Яспис

Мои чувства - миражи. Когда с низкого неба ниспадают пряди дождя, мне призрачно печально. Когда самум воздвигает вдалеке песчаные башни и они несутся, выбивая пыль, прямо на меня, мне призрачно весело. Когда понимаю, что у меня нет рук, их очертания придуманы, мне призрачно страшно. Все это подделки чего-то настоящего, и я призрачно страдаю.
Знаю: прекращу играть в чувства, меня не станет.
Мои владения ограничены пятью пирамидками из камней. Такие возводят кочевники на пустынных дорогах - ориентир и подношение незримым духам, подлинным хозяевам путей. Сейчас, когда меня почти нет, наверняка увидела этих духов, как родных. Но я всегда одна в позаброшенных бесплодных землях.
Плоские камни. Один на другой, три-четыре-пять штук. Пирамидки выглядят очень ненадежно, но ветер еще ни разу не опрокинул их. Что уж говорить о моих бессильных пальцах! Я даже пробовала кричать на камни, а они все равно продолжают стоять, эти вершины таинственного пятиугольника.
Я не могу выйти за его пределы. Периметр - пятьдесят моих шагов. Конечно, если представлять, что у меня есть ноги. Иногда я часами воображаю, как выглядела. Должно было быть две руки, две ноги, бедра, грудь и голова, а на голове - глаза, нос, уши и рот. А еще рот может улыбаться или кривиться. Открываться для слов. Сердито смыкать губы. Показывать зубы. Проблема лишь в том, что все это может принадлежать любому, а я так ни разу и не смогла представить что-то только мое, что-то настоящее, как пирамидки по углам пятиугольника.
Недавно я пыталась докричаться до песчаной бури, и ветер подбросил мне игрушку. Серая, как песок, маска. У ветра дурное чувство юмора. У личины не оказалось совершенно никакого выражения. Безликая маска для безликого человека - что за злая ирония!
Я пыталась не замечать подарок. Специально обходила маску целыми днями, если, разумеется, представлять, что здесь сменяются дни и ночи. Маска же игнорировала меня, продолжала смотреть прорезями в небо. Или в сторону. Или стрелять глазками в моем направлении. Последнее меня довело, я попыталась вышвырнуть негодяйку за пределы круга. Однако, когда удалось поднять маску в воздух, я была так поражена ее весом, ее шероховатостью, что не смогла исполнить первоначальный замысел.
Эта маска - моя. Раз ветру она не нужна, пусть не возвращается за ней обратно!
Смешно это, не видеть своих пальцев, но чувствовать, как они гладят маску. Ее миндалевидные разрезы глаз, прямой нос, симметричные губы и выщербины вдоль лба. Все это было так восхитительно, что меня охватила призрачная зависть. Маска дарила мне ощущение настоящего. Я провела с ней так много времени, что вдруг показалось: могу придумать ей любое выражение, и оно станет моим!
Фантастическая мысль. А что еще осталось, кроме фантазий?
Я перевернула маску, глядя через прорези на пустыню. Серый песок как будто бы стал ярче. Может быть, у него даже появился розоватый оттенок. Или голубой? Мое волнение, мое опасение сгустились внутри как почти настоящие, когда я приблизила личину к собственному лицу.
Я - маска.
А за маской всегда представляется лицо.
А за лицом - тело.
Вдруг я стала ощущать свою кожу. Она не нарастала, а выплавлялась из пустоты, словно меня заливали воском. Я была такой мягкой, что ветер мог бы дуновением пустить по мне рябь, и с каждой секундой мягкость сменялась твердостью. Впервые на фоне камней, на фоне пустыни, на фоне неба я видела настоящие ладони.
Что за чудесные руки! Округлые, со смуглыми пальцами и белыми полумесяцами на краешках ногтей. С одной стороны - карта линий судьбы, с другой - голубые росчерки вен. Что за прелестные округлые плечи! А дальше... Дальше я поняла, что моя выдумка верна, я в самом деле женщина.
Я танцевала на песке. Мое ликование не было призрачным. Пусть под ногами не выплясывала кривляющаяся тень, у меня появилось кое-что получше нее. Настоящее тело, которое может пинать и швырять песок, кружиться, замирать и снова танцевать. Я хотела разрушить одну из пирамидок, доказать, что я теперь не менее настоящая, чем эти булыжники, но тут обнаружила рядом с пирамидкой цветной камень. Не серый, а красный, как запекшаяся кровь. Как необычно! Я знала его название. Яшма. Блеск тверди и цвет под твердью очаровывал, и вдруг я прикинула, что яшма идеально подходит для одного из углублений на лбе маски.
Я могу получить больше, чем тело.
Эта мысль ошеломила меня.
Конечно, хочу больше, чем кожа и кости! Я так долго была никем и в больном наваждении ни разу не подумала, что мне нужно на самом деле. Быть кем-то.
Я лизнула красную поверхность камня. Вкус отдавал кровью. Может, это и не яшма вовсе, а правда кровь. Моя кровь. Я нашла ее, а все поднятое - мое.
Живой рукой я приложила яшму ко лбу. Она тут же вросла в маску, а мой взгляд накрыло алым шлейфом. Я видела…

Желтая пустыня пела голосом ветра. Ветер, старейший номад, слагал стихи о кочевой жизни и резал свои прозрачные сухожилия о веревки поставленной палатки. Полосатое нутро шатра было наполовину раскрыто, а вперед приветливо выкатились два свитка цветных ковров. Вдоль края подвесной крыши трепыхались подвешенные куколки из разноцветных нитей - они звали в кочевой дом души детей.
Куколкой выглядела сначала и женщина, вынимающая утварь из мешка. Ее лицо наполовину скрывала причудливая маска: нить бусин свисала с пробора по лбу, удерживала середину обшитого металлическими накладками и цепочками пестрого платка, концы которого колыхались у самой талии. На пунцовой чалме чудом держался черный платок - ветер заигрывал с красивой женщиной, пытаясь скинуть накидку на горячий песок.
Хозяйка не злилась на ветряные шалости, и у того была причина. Красавица могла стать женой жестокосердного, имея в сердце тягу к другому жениху, бедному страннику с добрыми глазами. Ветер выбрал ее судьбу. Когда мужчины говорили на языке блестящих сабель, ветер бросил песок в глаза сильного, тем подарив жизнь доброму.
В их доме так заведено - сначала кормить ветер. Потом пить крепкий кофе, сваренный на газовой горелке, и закусывать его сладкими финиками. Потом ждать ужина и с песнями вспоминать путь предков.
- Сегодня у ветра странный голос, - произнес муж, принимая первую чашку кофе. - Он словно дунул мне в душу и рассказал, что умирать - тоскливо.
- Это от того, что вчера ты поминал отца, - ответила ему чернобровая красавица-жена.
- Как ты думаешь, там, в Стране черных ветров, люди помнят хотя бы свое имя? Отец рассказывал: если потомки не помнят имени прадеда, он больше не сможет им помогать. Несчастный будет вечно бродить по пескам смерти в поиске имени. Я помню девять песен своих девяти дедов, а моя мать научила тебя девяти песням их жен.
- Наш сын и его будущая жена выучат все песни, - женщина нежно коснулась плеча мужа.
- Но я не знаю песен своего десятого прадеда... Однажды и я стану для кого-то десятым.
- Тогда тебя спасет только одно, - лукаво ответила она. - Мы запишем наши песни на сотне свитков, положим их в сотню корзин, закопаем корзины на стоянках, а сверху поставим по одному столбу или камню, чтобы все дети пустыни знали - здесь они могут наполнить сердце песнями предков.
- Любовь моя, ты хочешь возить с собой не воду, а камни? Для этого нам придется сотню раз добраться до гор Иарета и вернуться обратно.
Он нежно сжал ее пальцы в своей ладони. В груди у обоих теплело от любви.
- Я готова повторить этот путь и тысячу, и сотню тысяч раз, если это путь с тобой.
- Тогда мы должны сразу записать и твою песню, Бахира.
- Я уже придумала ее первые строки.

Я была там вместе с ветром. А может, тот ветер был мной. Я взяла имя с губ мужчины и одела его на себя. Бахира - красиво звучит. Красиво - как позабытый вкус на губах. Слово с самым сладким смыслом.
Кружась и повторяя его без конца, я снова увидела камешек яшмы под ногами. Ветер пустыни сегодня расщедрился! А может, он любил меня, как тот мужчина любил свою жену? Может, ветер и есть тот мужчина, а я - его Бахира? Но тогда разве не должно помнить его имя? Я же выучила только одно. Самое лучшее.
Второй камешек был посветлее прежнего, да и поменьше. Почему-то он казался более тяжелым, и я долго подкидывала его в руке, удивляясь, какими новыми стали все ощущения. Недавно была никем, а теперь - я человек в объятиях имени. Но что, если я добавлю к маске еще немного груза? Не выпадет ли яшма из углубления в маске? Не перебьет ли она эту полноту, что дарит мне одно лишь имя, «Бахира»?
С опаской я поднесла камень к правому виску. Мне показалось, он сам выпрыгнул из пальцев, чтобы стать частью маски. Частью меня.

Энэбиш шел рядом с настоятельницей Доржи, подстраиваясь под ее спокойный шаг. Он-то привык бегать. У него уже дважды спросили, не сын ли он Доржи, а когда не спрашивали, сравнивали их взглядом. Энэбиш и настоятельница были одинакового роста, оба плотные в теле, а еще их объединял поразительно похожий рисунок лиц с широкими бровями и чуть диковатыми круглыми глазами.
Энэбиш приехал с другой стороны гор, а до этого получил блестящее образование за океаном, бегло говорил на трех языках и измерил шагами два десятка стран, ища встреч с подвижниками. Он был «репортером одной темы», и в прошлом году принял Прибежище - даже голову обрил в честь этого, хотя в монастырь пока вступать боялся. Мечту о монашестве Энэбиш оставил для старости, а пока он хотел увидеть как можно больше людей, отмеченных Буддой.
Настоятельница Доржи вот уже тридцать лет не покидала тенистой долины Баати, но на свет она появилась в совершенно другом месте, где солнце давало лучей больше, чем люди могли взять. Ее глаза под темными веками светились мягким спокойствием, и казалось: Доржи знала все происходящее на шести континентах, а то и в шести эпохах позади и впереди.
Они никогда не встречались прежде. Энэбиш бы непременно запомнил такую встречу.
Он и эту запомнил навсегда, ведь они шагали по деревянному храму, в котором каждый шаг будил древность. Репортеру давно хотелось побывать здесь, вдохнуть тот же воздух, что и просветленные наставницы прошлого. Так ему казалось, пока настоятельница не спросила:
- Что, хорошо строят китайцы? И не отличишь от прежнего храма.
- Так это… Новострой?
- Семь лет уже. После пожара отстроили.
- Можно ли мне об этом написать тоже? Я был уверен, что храм старый!
Она кивнула и с любовью погладила одну из стен.
- Однажды он станет старше любого из нас.
Пока они шли по галерее, нависшей над горной пропастью, Энэбиш внимательно смотрел на лица всех, кто им встречался. Сегодня здесь было многолюдно, попадались на пути не только монахини в возрасте, но и молодые послушницы, и миряне из долины. Они все улыбались при виде настоятельницы так открыто, что не оставалось сомнений: настоятельница много сделала для них, настоятельница зажгла в них свет. Сама же Доржи приветствовала всех, называя одинаково. Энэбиш заинтересовался:
- Почему вы зовете их «детьми»?
Настоятельница остановилась и поглядела Энэбишу в лицо.
- Хорошо, - решила она что-то про себя. - Пусть это будет первой историей на сегодня.
Она облокотилась на перила и поглядела на вид лесной долины. Монастырь словно парил над дикой жизнью.
- Когда-то я и не думала пойти в монахини. Мечтала об обычном счастье, да сглупила по молодости: сбежала от родителей и вышла замуж против их воли. В детях я души не чаяла, а вот с мужем начала ссориться. После большой ссоры он сказал, что заберет детей назло мне. Закон был на его стороне. Он мог прокормить их, а я, порвавшая с семьей, осталась бы на улице с тремя ртами. Он оставил мне маленький дом и сам уехал прочь. Я была так растеряна, что даже не злилась на него. Пыталась отыскать семью, но меня преследовала неудача. Тогда у меня помутился рассудок. В голову взбрело, что мой муж вовсе не уезжал, что он и дети здесь, прячутся от меня. Я бродила по городу, стояла у ворот чужих домов и пыталась услышать родные голоса. Меня даже несколько раз отгоняли палками, как собаку или воровку. Однажды, в особо жаркий день, меня поймал за руку один старик. Он был очень страшным, весь в красной сыпучей краске, с крючковатыми пальцами. Я заглянула в его добрые глаза и вмиг успокоилась. Он спросил: «Почему ты так страдаешь?». «Потому что у меня отняли детей». «Несчастная! Все твои дети здесь!». Я спросила его, как же это? И он рассказал мне свою правду. Когда мы умираем, мы распадаемся на множество частиц. Частицы попадают в растения, животных, людей, и потому все окружающее - нам родня. В прошлых жизнях я была матерью каждого живого создания. Все люди вокруг - мои дети. Даже мой муж - мое дитя. Красный старик говорил это, хлопая меня по лбу, и с красной меткой от его пальцев я и пришла в монастырь. Старик указал мне дорогу. С тех пор я и зову каждого «дитя».
- Вы звали так даже свою настоятельницу?
- Нет, про нее я только думала так, - рассмеялась Доржи. - Уж больно крутой у нее был нрав!

Песок прилипал к моей обнаженной спине и ногам. Все мое имущество - маска, но я чувствовала себя самой богатой на свете. У кого-то там, за пределами пустыни, могут быть семья, отцы, дети, а у меня теперь детей - весь мир. Кто сможет таким похвастаться? Кто так необъятен? Пусть я даже никогда не выйду из этого заколдованного круга, где-то в четырех сторонах света, а то и в шести, у меня есть свои люди.
Однако у ветра - злые шепотки. Он наговорил мне шипящими словами: а вспомнят ли они тебя? останется ли для них имя Бахира? а не изгнали ли они тебя в пустыню, потому что ты ничего не стоишь? Я вновь ощутила себя пустой. Настолько пустой, что испугалась - не распадется ли мое новое тело, не потеряется ли мое новое имя?
Я поднялась, ища ответа в пирамидках камней. Камни как камни - ни знака, ни надписи. Ожесточенно я копала песок под ними, надеясь найти свитки, таблички или что-то еще. Да любой предмет мог бы рассказать о ненависти или любви, о том, почему меня бросили здесь одну. Но под камнями прятался лишь песок, и то, на глубине ниже ладони я уже не могла раскопать пустынной почвы. Крупицы не двигались, а пальцам было больно скрести по плоской наждачной поверхности. Всегда представлялось, что подо мной метры и метры песка, и вдруг оказалось, что я жила, как насекомое в банке. Быть может, преграды нет лишь наверху, но мне не допрыгнуть до небес.
Я уверилась - меня удерживают на пятиугольнике сверхъестественные силы. Это точно злая магия! Кем-то же я была, если меня решили заколдовать?
Я ожесточенно снова проверила очертания темницы. Как кто-то смеет запирать здесь меня! И у подножия пятой пирамидки чудом очутился третий камешек яшмы - красный с черными прожилками полумесяц, внутрь которого словно залили свинец.
Он просился стать частью маски. К добру это или к худу, не ответил бы даже ветер, а иных собеседников у меня не было. Не здесь, нет. Все живые люди - там, по ту сторону видений-из-яшмы.
Я приложила алый месяц к левому виску, желая говорить с камнем.

Дракон мог умереть. Каталина затаила дыхание. На стекле, как на крышке хрустального гроба, она опускала картину в ванну с раствором. Вот стекло погрузилось, а дракон удержался на поверхности жидкости. Еще немного — и бумажный лист пал на дно. Каталина утерла лоб. Ожидание. Беглые взгляды на часы. Пора? Пора.
Каталина вынула затычку — желтая вода слилась в мутную банку, а типографский лист с драконом обнажился, заиграл яркими цветами. Каталина удовлетворенно выдохнула. Можно было сушить гостя с Востока.
Реставраторам разрешали гулять в рабочее время, и так глаза вечно дикие, когда надышатся реактивов. Каталина с удовольствием бы и через окно выбралась в музейный сад, так хотелось глотнуть воздуха, почувствовать жар кожей после их-то полуподвального склепа.
Снаружи довольно быстро начало припекать, однако она всегда обходила музей трижды, специально замедляя шаг. Раз уж вырвалась на воздух - дыши! На середине первого же круга ее догнал курящий коллега. Взглянув на то, как Живко постоянно оттирает лицо ладонью, словно борясь со сном, Каталина рассмеялась:
- А тебя кто сна лишил?
- Жрица на барашках, из Винча, - Живко прочитал на лице Каталины непонимание. Еще бы, его статуэтки мог порой различить лишь он сам да археологи. - Та, что в птичьей маске, красно-черная. Руку ей возвращал. Теперь она повелевает двумя дланями, как в старые добрые времена.
- Хм-м... - задумчива протянула Каталина, останавливаясь у клумбы с красными флоксами. Казалось, это не лепестки ловят лучи, это мир разрывается в алые клочья.
Теперь и Каталина потерла глаза.
- А может, зря мы их оживляем? - спросила она. - Так привычно думать, что реставрация спасает предметы, но что, если их и не нужно было спасать?
- Что умерло, то умерло?
- Ну да. Они же не прошли испытание временем. Да и вытащены из могил, курганов...
- Тебе-то хорошо так говорить, у тебя картины.
- Мой печатный дракон тоже должен был потемнеть от времени и исчезнуть. Знаешь, меня даже другое волнует. Художник вкладывается в свое творение. Будь это хоть ксилография с драконом, взмывающим в небеса, хоть скульптура жрицы со всеми ее канонами. Если художник по-настоящему с душой рисует, его частичка остается в получившемся. И вот проходят годы, века, люди начинают по-другому думать, развиваются потихоньку… А мы дорисовываем глаз дракону, и вот вместе с ним оживляем все недостатки прошлого. Зачем они нам сегодня?
Живко задумчиво поскреб подбородок. Похоже, он и в самом деле заработался, даже бриться забывал.
- Для меня все проще, - продолжил он после небольшой паузы. - Мы понятия не имеем, что там с этими художниками, о чем они думали. Даже если они записки оставят с разъяснениями, ты сначала глазами на картину или скульптуру посмотришь, и в твоей голове твои собственные тумблеры защелкают. Пусть мои глиняные бабенки были в прошлом хоть властительницами, хоть жрицами, хоть чьими-то умершими женами, я смотрю на них и вижу то, что мне надо.
- Художники ничего не могут сделать с потомками?
- Да мы даже не их потомки, Каталин! Твой дракон вообще так не местный.
- Тогда зачем мы это делаем?
- Мне нравится думать, что наши вещицы вдохновляют. По крайней мере, нас самих. Люди всегда очаровывались древностью, потому что им интересно поговорить с ней о себе самих, современных. Так что мы хорошее дело делаем, Каталин. Мы даем людям собеседников. И себе тоже.

Эти руки держали так много всего. Стекло и металл, шелк и бумагу, локоны и листья, воздух и воду, тепло и холод,. Каждое прикосновение насытило меня. Каждое пятно цвета - ослепило. Я купалась в пережитых ощущениях, и мне не хотелось покидать заливы памяти.
 За пределами пятиугольной темницы выл ветер, а вдалеке поднимались драконьими головами вихри. Они разбудили меня.
Я обняла себя за плечи, чувствуя сразу и одиночество, и разочарование. Где-то не здесь у меня было так много всего! Я знала людей и знала места. И все это теперь… где? Почему я здесь? Я не ела и не спала уже долгие годы, и чуть не позабыла, как это, быть человеком. Почему меня вырвали из моей жизни?.. Не сделала ли я что-то особенное, из-за чего попала сюда?
Хождение по кругу. Я изучала кончиками пальцев каждую пирамидку. Толкала камни руками. Представляла, что я сильнее магии. Но даже мой воображаемый стержень, вся сила моей вновь обретенной души ничего не значили для камней.
Самум достиг темницы. Песок взметнулся под небеса, и я понадеялась, что вихри пришли во имя спасения и сметут невидимые стены. От воя ветра закладывало уши. Упование и страх сражались внутри меня. Когда ветер стих, он унес все, кроме давящей пустоты.
На миг я даже пожалела, что вновь стала собой. Теперь часы тянулись бесконечно, а заточение все больше тяготило. Снова и снова приходили мысли «почему я здесь?», и я тщетно пыталась вспомнить хоть что-то сама.
Мои воспоминания зиждились лишь на волшебстве кровавых камней. Без яшмы ничего не вспоминалось.
Я перекапывала песок, закрывала и открывала глаза, ожидая, что камень упадет ниоткуда прямо передо мной, просила ветер быть добрым к старой подруге. Однако в песчаном мире наступило затишье. Меня пытало само время.
Лишь когда я почти смирилась со своим новым изгнанием внутри изгнания, что-то изменилось.
Я ощутила смутное беспокойство, как моллюск, в раковину которого попала песчинка.
Еще до того, как встать, я знала, что увижу его - алый камень, цвет которого манил настоящей жизнью.
Я села перед ним на колени. Молятся ли идолам, которым не доверяют?
Кто-то играл со мной, используя магическую яшму. Я подниму ее и снова изменюсь. Не будет никакого выбора. Пусть не сейчас, я все равно подниму камень, не выдержав мертвого течения времени.
Вес камня в ладони вызвал боль унижения.
Рука сама нашла паз для яшмы.

Земля содрогалась под ногами, но куда страшнее было небо. Оно темнело, и Риэ никогда не видела таких облаков. Внутри этих туч не вода, а пепел и пламя, и они разрывают друг друга лишь до тех пор, пока не прикоснуться к миру под небом. Тогда эти облака погубят людей.
Риэ озиралась и кричала горожанам, указывала на несущиеся по небесам смертоносные потоки, однако никто не поднимал головы. Риэ носилась по городу, как призрак, и в конце концов поняла, что надо было бежать самой. Она забилась в какой-то фургон с бутылками воды. Перегородка с трудом поддалась, и все равно внизу оставалась щель шириной в ладонь. Риэ обмотала рот шарфом и забилась в угол, обнимая колени.
Тишина.
Грохот.
Тишина.
Шорох, неприятный как звук от когтей смерти.
Обшивку фургона начинали пробивать огненные частицы - они открыли пейзаж, полный огня и света.
Свет разорвал Риэ изнутри. Она тоже стала пеплом.
Это случилось снова.
Риэ стояла у магазина, сжимая пакет с продуктами для куриного набэ, и глядела на вершину вулкана. Казалось, асфальтовая Савада-доори упирается прямо в один из хребтов, восходящих к вершине: пойдешь по улице - и поднимаешься прямо к кратеру. Безмолвная гора, которая лишь притворяется хладнокровной.
Десять вдохов и десять выдохов. Риэ видела эту картину будущего уже два года подряд, и каждый раз хотелось разрыдаться, как в первый. Спустя десять вдохов и выдохов к Риэ возвращалась рассудительность.
Что-то было иначе. Риэ еще раз посмотрела на ненавистный пейзаж и поняла: смерть обрушится сегодня. Когда каждый день пристально смотришь на гору, ты начинаешь чувствовать себя горой.
Риэ подняла к лицу телефон. Вот ее меч и ее щит. Двух лет хватило, чтобы придумать спасительный вирус, который распространится по всему городу в SMS. Она - не пророчица из Трои, которая будет впустую уговаривать недоверчивых людей. Надев маску совета по безопасности, Риэ обманет людей ради их же блага.
Бросив последний взгляд на своего врага номер один, Риэ набрала текст:
«Мы спасемся». Программа выпущена на свободу. Советы по безопасности такие беззащитные.
Только услышав вокруг звуки сообщений и возгласы людей, Риэ бросилась бежать в порт. Пророки могут бежать первыми.

После такого и умереть не жалко. Я спасла так много людей, и теперь нужно спасти саму себя. Врагом Риэ был вулкан, а моим - пустыня. Я внимательно оглядела ее кромки, идя по кругу, и вдруг заметила то, чего не видела никогда.
С той стороны, где зарождались бури, линия горизонта ломалась, словно на ней оставили оттиск огромные клыки. Там есть холмы или горы. Пески не могут длиться вечно.
Вдруг мое тело пробило дрожью. Воспоминание! Первое воспоминание, возникшее именно в моей голове!
Там, вдали, лежала страна камней, и там, меж серых скальных зубов, есть проторенная тысячами ног невероятно, невообразимо старая тропа. Ветер похитил меня оттуда. Да, я шла в цепочке других людей, сплошь незнакомых, пока не поднялась песчаная буря. Один из ее вихрей напал на меня, поднял в воздух, как тряпичную куколку, и от страшного воя моя память исчезла. Это ветер стер прошлую меня и бросил сюда, в этот пятиугольник! Это ветер сбросил с неба камни по пяти углам, запирая меня!
Нужно вернуться на тропу. Меня больше не смогут удерживать здесь.
Однако преграда невидимая преграда никуда не исчезла - без бреши и слабины на все пятьдесят шагов, она продолжала бороться со мной.
Но теперь у меня были силы и цель.
- Я - Бахира, мать всех людей, воскрешающая прошлое, спасшая многих… - я словно пыталась убедить незримых стражей в их слабости и моей силе. - Я - Бахира, мать всех людей, воскрешающая прошлое, спасшая многих. Бахира, мать всех людей, воскрешающая прошлое, спасшая многих!
Я выкрикнула эту формулу еще раз, и вдруг поняла, что это были первые слова, сказанные мной вслух.
Мой голос звучал поразительно. Он будто менял реальность. Я пережила так много превращений, и только голос сделал меня действительно настоящей.
Я отошла к одной из пирамидок, упершись в ее камни пяткой. В моем голосе скрывалась яростная сила.
- Я - Бахира, мать всех людей, воскрешающая прошлое, спасшая многих!
Даже если бы передо мной закружился вихрь, вспыхнуло пламя, разверзлась бездна - я бы не остановилась. Прыгая с разбега вперед, я верила, что для меня нет преград.
И их не было.
Я обернулась и увидела, как камни по углам пентакля бессильно соскальзывают на песок.
Заклинание разбилось.
Ветер не прилетел карать меня.
Небо не обрушилось.
Никто не покушался на мою свободу.
Мне захотелось коснуться личины. Она изменилась.
Я смогла подать голос лишь потому, что маска давно стала моим лицом.

Душа дернулась несколько раз, но не сумела сделать и шага. Дух-психопомп крепко схватил ее за голову длинными костлявыми пальцами. Он, повидавший тысячи тысяч душ, без труда укротил новую. Дух медлил, решая, что делать с ней, лишней, пришедшей не из мира живых. Когда проводник отправился в путь, в его караване было двенадцать душ. Одну утащили костяные грифы. Эта могла стать заменой, однако слишком уж отличалась от других теней, потерявших всякую четкость облика. Душа помнила слишком много, и дух рассматривал ее, поворачивая вокруг оси. Поразмышляв еще немного, психопомп втолкнул пришедшую из пустыни душу в цепочку других мертвецов, ожидающих приказов его воли.
- Странная душа, - произнес психопомп своему собеседнику. Тот кутался в черные одежды с красным кушаком. Ветер-насмешник выставлял напоказ худобу тела, однако рядом с проводником, слишком высоким и страшным, этот странник казался настоящим человеком. Его хотелось бы назвать красивым и молодым, если бы не бескровная кожа. Она необычно затвердела, напоминая о кожных покровах мумий - тех, чей взгляд долго преследует в кошмарах.
- Чем она тебе не нравится? - бледный колдун подбрасывал и ловил маленький камешек. Психопомп не мог не смотреть на взлеты и падения красной яшмы. Такая дорого ценилась в Мире мертвых.
- Слыхал я про одного демона сверху, - дух многозначительно поглядел на небо, - который собрал себе женщину из частей мертвячек и звал ее Красавицей Столетия. Соль в том, что даже демоны боялись смотреть на нее. Мозаика этой души удивляет, но и пугает.
- Разве у тебя не бывает таких душ сверху, помнящих немного из каждой жизни? Разве их память - не та еще чертова мозаика?
- Это их собственная память. Зачем же ты сотворил эту душу из многих?
- Я хотел знать, сможет ли она, получив чужое имя, чужое родство, воспоминания о яркой жизни и хотя бы об одном волевом поступке продвинуться дальше. Стать свободной от тропы смерти.
- А, понимаю… Ты хотел создать себе подобную, - дух указал пальцем сначала на собеседника, потом на собранную им душу.
Зрачки в серых глазах колдуна никогда не расширялись. Даже теперь, когда он ощущал разочарование. В глазах навеки застыло жуткое выражение. Мертвым взглядом колдун следил за душой женщины, постепенно забывающей все, что ей досталось с таким трудом. Природа Мира мертвых - забвение.
- Она выполнила все, ради чего живут люди, - продолжил колдун. - Самое время было заняться своей душой. Однако она не захотела поверить, что давно мертва, и прибежала назад на тропу. Все мои усилия насмарку.
- Так это ты выкрал ее?
- Не в этот раз, а несколько переходов назад. У тебя постоянно пропадают души, и не только я виноват в этом.
Психопомп сердито щелкнул пальцами.
- Не укоряй меня, брат, - ответил на немой вопрос колдун. - Я всегда возвращаю тебе взятое. В отличие от твоих голодных подруг.
- Иным душам самое место в зубастой пасти.
Раздался звук перекатываемых ветром камней. Психопомп смеялся.
- Она родится вновь и вновь все забудет, о Яспис! Ты мог бы спросить меня сразу, и я бы сказал, что эта душа непременно вернется на тропу. У нее особый запах, как и у всех мертвых. Запах утраченной воли.
- Если бы она нашла пятую яшму… - Яспис сокрушенно качнул головой. - Я бы подарил ей первый урок мага - как обмануть смерть. Теперь яшма твоя, - колдун бросил камень психопомпу, и тот проворно поймал подарок. Вдоволь полюбовавшись красными прожилками, дух сказал:
- Учиться нужно, когда еще дышишь.
Колдун имел на этот счет другое мнение. Яспис давно был мертв.

2020 год