Сбежавшие. Глава 24

      Глава 24. ИНТРИГА РАЗВЕНЧАНА


      Придя домой, первым делом Наташа залезла в шифоньер, вытащила из него старый чемодан, засунула в него папку с тетрадями, закрыла чемодан на замок и поставила обратно, а в отверстие ключика продела нитку и повесила его себе на шею. Теперь надо было соображать, что делать дальше. Отказываться от красоты Марио, от секса с ним, от его машины, квартиры, а со вчерашнего дня — и бриллиантов — она не намерена, она будет за него бороться!

      Бороться… Она будет за него бороться. Сначала надо выждать, чтобы дать схлынуть его смешному негодованию. Моралист чёртов! Наташа решила подождать до вторника, а тем временем придумать предлог. Стоп! Он найден! Наташа взяла листок бумаги, ручку, включила телевизор и нашла канал «Radio Italia TV».



      Во вторник, возвратившись из школы, Наташа стала теребить мать, ещё пребывавшую на больничном:

      — Мама, ты знаешь, что я с Марио поссорилась?

      — Три дня по лицу читаю.

      — Вот и прекрасно! А сейчас ты меня будешь с ним мирить.

      — А тебе это нужно?

      — Нужно, и тебе тоже. Ты же хочешь, чтобы твоя дочь лучше жила?

      — А ему?

      — Что «ему»?

      — Ему нужно?

      — Конечно.

      — Откуда ты знаешь?

      — Раз говорю, значит, знаю.

      — Но, если и тебе нужно, и ему нужно, тогда зачем было ссориться?

      — Долго объяснять. Это по глупости, это неважно, потом скажу. Вот смотри. — И Наташа показала матери листок с напечатанным текстом.

      — Что это?

      — Одна итальянская песня. Текст в интернете раскопала. Теперь твоя задача: ты звонишь Марио, придаёшь голосу как можно больше мягкости и убедительности и говоришь, что одна твоя подруга по работе слёзно умоляла тебя перевести песню на русский.

      — Так какой смысл ей меня умолять, если я итальянский не знаю?

      — Да знает она, что ты не знаешь! Просто до этого ты в одном разговоре с нею упомянула Марио, который знает, и она теперь через тебя его просит! Понятно? Чтоб он пришёл…

      — Наташа, но он же догадается! Почему ты так уверена в том, что вокруг одни дураки?

      — Мне неважно, догадается или не догадается, — мне важно, чтоб пришёл. Ему тоже нужно, но для этого надобен предлог — этот предлог ты ему предоставишь. Говори убедительнее и звони прямо сейчас. То есть звони, а потом говори.

      Людмила Анатольевна пожала плечами и взялась за трубку с неудовольствием: мало ей гриппа, да ещё проси этого сверкающего красавца-лентяя об одолжении! Наташа тоже хороша, не могла подождать ещё дня два, чтобы не являть Марио опухший нос матери. И откуда в ней эта настырность? Вбила себе в голову покорение сердца этого парня и носится с ним, как месяцем раньше — с наведённым гипнозом. А результат и тут, и там одинаково нулевой…

      — Марио, здравствуйте, это Людмила Анатольевна говорит, мать Наташи. Мне неудобно вас просить, но мне нужно только несколько минут вашего времени. Дело в том, что у одной моей подруги дочь безумно любит итальянскую музыку, а язык начала изучать совсем недавно. Она мне занесла текст одной песни и буквально умоляла перевести, то есть попросить об этом вас: я как-то упомянула в разговоре с ней, что вы итальянский знаете.

      — Ну прочитайте, я переведу.

      — Ой, я не могу. Тут какие-то значки непонятные, она в интернете нашла…

      — А, она не с итальянских сайтов спечатала, такое бывает. А название не указано?

      — Нет.

      — Ну ладно, я заеду через полчаса.

      — Спасибо большое. Конечно, извините за беспокойство, но она так на вас рассчитывала…



      У Марио были свои причины заехать к Наташе, хотя провокация просматривалась невооружённым глазом. Совсем ребёнок, он сочинил сказку о том, как хитрая злодейка Наташа выкрала у прекрасной, хрупкой, беззащитной женщины её гениальное произведение, и теперь только храбрый рыцарь Марио может вернуть похищенное. Он восстановит справедливость, отдаст роман настоящей владелице, а судьба его за это наградит и подарит ему взаимность Филиппа. Потом он прочитает всё ею написанное, вместе с Филиппом издаст, Тигр об этих книгах узнает, влюбится в прекрасную незнакомку, женится на ней, и все будут жить долго и счастливо. И поэтому Марио должен сейчас отправиться в логово врага и применить всю свою отвагу и весь свой ум, чтобы завладеть краденым.

      В квартиру Наташи он вошёл настороженным, смущение Людмилы Анатольевны лишь усилило его подозрительность (о том, что оно связано с опухшим носом, он не догадывался). Женщина усадила его во главу стола, на то место, где обычно сидела Наташа, и показала листок с текстом.

      — А, Лаура Паузини. Дайте бумагу с ручкой.

      Перед тем, как сесть за стол, Марио окинул комнату взглядом. Следов Наташи он не нашёл, кроме сумки, небрежно брошенной на стул; в спальне за приоткрытой дверью тоже царила могильная тишина, а между тем он почти что физически ощущал напряжённость ситуации: атмосфера в квартире была наэлектризована, наэлектризована Наташей, она была повсюду, заполняла пространство сверлящим взглядом и желаниями, которые должны были беспрекословно исполняться. Марио не успел написать и двух строчек, как злодейка объявилась: она укрывалась на балконе, ждала, когда мать уйдёт на кухню, и рассчитывала застать Марио врасплох немного расслабленным и абсолютно неготовым к возражениям. Девушка уселась справа от Марио и бросила как ни в чём не бывало:

      — Привет!

      — Привет! Ты бы по итальянским сайтам прошлась, если время девать некуда, — хоть о нескольких словах получила бы более точное представление.

      — Я итальянский изучать не собираюсь: на нём только в одной стране говорят.

      — А слушают в сотне.

      Наташа помолчала.

      — Я должна тебе сказать, что в произошедшей ссоре есть, конечно, доля моей…

      Стук в дверь раздался негромко и буднично.

      — Стучат — слышишь?

      — Это, наверное, соседка. Ничего, мама откроет: ей из кухни ближе.



      Открыв дверь, Людмила Анатольевна бросила недовольный взгляд на стоящую у порога: она боялась, что постороннее лицо расстроит разговор Марио с Наташей, но… если разговор будет складываться неудачно, может быть, прибывшая разрядит атмосферу и снимет напряжение. Женщина была симпатична, но худа и невелика ростом; на бледном лице выделялись тёмные грустные глаза; по спине и плечам струились длинные прямые волосы тёмного каштана; сквозь них призрачно поблёскивали очень красивые серьги, украшенные янтарём. Людмила Анатольевна хмуро и выжидательно молчала.

      — Здравствуйте! Наталья Давыдовна дома?

      — Простите, а вы кто?

      — Я бывшая ученица её близкой подруги по школе Валентины Ивановны.

      — Аа… Вы опоздали: она умерла в августе.

      Женщина огорчённо вздохнула.

      — Да что вы!.. Тогда примите мои соболезнования. Наверное, сердце?

      Людмила Анатольевна сухо кивнула головой.

      — Да. А что вы хотели?

      Незнакомка ответила не сразу, вероятно, переваривая услышанное:

      — Я заходила в конце весны, вас тогда дома не было.

      — Возможно: я же работаю.

      — Ну да. Она тогда уже прихварывала, но я думала, что это хроническое заболевание, которое может тянуться десятилетиями без резкого ухудшения.

      — Вы ошибались. Так что вы хотели?

      — Да, простите, я отнимаю время. Дело в том, что в мае я передала ей кое-какие записи. До этого мы разговаривали по телефону, и она заинтересовалась попыткой наложить на полумистическую канву элементы философского осмысления и нравственного… — Заметив, что Людмила Анатольевна придала своему взгляду выражение смертельной усталости и критически опустила вниз уголок губ, женщина осеклась и коротко закончила: — Я хотела бы взять их обратно.

      — Что же вы так долго не заходили?

      — Мне пришлось на несколько месяцев уехать в Ростов.

      — Хорошо, проходите, только я не знаю, остались ли ваши записки: дочка недавно разбирала бабушкины бумаги и бо;льшую часть выкинула.

      Людмила Анатольевна смутно представляла, о чём идёт речь, её гораздо больше занимало, помирится ли Наташа с Марио. Мать решила впустить незнакомку и, используя её как предлог, войти в столовую, разведать обстановку и действовать дальше в зависимости от обстоятельств.

      Женщина вошла и тихо поздоровалась. Наташе, сидевшей справа от Марио и вдобавок повернувшейся к нему, нужно было сделать оборот почти на сто восемьдесят градусов, чтобы увидеть вошедшую; Марио для этого достаточно было просто поднять глаза, что он и сделал. Его лицо тут же осветилось, взгляд загорелся, будто он увидел возлюбленную или обожаемую сестру. Последнее, впрочем, почти соответствовало истине: Марио действительно узрел сестру — не единокровную, но по несчастью. Она была словно окутана печалью, и этот шлейф тянулся позади; то ли тени, то ли мгла пробегала в тёмно-карих глазах, даже блестели они скорее тоской, нежели искрами. Ей было лет под тридцать, у неё были красивая фигура, очень симпатичное лицо практически без косметики: только ресницы были чуть тронуты тушью. В общем, её смело можно было отнести к лучшей десятой прекрасной половины — так думал Марио о том, что касалось внешности; всё же остальное, прилагавшееся к незнакомке, сужало для него десятую до сотой.

      Итак, Марио поднял глаза, опознал в женщине родственную душу и робко, ещё не веря своему счастью, произнёс:

      — Здравствуйте!

      Прошло не более нескольких секунд с того момента, когда незнакомка вошла, до ответного приветствия Марио; Наташе же показалось, что прожита целая жизнь. Она поедом буравила Марио глазами, сразу загоревшимися дикой злобой, — то была ревность. Разве когда-нибудь он смотрел на Наташу с таким робким удивлением, разве когда-нибудь он тянулся за её силуэтом таким покорным взглядом, разве когда-нибудь замирал так восхищённо! Наташа резко развернулась, вперив в вошедшую наглый взор; излишне говорить о том, что её впечатление было прямо противоположным: «Так, лет тридцать — значит, можно прибавить ещё семь. Уже тридцать семь, накинем пяток для верности — получим пятый десяток. Мешок костей, да ещё пигалица. Нацепила побрякушки, кокетка тщедушная, вылупила свои зенки на Марио — на что, интересно, рассчитывает? — думала Наташа. — И чего её мать сюда припёрла! Отправила бы обратно — и весь разговор! Так нет, вечно устраивает бестолковщину!»

      Но демонстративно вызывающему Наташиному обзору женщина не уделила ни малейшего внимания; она смотрела на Марио. Дружелюбно, с ответным восхищением, хотя и в этом приятии, в этой откровенности проскальзывала боль, словно и за Марио, и повсюду в мире стояло нечто, постоянно напоминавшее о себе и никогда не отпускавшее; видимо, поэтому разговор начался совсем неожиданно:

      — Самое большое сходство с вами у Андреа Морини, хотя и у Массимо Ди Катальдо в самом нежном возрасте угадывается то же, у солиста «Lost» в «Standby», у Рино Де Мария…

      — Всего лишь Марио.

      — Italiano vero?

      — Всего лишь на четверть.

      — Да? А во мне и того меньше. Buon giorno, l;Italia, buon giorno, Mari… — незнакомка, как бы перекинув Марио возможность окончания, оборвала слово на последнем звуке.

      — …о!

      — Con l;occhi pieni di malinconi…

      — …о!

      Женщина тихо рассмеялась, Марио заворожённо улыбался, улетая на небеса: уже второй месяц он заливал свою любовь итальянскими мелодиями. Наташа неистовствовала, её грудь вздымалась, её сердце снедала бешеная ревность. За считанные секунды она оказалась лишней, её вывели из игры, из разговора, выключили, позабыли. В ней не нуждались, ей не дали сказать и слова, и если бы даже дали, то она бы промолчала, потому что растерялась совершенно. Марио и незнакомка, они были здесь одни, их беседа касалась только их, ничто другое их не интересовало, они плавали как рыба в воде в непонятных фразах и именах, из которых Наташа припоминала, да и то смутно, только первое. Людмила Анатольевна не чуяла неладное, но диалог, казавшийся полной тарабарщиной, её утомил, и она решила вернуть зазевавшуюся женщину на землю, чтобы поскорее закончить с её пребыванием в своей квартире:

      — Наташа, это бывшая ученица подруги твоей бабушки. Она говорит, что оставляла у неё какие-то записи. Ты разбирала в начале месяца её бумаги и, кажется, упомянула о каких-то тетрадях. Если не выбросила…

      — Я хотела бы забрать их. Тонкие тетради в красной папке, пронумерованные красным карандашом на обложках.

      Свершилось! Наташу погубила собственная скрытность. Живописуя матери Марио, она ни словом не обмолвилась об обстоятельствах знакомства, приписывая то, что оно состоялось, только своим достоинствам. Если бы Людмила Анатольевна знала истинное положение вещей, она, безусловно, отправила бы незнакомку назад, не пустив её даже в прихожую, но она ничего не подозревала, и Наташе оставалось только пенять самой себе за вольное изложение событий. Она проиграла, но решила выйти из игры, громко хлопнув дверью и отомстив Марио и мерзкой хищнице — невольной виновнице всех своих бед.

      — Да, припоминаю. Я даже просмотрела их, думая поначалу, что это школьные сочинения. Должна сказать, что они оставили жалкое впечатление, да и Марио — это мой друг, — последние слова Наташа произнесла чуть ли не по буквам, как бы утверждая своё право собственности и владения сердцем Марио, — был о них невысокого мнения.

      — Это неправда! — возмущённо воскликнул Марио, но Наташа не сочла нужным возражать — так она показывала несостоятельность и явную ложь его реплики.

      — Ума не приложу, с чего на пятом десятке лет вам пришло в голову расписывать невразумительные бредни. Бывают, правда, осложнения в связи с климаксом, а, может, к близкой пенсии готовитесь. — Наташа злилась: женщина слушала её вполуха и по-прежнему не смотрела на неё, любуясь лицом Марио. Ничего, сейчас она ей выложит. — В общем, я подумала-подумала и решила отправить сиё сокровище на помойку, что и сделала вчера.

      — Ты что! — заорал Марио, но Наташа снова не удостоила его ответом.

      — Человечество не много потеряет. Конечно, ваш опус может быть вам дорог… У старых дев иногда бывают странные причуды… В таком случае вы можете покопаться на помойке, но, насколько я помню, мусоросборочная машина приезжает рано утром. Если надумаете, желаю приятного времяпрепровождения. В ближайшее время одиночество вам не грозит: у крыс сейчас как раз обеденное время. Всё интереснее, чем таскать свои кости по чужим квартирам.

      Незнакомка наконец соизволила перевести свой взгляд на Наташу и насмешливо заметила:

      — Вам не стоило так усердствовать: на обложке первой тетради был записан номер моего телефона. Вы могли бы его набрать, и я избавила бы вас от похода на помойку, о жизни которой вы так хорошо осведомлены. Наверное, у вас с ней внутреннее сродство, если вас часто туда тянет.

      Женщина перевела взгляд на Людмилу Анатольевну, извинилась за причинённое беспокойство, попрощалась и вышла, бросив на Марио последний, такой же дружелюбный и восхищённый, как прежние, взор.

      Людмила Анатольевна ничего не понимала.

      — Наташа! Что ты так…

      Растрёпанная и красная, Наташа встала из-за стола и попыталась пригладить волосы дрожащими руками. Марио всё слышал, его глаза были чернее тучи, и девушке страшно было подумать о том, что теперь будет.

      — Ничего! Ходят тут всякие…

      Резко отодвинув стул, Марио поднялся. Наташе казалось, что он приближается к ней целую вечность. Три метра, два метра, метр, половина. Марио, обожавший мать и видевший чуть-чуть от неё в каждой женщине, добрый, нежный, вежливый Марио поднял руку и залепил Наташе такую оплеуху, что она отлетела на несколько шагов. Наташа схватилась за щёку, другой рукой опершись на стол. Марио резко развернулся и пошёл вон из комнаты, он удалялся всё быстрее и быстрее, из прихожей почти выбежал. Опомнившись, Наташа бросилась следом. На лестнице уже никого не было. Она прильнула к окну, выходящему во двор. Марио, догнавший женщину ещё в блоке, шёл рядом с нею, всё время забегая вперёд.

      — Вы извините. Я не думал, что она может так срываться.

      — Ради бога! Вас это беспокоит?

      — Ещё бы, когда она так наврала… Она же сначала хотела выдать ваше за своё.

      Женщина рассмеялась.

      — А, теперь понятно. По сути, ей недостаёт двух вещей: тряпок и любовных писем — в этом я соглашусь с Бальзаком. Ну, и ещё отца. Она восполняет нехватку на свой манер. Это естественно: каждый старается значить больше, чем представляет на самом деле, и часто для этого берёт то, что ему не принадлежит. В общем-то она не очень виновата: я не видела её в своё первое посещение и долго не заходила после — она и решила, что после смерти бабушки вступила в права на наследство.

      — А номер вашего телефона на обложке? Она вырвала его при мне, сказав, что это мать записала номер какой-то подруги.

      Женщина взглянула на Марио и снова улыбнулась:

      — Да, это уже серьёзно: явный подлог, то есть сокрытие, но с учётом того, что было желание организовать библиотеку для избранных, вина уменьшается. В принципе, нет большой разницы в том, кто это написал: всё это, бездарное и талантливое, спущено свыше — оттуда, куда мы поднимемся и где обретём истину. Я фаталистка…

      — Да? Я тоже, только я всё это рассматривал в… более близком ракурсе, что ли. Я смог прочитать только три тетради.

      — А почему не все? Скучно стало?

      — Да вы что! Мне выдавали только по одной и то старались делать это через раз, я как-то даже удивился, почему на листики не раздёргивают.

      Незнакомка сморщила лоб.

      — Подождите! Вы хотите сказать, что из вас выбивали свидания в обмен на тетради? Но, судя по вашей внешности, они столько не стоят.

      — Нет, лично я их ценю гораздо выше, но у каждого своя система ценностей. Наша первая встреча продлилась больше десяти минут, потому что она вытащила первую тетрадь и передала мне — это было возле библиотеки, она и пошла туда, не разобравшись в мифологии. Как только я прочёл, то понял, что писала не она: и уровень выражения не тот, и почерк не совпал с написанным ею номером своего телефона. Я не знаю, почему она вбила себе в голову, что у нас могут быть серьёзные отношения, — я не давал ей ни малейшего повода, не провоцировал, не соблазнял.

      — Я понимаю. Она видела в вашем отношении то, чего на самом деле не было, потому что очень хотела, чтобы это было. Это не издержки возраста; более того: каждый человек, каким бы реалистом и прагматиком ни был, часто склонен разворачивать ситуацию себе в угоду, отрываясь от действительности. Так легче, так желаннее, так удобнее жить. А иногда жить так — единственно возможный вариант… если реалии слишком жестоки. Я сама попадалась на этом несколько раз, вослед за людьми, которые были мне дороги. Правда, потом, когда трезвела… я не знаю, но, наверное, так происходит ломка.

      — То есть в любом случае, вне зависимости от того, открываем ли мы глаза раньше или позже, обречены на боль, и потому она естественная составляющая нашей жизни?

      — А, ещё одно обоснование и очень интересное. Вы любите литературу?

      — Очень.

      — Классику?

      — Именно. По-моему, мы понимаем друг друга с полуслова.

      — Это было особенно заметно ещё в квартире.

      Они снова засмеялись, они давно разговаривали, остановившись посреди двора и не замечая никого вокруг.

      — Но не всегда ломка, — возражал Марио. — Например, когда я представлял вас и то, что мы однажды встретимся, я этого очень хотел, и это реализовалось, произошло на самом деле, то есть окончилось хорошо.

      Незнакомка вздохнула.

      — Скорее всего, это исключение, а не правило. В подавляющем большинстве случаев желания не исполняются.

      — Да, и это опять подразумевает боль: ведь мы обычно желаем того, что трудно достижимо и не лежит открыто и свободно, как шоколадка в магазине, которую всегда можно купить.

      — Да вы развиваете тему, уже предложив два обоснования! Может, скинете на мобильник, чтобы не позабыть ненароком?

      — Идея! — И Марио достал мобильник.

      — Итак, обоснование самого автора. «Опалённая душа чувствительнее к страданиям других».

      — А как его фамилия? Я тоже смотрю «EuroNews», но редко.

      — И правильно: в них девяносто процентов лжи, даже в прогнозе погоды. Фамилия… Или имя… Ивица… Я не уверена полностью.

      — Но это неважно, так как вы уверены, что истину мы всё равно обретём.

      — И красоту тоже. «Всё проходит, но ничего не пропадает. Ценности духа остаются в энергии вечности». Копалась в интернете, а Флоренского не могла найти — только отзывы… Теперь причина номер два, под вашим авторством: противоречие бытия и сознания и их борьба с частыми победами более мрачной действительности. Далее, тоже ваше: труднодостижимость желаний.

      — Это скорее подпункт.

      — Да, перекликается с предыдущей, тогда не будем нумеровать.

      — Теперь ваши предпосылки.

      — Угу. Человек появляется на свет, и его рождение сопровождается болью, причём мать сознательно идёт на это, а ведь не знает, кто вырастет: может быть, какой-нибудь ублюдок типа Джефферсона.

      — А кто это?

      — Один из авторов бомбёжек Югославии.

      — Вот гад!

      — Сволочь, подонок — в общем, англичанин. Так, далее…

      — Муки творчества.

      — Тоже, но иногда сомнительно. Я, например, начала марать бумагу, чтобы не сойти с ума от сонма горестей, и меня это отвлекло. Но в основном на самом деле муки. Потом… Богу нужны страдания. Не отрицательный негатив, а глубина проникновения и величина эмоций. Не «страдания» сами по себе, а степень их ощущения. Для более полного обзора палитры, для замера диапазона эмоционального восприятия информации. Надо остановиться, чтобы глубже почувствовать самое ценное, надо отойти, чтобы лучше увидеть, надо потерять, чтобы наставшая пустота вынудила понять, как велико было когда-то данное. Без прошлого нет будущего, без плохого — хорошего. Единство и борьба противоположностей…

      — Получается, что боль согласуется с законами философии.

      — И истории. Боль — обязательная составляющая любого развития. Любая эволюция: революции, естественный отбор — усеяна трупами. И то же самое происходит с эволюцией нашей энергетики. Опыт, мудрость, знания — результат ошибок, заблуждений, старения.

      — И, с какой бы стороны ни подойти, за какую бы ниточку ни взяться, ухватывается целый пласт, затрагивается всемирная паутина. Всё взаимосвязано… — Тут Марио ошарашенно посмотрел на собеседницу и хлопнул себя по лбу: — Я полный идиот! Я не спросил, как вас зовут!

      — Это я полная дура: не представилась. Анна.

      — Анна… Анна… Красивое имя. Очень приятно. И… я хотел спросить… Я не думаю, что она выбросила тетради, но, пока их нет… Вы хорошо помните написанное, пусть даже фрагментарно? Можно набрать на компьютере по частям, а потом воссоединить. Я помогу, у меня есть…

      — Да не волнуйтесь. Вы, наверное, помните, что в тетрадях не было ни одного исправления: я накатала всё сначала начерно, почерк у меня не очень разборчивый и дописей полно, а после переписала, чтобы не скакать по вставкам, — так что черновики остались.

      — Правда?! — Марио подпрыгнул как девчонка и чуть не облизнулся.

      — Ну да. Раньше я на машинке печатала, только она сломалась, а компьютер для меня — что для коровы седло: я, кроме почты и беготни по сайтам, ни в чём не разбираюсь.

      — Значит, ничего не потеряно! Ура! А то я и так, и так прикидывал, как выцарапать ваши труды, даже сказку сочинил, как она их выкрала, а я отберу и вам верну, но ничего толкового не придумал. Я с ней вчера… нет, дня три-четыре назад крупно поссорился, потому что она слишком нагло хотела меня завалить в постель за четвёртую тетрадь. Ну, меня и возмутило, что она предлагает во мне продажность, да ещё собирается оплачивать свои удовольствия чужими чувствами.

      Анна брезгливо сморщилась.

      — Да, действительно, это низко, — но тут же безудержно расхохоталась. Она не могла остановиться, даже закрыла лицо руками; слёзы выступили у неё на глазах, и она смахнула их лёгким движением средних пальцев к вискам. Марио готов был броситься к её ногам: этот жест напомнил ему Филиппа, и он улыбался, широко и безмятежно, сам не зная почему. — Простите. Я вспомнила, как у Дюма герцогиня де Шеврез таскалась с письмами Мазарини от Арамиса к Кольберу, пока не договорилась об оплате.

      Тут уже и Марио — не то что расхохотался, а заржал.

      — Я никогда раньше не встречал такой женщины, как вы.

      — Я не женщина — я состояние души. И нездоровой. Но я вас совсем заболтала. Если задерживаю…

      — Нисколько, и не думайте. Я теперь свободен, у меня просто гора с плеч свалилась, когда узнал, что у вас остались черновики. Но моё предложение в силе: если надо что-то набрать, то в любой день.

      — Спасибо, я буду иметь в виду, если потребуется.

      — Вам куда надо? Давайте довезу, я на машине.

      — Да нет, мне пятнадцать минут на маршрутке.

      — И до остановки ещё десять. Давайте, давайте.

      — Да нет же, я не хочу отнимать…

      Марио даже схватил Анну за руку.

      — Вы ничего не отнимаете: сами же говорили, что четверть часа. Или посидим где-нибудь… Что хотите?

      — Нет, нет, я не люблю кафе и рестораны с этим жалким подобием музыки, особенно если в конце прилагается небольшая потасовка.

      — Я знаю пару приличных вариантов. Или можем ко мне.

      — Нет, спасибо.

      — Ну… А вот у Ди Катальдо «Se adesso te ne vai»…

      Анна улыбнулась.

      — Хорошо, договорились. Не уйду, а уеду на вашей машине. Но только до дому.

      Посадив Анну, Марио обежал машину спереди, словно боясь, что женщина исчезнет. Он очень хотел, чтобы Анна пригласила его к себе, хотя бы на двадцать минут, но, выходя у своего подъезда, она извинилась:

      — Я бы пригласила вас, но у меня не убрано.

      Марио не смог скрыть огорчения.

      — А когда можно?

      — Пыль, веник… Хотите в четверг?

      — Только послезавтра?

      — А вы не скучайте. Знаете что? Вас действительно интересует моя писанина?

      — Господи, ещё спрашиваете.

      — Так я вам сейчас притащу. Подождите пять минут.

      Анна вышла, исчезла в блоке и скоро возвратилась с бумагами в руках.

      — Держите. Тут первый роман, он в читабельном виде, потом черновики. Если запутаетесь, позвоните, скиньте номер в память.

      — И первый? — Марио улетел на небеса. — Я так и знал, что он есть!

      — Ну вот, как раз хватит на пару вечеров, а потом поделитесь впечатлениями.

      — Значит, до четверга? — Глаза Марио лучились, когда он держал в своей руке пальчики Анны.

      — Да, да, и большое спасибо, что подвезли!

      Марио смотрел, как Анна снова скрывается за дверью подъезда, бессознательно гладя рукой стопку бумаги на переднем сиденье. Первая часть сказки стала былью.

      Вернувшись домой, он выложил свои приобретения на письменный стол и сел в кресло. Он чуточку играл, оттягивая удовольствие, выкурил две сигареты, выпил чашку чаю, завалился в постель, взял довольно увесистую кипу и удалился в неизведанные дебри…



      Сердце Наташи обливалось кровью, когда она смотрела на Марио и Анну, разговаривающих во дворе, ревность мучила её и заставляла пребольно кусать губы. Куда девался спокойный ленивец Марио с томным взглядом, плавно скользивший по земле, рассеянно обозревавший окружавшее его, медленно потягивавший чай, развалившись в кресле, беззаботно куривший, прислонившись к дверце машины! Куда исчезли его невозмутимость и пофигизм, равнодушие и безмятежность! Вот он забежал вперёд, останавливая хищную стерву, постоянно наклоняет голову, ловит её взгляд, протягивает руки, словно желая и не смея дотронуться. Она хмурится — и его брови горестно изламываются, она улыбается — и он хохочет. Что-то делает с мобильником, уж не заказывает ли столик на двоих в ресторане? Мерзкая выдра, как быстро она его оплела! Вот он хватает её за руку. Что он хочет? А, приглашает сесть в машину. А эта дрянь ломается и отказывается. Нет, всё-таки села. Конечно, ломалась, шлюха.

      Когда «шлюха» всё-таки «села» и машина выехала со двора, Наташа расплакалась горючими слезами. Никто никогда не предавал её так подло! Она задыхалась, ей не хватало воздуха. Вероломный Марио погнался за какой-то высохшей мерзкой старухой и оскорбил молодую, умную, прекрасную Наташу! Теперь ясно, как он разжился своими бриллиантами! Подлец, изменник, проходимец! Пленил наивную маленькую Наташу, стрелял своими синими моргалами! Сердцеед, конформист, негодяй!

      Горе Наташи оказалось сильнее злости. Что-то оборвалось в её душе, когда она, посмотрев на обезлюдевший серый асфальт, вернулась в квартиру, не отвечая на взгляд встрепенувшейся матери, прошла в спальню и распласталась на тахте, заливаясь беззвучными рыданиями. У Людмилы Анатольевны голова шла кругом: она ничего не понимала ни в срыве Наташи, ни в пощёчине, которую отвесил ей Марио; догадывалась только, что нынешняя ссора оказалась куда серьёзнее предыдущей. Марио, хоть и был подчас суховат и резок, всё же не позволил бы себе ударить женщину, если на то не было веских причин, но причины таились в сердце Наташи, а сердце было упрятано в лежащем в спальне сотрясающемся теле. Людмила Анатольевна решила выждать. Ждать пришлось часа два, пока Наташа не вспомнила, что у неё остались записи Анны — это был её единственный козырь, и им надо было воспользоваться беспроигрышно. Наташа рванулась к телефону.

      — Я их не выбросила, они остались у меня! — выкрикнула она в трубку.

      — Я знаю, но это уже не имеет никакого значения, — ответил насмешливый голос. — Как ты могла заметить, в тетрадях не было ни одного исправления. Это значит, что текст был переписан набело с черновиков. Кстати, инициатива получения копии исходила от твоей бабушки. Оригинал у меня, как и первый роман, который действительно существует, как и то, что было написано летом, как и прочие приложения. И не вздумай оформлять авторские права или размещать тетради в интернете: это уголовно наказуемо. Желаю здравствовать!

      В трубке зазвучали короткие гудки отбоя. Всё было кончено. Наташа не выдержала и рассказала матери об обстоятельствах знакомства и о причине ссоры — на этот раз истину. Людмила Анатольевна только гладила её по волосам.

      — Что же ты не рассказала сразу? Я тогда и в прихожую её не пустила бы, отправила бы обратно и сказала, что всё давно выбросили.

      — Какая разница! — завопила Наташа. — Мне Марио нужен, а не дребедень этой старой выдры, а он… Ты её видела? Это же дрянь, скелет вонючий, она старше тебя, а заглядывалась на него и лыбилась как медный таз! Стерва! А Марио тоже хорош, как будто не видит, с кем связывается!

      — Подожди, успокойся. Он не может ею серьёзно увлечься, такие впечатления быстро спадают, всё это пройдёт через неделю. Я сама к нему пойду, вразумлю и заставлю одуматься. Тебе надо было не молча любоваться им и что-то требовать, а подыгрывать. Узнать там… что читает, что смотрит, что слушает. Немного похитрее, поласковее, по шёрстке… Они это любят…

      Слова матери Наташу не успокоили, она весь вечер проплакала на подоконнике, вспоминая свои несостоявшиеся романы, а утром явилась в школу такая мрачная, что сразу попала под обстрел Вики и Лары.

      — Что мрачная, что случилось… Ничего не случилось, я с Марио поссорилась.

      — А почему?

      — Почему, почему… Он хочет ребёнка и прям сразу, через девять месяцев. Не буду же я с брюхом на экзаменах сидеть, а втолковываю — не понимает. Ну как его разубедить?