Как Людмила Улицкая меня лечила

Встречались мы всего один раз – летом 2006 года. Я вышел из подъезда метро «Аэропорт» и увидел невысокую женщину с короткой стрижкой. Не сразу узнал: на фото она немного другая, более серьёзная, что-ли, на миг усомнился: «Она ли?» Но замахала мне рукой, узнав меня по широкополой соломенной шляпе.
– Амаяк!
Был замечательный жаркий летний день, по телефону Людмила Евгеньевна сказала, что может мне уделить сегодня один час час, а как в дальшем сложатся обстоятельства не знает, поэтому я понял – эту возможность необходимо реализовать. Интерес к ней, как к автору у меня сложился сразу после прочтения повести «Весёлые похороны» года два назад. Тогда мне был поставлен диагноз неизлечимого пока путаного заболевания – рассеянный склероз.
Онемение началось со стоп и за год поднялось практически до пояса. Но в целом, болячка развивалась медленно, нехотя и я по физическим возможностям своим ещё не уступал вполне здоровому человеку: мог пройти неограниченно далёкое расстояние за день, продолжал бодро работать врачом ультразвуковой диагностики в своём кабинетике в некоем медцентре на Ленинградском шоссе. Пациентов было мало, и большую часть времени я мог сидеть, читать и раздумывать, как мне быть дальше и долго ли я ещё могу протянуть. О переспективах моей болезни я услышал очень ёмкий и точный ответ, когда лежал в инстиуте неврологии в палате рядом с Володей, соседом с тем же диагнозом, к которому зашёл весёлый улыбчивый профессор консультант:
– Ну, какие мои перспективы? – так и спросил профессора Володя, рослый авиатехник, участник антарктической экспедиции – у него в одночасье отказали руки.
– Перспективы? – улыбнулся весёлый профессор. – Говорящая голова!
Однако болезнь моя не спешила и, поднимаясь вверх, захватывала зону за зоной примерно за полгода, давая время адаптироваться.
Вот тогда на столе у меня появились книги, которые мне очень помогли: «Весёлые похороны» Улицкой и «Раковый корпус» Солженицына. Однажды, когда я их не успел убрать, в кабинет зашёл пациент, обладающий чувством юмора. Взглянув на названия книг, он невольно расхохотался: «Ну, доктор! Чтение в самый раз, врачебное!». У главного героя повести «Весёлые похороны» диагноз был пострашнее моего – «БАС – боковой амиотрофический склероз» и состояние «говорящей головы» наступало в считанные месяцы. Повесть «Весёлые похороны», однако, учила не умирать пока живёшь, а жить, пока не умер в полном смысле до последней минуты,  ценя каждое мгновение, до самого конца.
В то время с огромным интересом я прочитал «Казус Кукоцкого», «Медея и её дети» и многие рассказы Улицкой.  Из рассказов не все понравились одинаково, но романы, на мой взгляд, получились крайне удачными. Язык же поразил своей  откровенной точностью..
В то время литература уже прочно завладела моим внутренним состоянием, я писал рассказы и очерки, кое-что публиковалось в «Независимой Газете» и других изданиях. Вышло небольшими тиражами две книжки, рассказов. Тогда я полностью разделял мнение Варлама Шаламова, что роман умер: после всех ужасов 20 века сколько нибудь длительное повествование, разумеющее приведение хаоса действительности в некий порядок, казалось искусственным, ложью. А, возможно, мне было удобно так думать. «Казус Кукоцкого», «Раковый корпус» сильно поколебали эту мою убеждённость. Кроме того, для меня оставалось загадкой, как можно писать большие вещи, романы, хотя я и сам не понимал до конца, каким образом появляются и мои рассказы – во всяком случае, создание рассказов не представлялось таким недостижимым, как создание романов.
Потому-то и первый вопрос был: «Людмила Евгеньевна, как Вам удаётся писать романы, откоете секрет?»
Но тайна творчества, очевидно, непостижима. Во всяком случае, Людмила Евгеньевна не стала ничего придумывать, и мы перешли к другим темам. Она лишь посоветовала мне всё-ткаки написать роман, как наиболее ныне форму в литературе востребованную. Как ни странно, гораздо позже мне это удалось.
Увидев Людмилу Евгеньевну, я лишний раз убедился, что и самые известные, гениальные люди также состоят из плоти и крови.
Был ещё один, наверное главный фактор . Однажды мой товарищ по Союзу писателей дал мне её адрес и телефон, которые узнал из справочника писателей. Мне стало крайне любопытно узнать её мнение о моём творчестве, были у меня некоторые сомнения в себе. Но как это сделать, чтобы не оказаться слишком навязчивым? Я собрал несколько, на мой взгляд, удачных рассказов отправил ей по почте с пустой открыткой на мой адрес. В сопроводительном письме я просил Людмилу Евгеньевну, если мои рассказы не вызовут интереса, сразу выбросить их в мусор.
Однако я получил открытку с ободряющими словами, после которой и осмелился ей позвонить. О своём заболевании я не говорил, чтобы исключить нелитературное влияние на оценку моих рассказов, к тому же Людмила Евгеньевна, как я понял, человек отзывчивый,  помогающей уже и так слишком многим, и навешивать на неё лишнюю обузу я не желал.
Мы погуляли около часа в районе метро «Аэропорт». Одним из её первых вопросов ко мне, когда я сказал о том, что работаю врачом, был: «А что для вас главнее, медицина или литература?» Я понимал, с каким уважением и почти религиозным почтением она относится к профессии врача, к настоящим врачам для которых медицина, самопожертвование, смысл жизни. К сожалению, я к таковым не принадлежал, слишком глубоко уже вросла в меня литература. После ин-та я два года работал в реанимации и анестезиологии, и для меня встала та же дилемма: медицина или литература, потому что специальность реаниматолога и анестезиолога требует отдачи всех сил и душевных и физических, а в меня уже начала проникать страсть к литературе. Можно ли было писать хорошую прозу, оставаясь плохим специалистом? Для меня это было немыслимо, и я ушёл в ультразвуковую диагностику, которая больше подходила к моему характеру и оставляла силы для литературы, мало того – теперь одно подпитывало другое! Когда А.П. Чехову задали подобный вопрос, он ответил в том духе, что медицина для него – как законная жена, а литература – любовница. Нет, я и в самом деле любил ультразвуковую диагностику, работа эта давала мне ощущение социальной осуществлённости, придавала уверенность. Примерно так я и ответил Людмиле Евгеньевне: работа – долг, литература – любовь. Потом мы говорили о Бунине, о её романе «Медея и её дети», его аромате Средиземноморья, угрозе исламского фундаментализма. Касаясь последнего она высказалась довольно любопытно в том духе, что вследствии суровости нравственных законов Корана, у мусульманских мужчинн возникает высокий потенциал сексуальной неудовлетворённости, находящий выход в агрессивности. А вообще, боюсь, я ей не показался слишком оригинальным собеседником, у меня вдруг наступило странное состояние: в какой-то момент наступило молчание, и я вдруг почувствовал, что не знаю, о чём дальше говорить. Об этом я и сказал: «Как странно, казалось, хотел о стольком переговорить, расспросить и вот не знаю…» Немного посмеялись. «А давайте найдём лавочку и посидим!», – предложила она. Но все лавочки, мимо которых мы проходили, оказывались занятыми молодёжью. Но вдруг в скверике невдали от метро мы увидели сломанное у корней дерево. Его ствол висел параллельно земле. Демократичная Людмила Евгеньевна сразу к нему направилась. Однако если я уселся на дерево без особых проблем, то миниатюрной Людмиле Евгеньевне  сделать это, даже чуть подпрыгнув, не удалось. Я слез с дерева и, взяв её подмышки, приподнял, удивляясь её лёгкости.
Так мы посидели минут пятнадцать, пока я рассказывал о драматической истории моей мамы украинки в пору коллективизации и «раскулачивания»: в текстах Людмила Евгеньевна не раз проговоривала, что собирает истории, даже специально записывает, что это часть её работы, и я подумал, возможно, что-то из моего рассказа ей да пригодится.
Когда пришла пора слезать с выручившего нас дерева, Людмила Евгеньевна соскочила на землю легко, а я чуть не опростоволосился: от сдавливания мышц онемение моё настолько усилилось, что я совершенно перестал чувствовать ягодицы и ноги и только каким-то чудом не шлёпнулся на землю.
С той нашей встречи прошло уже лет пятнадцать. Я больше не хотел беспокоить Людмилу Евгеньевну. И всё же, признаюсь, ещё один раз потревожил в том же 2006 году. Тогда в издательстве «Возвращение» Семёна Виленского выходил мой сборник повестей и рассказов «Человек у моря», большая часть которых были те, которые я посылал Людмиле Евгеньевне.  Я попросил Людмилу Евгеньевну дать пару слов о моей прозе, чтобы разместить их на обложке моей новой книги. И Людмила Евгеньевна прислала в издательство свой отзыв, весьма и весьма для меня лестный: «Удивительно верная интонация и чистый звук… Хорошие рассказы Амаяка Тер-Абрамянца. Естественный голос благородного и доброжелательного человека.»
 Признаюсь, когда прочитал, мне стало немного не по себе. Благородный человек! Жил и жил себе спокойно, а теперь,значит, придётся пытаться соответствовать и рассматривать каждый свой поступок под увеличительным стеклом нравственности! Мало того, и на прошлое придётся переместить кое-где акценты! А ведь я, увы, не без греха!
Кстати, автор в статье обо мне в википедии, не вчитавшись, процитировал её отзыв и слово «благородный» было ошибочно заменено на «благодарный» И это стали цитировать другие журналисты, слово стало каким-то неубиваемым: «благодарный» и всё тут! К сожалению, ничем, кроме «спасибо» Людмилу Евгеньевну мне не пришлось отблагодарить – ни гранатами с виноградом, ни даже коробкой конфет! Какой уж тут «благодарный»!
Я нередко вспоминаю отзывчивость Людмилы Евгеньевны с благодарностью. Ведь она подарила мне настоящий меч-кладенец от дураков и огульных  критиканов! Есть такая порода, которым доставляет особенное удовольствие самоутверждения, не анализируя текст, не включая мозговые извилины, охаивать всё с важным видом («ну это всё ерунда!», «Это не литература!» и т.д.) и при этом раболепно скллоняться перед утвердившими себя в социуме авторитетами. С интересом читаю её новые романы, удивляюсь её работоспособности, постоянному и благородному и напряжённому стремлению уменьшить в обществе градус ненависти, страданий. Она не замыкается в башне из слоноваой кости , а всегда стремится непосредственно соучаствовать в разрешении нелёгких человеческих проблем, межрелигиозных, межэтнических и в конкретных судьбах. Кстати, в той же Википедии в библиографии Улицкой опущена почему-то очень важная книга «Человек пришёл в больницу», редактором которой она была. Да, это необычное и трудное чтение ( что может быть страшнее смерти ребёнка и горя родителей?), но это очень нужная книга, книга-действие – судьбы детей больных лейкозом, их родителей, бескорыстная работа христианской общины, бескорыстное служение о.Александра Меня и о.Георгия Чистякова и волонтеров в РДКБ, труд врачей – во спасение детишек, на которых обрушилась беда. Такая духоподъёмная работа требует огромного потенциала сочувствия и бодрости духа одновременно. И это в характере Улицкой, не отшатываться в ужасе от пропастей, а строить через них мосты.