Войну объявили

               
Глубокая беременность не слишком беспокоила Татьяну. Она знала, когда разрешится первенцем, как надо вести себя при этом, что следует делать и не делать накануне. Но было понятно и другое, коммунальная квартира не давала тех преимуществ, какие заложены в деревенском доме, поэтому было решено погостить у мамы на вольных хлебах, в тихой, ненавязчивой обстановке.
Муж, Николай, строитель по образованию, работник ПМК, чтобы не дай Бог не растрясти дорогую женушку, увез ее в деревню на легковушке, сдал на руки заботливой тещи с наказом – не волновать.
- Чтобы у меня Танюша была как огурчик. Через неделю заберу.
- Не беспокойся, зятюшка. Уж я знаю, как обращаться с беременными-то, сама шестерых накатала,- успокоила его теща.
- Ну ладно,- целуя мужа,- подытожила Таня,- отдохну, наберусь силенок, рожу тебе красавицу дочку.
- А сына бы лучше.
- Нет, хочу дочку.
Сказано – сделано. Муж уехал в райцентр, чтобы назавтра пойти на работу, а Таня расположилась на простором диване, на котором провела все детство. Мама не беспокоила ее лишними расспросами, но каждое ее слово перехватывала на лету, любое желание выполняла сиюминутно, только приговаривала:
- Все будет нормально, дочка, вот увидишь.
- Я знаю, мама, только немного страшновато.
- Это с непривычки. Я, бывало, до последнего дня работала, а с Ванькой кирпичи таскала на пузе. Как сейчас помню, сложили печь, сделали новоселье, и он, родимый, появился на свет, прямо вот здесь, в этой избе. Ничего, только сутулый он у нас, а так Бог миловал – здоровый. А ты рожать будешь в больнице, под присмотром, что зря волноваться.
Вечерами отец приходил навеселе, вовсю ивановскую разглагольствовал, для него каждый день - праздник.
- Без этого в стройбригаде нельзя. Здесь тяпок, там тяпок – вот и поллитра. А как не выпить, когда артельное дело?
-Тебя хоть куда поставь, везде найдешь калым,- отзывалась мать,- такой уж характер. Руки золотые, но и глотка луженая.
- Что Бог дал, тем и горжусь.
Так, неторопливо, шли короткие зимние дни. Морозы ближе к марту поутихли, метель, если начиналась с утра, то к вечеру укладывалась в сугробах, как бы отдыхая и набираясь сил. А где там ей набраться, ежели весна на пороге.
Сумятица затеялась неожиданно. Под вечер Таня с беспокойством сказала маме, что отец идет с ватагой строителей по улице. К чему бы это?
- Ах, сатана! Знает, что у меня фляга с брагой выстоялась, он ведет своих дружков снять пробу. Хватит ли на столько рыл фляги-то? Не пущу. Пусть что хочет, делает.
Наскоро одевшись, мать с дочерью вышли на улицу. К вечеру морозец немного окреп, но воздух был на удивление пряным, с привкусом весны. Хорошо на душе! Но до радости ли было хозяйке дома, когда она знала, что ее идут грабить. Не открывая калитку, грудью приперла ее, Таня стояла в стороне, от греха подальше, и ждала, чем все это кончится. Штурм не состоялся. Отец, остановив ватагу строителей неподалеку от калитки, засеменил на полусогнутых к жене.
- Нюрка, Нюрка! Не ругайся. Не слышала, что ли, войну объявили.
- Чего мелешь, Емеля, не твоя неделя,- съязвила жена,- все равно не пущу.
- Правда, правда, крикнули почти в один голос мужики.
- Вот Фома неверующая,- почти со злостью сказал отец,- всех мужиков мобилизуют подчистую.
- Все равно не верю.
К дому напротив, подкатил грузовик. Из кабины вышел шофер, соседский мужик, явно чем-то озабоченный. Мать закричала ему:
- Витька, Витька! Что там слышно про войну-то?
- Не знаю, тетя Нюра. Только велено машину готовить под рейс, в район мужиков везти.
- Ах, как же мой Коля! Как он там без меня! И не увижу его, не попрощаюсь,- запричитала Таня.
- Ах, авакай! Дочка, айда скорее в правление пойдем, узнаем что и как, может, я тебе машину попутную найду, провожу. От этих балбесов ничего толком не добьешься.
Таня переоделась в пальто, мать – в тужурку. И они быстро-быстро, как только позволяло пузо дочери, засеменили по пустырю, мимо школы, туда, где, по мнению Витьки, разворачивались нешуточные события. В центре села действительно царило столпотворение, двери магазина не закрывались, то и дело оттуда выскакивали мужики и заворачивали за угол – остограмиться напоследок. Бабы вокруг них бегали, что-то кричали, а сельский учитель физкультуры с рюкзаком за плечами, накинув на ноги лыжи, уже выходил по снежной целине из села, направляясь в райцентр.
- Это доброволец. Ему на войну быстрее всех надо,- благодушно сказал пожилой колхозник, пришедший сюда из любопытства: из него вояка никакой, а поглазеть надо.
- Ничего, сразу же в лыжный батальон возьмут, - сказал парень, только что вернувшийся из Армии.
- Там побегает, раз умеет,- поддержали его.
В одной стороне завели песню.
Последний нонешний денек
Гуляю с вами я, друзья…
В другой пытались перехватить инициативу.
Вставай, страна огромная!
Вставай, на смертный бой!...
Женщина, которую прозвали в насмешку Райкомом за ее несусветную болтовню, пыталась удариться в пляс.
Ладушки, ладушки,
Ах, ладушки, ладушки.
- Вот дают так дают! Кому горе, а кому мать родная,- забеспокоилась еще больше Таня.
- Им и море по колено,- подтвердила мама.
Беспокойство Тани достигло предела. На ее счастье подвернулась легковушка, на которой она уехала в райцентр. Там все и выяснилось. Никакой войной даже и не пахло, это были просто учения.
- Вот ненормальные,- кипятился Николай,- развели бодягу.
- А что мужикам-то? Им бы только выпить.
Вечером, в квартире, почти что на руках у заботливого мужа, она почувствовала боли в животе.
- Коля, пошли в больницу. Кажется, я сегодня рожу.
- Как родишь? Не время еще.
- Сама не своя я с этой войной…
- Ты же слышала, это просто напросто учения.
- А в деревне разве поймешь что к чему…
Да, это были военкомовские учения. Но они, видимо, стоили того, чтобы на свет появилась у Тани малышка, преждевременно - переволновалась роженица, а ничего, все обошлось.
Наутро Николай повис на подоконнике окна родительного отделения, наглухо закрытого по случаю зимних холодов. Счастливая жена показала дочку - махонькую, чернявенькую, но такую симпатичную, что у мужа сердце захолонуло. В то время еще пластиковых окон не было, так что можно было докричаться. И Николай кричал, что очень рад, что безмерно любит жену и дочь, что ждет, не дождется, когда их выпишут, и он заберет их домой.
Потом приехала мама. Таню на минутку выпустили из палаты. Они обнялись, расцеловались, как будто не виделись целую вечность.
- Все хорошо с тобой? – С беспокойством спросила мама.
- Хорошо.
- Как хотите назвать дочку?
- В честь тебя – Аней, Анюткой, Анечкой.
- Но только не Нюркой зовите, старомодно это.
- Нюрока у нашего папки есть, а у нас Анечка,- засмеялась дочь.- Как дела у тебя?
- Сама знаешь, как. Прихожу домой, как только тебя проводила, фляга пустая, в нее зачем-то портянку засунули, хозяин вдрызг. Хотела, было, шваброй по заднице съездить, а что толку – брагу не вернешь. И ведь, сатана, что наутро придумал, когда я сказала, что ты родила, дескать, они как раз новую внучку и обмывали. И смех, и грех. А учитель физкультуры вернулся в ту же ночь. В военкомате ему сказали, чтобы не суетился, когда надо – вызовут, даже лыжи, если что, новые дадут.
Мать с дочерью рассмеялись. И как будто от сердца отлегло. Никакой войны и в помине не предвиделось, а долгожданная дочка (для Тани), внучка (для мамы) в очередной раз заголосила в родильном боксе. И нянечки позвали молодую мать кормить малышку.
Таня до поры до времени осталась в роддоме, а мама поехала в деревню. Всю дорогу она, по своему счастливая, благодарила Бога за хорошие новости: война не предвидится, у нее появилась еще одна внучка. Но вот что делать с окаянным мужем, так и не решила: все прикидывала, куда спрятать флягу в очередной раз, чтобы он не нашел. И решила, что ни дома, ни на подворье нет такого укромного места, найдет, сатана, и выхлыщет ее прежде времени.