Сын хозяев пришел в отпуск с фронта. Глава 26

МЕМУАРЫ РЯДОВОГО РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА
Александр Сергеевич Воробьёв (1924 – 1990)
____________________________________________

В отпуск сын приехал нежданно негаданно. Это был самоуверенный баварец. Упитанный, всегда улыбающийся, очень схожий с Маргаритой, и все время, как отец, ворчащий, но не на мать, а на меня. Он все время смеялся, рассказывал житье-бытье россиян. Говорил, что русские едят черный, как земля, хлеб, пьют вместо кофе чай с травой и прутьями. Я молча слушал повествование старого солдата, так как противоречить было бесполезно, потому что это сейчас говорил победитель, хотя и временный. Докуривая папиросу, он окурок бросал мне и ликующе говорил: «Нымен зи сорок», слышал и видел, что солдатское «сорок» так знакомо всему миру - делиться одной закруткой на троих и более жаждущих курильщиков. Мне, конечно, хотелось курить, но поднять сигарету от этого самоуверенного баварца, нет, братец, шалишь, хоть так доказать тебе свое. Я ждал вечера, когда мог где-то покурить до одурения, до головокружения. Старый Рейх, как маленький ребенок, передал все бразды правления, молчал и так я делал то, что скажет сын. Вечерами младший Рейх куда-то уезжал на велосипеде, по воскресным дням ходил в церковь, после обеда шел в пивную пить пиво и часам к 5-6 было свидание с его девушкой, которой было 28 лет. Тогда все собирались в зале, и шла мирная беседа. Наверное, шли торги. Как-то я его спросил, почему он не женится, он был в хорошем настроении и ответил лукаво и многозначительно, что Гитлер не разрешает.

Тогда я понял, что замечания твои о силе Вермахта, чистая выдумка и только ради бахвальства перед русским задирался, хвастался непобедимостью немцев, а старые рубежи под Москвой уступили русским, и только долг присяги обязывает тебя идти «нах остен». И он, видно, это хорошо понимал и что его бог только на ремне и уж уберечь от смерти он не в силах, а надпись на блестящей бляхе не что иное, как надпись на русских заборах. И совесть заговорила, а, может, и страх перед фронтом, перед Россией и ее солдатами.

- Нет охоты ехать, Александер, ох, как не охота, - и дал мне пачку сигарет. Второй раз я его видел на следующее лето. Не помогли ему ни бог, ни Гитлер, которого он всласть ругал последними словами. Бледный, сгорбившись, как и его отец, и показывал углубления на груди и на спине правой стороны. У какой-то станицы его мотострелковый полк занимал оборону перед кавалерийской стрелковой частью русских.

- Мы уже отступали на запад, и краткая передышка на Кубани не восстановила наших сил, а укрепила русских, - говорил он. - Выравнивание фронта к утру русские поняли, как отступление и пустили конницу. Я никогда не думал, как страшен в бою конный русский, подошедшее подразделение сдерживало натиск русских, да и автомат в руках давал право думать, что уж кавалеристу не дам себя рубануть шашкой. Из-за пригорка выскочил разъезд, и понесся прямо на нас, команда была подпустить ближе, я видел в лицо того кавалериста и решил снять его из карабина, но не успел глазом моргнуть, как половина седоков исчезло с коней. Думал, что кто-то их снял, и представь себе, что рядом со мной проскочил этот снятый и из-под коня с левой руки, и не один, а целая дюжина, расстреляли наш взвод. Мне угодил в грудь навылет. Я видел, что этот казак упал преждевременно, но после выстрела он снова воссел на месте и вся эта группа ускакала с невыносимым гиком. Я потерял сознание, только чистая случайность дала мне ожить. Там, в России, все против нас, война будет проиграна, Гитлер капут.

Я думал, что его комиссуют, или хотя бы оставят в Германии. Но через 3 недели он уехал на восточный фронт, и больше я его не видел.