Один день и вся жизнь. Письмо через полвека

ОТ БЫВШЕГО СЛУШАТЕЛЯ АКАДЕМИИ   ИМЕНИ Н.Е. ЖУКОВСКОГО
БЫВШЕМУ НАЧАЛЬНИКУ ОСОБОГО ОТДЕЛА КГБ СССР

   Мое решение

   Федюков! Решил написать – тебе, о тебе  и тебе подобных стукачах. Слово это,  конечно  же,  неприятное,   почти  оскорбительное.   Но оно   наиболее    подходит к таким  как   ты  и   тебе подобным. Оно полностью соответствует   характеру   вашей  деятельности   по  защите  ленинской  идеологии  вашей  партии. От  которой,  с учётом   ваших     принципов – угождать  и   служить   власть   имущим – большинство   из  вас    отказалось,  то есть вы,  бывшие   коммунисты, почти   все «перекрасились».
Но  всё-таки,  как    трактуется  слово   стукач?   На   современном   русском   языке стукач - то же, что и доносчик. А  доносчик – человек,  занимающийся  доносами. Что касается смыслового значения  слова  донос, то  оно  означает «тайное обвинительное сообщение  представителю  власти, начальнику о чьей-то деятельности и о чьих-то поступках» (С.И. Ожегов. Толковый словарь  русского    языка).   Отрицать  эти,  всеми   принятые   трактовки,  наверно,  ты   не  будешь.
Что   касается   организации,  которой   вы  верой   и  правдой   служили, то о ней   в  официальных   документах было написано: «В функции  особого  отдела   входит   следить за политическим  и моральным  состоянием  части,  выявлять  государственных   преступников, контрреволюционные  организации  и группы  лиц,  ведущих  антисоветскую  агитацию,  вести  следствие по  государственным  преступлениям  под  надзором  прокуратуры  и  передавать дела  в  военные  трибуналы».
В  связи  с  этим   возникают     вопросы,   которые  я  хотел  бы  тебе  и    твоим  коллегам задать.  Сможете  ли  вы  назвать  имя   профессионального  шпиона,  которого   вы  раскрыли?  Сможете  ли доказать, что   вами   раскрыта    контрреволюционная  организация?  Скорее  всего, нет.  Ведь  вы   всем   этим  и  не  занимались.   Вы  просто    подло  и   гадко  следили:    за   сослуживцами, знакомыми,  друзьями. И   писали  доносы про то,   что   кто-то  из  них  рассказал  запрещенный  анекдот, кто-то  прочитал   правдивую   книгу, кто-то   сказал   что-то  не  допустимое  о  ваших   партийных   вождях.
Но я не уверен,   что  ты   и  тебе   подобные  когда-нибудь решатся   признать  свои    поступки   не  совместимыми  с  понятием  чести  и  порядочности. Потому мое решение воспользоваться  «все   и   всех   охватывающими  ресурсами», то есть интернетом,   было продиктовано   тем, что  вы все, ваши друзья, близкие рано  или   поздно   должны    узнать  о   ваших   нелицеприятных  поступках  от человека, на которого вы  многократно  доносили. Надо же ответить  за   всё  содеянное   тобой и твоими   коллегами, тем  более  за   подлость и  ошибочные   желания   быть  исполнителями   системы,  символом   которой    можно  считать  картину художника В.В. Верещагина  «Апофеоз  войны»,  а  с  учётом  количества    погибших   от  коммунистического террора эту картину  можно переименовать в  «Апофеоз политических репрессий».
Кто-то  же за  эту  пирамиду  из  человеческих  жертв   должен   ответить? В  том   числе и ты и  люди,  подобные    тебе, – стукачи.  А потому  я  и  решился   на   это   послание.   Конечно,  оно  не   будет   для   тебя  и  твоих  коллег дамокловым мечом.  Но   всё  же,    с   учетом    содеянного   вами  всеми  мое  письмо имеет  право  быть,   а  оказавшись  в интернете,    возрастёт  вероятность  того, что  кто-то  из  вас и ваших близких  прочтёт  его.
Почему  я  выбрал  тебя? Все просто:  ты  был мне   симпатичен, тебе  я доверял  и  ты  единственный из  всех нас, слушателей Военно-Воздушной инженерной академии имени профессора Н.Е. Жуковского, стал сотрудником  особого  отдела,   дослужился  до  должности   начальника  особого отдела и звания полковника.  У   моего   народа, нагайбаков,  есть   поговорка,   перевод   которой на  русский звучит так:  «У  кукушки   рано  или  поздно   начинает  болеть  голова». Буду  рад,  если у вас, наконец, заболит голова  о  тех,   которых вы погубили вашими  надуманными  доносами и  рапортами.

   Бог судья

   Наверное,   ты помнишь,  что  я   уже   на  втором   курсе резко   изменил   свое   отношение  к  тебе. Когда    в   твой   день   рождения  к  тебе  приехал      родственник,  в   звании   капитана,  я,    не  зная  об  этом,   зашёл   в   вашу   комнату  за   заваркой.   Этот   загорелый   до   черноты капитан  предложил  мне зеленый  чай и при этом  добавил,   что   там,  где   он   служит, от  жары   все   спасаются   только   этим   напитком.  Ты  же    намекнул,  что   у  тебя  день   рождения и  мне   в связи  с  этим   следовало  бы тебе пожелать   здоровья.   Но я   отказался,    подчеркнув: «Ты  и  так   здоров».  И  так   я   поступил  потому,   что  к  этому  моменту      уже  знал,   что   ты   часто   бываешь  в  особом  отделе  и   докладываешь  обо  всём  и   обо  всех.  Конечно  же,   ты  докладывал и  начальнику  курса Ник-ву («Чапаю», как мы его прозвали),  с   которым   у  тебя сложились   доверительные   отношения. К тому же, вспомни,  во   время   свадьбы  Сл-ва  ты   захотел познакомить  меня со  своей  будущей  женой.  Но  я  тебе   дал   понять,  что   этого  не  стоит   делать,   чем   сильно   обидел   тебя.  Думаю,   что  ты, обидевшись  на   меня,   решил  продолжить с   усердием докладывать  о  моих   высказываниях  и  взглядах. Бог  тебе   судья,  но   пойми,   нельзя   идти  к  своей   цели   за  счёт   других.
 
   Успех на краю бездны

   А   ты   достиг   своего:  после окончания  ПВАТУ  попал  служить  в ГДР,   а   затем,   после  академии,  продолжил    службу  у  себя   на  родине, ведь   ты  так   мечтал   об  этом.  И   отслужил,  находясь  рядом  со  своими родителями, перебирая  и   изучая  ничего  не значащие  доносы.  Вся  сложность    твоей  службы   заключалась   в слежках  и  доносах,   а   учитывая,   что  ты  дослужился  до  полковника, ты   всегда был  начеку:    стучал, стучал  и   ещё   раз  стучал.    А  надо  было таким как ты   просто  дать   понять    находящимся  там, наверху, что   надо  меняться   им,  надо отказываться   от   системы   условностей   и  фальши.   Но  вы   все   молчали,  и  как   итог:   чуть   не   уничтожили  многовековую Русь.  Именно   такие,   как  ты,  довели   страну   до  края  бездны.
На  втором  курсе мне передали информацию,  что   ты «шпионишь»   и   докладываешь, одним словом, стучишь,   и   потому  Чапай  и сотрудники особого   отдела   знали все,  что   происходит  в общежитии и  на  курсе.  В  связи  с  этим могу  подчеркнуть – мне   достоверно   известно,  что ты начал   доносить   на   других  ещё   тогда, когда  был  курсантом 8-й роты ПВАТУ, где мы учились.   А  затем, уже   став  своим для  системы, созданной, чтобы  исключить  инакомыслие,  ты   обязан  был   стучать –  всегда  и   повсюду. В конце концов, ты  стал   профессиональным   стукачом.   Уверен, что ты продолжаешь  думать  о  себе   как  о  разведчике,   а  о своей  службе  – как значимой  и  важной.  Смешно!   Ты   ошибался  и   продолжаешь   ошибаться,  ибо   ты   просто   всегда был   профессиональным  доносчиком,  и не более.

   Ты не один

   Конечно  же, на   курсе   ты   был   не   один.  Начальник   курса,  следуя  существующим   нормам и по собственной инициативе,   создал   целый  отряд   осведомителей.  Из  моего дневника следует, что на  меня  доносили: ты, Пан-н, Сл-в, Шульман, Гор-й. Интересно, почему же   вы   все   согласились  за  мною   следить  и   доносить на меня,  ведь   никому   из    вас  ничего   плохого я   никогда   не   делал?  Могу  предположить, что каждый  из   вас  стремился    при   распределении   получить   хорошее   место.  А потому ты  и  твои  коллеги  выслуживались   перед Чапаем, перед начальством, перед системой.  Уверен,   что  от   тебя  и  подобных  тебе, от вашего стремления  выслужиться пострадали   многие.   
Я бы не хотел себя  причислять к пострадавшим. За свои   убеждения я ответил достойно   и  честно.  Давно не   являюсь  офицером, но, тем не  менее,  позволю   себе  произнести: «Честь  имею».   А вы?   Сможете вы,  не   сомневаясь в делах,    содеянных  вами,   произнести   такие  же   слова? Думаю, для   этого    вам  надо  покаяться. Не передо   мной – перед Богом! 
До обращения  с   покаянием  к  Богу найдите в себе мужество извиниться    перед  теми,   кому вы   сломали   судьбу   ради   своей  отчетности перед системой слежки и  доносов  тоталитарного  режима.   Принципы   этого  режима  вы  все  воспринимали   как  принципы  справедливости,  и   вам   казалось,   что   так   будет   вечно.  Но   тоталитарно-партийного   режима не  стало, и, я надеюсь, внес малую толику своего труда в его разрушение.
 
   Я не один

   Немного о  Ст-ве.   Уверен,  во  время    недавнего нашего  телефонного  разговора  ты  о нем   заговорил  не  случайно,  ведь  он всегда  относился  к  тебе   плохо  и  не  раз  меня  предупреждал,  чтобы  я был  осторожным  при  общении  с  тобой  и Гор-м.  Между  прочим,  вы ведь все  бывшие курсанты 8–й роты ПВАТУ, а   потому Ст-в  о вас  двоих  знал   многое  и, наверное, по этой   причине и  решил  меня   предупредить.  Жалею,  что  мне  не  удалось  связаться  с  ним  и,  возможно,  потому,  что   его  уже  нет  в живых. Не  потому  ли  ты и   заговорил  о  нём  во  время   нашей  беседы по телефону,   инициатором  которой стал  именно   ты. Не   потому  ли  ты и  решил   перевести  вектор   моих  вопросов  на  человека,   которого   уже  нет   среди  нас?   Учитывая   твой   опыт,   я   не  исключаю  такое.    Если  даже вопреки  моему   мнению  о Ст-ве  и  предположить,    что   он мог сделать что-то не так,  то  это   не   имело   уже   никакого   значения,   ибо   друг мой  был  предупреждён.
 
   Мой друг

   Мой друг Семен   успешно закончил аспирантуру,  защитился   и   почти   сразу     после   развала  СССР   уехал   жить   за  границу.   Его   именем   я  назвал   своего   сына.  Будучи  его    крестным   отцом,  он  в 2006  году   приехал     на  свадьбу крестника. Помню  его слова,  когда  мы  прощались:  «Тебе удалось     остаться   таким,   какой  ты  есть,   и  это  самое   главное».Я ответил, что воспитывался  своим   дедом, казаком из   нагайбаков, а он в жизни всегда   придерживался  казачьего принципа: «Душу – Богу, честь – никому», и я старался  быть таким.
Думаю,   тебе в   какой-то  мере  станет  понятным, чем я занимаюсь и почему  в 1976 году я,  по  сути,  отказался  служить  системе,  созданной  в  результате  захвата  власти кучкой  негодяев, если зайдешь в «ВКонтакте»,  кликнешь «Сообщество»   и,  открыв  страницу «Нагайбакская  история»,  найдёшь   мою  статью: «Зигзаги  истории  и  нагайбаки».
    
   Маршал Брежнев

   Я  не  просто   так  в  тот  день,   когда  Брежневу   присвоили   звание Маршала  Советского Союза,   публично   высказался об этом решении.   Читаю из записей  моего   дневника:
«8 мая 1976 года, суббота. Как   обычно,  в  этот  день   я  с  утра  пробежал   свои  3 - 4   километра, принял  контрастный  душ,  плотно  позавтракал  и  перед   самым   звонком   вошёл   в  аудиторию,  произнёс   традиционное: «Приветствую всех!»  и,  проходя  на  свое  место,   услышал  от  кого-то: «Руслан!  Ты слышал,   Брежневу  присвоили звание Маршала  Советского Союза?» На  что  я   ответил:  «В   стране  бардак,  а   они  раздают маршальские  жезлы».  Уже  не  помню,  как  громко  это  было   произнесено,  но  помню взгляд  будущего  обладателя больших  погонов Ал-ва и  странную  ухмылку  на  лице Ж-ва».
Ты   тоже   в  тот   момент   находился  вблизи   меня.  С учётом   того,  что   это   происходило   уже   после    свадьбы Сл-ва,  ты,   несомненно,   был   настроен   против  меня.   Недалеко   от  меня также находился  Шульман,  о котором    я   догадывался   уже   давно. Кто  из  вас  тогда  донес  на меня за мои  слова?   Это  мог  сделать   любой  из  тех,   кого я перечислил ранее.    Они   все были  из  той же  когорты,  что  и ты. Думаю,  кто  захочет,  тот   поймет.   
Что  касается   нашей  страны, то  на  территории СССР в то время и  в действительности   был   бардак.  Под  носом  самого  Генсека его   дочь  вела  распутную   жизнь,  торговала   золотом и бриллиантами,  принадлежащими   всему  народу. Учитывая   это,   можно   понять,   что   творилось   по  всей   стране.   Ты   же и  такие, как  ты, восприняли мои слова как посягательство   на  авторитет дорогого   и   уважаемого  всеми   вами   вождя – дряхлого  старика с  маршальским  жезлом   в  руках!
 
   Первое приглашение в контору

   20 мая 1976  года  меня пригласили в  контору,  для   тебя  родную  и  любимую, – в  особый  отдел,  но  не   одного,  а  вместе  с  Шульманом. Наверное,   эти сотрудники особого отдела  надеялись, что  приставленного за  мною Шульмана   я  не  раскусил.   Ведь   он  следить  за   мною  был  приставлен  после   моей  беседы  с  начальником  курса,  которая состоялась 2 сентября 1975 года,  и  содержанием  её  было то,  что  я  оставался   единственным   комсомольцем  на  нашем  курсе,   а  потому  на  комсомольском  учёте   буду  числиться  вместе  со  слушателями  второго   курса. В  конце   нашей  беседы  Чапай настоятельно  советовал мне,   чтобы  я   как   можно   скорее  вступил  в  ряды  КПСС. 
Но раскусил  я  Шульмана   намного  позже -  6 марта 1976  года,  когда   он     пригласил меня к  себе   домой,  якобы, в  знак   благодарности  за   то,  что   я  ему  помог  с   чертежами.   В  этот    вечер  он   стал  интересоваться,   что  я  читаю, с  кем  встречаюсь,  и мне   не   стоило особого труда   понять  его  намерения.  Он не  единожды  продолжал  навязывать  свою   дружбу.  Его   вызвали  вместе  со  мной  в особый отдел с  единственной  целью,   чтобы ему  так   легче было    войти ко  мне  в  доверие и  выведать  информацию   о  моих   друзьях. Далее   приведу  записи  из  моего   дневника:
«День  как  день.   Начало  было  простым   и  ясным,  но затем   случилось  и   произошло   такое,   что   мне   пришлось  отвечать   за    свои  слова,  которые  были  верны,  но, несмотря  на  это,  они   противоречили  и  не  отвечали  требованиям  партийного  аппарата   давления  и  контроля. Аппарата,  наделенного   огромной   властью  и  огромными  возможностями. Первое,   о  чем  меня  спросили: «Почему  это  я  решил,   что  в  стране  бардак?». Что  я мог  им  ответить?  Сказать,  что  в  стране  и  в действительности бардак,  о  чем  они  знали   сами,  я  не  смог. И  сказал,  что  им   передали не правильно   понятую информацию.  Но  их   было   трое -  двое   военных  и  один  гражданский.  И  далее  опрос  они  организовали  по  схеме: один  из  них  должен  был  стать  для  меня   лояльным,  а  другой  противным.  Третий, в  гражданской  одежде,  сидел,  молчал  и  наблюдал.  Что   я  им  сказал,  не  помню.  И,   по-моему,   говорили  в  основном  они,  именно – толстый,  в  звании  майора,  а  худой  и  небольшого   роста,  в  звании    капитана, иногда   что-то   уточнял.      Это  длилось  минут   тридцать,   и    неожиданно   гражданский   задал  вопрос: «Какую  запрещенную  литературу  ты  читал?»   И   не   дожидаясь   моего  ответа,   задал  следующий  вопрос:  «Где  ты  достал   книгу «Один день  Ивана  Денисовича»?».  На  что  я  ответил,  что   журнал «Новый мир»  я купил  на  птичьем  рынке. И  подчеркнул,   что   вступление к этому  рассказу Солженицына  написал сам Твардовский,  и   что  он  высоко  оценил   это   произведение.   И  это  с  моей  стороны  было  лишним!   Поняв  это,  я  замолчал.  И  единственное,  что   себе  позволил  это  то,   что   не   согласился  со  словами  толстого майора,  который  утверждал  и  доказывал,   что,   несмотря на  свой  возраст,  Л.И. Брежнев  каждый  день   работает  более десяти  часов.  После того,  как   толстый  майор  окончил   свою    «серенаду»  в  честь дорогого и любимого  вождя,  я  задал  ему  вопрос: «Вы  в  это   сами-то  верите?».  Они  все  промолчали.  Напоследок  они  меня    обязали не  говорить  с  кем-либо  об  этой  встрече. Я, не  прощаясь,  ушёл.  Они  пригласили Шульмана.  И я,  не дожидаясь  его,  пошёл в  общежитие.  Лег,  не  раздеваясь.   Внутри  было  пусто,  мерзко,  гадко,  хотелось  напиться.  Лежал,  забыв,   что  надо  предупредить  моего    друга Семёна и А…, и из   этого тупого   оцепенения  меня  вывел стук  в  дверь  дежурного  по  этажу.  Подошёл  к  телефону,  а  там голос Шульмана - он  приглашал  меня  к  себе. Не  дослушав  его   лепетания,  я  послал  его  на  три  буквы и   бросил   трубку. Надо было  срочно  предупредить  А… и Семёна.  До  Семёна  было  далеко,   он   был    в  Бутово,   готовил   и  анализировал  материалы  для  будущей  диссертации.  Позвонить   его  супруге?  Нереально. Зачем  её  втягивать  в  это? И я решил к Семёну ехать самому. Ст-ва   попросил   съездить к   А…. Объяснил, как   найти,  как   доехать.   А…   позвонил:  «Жди   звонка от В.,   он   будет   дожидаться    около  нашей  телефонной   будки».  Ст-ву   вручил   томик  со  стихами Окуджавы,   который  он  должен   был  отдать А….  Внутри  томика   лежала  записка  со   словом «Убери».  Она    должна была   спрятать книгу «Мастер  и  Маргарита»,   напечатанную  за  границей  издательством «Посев».  Затем,  переодевшись в  гражданскую  одежду, поехал  к  другу,   чтобы   рассказать,  что   я  на  крючке,  тем   самым успел   его   предупредить».
 
   Второе приглашение в контору

   «24 мая 1976 года  меня с утра и  без  Шульмана  вызвали   опять  в  особый отдел.  В   кабинете  сидел  один  капитан.   Холодно  и   важно  кивнув на  мое  приветствие,  он предложил   мне сотрудничать.  А   для   начала  назвать   имена моих    друзей.   На  его  предложение  я  ответил,   что   этого   я  никогда  не  сделаю. Он  произнёс: «Зря».  И  буркнул: «Свободен». С этого момента, Федюков, твои    коллеги  по  стукачеству   за   меня  взялись   всерьёз:   тот  или   другой   из  сокурсников   начали    навязываться  и  предлагать   дружбу,  и   среди   таковых  были:  Гор-й, Тих-в и др.  Ко  всему,   особисты  вышли  на  друга Семёна  и  пригласили   его   для  беседы в   отдел  КГБ  научно-исследовательского  института,  где  он  работал.  Худой капитан из  особого отдела  ВВИА   задал  Семёну  вопрос,  что   он  знает  о  моих  взглядах. Семён   ему   ответил,   что  на  такие  темы  он  со  мною  никогда   не  разговаривал. На  вопрос   о  мнении Твардовского  о рассказе Солженицына, напечатанного  в «Новом мире»,   он  ответил,   что  не  читал   какие-либо   произведения  этого  запрещенного  писателя.  И  от  него  отстали   и  дали   доучиться».   
На  меня   продолжали     давить и  ещё  несколько  раз   вызывали   в особый отдел.  Но я  не   пошёл ни на  какие   компромиссы,  остался  тем, кем был, и продолжал    придерживаться    своих    взглядов.  И  никогда   не   сомневался   в   том,   что  я  прав,   ибо   система,   созданная  на  условностях   и слепом    фанатизме, не может  быть  вечной.   Такое  противостояние   не   могло   продолжаться  долго: после войсковой   стажировки   меня   уволят  из армии и   вышлют  жить   на    родину,   выдав  на  руки  «волчий   билет»,    в  котором   будет   написано:  «…уволен из рядов   Советской Армии   за  совершение  проступков,  дискредитирующих   высокое  звание  советского   офицера».

   Театр абсурда

   Выбор   я   сделал   сам   и  об   этом  не  жалею.  Обидно   только,   что   на меня  доносили   люди, в которых  я  верил, которым доверял. Вы же верили  и  служили  лживой  системе  абсурда,  правила  которой   были     спущены   сверху, а вы  все были куклами  этого театра абсурда,  всё  делали по  команде  своих  кукловодов. Для меня   всегда   были   не  понятны  ваши   поступки: вы  активно  выступали  на  партийных и комсомольских   собраниях  по   поводу того,   каким   должен  быть  курсант или  слушатель  академии,  а   на   самом  деле  в   жизни   пьянствовали  и  гуляли,   лицемерили  и   врали.   Вспомни Быстр-на, которого вы гнобили на партсобраниях за развод с женой и организовывали за ним слежки, где и с кем он живет. Дьяк-в, Киб-н и другие могли бы, думаю, многое об этом рассказать.
Ни на  одном   из  собраний  я  никогда   не   выступал.    Наверное,   потому  что не  мог   смириться  с  лицемерием  и  не  хотел  говорить  одно,  а  думать   по-другому. Более  того,  я  никогда  добровольно  не  выступал  на  семинарах: ни по истории КПСС,  ни по марксистско-ленинской  философии и другим подобным предметам.  Доучившись  до  третьего  курса ВВИА,  я  не  вступил  в ряды  КПСС,  ибо  считал, что  для  умения   защищать  свою  родину  не  обязательно  быть  коммунистом. Но  случись   такое  и   началась  бы  война, то, учитывая  тот  факт,   что  я был  неплохим  спортсменом, неплохо стрелял и многому научился в академии, сумел  бы  стать  неплохим  защитником отечества.
 
   Аукнулось в Пружанах, откликнулось в Москве

   Хотел бы  вспомнить  наш  спор  со  слушателем 4-го, радио-, факультета академии,  который  состоялся  во  время  стажировки  в Белоруссии, городе Пружаны. Темой нашего  спора  была  роль КПСС  в Советской Армии.  Я, как  аргумент, привёл  мнение Маршала  Жукова Г.К. по  этому поводу.  Понимаешь, Федюков, этот  наш   разговор один  к  одному   озвучил Чапай,  когда  меня  вызвали к нему,  чтобы  сообщить,  что я  считаюсь  вне   армии.  Вспомнить, кто  был  рядом  с  нами во время разговора в Пружанах, не  составляло  труда. Это  были «чапайцы»: Пан-н, Сл-в, Ж-в. Они  все  проходили  со  мной  войсковую  стажировку.   Кто  из них?  Учитывая,  какое распределение они получили  после  окончания ВВИА, могли все трое. Такие  преференции такие люди   получали  не  только  за  то,  что  доносили  на меня и других.  Они  все  уже  стали   такими,  как  и  ты, - стукачами,  а  потому  были  нужны   системе.   И   их   направляли   туда, где была концентрация  людей  неглупых.
Между  прочим,  одному  из  вас, Пан-ну,  я  не так давно намекнул  на  это, а  он  в   ответ  мне  выслал текст присяги! Он, который так гордится своими погонами и выставляет их везде напоказ,  до сих пор не  понимает,  что  я  не  хотел   служить  системе,  а  не родине. Ничего не  могу  добавить.  Бог  ему  судья.  И,  как  ни  странно,  он   согласился с этим,  выложив  в «Одноклассниках»: «Бог им всем судья».
 
   Перевертыши

   Он,  как  и  ты, – перевёртыш.   Так  я  называю   людей, поменявших  на   обратное   свое   убеждение, – от «стойкого, преданного  борца за коммунистическое  будущее  советского  народа»   до   молчаливого   созерцателя    ныне происходящего   и   начавшего  что-то   лепетать  о  Боге.  Конечно же,   ваше  право   верить  или  не    верить  Богу,   и   это  совершено   не  зависит   от   моего   мнения,  ибо   Бог   есть,  и  Он   для   каждого.  Но   при  беседе   с  тобой,  с ним я  не   почувствовал  даже  тени  раскаяния  о  содеянных  вами  грехах.  Меня   просто   обожгло  твое   и  его лицемерие.
Что  касается  тебя, то окончательно я удостоверился, что  ты  доносишь на меня тогда, когда  перед  войсковой  стажировкой меня пригласил к себе Чапай по  поводу  того,   почему я   всё  ещё  не  написал   заявление,   чтобы   стать   кандидатом для  вступления  в  ряды КПСС.  Хотя,   учитывая,   что   он  был   одним  из организаторов   отслеживания  моих  взглядов,  не  понятно,   зачем  он  меня  вызывал?   Скорее,  для  отчетности   о  проделанной  им  работе. И,   наверное,  в  связи с  этим он спросил меня, не решил   ли  я   вообще   не  быть коммунистом? Когда  же  я,  просто  так,   спросил  его:  «С  чего  это  вы  взяли?», он ответил,   что  на  эту  тему  я   разговаривал с   кем-то  из     сокурсников, живущих  в  общежитии.    Учитывая,  что  я  вел  дневник,   мне  не составило  труда  узнать – кто?  Им   оказался  ты.  Так  что, Чапай   оказался  именно тем Чапаевым – персонажем из  народных  анекдотов.  За  мною  следили,  меня  закладывали,  рылись  в  моих  книгах  и в  дневниках…    Было  ясно,  что   я   оказался   полностью  под колпаком начальника курса и особого отдела. И  рылся   кто-то, живущий   со  мною   в   одной   комнате.

   Приглашение на Голгофу

   Мое  послание  будет не  полным,  если   я   не  дам   ответы    на   вопросы, что со   мной   происходило, когда    меня   выгоняли  из   рядов  С.А.,  и  как   я   начинал    свою   жизнь,   будучи   высланным  и   находясь   под  негласным   надзором?    Как   я уже писал,   после  войсковой стажировки  меня из   отпуска   вызвал  начальник   курса.  Из  записей в  дневнике:
   «27 сентября 1976  года  я  получил  телеграмму,  что  мне  следует  срочно  прибыть  в ВВИА.  Вечером  я  собрался,  а  утром, 28 сентября,  на   автобусе   уехал в г. Магнитогорск,  затем   на  такси   добрался   до  аэропорта  и  уже   вечером  в 18 часов  московского  времени  был   в общежитии.  Сначала  позвонил  Чапаю.  Он  как-то  странно  обрадовался  моему  звонку  и сказал,  что   я  в 8.30  должен   быть   у  него  в  кабинете. Затем  я позвонил  другу  Семёну,  и   он   сказал,   что   всё   это    не  просто  так.  Позвонил и  недолго   поговорил  с  А….  Ночью   долгое  время  не  мог  уснуть,   так как   догадывался,   что   органами   сделаны   определённые   выводы,  и   что  скорее   всего   мне   не  дадут   доучиться   и  отправят  в   войска,  но  такой  исход   меня   не   устраивал,   для  меня   был   более   приемлемым,  если   бы   я  оказался   вне   армии. В связи  с  этим   в  голове я прокручивал  все  варианты  предстоящих   разговоров   и только под  самое   утро  провалился  в  глубокий   сон,  который    длился  недолго,  каких-то   полтора  часа,  но   несмотря   на  это,  в   физическом  плане  я чувствовал,   что  в   норме,  и  мне  что-то,  или  кто-то   подсказывал,  что   всё   будет  именно  так,   как  я хочу.
В  8.00  я  уже  стоял   у  дверей   кабинета  Чапая. Он   уже   был   у  себя.  Зашёл,  отдал  честь  и  произнёс: «Готов к экзекуции».  Чапай   не   ожидал   такого   и  взорвался,   а   потому   брякнул:  «Скажи   спасибо,   что   тебя   собираются   только  вышвырнуть  из   рядов   армии   и  не  заводят   уголовное    дело.  И   думаю,   что зря,  ибо   тебя   необходимо   посадить». Я   был   на взводе  и,   зная,   что   мне   терять   нечего,   ему   ответил:  «Это   потому, что   вам всем ничего  криминального  накопать  на  меня   не  удалось».  Его   начало   заносить,   и   он   проговорился,   что   я     против   партийного   руководства  в армии,  а   это   противоречит  ленинским   принципам,  и   что   если   как   следует   органам   поработать   в  этом   направлении,   меня  можно  посадить.  На  что  я  ответил,   что   против   партийного   руководства  в С.А.  был  и Маршал  Жуков Г.К.   И   в   этот  момент  он    проговорился повторно:  «Знаю,   и  ты    это      недавно  кому-то  уже  доказывал». Тем   самым   он,   по сути,  назвал    Пан-на, Сл-ва и Ж-ва (о них и об  этом  чапайском    «проколе»  я  уже писал ранее — прим. авт.).   Чапай     в    течение  некоторого   времени   обличал  Маршала   Победы.  И  резко  взглянув   на   часы,  сказал: «Тебе   надо  в особый отдел,   затем   обратно    придешь   сюда».
 
   Экзекуция

   В   кабинете особого отдела  сидел худой капитан  и ехидно улыбался. Я  молча   стал   напротив   него.  Он  сказал: «Ты  считаешься    вне   армии,  и  благодари,   что  на  тебя   не  завели   уголовное  дело».  Хотелось   сказать,   что   вы  просто  не  смогли   завести   это  дело.  Но я промолчал. Идя  обратно  к  Чапаю,   не  мог  понять: «Зачем   эти   хождения,  ведь  эти   слова   до  меня  можно  было  донести   сразу  у  Чапая?  Неужели  в   этой   конторе    принято   самим   доводить    свое   решение  персонально   для  каждой  своей   очередной   жертвы?».  Выходит,   что   именно  так  было   принято.
Перед  тем,   как  зайти  к   Чапаю,   по   телефону-автомату  позвонил А… и  Семёну и   обоим   сказал: «Экзекуция началась, подробности   вечером».  Начальник   курса  холодно   озвучил,  что  после   обеда, а   именно   в 14, мне  надо  будет присутствовать  на  заседании  бюро  ВЛКСМ   факультета, и   вручил  мне   бегунок,  при  этом   добавив,   что   у  меня   всего   три  дня.
Сначала я  сходил  в  учебную   библиотеку  и   определился  со  списком  книг,   которые  числились  за  мною. Пришёл   в  общежитие,   большого   количества  книг  не  хватало.  Сложил  их  в  спортивную   сумку,  сверху  положил  томик  Кафки,   который  мне  давала  жена Шульмана,  она  работала  в   основном   фонде.  Когда  сдавал   книги,  она подошла ко мне  и   сказала,   что  за  мной   числится  томик Кафки.  Эту  книгу  я  хотел  дочитать, а  за  нее  заплатить,  как  и  за   все  не  достающиеся.  Увидев   её  лицо,  я  понял,  что  она   в  курсе   всего,  и  потому  молча  и  в   какой-то  мере  грубо  вручил  ей томик  Кафки.  Ей  я ничего   не  сказал,   а  хотелось  через  неё   передать  приятного   аппетита   ее   супругу Шульману, стукачу.
 
   Морской офицер

   Перед  тем,  как  пойти   на  заседание  бюро,   зашёл   в   общежитие,  чтобы    попить  кофе,   и  встретился  со  знакомым  слушателем   второго  курса. Наверное,  увидев    мое  лицо,  он  спросил: «Что  случилось  с тобой,  не  болен  ли ты?».  Я его   пригласил  к  себе  и   рассказал,   что  происходит. К  сожалению,   его   фамилию  не   помню,  но он  был    офицером  морской  авиации.  Почему  я    решил  написать  о  нём?  Дело  в  том,   что   этот  человек  был  тем,   кто  мне   помог  собрать  и  уложить  все  вещи, и он  мне   помог  их  отправить. Но  самое  главное,  он   меня   поддержал    в   непростые  для  меня  минуты. Попив  кофе  с морским офицером (далее - М.О.), пошёл к  Чапаю (звучит как из анекдота).  Он  мне  напомнил,  что  в 14 заседание  бюро ВЛКСМ,  и  стал говорить  о  деньгах,   которые  мы,  слушатели,   сдавали  ему:  для   выпускного  вечера,  для  часов,  для  ромбика,   и  почему-то   стал   отчитываться,   что  часть  из  них   уже  истрачена.  Видя  его  омерзительную   суету,   я,   ничего  ему  не  говоря  и  не  взяв  деньги,  вышел  из   кабинета.   Мне  было уже  не   до  него,  ибо  предстояло     пройтись   с   внушительным   обходным   листом и побывать:  на  заседании бюро ВЛКСМ, на  партактиве  ВВИА   и ещё   раз  в  особом отделе.   И в  это  время   я   понял,   что  голоден,   ибо,   как    уехал  из  дома,   кроме   чашки   кофе -  ничего.  Пошёл   в  кафе  при аэровокзале.

   Глаза

   Кафе   находилось  на  первом   этаже   гостиницы.  Зашел,   мой  столик   был   свободным.  Именно   мой   столик,   так как   за  него   мы   всегда   садились со Ст-вым, когда  ужинали   после   тренировок  в  бассейне ЦСКА. Подошла знакомая   официантка  и,  удивлено  взглянув,   сказала: «Вы разве офицер?».  На что я  ответил:  «Уже - нет».   Она молча приняла   заказ   и   очень   быстро  принесла  то,  что   я  заказал.  Еды  было  на  одного много. Она   спросила:  «Вы   это  сможете без   спиртного всё  съесть?».  От спиртного  я вежливо  отказался.  Она почему-то   не  уходила.  Вид   мой,   наверное,   был   убитого   человека,   и   потому   она некоторое  время смотрела на  меня.  Даже сегодня  не  могу  забыть  глаза   этого   малознакомого   человека. В  этом   взгляде   было   сочувствие  и  поддержка. Когда  рассчитывался,   сверх  денег,   которые  я  должен  был  за  обед,  положил ещё десять рублей и сказал: «Спасибо за понимание». Она  прошептала: «Держитесь». В   какой-то  мере   это   мистика, некий  сюрреализм. Но я  уверен,  что эта поддержка  была — Оттуда.

   Буржуазия выручила комсомольцев

   На  бюро комсомольцев я появился  бодрым  и  сытым.  За   столом  было   пятеро:  четыре   слушателя   и  полногрудая девушка,  которая   сидела  и  читала   какие-то  бумаги. Оказалось, что   она  знакомится   с  моей   карточкой  члена ВЛКСМ. Девушка   удивлено   сказала: «У  вас  ни  одного   взыскания - одни   благодарности!».  И   подчеркнула,  что   формально  меня  не  за  что  исключать.   Слушатель  в  звании   капитана  что-то  собирался   сказать.  Но  я, опережая его,  сказал: «Давайте   я  напишу   заявление,  что  по  собственному  желанию   покидаю  ряды ВЛКСМ».  Но капитан  был   опытным  и   отрезал:  «Ещё   этого  не хватало!».  Тогда   я  предложил  следующий   вариант: «В   результате   чтения  книг  буржуазного   характера  комсомолец Утешев Руслан Владимирович не  раз   высказывался  против ленинской   идеологии».  Представить не мог, что они  согласятся  с  этим!  И они  эту   резолюцию  единогласно   утвердили.
 
   Деньги не главное

   После этого я пошёл  к Чапаю,  так как  он   обязал,  чтобы   после  бюро ВЛКСМ я зашёл  к  нему.  О  деньгах, как я и предполагал, он – ни  слова.  Чапай сказал,  что  завтра   в  11  я  должен  быть  в    штабе  ВВИА   на  заседании      партактива.   И ещё раз   подчеркнул,  что  у  меня   мало   времени.  Когда  я,   придя   в  общежитие,    начал   укладывать книги,  одежду,   ко   мне   зашёл М.О.   и   сказал,  что   есть  смысл  все вещи уложить   в  багажный  мешок, а затем    отослать  их   багажом. Он  сходил   и   купил  мешок  для    багажа,  бутылку  водки, томатный   сок, колбасу и хлеб. Я  поблагодарил  за  купленное  и   предложил  деньги. Но  он  отказался.
 
   Звонок

   В процессе  укладки  меня  позвали  к  телефону.  Звонил  Сл-в.  Он   сказал,  что   он   обо   всем  знает,  более  того  он   мне   на  завтра   назначал  встречу,  чтобы  назвать  имя  человека,  который  следил  за  мною  во  время   стажировки.   К  сожалению, я тогда  не  задумался,   откуда  мог  звонить Сл-в  на   внутренний  телефон?   Только со  временем  я  понял,   что  он  звонил  от  Чапая  и  по  поручению Чапая. Если   бы  это  я понял  тогда, то  сумел  бы  найти  время  встретиться  с   ним,  чтобы   высказать   ему   всё.
 
   Встреча с А...

   Вещи мы   уложили  только  к  11  вечера.  Меня  позвал   дежурный   и  сказал,   что  ко  мне   пришли.  Спустился   вниз,  там   стояла – А...  Ведь  я,    находясь   в  неком   цейтноте, совсем  забыл   позвонить  ей  и Семёну.  Поднялся,  по-быстрому   переоделся,    М.О.   сказал,   что  мне  надо срочно   уйти  и   что с  вещами  я разберусь   утром.  С  А…  мы  позвонили   Семёну.  И  я   поехал  её   провожать,  жила   она  за  Соколом   вблизи   института им. Курчатова.  Она,   несмотря  на  поздний  час,   заставила  меня  зайти  к  ним,  она жила  с  мамой,  сестрой  и маленьким  племянником.  Конечно  же,  посадили  за  стол  и  напоили  чаем.  Уже на   лестничной   площадке я дал понять А…,    что   завтра   могут   произойти   события,  которые   сильно  повлияют   на  наши    отношения.
   Приехав «домой»,  был  приятно   удивлён - вещи  и  книги были   аккуратно  сложены,  и  их  оставалось  только   уложить   в   мешок. М.О.  мирно  спал  на  моей кровати. Я разогрел  чай  и  разбудил  его.  Мы   сели  за   стол,  я  пил  чай,  а  он  один  водку,  ибо,  учитывая   обстоятельства,  я   не  мог  себе   позволить   спиртное. М.О. сказал, что не может и не хочет  оставлять  меня  одного, а потому  лёг на  свободную  кровать. 

   Я свободен!

   С утра и до 11  я  пробежался  с  обходным  листом,  и  в  нём  оставались   только  два   пункта:  отметка  о  сданных  постельных   принадлежностях  и  отметка   от   строевого  отдела.   «Партийная  мудрость» академии   меня   ждала.   Я зашёл   и  просто  сказал:  «Здравствуйте!»  Никто  не   ответил.   Что-то   по  очереди они  говорили, но почему-то я услышал только один вопрос: «Какую   литературу  буржуазного   характера вы читали?». Этот вопрос мне задал  полковник Пан-в.  Я ему ответил:  «Последнее, что  я  прочитал, это «Собачье  сердце»  и   «Роковые   яйца»   Булгакова».  Полковник,   другой,  и, по-моему,   главный у них:  «И всё?».   Я: «Да».    Стоял  и  ждал,   хватит  ли   у   кого-либо из них смелости   произнести   имя  А.И. Солженицына?  Но,   увы….  Мое   молчание  затянулось  также,   как    и  их, - пустая,  для  проформы,   болтовня.      Под   конец  тот   главный,   переходя   на   крик:  «Будешь   жить в  глуши,  как  скорпион  в банке».  На  что,  я  не  сдержавшись,  ответил: «Время   покажет,  кто из  нас  и  как   будет   жить». Услышал: «Ты - свободен».
Прошло  всего  семь   минут, и  я  оказался   свободным:  от  всех  партийного  толка  условностей,  от  необходимости  говорить  одно,   а  думать  по-другому,   от  лжи  и  предательства.   Но  я  понимал,   что   за   эту   свободу   мне   придется многим пожертвовать.  И   было  ясно,   что я потеряю   возможность   видеть  и  быть с А….   Решил  не заходить к Чапаю  и,  придя  в общежитие, позвонил  ему.  По  его голосу  было  ясно,  что он в  курсе  событий, произошедших  на  партактиве.   Молчание  с  его   стороны   затянулась,   и потому   я  ему   сказал,   что  мне   надо  на   послезавтра   купить   билет  на  самолет  и   отправить  вещи  багажом. Он   удивился   такой  оперативности  и   спросил: «Наверное,  за  билет  придется  переплатить?». Что я  мог сказать человеку,   которого   интересовали  такие   мелочи?   Не   мог   же  я  ему сказать,  что билеты  мне заказала   через   своих   знакомых жена моего  друга. А  потому  я молча положил  трубку.  Переоделся, сходил  на аэровокзал  и  выкупил  заказанный   на  моё  имя  билет.  Вернулся  в  общежитие,  и мы с М.О. понесли  для   отправки   багаж.  Когда   мы его сдали, зашли  в  привокзальный  ресторан  поужинать.  От   спиртного М.О.   отказался,  подчеркнув,   что   не  хочет  пить   один. Я опаздывал и потому по-быстрому  перекусил,  оставил   деньги   за   ужин  М.О.    Объяснил   ему,  что   меня   ждут,  выбежал  на  площадь  и, поймав  такси, поехал  на   встречу  с А…
 
   Прощание с А…

   Она   стояла  и  ждала   около  нашей  телефонной  будки.  Когда   я   подошёл,   она   спросила,  не   голоден  ли  я,   и,  узнав,  что   я   уже   ужинал,   сказала: «Тогда   пошли».  И   повела  меня   по  тем   местам,  где   мы   с  ней   гуляли  в  тот  день,   когда   я   впервые   провожал  её.   Сначала я  по её  просьбе     подробно   рассказал,   какие   события   со  мною   произошли сегодня, и в   конце   своего   рассказа  подчеркнул, что  меня,   наверное,   вышлют   на   родину.  Меня   удивил   её  ответ:  «Ничего   страшного».   Она   не   понимала,   что  это  был конец   нашим   отношениям. И  я  ей   обещал,   что   постараюсь    устроиться    на  работу  в  Москве   или   вблизи   и   завершить   учёбу….   Но этим   обещаниям    не суждено было  сбыться.  С   А… мы  расстались в  11  вечера,  её   ждали  и  за неё   сильно  волновались  дома.
 
   Последняя ночь

   Приехав  в  общежитие,  из  автомата  позвонил  Семёну  и   рассказал   о   произошедших   событиях   этого   дня.  Он,   выслушав   меня,  сказал,   что   мне   будет   не   так   просто,   и  что  он   боится,   смогу ли я  выдержать.  Лег   и  до  самого   утра пролежал  с  открытыми    глазами.  Встал,  принял  душ, сварил  очень  крепкий  кофе  и, обжигаясь,   выпил    несколько   чашек.  Позвонил   Чапаю.   Он,   наверное,   по  голосу   понял,   что   я  усталый  и разбитый,  а   потому  спросил:  «Вчера   поддавал?».   Как  можно   бодрее   я   ему  ответил: «Не  дождетесь»  и  спросил,   когда  мне   явиться  в   особый  отдел.  Чапай:  «Будь  в  общежитии  и   жди   звонка».  Он  позвонил  мне около  10  и   сказал:  «Тебя  ждут  в  особом отделе».  Собрал   постельные  принадлежности, сдал  их   дежурной  по   общежитию  и  предупредил,  что  я   ещё   вернусь   за   своими   вещами,  а   её  попросил  поставить  свою  подпись на   обходном   листе.
   
   Гумбейка

   В    кабинете   особистов   меня   ждали    двое - классики  жанра:   толстый  и   худой.    Не   поздоровавшись, встал  напротив   них.  Как  ни странно,  заговорил   капитан:  «Согласно проведенной  нами работы, приказом от 2.10.1976 года  ты  уволен  из рядов Советской Армии за  совершение проступков,   дискредитирующих   высокое   звание  советского   офицера.   Приказ  подписан   Маршалом авиации  Кутаховым».  И   с   умным  видом    замолчал.  Я   был   готов  к  этому,   но, думаю,   что  от   усталости   у  меня   в  голове   спонтанно   возникло   решение:  в  знак  протеста   облить   себя   бензином  и   устроить   самосожжение  на   территории   штаба  ВВИА.  Толстый   что-то   мне   говорил,   а  я  думал   о  своем:  где   купить канистру,   бензин,  как   их  пронести,    но  эти   мысли   исчезли,   когда  я  услышал   слова   толстого:  «Ты   будешь  обязан  в  течение   четырёх   суток   прибыть    туда,   откуда  призывался.      В    местном   военкомате  ты   должен  стать  на  учёт  и   жить   безвыездно  у  себя   на  родине».   
   От его  последних    слов   у   меня  в  голове   возникла   картина   из   моего   детства:  я  бежал   почти   голый   по   берегу  реки Гумбейки,      брызгая   водой.  И  это  меня   остановило…  И  уже   улыбаясь, я его   спросил: «Куда   мне   сдать  обходной  лист?».   Капитан   сказал: «Тебя  ждут  в   строевом  отделе  и   в  финчасти».  Оказалось,   что   эти   подразделения   находятся   в   одном   кабинете. За ограждением   сидел   майор,   который   мне   протянул   копию   приказа   об   увольнении   и   произнес:  «Тебе   ещё    выдадут   деньги  за   проведенные   дни  в   отпуске».  Вид   его - наглый,  надменный - меня   оттолкнул,   я  просто   не  мог   у  этого   человека   взять   деньги.   И,   почти   вырвав   из  его   рук копию   приказа  и  бросив   на  стол  обходной  лист   и    расчётную   книжку,   я молча,   не   забрав  деньги,  вышел.   Проходя   у   окошка   кабинета особого  отдела, я преднамеренно пошёл медленно и помахивая   портфелем,   так как   заметил,   что   в   окошко   за  мной  наблюдают.
 
   Надо стучать!

   К   Чапаю  я зашёл,  не   стучась.  От  неожиданности  он вздрогнул  и  сказал: «Надо   стучать!».  Я  молча  отдал   ему пропуск.   Напоследок  он   начал  говорить, кем  бы  я  мог  стать,   какие  перспективы  меня   ждали.   Его   не  нужный  для  меня монолог я, улыбаясь, остановил.  Он спросил: «Что   улыбаешься, чему   радуешься?».  Я  ему  ответил: «Картинке  из   своего   детства».  Чапай,   конечно  же,  ничего  не  понял. Когда  подошли  к  выходу,  я   ему  задал   единственный  вопрос: «Вы   жалеете,   что   вам   не  удалось  на   меня   завести   уголовное  дело?».  Чапай ответил:  «Если  ты   задаешь   такой   вопрос,   то   тебя  и  в  действительности  следовало   посадить».   Я  ему:  «Времена  уже  не   те,   а   скоро   настанут   другие,   и  вы   все  поймёте,   что      ошибались».  И ушёл, не прощаясь.
 
   Прощание с морским офицером

   По пути я забежал  в  магазин  и попросил продавца дать мне  самый  дорогой   коньяк.  Был «Грузинский КВ»  за  19  рублей.   Решил   купить.  Когда  пришёл   в  общежитие,   навстречу  мне   вышел  комендант и  сказал,   что  у  меня   сорок  минут   на  то,   чтобы   забрать   свои  вещи. Я: «Хорошо,   постараюсь   уложиться».   Сначала  зашёл к М.О.,   чтобы   попрощаться.   Протянул   сверток  с  коньяком  и   сказал: «Выпьешь  за  мою   удачу».   Затем  пошёл  в  свою   комнату.   Сел  на     свою   кровать,  снял   китель  и,  когда   ко  мне  зашёл  М.О.,  со  словом «Всё»  сорвал   погоны.  Всю   военную   одежду  аккуратно   сложил,   перетянул  ремнём  и  сбросил  в  мусоропровод.  М.О. я ещё   раз поблагодарил  за  помощь,  за   понимание   и  сказал,   что  меня   не   надо   провожать,  так как могут  заложить. Внизу  со  всеми  попрощался.  И пошёл  с  двумя   чемоданами  в  руках к  метро «Динамо».

   Неожиданная встреча

   У  пивного   ларька, «шайбы», как мы его называли,  навстречу  мне  шёл  Шульман!   Увидев   меня,  он шарахнулся,  но   я   перегородил ему дорогу. Стал  говорить ему –  кто  он  есть.  Шульман  молча   все   мои   слова   выслушал,  и  было   видно,   что  они  для  него ничего не  значат,  что   он   ещё   многих   заложит….  Добавив: «Ну и  гад же  ты!»,    быстро    ушёл,  почти   убежал  от  этой  мерзости.
 
   Прощание с друзьями

   Доехал   до   друга  Семёна. Он  отпросился  пораньше  с  работы  и  был  дома,  жена  его  тоже  была   дома. Увидев  меня,   она стала   плакать.  Я   хотел   её  остановить.  Но  Семён  дал   понять,  что  она   успокоится  сама.  Сидели  до   утра,  говорили  на  разные  темы,  и  Семён   сказал,  что  по  «Голосу Америки» сообщили о  расстреле какого-то офицера,  но подробности он не  знает. К 8 часам  подъехало  заказанное  такси  и, попрощавшись  с   друзьями,  я поехал в   Быково. Приехав в  аэропорт, позвонил  А… и попрощался с ней.

   Саблин

   Только через  некоторое  время мой друг Семён написал   письмо   моей   двоюродной   сестре в Магнитогорск (этот  вариант  связи  был  именно на   такие   случаи). В  этом письме  Семён   описал  подробности  суда над  поднявшим   мятеж 8 ноября 1975 года офицером. И то, что его, капитана третьего ранга Саблина  Валерия  Михайловича, расстреляли 3 августа 1976 года.   В  связи  с   этой  датой  выходит, что  я  попал под организованную  чистку  в  офицерских  рядах.  Могли  ли  меня   оставить в армии,  не  будь  этой  чистки?  Думаю,  нет.  Просто,   на   меня через   некоторое   время   сумели   бы   завести   уголовное  дело  и  посадить,   а   там   мне   уж   точно   не   дали   бы  выжить.

   Ничто не вечно

   Федюков!  Не буду  описывать,   как   мне  удалось,  оставаясь   самим   собой,   выжить.  Позволю  себе   сказать   единственное  –  было  не  просто….  Но  эта  тема,  как  бы, –  не  для  тебя.  Однако  хотел бы   описать  первоначальные    моменты  моей   гражданской  жизни.  Почему?  Да  потому   что   они   важны  для меня ввиду  того,   что  я  тогда   понял,   что  я  не   одинок,   что    близкие  люди  меня не  осуждают за   произошедшие   со  мною  события, неординарные   для  поселка Кассель.  Отец,   когда   я  приехал  и  рассказал,   что   случилось, спросил: «За   что?».  Я молча  протянул ему копию  приказа  об   увольнении.  Он  прочитал  и   сказал,  что    ему  не  понятно   слово -  «дискредитирующие».  Я   стал  ему  объяснять.  Но он  меня  прервал  и  задал  несколько  вопросов: «Ты  пил?   Ты  кого-то  изнасиловал?  Ты  кого-то  убил?». Получив   от   меня   отрицательные  ответы,  он  попросил  объяснить   ему,   что   я  такое   натворил, за что  меня  выгнали  из  армии.  Когда  я   ему   сказал,   что  я не  раз  высказывался против   коммунистов, он  ответил:  «Ничего   страшного! Ведь  коммунисты   не  могут  быть   вечными».   И это  в 1976  году…. Через 6 лет не станет Брежнева, через 15 – КПСС и СССР.

   Пролог к эпилогу

   Федюков! Перечитав  это письмо, написанное  для  тебя  и  тебе   подобных,  я обнаружил,  что о человеке Ал-ве не написал ни слова,   а,  судя по тому, как  вы  относитесь   к   нему и  боготворите, решил восполнить этот пробел.  Начну  с  того,   что опишу,   как он   среагировал   на   факт моего  увольнения  из  армии  и  высылки   на  родину.  Мой сокурсник по академии Б-н вспоминает: «Перед  лекцией   неофициально   сообщили,  что тебя (речь идёт обо  мне)  отчислили и уволили.  Помню,  ко  мне   близко подошли и  стали  виться вокруг меня,  когда  увидели и услышали,   что  я  недоволен этим и что-то говорю. Например,  Ал-в. Движения его  были, знаешь,  как  у  ищейки».  Выходит,  я был не один на курсе, который так думал о нём.  Что касается  меня,  то об Ал-ве я стал   думать так после того, как на  втором  курсе   перед  строем  Чапай   объявил ему благодарность от органов.   За  что  эта  благодарность, он  почему-то  не сообщил. Через   некоторое  время,   увидев   его   во   время   утреней   пробежки,   я   подошёл  к  нему   и  спросил:  «За  что  тебе  объявили   благодарность?».  Он  сказал: «Как-то   утром   около  вычислительного   центра ВВИА я заметил   иномарку   с   необычной   антенной,  которая  к  тому же крутилась.   Об  этом   я  позвонил  дежурному  по  академии».  Что  он   несет чушь, врёт, я  понял сразу.  Ведь, если бы   иностранная  спецслужба  какой-либо страны решила  бы  считывать  информацию  с  блоков   памяти вычислительной   машины,  то,   несомненно,  их  сотрудники   подъехали  бы  на  какой-нибудь совковой   машине  и,  конечно   же,  на  ней  не  было  бы  приметных  антенн.  В   конце   своего   вранья  он,   как   ищейка,   оглянулся   по  сторонам   и   попросил  меня   об  этом   никому   не  говорить.   Между   прочим,  он  после  академии   продолжил   службу   вместе   с  тобой, и   ему, говорят,   через   некоторое   время   предложили высокую должность. Казалось бы,  почему? Ведь  ни умом,  ни  организаторскими   способностями  среди  слушателей   он особо не  выделялся.

   Эпилог

   На   третьи сутки   после  того,  как прибыл   к  себе  на  родину,  я позвонил   дежурному  по  районному  военкомату  и   представился.  Дежурный,  вернее,  дежурная    посоветовала   позвонить   военкому  и   сообщила  номер  его  телефона.  «Майор Ша слушает», -  именно  так  мне   ответили. После  того,  как  я ему  доложил, что  согласно   предписанию  должен  стать   на  учёт,  он   уточнил  мое  звание  и  фамилию  и,   сказав,  что  я  ему   должен   перезвонить  через  тридцать   минут,  положил   трубку.  Я  не  стал  торопиться,  а позвонил  только  через  час.  Майор «Ша» приказал,  чтобы   завтра  я прибыл  к нему без  опоздания  к  10  часам. Я приехал  к  9   часам и   не  спеша   пошёл  к   зданию  военкомата.    Не  хотелось  выслушивать вопросы,  которые  для  меня  никакого   значения уже не имели. Когда зашёл, меня остановила  дежурная. Я представился, она  сказала: «Вас  ждут». Открыл  солидную  дверь. В кабинете, украшенном  портретом Маршала Советского Союза Л.И. Брежнева, за столом  сидели  трое:  майор,  гражданский человек средних  лет и  немолодая  женщина  с  блокнотиком  в руках.  Поздоровался,  но  мне   не  ответили,   и   это   говорило   о  том,   что  они   уже  знают  обо  мне,  и  что  я  для  них –  враг.   Подошёл   к  майору, отдал  все  документы.   Они  с  человеком  в  гражданском   некоторое   время их  изучали. Отложив в сторону мои  документы,  майор   спросил: «В  каких   войсках до  академии служил?». Я  ответил,  что  не   имею   право   говорить  об  этом  в  присутствии   гражданских  лиц. Майор попросил  выйти  свою  секретаршу.  Насчёт   гражданского   произнёс,  что  он сотрудник  КГБ.  Я  объяснил, в   каких   войсках  служил.  Заговорил   человек  из  органов: «Тебе  через  два  месяца  необходимо   будет  явиться   в  управление  КГБ города   Магнитогорска  для   собеседования   и   тебе  не   рекомендуется   покидать  Челябинскую область».  Я   стоял, слушал  и  незаметно  изучал   портрет Маршала  Советского   Союза.   Изображенный  на   портрете Генсек в  звании  Маршала был  явно   моложе   своих  лет.  Ко  всему,   его   портрет  был   напечатан    типографским   способом  и,   конечно   же,   большим   тиражом. Значит,  партийная  система,   символом   которой   можно  считать   картину  художника Василия Верещагина,  продолжала   существовать. А потому меня ожидали   непростые   годы.
         
Честь  имею,
Руслан Утешев.