Глава 35, О конфликте между физиками и лириками

Глава 35, посвященная давно забытому, шестидесятническому конфликту между физиками и лириками. В ней автор неожиданно упомянет Конституцию 1977 года и историю КПСС.

Чувствуя некую неполноту в текущем бытие, связанную с невыполненными обещаниями из масштабной, второй главы "Великих Скрижалей", которую, конечно же, помнят все читатели, а некоторые просто выучили наизусть, успешно используя ее, как цитатник кормчего Мао, автор испытал острую потребность в описании процесса сдачи экзамена по "Истории КПСС" при поступлении в аспирантуру. Видимо, не дает покоя его, автора, развитый перфекционизм и отсутствие работы.
Кстати, текст "испытал острую потребность", как, впрочем, и все в нашей жизни, не пришел из ниоткуда. Он был написан в объясниловке, одним из приятелей автора, по случаю ухода в самоволку (несанкционированную  армейскую отлучку), в период прохождения жертвенной службы последнего в рядах вооруженных сил СССР. И в полном виде звучал, так: " В 0 часов 34 минуты, находясь на боевом посту, я испытал острую потребность в половом сношении". Между прочим, этот приятель, в дальнейшем, стал неплохим поэтом. Видимо, острая потребность была все ж таки в той или иной мере, если и не удовлетворена, то избыта.
Ну так, вот. Что-то мы отвлеклись... 
В незапамятные, отдалившиеся от нас времена  для поступления в мою, математическую аспирантуру, надо было продемонстрировать безукоризненные знания по трем предметам, - Истории КПСС, английскому и, собственно, тематическому сабжу, то бишь, математике.
Происходило все это марксистско-ленинское священнодействие на Волхонке, в роскошном особняке князя Голицына, напротив бассейна "Москва", в возвращении которого (бассейна), как и повторном приходе Мессии, раньше или позже, автор, верящий в цикличность всего сущего,  не сомневается.
Особняк этот был тогда оккупирован коммунистами под изучение их собственной истории, ими же самими, заметим, и придуманной. А в дальнейшем отдан под продолжение крайне странной, остро-провинциальной и бессистемной коллекции гипсовых копий, перемежающихся нахватанными в Европе шедеврами новомодных для начала 20-го века живописных течений, называемой почему-то "Музеем изобразительных искусств имени А.С. Пушкина".
Ну так вот. 
"История КПСС",  изучаемая в этом особняке, не поверите, считалась наукой. Велись жаркие научные дискуссии, споры, проводились бесчисленные научно-практические конференции, семинары и коллоквиумы.
По всей огромной стране, буквально в каждом учебном заведении, были разбросаны кафедры по изучению этого предмета и расширению его научного потенциала. Разрабатывались методологии и практические рекомендации по его преподаванию, а также всемерному углублению знаний в области исторических событий, связанных с торжественным шествием советской коммунистической партии от одной победы к другой.
Каждый нормальный математик, физик, биолог и, вообще, кто угодно, в то время должен был прекрасно владеть историческим аппаратом, заложенным еще товарищем Сталиным в его "Кратком курсе истории ВКП(б)" - главном катехизисе  любого, приобщающегося к этим бесценным знаниям. Этот труд, из скромности, правда, тогда не рекомендовано было упоминать. Впрочем, как и многое другое.
Цитирование фамилий из Плехановской "Группы Освобождения Труда" (предтечи, так сказать, будущей КПСС), легко и непринужденно запоминающихся по аббревиатуре (Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч и Аксельрод), дословное знание содержания, написанного в 1852 году письма Маркса к Иосифу Вейдемейеру, перечисление дат и мест проведения многочисленных съездов, пленумов и партийных конференций были основными, важнейшими навыками для успешной сдачи экзамена по Истории КПСС.
Обладавший изрядной памятью молодой автор мог часами цитировать базовые работы Лукича, типа "Материализм и эмпириокритицизм", "Шаг вперед...", бесконечное переругивание основоположника с Каутским, Мартовым и другими коллегами по цеху.
"Манифест Коммунистической партии", вообще, как и положено, "отскакивал у него от зубов". А основные материалы 25-го и 26-го съездов? А 15-я партийная конференция? А 19-я?! А работы Леонида Ильича Брежнева, его труды и наследие, имеющие всемирно-историческое значение? Не говоря уже о тексте Конституции, 1977 года, не к ночи, как говорится.. Ставшей, как известно, вехой в развитии советского общества, устанавливающим краеугольным камнем эры зрелого социализма, в центре которого располагалась коммунистическая партия, являвшаяся, в свою очередь, ядром советской политической системы, вдохновителем и организатором всех побед... О, Г-ди.. Занесло то, как... И ведь никто не останавливает... Люди, люди...
Да, так о чем это я? Отвлекся на воспоминание о предыдущем вожде... Какой красавец был! Не чета.. Что-то опять занесло... Не обращайте внимания.
В этой точке нашего повествования абсолютно необходимо перейти к разъяснению сущности контингентика, которому нужно было не только раскладывать процессы, например, в специализированные ряды Фурье, но и сталкиваться с потребностью изучать всемирно-историческую роль раскулачивания, с установлением и организацией долгожданного колхозного движения.
Математики, физики, особенно теоретики, в массе своей, народ весьма своеобразный с некоторыми, мягко скажем, странностями и особенностями.
Был, например, у нас в институте такой господин поздних средних лет, неплохой профессионал, доктор наук. Старший научный, любимчик зама генерального. Большой фанат походов, палаточки, костерка, разлапистых елей, бардовской песни, под гитарку. Ну, короче, "Как хорошо, что все мы здесь, сегодня собрались".
Прошу любить и жаловать, - Павел Яковлевич Прошин. И такой весь, хорошо устроенный. Жена второго созыва, лет на 20 моложе, девочка от нее, младшего школьного, жигуленок, третьей модели, дачка в Кратово, в полгектара, от папы-вредителя. Квартирка в сталинке на Ленинском, от него же, кооперативный гараж с ямой, всего в трех трамвайных остановках, - ни о чем.
Всегда расчесанный, малопьющий, никаких тебе сандалий на босу ногу, с торчащими коричневыми ногтями (среди зимы), никакого взгляда в пустоту с косинкой. Или, что для хорошего математика почти норма, расстёгнутой ширинки, в конце концов.
Отправился как-то Паша с семьей в отпуск, в Юрмалу. Если что, это тогда был Советский Союз, о визах-шмизах никто ничего не подозревал. Поехал, так сказать, в автомобильное путешествие  (напоминаю, автомобиль "Жигули").
С палаточками, спальными мешками, шампурами, канистрами с 93-м, насосами, подсосами, запасными трамблерами, мясными консервами на две недели. Ну и так далее и тому подобное... Если кто вдруг видел перекошенные на все стороны "Жигули" с навьюченным, как самаркандский верблюд багажником на крыше, - да. Это Павел Яковлевич едет в отпуск.
Крейсерская скорость - нормальная, километров 40-45. Главное — горб не растерять по дороге. Жена с дочкой сзади, переднее сиденье забито шмотками, "завтраком туриста" и походным котлом.  Паша молчит, сосредоточен, думает о моделировании процесса по нарастающим неисправностям.
Часов через семь, по просьбе сзади, останавливается на "мальчики направо, девочки налево". Место хорошее, живописное, машин нет (о времена-то, советские!), дорога прямо по густому сосновнику проложена.
Сделав все дела, Паша поехал дальше, еще крепче задумавшись. Часов через пять, слегка очнувшись от своей стохастической модели,  он поворачивается назад, с предложением к девчонкам перекусить. А сзади - Аристотелева пустота.  То бишь, их там нет, как теперь, говорят.
Тут Павел Яковлевич, прокручивая события на пять часов назад, припоминает, что садились ли они в машину, он достоверно не помнит.
В этой точке автору, видимо, следует упомянуть, что никаких мобильных телефонов в те времена не существовало. Да и на обыкновенные, домашние, народ по 20 лет в очереди стоял.
Лес. Трасса Москва — Рига. Темнеет. Тишина. Никого.
Вернувшись под утро в Москву, Паша застал собирающую вещи для переезда к маме супругу, простоявшую, по ее показаниям, шесть часов на дороге, в ожидании попутки. Голодные, замерзшие, не понимающие что же случилось, куда исчез отец, "девчонки" в ночи совсем обезумели, кидаясь на каждую мчавшуюся мимо машину.
Впрочем, любимая быстро вернулась, понимая, что с математика много не взять. По словам ее многоопытной мамули, - "Сама, дура, виновата - заторможенного контролировать надо". А жизнь в сталинке на Ленинском, с Кратовской дачкой, куда симпатичнее, чем в родном Бибирево, без продуктовых наборов и профсоюзных путевок в Кисловодск.
Не сильно ушел от Павла Яковлевича его молодой коллега Юра Гольдин. Юру, как-то быстро, в непринужденной манере, женила на себе девочка с филфака. Ему, кстати, вполне повезло, девочка, несмотря на некоторую агрессивную манеру прохождения жизненных водоворотов, была правильная. К тому же и собой весьма недурна.
Через пару-тройку месяцев после свадьбы у них родился носатенький будущий математик, а еще через пару недель, воскресным утром, Юру выгнали на первую прогулку с сыном. Молодая мама залегла хоть немного поспать.
Он, естественно, отправился с коляской к друзьям, в знакомое до боли место - стоячую пивную, на Дм. Ульянова, рядом с построенным потом Дарвиновским музеем, знаменитую "Блевантину" (романтично, правда?). Постояли, погалдели, обмыли ножки, "надули паруса", как полагается, по две, с "прицепом".
И Юра ушел домой. Пришел, переоделся и, - сразу за рабочий стол, мысль интересная ему пришла в голову, решил безотлагательно проверить. Сидит, работает вдумчиво, тут жена пришла подремавшая после бессонной ночи, пора носатенького кормить. Спрашивает, где ребенок. Тут Юра вспомнил, что вернулся из пивной, как обычно, по воскресеньям. То есть, без коляски. Помчались раздетые, в чем были, в домашних тапках, в "Блевантину". Там, слава Б-гу, как ни в чем не бывало коляска с сыночком стоит у входа, никому из местных алкашей не мешает.
Эти легкие, выписанные умелой авторской рукой зарисовки из жизни нашего математического сообщества, важны для понимания новыми поколениями, коим отчасти адресуется ваш любимый классик, сути шестидесятнического конфликта между "физиками и лириками", нашедшего, в частности, отражение в канонической литературе (Н.Н. Носов, "Незнайка на Луне) и классическом кино (М.И.Ромм, "9 дней одного года").
Если говорить не о художественной литературе, и не о кино, то типичный "физик" Юра Гольдин в обычной жизни с "лириками" просто никогда не сталкивался.
Вообще, как встреча жениха и невесты на Кавказе часто случается только на свадьбе, так и встреча на Эльбе, у "физиков" и "лириков", часто происходила  лишь на экзамене по какой-нибудь "Истории КПСС" или, что еще хуже, по "Научному коммунизму".
С этим самым Юрой Гольдиным, любившим, как все научные работники, "Блевантину" на Дм. Ульянова и обладавшим абсолютно феноменальной памятью, прочитавшим к "лирическому" экзамену чудовищное количество литературы, всех этих Лениных, Сталиных, Шагинянш, Марксов, Каутских, Плехановых и Кропоткиных, я и сдавал экзамен по Истории КПСС.
Прочитал это все Юра исключительно потому, что вообще все делал на совесть. Он готовился ко всем экзаменам, как положено было советскому еврею. Чтобы сдать, надо было знать все втрое лучше любого преподавателя. Чтоб им просто деться было некуда. Как надо отвечать на вопросы по этой самой "Истории КПСС", слегка тронутый гениальностью Юра, тоже быстро "поймал", тут проблем не было.
Сидим мы, значит, в огромном, просто колоссальном зале на Волхонке. На подиуме стол возвышается с тремя мастодонтами исторической науки. Закончилось время на подготовку.
Выходит Юра с исписанными листочками и билетом. И начинает отвечать. Все как положено. С обильным цитированием, ссылками на источники. Просто блеск. Очки толстые поминутно спадают, брюки тоже. Отвечает стоя, мастодонты сидят, сосредоточенно слушают - два профессора, третий - ни больше, ни меньше, членкор. Седые волосы у членкора назад зачесаны, по-обкомовски. Все в восторге.
- Можно, говорит, я схему рассадки делегатов на третьем съезде ВКП(б) на доске продемонстрирую?
Мелом стучит, придерживая брюки, привык к этому на мат анализе. Стрелками конфликты между делегатами показывает. В общем, с ума сойти.
Экзаменаторы заслушались, послали аспиранта, тот какого-то совсем пожилого господина с колючим взглядом, из профессорской привел. Академик Академии наук СССР! Юру не остановить. Сыпет датами, событиями, партийными кличками, статьями, ссылками на переписки. Цитирует целыми страницами из фундаментальных Собраний сочинений.
А вот про факты, как-то так: "Есть версия, что....", "Есть версия, но об этом...".
Тут академик не выдерживает, прерывает. -  "Молодой человек, а что вы все время, это, "есть версия", "есть версия". Странная у вас, мол, такая,  присказка".
А Юра ему,- "Понимаете, есть ведь и другие версии...".
И начинает излагать все совершенно по-другому, не в соответствии с "Кратким курсом...". Но, по-математически безупречно. А там...  Ленин с немецким вагоном, искусственный голод, бессудные казни... И Кирова Сталин немножко убил, и Орджоникидзе зарезали, и все эти рыцари революционной истории - просто уголовники, захватившие... А еще лагеря, массовые убийства, террор, децимации.. Вырезанная интеллигенция, философский пароход... Ну и так далее... Вы теперь все это знаете, собственно. А тогда...
И тоже со ссылками, датами, обильным цитированием, статьями, источниками, не вызывающими сомнений.
Сидят все эти член-корреспонденты, профессора - обомлевшие, подавленные. Тишина в зале страшная. Только Волхонка чуть слышна. С парящим бассейном "Москва".
Тут академик вышел-таки из комы. "Знаете, молодой человек. Не надо нам... Это... Не надо никаких версий. Неплохо вы все излагали.  Даже хорошо... До... Ну... Это... До того, как я вас прервал... Мы это... Сейчас тут посовещаемся с коллегами... А вы.. Это... Знаете что... Идите. Идите... Не надо больше никаких версий...". 
К чести, этих всех профессоров, надо сказать, прекрасно, кстати, все знавших и понимавших, влепили они Юре четверку, для аспирантуры ему хватило. И стучать никуда не стали.  А то Юру, уж точно, приняли бы. Но не туда... И не те.
Ну а теперь настала пора дать легкую зарисовку "лирика". 
Ибо автор, оставив без внимания этот образ эпохи, подвергает себя опасности пасть жертвой массового остракизма со стороны читателей, обнаруживших себя по другую сторону шестидесятнического конфликта, за баррикадой "лириков".
Поклонники бездонного таланта вашего автора, его многочисленные биографы и критики в курсе, что когда он еще не был общепризнанным литературным классиком, а был маленьким, начало великого и извилистого пути в большую литературу происходило в столице Советской Грузии, городе Тбилиси.
В это же время, в городе Сочи, на улице Роз (романтично!), проживал некий знакомый семьи автора, Илюша Чулок (Чулок - это фамилия, а не кличка, хотя в детстве я думал наоборот - перечитал, видимо, Фенимора Купера).
В Тбилиси, в коммунальной квартире, где проходило детство маленького автора, этот господин гостил регулярно и месяцами..  Образ Илюша имел вполне Чичиковский, в чем в дальнейшем, при прочтении "Мертвых душ", автор имел возможность не только убедиться, но и получить от гоголевских страниц дополнительное, визуализированное удовольствие.
Илья был по профессии историк и копался в каких-то тбилисских архивах, пытаясь доказать, что какое-то никому не нужное восстание, каких-то неведомых рабочих в Батуми, было не то на неделю позже, не то на неделю раньше даты, обозначенной столпами исторической науки, специализировавшимися на славном пути коммунистической партии Грузии.
В конце концов, с помощью обильных подношений и возлияний, ему это удалось, и он стал кандидатом исторических наук.
Тема с этим Батумским восстанием (на самом деле, там вроде была какая-то бандитская выходка толпы), показалась этому ученому богатой и плодоносной. А посему, он стал писать докторскую, с переносом даты восстания еще куда-то.
С этой целью Илюша и прибывал безостановочно к нам, в Тбилиси.
Наверное, этот Ключевский советского строя не нашел отражения на этих страницах, если бы не его ежедневная гигиеническая процедура. Ведь все оставляют свой след в истории по-своему, это ли не знать заслуженному мэтру этой науки.
Наша коммуналка состояла из двух комнат. "Большая" (метров 18), лучшая и главная комната, служила нам "гостиной".
Каждый Б-жий вечер, Илюша , будучи настоящим "лириком", безо всякого, кстати, на то разрешения, ставил, прямо посередине нашей гостиной стул и тазик с горячей водой.
Осторожно опуская в тазик натруженные за день в неравных боях за историческую правду ноги, Илюша издавал громогласный выдох-обращение ко всему человечеству - "Гааады!". 
Слово это он произносил с украинским "Хэ" ("Хады.."). И с таким глубоким чувством, что еще маленький автор уже тогда задумался, так ли все хорошо и правильно в этом лучшем из миров.
Именно об этом, пожалуй, вечном конфликте между физиками и лириками, мы и поразмышляли сегодня вместе, в этот, такой исторический, Рабочий полдень.

7 марта 2020