Стаккато

МАРИНА МАЙЕР - http://proza.ru/avtor/stepbystep16 -  ПЯТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 58» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

«Слушай, тот, что с зубами наружу, говорит, что я тебе не родной», - тянул телёнок из мультика в телевизоре, а волк в ответ подтаскивал зеркало, тыкал мохнатым пальцем в отражение, уверенно убеждая при этом: «Да ты что? Вылитый я! Понял?».

- Бабуленька, а почему волк телёнку правду не скажет?
- Да потому, что волк телёнка родным считает. Смотри, заботится о нём, каким хорошим стал. Козу накормил - молоко получил, мужику помог с дровами, а тот ему похлёбку взамен. Да волк, наверное, в первые в жизни избу подмёл и книжку ради сына прочёл. А мог бы и дальше по лесу бегать, слабых обижать. Забота о ком-то, любовь к другому существу, нас самих делает как-то лучше, а с тем, о ком заботимся, роднимся. Понимаешь? – бабушкины очки смешно сползли на самый кончик, забавно отделяя его от остального носа. Она внимательно смотрит на девочку поверх стёкол, а кисти рук в мелких коричневых крапушках, словно посыпанные гречкой, продолжают складывать на спицах ниточки пряжи причудливым образом, из которого, как по волшебству, появляется носок.

- Как мы с тобой родные? - беспокойно ёрзает в кресле, чтобы выяснить уже этот вопрос раз и навсегда. - Из-за этого ты Петьку вчера ругала? Что он меня чужой назвал, а ты сказала, что я тебе такая же внучка, как он - внучок? Да? За то ругала, что он мне сказал, что моя мама тебе денег за меня платит, а с ним ты забесплатно сидишь и потому ему ты бабушка, а мне няня? Так?

- Так, деточка, так, за это пустомелю ругала. Только мама мне денег платит потому, что помочь нам хочет. А если бы не платила, я всё равно за тобой и без денег бы присматривала. Но маме удобнее, что я ей помогаю, а она нам. Как нас с мужем, с моим Петром Николаевичем, на работе сократили, уволили то есть, жить на пенсию трудно стало. А если люди друг за дружку держатся, помогают, как-то вроде выживать проще. Ты под присмотром, а мама на работе со спокойной душой. Мы вот с тобой носочки тёпленькие на зиму ей свяжем, она обрадуется. Не за деньги, по-соседски, по родственному, понимаешь?

Она кивнула в ответ так энергично, что светлые косички радостно подпрыгнули мягко шлёпнув по макушке, но успокоившись, послушно свесились вдоль щёк. Хорошо, что они стали родными. Теперь можно так запросто приходить в соседнюю квартиру, к бабушке, свить себе уютное гнёздышко в кресле, смотреть мультики вместе, или читать вслух про Пеппи или Эмиля, включив торшер с зелёным абажуром, проливающий на книгу столб тысяч плавно скользящих пылинок. Больше тысячи она ещё считать не умеет, да и читает пока с запинками. Мама как-то играла ей на пианино прерывистую мелодию и объяснила, что подобная музыка называется стаккато, так вот и девочка решила, что она просто читает таким же способом. Слово "стаккато" ей очень понравилось, она его запомнила и везде старалась применить. Оно походило на клацанье зубов друг об друга, когда везут тебя в коляске по булыжной мостовой. Мама так однажды везла её, и потому девочка это очень хорошо себе представляет. Ей тогда было года два, наверное, она точно не помнит, а мама говорит, что человек себя в два года не может помнить и что с ним происходило не знает, а скорее выдумывает. Но девочка точно запомнила свою красную коляску и как колёсики сначала так заклекотали по булыжнику, что ей очень понравился звук, но зубы начали сами собой отстукивать колёсикам какой-то ответ, помимо желания самой девочки. Зубы клацали так громко, что колёса она совсем перестала слышать. А ещё у неё так дребезжало во всей голове, что, наверное, мозгу сделалось сотрясение. И, может, потому она это всё и запомнила, что не положено запоминать детям в два года. Коляска и правда была красная, мама ещё удивилась, как она могла так точно угадать. Помнить не должна, конечно, девочка и сама это понимает. Если тогда ей было два, а сейчас шесть - это же сколько времени прошло! Уже совсем скоро в школу, а пока надо тренировать технику чтения. Так маме сказала учитель, к которой девочку водили на подготовку к школе.

Готовиться к школе – это девочке тоже было непонятно. Мама говорила, что в школе учат читать, писать и считать. А теперь зачем-то возит её через две трамвайные остановки, да ещё потом пешком через сквер. Там, в тёмной комнате, под жёлтым блином света от настольной лампы, учительница терпеливо учит её выводить буквы и решать примеры, чтобы потом девочка могла пойти в школу и снова этому учиться.

В этой комнате девочка всё время отвлекается на книжный шкаф, подпирающий высокий потолок. Среди тёмных тяжёлых книг, едва белеют тоненькие фарфоровые статуэтки. Выставленные по росту слоны, будто идут караваном среди пыльной пустыни. По соседству верблюд тащит усталого путника. Они такие хрупкие, словно сахарные, готовые рассыпаться от любого грубого прикосновения. Трогать их нельзя, девочка это хорошо понимает, но взгляд её так и убегает от строчек, где надо выводить крючки или считать палочки и сам по себе прилипает к застывшей кошке, безмятежно свесившей маятником хвост. Каждый раз девочке кажется, что хвост за время её отсутствия сменяет положение или становится то длиннее, то короче. Девочка почти уверенна в том, что когда в комнате никого нет, кошка оживает и бродит среди книг, осторожно переступая мягкими лапками. После урока учительница говорит маме, что девочка сбивается со счёта и плохо старается с крючочками. Сама себе девочка думает: если в школе не будет этой кошки и не надо будет постоянно присматривать за ней украдкой, то со всем остальным она как-то справится.   

Зато в сквере валяется прямо на полу много осенних листьев, которыми можно шуршать или набирать в охапки и подбрасывать в воздух. Когда они падают обратно, то кружатся друг с другом. Мама как-то подметила: "Как в безмолвном танце". Эти слова девочке очень понравились, она решила их себе записать в блокнотик. Сразу, как только непослушные каракули её превратятся в ровненькие буквы.

Технику чтения она тренировала с бабушкой. Та спокойно слушала, даже когда девочка долго делала "стаккато" на каком-нибудь сложном слове. Кивала одобрительно и радовалась, когда получалось читать плавно и легко. У бабушки можно было спросить, что угодно, она никогда не отмахнется. Вот, например, когда девочка читала про Пеппи, в самом начале книги было сказано, что мама Пеппи умерла. Эти слова были такими леденящими, она сразу оторвалась от книги и спросила у бабушки:

- Разве мама может умереть?
- Иногда так бывает, - ответила бабушка. – Но чаще люди умирают, когда становятся совсем старенькими.

Тогда девочка пробежала глазами по паутинке морщинок, разбегающихся по бабушкиному лицу, взглянула на седые волосы с длинной чёлкой, заколотой гребешком. У бабушки была причёска, которую мама называла "каре" и всё уговаривала сделать такую же и девочке, чтобы не плести косички каждое утро. Девочка, наоборот, любила эти минуты, когда сидишь на плюшевом пуфике перед зеркалом, гладишь его, как послушного щенка, а мамины руки нежно перебегают от прядке к прядке, сплетая волосы в ровненькие шнурочки.

Хотя бабушкин гребешок ей нравился тоже. Он был с камушками на ободке и если на эти камушки попадал солнечный лучик, то по стене или потолку принимались бегать солнечные зайчики. Сам гребешок был гладкий и чёрный. Он очень красиво выглядывал из серебристых, точно снегом посыпанных, волос.

- А ты? Ещё не такая старая, чтобы умирать? – решила всё же уточнить девочка, продолжая пытливо ощупывать глазами похожую на крючок бабушкину спину.
- Ну что ты, нам с тобой ещё на троллейбусе в школу каждый день кататься. Поживу ещё.

Девочке нравится это обещание. Она выбирается из кресла и заползает на подоконник взглянуть на троллейбусы, бегающие туда-сюда под окном. Сверху они кажутся квадратными улитками, прилипшими рожками к тонким канатикам проводов. Кататься с бабушкой в троллейбусе девочка очень любит. Это же не звонкий трамвай, скрипящий и лязгающий на поворотах. Если сесть на пластиковую сидушку в трамвае, то зубы всегда принимаются стучать ему в ответ тем же "стокатто", как тогда, в коляске. От этого шума в голове и снаружи, вообще нельзя ни о чём думать. А вот мягкое гудение троллейбуса ей очень нравится. Девочка всегда тащит бабушку за руку на первое сидение «на высоте». Там кожаная обивка, нагретая солнцем, на ощупь такая теплая и приятная. Хочется трогать и трогать, но бабушкины руки девочка никогда не отпускает. Их приятно гладить, ненароком перебирая пальцы. А ещё забавно рассматривать через лобовое стекло дорогу и представлять себя водителем. Мысли в голове при этом текут плавно и тягуче, как кисель, который как ни старайся до конца не выливается из чашки. Каждый раз при этом она мечтает, как вырастет, станет водителем троллейбуса и будет катать бабушку целыми днями.

***
- Тася, здравствуй, я тебе масло принесла.
- Не надо мне масло. Вы же вчера уже приносили мне.
- Тогда мужика своего забери! Идём-идём ко мне, посмотришь, - настойчиво тянет Тасю за собой. - Расселся в кресле. Я ему: "Топай отсюда", а он рукой машет и дальше сидит. Вот, полюбуйся.

Действительно. Сидит в кресле, разгадывает кроссворд. Очки слегка отблескивают солнцем, да к металяшке на колпачке шариковой ручки, пристал сноп лучей, резвящихся среди стройной армии пузырьков с лекарствами.

- Давно сидит?
- Я как проснулась, он уже тут был. Часа два, значит, его уже гоняю, да всё выгнать не могу, - расстроенно разводит руками.
- Пётр Николаевич, завтракали?
- Как же я поем, если она меня на кухню не пускает, - вздыхает устало.
- Это же по какому такому праву он есть у меня будет?
- Да это же муж! Вспоминайте, Ольга Васильевна! Это ваш муж, Пётр Николаевич, вы с ним пятый десяток живете. Дочка у вас.. внук Петя… правнуки... вспоминайте! Ну?
- Не помню, деточка, - озадаченно морщит лоб и трёт его сухонькой рукой с перстеньком на безымянном пальце. – Петя есть... Лида, дочка моя... помню, да. А его не припомню что-то никак, - в голос сквозит растерянная неуверенность.
- Взгляните, вот и колечко обручальное на руке. Как замуж выходили, Пётр Николаевич вам его одел, так вы уж сколько лет носите, не снимая.
- Муж? Ты точно это знаешь? - бережно прикасается к колечку, будто видит впервые в жизни. - Красивое. Но как же это? Тебя помню, а его нет.

В ответ девушка только пожимает плечами. Молчит. На днях Тася шла с работы, устало перемалывая в голове текст последней статьи. Встретила во дворе их - странную парочку. Бабушка в зимней шапке среди июльской жары, позади он бесшумной тенью. Она поймала Тасю за руку:

- Деточка, милая, ты так на соседку мою похожа. Знаешь Тасю с этого подъезда? Она у меня такой умницей выросла! Журналист! Всё по командировкам мотается. То видимся с ней, то нет. У тебя и взгляд её, и причёска похожа, - тут же, переходя на сдавленный шёпот. - Встретишь Тасю, передай ей, что мужик за мной какой-то приставлен. Ходит по пятам, шпионит. За каждым шагом моим смотрит. Вон он, - в пол оборота многозначительно стреляет взглядом через плечо. - Так и буравит меня взглядом. Это потому, что я директором на заводе была. Много тайн государственных знаю.

Они пошли через двор плавными зигзагами, словно лодка, подхваченная шальным течением, уносящим их от родных берегов. Во главе беспечный капитан, а рядом преданный матрос.

Тася долго ещё смотрела им в след, не в силах двинуться дальше. В голове трещало, словно кто-то выстукивал на древней печатной машинке: "В-бо-лез-ни-и-здра-вии...". Дзынь.


"На Конкурс - Лауреат 58 - http://www.proza.ru/2019/12/04/1044 Международного Фонда ВСМ"