что другое.
Они проследовали внутрь к основанию спрятанного под конусом дерева.
— Смотри туда... — посветил факелом Ямых на огромную нору у самых корней.
— Я вырыл ее сам. Как прежде сделал это ты. Помнишь?
— Да, — ответил Ив.
— Теперь гляди!
И как только они оказались в глубине норы, правитель зажег еще пару факелов, и те осветили пространство. На черных стенах, застыв, висели большие белые капли.
— Представь себе, это соль! — сообщил Ямых удивленному Иву. — Но не для этого тебя привел сюда я. Вспомни, что ты рассказывал мне про своих сестер. Как ты представил себе одну, а позднее появились и другие… Так вот я тоже! — выпучив глаза, ликовал правитель. — Ты говорил про мир, узреть который жаждешь. И я всегда мечтал о том же! Что может лучше быть, чем детские мечты? Ведь ты же понимаешь, о чем я говорю? — Ямых преданно посмотрел на Ива. — Так ты готов моих сестер увидеть?
— Да, — ответил Ив.
— Тогда смотри!
Ямых обхватил голову руками и замычал.
В проходе объявились два мерзких существа. Они отдаленно напоминали женщин. У них отсутствовали лица, к тому же у одного из них имелась лишь одна трехпалая рука. Ив вскрикнул и в ужасе прижался к стенке.
— Тише... — оборвал его Ямых.
Он отломал со стены белый соляной кристалл в форме капли и швырнул в сторону страшилищ. Те содрогнулись, затряслись и исчезли.
— Не бойся. Я уже понял, как ими управлять, — заявил Ямых, выступавший теперь в качестве ученика Ива. — Когда я вырыл эту нору, — Ямых продолжил свой рассказ, едва исчезли эти твари, — то оставался в ней, не зная ни дня, ни ночи. Не пил и не ел, пока в бреду не вообразил себе все это. И первое, что удержалось в разуме моем, была кукла. Ее мне мать подкладывала, когда я был ребенком. Она любила руками делать безделушки, но ей не хватало мастерства... Не умела она. И мне, своему ребенку, как смогла, однажды сладила игрушку ; куклу без глаз и рта. Я боялся просыпаться, когда та кукла лежала рядом. Страх он крался отовсюду ко мне, как змей, меня он пожирал. И главным источником моих кошмаров была кукла. Я догадался, это она повелевала страхом. И я ей отомстил. Вырвал руки, а вместо них ей вставил птичью лапу. В таком виде она казалась мне смешной, забавной.
— Но зачем? Зачем же эту куклу ты держал в уме?— искренне недоумевал Ив.
— Затем, что меня бояться стали, когда я с куклой той гулял. В детстве я был болезненным и хилым, к тому же, как и ты, я жил в большой семье. А эта кукла вселяла страх в домочадцев, и мне их страх был по душе. Однажды мать украла куклу, сказала, что сожгла. — Правитель помолчал, а затем, поднеся палец ко рту, прошептал: — Я всем им отомстил. Ты понимаешь меня?
— Да. — Ив кивнул и, не зная, что сказать, добавил: — А откуда соль?
— Так понятно. На что похожи эти капли? — держа в своей руке кристалл, спросил Ямых.
— На слезы... — предположил Ив.
— Точно. Наверное, это моя мамаша залила ими все, когда папаша мой превращался в камень. Или, быть может, дерево, которое секирами терзаем мы, чтобы согреться. Как знать! Мир, который я желаю видеть, на подходе.
После этого случая Ив, как в раннем детстве, почувствовал себя чужаком, одиночкой. Тот мир, с которым желал он примириться, все же обхитрил его. Забрав самое ценное, что было у выдумщика, он оставил ему пустоту. Исчез тот редкий дар, что жил в его детской голове: умение воплощать мечты. У Ива еще оставались его добрые сестры, трещотка и все то, что воплотил он прежде.
Ив вернулся в свой дом и снова стал жить как затворник.

Так дожил он до того времени, когда в Закрай из Иля пришел обоз. И открылось тогда же, что и ему должно проделать путь, выпавший на плечи пришедших чужестранцев. И вместе с ними разделить их участь. И в этом есть его предначертание и плата, та, которая с него возьмется перед тем, как обретет он мир своих надежд.

И так Ив и поступил. Провел посланников путем, начертанным судьбою. И, в Рохе видя того, перед кем лежал путь тернистый, длинный и горький, и кому все дороги суждено соединить, пройдя по кругу, и развязать узлы, решился он стать для него проводником на своей части этого пути. А дальше было так, как Иву и открылось. Знал он, что произойти должно, и посланника провел по предначертанному пути. Но не удержался Ив схитрил, решил посланнику облегчить путь. Его стараниями возник тот ход-мосток в виде чёрных деревьев, что должен был вывести Роху в Иль. А вместо этого мосток стал маяком для «спутанных миров». Зло быстро ход нашло и стало ждать посланца Иля.

Когда же правителю донесли, что тем, кто помогал Рохе, был тот самый юный выдумщик, распорядился он сжечь дом Ива, что представлялся путникам в разных обличьях, и всех обитателей его. На дерзкого проводника же он объявил охоту и сулил за голову его награду в пятьдесят козлов.

Ив как раз был в своем доме. Он ни о чем не жалел, и ему не было страшно. И слуги Ямыха, пришедшие за его головой, что окружили обиталище выдумщика, были всего лишь частью этого мира. Мира, в котором Ив ощущал себя чужаком. Ив представил, что вся его жизнь здесь есть сон и ему лишь надо сделать усилие и проснуться. Он закрыл глаза.

Ямых был в числе первых из тех, кто подошел к дому на расстояние броска факела.
— Сена! Побольше сена! — орал он.
Терпения не было. Огонь вот-вот примется за свое дело.
Все было готово.
Правитель в  предвкушении занес свой факел и тут же выпучил глаза от удивления. Дом исчез.

Лазутчик

Наутро, взяв с собой людей, они поспешили к Серебряному ручью. Застава встречала их дымами. Это встревожило Сенаку и его товарищей. Навстречу конному отряду выбежал  мужичонка, он тоже был знаком Спасенному. Воспитанник мастерового вспомнил, как в тот день, когда его обоз уходил в Закрай, этот мужичонка лихо играл на дудочке. Подходил к концу праздник Благодара, но люди все еще продолжали веселиться. Взобравшись на одну из повозок, мужичок искусно подражал щебетанью птиц ; и он хорошо знал свое дело. И оставался с обозом чуть ли не до самых границ с Закраем.
— Что случилось, Тирзай? — на ходу спросил Сенака, как только его лошадь поравнялась с мужичком.
«Да, точно, Тирзай...» — вспомнил его имя Роха.
— Прорваться в лаз хотели! — закричал мужичок. — Видно, они из тех, что вырвались из нашего окружения пять ночей тому... А это их остатки! — Тирзай указал топором на порубленный кустарник. — Их трое там! Еще один в яме у ручья. А из лаза, с другой стороны, псы бросились на нас. — И мужичонка протянул руку в сторону вывороченного с корнями дерева. — Но мы их вовремя заметили, по запаху учуяли мы псину! — торжествовал он. Потом поменялся в лице и добавил: — Трое наших полегли.
Роха стоял у порубленного кустарника, разглядывая тех, кто в нем лежал. Враги были мертвы. Их жилистые руки, как скрюченные ветки, тянулись вверх, будто желая вцепиться напоследок неприятелю в горло. Один из них, закинув голову назад, оскалил зубы, как будто  улыбался. Глаза его открыты, он вроде, рассматривая мир, вставший вверх ногами специально для него. Лица павших были черны. Измазаны грязью или сказалась их жизнь в сумраке пещер, Роха понять не мог.
— Истемники, — кивнул на них Сенака.
— Что на них надето? — поинтересовался Роха, не отрывая глаз от странного наряда на одном из погибших.
— Эта кожа. Как мы выделываем лен и шерсть, так они поступают с кожей умерших сородичей своих.
— Жуть какая... — выдохнул Спасенный.
Он дошел до выкорчеванного дерева и остановился на краю ямы. Вырванное с корнем, оно лежало по направлению захода солнца.
— Что хочешь там увидеть? — спросил его Сенака.
— Я так понимаю, что здесь проход до большой воды, о котором ты мне поведал?
— Хм... — ухмыльнулся рыбак. — Гляди туда! — И он вскинул руку, указывая на горизонт.
Глазам открылся мрачный вид: десятки, а может, сотни вековых деревьев, как трава после покоса, лежали на земле. Их высохшие кроны направлены строго на запад.
— Там проход, — кивнул Сенака. И, видя намерения Спасенного пойти туда, предупредил: — Стой! Не спеши. Вернуться не получится обратно. Туда лишь вступишь ; и пропадешь с концами.
Роха остановился, послушавшись рыбака.
— Ты прав, решить все надо там! — продолжил Сенака и, махнув рукой, указал на запад. А потом вгляделся в даль и добавил: — С тобой пошел бы, но куда мне хромому... Он с досадой себя ударил по коленке. — Дам тебе людей.
— Не надо, — замотал головой воспитанник Мастерового. — С тобой пусть остаются твои люди. А я пойду один.
— Да как же одному? Меня послушай! Возьми с собой отряд. Для такого дела дам тебе я самых лучших.
— Нет, — отрезал Роха. И, видя, что Сенака снова собирается возразить ему, опередил рыбака: — За меня не беспокойся, я дойду. Известно мне, что нужно делать, поэтому пойду один. Людей же побереги для боя, со мной лишь пропадут они напрасно. — И, вернувшись к мертвым истемникам, добавил: — Та ведьма, Аллая, что спасла меня, наделила меня способностью...
Последнее слово произнес Роха почти шепотом. А потом раздел одного из врагов и облачился в его презренные одежды.
 — А-а-а... — пронесся ропот среди людей Сенаки.
Завидев ожившего вдруг врага, все, оторопев, попятились назад. Ни только одежды, но и черное костяное лицо, и жилистые, как будто из веревок, руки и сильно выпирающие суставы — таким предстал Роха перед защитниками Иля.
— Стойте! — крикнул Сенака бегущим ему на помощь. — Стойте! — поверив превращению Рохи, еще раз повторил он.
Все остановились.
— Ну что? Теперь я убедил тебя? — выдавил из горла Роха.
Кое-как совладав с новым облачением, он взял дубину и побрел. Но, сделав несколько шагов, вдруг захотел припасть к земле. Роха так и сделал: встал на четвереньки и побежал.

Никто на белом свете не смог бы отличить его в этот час от  истемника. Во всяком случае, так думали те, кто видел его.
Раздвигая ветки, Роха не пробежал и половины пути, когда заметил пещерную собаку, лежавшую меж сухих корней. Вероятно, ту самую... из рассказа Тирзая. Такую тварь он уже встречал у Ямыха.
Собака была еще жива, несмотря на то что несколько стрел пробили её шкуру. Учуяв Роху, собака завыла так, будто призывала смерть. Роха поднял дубину и обрушил ее на пса.

И вот... Земля разверзлась под его ногами, и истемник Роха ухнул вниз.
Когда он открыл глаза, то обнаружил себя стоящим на краю каменного склона. Это была огромная пещера, каких он никогда не видал. Сверху полетели камни. Они падали медленнее, чем это представлялось Рохе прежде. Один, другой, третий... Все мимо.
«Бух...» «Бух...» «Бух...» Камнепад сопровождало гулкое эхо.

Сквозь шум раздался голос, кто-то кричал за спиной Рохи.
Прежде никогда не слышал он такого странного наречия и этих неблагородных звуков, что складывались в корявые слова. Однако понимал весь смысл:
— Что застыл?! Двигайся давай!
Не оглядываясь, Роха стал спускаться вниз. Не ловко, ровно так, как сделал бы это человек. Склон был довольно крут, и Спасенный старался быть осторожным. Он не сразу заметил истемников, оказавшихся рядом. Справа и слева, вперед головами, напоминая пауков, по склону спускались истемники. Встав на четвереньки, они торопились вниз. Вдруг один истемник неестественно повернул голову и посмотрел на Роху. Сыну Иля сразу бросились черные пятна на его безжизненном лице и злой взгляд направленный на него. Истемник явно чем-то недоволен.

В этот момент Спасенный пожалел об потерянной неизвестно где дубине. Но тут же сообразил, в чем дело, и принял подобающее ситуации положение тела. Он, как и другие, стал спускаться вниз, подобно пауку. Но, сделав несколько шагов, сорвался и быстро покатился в низ.

Роха прилично ободрался, прежде чем сумел остановиться. Не рискуя больше, воспитанник мастерового прижался к склону и снова начал двигаться так, как это было бы удобно человеку, то есть спускаться, опираясь на ноги.
И вот уж снова тот же истемник ; с пятнами на морде ; догнал его. Он выглядел еще омерзительнее, чем прежде. Сын Иля попытался оторваться от него. Истемник не отставал. Уставившись на Роху, он не отводил от него взгляда и, как хищник, быстро нагонял добычу.

Сначала Спасенный услышал где-то наверху шлепок, затем еще один, но уже громче.
«Бум!» ; раздалось сверху. И вот за спиной Рохи раздался протяжный гул. Этот шум заставил Роху оглянуться. Он успел скривить лицо, прежде чем раздалось: «Хрясь!» Огромная глыба ударилась в шаге от него и перелетела через голову.
Но прежде она раздавила его преследователя  в лепешку. А затем, отскочив от поверхности, устремилась вниз и на ходу рассыпалась на мелкие куски.

Вот и самое дно. Склон упирался в стену. На неком расстоянии от нее скопились истемники. Они чего-то ждали.
Наконец и Роха спустился вниз и, не обращая на себя внимания, пристроился среди истемников, уставившись туда же, куда глядел весь этот сброд.
А наблюдали они вот за чем: один из злодеев бил по стене железной кувалдой, высекая искры; этот истемник едва старался.
Развязка грянула неожиданно.
В какой-то миг стена не выдержала натиска кувалды. Она потрескалась, и в следующий момент из нее, как из вулкана, выплеснулась лава.
Мгновенно поглотив того истемника и его кувалду, тут же покрылась коркой и лишь внутри продолжала кипеть, как масло на жаровне.
Ненадолго наступила тишина, а потом…
— Я видел, он ранен! — вдруг заорал какой-то приземистый уродец. Он неизвестно как оказался рядом с Рохой и теперь тыкал в него перемотанным пальцем. — Вот этот не мог спуститься, я наблюдал за ним! Глядите, вот и рана! — И надавил на глубокую отметину, что была на груди у Спасенного.
Да, да, это та самая рана, что осталась у него от рогов двухголового козла, та, что лечила травами Аллая. Прошло много времени, но она все еще не затянулась. Роха вздрогнул и прорычал от боли.
Неугомонный карлик ликовал:
— С него не будет толку, он умрет… или его не пропустит дух Сеоркуры...
Теперь Роха не сомневался, что истемники такие же люди, как и те, которых он уже встречал на своем пути. Да, люди. Со всеми их недостатками. Он вспомнил хитрых и коварных закрайников, среди которых выделялся один — Ямых. Вот и здесь среди врагов нашелся тот, кто хуже остальных... Вот этот подстрекатель.
Все расступились, оставив лазутчика одного.
И вот уже рядом с Рохой объявился другой истемник, с таким же костяным лицом, ; похоже, главный среди них. В его руках такая же кувалда.
— Нам нужен ход. Иди и бей! — сказал он как отрезал и сунул Рохе в руки тяжелый молот.

Спасенный огляделся. Два десятка злых глаз смотрели на него. Роха подошел к стене и рассмотрел ее. Он встал левее от застывшей лавы; там, где стена соединялась со склоном, имелся довольно-таки широкий желоб. Он расходился в обе стороны. По его уклону медленно стекала лава. Через выжженные дыры была видна пустота. Спасенный медлил, он не хотел пропасть так глупо. Лазутчик ждал. И вот, найдя место для удара, Роха вдруг решился и с размаху шарахнул почти себе под ноги. Желоб раскололся, вдоль основания стены пробежала трещина, вниз посыпалась труха...
— Не ту-да-а-а! — услышал Роха истошный рев.

Две плоскости с шумом разошлись. Образовалась пропасть. Роха едва смог удержаться на крохотном уступе. Тот склон, с которого он только что спустился и на котором метались в ужасе истемники, теперь встал вертикально. Скинув с себя всех тех, кто на нём пытался удержаться, Роха увидел, как они горохом посыпались вниз.
Одновременно с этим стена, на которой он держался из последних сил, вдруг начала крениться. Роха понял, что близок к гибели. Приняв нужное положение, стена наконец остановилась.

Спасенный поднял голову и осмотрелся. Он обнаружил себя лежащим на склоне.
Теперь путь его лежал наверх. Когда Роха добрался до вершины, то увидел плоскость. По ней в разных направлениях двигались истемники. Одиночки и целые отряды спешили куда-то, кто на четвереньках, кто в полный рост. Вот кто-то из истемников, передвигавшихся на двух ногах, вдруг упал и продолжил путь подобно зверю.

Кругом шныряли псы. Некоторые из них, почуяв новичка, тут же направлялись к Рохе. Задрав морды, они обнюхивали воздух и уходили прочь.
Лазутчик поднял голову. Где-то высоко над ним пыль облаком заволокла каменные своды, в них ; дыры, им несть числа. Пред взором Рохи открылся мир, ему доселе не знакомый. Он был огромен. Чтобы описать его, надо представить темный кокон, очень большой, а в нем тысячи и тысячи других. Они сплелись, соединились нитями, длинными, запутанными. Человек шел вперед и с каждым шагом становился меньше. Наконец он сделался ничтожно мал, а «мир» все рос и рос. Нити те теперь свисали сверху там и тут. «Вот они, пойди и дотянись, взберись на них, они ведут к искомой цели» — так думал каждый, кто видел их. Некоторые истемники, из тех, что были рядом, карабкались на них, пытались влезть, но неизменно обрывались и падали куда-то вниз — шмяк! Роха рисковать не стал, потупил взгляд, лишив себя соблазна, и тут же снова оказался на своем прежнем пути. Теперь ему открылись скалы, их поверхность напоминала мутное стекло. Они все отражали. В их глубине увидел Роха себя. В мерзком облачении своем скользил он по неровной глади подобно  тени. И вдруг в отражении рядом с Рохой объявились существа, не виданные им прежде, это вроде были собаки, но бесхвостые и передвигающиеся на двух ногах. Они оглядели Роху, подобно стражам, но не прознали суть  его и тут же ускользнули. Лазутчик снова продолжил путь, а мерзкие существа так и остались в отражении.

Вдали, покрытый серой пеленой, глазам предстало нечто, то был как будто город.
«Обиталище врага, подземная его твердыня», — подумал Роха.
Было ли все это вытесано из камня или вылеплено из тех пород, что залегали в глубине? Кто мог бы дать ответ? Наверное, никто. Но если все же это город, то он немало Роху  удивил. По обе стороны, врезанные в стены, стояли башни. В бесконечно огромной норе они казались настолько высоченными, что лишь горам можно было бы тягаться с ними. Их вид напомнил Рохе каменные лики, что зияющими пустыми глазницами уставились в неведомую даль. Были там и другие башни. Эти, подобно осиным гнездам, свисали сверху вниз. А на подступах к вражеской твердыне все кишело истемниками.

«Куда же дальше? Где путь, ведущий к Большому озеру? — задумался сын Иля, увидев пред собой множество пещер. Им не было числа.
Истемники ныряли в норы и пропадали в них.
Роха вспомнил, как однажды по зиме, еще мальчишкой, он в нерешительности стоял у проруби один, тогда как остальные дети, уже в ней искупавшись, теперь подначивали его.

Вдруг все замерло.
— Дух Сеоркуры... — покатилось волной откуда-то сзади.
Истемники расступились. Их окостеневшие лица как будто вдруг ожили. Невероятно, но они стали прятаться за спинами друг друга. Роха понял — им было страшно.
Безжалостные и воинственные, они от одних только слов «Дух Сеоркуры» превратились в свое жалкое подобие.

Лжеистемник и не заметил, как остался один на пути у пещерного духа. Вспомнились Рохе недавние слова подстрекателя из той компании у стены, который, тыча в его рану пальцем, злорадствовал, объявляя всем, что некие «Сеоркуры» не пропустят такого, как он.

Дух был один. Весь в белом, пыльном, будто бы осыпанный мукой. За ним как шлейф тянулось полотно. Черное, большое, словно парус. Бредущий с усилием тянул его. На черной ткани лежало что-то, а что ; сын Иля пока не разобрал. Дух не спешил, отмеряя шагами остаток своего пути. Он приближался все ближе, ближе... Вот показался его застывший лик. Когда же он поравнялся с Рохой, то кинул на него быстрый взгляд:
— Что хочешь знать, мертвец?
И Роха, не мешкая, ответил:
— Мне нужен путь к Большой воде.
Не останавливаясь, дух Сеоркуры протянул руку и указал на один из ходов.
Роха запомнил его.
И вот уж перед его глазами потянулось полотно... Перед Рохой предстало зрелище: с десяток тел сцепились своими одеревеневшими конечностями в один жуткий клубок. Истемники... Они мертвы. Их участь решена.
— Да это дух-могильщик... — догадался Роха.
Мгновение... И вот еще... Среди других обезображенных вражьих тел одно лежало отдельно. Это человек. Роха пригляделся. Узнал знакомые черты...
— Мастеровой... — догадался Роха.
Прошли мгновения, истемники вновь зашевелились и двинулись к пещерам.
— Шкуры поволок снимать, — послышались их голоса.
Дух Сеоркуры уже удалился на приличное расстояние, а Роха все стоял на месте. Раздираемый сомнениями, он убеждал себя в том, что его наставник мертв. И даже не в этом было дело, а в том, что; есть то главное, для чего он проделал весь этот путь.

Добраться до Большой воды, найти кораблик, пока еще не поздно, — вот что было целью Рохи. Но что же теперь делать? Бросить того, кто был тебе отцом... Того, кто спас в младенчестве от верной смерти... Кто учил и вырастил тебя... Любил...
— Нет... Мертв он, — наконец решил Роха и отправился к яме, на которую указал дух.

Мастеровой лежал на черной ткани, он блуждал по сумрачному миру, пытаясь выбраться на свет. В конце концов путь был найден. Его глаза открылись, он присмотрелся. Рыжая пыль, как мелкий гнус, роилась над его головой.
— Здравствуй, отец, — услышал Мастеровой знакомый голос.
— Кто здесь?
— Это я — Роха.
Мастеровой, приподнявшись, не поверил собственным глазам :
— Сын...
— Не вставай, лежи пока. ; Да, это был Роха. Ради своего наставника он снова принял человеческий облик. — Ты узнаешь меня?
— Да, только ты очень изменился с того времени, как мы с тобой расстались.
— Ты тоже...
— Мы ведь тогда с тобою не попрощались...
— Да, отец, ушел ты, не сказав ни слова...
— Прости меня, так было нужно. Но где мы? — Мастеровой осмотрелся и затем, все поняв, сам же себе ответил: — Логово, я так понимаю... Подземное чрево, из которого и выполз наш враг.
— Да, оно самое, — закивал Роха. — Отец, а что с тобой случилось?
— Долго рассказывать. Для разговоров у нас нет времени, как я понимаю. Скажу только, что отравила женщина меня. ; Мастеровой почему-то хитро улыбнулся, но потом посерьезнел и спросил: — Как там Иль?
— Сражается и  держит все удары.
— Держит... — порадовался Мастеровой.
— Ты прав, сейчас нет времени рассказать тебе и доли того, что там сейчас... И что произошло со мной за эти годы. Нам надо бы идти. А говорить мы будем по дороге.
Роха наклонился к наставнику, чтобы помочь ему подняться.
— Все же скажи мне, сын, каким лихом ты оказался здесь?
Мастеровой с трудом встал на ноги, и Роха увидел, что он все еще очень слаб.
— Опирайся на меня, — подставив плечо, предложил Спасенный. — Расскажу тебе потом, отец, а пока поторопимся.
Они медленно зашагали вперед.
— Куда же ты держишь путь?— не отступался с вопросами Мастеровой.
— В мыслях у меня младенец, что некогда звездою был принесен. О нем ты слышал?
— Да, — закивал Мастеровой, — я знаю про колыбель и спящего ребенка.
Роха же продолжал:
— Я вот что понял... Не просто так и не по ошибке он оказался здесь. А для того, чтобы нас проверить: достойны ли мы света и нашего мира, что раскинулся под бескрайним небом? Сможем ли охранить его покой и благодать? Мать моя Илея его нашла и укрывала. Вот и погибла. Все злые силы выползли наружу ; на поиски младенца. Они мечтают завладеть им и утвердиться в этом мире. Поэтому нам предстоит решить сложную задачу ; вернуть младенца обратно на небо, в родительские руки, туда, где черным силам не достать его. Идем же, отец, я должен его найти.
— Погоди... Теперь дай и мне обо всем поведать. Я удивлён, что знаешь ты имя матери своей. Когда нашёл тебя я в камне, уже тогда знал, что ты сын Илеи. Но рассказать тебе о своей трагедии, о том, что Илея была моей невестой, у меня не хватило духа. В тот год, когда расстались мы с тобой, захваченный черною тоскою, отправился я в дальние края смерть искать. И там чуть свою погибель не нашел. Мрак окутывал меня, взывая к роковому шагу. Как вдруг словно выглянуло солнце, исчезла мгла. Передо мной стояла Илея.
— Не может быть... — прервал наставника Роха..
— Верь мне. Верь и слушай. Так вот... Да, это была твоя мать и моя пропавшая в безвестности невеста. Явившись птицей, она спасла меня от верной смерти. А после завещала найти древние скрижали, что высечены в камне. В письменах тех говорилось, как вернуть младенца. А ты-то знаешь как?!— вдруг повысив голос, обратился к Рохе Мастеровой.
— Нет.
— В этом все и дело. На письменах тех предупреждение предков, гласящее о том, что покой его нельзя тревожить!
— О скрижалях тех я слышал, — поспешил признаться Роха.
— А я их нашел! ; гордо сказал Мастеровой.
— Так говори же, что начертано на камне!
— Кроме пророчеств о ребенке, на той скале нет больше ничего. Ни слова!
— Так что же делать?
Раздосадованный Роха усадил своего наставника и сам сел рядом, обхватив голову руками.
— Я не нашел ответа на скале с ее видимой стороны, но однажды, забравшись на вершину, увидел, что часть ее немного отступала от горы. Образовалась щель, а в ней проглянули несколько древних символов. Ты понимаешь меня, Роха? Ответ там! До него еще придется нам добраться.
— Так чего же медлим? — соскочил с места сын Илеи.
— Я не договорил еще. Дальше меня послушай... — Мастеровой перевел дух и продолжил: — Истемники повсюду там. Их полчища неустанно рыщут от мыса Летучей Рыбы и до южных склонов. В этом деле свидетели нам не нужны. У них тоже есть глаза. Что, если и они увидят те скрижали?
— Так что же делать? Не томи.
— Терпения тебе недостает. Я предлагаю нам добраться до врага. Того, что направляет их, — и Мастеровой провел пальцем по окружности подземелья, — лишить их головы, снести ее одним ударом.
— Ты предлагаешь нам расправиться с тем, кто правит в подземелье? Разве есть такой? ; удивился Роха
— Да, — твердо ответил Мастеровой.
— Но голова отрастет снова.
— Может, и так... Но пока начнет расти, пройдет много времени, а его-то нам ух как не хватает. — Помолчал и продолжил: — Той женщине, что отравить меня хотела, я это сделать разрешил. Дав обмануть себя, своей я цели добивался. Наслышан был я о некой Каяне, что хороша собою, по сути же ведьма. Когда же объявилась некая тумгерка среди моих людей, я узнал ее, хотя она представилась мне именем другим. Поведала она тогда мне, что пострадала от пещерных псов, от их клыков остались шрамы на ее лице. Она плакала, показывая их. А я же, зная ее мысли, поведал ей, я ; тот самый искатель скрижалей тайных и истемникам злейший враг, что есть, мол, у меня большой отряд и будем мы сражаться, пока не загоним темные орды назад в пещеры. И говорил это для того, чтобы все задуманное мной осуществилось поскорее. Настал черед ее коварства. Чашу с мёдом и подмешанным в него зельем, она мне поднесла, не предполагая, что отраву мы поменяли на сонную траву. Я рассчитал, что как ценный трофей меня, отравленного, Каяна в логово притащат. А там уж непременно я к Изглу проберусь. Когда закончится действие сон-травы и настанет час, убью его. Мой план сработал до того момента, пока перед собою, не увидел я тебя, мой сын, — с грустью в голосе закончил Мастеровой.
— А коль не вышло все задуманное тобой, коль ты б погиб? Кто рассказал бы мне про тайные скрижали?
— Не волнуйся, нашелся бы и другой, кто раскрыл бы тебе эту тайну.
— Ты назвал врага Изглом?
— Да, именно так.
; Никогда не слышал я о нем... А где же нам его искать, ты знаешь?
— Знаю. Ну что, мой сын, идем?
— Идем, отец.
Они пошли назад, туда, где Роха отбил Мастерового у могильного духа. Теперь воспитанник делился с наставником своей историей ; как попал в эти подземелья, как оказался среди истемников и принял их облик, как волею судьбы повстречал духа Сеоркуры и его, своего учителя.
— Понял я, что не прощу себя вовек, коли у врага тебя оставлю. Что, если жив ты? Как быть тогда? А если мертв, тем паче заберу с собой, чтобы лежал ты под небом погребенным, а не в собачьих норах гнил.
Вернулся я и стал следить за могильным духом. Куда он шел, туда и я. Все ждал удобного момента, но тот не наступал. Кругом шныряли псы. И наконец выпал случай, тогда-то и нагнал я Сеоркуру. Он с мертвых как раз собрался сдирать  кожу. В его огромных лапах был острый серп.
«Что тебе, мертвец?» — спросил меня он первым.
«Ты, дважды меня назвал мертвецом, скажи почему?» — сказал я первое, что пришло на ум.
Он отвечал:
«Я бы взял тебя с собою, но не было места».
И указал кривым пальцем на черный саван и мертвецов. А дальше смотрит на меня стеклянными глазами и удивляется, что пока не пришло мое время, приглядывается и добавляет к прежде сказанному, что чует под мертвой кожей моей другое тело, что вроде бы я мертвая оболочка, а внутри прячется кто-то еще... И тянется ко мне серпом, как будто желая ковырнуть мне шкуру. Не мешкая, я соглашаюсь с ним и говорю, что прав он, что мертвый я почти. И на тебя указываю рукой:
«Отдай его мне!»
«Зачем тебе покойник?»
«Это он нанес мне смертельную рану».
И в подтверждение своих слов показываю дыру на груди. Она осталась у меня с Закрая.
«А что ты дашь в замен?»
«Принесу тебе других».
«Нет! Я их сам возьму, а ты мне завещай свой дух. Когда придет твой час, не отдавай другим».
И тычет пальцем в рану.
И тут же из нее появился свет. Он ослепил чудовище. Могильный дух, как будто  обезумел, замахал руками, вроде отбиваясь от лесных пчел. А потом взревел и бросился бежать, оставив мне вот это.
И Роха продемонстрировал наставнику изогнутый серп.
Мастеровой взял его и повертел в руках, тот сверкнул начищенным до блеска лезвием.
— Отличный был бы инструмент для земледельцев. О них ты вряд ли слышал. Некогда народ их заселял Каргун и Ниирею. Возделывали они бескрайние просторы. И эта вещь осталась с тех времен.
— Да, жаль, отец, что сей нож не земледельцу, а могильщику служил, ну а теперь пускай и мне послужит. — Довольный Роха спрятал серп под пояс.
— Дух обманул тебя, когда показывал дорогу ведущую к Большой воде. Могильщик мог лишь указать путь к погибели, и только. А что за свет так напугал его?
Роха распахнул одежду и показал Мастеровому рану. Из нее по прежнему пробивались тонкие лучики света.
; Аллая — ведьма... Она звездной колыбели частицу малую вложила в ребра мне. Реликвия сия в начале служила матери моей. А потом досталась ведьме. И уж позже мне. Я думаю, что огонек свидетельствует нам, что рядом мы с заветной колыбелью…
Все было готово, чтобы завершить задуманное. Мастеровой притворился мертвым и снова улегся на полотно, а Роха, приняв облик могильщика, занял его место. Он двинулся вперед, чтобы вскоре объявиться у подножия башен. Никто не смел усомниться в том, что перед ними именно могильный дух Сеоркуры, а не Роха.

Все здесь казалось заброшенным, пустым. Снаружи никого. Изредка до слуха Рохи доносились рык собак, шаги и шорох, мелькали тени, что вдруг возникали на пути и пропадали тут же. Спасенный задрал голову в надежде хоть кого-то обнаружить, но вокруг были лишь пустые стены. Эти стены имели заметный угол и грозно нависали над Рохой. Там, выше, зияла черная дыра. Вдруг из нее раздался протяжный гул, какой бывает при сильном сквозняке. Рядом ; еще отверстия, но меньшие по размерам. Из них тоже шел гул, но тихий. Гнетущий вид башен и эти воющие звуки ввергли его в оторопь, и прошло какое-то время, прежде чем он нашел в себе силы двигаться дальше.

Неожиданно одна из первых башен, чьи руины едва держались, накренилась и тут же рухнула за его спиной Рохи, отрезав путь назад. В воздух поднялась удушливая взвесь.
— Кто ты?— раздался чей-то голос. Он разнесся эхом.
— Я принес добычу! — Роха закашлялся.
Как только уселась пыль, увидел он впереди узкую дорожку. Нарушая все законы бытия, она не имела видимых опор и  висела в воздухе. Роха стоял у ее начала. А дальше, извиваясь, дорожка резко уходила вниз и где-то там пропадала. Когда сын Илеи подошел ближе, его глазам открылась яма. Вернее, это была огромная воронка, что бездонностью своей нагоняла жуть. Та самая дорожка, подобно дождевому червю, сползала вниз.
— Ступай, я жду! - ухнул тот же голос.
«Вот так шутка... Куда же здесь идти?» — подумал Роха, видя, как конец дорожки повис в мрачной пустоте, подобно оборванной нити.
Он почувствовал себя как на качелях, когда ступил на эту тропу. Еще сложнее оказалось тянуть за собою ношу.
— Оставь его! — прошумело из воронки.
Роха отступил от края и выпустил из рук полотно. И стоило ему сделать лишь несколько шагов еще, как около оставленного им наставника собралась свора псов. Ничего другого Рохе не оставалось, как только идти вперед. Не было ни поручней, ни ступеней, только шаткий спуск, ведущий в кромешный мрак. Так через какое-то время Спасенный достиг того места, где путь вдруг обрывался. Роха едва держался на ногах, а снизу в лицо ему дышали мгла и леденящий холод. Неизвестно откуда рядом с Рохой возник маленький островок. Он плавал в центре пропасти, подобно плотику. И теперь подплыл совсем близко. До него всего лишь шаг. Ноги сами оттолкнулись... И вот уже Роха стоял на спасительном островке. Как только он нашел новую опору, дорожка вдруг юркнула вниз. Оборвалась связующая нить. Теперь уж точно назад пути не было.

Плотик покачивался подобно тому как покачивался бы кораблик  на волнах. Не быстро, но все же глаза Рохи привыкли к отсутствию света. Он вгляделся... Туда, в сумрак, в окружающие его своды...
— Что это там?
Роха увидел изображения странных существ. Они кое-где проступили на черных стенах.
Роха закрутил головой, пытаясь внимательнее рассмотреть изображения.
Изображений было пять или, может быть, шесть...
И вот что видел Роха: существ  отдаленно походивших на людей, но только с ног до плеч, а дальше… мощная, поросшая шерстью шея, на которой громоздилась собачья голова.

Прямо перед глазами Рохи возникло одно из этих чудовищ, оно стояло у открытых врат. Следом продолжение сюжета — все тот же человеко-зверь у какой-то колыбели. Рядом другое чудовище склонило голову над той же детской колыбелью. На следующем — в руках чудовища плачущий младенец. И наконец, последнее... Роха отчетливо увидел взгляд зверя. Хищные глаза нацелены прямо на него. А рядом что-то еще, чего Спасенный рассмотреть не успел. Мгновенно изображение  ожило и породило еще одно свое подобие. И это чудовище вдруг вышло из стены навстречу Рохе:
— Что ты принес?
Воплощенное зло, чудовище было спокойно и внимательно. В едва прикрытой пасти виднелись клыки. У Сына Иля не осталось сомнений в том, кто появился перед ним. Да это он, проводник зла, изгнанник и враг всему, живущему под солнцем, Изгл.
— Его зовут Мастеровой, — собравшись с духом, ответил Роха.
— А как называешь себя ты?
— Могильщик.
— Могильщик... — задумчиво повторило чудовище. — Если ты могильщик, то тот другой — мертвец? Зачем же мне покойник?
— Нет, нет, он жив. Он усыплен.
Изгл навострил уши, словно пес:
— Действительно... живой… Не врешь... Я слышу, как он дышит, и чую запах жизни в нем. Так зачем он мне?
— Он для людей, что не покорились твоей воле, вожак!
— Ерунда, мало ли таких! Им всем конец.
— Он жених той, что была с младенцем!
— Ну и что же? Сгинула она давно. Что мне за дело теперь до женихов ее?
— Он знает, как найти тайные скрижали!
— Болтовня, выбитая на камне… Пусть она заботит таких, как он. А я сам знаю, за что и кому отдам дитя...
Роха взял паузу, обдумывая дальнейшие слова.
— Что замолчал? Гадаешь, как бы не продешевить? Продать бы подороже то, что принес? — усмехнулся Изгл и вдруг обрушился на него подобно грому: — Мне младенец нужен!
Он простер вверх длинные, жилистые то ли лапы, то ли руки точно так, как было на стене, и завопил:
— Мир спутанных теней, путей, переплетенных в кокон, из рук моих его получит! — А затем тише: — Уж сколько времени прошло, как рухнула звезда, а вы все тащите ко мне каких-то там людишек... Мне псы дороже. Смотри сюда, могильщик.
В руках Изгла оказалась длинная палка, на конце которой болтался крюк. Как будто собираясь удить рыбу, он сделал характерное для этого движение, и крюк пропал во мраке.
Бульк...
Изгл поводил удилищем, а затем рванул его точно так, как это сделал бы рыбак. Оно согнулось. Изгл потянул… и вот... Медленно появилось то, что было на крюке. Борт корабля показался первым. Давно лишенный мачт, кораблик был изъеден жуками.
— Гляди! Некоторые уже мне обещали... Бороздили воды, топили корабли и лодки, таскали мне детей, мамаш и нянек... Но так и не нашли младенца!
Изгл встряхнул свой улов. Из дыр в бортах кораблика, как ненужный мусор, посыпались вниз почерневшие колокольчики. А затем чудовище подтащило крюк ближе и ударом ноги освободило его от груза. Кораблик сорвался вниз. Было слышно, как он несколько раз ударился о скаты ямы. А дальше все затихло.
— Я оценил их обещания.
Изгл поднес свое удилище к глазам Рохи, и тут стало ясно, что сделано оно из человеческих костей.
— Хоть какая-то мне польза, — прорычало чудовище и снова опустило вниз ржавый крюк.
И так же, как и в предыдущий раз, что-то зацепилось на него. Изгл потянул.
Рядом с Рохой появился деревянный трон, нельзя сказать, чтобы он был царским, скорее шутовским. Медленно трон поднялся из глубины. В нем кто-то восседал. Роха пригляделся и все же узнал не сразу сидящего на нем в позе царя.
Это был Ямых. Да, да... раскинув высохшие руки, устроился на нем союзник темных сил. Тот, кто грезил новым, не виданным доселе миром, где не будет никаких правил для него.
«Быть может, он получил то, чего искал...» — подумал Роха.
Теперь же в Ямыхе не осталось ничего от прежнего правителя Закрая ; ни хитрости и коварства, ни тайной жажды, ни алчных устремлений, ни детских обид. Все для него отныне было в прошлом, взгляд его давно потух…
— Вот он тоже в себя верил очень, теперь же молчалив... Слова не дождешься от него. А прежде все хитрил... Его родитель однажды заподозрил, что он не родной ему. — И Изгл взмахнул удилищем так, что Ямых едва не слетел с трона. ; Узнав об этом, хитрец в верности ему поклялся и обещал забыть про власть. Поклялся, что, пока не снимут с него все подозрения, он будет жить отдельно от семьи. А потом взял и отравил папашу. И мне он тоже обещал найти дитя... ; Изгл взялся за голову Ямыха и приподнял ее над высушенным телом. — Почти нашел, но упустил...
Сын Иля едва заметно вздрогнул.
— Как у тебя, при нашей встрече дрожь пробежала по нему. ; Изгл исчез, но тут же появился за спиной у Рохи. — Ты прежде не видал его?
— Нет, — не отрывая взгляда от обезглавленного Ямыха, отвечал Спасенный.
— На что он мне теперь? — Чудовище задрало голову, как будто собиралось выть. — Самое время его отдать тебе, могильщик...
Собачья морда расплылась в жутком оскале. На плечи Ямыху вернулась голова, но теперь она уже не могла держаться и завалилась набок.
— Зачем понадобился ему трон? Быть может, это гроб? — каменным голосом рассуждал повелитель пещер.
Не успел воспитанник Мастерового что-либо ответить, как его горло оказалось сдавленным. Удилище, удавкой, несколько раз обернулось вокруг его шеи и начало душить. Роха захрипел.
— Мне кажется, что тебе жаль его? А ведь он твой давний враг. Забыл, как он поступил с тобою? Думаешь, не чую твое сердце, человек?!
— Ты прав. Он мой должник. - прохрипел Роха, сдавленный в шее.
— Так почему тебе жаль его?!
— Остался я предателем для всех. А этот был свидетелем тому, что нет на мне смертного греха. Теперь же нет возврата... За все мои потери он предрекал мне новые миры, — хрипя, пытался объяснить Роха.
— Он?! — завыл Властитель подземелий. — Так что ему ты обещал?
— Ничего. — Роха с трудом дышал.
— Назови мне свое имя!
— Р-р-р-о-оха, — почти теряя сознание,  хрипел лжемогильщик.
— Так это ты, тот самый что был выдан за младенца? — удивилось чудовище и наконец оставило его шею в покое.
— Так что тебе от меня понадобилось?
— Согласен я. И хочу в мир ; тот, которым соблазнял меня Ямых.
— А что же ты мне врал, себя за другого выдавая?
— Наставника послушался. А потом усыпил его, и вот он там лежит.
— Я так искал тебя, а ты, надо же, сам явился!
Тут Изгл одним движением скинул с трона того, кто некогда был правителем Закрая. Его голова первой нырнула в черноту и тихо в ней исчезла. Туда же проследовало и остальное тело.
— Хорошо! Служи ; и будешь там, где этим дуракам уже не быть! — прогремел голос Изгла.
— Мне кажется, что этот трон теперь по праву мой!
— Зачем тебе эта деревяшка? — недоуменно прорычал человеко-зверь.
— Мне льстит сей трон, ты нарек его гробом... Благодаря тебе он будет наводить трепет и рабский страх на тех, кто окажется пред ним.
— Многообещающее начало! — провыл властелин тьмы и толкнул своим удилищем трон. Тот медленно подплыл к сыну Илеи. — Он твой.
— Теперь дай клятву служить мне, как служит пес!
Роха не спеша уселся, приняв поудобнее позу. Он по хозяйски осмотрел сие могучее сидение. А после осторожно достал спрятанный под одеждой серп и полоснул им по деревяшке.
— Что ты там делаешь?! — встревожился Изгл.
— Ничего, жуки поселились в нем и точат, — понес Роха какую-то околесицу и продолжил ковырять дерево.
— Какие жуки! Клянись же! — приблизив свою морду, негодовал повелитель мглы.
Наконец сын Иля увидел то, что искал. На засохшей деревяшке выступила смола. Она появилась узкой полоской, как появляется из раны кровь. Из нее шел свет. Не было сомнений в том, что она та самая, с таинственного древа в Закрае.
— Что это? — взревел зверь, отводя глаза от света.
— Клянусь, что буду верен Светлому Илю, честной матери и доброму отцу!
Роха выломал у трона подлокотник. Холодное сияние коснулось собачьей головы. Роха размахнулся и со всей силы ударил подлокотником по звериной морде. Искрящиеся капли смолы прилипли к шерсти, зашипели и попали страшилищу в глаза. Оно завыло, как будто взывая все силы тьмы на помощь. А потом со всей силой обрушило страшный удар. Трон едва не развалился, он отскочил, словно опавший лист от порыва ветра, а Роха едва не вывалился в бездну.
— Проклятый Иль-ль-ль! — с ненавистью прорычал царь подземелий и, подобно псу, принялся вылизывать себя.

Изгл не мог открыть глаза, и ярость накатила на него снова. Властитель тьмы бросился на поиски обидчика. Он метался от свода к своду, размахивая ржавым крюком. Не зная, жив человек или мертв, Изгл неустанно бил наотмашь и, высекая искры, своим удилищем хлестал по сторонам. Спасенный же  не медлил и, держась за трон, как за коня, раз за разом ускользал от зверя. Несколько раз удары чудовища почти достигли цели. Тогда мелкой моросью вверх взметывались капли смолы, так разорванное дерево  орошало мглу. И к прочим бедам Рохи добавился еще и этот смертоносный дождик. Он едва успел спрятаться под трон. Спасаться под ним было так же надежно, как под дырявой крышей в ненастный день. Но воспитанник мастерового все же успевал увернуться от всех напастей. Когда же шутовское сиденье окончательно развалилось, оставив Роху один на один со зверем, Изгл вдруг начал распухать. Он увеличивался в размерах,  неведомая могущественная сила распирала его изнутри. Удилище выпало из неуклюжих гигантских лап. Царь истемников беспомощно завалился вперед, и его тяжелая голова уперлась в стену. Вниз посыпались камни. Вздыбленная шерсть чудовища окаменела первой, затем настал черед пальцев рук и ног. Изгл стал таким огромным, что занял все пространство. Роха, не раздумывая, запрыгнул властителю пещер на спину, уцепился крепко за  шерсть и стал подниматься наверх ; чудовище все увеличивалось и увеличивалось в размерах.

Вот уже Роха приблизился к краю ямы. Долгожданный выход! Вокруг собрались псы. Почуяв неладное, они забегали по периметру ямы и в нарастающей тревоге начали скулить. Два из них, захлебываясь от злости, скребли когтями небольшой уступ. На голову Спасенному посыпался песок, а следом и собачьи туши. Слышно было, как они несколько раз ударились о каменное страшилище и наконец затихли, издав последний взвизг.

«Но где Мастеровой? Неужели эти твари сожрали его?» ; подумал Роха

Когда доверху оставалось ровно три человеческих роста, псы один за другим стали прыгать вниз. Оказываясь на окаменевшей голове властителя тьмы, они мгновенно бросались на Роху. Спасенному даже пришлось спуститься ниже, туда, где собаки не могли достать его. В конце концов их собралось столько, что в этой толчее псины, расталкивая друг дружку, срывались дальше, в пропасть. Тем же, которым посчастливилось удержаться, доставались удары острым серпом. Роха бил, бил… затем сползал вниз на плечи Изгла и снова ловко забирался наверх, чтобы нанести очередной удар. Вдруг сверху послышался человеческий крик. Роха закинул голову и увидел на краю ямы Мастерового. Спасенному даже показалось, что его наставник застыл в прыжке. На спине наставника, вцепившись в одежду, висела одна из этих подземных тварей. Уже через мгновение Мастеровой рухнул на замешкавшихся псин, те взвизгнули и метнулись в темноту, прочь с головы повелителя пещер, в бездну.
— Роха! — крикнул Мастеровой.
— Я здесь, отец!
В следующий момент Мастеровой спрыгнул ниже и помог своему воспитаннику, повисшему на гигантской морде Изгла.
—  Истемники отовсюду  бегут к яме! Надо спускаться  ниже! ;Только сейчас Мастеровой оценил весь масштаб произошедшего и, оглядывая застывшую голову Изгла, выдохнул: — Конец чудовищу...
В это время сверху послышался нарастающий гул. Сотни ног и рук забарабанили по поверхности. Гул стих у самого края.
— Вон они! -  кто-то проревел на наречии истемников.
И тут же темная масса посыпалась вниз.
— Бежим! — закричал Мастеровой.
С плеч на спину и дальше, к гигантским ногам, ; этот путь проделали Роха и Мастеровой так быстро, что смогли оторваться от погони. Но что же делать дальше?
— Что это? — Тяжело дыша, наставник показал на пророческие изображения, на которых Изгл стоял у колыбели.
— Как раз оттуда и появился этот человеко-зверь! — с тревогой ожидая приближения истемников, ответил Роха.
— Туда, скорее!— поторопил его наставник.
Но как же им добраться, ведь ниже только черная пропасть.
Роха заметил единственный оставшийся от разбитого трона кусок. Как детский кораблик, тот по-прежнему одиноко плавал в пустоте. Им Спасенный и воспользовался. Как за соломинку, схватившись за него, эти двое по очереди добрались до стены, и Мастеровой, насколько это позволяла ситуация, осмотрел рисунки.
— Сюда! ; наконец позвал он.
Его привлекла самая первая картина, на которой зверь стоял у врат. Стоило искателю скрижалей протянуть к ней руку, как тут же изображение пропало, а на его месте появилась дыра.
— Туда! — скомандовал Мастеровой.
Сначала они ползли, а потом шли, выпрямившись в полный рост. Здесь было так темно, что хоть добавь себе третий глаз, ничего не разглядишь, кругом лишь мрак. Передвигаясь на ощупь и доверив Провидению свою судьбу, Роха и его наставник в конце концов оказались около сказочных по красоте врат. Хрустальные створы преградили им путь.

Было видно, как сквозь них пробивались тоненькие лучики света, они искрились и падали людям на чумазые лица. Роха с наставником  дружно навалились. Врата же не поддавались им, стояли непоколебимо, как стена. Тогда Роха вынул серп и принялся орудовать им, ковыряя как  отмычкой. Затем он бил по  вратам с размаху, но все оказалось тщетным.

Но что это там? С другой стороны таинственных врат кто-то стучал. Как будто клювом по стеклу. Раздался грохот. К ногам Рохи посыпались разноцветные стекляшки. И вот открылся взору удивительный простор.
— Большое озеро, — облегченно выдохнул Мастеровой.
Бескрайняя вода и чистое синее небо как будто ждали беглецов. А там набирала высоту и восходила к солнцу, играя бронзою на крыльях, птица. Роха прищурился... Да он видел ее уже однажды и теперь узнал.
Сзади послышались частые шаги и злобный рык.
— Прыгай! — крикнул Мастеровой и тут же толкнул Роху в спину.
Тот полетел вниз...
Плюх! Брызги фонтаном взмыли вверх, вода приняла Спасенного и укрыла его своим лазурным покрывалом. Несколько мгновений, и Спасенный вынырнул на чистую гладь. Мастеровой был рядом.
— Давай за мной! — позвал он Роху и поплыл по направлению к солнцу.
Из числа преследователей нашлись те, кто отважился следом совершить прыжок. Бронзовокрылая птица решила их судьбу. Она налетела на них как коршун на добычу, и вот уже на водной глади не осталось никого, только Роха и его наставник.



Большое озеро

Как-то незаметно набежали тучи, и благодать, царившая в природе, сошла на нет. Небо налилось свинцом, поднялся ветер, заморосил холодный дождь. Плывущие повернули к берегу.
— Ты устал? — забеспокоился Мастеровой.
Его голова то выглядывала где-то впереди, то скрывалась за волной. Роха пытался не отставать. Но то ли оттого, что уже прилично устал, то ли оттого, что неважно плавал, силы покидали его.
— Нам надо до того мыса! Сможешь? — прокричал Мастеровой.
— Постараюсь!
А между тем ветер еще больше усилился. Уставшие ноги тянули вниз. Холодные волны безжалостно окатывали лицо и хлестали по глазам.
— Сынок! — послышалось сквозь шум.
Только Роха попытался ответить, как волна ударила в лицо.
Рохе с трудом удалось сделать вздох. Едва открыв глаза, он увидел, что справа от него в воздухе застыла птица.
Ни злой ветер, ни противный дождь ей не были помехой. Для Рохи птица ; как огонек для заблудившегося.
Он подплыл поближе. И вдруг коснулся тверди...
— Дно! — мелькнула спасительная мысль.
Роха лихорадочно стал шарить ногами и снова пальцами зацепился за ил. Воспитанник мастерового попытался удержаться в таком положении, и это стоило ему немалого труда. Еще одна волна ; и его, подобно якорю на короткой цепи, сорвало с места. Роха в очередной раз наглотался воды, но не отступился от своего. Еще немного борьбы со стихией ; и человек уже стоял на цыпочках, но так как если бы на его шею была накинута петля. Роха как можно выше задрал голову, чтобы вода не затекала ему в горло, и в таком положении продолжил ощупывать зыбкую почву. Прошло совсем немного времени, когда он все-таки нашел спасительный путь.
Осторожно он побрел к берегу. Узкая полоска отмели тянулась до прибрежных скал. Как только волна отступила, Спасенный, вспомнив про таинственную птицу, обернулся, но ее уже не было видно.

Мастеровой лежал так, вроде бы он выброшенный приливной волной утопленник. Мгновение назад он, совершенно изможденный, рухнул лицом на влажный, усеянный мелкими ракушками песок. И со стороны могло бы показаться, что он вот-вот сольется с этой колючей россыпью в одно целое. Он готов. Хотя бы на чуть-чуть... Раствориться... Но одна мысль не давала ему покоя. Она заставила его подняться и поспешить назад к черному, набегающему волной потоку.
— Ро-ха! Ро-ха! Сыыын! Сынок!
Мастеровой несколько раз бросался в пучину, но та  выплевывала его назад.
Неизвестно, сколько бы продолжалось это, но вдруг там, у скал, Мастеровой заметил вымокшего человека.
— Роха, — узнал он сына.
Тот брел ему навстречу, обессиленный, но радостный.
— Я думал, потерял тебя! — чуть не рыдая, бросился ему навстречу Мастеровой.
— Все хорошо, отец. Меня спасла птица.
— Какая птица?
— Та, которую мы видели, когда прыгали с утеса.
Мастеровой пожал плечами, не понимая, о чем говорит Роха.
— Ну та, что открыла нам врата ведущие из подземелий Изгла.
— Я никого не видел. Я думал, это ты открыл их.
— Блеск ее крыльев слепил наши глаза, когда птица взмывала к солнцу, вспомни!...
— Не видел.
— Ну как же, отец? — недоумевал Спасенный.
Он еще пытался как то оживить память своего наставника, но, видя, что тот искренне отрицал присутствие чудной птицы, окончательно расстроился.
— Мы выбрались! Вот главное! — приободрил Роху Мастеровой. — Давай же укроемся пока, обсохнем! Впереди ночь! Будем надеяться, ненастье закончится к утру! — кричал он наперекор усилившемуся ветру.
На смену мгле, холоду и шуму пришли свет, тепло и тишина. Наступило утро. Надежды оправдались, стихия улеглась, и перед ними, во всем великолепии, предстало вновь Большое озеро. Роха потянулся и довольно зажмурил глаза. Желто-красное светило только что покинуло свой ночлег и теперь лениво поднималось по лазурно-бирюзовому небу.  Из-под пуховых одеял тумана, показались прибрежные скалы.
— А что это там? — указал Роха на величественную гору.
Белокаменные руины обрамляли ее вершину, как царственную голову венец.
— Это Мыс Дождя, ; пояснил Мастеровой.
— Тот самый?
— Да... Цель наша находится вон там. — Наставник указал в противоположную сторону. — И вообще, отсюда убраться надо бы поскорей. Жаль, не на чем поплыть, по воде оно сподручнее бы было.
— Есть на чем! — радостно заявил Роха. — Идем, я покажу!
И он привел Мастерового к тому месту, куда вчера вышел по косе.
— Гляди!
На берегу, облепленная ракушками, стояла старая лодка. Убедившись, что в ней нет дыр, за исключением щели, через которую едва сочилась влага, Мастеровой кивнул:
— Вполне пригодная.
Сладив пару весел, Мастеровой и Роха продолжили путь по Большой воде. И уже совсем скоро они были довольно далеко от мыса с его белоснежными руинами. Огибая скалы, сыны Иля приближались к цели своего похода.

Несколько раз у самой кромки воды они замечали врагов, и тогда им казалось, что за ними неминуемо начнется погоня. Но истемники лишь метали в них  камни с берега, а потом исчезали в прибрежных лесах. В другом месте беглецы стали свидетелями такой картины: истемники с яростью сражались меж собой. Они вроде бы никак не могли поделить добычу. И им не было дела до проплывающих мимо людей.
— Что происходит?— спросил Роха.
— Смута. Надеюсь, тому причина окаменевший Изгл.
Вот большой отряд истемников, и собаки с ними. Завидев лодку, звери стали метаться вдоль берега. Казалось, эти неугомонные твари, обезумевшие в своем желании настигнуть и растерзать сынов Иля, были готовы обзавестись рыбьими хвостами. Вот несколько из них бросились в воду. За ними ; пара, тройка безумцев из числа истемников. Схватившись за облезлые хвосты, они доверились собакам. Псы быстро отстали, часть их возвратилась назад, а те, что тащили за собой своих хозяев, утонули вместе с ними.
 
Вот и позади все напасти.
Прошел день, за ним другой, а поутру на третий день увидели путники высокий грот.
— Нам туда! — указал Мастеровой.
Перед сынами Иля открылся потрясающий вид: там, на высоте, по каменной арке сползали черные лианы. Подобно намокшим прядям, они стремились вниз, и тысячи прозрачных капель скатывались с них к Большой воде. Все было наполнено щебетанием птиц, шелестом листвы и трав и звонкою капелью.
Одинокие скалы. Одна, другая, третья… все в зелени они, в цветах. И вот еще одна скала, вся гладкая  слепила сынов Иля зеркальным блеском.
— Мы на месте, — благоговейно произнес наставник.
Как только лодка уткнулась носом в берег, Мастеровой тут же поднял руки и окунул их в гущу зелени, что нависала шапкой над водой. Еще немного, и в его руках оказался конец плетеной лестницы.
— Как доберусь до вершины, подам тебе сигнал. Я дерну за веревку, тогда и ты за мной.
Мастеровой исчез среди цветов, а Роха остался ждать. Прошло совсем немного времени, и вдруг концы лестницы запрыгали вверх и вниз. За них Роха тут же и ухватился.
Вот и вершина. Здесь очень высоко.
— Странно, что не видно моих людей... — недоумевал Мастеровой.
— Здесь были твои люди? ; удивился Роха
— Да, двое должны были ждать меня.
— Где же скрижали, отец? Стена пуста, на ней нет ничего, она как будто вычищена до блеска. Не видел я древних текстов; когда мы были внизу, надеялся на то, что все откроется мне сверху, но и тут ничего указывающего на присутствие скрижалей нет... Уж не ошибся ли ты, отец?
— Нет. Погоди немного.
Мастеровой стал осматривать другую сторону скалы. Здесь она некогда упиралась в гору. Теперь же отделена была пространством. Было видно, что потрудились там на славу и отделили камень от горы. И хотя Мастеровой молчал, но читалось по его лицу, что он недоволен. Наконец Мастеровой отвлекся от мрачных мыслей и, взглянув на солнце, произнес:
— А теперь смотри!
Когда же Роха встал с ним рядом на самый край и взглянул на воду, то обомлел. На чистой глади в отражении скалы узрел он письмена. Как будто поднявшиеся со дна, открылись они взору.  Мастеровой прочел:
- Не тревожь младенца того, что звездою на землю будет принесен. Того, что будет спать в колыбели царской. Не нарушай покоя, не буди его. Ибо не знаешь ты родителей его! Скатится из глаз невинных всего одна слеза ; и мир столкнется с вечной тьмой. Мрак накроет землю.
— Вот они... — уставившись на отражение, произнес Спасенный. — Отец, это они!   
— Так, так, а вот и я! — вдруг услышали беглецы  за своей спиной.
— Каяна... — не поверил своим глазам Мастеровой.
— С возвращением тебя, — зло улыбнулась невесть откуда объявившаяся здесь его отравительница.
Ее лицо от края лба до ушей опоясывал синюшный шрам.
Довольная и наглая, она стояла на склоне горы, отделяемая расстоянием в один прыжок. Мастеровой хотел было его сделать, но тут из зарослей, что простирались за ее спиной, показались еще лица. Объявившихся было пятеро, в руках они сжимали ржавые багры. И были они по виду чем-то средним между истемниками и людьми.
— Где мои люди? Я так подозреваю, это твоих рук дело? ; спросил Мастеровой.
— Ну да... и моих выкормышей, — кивнула Каяна в сторону тех, что стояли с баграми. — Ты не представляешь, сколько разных героев я отправила на тот свет. Вот и твоих обвела вокруг пальца. А ты, надо же, вернулся... А что это за место? Не его ли ты имел в виду, когда рассказывал  сказки про тайные письмена? Мы перекопали все здесь, но ничего не нашли. Теперь вся надежда на тебя.
— О чем ты говоришь? ; Мастеровой сделал вид, что не понял.
— О скрижалях. Или думаешь, что ты один о них слышал? Да в нашем народе все еще помнят про старые легенды. А кто это с тобой? Пришлый из чужих краев, как вижу. ; И, приглядевшись к Рохиному лицу, задумалась. — Похож он на кого-то, а вот припомнить не могу.
В этот момент Мастеровой попятился назад, чтобы найти  возможный путь для отступления.
— Ну-ну... Ты прежде взгляни туда, — посоветовала Каяна.
Когда же снова сыны Иля посмотрели вниз, то увидели там большой, но уже не раз побывавший в переделках кораблик. Парусом ему служила потрепанная темно-синяя ткань. По бортам, задрав головы, расположилась дюжина таких же «выкормышей» с баграми.
— Кхарский саван?! Ты все еще верна ему? — усмехнулся Мастеровой, имея в виду синий цвет паруса,
— Да, как видишь..
— Чего же хочешь ты теперь?
— Мне нужно знать, где то, что ищешь ты.
— Ты перекопала все и не нашла. Здесь ты не найдешь ответа.
— Мне не нужны ответы. Мне младенец нужен! —цокнула Каяна.
— Какой младенец? Здесь нет детей...
; Не дури! Тот самый, из-за которого проделал ты свой путь из чужих земель. Думаешь, я не знаю, для чего ты искал скрижали?
— А для чего тебе дитя?
— Для того же, для чего и тебе, — спастись...
— Это как же?
— Понятно как — передать его в те руки, в которых и должен оказаться он. А прежде мы заберем его себе и будем ждать.
— Кого же?
— Того, кто придет за ним и предложит хороший выкуп. ; Каяна облизнула губы, будто предвкушая торг. — Я знаю точно, кто с нетерпением ждет его.
— И кто же?
— Изгл.
— Так знай, не состоится торг! Нет больше пса в человеческом обличье! Окаменел твой властитель и кумир… издох! И мы тому причина. Вы что, не видели, как мечутся истемники в лесах?! — не выдержав, вмешался в разговор Роха.
— Врёшь! — в отчаянии заорала ведьма — Неужто правда? А я-то думаю... — Каяна раздула ноздри, как будто собираясь втянуть в себя весь воздух, и прищурила глаза. Видно было, как они блеснули черными угольками. — Глупцы! Какие же вы глупцы! — завизжала она и, впав в бешенство, стала выдирать из земли грязные комья и бросать их в стоявших на скале.
— А еще ты явно подурнела, и дурнота тебе к лицу! — продолжал злить ее Роха.
— Сбросьте их! Скиньте вниз немедля! Убейте! ; орала в неистовстве Каяна.
Еще мгновение, и ее угрюмые «выкормыши» уже стояли на скале, а их багры уткнулись в сынов Иля. На маленьком пятачке завязалась борьба. Вдруг каменная плита, что была под их ногами, зашаталась и стала крениться в сторону залива. Каяна, заметив это, схватила длинную крепкую палку, оставшуюся от копателей, и уперлась ею в скалу. От такого напора падение скалы стало неизбежным. Дальнейшие события развивались стремительно.
— Прыгай! — закричал Мастеровой, обращаясь к Рохе.
Еще мгновение ; и огромная стена обрушилась в воду. Она накрыла своею глыбою разбойничий кораблик и всех тех, кто были в нем. Пятеро «выкормышей», замешкавшихся с баграми, рухнули следом.
С шумом поднялась огромная волна, она ударила в скалу и медленно отступила. Все затихло. Роха повис, ухватившись за ветки, Мастеровому достался маленький уступ. Под ними пропасть. А где же Каяна? Цепляясь  за глину, она пыталась подняться по скользкому уступу. Дело в том, что, преисполнившись злобы к сынам Иля, она забыла об осторожности. И когда скала пошла вниз, то тяжелая палка, которую Каяна не выпускала из рук, утянула и ее за собой. Но хитрая бестия все же смогла зацепиться за уступ.
— Сними же лик чужой, Каяна, и покажи нам прежнее лицо, ведь псы пещерные его отгрызли, а Изгл за верное служение твое подарил тебе другое ; лицо той, которой давно уж нет на свете. Приладили его истемники на кости!— вдруг обратился к ведьме Роха.
— А-а-а!— взревела Каяна и, как будто собираясь оголить свой череп, отпустила руки и схватилась за лицо.
Вытаращив в ужасе глаза, с истошным криком она сорвалась в пропасть. Каяна исчезла там же, где только что сгинули ее выкормыши.

А что же наши путники? Прошло немало времени, прежде чем один из них смог решить нелегкую задачу и первым выбраться из западни. Это был Мастеровой, затем он помог своему воспитаннику. И так сыны Иля оказались в безопасном месте.
Под ними простиралась пропасть, и место, где только что возвышалась скала с тайными письменами, теперь скрывала вода.
— Нам не узнать вовек, как вернуть младенца. Скала рухнула, а вместе с ней и последние надежды, — пригорюнился Роха.
— Нет, надежда есть. Когда я оставил тебя внизу и забрался на самый верх, то первым делом обратил внимание на то, что кто-то уже потрудился здесь и откопал скалу. Проделав чудовищную работу, эти копатели стену со всех сторон  обнажили и, на свою беду, лишили ее опоры. Я сразу понял это. Мы с тобою сильно рисковали, когда стояли на ее краю. Так вот, когда я заглянул туда, где был раскоп и где я предполагал когда-то найти скрытые символы, то обнаружил в нем то, что искал. На освобожденной от земли стороне были начертаны два слова. Их было можно разглядеть сверху и только с определенной точки.
— Какими же были те слова? Не томи.
— Если я правильно их разобрал, то: «Ищущему откроется».
— «Ищущему откроется», — повторил Спасенный. — И все?
— И все.
Наступило молчание. Роха впал в раздумья. Он отломал веточку и что-то чертил ею у себя под ногами. Думал, рассуждал и наконец, совершенно расстроенный, отшвырнул ее прочь и уставился вдаль взором, полным отчаяния.
; «Ищущему откроется», — с досадой махнул он рукой.
Вдруг лицо Рохи  оживилось.
— Смотри, отец! — Рука Спасенного пробежалась по окружающим скалам, что лежали перед ними как на ладони, очертила грот, служивший входом в залив, а дальше указала на бескрайнее озеро. — Смотри же... Понял я! Взгляни на грот! Его контуры напоминают спящее дитя, ты не находишь? А вот и колыбель!
Мастеровой взглянул на островок. Утопая в цветах и зелени, он лежал дальше остальных.
— На ней как будто скол… не хватает маленькой детали... Гляди же! — Роха, присев на корточки, указывал рукой куда-то.
Мастеровой пригнулся, и только так ему открылось то, на что указывал воспитанник.
И вправду краешек зеленого островка отсутствовал. И вдруг от солнца, что приближалось к горизонту, по озеру навстречу людям побежал лучик. Слабыми всполохами играя на синих волнах, коснулся он зеленого островка. Его свет попал именно туда, где в контуре, напоминающем колыбель, имелся маленький изъян. Его заполнив светом, этот солнечный проказник устремился дальше и наконец плеснул своей ослепительной желтизной прямо искателям в лица. А потом так же быстро улизнул обратно, оставив сынов Иля наедине со своими мыслями.

Роха еще какое-то время понаблюдал за озером, а потом повернулся к наставнику:
— Гляди, опять сияние из раны. А прежде не было его. Ни тогда, на берегу, ни потом, перед скалою этой. Я уж начал думать, что враги опередили нас и младенец в их руках. А теперь же глянь, как светится в груди!
— Это означает, что реликвия ожила, и ожила от поступка, а не от расстояния, что осталось до колыбели звездной. Идем! — позвал Роху наставник.

Еще не зашло солнце, когда вышли они на опушку леса. Тут мастеровой отвязал от ноги свой колокольчик и, отломив тонкую веточку, прикрепил его к ней. А затем поднял над головой и потряс ветку. Раздался приятный уху звук. Вдруг послышался шорох, и в центр небольшого луга, что был у них перед глазами, выбежал огромный рыжий, в полоску кот. Колокольчик дрогнул снова, и в три прыжка кот оказался рядом с людьми. Его огромные зеленые глаза уставились на Мастерового.
— Кыссссссс... — поприветствовал кота Мастеровой.
Тот вытянул довольно спину и мягкой лапой тронул колокольчик. Плюм!
— Теперь можно, — тихо сказал Мастеровой, взобравшись коту на спину. — Ну же... И ты давай, — позвал он Роху.
— Всю ночь и следующий день нес кот их сквозь густую чащу, прокрадываясь под самым носом у истемников и ускользая от пещерных псов, пока не вышли они к людям. Здесь кот пошел своей дорогой, сыны Иля — своей.
Люди, видевшие Мастерового, радостно приветствовали его:
— Искатель с нами!
Путь сынов Иля пролегал среди наскоро сложенных шалашей.
— Здесь те, кто пошел за мной, одни с самого начала, другие присоединились позже, ; сообщил Мастеровой. ; Вот те, для кого пробиваются теплые лучи сквозь темноту.
Среди людей, встречавшихся путникам, все были при деле. И даже дети помогали взрослым.

Вот несколько косматых быков, на их рога надеты металлические кожухи. Позади повозка с огромными колесами, из которых торчат шипы…
— Мы отбили их у тех, кто продался Изглу. Теперь быки послужат нам, ; улыбнулся Мастеровой.
Несколько немолодых женщин плели крепкие сети.
— Это ловушки для собак, — кивнул Мастеровой.
Роха увидел рогатины, похожие на те, что применяли в Иле против болотного змея. Их приносили дети и раскладывали вдоль повозки. Большие и не очень, с широким захватом и узким, оббитые железом и нет.
— Отличное средство против истемников. Ты уже видел, как передвигаются они на четвереньках. Вот рогатина для такого случая в самый раз, ; пояснил наставник.
— Дети... Я уже давно не видел, как они играют, — печально вздохнул Спасенный.
Путники остановились у самого крайнего шалаша. К Мастеровому подошли трое мужчин, и все вместе куда-то удалились.
Когда же Мастеровой вернулся, то сказал:
— Теперь тебе я больше не советчик и не могу подсказать, где колыбель с младенцем искать. Тебе виднее, сын. Вот здесь ты заночуешь, а завтра придется нам расстаться. Дальше ты пойдешь один. — И, помолчав немного, поднес ладони к язычкам пламени. — Как долго мы не могли разжигать огня... (Дело в том, что ночью светом костра можно привлечь внимание врага.) Истемьичьи орды уходят в свои подземелья, ты видел это сам… Им вроде не до нас теперь... Но эти... Они наткнулись на наше тайное убежище на севере и окружили его. Такое же, как это. Там женщины и дети… и небольшой отряд защитников. Они ждут помощи от нас. Я не могу оставить тех, кого повел за собою, с кем разделял невзгоды, кто стал мне новою семьей.  Мы должны прийти им на помощь. Я соберу своих людей, чтобы незамедлительно выдвинуться в путь. Пока у врага не появился новый Изгл, мы сумеем его сокрушить. ; И, помолчав немного, продолжил: ; А на заре придет к тебе мальчишка. Ему доверься. Отправитесь вы туда, куда на восходе солнца приходят пощипать свежую траву  золотороги. Говорят, недавно к ним прибились несколько хороших лошадей. Что, если кони те не дикие, лесные, а скакуны, что знали седока? Уверен, в лошадях по-прежнему ты знаешь толк. Верхом быстрее доберешься…
Мастеровой снова замолчал и наконец отвязал на шее тесьму.
— Возьми, — протянул он Рохе несколько цветных камушков, продетых через веревочку.
— Что это, отец?
— Они принадлежали твоей матери. Здесь самые редкие, я собирал их по всему свету для нее. Эти несколько камушков ; все, что осталось от ее красивого ожерелья. Я нашел их там же, где и тебя. Теперь они должны принадлежать тебе, ты ее продолжение и мой настоящий сын. Бери!
Мастеровой ушел.

Едва посветлело небо, на пороге появился мальчик.
— Вставай, надо идти, — позвал он.
Уже в пути мальчишка тихим голосом объяснял зевающему чужеземцу:
— Пока совсем не поднялось солнце, их надо ловить, а то потом уйдут  золотороги, а за ними лошади, ищи свищи их потом.

Запахами утренней травы и встретил их широкий луг.
Мальчишка не обманул. Едва они присели и стали наблюдать, как появились  золотороги. Их прежде Роха не встречал. Они величественны и прекрасны. Вдоль тонких шей и грациозных спин ровными волнами лежали гривы. На мордах большие, вытянутые глаза, рога переливаются на солнце. Роха был зачарован ими.
— Гляди! — толкнул его мальчишка.
За золоторогами на поляну вышли несколько лошадей. Роха пригляделся и поднялся во весь рост.
— Гор... Г-о-о-ор! — разорвал его крик тишину.
Тут же животные перемешались и стремглав понеслись прочь с поляны.
— Ну и дурак... — прошептал обескураженный мальчишка.
Теперь перед ними был пустой луг. Вдруг мальчик приподнялся из своего укрытия и встал рядом с чужаком. Он не верил собственным глазам. По направлению к ним, навострив уши, шел красивой масти конь.
— Гор... Гор... — продолжал подзывать Роха.
Конь подошел совсем близко и вытянул вперед шею, так что его теплое дыхание обдало того, кто говорил голосом его хозяина.
Роха аккуратно протянул свою ладонь и положил ее на бархатную конскую морду.
— Ты узнал меня, коняга? — прошептал он.
Гор, наверное, что-то отвечал, но со стороны казалось, что он лишь качал своей большой головой да легонько подталкивал Роху, по  дружески  бодая его. Быть может, так выражал он свою радость от долгожданной встречи или, напротив, делился обидами, накопленными за время их расставания. Как знать...
Хозяин коня подал мальчику знак, и тот, вынув из котомки, протянул ему лепешку, ее аромат быстро достиг лошадиных ноздрей. Как когда-то давно... Нет, конечно же Гор не забыл этого чудесного запаха, и теперь человеческие руки снова разламывали хлеб, и конь с удовольствием жевал эту душистую массу.
— Ты знаешь этого коня? — тихо спросил мальчишка.
— Мы старые с ним друзья. Это мой конь.

Лес мелькал перед глазами, меняя очертания. Мимо проносились могучие деревья, пышные кустарники, ручейки и речушки. Никто из имеющих гриву не мог бы сравниться сейчас с Гором. Он бежал так быстро, как мог бы это сделать, пожалуй, лишь ветер. Всадник сидел прямо, и свежий поток воздуха обдувал его лицо. Впереди, образовав чудную линию, уходящую к небу, их ждало предгорье. Незаметно пролетели полдня, следом и другая половина. Роха знал, куда держать путь. В его груди, не затухая ни на миг, светился огонек. Ласковым теплом по телу разливаясь, он вел сына Иля к незримой цели. Все окружавшие его ландшафты Роха узнавал, они как раз те, что представились в видениях ему в берлоге у Аллаи.

Древние синие горы стояли перед ним почти стеною. Небольшая река протекала мимо.
Все правильно, все верно, это оно ; то место из его видений, только теперь здесь не было тумана.
— Где-то здесь мне надо подождать, — рассудил Роха и вспомнил Ула, который матерью его оставлен был в надежде.
И всадник стал дожидаться ночи. Вот и стемнело, но костра не видно.
— Неужто я ошибся и расторопность подвела меня? А может, нет его давно? Покинул это место, ждать устал иль умер? Уж времени-то сколько утекло... Наверное, и река вот эта русло поменяла?..
И тут же, вторя мыслям, вдруг огонек в нем начал затухать, тепло в груди почти исчезло.
— Нет не может быть, чтобы все напрасно было! Нет! Я буду ждать.
И лишь стоило появиться всполоху надежды, и тут же вспомнился Рохе рассказ Сенаки. Как тот в отчаянии прождал несколько ночей кряду, но так и не увидел костра.
— Я буду сам искать путь, ведущий через эти горы. Пусть будет тонок, он как волос, а я его сыщу.
И снова побежало тепло по телу и ожил огонек. И вот увидел Роха костер. Тот мигал в стороне и немного выше. К нему и отправился немедленно Роха. Взбираясь осторожно, он ехал, сколько мог, верхом, затем оставил Гора и поднялся по крутому склону. Огонь горел уже давно. Истопник подкидывал в него хворост, не жалея.
Роха, освещенный пламенем, вышел на свет.
— Кто ты? — едва завидев незнакомца, спросил сидевший у костра.
— Не бойся, путник я, свет в ночи заметил и поспешил сюда.
— Давно не видел я людей. Собак слышал, все выли где-то рядом. — Истопник озирался.
— Давно ль ты здесь?
— Давно. Уж год прошел.
«Год? — не поверил своим ушам Роха. — Да как же... год?.. Уж не рехнулся ли тот, кто жег костры здесь, часом?» — мелькнула мысль в его голове.
— Да год, — кивал собеседник, в глазах его застыла печаль.
«Может, я ошибся и этот человек у костра не Ул?» — снова подумал Роха и спросил:
— Кого же ждешь ты здесь?
После этих слов истопник вдруг изменился в лице:
— С чего ты взял, что я кого-то жду? Я греюсь у костра, и только.
— Скажи мне, а как имя твое?
— Ул.
Получив ответ, Роха придвинулся поближе к собеседнику и тут же обо всем догадался. Увидел он, что сидевший напротив его человек немногим его старше. И это совсем уж было странным. Ведь Ул по возрасту годится ему в отцы. По всем подсчетам, с тех пор как Ул расстался здесь с Илеей, прошли годы… можно сказать, целая жизнь. Но оказалось, что время для истопника замедлило свой ход.
— Ул... — повторил Роха.
— Да, Ул, ; кивнул собеседник.
— Я тот, кого ты ждал.
— И кто же ты такой?
— Мое имя Роха.
— Роха? Так могли бы звать тебя в Светлом Иле. Я родом оттуда, но ты мне незнаком. — Ул покачал головой. —   Не тебя я ждал.
Роха подкинул в огонь хвороста, и пламя еще больше взмыло к черному небу.
— Не забыл еще ты ту, что оставила тебя жечь костры? Ты называл ее Илея. И спутника ее, что с ней ушел, Сенаку. Помнишь их?
— Ты весть от них принес? — вдруг встрепенулся Ул.
— Нет. Я явился вместо них.
— Как можешь ты явиться вместо них, да и зачем? А что же с ними сталось?
— Я пришел, чтобы вернуть младенца.
— Ты? Один? Да кто же ты таков?
— Я сын Илеи, воспитал меня Мастеровой, служил я доброму царю Миролею и был у старца в милости.
— Как же можешь ты быть девице сыном? О той ли ты Илее говоришь мне, что дочь Каулы? И не помню я, чтобы Мастеровой воспитывал мужчин, не отроком ли ты себя считаешь? — Ул посмотрел на незнакомца так, как будто тот был не в себе.
— Вижу, что смотришь на меня как на безумца. Удивляешься, что говорю с тобою не как зрелый муж, а как малое дитя. Постараюсь все объяснить и развеять подозрения твои. Да, я сын Илеи. С тех пор как вы расстались с ней, прошел не год, не два, не пять, прошли годы. С того дня уж двадцать четвертая зима минула. Ожидал я здесь увидеть Ула седовласым, познавшим жизнь человеком, а встретил того, кто мне по возрасту  ровесник. Как вышло так, не знаю, быть может, всему виной это место...
— Не верю... — не мог поверить услышанному Ул. ; Не лги мне, незнакомец! А где же колокольчик твой, коль воспитали тебя в Иле? — И истопник указал Рохе на голень.
— Ты прав, его нет у меня. Рожден я на чужбине, и Мастеровой привез меня сюда, когда мне от роду была одна зима. Нашел меня он в камнях, а рядом ожерелье рассыпано было... Гляди же! — И Роха, достав несколько разноцветных камешков на тесемке, поднес их к глазам Ула.
Ул взял один из них и сжал его в руке:
— Да, я их узнаю. Те самые они, что были в ожерелье у Илеи. Она рассказывала мне, что если вот этот алый камешек сжать в руке, то в ладони станет горячо. Я помню это.
— Поверь же мне, все, что говорю тебе, все правда.
Ул посмотрел внимательно на Роху:
— И в правду похож ты на Илею. Но где она? Скажи!
; Она погибла. А большего рассказать я не могу. И если все так, как я думаю, то не осталось времени у нас совсем. Младенец проснуться может. Ты не забыл, зачем отправились вы в трудную дорогу и что случится, коль разбудить дитя? Еще скажу: ведут на младенца охоту,  нам надо поспешить.
Ул поверил Рохе.
— Но как же ты один вернешь младенца?
— Я знаю как. — Сын Илеи показал собеседнику светящуюся рану на своей груди.
Потом они вернулись за конем, и Ул провел его к тайному ущелью.
Здесь, усевшись верхом на Гора, Роха и Ул двинулись вперед по высохшему руслу реки.
— Куда подевалась речка? Здесь же вода бурлила раньше, — недоумевал Ул.
Вскоре каменные арки остались позади.
— Странно, что тишина вокруг... ; удивился Ул. ; Не слышу гула водопада я. А когда мы впервые шли по этому ущелью, стоял шум такой, что приходилось нам кричать, зовя друг друга.
Еще прошли, и Ул сказал:
— Вот здесь он был, а теперь лишь высохшие камни...
Светало, когда перед путниками открылась даль,  уходящая в небо. Во всем очаровании своем предстала им долина.
По первозданной красоте не было сему пейзажу равных. Свет медленно растекался по склонам долины, окрашивая их яркими красками. Еще немного, и он добрался до низины.
— Чудо... Благодать какая... — шептал увидевший все это впервые Роха.
— Спускались здесь мы в прошлый раз. — Проводник указал на раскинувшиеся перед ними луга.
Роха уж собирался идти дальше, когда вдруг Ул остановил его.
— Нам туда, — кивнул он в сторону, что была укрыта тенью от горы.
— Ну как же? Ты же сам сказал, что вы пришли оттуда. — Спасенный показал рукой на цветущую долину. — А теперь утверждаешь, что путь наш должен быть иным… Думаю, нам надо бы отправиться проторенной дорогой. Ты посмотри, какая красота ждет нас впереди!
— Нет, Роха. Дважды одной дорогой здесь нельзя ходить. Поверь теперь и мне. Не зря провел я очарованным этим местом столько лун. Тогда шли мы вслед за ручьем, который скоро стал рекой, теперь же там высохшее русло. Нам надо отыскать ручей и следовать за ним.
— Странно, но ведь меня давно мучает здесь жажда, а я противлюсь ей. Но почему туда? Откуда знать тебе, что там мы встретим воду?
— Погляди, видишь белых птиц, что кружат над лесом. Так вот, они устраивают гнезда всегда вблизи воды.
Как только путники достигли указанного Улом места, тень накрыла их. Под ногами мох и маленькое болотце, дальше ручеек, что лужицей прозрачною растекался у подножия горы. Вот и пристанище для белых птиц. Роха, зачерпнув ладонью воды, напился; проводник набрал ее в пустой бурдюк. Впереди их ждал крутой подъем. Вот, омывая камни, как слезами, сочилась вода. Сверху донесся шум.
— Нам туда! — указал проводник.
Спешились путники и осторожно стали подниматься по узкому уступу вдоль горы. Когда закончился вдруг склон, то ждал их новый, а за ним еще один, его вершина едва проглядывала и упиралась в небо. Ручьи стекали здесь со всех сторон. Выше, выше… и наконец добрались. Дальше лишь бескрайнее небо.

Гор стойко выдержал подъем. Роха дал отдохнуть коню, да и сами путники в изнеможении упали навзничь. Но снова пришло время продолжить путь, и вот уж перед ними лежало плоскогорье и тысячи ручейков змейками ползли в их сторону.
— Пойдем к истоку, — предложил Ул.
Так шли они, пока их взору на предстало озерцо. Подобно забытому зеркалу, оно лежало среди голых камней, и, словно лики женщин, в нем отражались облака. Все ручьи вытекали из этого, переполненного водой озерца, и только один стремился в него. Следуя туда, откуда тек этот ручеек, отправились сыны Иля дальше, пока не оказались перед пропастью, разрезавшей плоскогорье. Из глубины безумной поднималась дымка. Мелкие капельки, что прямо на глазах путников зарождались из дымки, быстро собирались в одной точке, и в итоге практически из пустоты устремлялся тот самый ручеек. Где-то ниже, связав края пропасти, повисло гигантское дерево. На противоположном берегу его корни вгрызались в камни. Закрученный спиралью ствол был обломан.

Проводник поднял камешек и бросил в пустоту. Тот, как и положено, полетел вниз и там пропал.
— Я вроде узнаю это место, но в прошлый раз все было как-то по другому. — растерялся Ул. — И как нам поступить теперь, не знаю...
— Может быть, так. — Роха снял пояс и размотал его на полную длину.
Затем путники привязали к нему пояс Ула, и к ним добавилась и упряжь. Но этому рукотворному «мосту» длины недоставало. Роха завис над пропастью и раскачался, надеясь допрыгнуть до ствола дерева. Еще чуть-чуть, и связка, на которой он держался, внезапно лопнула. Роха сорвался вниз. Ул, не удержавшись, упал назад. В его руках осталась упряжь. Когда же он снова взглянул вниз, то, к радости своей, увидел Роху. Тот сумел все-таки зацепиться за ствол и удержаться на нем. Его спасли везение и ветки. О том, чтобы спуститься вслед за Рохой и Улу, не могло быть и речи.
— Возвращайся назад, а я, коль жив буду, обязательно вернусь! Побереги моего коня, он мне  товарищ!
С этими словами Роха встал в полный рост и, осторожно переставляя ноги, пошел по окаменевшему древу.

Только сейчас увидел он, что где-то справа от него и чуть ниже виднелся еще один подобный мост. Несколько сплетенных стволов соединяли края пропасти. Роха снова вспомнил свои видения, в них были эти деревья и путники из Иля, идущие по ним через бездну.

Роха пошел дальше и добрался до противоположной стороны пропасти. Ручей опять встречал его. Нарушая все законы притяжения, он как ни в чем не бывало спокойно тек, взбираясь вверх по стене. Роха смахнул ручеек рукою, но капли не полетели вниз, а вернулись в выбранное русло.
— Как же такое возможно? — дивился он.
Спасенный прислонил ладони, а затем и колени к ровной стене. И снова немало удивился, потому что стена спокойно держала его. Оставаясь на весу, Роха прополз немного вслед за ручьем и, окончательно убедившись в том, что все нормально, поднялся в полный рост и пошел прямехонько наверх. Остановившись на мгновение, он осмотрелся. За его спиной стояло высокое дерево, а где-то далеко и выше, почти над ним, увидел Роха зависших вниз головой коня и человека рядом и снова удивился. В них узнал он тех, с кем только что расстался, и ему стало интересно, увидели ли они его сейчас.

Ручеек вывел Роху снова на край пропасти. И в этот раз впереди не было ничего, лишь бескрайнее небо перед ним. В полной тишине по нему плыли облака. Узкий поток, что привел Роху сюда, разбивался на мелкие капельки и эта морось превращалась в пар.
— Куда же дальше-то? — раздумывал Роха, стоя у края пропасти.
— Не уж-то в эту пустоту?
Вдруг перед его лицом возникла птица, та самая, знакомая ему. Она зависла на ветру и забила крыльями,  призывая путника за собой. Роха доверился птице и сделал шаг.

Воздушный поток ударил по лицу Спасенного, в ушах зашумело, как будто он попал в водоворот. Все тело, сжавшись в комок, стало человеку неподвластным. Падение. Роха зажмурился. Шум. Неожиданно в этот шум добавились вдруг крики, удары по железу, жужжание и свист.

Роха нашел в себе силы и открыл глаза...
И вдруг он обнаружил себя зависшим в центре бескрайнего пространства, со всех сторон которого неслись наперерез друг другу невероятные повозки. Крылатые и бескрылые, они стремглав проносились мимо, ослепляя Роху блеском своих назеркаленных бортов. Он был меж них, как муравей среди гигантов. Миг. Удар! Две из них столкнулись. Огромные обломки пролетели мимо Ух! Роха снова зажмурился, но что-то надо делать... Он задергал ногами, как будто собираясь побежать, но, осознав всю тщетность этого намерения, вновь открыл глаза и с опаской огляделся.
На этот раз увидел он гигантов ; людей в странных одеждах, воображению не подвластных, они сражались меж собой. И вой стоял, и вопли, и звон железа, и грохот, и стенания. Эти великаны не замечали присутствия его. Он меньше мухи. Вокруг творился хаос. Огромный кнут медленно сжался пружиной и ударил. Бац! Роху накрыла воздушная волна. Удар прошелся рядом едва не размозжив его. Оглохший, Роха несколько раз перевернулся в воздухе и кубарем полетел вниз. Как только его падение замедлилось, он смог снова выглянуть из собственной оболочки.

Под Спасенным раскинулись водные просторы. Чуть в стороне каменная гряда, что неровною дугой обрамляла берег. Роха парил над этим всем, да так, что фору мог бы дать теперь орлам. Вдали знакомые все очертания: вот грот, что вел в таинственную гавань, а вот и та из скал, что в себе хранила тайные скрижали, и чудо было в том, что она стояла невредимой. Глаза не врали... Спрятанная в красочной лагуне, среди зеленых скал, на прежнем месте, возвышалась она ровною стеною. Теперь Роха был над ней и, подобно  птице, спокойно мог рассматривать ее с разных сторон. Но что это? Она, как будто молочный зуб, чей срок уже пришел, вдруг зашаталась и тут же упала, укрывшись озерной гладью.

От этого падения родилась волна и устремилась к гроту. И вот уже, вырвавшись из узкого горлышка, нацелилась она на встречу с горизонтом. Колыхнулась водная гладь и, подобно узнику, узревшему свободу, сделав рывок, побежала.

Цветущая лагуна давно уж позади. Роха неотступно следовал за ней. Под ним, как в зеркале, отражались облака. Так продолжалось до тех пор, пока впереди у прибрежной кромки не появилась какое-то размытое пятнышко.

«Что это может быть?» ; задавался Роха вопросом.
Пятнышко все приближалось, и вот уже возник неясный силуэт. Еще чуть-чуть, и все прояснилось. Это парусник, он был как на ладони перед Рохой.
«Тот самый?» — мелькнула пугающая мысль.
Вот-вот волна кораблик тот накроет.
«Нет!..» — Роха не мог с этим смириться.
И, не желая видеть того, что произойдет, Роха крепко сжал веки.
Темнота!

Когда же Спасенный вновь открыл глаза, то увидел себя лежащим в колыбели. Он  был младенцем. Ему хорошо, безмятежно и тепло, но вдруг над ним нависла чья-то тень. Рохе стало страшно. Сомкнув глаза, лежал он тихо. И вот... Тень, поднявшись выше, вдруг обрушалась волной. Стихия, пришедшая издалека, ударила по колыбели и поглотила ее.
— Мама!
Слеза скатилась по щеке Рохи.
— Да сколько же еще это будет продолжаться?! Сколько терпеть?!
И тут же его руки и тело стали наливаться. Он начал увеличиваться в размерах и расти. Теперь он великан, не знающий себе равных, и мститель, пришедший суд вершить. Огненным вихрем пронесся гнев внутри Рохи.
— Да что я вам, дитя! — вырвалось чудовище из него наружу.
Молнии ударили во все концы, и в тот же миг все запылало. Огонь, рожденный им, пожрал и своего родителя. Мир обуглился и превратился в пепел.
Тьма поглотила последние всполохи.

В какой-то миг его тело снова почувствовало под собою твердь.
Струйка воздуха втекла в его грудь.
Не открывая глаз, Роха пошарил пальцами по кругу:
— Трава...
Он тронул ее руками. Под ним была поверхность, он прилепился к ней, и это было для него невероятным чудом.
— Нет это был не сон...
Жив! — следующая мысль вызвала восторг.
— Я жив! — хотел было объявить Роха на весь белый свет, но чья-то незримая ладонь прикрыла его уста.
Роха поднялся.
Безмятежность.  Перед взором Рохи появился парусник. Он едва касался изумрудной глади, казалось, что он парил.
— Вот он! — Роха был абсолютно ошеломлен.
Воплощение всех его надежд и устремлений теперь перед глазами. Мачты кораблика были пусты, на них давно не поднимали парус. Не видно у бортов людей. Но все равно он прекрасен.
Роха впал в недолгое раздумье, не зная, плыть ему навстречу кораблю или оставаться на прежнем месте. Неожиданно в груди вдруг запекло, он зажал рану рукой и едва не взвыл от боли.
— Чего же жду?
Там, в лагуне, у рухнувшей скалы, Роха ясно видел образ колыбели и тот изъян, что был в конструкции ее. Недостающая деталь была в его груди. Он зажимал ее ладонью, она рвалась наружу Спасенного.
Несколько шагов, и вода уже готова коснуться ног. Он подошел к самой кромке, и стоило сделать ему еще один шаг, как он тут же наткнулся на стену. Не веря собственным глазам, Роха, как слепой, ощупывал незримую преграду. Она была везде. Он метался вдоль берега от края к краю, но не находил лазеек. Ни маленького лаза, ни дверей или подкопа — ничего! А между тем за его грудиной горел пылающий котел. В нем словно плавили металл, и тот готов был прожечь в нем дыры. Терпеть все это не было уж мочи. Пальцы Рохи с силой проникли в собственную плоть и выдрали из нее осколок. Он зашипел в ладони.
— А-а-а... — сжав зубы прорычал Спасенный и тут же бросил на песок горящий камешек.

В его груди снова зияла страшная рана. Багряные струйки устремились вниз. Роха присел на колени. Он почувствовал, как его покидали силы. А ко всему озерная гладь вдруг всколыхнулась, и где-то там в ее просторах поднялась волна, она, неотвратимо приближаясь, неслась Спасенному навстречу. Вот и кораблик на ее пути, но чудо... Достигнув судна, волны вдруг расступились и обошли его. Оставив парусник в покое, они рванули дальше, пока не столкнулись с невидимой стеной. Ударив раз, другой и третий, вода не отступила. Как по стеклу, она стучала, била, и стена, не выдержав напора, рухнула куда-то вниз. Казалось, что сейчас стихия обрушится всей беспощадной мощью на эти берега и заберет с них все, что только попадется ей. Но волна, достигнув берега, выплеснулась на чистый песок и пенистой лужицей добралась до осколка, тот заиграл радужными переливами. Забрав его, унесла с собой на глубину.

Тут же все заиграло светом. Вода вдруг стала еще более прозрачной, и открылось человеку то, что ранее было скрыто от него. В лазурной толще показались плавники, хвосты и спины, и все они принадлежали каким-то грациозным существам. Подводная жизнь зачаровала Роху. Он  забыл про кровоточащую рану.
Кожа таинственных пловцов, золотом сверкая, собирала пузырьки, что заблудились в этой, искрящейся всеми красками воде. Плавая в глубинах, подобно рыбам, неведомые существа проделывали один и тот же путь ; от корабля к берегу и снова к кораблю.
Увидел также человек, как эти златоспинные амфибии подхватили осколок, выпавший из его груди, и понесли к тому месту, где из крохотной точки зарождались лучи.
Над водой  поднялся свет. Он был под стать сияющим струнам, и заиграла музыка. И не было мелодии, подобной той, что слышалась Рохе в этот чудный миг. Она сродни восторгу Рохи от чудесного спасения. Боль ушла.

А те лучи вдруг заколыхались. И вот, подобно заботливым ладоням, они подняли что-то с воды.

Еще мгновение, и сомкнулись длани. Спасенный увидел, что устремились лучи вверх. Ну а потом...
В голове все закружилось, как на карусели. Последние силы оставили Роху, и он свалился на мокрый песок. Не то в бреду, не то очнувшись, увидел Роха, как несколько тоненьких лучей из тех, что не поспели за остальными к небу, слились в прекрасный образ. Сложив перед собою руки, как крылья, перед ним плавно спустилась женщина. Ее лицо показалось Рохе знакомым. Тихой поступью женщина приблизилась к Спасенному:
— Ну здравствуй, Роха.
— Здравствуй, — ответил он тихо.
— Я помогу тебе.
Женщина присела рядом и поднесла свою руку к груди Рохи. Спасенный удивленно посмотрел на нее, а затем на то место, где была рана, но теперь там оставался едва заметный шрам.
— Ты позвал меня, и я пришла.
— Когда тебя я звал? И кто ты?
— Я твоя мама, — улыбнулась женщина и посмотрела на Роху добрыми глазами.
— Мама! — радостно воскликнул Спасенный.
— Вот и вернулся Иль. — Женщина провела рукой по своду неба.
Роха обнял мать. Она погладила его густые волосы.
— А где же младенец? — спросил вдруг Роха.
— Он вернулся к своим любящим родителям.
— Я так ничего и не увидел ; наверное, проспал, — пошутил Спасенный.
— Ты указал им путь. Они ступали по твоим следам.
— Но как?
— Ты сотворил это своей любовью к Илю и ко всему цветущему под этим небом.
— Не я один... А как же ты? Каула и мои родные, Мастеровой, Сенака? И те другие, что не отступились?
— Мы все прокладывали мостики, по которым ты ступал.
— И почему же ты не вложила тот осколок, что дал тебе Каула, сразу в колыбель младенца?
— Ничего бы не было тогда. Все произошло так, как и должно. В твоей груди та реликвия ожила, набралась силы, а до этого мы все проделали трудный путь. Не могло быть иначе.
Осмысливая материнские слова, Роха замолчал, а потом снова обратился к ней:
— Скажи мне, мама, Каула и его люди по-прежнему на корабле?
— Да.
— Но я не вижу их...
— Все там. Их только что отпустила дрема. Они устали, как и ты.
— Так давай же отправимся не медля к ним! Тебя они все еще ждут и, наверное, скучают… Пойдем же, мама! —   потянул Роха Илею за собой.
— Нет, — качала головой она. — Это невозможно. Тебе одному придется встретиться с ними.
— Но почему?
— Потому что теперь у меня два крыла.
Илея взмахнула руками, и в то же мгновение на них появились и заиграли бронзовым переливом перья. Затем опустила руки, и металлические крылья пропали сами собой.
; Им не суждено узреть меня. Я птица.
— Бронзовая птица! Так это была ты?! — догадался Роха.
— Да. Мне, как матери, хотелось помогать тебе, но я не могла, потому что между нашими мирами лежит пропасть. Лишь изредка мне удавалось преодолевать ее. Когда-нибудь мы снова будем вместе, а пока ступай. Там к берегу прибило плотик, до кораблика на нем ты доплывешь. Когда же спросит тебя Каула, кто ты, расскажи ему про камешек, что вложила в тебя Аллая. Ступай. — И Илея, обернувшись птицей, растворилась в последних лучах, что спешили к небу.
Роха проводил птицу взглядом, сохранив в душе ее тепло.
Там, где Илея указала, нашел Роха плот.

«Бум... Бум...» — застучали бревна о старый борт.
— Ты видел это? — показывая на небо, спросил Роху старик, как только тот встал на палубу ногами.
— Да, — отвечал сын Иля.
— Так, значит, мы свободны? — Старик не отрывал взгляда от небес.
— Да — улыбнулся Роха.
Тут старик повернулся к нему:
— Кто ты?
— Я — Роха.
— А откуда ты здесь взялся?
— Не знаю, — пожал плечами Спасенный, — вообще-то я из Иля.
— Роха? Из Иля? — присоединилась к разговору старая женщина с добрым и внимательным лицом.
— Да, я шел к вам.
— Ты знаешь, кто мы? ; спросил старик.
— Да, ты — Каула, а это твои люди, что хранили покой младенца.
— Из Иля... — повторила женщина, — у тебя очень знакомое лицо...
— Да... Я сын Илеи. ; И, обратившись к старику, продолжил: — Помнишь, как подарил ты ей обугленный камешек, частичку от звезды?
Старик обнял седую женщину и заплакал. Потом обнял и Роху.
— Где она? — спросил он снова.
— Вы обязательно увидите ее, но не сейчас, еще не настало время.
Конечно же им было что рассказать друг другу, теперь для этого настало время. Уже скоро кораблик наполнил паруса и заскользил по лазурным водам.

А где-то далеко-далеко, среди болот и мхов, в своей каменной берлоге лежала Аллая. Уложив под голову ладошки, она засыпала. Впервые за очень долгое время ; такое долгое, что с тех пор пронеслась, наверное, тысяча зим, ; на ее душе был покой. И никто ей не мешал, и не было свидетелей сему.
— Как прекрасна смерть, — подумала Аллая и тихо умерла.

Сказ
Звон колокольчиков вперемежку с детским смехом разливался вдоль ухоженных дворов. Размалеванные сказочные птицы расселись по расписным крышам и покачивали своими яркими деревянными головами при каждом дуновении ветерка. Среди других один двор выделялся особо. Большой, просторный, он расположился в самом центре и гостеприимно встречал путников открытыми воротами. За ними стоял крепкий дом. Высоченной крышей подпирал он облака. На крыльце сидел старик. Он долго разминал глину, а потом принялся что-то лепить.
— Деда, ты снова делаешь свистульку?
— Угу, — закивал старик, ласково глядя на белокурого мальчугана.
Натруженные руки ненадолго опустились в кадушку с водой, а затем старец вытер их и достал откуда-то из-за спины разрисованную свистульку.
— Что это?
— Это кораблик. Держи! — протянул старик игрушку мальцу.
Мальчик взял ее в руки и внимательно рассмотрел. Затем поднес к губам и надул щеки:
— Ф-ф-ф-ф-ф...
Вот все, что получилось у него.
— Да не так... — заулыбался старик. — Гляди, как надо.
По двору потекла мелодия.
— Понял как?
— Угу, — кивнул ребенок. — Деда, а расскажи еще мне историю про сказочный кораблик.
— Что же рассказать тебе, Каула?
— Про то, как спасли младенца и победили злых истемников.
— Я же рассказывал уже много раз.
— А ты еще. Вот что там было с истемниками, когда младенец вернулся к родителям своим?
— Врата закрылись, печати вновь легли на них, и миры тут же разошлись. Их и наш. Да так, что не сыскать дорогу больше. Мастеровой со своими отрядами сражался с ними крепко, пока не запер те пещеры.
— Но почему же он не ворвался снова к ним и не победил их всех?— Мальчуган махнул веткой.
— Он победил. Но все дело в том, что человеку не подвластно распоряжаться чужими мирами. Не нами накладывалась печать, не нам ее снимать. Все случилось так, как должно было.
— А что же дальше стало с ним?
— Это с кем?
— Ну с Мастеровым.
— С ним... — вздохнул старик. — Так вот... Как я говорил, он сражался и ранен был тяжело. Когда же час его настал, то увидел он лежащие в цветах долины, по ним к нему навстречу шла Илея. Они снова встретились и обнялись. И так, держась за руки, эти двое пошли дальше. И больше никто не мог их разлучить.
— Деда, а что с Сенакой было после?
— Сенака был героем. Вернулся он в свои края к берегам Летучей Рыбы. Настал там мир, и снова на волнах белеют паруса. И в гаванях торгуют жемчугом и рыбой. Хотя Сенаку и оставляли в Иле, но он скучал по Большой воде. Свой парусник отец Илеи ему отдал. Теперь он, как и прежде, бороздит озерные просторы.
— И если я туда отправлюсь, он покатает меня на нем?
— Конечно. Сенака сразу тебя узнает и будет несказанно рад.
— Откуда же знать ему меня? — удивился малыш.
— Как имя свое ему ты назовешь, так и признает сразу, — улыбнулся дед.
— А расскажи-ка ты про Ива, что в Закрае оставался.
— Ив наконец проснулся в своем родном мире, в том, с которым жаждал встречи. Вернулся он в свой отчий дом. Афири же остались здесь. Прежде чем пришел за юным проводником Ямых со слугами своими, он всех Афирей отпустил, и они до времени таились в озерце, а потом поселились в Замершем лесу. Прошло время, и лес тот излечили. Как только сгинул злой Ямых с прислужниками своими, освободилось дерево чудное от бревен, а затем принесло плоды. Вот их-то высадили девы в каменном лесу. Теперь там все купается в зелени и поют птицы на разные голоса. И поговаривают, что девы живут в нем, как некогда те две сестры, что понимали язык зверей и птиц. Что там обрели они свой новый дом.
— Это те сестрицы, что жили в незапамятные времена?
— Угу, — пробурчал дед.
— Ты говорил, одна из них стала ведьмой. А потом исправилась она?
— Да, исправилась... Больше не делала зла, — закивал головой старец.
— Тогда еще хочу узнать про то чудище, что Чутью звали, их же было две?
— Точно, две, — улыбнулся старик.
— Одну победил Спасенный, а как же с той другой? — И малец оглянулся по сторонам.
— Как, как... Нет ее, и все, — прищурился старик. — Помнишь, что случилось с правителем Закрая?
— Угу, — кивнул малыш.
— Ну вот, как только Ямых лишился головы, вместе с ним рассыпалась и эта нежить. Ведь это он придумал ее и в жизнь воплотил.
Мальчуган задумался.
— Что, Каула, про всех спросил? ; усмехнулся старик.
Малыш пожал плечами.
— А я еще про Ёю тебе могу сказать...
— Давай.
— Когда истемничьи орды нахлынули на Иль, он присоединился к тем, кто нам пришел на помощь. Этот старик помнил доброту и, когда настал для Иля тяжелый час, ухаживал за ранеными здесь.
— Я вспомнил, ты не говорил еще про Ула.
— Да, да, Ул... Теперь он охранитель тех самых тайных врат.
— Дед, а дед, а вот скала та рухнула, ты говорил, а потом большущая волна там поднялась, а как же не добралась она до спящего младенца?
— Не знаю... Не добралась, и все... На то там выбранное место, понял? — улыбнулся старик.
— Хм… — хитро прищурившись, ухмыльнулся мальчуган. — А взаправду был ребенок тот?
— Был.
— А ты его видел?
— Нет.
— А откуда знаешь, если не видал?
— Сказывали...
Мальчишка убежал, но вскоре вернулся:
— А он так и остался маленьким или вырос и стал взрослым?
— Не знаю... — пожал плечами старик.
Мальчик улыбнулся:
— Ну я побежал!
— Куда ты, сорванец?
— Играть в Сенаку, — крикнул внук, убегая.
— А почему в Сенаку?!
— А в кого же еще?! У него кораблик!
; Ну беги, беги, — заулыбался старик, потирая белый шрам на своей груди.