Подарило утро силу

Отрывок из моей книги "Похоронка" (посвящается 75-летию Великой Победы над фашизмом)

В жизни всегда так- хорошее быстро заканчивается, а страдания мучают долго. Казалось бы страшный голод тридцатых годов уже позади, колхозы и совхозы постепенно становились на ноги, люди начали жить сытнее и лучше, а тут война проклятая началась. Всех взрослых мужчин забрали на фронт. К тому же первая зима страшной войны оказалась очень долгой, холодной и голодной. Люди совсем измучились от невыносимых напастей и свалившегося в каждый дом горя. Люди жили одним днем и одной надеждой.
Медленно и тоскливо текли морозные и ветристые январские дни 42-го года. За последние несколько дней в жизни Курманкуль произошло много всего: умер ее свекр, добрый старик Абдрахман, которого все уважительно звали просто Абдыке.
Он, после того, как единственного сына Орозбека, ее мужа, призвали на фронт, стал единственным кормильцем в доме, куда она пришла невесткой полгода назад. И вот, ее свекр умер. Неожиданно, а ведь старику еще и шестидесяти не было, очень бодро держался, был мастером на все руки- то колхозную повозку починит, то соседке печь справит, то поможет сельскому кузнецу. Последние несколько лет Абдыке работал сторожем в колхозном дворе, где располагалось все нехитрое колхозное добро- зерновой склад, контора, несколько навесов для скота и крытый гараж для единственной на всю округу машину, полуторки, полученной год назад прямо с завода. И хотя работа его вполне устраивала, но после того, как Орозбек ушел на фронт, попросил председателя колхоза Николая, перевести его скотником на ближнюю ферму, которая располагалась недалеко от его дома.
Председатель уважил эту просьбу, потому что на этой ферме не было мужских рук. Шла война, в колхозе остались лишь дети, женщины, да старики, поэтому такие как Абдыке были нужны везде. Письма с фронта поступали редко, хотя почта и старалась работать исправно. За полгода войны почти на половину мобилизованных на фронт пришли похоронки и еще от многих совсем перестали приходить письма домашним. Видно, дела там шли не совсем хорошо, у всех на душе было тревожно, по радиосводкам передавали, что враг стоит у Москвы.
Николай, председатель колхоза, никак не мог взять в толк, как можно было допустить, чтобы за несколько месяцев немецкие войска оказались под Москвой. Он был из тех комсомольцев, которые добровольно подались в Туркестан строить колхозы и совхозы. Как только началась война, Николай в числе первых запросился на фронт. Но страна уже жила по законам военного времени и ему жестко дали понять, что его фронт здесь, в тылу, где, по сути стал суровым законом сталинский лозунг «все для фронта- все для победы».
Село еще спало, кое –где над домами начал появляться слабо заметный дымок от печных труб. Время от времени лениво подавали голоса деревенские собаки. Зима оказалась на редкость снежной и суровой. Еще было темно, но медленно рассветало. И хотя ночной мрак еще не отсупил, но снег, разбавляя своим светом ночь, делал близлежащую округу светлой, будто стояла белая ночь.
В темном углу комнаты, тесно прижавшись друг к другу, стараясь глубже втянуться в старое, большое, весь в заплатках одеяло, спали дети. Их было пять. Глядя на них, семнадцатилетняя Курманкуль, на некоторое время забыла про свое горе и сидела, глядя на них, время от времени аккуратно поправляя одеяло. И хотя в комнате еще держалось тепло от вечерней топки, все же она решила, пока дети не проснулись, вычистить печку и заново ее затопить, а заодно приготовить им что-нибудь на завтрак.
Но, руки и ноги ее не слушались. Она сидела неподвижно, долго, безмолвно. Скоро уже наступит утро. Несколько дней она целыми днями хлопотала у очага, готовила пищу, кипятила колхозный самовар и принимала сельчан, которые целыми днями все шли и шли к ней в дом, чтобы выразить соболезнование и уважить умершего чтением Корана. По кыргызским традициям надо было всем уделить внимание, всех усадить за дастаркан, напоить их горячим чаем, угостить, чем может. От мужа вот уже два месяца не было писем, как и всех сельских джигитов, его забрали на фронт еще осенью сорок первого. Она была в положении. Зима выпала тяжелая, у них кормились осиротевшие дети родственников и соседей, которым просто деваться было некуда. А тут еще умер ее свекр, единственный кормилец. Потрясенная горем, неожиданно навалившимися утомительными хлопотами, находясь в состоянии глубокой депрессии, вызванная душевными муками, болью утраты близкого человека, она не могла даже пошевелиться, покоренная судьбой, ослабшая от психологического и физического шока. Ее мучил лишь один вопрос, как она прокормит кучу малых детей, которые сейчас беззаботно спали рядом. И вдруг, с улицы раздался звонкий голос председателя колхоза Николая:
- Курманкуль, Курманкуль, просыпайся, выйди на минуточку на улицу, есть разговор.
Девушка, бессильно, кое-как накинув на голову большой шерстяной платок, выглянула наружу и поздоровалась с главой колхоза, который увидев ее измученный вид и покрасневшие глаза, медленно подбирая слова сказал:
- Ты, Курманкуль, держись, слезами горю не поможешь, как говорится. Надо думать, как прокормить твоих сирот. Вот, что: давай, заканчивай свои домашние хлопоты и подтягивайся в контору к девяти, будешь для всего колхоза лепешки печь. А то, сама понимаешь, рук в хозяйстве не хватает, все работают целыми сутками, а печь хлеб некому. Ты хоть, девушка, хлеб умеешь печь?
От такой радостной новости, Курманкуль, впервые за последние три дня улыбнулась, почувствовала себя такой счастливой, что забыла весь свет, даже не ответила на вопрос Николая и не поблагодарила его за спасительное предложение. Но впереди были еще три тяжелой зимы до победы, тяжелые испытания на прочность, стойкость, веру в людей, преданность любимому человеку, жизненные разочарования. Но, она всю свою жизнь будет помнить это утро, этот короткий миг, давший ей силу на всю жизнь.