Глава 7. Окончание войны

       О том, какие трудности выпали на долю моей Гали на пути к своему дому, как им приходилось ехать на попутных товарных поездах, грузовиках, как мерзли они на вокзалах, как обворовывали их и обижали в дороге, я не знал, пока не получил от нее первое письмо. Ее жизненный путь достоин целого романа. Не сломалась, не очерствела, не впала в отчаяние эта хрупкая красивая девушка. Добралась домой и ждала меня с войны.

       Я же снова пошел по допросам: где, когда, при каких обстоятельствах был взят в плен? Угрозы и упреки, но это уже свои, мне даже не было обидно. Вины своей я не чувствовал, Родине не изменял. Я был честным воином и присягу, принятую мною, не нарушил ни в чем. Так сложилась судьба, и в то время другого пути у меня не было. Наверное, были истинные виновники гибели миллионов русских солдат в первые годы войны, но об этом даже думать было нельзя. Скоро все эти процедуры были закончены, и я, как и другие пленники, был отправлен в запасной батальон. А через два дня, изъяв все вещи, нас одели в обмундирование, бывшее в употреблении, снятое, видимо, с убитых или раненых, и марш-броском снова вернули в Вену, где еще шли бои на левобережье Дуная. Я сравнивал свои первые бои с боями в конце войны. С той организованностью, продуманностью, мастерством военначальников, ведущих теперь в бой своих солдат. Это была уже совсем другая Армия. И я был другой. Всю свою злость и ненависть, которые скопились за время пребывания в плену, я вложил в свои руки, державшие винтовку, в кулаки в рукопашных боях,  в луженное горло, оравшее «Урааа!».  За эти бои я был награжден медалью «За отвагу!» (За тот, сравнительно короткий для меня, период участия в боевых действиях в конце войны я был награжден трижды: медалями "За отвагу", "За боевые заслуги" и "За победу над Германией", за что я очень благодарен Родине).

      На одном из привалов, когда после взятия Вены наш 303 стрелковый полк перебрасывали на освобождение Праги, шла перепись личного состава. Здесь мой командир отделения сержант Курочкин в списке против моей фамилии вместо слов  «был в плену» написал «не был». Он предупредил меня, что так будет лучше. С тех пор я нигде и никогда не упоминал о том, что  мне пришлось пережить в немецких концлагерях, и всю жизнь переживал, что вот-вот да и выяснится, что я был в плену. По словам Сталина  «пленных не было, были изменники Родины», за что их всех этапировали в Сибирь на угольные шахты, многие из них там не выжили. А я поверил в себя, отдал свой долг Родине и остался жив благодаря простому русскому  мужику – командиру моего отделения с простой русской фамилией – Курочкин.
 
       Вспомню еще один случай, связанный с ним. Он также мог закончиться трагически для меня. Когда  к нам пришло новое пополнение, я стал расспрашивать прибывших, не видел ли кто мою Галю? Я стал рассказывать, где  и как мы с ней распрощались, о том, что я к ней обязательно заеду после войны, что мы с ней обязательно устроим счастливую совместную жизнь. И вдруг один из присутствующих, родом с Украины, звали его Михай, схватил меня за грудь и ударил в лицо со словами: «Я давно тебя ищу, но не мог встретить раньше!» Я споткнулся о лежащего на полу солдата и упал, а Михай схватил винтовку, вогнал патрон в патронник и приставил ее к моей груди. Командир отделения Курочкин, предвидя трагический исход, схватился за ствол винтовки, и в этот момент раздался выстрел, который пропорол перегородку в помещении, слава богу, никого не убив. Михая связали, выволокли на улицу, а он все орал: «Мы еще встретимся!»  Но встретиться нам, видимо, больше не было суждено. Как у него сложилась судьба, и куда он был направлен в тот вечер, я так и не знаю. Галя о нем не любила говорить, я не настаивал. Знаю, что она была с ним знакома еще до войны. А с командиром отделения сержантом Курочкиным мне повезло служить вместе, пока у меня не отказали ноги. Так что на моем пути мне часто встречались добрые, порядочные, смелые люди, которым я обязан своею жизнью и которые остались у меня в памяти на всю жизнь.

       Итак, поход на Прагу. При переходе через Альпы нас застал сильный снег, а к утру еще и мороз. Вымокли все с головы до ног. Сушиться было негде. Сидели в горах на снегопаде, словно мокрые куры, целую ночь. К утру у меня отказали ноги, перестали гнуться в коленях. Боль нестерпимая, а впереди марш на Братиславу. Я всю дорогу до Братиславы и обратно через Дунай в Венгрию в город Папа ехал на обозной повозке, словно бревно, ногами не владел, они у меня отнялись. Из  строевого солдата меня сделали из-за ног обозным ездовым. За мною в транспортной роте закрепили пару лошадей и повозку, на которой я с другими солдатами ездил в Папу за хлебом и продуктами для полка. Если бы не ветеринарный врач, мне бы до сих пор не ходить своими ногами. Так как ноги у меня не гнулись, мне приходилось ходить, словно на ходулях, с ужасной болью в коленях. Армия есть армия, и мне вместо утренней зарядки приходилось на этих «ходулях» бегать с хомутами каждое утро вокруг конюшни по три раза. Это продолжалось до тех пор, пока ветврач не узрел мои мучения. Какими-то мазями, предназначенными для лечения лошадей, он вылечил мои ноги. Много с тех пор прошло времени, но я и теперь благодарен этому человеку, который вернул мне возможность передвигаться на своих ногах.

       Да, фронтовая служба была нелегкой. Постоянное ощущение смерти перекрывалось ненавистью к врагу, длительные многокилометровые переходы превращали бойцов в механические фигуры, ожесточенные бои ожесточали наши сердца, а чувство голода было почти постоянным. Я болел куриной слепотой. Это болезнь от истощения. После захода солнца становишься слепым цыпленком, который не находит в курятнике своего насеста. От голода я терял сознание у полкового знамени, когда оно стояло под грибком на открытом воздухе. Я стрелял, ни о чем не задумываясь и видя перед собой лишь мишень, не воспринимая головой, что в это время стреляют и в меня. Но всё это несравнимо с пленом, который оставил на всю жизнь глубокую и ноющую рану в моем сердце, о которой я запретил себе вспоминать.

       Пришел май 1945 года и ощущение счастья и надежды на будущее. Но мне предстояло служить еще почти полтора года после войны, и только в августе 1946 года вышел приказ Министра обороны о демобилизации из армии военнослужащих моего года рождения  - 1920.