Коробка конфет. Воспоминание старого учителя

Рассказ (14+) о странностях родительской любви...
* * * * *

Мне предстояло учиться ещё два семестра, но нужда заставила взять академический отпуск и пойти работать. Не стану рассказывать о своих житейских проблемах, с ними справилась и позабыла, а вот мой, как учителя, первый в жизни класс и первый «педагогический опыт» запомнились на всю жизнь!..

В школе рядом с домом, куда планировала устроиться по направлению горкома комсомола старшей пионервожатой, были когда-то и такая организация и такая должность, скоропостижно скончалась старенькая учительница. Её место до конца учебного года предложили мне. По молодости и глупости я согласилась, не раздумывая, убеждённая, что могу всё!.. Могла бы справиться и с работой завуча или директора школы – знала как надо себя вести, ведь ещё совсем недавно строила гримаски в ответ на замечания таких, толстых с пучками волос на голове, тёток! Вот бы я!.. Но «бодливой корове бог рога не дал», и потому я согласилась хотя бы на должность учителя, надо же с чего-то начинать! А пионервожатой… Нет, это уже не серьёзно! Я же – не ребёнок, хотя и выгляжу почти девчонкой.

Для большей солидности затянула волосы «хвостом» на затылке, но они предательски закрутились локоном, и пришлось заколоть их кокетливость в пучок – ну точно как у завуча!.. Хорошо бы иметь очки, чтобы строго смотреть поверх дужек, но зрение ещё не подводило, и врать ради «имиджа» я ещё не была научена. А вот с платьем – беда!.. Перебрала весь гардероб, оказалось, что до колен достаёт лишь подол плаща. Повертелась перед зеркалом, представляя – как в дождевике фланирую между рядов парт, и сама рассмеялась!.. В то время я была, впрочем осталась и сейчас, самоиронична и смешлива. Пришлось отправиться в магазин, но не за платьем, как очень хотелось, а за какой-нибудь подходящей тканью, чтобы надставить подол какого-нибудь из своих платьев. Хитрость не удалась – ничего подходящего не нашлось. Фу ты, увлеклась галантерейной темой!.. Коротенько, чтобы её закончить, – до первой зарплаты ходила на уроки в джинсах, вызывая кривые усмешки «коллег», завистливые взгляды старшеклассниц и восхищённый свист, вслед, от переростков-десятиклассников. Удивительно, но никто не сделал мне замечания, хотя в те нелепо-нравственные времена мои туго обтянутые голубой джинсой девичьи бёдра были вызовом «советской морали»… Ну так рассказ – не об этом!..

Помню свой первый класс, для третьеклашек. Огромный, в четыре ряда парт, он был угловым и выходил одной стороной на школьный, замирающий на сорок пять минут, двор, звенящий детскими голосами, смехом и визгом в перемены. По незабытой ещё привычке, хотелось сорваться с места; рвануть, теряя туфли, по гулкому коридору и, выскочив в широкий двор, пробежаться по кругу, снимая физическое напряжение от урока; запрыгать на одной ножке по клеточкам «классиков»; заскакать, вертя скакалку вперёд и назад; и смеяться во всё горло, радуясь десятиминутной свободе, не осознаваемой молодости и юношескому здоровью!.. Но… «учителю» это уже не позволительно.

Пара широких окон на другой стене класса выходила на грохочущий трамваями проспект, стёкла этих окон были заклеены газетами от припекающего солнца, и Вася Бойко… Надо же!.. Помню его и имя и фамилию, а вот лицо… уже из памяти стёрлось. Так вот, этот Вася постоянно поворачивался к доске, значит – и ко мне, спиной и, вертя головой, в сотый, тысячный раз старался прочесть напечатанное на тех полувыгоревших листах... Сначала я торопела – вдруг ученик встаёт на колени на свой стул и показывает мне, учителю, распинающемуся перед ним, пятую точку!.. Но интуитивно сообразила, что непоседа так реагирует на свою усталость или моё занудство. Я даже стала испытывать своеобразное чувство благодарности к Васиной попе, как к лакмусовой бумажке!.. Раз она поднялась над партой – мне необходимо провести со всем классом внеочередную «зарядку» или сменить тему… Вот и повторяли мы на русском таблицу умножения, на математике читали стихи, на рисовании пели и прочее, прочее… За что приходилось оправдываться перед завучем – тёткой, в отличие от меня, не с пучком, но с подобающими взглядом поверх очков и строгой складкой бледных губ.

Но рассказать я хотела не о Васе!.. А о тихой бледной крошке – самой маленькой в моём классе девочке. Удивительно, но её имя выветрилось из моей памяти, то ли Люба, то ли Люся, а может быть и Настя… Пусть будет – Настя, имя не столь важно! Важно, что помню я её взгляд – голубой, словно мартовское небо, не только из-за цвета глаз, но и от голубоватых кругов вокруг них. Румянца на по-детски пухленьких щёчках никогда не было, лишь краснела, от волнения, пуговка носика над вздрагивающим бантиком бесцветных губ. Худенькая, как и я – шатенка, она училась практически, как и я когда-то, на одни пятёрки. Руку сама никогда не поднимала, но отвечала без ошибок вздрагивающим от волнения тихим голосом. Именно эта девочка научила меня привлекать внимание вдруг оживившегося класса, не повышая голос, а переходя почти на шёпот. И класс сорока шестью парой глаз обращался в мою сторону и затихал, прислушиваясь, как неизменно прислушивались к тому, что лепечет крошечная Настя…

Да-да, класс состоял из сорока шести учеников – из четырёх рядов парт, потому я не могла одним взглядом окинуть его весь!.. Что породило привычку во время контрольных работ ходить между рядов, и к концу урока ноги гудели, как у марафонца. Дети реагировали на мою ходьбу по-разному: кто-то прикрывал написанное ладонью, кто-то, напротив, поворачивал тетрадь так, чтобы мне было удобнее в неё заглянуть, и я, не могла удержаться, чтобы в ответ на доверие и своеобразную просьбу о помощи, не торкнуть пальчиком в ошибку… А вот Настя!.. Она странно замирала, словно птенчик при приближении опасности, и потом несколько минут сидела, сжавшись в комок и зажмурившись, прижав к груди ручонки… Такое поведение было столь странно и необычно, что после очередного родительского собрания, где я-умница только хвалила детей, пусть иногда и не совсем заслуженно, попросила Настину маму задержаться.

Модно одетая высокая, стройная, хотя и чуть полноватая по моему девичьему мнению, женщина улыбнулась мне ласково, словно подбадривая. И я с детской непосредственностью рассказала, как мне физически больно видеть сжавшегося ребёнка, но нет возможности девочку обходить… Я не успела задать вопрос, впрочем, толком и не знала кокой!.. Мне хотелось помочь то ли ребёнку, то ли, не надо кривить душой, – себе!.. Раз дети делают мне трогательные подарки – кто конфетку, кто красиво пожухлый листик, кто цветок, сорванный со школьной клумбы – значит всё в порядке!.. Более всего меня сначала удивлял, а потом стал умилять вопрос, задаваемый всё реже, не умру ли я?.. Сначала я не знала, как отвечать на него, а потом поняла, что это – своеобразное признание в любви и страх потерять нового учителя, как потерян оказался предыдущий, и стала отвечать с улыбкой: «До конца учебного года – ни за что!». Диссонансом в моей работе, физически нелёгкой – выспаться стало некогда, но морально восхитительной – я получала от детей любви больше, чем давала, была лишь звенящая нота детского необоснованного, как мне казалось, страха!..

И вот такой же затравленный взгляд, таких же голубых почему-то сейчас наполняющихся слезами глаз, оборвал мой незаданный вопрос!.. Если бы не учительский стол между нами, я бы бросилась к этой замершей, как от удара хлыстом, женщине, обхватила бы её опущенные плечи, прижала бы к себе, стараясь укрыть от неизвестного мне горя… А женщина, мама крошки Насти, рассказала, что отец порет ремнём несчастную девочку за каждую «тройку», которых при мне у неё ни разу не было, и отвешивает подзатыльник за каждую ошибку в тетради… Я так и увидела, как под нависшей тенью девчушка пишет домашнюю работу и вдруг ударяется лбом в тетрадь на столе, получив удар мужской пятернёй!!!
Что я, как учитель, могла сделать? Чем помочь!.. Завышать оценки, но девочка и так училась много выше среднего. Да и проблемы у неё – дома, а не в классе. Но я же – педагог! А педагог – это диагноз, как оказалось – пожизненный. И, не задумавшись, я строгим голосом сообщила, что жду отца Насти «для серьёзного разговора по поводу успеваемости его дочери». Чтобы было исполнено наверняка, пригрозила, что завтра не отпущу девочку домой одну – только с папой!.. Настина мама пожала плечами, но на следующий день после уроков этот папа явился ко мне...

Нет, я не старалась, как талантливый актёр, выдержать паузу, она получилась как-то сама собой!.. Я просто онемела, увидев «шкаф в шинели»! Да-да, это был самый настоящий шкаф – высокий, широкоплечий, квадратность которого подчёркивалась отливающими золотом погонами. Я онемела, почувствовав себя тоненькой побледневшей девочкой с не по возрасту затянутыми в пучок непослушными локонами… Захотелось вскочить и поднести руку к несуществующей бескозырки, а ещё лучше – просто выбежать из класса!.. Но пара огромных озёр детских глаз, что переводили затравленный взгляд с отца на «учителя» и обратно… подняли меня, как на крыльях!.. План созрел молниеносно! Словно кто-то всесильный и всевластный говорил моим голосом, двигал моим телом, взял моей рукой ладонь ребёнка и, дождавшись, когда офицер снимет и положит на одну из парт свою шинель, повёл послушную пару, дочь и отца, по длинному коридору в сторону учительской…

Учителя младших классов уже разошлись с пачками тетрадей «на проверку» по домам, а предметники были на уроке – учительская была пуста. Просторную комнату, со столами вдоль стены и зарослями пальм в напольных горшках и разнообразных растений в горшочках на широких подоконниках, украшали огромное, во весь рост, «поворотное» зеркало в деревянной раме и уже полувытертый ковёр, подобие «лобного места». Именно на нём во время «страшного судилища» педсоветом стояли нерадивые ученики и безобидные школьные хулиганы. Вот на этом ковре, перед зеркалом, я и попросила встать отца, взяв за руку сгорбившуюся дочь. Удивительно, но меня беспрекословно слушались…

– Посмотрите внимательно в зеркало. Что там видите? – я отошла в сторонку, и, не видя отражения, знала, что в нём…
Высокий статный мужчина с орденской планкой на груди и кортиком у ремня держал в огромной ладони крошечные пальчики сжавшейся в комок худенькой девчушки, что едва доходила ему до пояса…
– Надо ли Вам, офицер, что-то говорить?.. – голос мой был глух и строг, – Надо ли объяснять!..
Вновь повисла «гениальная», отнюдь не актёрская пауза, мне так многое хотелось сказать, вернее – прокричать в гордое лицо этого огромного сильного мужика, может быть даже ударить его!.. Именно это желание и заставило сдержаться – иначе и я стала бы такой же сволочью, как и он… И вдруг мерзкое в своей властности и непогрешимости выражение этого по-своему красивого мужского лица изменилось!.. Насупленные брови поползли вверх, и гладкий лоб прорезали морщины, упрямая складка губ дрогнула, а щёки вспыхнули румянцем, который захлестнул всё лицо вплоть до коротко стриженых седеющих волос…
– Капитан, вы свободны!.. Берегите дочь, возможно, что другой у Вас не будет, – на негнущихся ногах я вышла из учительской, сдерживая рыдания, что, душа непролитыми слезами, подступили к горлу!..

Разревелась я уже в классе... Показалось, что через целую вечность зашла в него Настя, сгребла в охапку отцовскую шинель и фуражку, потопталась у двери и, подойдя ко мне, смотрящей в окно, чтобы спрятать зарёванное лицо, молча, погладила по руке. Когда, переведя дух, я повернулась, девочки в комнате уже не было...
А через несколько дней после уроков в класс вошла Настина мама и, смущаясь, протянула букет цветов и огромную «дефицитную» коробку шоколадных конфет, явно из валютного магазина «Берёзка». О чём-то мы говорили, но в классе были дети, и разговор полушёпотом получился комканным и в памяти моей не осел. Запомнились лишь счастливая улыбка мамы и робкая ребёнка – папа дал слово, что никогда и пальцем не тронет ни жену, оказалось, что и она им не раз бита, ни дочь…
Девочка и впрямь изменилась, спинка её постепенно выпрямилась, а плечи расправились. Она перестала вздрагивать, услышав мои шаги за плечом, на переменах стала бегать, а не забиваться куда-нибудь в уголок. В тетрадях появились помарки, а ведь раньше, по рассказу мамы, отец вырывал лист, а то и два, и заставлял дочь переписывать по несколько работ, чтобы вставить «идеальные» листы на место вырванных. Зная особенности семейных отношений, я не судила строго, лишь шутливо грозила пальчиком, и в ответ получала от Насти понимающий кивок и приветливую улыбку.

А конфеты я так и не попробовала – подарила коробку замдекана, когда восстанавливалась в институте после академотпуска.
О чем мой рассказ?.. Может быть о моём первом истинно-педагогическом опыте, может быть о странностях родительской любви, коверкающей души детей «из лучших побуждений», а может быть о сладости так и неотведанных конфет, вернее – о первой благодарности за помощь в разрешении неразрешимой проблемы… Ведь почему-то, впоследствии неоднократно получая коробки конфет, как традиционный подарок учителю, я всегда вспоминала ту, самую первую!..