Часть 6. Зая и знаменитые личности

              6.1.

       Однажды Зая Худой решил попробовать себя в политике. Целый год он усердно работал и насобирал за создание своей партии несколько тысяч долларов  (зачеркнуто) голосов. Когда же с этой суммой (зачеркнуто) с этими подписными листами он пришел регистрировать новую партию, то над ним грубо посмеялись, заодно раскритиковав и название партии.
       Какой то мелкий чиновник  развеселился, прочитав название «ЗАЯдинство», и вытирая слезы с глаз и смеясь одновременно, сказал, что «Это будет просто зая...». Окончание фразы Зая Дормидонтыч  Худой не дослушал, и громко хлопнув дверью, в бешенстве выскочил из кабинета.

       Вечером того же дня Зая зашел в мавзолей и имел непродолжительную беседу с основателем великого государства.
       - Ты пойми, - настойчиво объяснял Зая Худой, - ведь я ж хотел всего лишь заядинить сочувствующих писателей всех стран. У меня   и лозунг был соответствующий - «писатели всех стран заядиняйтесь!»   А они,- тут Зая тяжело всхлипывал и опрокидывал внутрь себя очередную порцию настойки боярышника.
       - Хогоший лозунг,- соглашался основатель великого государства, - надо будет где-нибудь пгистгоить.
      
       Потом он  как мог, успокаивал Заю, называл всех живущих «левыми уклонистами» и «политическими пгоститутками», а под конец встречи окончательно напился (зачеркнуто) раскис и предложил свою постель на ночь. Постель   показалась Зае чересчур маленькой, и он вежливо отказался.
      
       Больше Зая Худой с политикой  не связывался.


              6.2.

       На одном из международных культурных фестивалей в Праге, куда Зая Худой был приглашен в качестве почетного гостя, его познакомили со знаменитым польским композитором и дирижером Кшиштофом Пендерецким. 
       Вначале классик короткого романа немного растерялся, и разговор двух знаменитостей не клеился, но потом Зая решил снять все формальности, и прямо спросил собеседника:
       - Не разрешите ли Вы мне обращаться к Вам по имени, господин Кшишто? – и, получив согласие, стал рассказывать массу веселых и поучительных историй из жизни, задавать остроумные вопросы, и воспоминания о той далекой встрече  с теплотой описаны в мемуарах как  одного, так и другого.
      
       После окончания фестиваля чрезвычайный посол Дании, ну тот, кто познакомил Заю Худого с  Кшиштофом  Пендерецким, спросил у Заи:
       -   Дормидонтыч, расколись-ка старому другу, а ведь струхнул ты поначалу
перед знаменитым композитором, а?
       -   Ничуть,- ответил Зая
       -   А что же ты вначале молчал, как язык проглотил?
       -   Да просто не знал, как к нему  обратиться: по имени -  этикет не позволяет, а по фамилии -  господин Впендерецкий — тоже вроде как неприлично.


              6.3.

       Одно время Зая Худой был в дружеских отношениях с Аллой Борисовной. Они часто встречались, и он позволял себе называть ее «моя примочка», а она его звала «Зайка моя». Однако когда на горизонте появился Филипп со своими бессонными ночами, Алла стала почему-то ревновать последнего к Дормидонтычу, и Зая принял решение тихо исчезнуть, дабы не разрушать семейного счастья молодых.


              6.4.

        Перед очередными  выборами мэра Москвы, где-то за полгода до этого, к Зае прямо под вечер неожиданно нагрянул сам Юрий Михайлович Лужков собственной персоной.
        -  Выручай, Дормидонтыч,- с порога начал бывший мэр столицы. Надоело сидеть на пенсии, уж и пчел разводил, и коней растил, и овец,- ну не мое это. В политику хочется, аж зубы сводит. Хочу опять в мэры избраться, только вот идею красивую подсказать надо. Такую, чтобы и народ поддержал, и администрация президента одобрила. Сам ведь понимаешь, без администрации этой никуда, тем более что еще какой-то фильтр мундици... мундяцки...
        -  Муниципальный,  Михалыч - поправил его  Зая.
        -  Во, точно, муниципальный фильтр этот придумали. Так  без администрации его точно не преодолеть. А у тебя  Дормидонтыч идей этих - как пчел на моей бывшей пасеке, до хрена и больше. Ты уж уважь старика, подари хоть одну, а я потом в долгу не останусь. Ты ж меня знаешь.
               
       Усадил Зая Юрия Михайловича за стол, Сима еды, какая была, принесла, кофе налила. Но бывший мэр не сидит спокойно. Нервничает, все ждет, когда ему Зая идею красивую подкинет. И Дормидонтыч видит, что прям кипит человек, места себе не находит, как в политику хочется.
        -  Ладно,- говорит Зая,- есть тут одна мысль. Знаешь ли ты, что в Чехии, на северо-западе, возле самой германской границы городок есть, Аш называется. Маленький такой городок, типа нашего захолустного райцентра. Так ты прокатись до него, да поговори с отцами города, на предмет чтобы значит с Москвой названиями поменяться. И денег не жмись, подкинь немного, чтобы скорее согласились.
        -  Да ты что, Дормидонтыч?-  Юрий Михайлович аж поперхнулся, слегка забрызгав кофием скатерть.- Да в своем ли ты уме? И за это им деньги предлагать? Да Москве почитай больше восьми с половиной веков! Да это ж столица Руси! Да она третий Рим, понимаешь! Да меня с такими идеями под расстрел поведут, и до фильтра этого добраться не успею! Ну ты брат удружил, ну и придумал.
        -  А ты Михалыч с выводами-то не торопись. Вот представь на минутку, что Москва - это уже не Москва, а город с названием Аш. И из этого Аша во все страны, на все континенты поезда ходят, самолеты летают. И вот летит такой самолет,  допустим в Мюнхен. Как будет называться этот рейс?
        -  Ну, Аш-Мюнхен,- сердясь, и не понимая к чему клонит Зая, бормочет Юрий Михайлович.
        -  Правильно, Михалыч,- подбадривает его Зая.- А обратный рейс как будет называться? Как будут объявлять его дикторы в аэропорту? А объявлять его будут так: «Эттеншн плиз, флайт Мюнхен-Аш вилл депаче». А у нас следом скажут «рейс Мюнхен -Аш приземлился!»
        -  Ты чуешь мысль, Михалыч? Мюнхен-Аш! А из Дрездена полетит, будет Дрезден-Аш, А из Берлина — Берлин -Аш! И эти немцы проклятые как миленькие будут и сами говорить   и слушать от нас: Берлин-Аш, Берлин-Аш. Да что немцы! Англичане! Какой такой ваш Лондон? Фигу вам, и Лондон тоже наш! Кто там еще в Европе? Португалия? Лиссабон-Аш! Париж? -не... Да и хрен с ним, с Парижем! Зато Копенгаген-Аш. Рим? Обойдемся. Будем в Италию через Милан летать! Потому что Милан-Аш!
        - Пиндосы санкциями пугают? Ха-ха, потому что Вашингтон -Аш! Представляешь, Михалыч, Вашингтон-Аш! И Новый Орлеан-Аш, и Хьюстон-Аш. Поляки что-то там вякают? В Варшаву не полетим. Прямой поезд до Люблина и обратно. С Киевом тоже сообщение восстанавливать не будем. Ультиматум им: Летаем только на Херсон! Херсон-Аш туда и обратно!
        - Да ты посмотри, Юра, какая перспектива! Всех уважать заставим, потому что Амман-Аш, Пхеньян-Аш, Сайгон, а, не, Сайгон переименовали суки.  И Тегеран-Аш, и Ереван…- а он и так давно уже наш. Даже Пекин-Аш. Эмигранты домой потянутся! Все будут в Аше, и все будет наше, то бишь твое, Михалыч.
       
       С каждым Заиным словом плечи у Юрия Михалыча расправлялись все больше и больше, в глазах появлялись блеск и огонь, и наконец он не выдержал, вскочил из-за стола и со словами «Ай да Зая, Ай да Дормидонтыч - сукин сын», крепко обнял его и стал смачно целовать.
        -  Вот ведь помог старику. Ей богу, помог. Ну не забуду. Уже вернусь в
политику — отблагодарю. А с этакой-то идеей — точно вернусь, непременно!
   
       Потом Юрий Михалыч еще раз троекратно поцеловал Заю Худого, и наскоро простившись, поехал по своим политическим делам.
         -  Ты что там старику наговорил, что он от тебя выскочил, как на десять лет помолодел? - спросила Сима, зайдя в кабинет Заи.
         -  А, пустое,- ответил Дормидонтыч. Хотя, мысль однако ж не такая и плохая...


              6.5.

       Как неоднократно было сказано выше, Зая Дормидонтыч Худой ужас как обожал общаться с умными людьми, живущими прежде. Эту на первый взгляд  странность он объяснял просто: «Джавахарлал Неру умер, так почему бы с ним и не поговорить?».
       
       После таких бесед Зая  обогащался еще большими знаниями и мудростью.
Вот, как-то раз,  вернулся Зая домой после общения с великим украинским поэтом и писателем Тарасом Григорьевичем Шевченко, после которого сразу же была встреча с не менее великим американским мастером короткого рассказа Уильямом Сидни Портером, и по горячим следам быстренько написал байку, услышанную то ли от Тараса Григорьевича, то ли от Уильяма Сиднея, то ли от обоих сразу. В общем, что помнил, то и записал. А может и придумал чего, поди теперь проверь.

       
       "Было это, как говорится, в стародавние времена, и жили на берегу широкого и могучего вроде как Днепра, но не Миссисипи - точно, то ли под Каневом, то ли под Арканзас-Сити два брата: Богдан и Йосип. Или это были Бенджамин и Йозеф... . Да не просто рядом жили, а дома стояли ну прямо друг напротив друга.
       Как говорится, окно в окно..., только по разные берега.
      
        До Канева этого, а может и до самого Арканзас-Сити,  далековато было, вот и решили братья прямо на месте справить бизнес по перевозке гужевого значит транспорта, а заодно и прочего живого и неживого груза через широкий и полноводный нехай уж будет Днепр. Серьезно решили, с размахом, для чего и приобрели два самоходных парома с новенькими паровыми двигателями американского изобретателя Фултона (но не русского изобретателя Ползунова — однозначно). Порешили так: одним паромом на этом берегу управляет Богдан, или Бенджамин, а другим на том - получается что или Йосип, или Джозеф.
       
       У каждого парома на борту было золотыми буквами написано название, которые пускай уж будут Богдан и Йосип сами же и придумали, и которыми они чрезвычайно, и как им казалось не без причины, гордились. Однако хуторяне (или это были ковбои), а также жители близлежащих сел, а может и прерий, не спешили пользоваться современными плавсредствами, и по прежнему переправлялись либо на утлых то ли лодочках, то ли каноэ, либо тянули свои повозки аж до Канева, а может и до самого Арканзас-Сити, и там уже по мосту переправлялись на другой берег.
       
       Через неделю-другую, братья, посовещавшись, решили сделать как говорится, маркетинговый ход, и Богдан вытянул более длинную соломинку. Двигатель американского изобретателя завелся с полоборота, и при большом скоплении то ли хуторян, то ли ковбоев, а также прочих любопытствующих зевак, паром красиво отошел от берега, дошел почти до середины широкой и полноводной реки, там не менее красиво развернулся, и благополучно возвратился в свою гавань.
       
       Братьям казалось, что уже на следующий день от желающих отбоя не будет, однако ни завтра, ни послезавтра, ни в какой другой день никто так и не решился сесть на паромы.
     - Вот же темный народ!- в сердцах, и как возможно догадается в дальнейшем проницательный читатель не совсем правильно высказался Богдан в адрес местных аборигенов. - Ну не верят они в передовые технологии! И что вот с ними делать? Видать теперь твой черед проводить рекламную акцию.
          
       И наутро уже Йосип отчалил от берега на своем пароме, дошел до берега, где жил Богдан, причалился там, троекратно облобызался с братом и благополучно вернулся на родной берег. И все это также происходило при большом скоплении зевак, и специально приглашенных по такому случаю то ли старост, то ли мэров ближайших населенных пунктов.
       И это также не дало никаких результатов.

       И давно уже нет в живых братьев Богдана и Йосипа, но до сих пор стоят эти паромы, ни разу не перевезшие ни одного пассажира, стоят по разные стороны широкого и могучего Днепра (не Миссисипи — точно), местами уже ржавые, с подгнившими палубами, и только огромные буквы на бортах до сих пор так же ярко блестят на рассвете и закате.
       На рассвете они блестят у Богдановского парома «Буревестник», а на закате — у Йосиповского парома «Боливар».


              6.6.

       В один из унылых осенних вечеров  Зая  решил, что надо бы поближе познакомиться с творчеством детского писателя Агнией Барто. А поскольку он всегда  предпочитал живую баталию унылому натюрморту  в рамочке, то и на этот раз Дормидонтыч, заранее согласовав время и место, отправился на встречу. Ведь мы уже знаем, что при желании Зая мог общаться не только с ныне живущими.
       
       На следующий день он  выступил с лекцией в одном из пабов города на тему «Как правильно понимать стихи детских писателей». А  после лекции, в узком кругу самых сочувствующих читателей, рассказывая о своей беседе с  Агнией  Барто, кто-то спросил у Дормидонтыча:
        - Зая, а про тебя она какой-нибудь стих написала?
Помявшись немного,  он  нехотя  кивнул головой  и сухо, слегка шепелявя, и передразнивая видимо саму Агнию произнес:
        - ПоЖнакомтеЩь, это Жая. У него жопень  большая.
       Последующие два месяца, Заю в пабе только этой фразой и встречали.


              6.7.

       Однажды Зая решил встретиться с Фазилем Искандером и обсудить с ним свой новый короткий роман-сказку под названием «Зайки и Гадючки». Встреча состоялась, но обсуждения не получилось.


              6.8.

       Однажды Зая Дормидонтыч решил смотаться на пару дней с неофициальным визитом в Осло. Однако местные власти каким-то образом узнали об этом, и тут же  организовали  программу пребывания.  И  пришлось Зае прочитать небольшую лекцию в Королевском университете, потом посетить Музей Мунка, а затем, принять участие в  банкете, устроенном в честь Заи Худого мэром города.
 
       Уже поздно вечером он добрался до гостиничного номера, но вместо того, чтобы уснуть крепким сном, решил уточнить некоторые вещи за жизнь у самого Эдварда Мунка.
       Лишь глубоко за полночь Зая лег в постель, однако масса впечатлений от увиденного за день, и не меньшая - от услышанного лично от великого художника, так и не позволили Дормидонтычу уснуть в ту ночь.

       Когда же он вернулся домой, то на вопрос мамы: «Ну как отдохнул?», Зая с глубокой печалью в глазах ответил:
       - Мама, это был не отдых.
       - А что же тогда это было? – спросила недоуменно Пелагея Модестовна
       - Это было хождение по мункам,-  засыпая прошептал Зая.


              6.9.

       На  160-летний юбилей со дня рождения Ивана  Владимировича Мичурина, Зая Худой решил повидаться со знаменитым биологом и селекционером.  А по возвращении, написал небольшой очерк в местной газете.
      
       "В те далекие времена гнусные чекисты арестовывали всех подряд  за что угодно и когда угодно. По словам Ивана Владимировича в его личной беседе с Заей Дормидонтычем, «люди с горячей головой и холодным сердцем» и его чуть не арестовали. И за что бы вы думали?
      
       А дело было так: Отвезли его по утру из дома в районное ОГПУ и стали допрашивать с пристрастием. Вспомнили ему и регулярную переписку с иностранцами, и с царских времен орден Святой Анны, а основной вопрос под конец задали: «Не вел ли уважаемый Иван Владимирович агитацию среди местного населения о Богородице?»
       Тот подумал немного, и говорит: "Об садах райских агитацию вел, каюсь. И об яблочках наливных - тоже вел, казните, ежели так. А об огородице - чего не было, того не было".
      
       Чекисты его с другого бока начинают прессовать, мелкопоместным дворянством предков стращают:
       - Видит Энгельс,- говорят ему,- несознательный ты элемент от самого своего рождения, и упечем мы тебя лет на десять на Колыму за твои речи бого..., тьфу, Ленинохульные.
             
       Но Иван Владимирович на своем стоит:
       -  Карл Маркс с вами, да нешто мне своих садов мало, чтобы еще и об огородице думать? Я ж чай не семижильный, скоро 80 уж будет.
 
       Попытали чекисты его пару дней, ничего не нарыли, и то ли сверху приказ пришел, то ли совесть проснулась, но отпустили  Ивана Владимировича, а больше так и не вызывали.
      
       … А может и Богородица заступилась..."


                6.10.

          Как то Зая пообщался с Уильямом Сомерсетом Моэмом, а вернувшись домой, заперся в  кабинете, и не выходил из него целых три дня.
                Еду ему ставили возле двери, и там же забирали пустую посуду и полный ночной горшок. Мама Заи, Пелагея Модестовена очень переживала за такое развитие событий, замечая, что хотя произведения у известного писателя и хорошие, однако личная жизнь этого Сомерсета при жизни была сомнительного характера.
                В дни Заиного самозаточения она нередко, проходя мимо  кабинета, останавливалась там ненадолго и прислушивалась. Из-за двери слышалась какая-то возня и сопение. А один раз она даже   услышала фразу Заи: «Сомерсет. Моэм повторить!».
        Пелагея Модестовна очень перепугалась по такому поводу и всю ночь размышляла, что его Зайка  может повторить: «Ну, если очередной роман написать не хуже - тогда то ладно, а вот если жизненный путь  этого англичанина?»


                6.11.

          Был кажется июль, когда Зае позвонили из аппарата управделами Президента РФ. Голос в трубке сообщил, что Владимир Владимирович приглашает его, то есть Заю, совместно попить чайку, и на следующей неделе в такой- то день и час за ним заедут.
        Зая  Дормидонтыч  удивился, пробормотал растерянно «хорошо», после чего связь оборвалась.
        - Ну и будь, что будет,- подумал Зая и продолжил творить короткие романы и регулярно встречаться с сочувствующими читателями.
      
        Пролетела неделя, и в такой –то день и час к его дому действительно подъехала очень дорогая машина, и Заю Худого повезли пить чай.
        В приемной он просидел почти  два часа, и хотел было уже уйти, однако подумал,  что это будет некрасиво, и в это время, как будто Владимир Владимирович читал мысли Заи, его пригласили в кабинет. В кабинете Президент и Писатель пили чай, говорили о погоде, о международной обстановке, а потом Владимир Владимирович внезапно спросил Заю Худого:
        - А читали ли Вы, Зая Дормидонтыч, Нагорную Проповедь?
        - Таки да,- ответил Зая, - хотя и не со всем сказанным там согласен. Вот, например: Если тебя ударили по левой щеке, то подставь правую»…
        - Я о другом,- перебил Заю Владимир Владимирович,- я про тот абзац, где говорится «не копите себе сокровищ на земле, где моль и ржавчина разъедают, и воры вламываются и уносят, но копите себе сокровища на небесах, где ни моль, ни ржавчина не разъедают, и где воры не вламываются и не уносят». Что Вы об этом думаете?
        Складно процитировал,- отметил  Зая Худой, и хотел было спросить Президента, что он считает «небесами», уж не Европу ли, или хуже того, американский континент, однако посчитал такой вопрос неэтичным, и решил зайти с другой стороны:
        - А знаете ли Вы, господин Президент, притчу о царе Гундафоре?
        - Не слышал,- ответил Владимир Владимирович,- Расскажите мне ее.
        И Зая вкратце рассказал, что Апостол Фома, представившись искусным плотником, вошел в доверие к индийскому царю Гундафору, и более двух лет брал с него золото и драгоценности на строительство дворца. А на самом деле - все раздавал бедным и нищим. Когда до царя дошли слухи, что на стройплощадке и конь не валялся, он велел посадить лжеца, а наутро- казнить.
        Как раз в это самое время брат царя очень быстро умер. Гундафор еще больше опечалился, и поехал прощаться с любимым братом.  Но тот  также быстро воскрес, и сообщил   Гундафору, что видел на том свете самый роскошный дворец, в котором хотел бы поселиться, однако ангелы сообщили ему, что дворец тот построил Фома для царя Гундафора!
        В общем,  ангелы под честное слово отпустили его, чтобы он мог договориться со своим братом пожить пока на том свете в этом самом дворце!
После этого царю ничего не оставалось делать, как снять с Апостола Фомы все обвинения.

        Не совсем понятно, хотел ли Зая этой притчей намекнуть Владимиру Владимировичу о том, что о народе своем надо заботиться здесь, на этом свете, чтобы на том его ожидал дворец не хуже, чем из рассказа, либо что другое имел в виду, однако после сказанного было видно, что Президент глубоко задумался.
        Через некоторое время встреча закончилась, и Заю отвезли туда же, откуда и взяли, сказав на прощание, что аудиенция носила неформальный характер, и распространяться о ней не следует.

        Прошел примерно месяц, и  случился нехороший скандал, о котором несколько недель говорили международные средства массовой информации,  и даже известные Президенты (но не Владимир Владимирович), а именно, отравление Алексея Навального.
        Когда же врачи вывели Алексея из комы, и он стал поправляться и писать посты в паблике,  Зая подумал, подумал,  и написал ему личное сообщение, в котором спрашивал, не видел ли Алексей там каких либо дворцов или сооружений, и не обращался ли к нему с таким же странным вопросом кто- нибудь  от лица и по поручению Владимира Владимировича.
        Однако и после этого Дормидонтыч  не мог успокоиться, постоянно корил себя за невольно рассказанную притчу, а потом размышлял о современных апостолах, тихо шевеля губами: «Придется таки растратчикам ответить за все… ой придется…».