Август 41-го. Страсти по Берлину. ЧII

Август 41-го. Страсти по Берлину. ЧII

О налетах советской авиации на Берлин в августе 1941 г. написано и выложено в Сети достаточно много. Это и мемуары из советского прошлого, это добротно написанная Виноградовым Ю.А. книга: «Операция Б» уже после распада Союза, это и статьи современников, правда иногда с выводами в конъектурной интерпретации. 

Например, статью «Август 1941-го: еврейский летчик над Берлином» легко обнаружить в Сети. В ней автор статьи возмутился, почему же на острове Эзель оставили 100 человек технического состава на произвол судьбе и не прилетели за ними впоследствии?
      
Но разве остров Эзель не была тогда советской территорией, и ее, вот так запросто, без боя следовало сдать врагу? А техсостав – это не бойцы РККА? И в те первые месяцы войны разве кто знал, что война продлиться до мая 45-го?
      
Эти люди выполняли воинский долг… и многие и многие люди на протяжении всей войны его затем выполняли. Вряд ли они достойны того, чтобы быть теперь в ответе за вопросы современника - а по какому это  праву их так «подставили»?
      
В «электронном клоне» статьи Л.А. Наливкина «Участие дальнебомбардировочной авиации РККА в налетах 1941 г. на Берлин» из Вестника Санкт-Петербургского университета за 2006 г. автор сетует, что не нашлись воспоминания непосредственных участников тех далеких событий, то вот в архиве историка Сергиенко таковы имеются! И я предлагаю с ними ознакомиться.

Но сначала приведу выдержку о Моонзундском архипелаге в разрезе описываемых событий августа 41-го из «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945. Том второй.» версии 1961 года, расположенных на стр.92-93, от Военного издательства Минобороны Советского Союза.  Это не ответ автору статьи «Август 1941-го: еврейский летчик над Берлином», это определенный контекст дальнейшего повествования.

«Одна из первоочередных задач флота состояла в удержании островов Моонзундского архипелага. Расположенные близ устьев Рижского и Финского заливов, эти острова имели для нас важное значение. На них базировались силы флота, которые должны были не допустить проникновения боевых кораблей противника в Рижский и Финский заливы. С передового аэродрома, расположенного на островах, советские бомбардировщики имели возможность наносить удары по глубокому тылу фашистской Германии. Еще в середине июля Балтийскому флоту было приказано отстаивать острова Сарема (Эзель), Хиума (Даго) и Осмуссар до последней возможности даже в условиях полного окружения. Одновременно были даны указания об удержании полуострова Ханко.

Оборона островов Моонзундского архипелага к началу войны находилась еще в стадии организации и строительства. Гарнизон островов насчитывал немногим более 15 тыс. человек. Частей и средств противовоздушной обороны было очень мало. На острове Сарема к началу войны имелось всего 16 зенитных орудий, а на острове Хиума —8. Истребительная авиация начала прибывать на острова лишь 26 июня.

До конца августа, пока держался Таллин, а силы Балтийского флота находились в западной части Финского залива, гитлеровцы активных действий против Моонзундских островов не предпринимали. Связанный наступлением на Ленинград и Таллин, противник стремился обеспечить морские перевозки, используя в качестве перевалочной базы Рижский порт. Поэтому в течение июля — августа оборона Моонзундских островов подготавливалась в сравнительно спокойных условиях. На побережье строилась противодесантная оборона, укреплялись подходы к береговым батареям. Обороной руководили генерал-лейтенант А. Б. Елисеев и дивизионный комиссар Г. Ф. Зайцев. После оставления нашими войсками Таллина и ухода кораблей в восточную часть Финского залива началось срочное укрепление восточного побережья Моонзундских островов и перегруппировка частей гарнизона, которым предстояло вести круговую оборону. Однако завершить оборудование противодесантной обороны из-за недостатка времени не удалось.

В то время, когда военно-морское командование готовилось к отражению наступления немецких войск на острова, базировавшаяся на них дальнебомбардировочная авиация осуществляла массированные удары по стратегическим объектам в глубоком тылу врага. В ночь на 8 августа группа бомбардировщиков ДБ-3 авиации Балтийского флота под командованием полковника Е. Н. Преображенского, вылетевшая с острова Сарема, произвела первый налет на Берлин. 9 августа был нанесен еще один удар. До 4 сентября 1941 г. наши летчики произвели несколько налетов на столицу фашистской Германии. Эти удары советской авиации имели большое военно-политическое значение. Они разоблачали лживые утверждения гитлеровцев, кричавших на весь мир, что советская авиация уничтожена.

12 августа гитлеровское командование потребовало от своих войск ликвидировать советские военно-морские и военно-воздушные базы на островах Хиума и Сарема. В дополнении к директиве № 34 указывалось на особую важность уничтожения аэродромов, «с которых осуществляются воздушные налеты на Берлин». Наступление на Сарема немецко-фашистские войска развернули в начале сентября. В наступлении приняли участие более 50 тыс. человек при поддержке 60 самолетов. К боевым дей-ствиям противник привлек легкие силы флота и авиадесантные войска. Под нажимом противника наши части 6 сентября оставили Виртсу. Вражеская артиллерия начала обстреливать остров Муху и рейд Куйвасту. Немецкая авиация наносила удары по войскам гарнизона острова, укреплениям и аэродромам 9 сентября вражеские войска форсировали пролив Сур-Вяйн. После коротких, но тяжелых боев гарнизон Муху 11 сентября оставил остров

13 сентября наши части сорвали попытку фашистов высадить крупный морской десант на западное побережье острова Сарема. На следующее утро врагу все-таки удалось высадить на остров комбинированный морской и парашютный десант. Три недели советские воины, отрезанные от родной земли, отстаивали рубеж за рубежом. К концу сентября враг оттеснил их к полуострову Сырве, расположенному на южной оконечности Сарема. Здесь героические защитники острова продолжали отражать атаки гитлеровцев до вечера 5 октября. С наступлением темноты небольшая группа советских моряков, оставшихся в живых, покинула остров».

Мне очень хотелось в первой части этой главы воспользоваться сводками Совинформбюро. Да и каждая запись из ЖБД 40 АД, в контексте этих сводок, этому как будто бы располагала, но большинстве своем это выглядело бы так:

«От советского информбюро: В течение <такого-то> августа наши войска продолжали бои с противником на СОЛЬЦСКОМ, СМОЛЕНСКОМ, БЕЛОЦЕРКОВСКОМ и УМАНСКОМ… направлениях.
Наша авиация продолжала наносить удары по мотомехчастям и пехоте противника, атаковала его авиацию на аэродромах…».

И я решил от этого отказаться, но!

«От советского информбюро: в течение 22 августа наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте…

Советская авиация имела полную возможность систематически бомбить Берлин в начале и в ходе войны. Но командование Красной Армии не делало этого, считая, что Берлин является большим столичным городом, с большим количеством трудящегося населения, в Берлине расположены иностранные посольства и миссии и бомбёжка такого города могла привести к серьёзным жертвам среди гражданского населения. Мы полагали, что немцы, в свою очередь, будут воздерживаться от бомбёжки нашей столицы — Москвы. Но оказалось, что для фашистских извергов законы не писаны и правила войны не существуют. В течение месяца с 22 июля по 22 августа немецкая авиация 24 раза произвела налёты на Москву. Жертвами этих налётов явились не военные объекты, а жилые здания в центре и на окраинах Москвы, больница и две поликлиники, три детских сада, театр им. Вахтангова, одно из зданий Академии наук СССР, несколько мелких предприятий местной промышленности и несколько колхозов в окрестностях Москвы. В результате бомбардировки жилых домов вражеской авиацией в Москве убито 736, тяжело ранено 1.444, легко ранено 2.069 человек.
Разумеется, советское командование не могло оставить безнаказанным эти зверские налёты немецкой авиации на Москву. На бомбёжку мирного населения Москвы советская авиация ответила систематическими налётами на военные и промышленные объекты Берлина и других городов Германии. Так будет и впредь. Жертвы, понесённые трудящимися Москвы, не останутся без возмездия».

Августовские налеты 41-го на Берлин однозначно имели больше политический, нежели военный подтекст. И вот, что удивительно: в 1942 году в Ташкенте в Государственном издательстве УзССР выходит сборник рассказов «от первых лиц» по «горячим следам» из серии «Из жизни летчиков Авиации дальнего действия» под названием «НАД БЕРЛИНОМ». Собрал и литературно обработал эти рассказы некто А. Таланов. Низкий поклон и издательству, и составителю. Это еще раз с положительной стороны характеризует сталинскую пропагандистскую машину – советский народ должен знать своих ГЕРОЕВ и должен не сомневаться в сталинском лозунге – «Дело наше правое, враг будет разбит, Победа будет за нами!», хотя первым его озвучил Вячеслав Молотов.

Историк Сергиенко, видимо, работая в «Ленинке», этот сборник обнаружил и заказал копии листов из него, касающихся вылетов на Берлин Щелкунова и Малыгина, что подтверждает «живой» штамп библиотеки.

Но прежде чем начать публиковать рассказ В.И. Щелкунова, а начну именно с него, приведу выписку из уникального исторического документа – эта 36 страница из летной книжки Василия Ивановича:

11.8.41 г., Дб-3ф, Боевое задание: налет на Берлин, 1 ночной вылет продолжительностью 6 часов 40 мин. , на Н=6700м проведено 4 часа 30 мин.
15.8.41 г., Дб-3ф, Боевое задание: налет на Берлин, 1 ночной вылет продолжительностью 7 часов 00 мин., на Н=6300м проведено 5 часа 00 мин.
18.8.41 г., Дб-3ф, Боевое задание: налет на Берлин, 1 ночной вылет продолжительностью 7 часов 00 мин. , на Н=6400м проведено 5 часа 30 мин.
20.8.41 г., Дб-3ф, Боевое задание: налет на Берлин, 1 ночной вылет продолжительностью 8 часов 00 мин., на Н=6100м проведено 5 часа 30 мин.
30.8.41 г., Дб-3ф, Перелет о. Эзель - Рыбинск, 2 полета. Время полета 4 часа 30 мин.
----------------------------------------------------

«ВСЕГДА ВПЕРЕД К ПОБЕДЕ! (рассказ В. И. Щелкунова из сборника «НАД БЕРЛИНОМ»)

Авиация рано стала мне близкой. Восемнадцатилетним я стал учиться летать. Дело пошло успешно. По окончания курса меня оставили в школе инструктором. Для молодого летчика это лестно, но тогда роль «профессора» меня очень смущала. И вот почему. Среди учеников некоторые были лет на десять старше меня. Чтобы не подрывать авторитета, я держал себя не по возрасту степенно.

Через год я стал командиром звена. С того момента моя летная работа развивалась все шире и шире. Одновременно не прерывалась и активная комсомольская жизнь. Я был избран членом крайкома комсомола Дальнего Востока, ездил делегатом в Москву на всесоюзный съезд комсомольских организаций и вообще, как мог сочетал общественно-политическую и летную работу.

Во время войны с Финляндией я был летчиком – «старичком», так как имел уже десятилетний стаж полетов в суровых условиях дальневосточных районов. И я рвался на фронт. Однако на все просьбы отправить туда каждый раз получал твердый отказ командира. Меня использовали для усовершенствования и подготовки боевых эскадрилий. Я работал, старался, делал, что мог, и... завидовал экипажам, улетавшим на фронт.

Но вот началась Великая Отечественная война. С первых же дней мне удалось участвовать в бомбардировках мотомехчастей и переправ в тылу врага. А затем настал день, когда однажды я получил приказ вылететь на один из аэродромов. Для чего, зачем — я не знал. Но приказ есть приказ, его надо выполнять безоговорочно, и я вылетел в назначенное место. Там я получил задание участвовать в полете на Берлин.

Этот полет явился началом моих рейдов к Берлину.

В этом полете судьба свела меня с новым замечательным штурманом — Василием Ивановичем Малыгиным, ставшим моим боевым другом.

Он летал с тем же заданием, что и я, на другом корабле. Вначале нам обойм не повезло - его самолет оказался слабоват для дальнего рейда, у меня — недостаточно подготовленный штурман. И вот мы, два неудачника, встретились на аэродроме «подскока».

До того мы не были знакомы, хотя я много слышал о В. И. Малыгине, как о талантливом штурмане. Совместный полете с Василием Ивановичем глубоко убедил меня в этом. Стойкий, волевой большевик, преданный партии и своей Родине, культурнейший, отважный, находчивый штурман, Василий Иванович оказался необыкновенно скромным и деликатным человеком. Своеобразная летная деликатность. Чтобы оценить это качество, надо представить долгий, дальний полет ночью. Час, другой, третий и больше летчик находится за штурвалом, напряженно вглядываясь в окружающий мрак и непрерывно следя в то же время за доской приборов. Утомление тогда доходит до предела.

В такие минуты некоторые штурманы начинают —понапрасну тревожить летчика мелочными поправками. Не таков Василий Иванович. Он поправляет пилота лишь в действительно нужный момент, чтобы зря не нервировать его. Чуткость и деликатность присущи Василию Ивановичу и в воздухе, и на земле.

Я счастлив, что встретился с таким незаменимым боевым штурманом накануне полетов в глубокий вражеский тыл!

С В. И. Малыгиным в течение восьми дней мы четыре раза летали на бомбежку Берлина. Мы не совершали ничего особенного, что было бы недоступно рядовым советским летчикам. Правда, условия всех рейдов были не просты. Каждый раз мы летали ночью, часов по семи-восьми.

На первый взгляд, все наши полеты одинаковы, тем более, что маршрут не менялся ни разу. Однако это не совсем так.

Каждый наш полет на Берлин имел свои характерные особенности.

Аэродром «подскока» обрамлялся дугой пространства, занятого врагом. Дуга вот-вот могла замкнуться. Положение это создавало изолированность и напряженность. Враг находился поблизости, всего в тридцати километрах. Фашисты прилагали все усилия, чтобы внезапным маневром оккупировать слабо защищенный пункт Н., с которого, как им было известно, наносились мощные удары по их столице. Поэтому, возвращаясь из полетов, мы никогда не знали, в чьих руках аэродром — в наших или вражеских. Отсюда ясно, что неизменность аэродромных условий была понятием весьма относительным.

Самолет... Мы летели на самолете прекрасной отечественной конструкции. Однако радиус его действия практически был выявлен недостаточно. Что можно выжать из этого самолета, каков предел его дальности, каков наилучший режим работы моторов? — эти вопросы еще требовали уточнения, особенно при высотном полете.

Маршрут… Он не менялся. Но во всяком полете к цели и, особенно, от нее, мы должны были помнить, что враг близко, что он может выслать навстречу воздушные силы и даже занять наш аэродром, который был для фашистов бельмом на глазу. Поэтому измениться маршрут мог каждый миг. К этому мы были готовы всегда.

Оставалось неизменным лишь наше стремление, не щадя жизни, выполнять задание отчизны и любимого вождя, пославших нас в бой.

И потому даже в первый полет мы отправились уверенно, с грозным чувством мстителей.

Всякий первый полет, даже в спокойных мирных условиях, требует вдумчивой, тщательной подготовки. Она решает успех. И мы старались предусмотреть все препятствия, могущие возникнуть в пути, дальнем и тогда нам неведомом.

Глазным серьезным препятствием служил неразрешенный вопрос — хватит ли горючего на весь маршрут до Берлина и назад до своего аэродрома. По нашим расчетам, горючего должно было хватить.

С капитаном Н. Крюковым (ныне Герой Советского Союза), летевшим рядом, на другом само-лете, я договорился об условных сигналах. Если через два часа у меня обнаружится чрезмерный расход горючего и возникнет угроза нехватки, я должен был сообщить капитану: «Лети назад» или «Лети вперед один, если можешь».

В назначенное время я дал сигнал бортовыми огнями. Это означало: «Иду своим курсом на цель». Наши расчеты вполне оправдались: горючее расходовалось в установленной норме, ибо я экономил его, используя большую высоту и не перегружая моторов.

Первый полет был удачным. Задание выполнено.

И потому, возвращаясь с первого рейда, мы не замечали усталости после многих часов напряженной работы и торжествовали, посадив самолет на родной земле.

Во втором полете мы встретились с новыми трудностями. Достигнув цели и сбросив на головы гадов тяжелые бомбы, я, маневрируя в завесе зенитных разрывов, повернул самолет на обратный курс, однако на высоте 6300 метров вдруг обнаружилась неприятность. Один мотор стал. Это всегда некстати, а в том положении было некстати особенно.

Я тотчас установил «диагноз болезни» — падало давление масла в моторе, но лечение не помогало, давление неуклонно снижалось. Начали плавиться подшипники и поршни. Стало ясно — мотор не работник. Тогда я сосредоточил все внимание на оставшемся правом моторе. Его надо было беречь, как зеницу ока. А высота уже упала на 2 тысячи метров.

Тут, сознаюсь, я пробурчал что-то мрачное своему тезке — штурману Василию Ивановичу, но тезка поддержал меня бодрым ответом. Я осторожно повел самолет на одном моторе, используя его не на полную мощность. Скорость сократилась до 160-170 километров, но снижение прекратилось, так как ка высоте 4300 метров режим работы мотора значительно облегчился из-за большей плотности воздуха.

Так мы летели час, другой, третий, пробивая толстые слои облаков. Я с трудом «нацарапал» высоту 4500 метров. Утомляло неестественное положение тела, которое пришлось принять для управления самолетом. Я вытянул вперед одну ногу, а другую поджал, руки тоже испытывали тяжелое напряжение. Притом я вкладывал в управление все свои силы, так как надо было преодолевать отклонение самолета в сторону. Эту борьбу с силами отклонения я вел упорно и долго. Тело затекло, {ноги и руки деревянели. Каждый километр вперед давался тяжкими усилиями воли.

Уже занялась утренняя зорька, до аэродрома оставалось только 60—70 километров, как нас настигла другая беда. И в единственном работавшем моторе давление масла стало катастрофически падать.

— Ну, кажись, мы отлетались. Настал карачун! — обратился я к штурману.

И опять услышал от него бодрый ответ. Как важно вовремя услышать бодрящее слово! Конечно, от этого давление масла в моторе не поднялось, но моя вера в успех снова окрепла.

— 3... 2... 1...— показывала стрелка манометра давление масла.


И вот она дрогнула и замерла на нуле... Лететь по горизонту стало не возможным, и все же, поскольку мог, я силился дотянуть самолет.

Наконец, о радость, — небо прочертили цветные ракеты. Их догадались пустить друзья, оставшиеся на земле. Мы запаздывали, и они давно были в тревоге.

Я спланировал сквозь туман в направлении ракетной дуги. И выскочил точно на летное поле. Но на земле тоже стелился туманный ковер. Пришлось посадить самолет почти наугад, словно наощупь.

— Вылезайте, приехали! — теперь очень бодро скомандовал я экипажу.

Мы сразу осмотрели машину. Оказалось, левый мотор рассыпался в крошки, а правый от перегрузки съел все масло до капли.

В тот же день нам вручили телеграмму, которую трудно было читать без волнения, — она была от самого товарища Сталина. Он поздравлял нас с успехом и благодарил за работу.

Это была награда за труд, — и какая награда!..

Третий рейд на Берлин был самым приятным. Моторы работали безукоризненно. Цели достиг-ли мы беспрепятственно и на фашистов сбросили отменную порцию бомб. Все было в порядке до самой посадки на своем аэродроме.

Работа кипела. Через день мы отправились в четвертый полет. Он явился самым трудным испытанием в моей жизни. Причина — непогода. В течение пяти часов мы летели вслепую, в облачной гуще, на высоте 6000 метров. Облака облегали самолет спереди, сзади, сверху и снизу. Вырваться из объятий их, конечно, было возможно, вернувшись назад, но мы должны были и хотели лететь только вперед. Через все преграды — вперед. Только бы доставить к цели наш боевой груз.

К цели, вперед — эта мысль пламенела в сознании и заставляла бороться с невероятной усталостью.


И вот; когда до цели осталось только минут сорок, я не выдержал напряжения и утерял равновесие. В ту же секунду самолет чуть накренился. Затем дал крен больше и сразу стал падать.

Мы упали на полторы тысячи метров…

Я овладел собой быстро, опять поддержал штурман Василий Иванович. Не теряя спокойствия, он ободрил и меня, я стал выравнивать самолет. Это было весьма нелегко, так как бензин в баках слился на одну сторону и левый мотор качал давать перебои. Но для советских людей невозможного нет — самолет удалось выправить. После переключения баков мотор вновь заработал. Мы долетели до цели и сбросили груз бомб. Колоссальные голубые вспышки подтверждали хорошие попадания.

Облегченный самолет быстро помчался назад. Несмотря на все трудности, мы задание выполнили. Теперь даже облачность не казалась такой мрачной. Я повел самолет на высоте пяти тысяч метров. Выше забираться было нельзя, а ниже начиналось обледенение, то есть угроза утерять высоту и погибнуть. Поэтому я старался вести самолет точно в намеченной зоне.

Солнце поднялось, а мы еще продолжали полет. На аэродроме уже начали беспокоиться за нашу судьбу. Понятна поэтому была общая радость, когда приземлился наш самолет,

Что же помогало нам преодолевать все трудности полета?

Главное—это вера, нерушимая вера в победу над заклятым врагом, она рождала необходимые силы, придавала энергию, закаляла волю к полету вперед, и только вперед, несмотря на преграды.

Мы знали, что победа будет за нами, ибо всегда чувствовали твердую руку сильнейшего в мире полководца — нашего вождя, учителя, друга, любимого Сталина.

С нетерпением жду, когда снова Родина, любимый Сталин прикажут мне бить по центру фашистского мракобесия — Берлину.

Герой Советского Союза, подполковник В. И. Щелкунов

НАД БЕРЛИНОМ (рассказ В. И. Малыгина из сборника «НАД БЕРЛИНОМ»)

В эту ночь я долго не мог уснуть. Волнующие мысли непрерывно сменяли одна другую. Их породило сообщение Советского информбюро о том, что советские летчики бомбардировали Берлин.

Кто летал на Берлин, на каких самолетах, откуда? — Эти вопросы не давали мне покоя. Я переживал их вдвойне: как патриот и как летчик - профессионал. Не скрою, я завидовал тогда мне еще неведомым людям, которым было поручено бомбить Берлин.

Скрылась луна. С моря потянул свежий ветер. Проступали предрассветные блики. Только тогда ко мне пришел сон.

Едва я уснул, как меня разбудили. «Дело срочное, — подумал я, с трудом преодолевая дремоту, — иначе командир не вызвал бы в такое неурочное время». И действительно, дело оказалось не только срочным, а необычайно важным и для меня исключительно неожиданным.

— Товарищ Малыгин, — сказал командир, — готовьтесь к выполнению ответственного задания. — Подбегите псе карты, необходимые для полета на Берлин.

Трудно передать мои чувства в тот миг. Я полечу на Берлин и буду мстить заклятым врагам моей Родины. Я знал — это задание исходит от товарища Сталина, и то, что его поручение доверяют выполнить именно мне, волновало и окрылило. Я поклялся отдать все силы, все знании, а если понадобится и жизнь, чтобы оправдать, оказанную мне великую честь.

Сборы были недолги. Через несколько часов группа летчиков и штурманов была готова к перелету на передовой аэродром.

Перед вылетом командир собрал экипаж, дал последние указания и от всего сердца пожелал успеха.

И тот день мне все казалось особенно торжественным. И даже ракета, служившая сигналов для запуска моторов, приобрела новый, небудничный смысл. Она звала нас туда — на Берлин. Самолеты звеньями, в четком строю сделали прощальный круг над родным аэродромом. Мы взяли курс на запад.

Нам предстояло сначала добраться до аэродрома «подскока».

На пути к этому аэродрому нас обстреляли зенитки. Снаряд повредил самолет нашей группы, который вел капитан Голубенков. Летчику пришлось посадить самолет.

Меня тревожила судьба экипажа самолета, особенно судьба штурмана Володи Шведского.

Мы много лет работали вместе и близко сдружились. В войну с белофиннами вместе летали на Ваазу, Пори, Тампере, Хаапамяки и ряд других военных объектов. И вдруг мой боевой товарищ, столько раз глядевший смерти в глаза, погиб.

Только впоследствии довелось мне узнать, что беспокойство оказалось напрасным. Весь экипаж был спасен.

У аэродрома «подскока» я дал сигнал — «Самолет свой». Немедленно в воздух навстречу поднялись истребители. Они оберегали нашу посадку. Затем появились бомбардировщики. Это присоединилась к нам, с таким же заданием, эскадрилья, которой командовал капитан Тихонов.

Поздним вечером, окончив работы, мы легли отдохнуть. Усталые люди быстро уснули. Но вскоре сон был прерван разрывами бомб. С восходом луны немцы начали бомбить аэродром наших соседей. Затем ноющий звук фашистских моторов послышался совсем близко. Заговорили наши зенитки. Стрельба их смешалась со взрывами бомб.

Фрицы сбрасывали бомбы так часто и беспорядочно, что счесть взрывы было почти невозможно. Иногда они сливались в сплошной гул. Однако в комнате у меня оказался своеобразный счетчик бомбежки. Им явилась простая доска.

Кто-то оставил ее прислоненной к окну. От каждой воздушной волны доска подпрыгивала, четко отбивая количество бомб в серии. Таким образом в одной серии я отметил восемнадцать ударов.

— Простой и очень удобный прибор. Он необходим в каждом домашнем хозяйстве во время войны, — так шутили потом товарищи, рекламируя этот своеобразный счетчик бомбежки.

Более часа фрицы сыпали бомбы. В этом занятии они не обнаружили признаков меткости. Ни одна их бомба не упала на аэродром. А шуму-то, шуму натворили столько, что могло хватить на несколько землетрясений.

Рано поутру к нам прибыл генерал-лейтенант авиации Жаворонков, руководивший воздушными операциями против Берлина. Он проверил самолеты, собранные на аэродроме. Наша группа вызнала у него ряд сомнений. Дело в том, что радиус действия самолетов, на которых мы прилетели, был значительно короче, чем у остальных самолетов, уже летавших к Берлину. Генерал-лейтенант опасался подвергнуть нас напрасному риску.

Неужели не удастся осуществить мечту — лететь в числе мстителей на Берлин? Мы подробно обсудили этот вопрос с командиром группы, майором В. И. Щелкуновым. Долго мы совещались, проверяя расчеты. И выходило так — рискнуть можно и нужно!

Неукротимое, святое стремление отомстить за осквернение родной земли толкало на риск. Обуреваемые этим чувством мы просили командующего разрешения лететь. Сколько радости было, когда, наконец, он произнес слово: — «Разрешаю».

В дальний путь уже все было готово. Техники проверили моторы и вооружение, летчики тщательно изучили по картам предстоящий маршрут и подробно ознакомились с системой ПВО у Берлина. Осталось только привести в порядок себя — помыться, почиститься, побриться.

К бою мы готовились, как на праздник, как на парад. Ведь нам предстояло демонстрировать врагам мощь авиации, выпестованной заботами великого Сталина. Такой боевой парад требует подтянутости во всех отношениях. И самолеты, и люди должны быть в идеальном порядке.

В назначенный час все экипажи были у самолетов. Командир группы, майор В. И. Щелкунов, дал последнее указание. Метеорологи не обещали хорошей погоды, звено экипажей поэтому должно было приготовиться к самостоятельным действиям.

Сгущались сумерки... Команды размаскировывали самолеты. Стрелок-радист, сержант Масленников, аккуратно уложил в кабину аварийную резиновую лодку. Василий Иванович Щелкунов, надевая меховой комбинезон, парашют и спасательный пояс, невозмутимо напевал свою любимую песенку:

Нас не тронут, и мы не тронем,
А затронут — спуску не дадим,
И в воде мы не утонем,
И в огне мы не сгорим...

Бодрость командира вселяла окружающим полную уверенность в успехе всего дела. «Замечательный у меня боевой друг, — подумал я, занимая место в кабине, — с таким летчиком не пропадешь. В любых условиях он сохранит выдержку и спокойствие».

На горизонте появился единственный огонёк, куст из фонарей «летучая мышь». Огонек указывал нам направление взлета.

Старт... Летчик дал газ. Пока делали круг над аэродромом, к нам пристроилась еще пара самолетов. На одном из них — старые боевые друзья, летчик капитан Крюков и штурман капитан Муратбеков. Они вместе летают давно, вместе громили белофиннов, не расстались и в грозные дни Великой Отечественной войны. Их бомб отведали фрицы и в Данциге, и в Кенигсберге, и в Риге.

Однажды, во время глубокой разведки вражеского тыла, самолет их в неравной борьбе с фашистскими истребителями был подожжен. Резким скольжением капитан Крюков пытался сбить пламя. Четверть часа он упорно вел горящую машину. Огонь бушевал, разгорался. Нависла угроза сгореть заживо. Ждать больше было нельзя. Тогда капитан приказал экипажу выпрыгнуть с парашютом. Радист принял команду и отделился от самолета. Но штурман Муратбеков не успел. Капитан Крюков не оставил друга в беде. Он повел пылавший самолет еще дальше, пока не обнаружил площадку, на которой была возможна посадка.

Неразлучных друзей накрепко связали общие подвиги и пережитые опасности. В таком экипаже сомневаться нельзя. Он выполнит любую боевую задачу.

Отважные люди были и в экипаже другого самолета, летевшего рядом с нами.

Самолеты, нагруженные до предела горючим и бомбами, медленно набирали высоту. Чем дальше мы летели, тем хуже, становилась погода. Облака все гуще и гуще. Пока набрали высоту 5000 метров, пробили несколько слоев облаков, в таких условиях лететь звеном невозможно. Белесая облачность окутывала нас, словно ватой. Ведомым самолетам пришлось дать радиосигнал: «Действовать самостоятельно».

Прошло много времени, прежде чем на предельной высоте открылась чудесная картина. Внизу расстилалась бесконечная муаровая лента облаков. На нее ложились лунные блики. Природа была «на высоте».

«На высоте» были и наши машины. Моторы, приборы и кислородные аппараты действовали безукоризненно. И все же нельзя было благодушествовать. Беспокоили мысли: вдруг цель окажется закрытой облаками, правильно ли я ориентируюсь.

Еще на земле метеорологи сообщили предполагаемое направление ветра. В соответствии с этим я и держал курс. Но высоко за облаками направление ветра определить было нельзя. Ориентироваться приходилось только по курсу, скорости и времени. Земные ориентиры были невидны. Лишь однажды с правого борта самолета показались темные пятна — «окно» в облачной пелене. Сквозь них удалось заметить мигавшие огоньки. Для штурмана это ценнейшее указание. По огням я детально уточнил ориентировку. Мы правильно выдержали курс. Это вселило уверенность в достижении цели.

До Берлина осталось лететь лишь полчаса. Вдруг в телефоне послышался низкий баритон моего тезки Василия Ивановича Щелкунова:

— Половину горючего уже израсходовали. Дойдем ли мы. Василий Иванович?

— Дойдем, Василий Иванович. Обязательно! Обратно нам попутный ветер поможет, — заверил и летчика.

Последние километры к фашистской столице были особенно трудны. Выключив огни, я лег на пол кабины и напряженно вглядывался в черневшую землю. Внизу причудливо изгибалась река Одер. Она вырисовывалась четко серебряной нитью. Путь к Берлину лежал вдоль реки и канала.

Прошло несколько минут. Внезапно проступили слабые огоньки.

— Берлин! —это слово молнией мелькнуло в сознании. — Мы у цели... Здесь обрушим мы священный гнев миллионов сердец.

Город был затемнен. Замеченные мною огни качались пламенем, вылетавшим из труб заводом и фабрик. Затем вокруг самолета возник опал вспышек. Овал ширился, возрастал, вспышки становились все чаще и чаще. Это начала стрелять зенитная артиллерия. Черно-красные купола разрывов появлялись то тут, то там, ниже и выше самолета. Воздух насытился гарью взрывчатки.

Самолет шел между разрывами, преодолевая внешнее и внутреннее кольца противовоздушной обороны Берлина. Затем вошел в центральную зону. Тут фашистами по нашему самолету была выпущена уйма снарядов.

Но вот внизу показалась цель — важный военный объект. Я уточнил наводку. Нажал кнопку электросбрасывателя. На головы гадов посыпались зажигательные и фугасные бомбы. Они рвались с огромной силой.

Огненным смерчем проносились над городом и другие бомбардировщики. Самолет за самолетом, звено за звеном, они выходили на цель. Очаги гигантских пожаров служили им ориенти-рами.

Так свыше двух часов наши самолеты бомбили Берлин. Лишь сбросив все бомбы, мы легли на обратный курс. Вслед нам долго еще палили зенитки. Разрывы снарядов виднелись за сто кило-метров.

Бушевали пожары. Ветер разносил пламя...

Самолет, облегченный на несколько тонн, в крепких руках В. Щелкунова стал легко управляем. С попутным ветром мы летели быстрее. Скоро вновь закрыли нас слоистые облака.

Летчик точно выдерживал курс. Назад на восток, к отчизне, ждавшей своих сыновей.

Горизонт прорезала алая полоса. Утренняя заря, предвестница нового дня, шла нам навстречу. Она словно приветствовала нас.

За час до приближения к аэродрому мы начали пробивать облака.

Не делая круга, самолет пошел на посадку. Едва колеса коснулись земли, к нам поспешили товарищи. Поздравления, рукопожатия, приветствия друзей в тот момент были дороги, как никогда.

Никто на аэродроме не спал в эту ночь. Все ждали нас, волновались, обсуждали возможные перипетии полета. Оказывается, как только мы улетели, фашисты совершили налет на наш аэродром. Характерно, что на этот раз они применили и шпионаж. С земли их агент дважды сигнализировал цветными ракетами. Обстановка не позволяла сразу поймать шпиона. Однако генерал-лейтенант Жаворонков сумел без промедления парализовать сигналы врага. Он применил остроумный, простой способ. По приказу его, все посты выпустили в воздух ракеты. Десятки разноцветных ракет, со многих точек за аэродромом, спутали подлые планы фашистов.

Как по расписанию в мирном аэропорте, один за другим самолеты возвращались с задания. Они улетали звеньями, а возвращались поодиночке. Непогода заставила их действовать самостоятельно. Это не помешало выполнить задание полностью.

Так закончилась наша первая бомбардировка Берлина. За ней последовало еще несколько.

Когда наш экипаж вылетел вторично с тем же заданием, погода опять не благоприятствовала. Густые и темные облака по-прежнему закрывали землю. А когда мы приблизились к цели, над целью не было ни облачка. Таким образом метеорологические условия затрудняли нам путь по маршруту и далее не помогали в нужный - момент.

На этот раз мы встретили сильное противодействие вражеских зениток. И когда до Берлина оставалось лишь сто километров, в ночной темноте уже появились ярко красные вспышки. Их становилось все больше и больше.


Над затемненным Берлином стояла сплошная завеса огня, она достигала 8000 метров. Мощные прожекторы косили небо своими лучами. Такой торжественной встречей фрицы выдали себя с головой. Вспышки разрывов и свет облегчили нам поиски цели.

Мы сбросили тяжелые бомбы. За ними полетели листовки. Они разоблачали лживую геббельсовскую пропаганду, рассказывали о действительном положении на фронтах, указывали на гибельный путь, по которому Гитлер увлек Германию. Велика сила листовок, недаром фашисты боятся их не менее чем бомб.

Едва мы вышли из зоны обстрела, как вдруг один мотор «забарахлил», а затем вовсе отказался работать. А нам предстоял еще путь долгий и трудный. И вдруг такой неприятный сюрприз! Самолет сразу стал терять высоту.

Но летчик Щелкунов сохранял свою неизменную бодрость.

— Василий Иванович, — шутил он, — если станет второй мотор, будем мы с вами море тараньку кормить. Что вы думаете по этому поводу?

— Ничего, тезка, — отвечал я ему, — до дому дотянем благополучно. Верю в силу вашу, как в мощность второго мотора.

И я оказался вполне прав. Мастерство и мужество летчика выручили нас из беды. В. И. Щелкунов вел машину так безукоризненно четко, что один мотор долго выдерживал двойную нагрузку. Он остановился лишь невдалеке от аэродрома, когда съел весь запас масла. Но летчик довел самолет с выключенными моторами. Таким образом мы все же «дотопали».

В третьем полете мы встретились с иной тактикой врага. Фашисты учли, что беспорядочная пальба их зениток безрезультатна и даже облегчает нам ориентировку. Поэтому фашистские главари погрузили столицу в мрак и молчание. Темнота поглотила город. Пушки, замерли в могильной тиши. Прожекторы уже не простирали своих лучей в черное небо.

Мы пронеслись сквозь первое кольцо ПВО. Самолет витал над городом, казавшимся мертвым. Внизу царили мрак и полная тишина. Я с трудом нашел кое-какие уже знакомые объекты. Тогда я сбросил одну бомбу. И сразу нервы фашистов не выдержали.
Пушки грянули залпами. В небо вонзились снопы света. Обычная паника охватила фашистов. Замысел их сорвался.

Когда я сбросил все бомбы, начался ураганный огонь. Но наши самолеты, летевшие вслед, один за другим завершали разрушение военных объектов. Они уверенно метали тяжелые тела своих бомб...

Самым сложным оказался четвертый полет. Пять часов пришлось нам бороться со стихией природы. Сверху преграждали путь многокилометровые барьеры из пластов густых облаков. А внизу все закрывали ливни дождей. Кромешная тьма поглощала небо. Сильнейшая болтанка трепала наш самолет. Она была так велика, что однажды летчик утерял равновесие. Самолет разулся вниз. Неукротимо росла скорость падения. Так мы падали полтора километра. И все же летчик смирил самолет и восстановил равновесие.

Гитлеровцы никак не ожидали нашего визита в такую погоду. А мы сбросили в эту ночь особенно крупные бомбы. Взрывы их были так сильны, что зарево пробивало многослойную облачную толщу.

Утомленные восьмичасовым напряженным полетом возвращались мы на свою базу. Здесь нас ожидало новое испытание. Аэродром был невидим. Его окутывал плотный туман. Положение осложнялось и тем, что горючее в баках кончалось. Искать аэродром было некогда, негде и нечем.

К счастью с земли стали стрелять сигнальными цветными ракетами. Прицелившись на них, Василий Иванович Щелкунов с обычным своим мастерством посадил самолет. Так мы достигли своей родной, любимой земли.

Что же помогало нам преодолевать все трудности? Кто укреплял наши силы, рождая непоколебимую веру в успех?

На эти вопросы я могу ответить одним словом: — Сталин!
Имя его всегда и повсюду, как знамя, реет, в наших сердцах.

Герой Советского Союза подполковник В. И. Малыгин.
-----------------------------