Аврам Дэвидсон - Вергилий в Аверно - XIV

  XIV
   
   Происходи это в другом месте, мантии, цепи и медальоны на некоторых из свиты Кадма заставили бы предположить, что эти люди — члены Большого или Малого Советов муниципалитета, или лидеры гильдий. Но в Аверно не было муниципального Совета, никакого, были только магнаты. Не разрешались здесь и профессиональные союзы мастеровых. Власть магнатов покрывала эту землю; и они ; и она ; не оставляли места ни для чего другого… даже для Гильдии Лузеров, о которой упоминалось в граффити у бульк-лавки в портовом городке, где Вергилий впервые встретил Армина… Вергилий окинул взглядом группу: Армин был тут, с видом очень серьёзным и даже величественным, в мантии и цепи.
   Кадм подошёл вплотную к Вергилию и Рано. Ясные глаза изучали Вергилия, но обратился царь к другому:

   — Рано. Магнат. Человек да услышит нашу королевскую волю. Мы вопрошали и получали советы. А очень скоро мы намереваемся поговорить с нашим сеньором Императором. Между тем, решено: все рождённые здесь и все, кто служит или трудится здесь в течение двадцати лет, должны быть признаны равноправными гражданами. Все преимущества граждан Рима, Рано, должны быть и у граждан Аверно. И все, кто окончательно изнурён трудом, должны получать хлеб, Рано, ибо они люди, Рано. И когда ты и все твои коллеги-магнаты согласитесь, Рано… магнат… мужчина… муж…  тогда мы поговорим ещё и ещё, Рано. Тем временем: пусть это будет сделано, и не медли, Рано.

   Кадм повернулся и удалился под сенью музыки.
   Рано дождался тишины и посмотрел на Вергилия:
   — Квак? Каково? — он покачал головой. — Псих…



  Может показаться, что Аверно населяли главным образом хозяева и рабы, а также угрюмый сброд, зависимый или от хлебного пособия, ; выдаваемого только римским гражданам, ; или от фарта. Но были и другие: купцы, врачи, астрологи, искусные ремесленники, ювелиры. И из внешнего мира в Аверно понемногу просачивалось искусство. Вергилий видел, что имелся небольшой ручеёк таких искусств.

   Однажды он, срезая путь к гостинице, услышал знакомые звуки музыки. Глядя под-ноги, чтобы не навернуться на скользких булыжниках, Вергилий повернул за угол. Флейта, лютня и цимбалы умолкли. Вергилий увидел музыкантов, входящих в двери театра; один из них обратился с последним призывом:
   — Граждане! Жители и гости Аверно! Добро пожаловать! Мы просим самую скромную цену за возможность присутствовать при самой Великой трагедии ; трагедии славной Трои.
   Одна из двух женщин у дверей бросила взгляд на Вергилия. Затем она отвернулась, и вместе со своей спутницей и музыкантами вошла в театр. Вергилий — следом.

   Такие дешёвые народные представления, — если не отнимали слишком много времени, — частенько забавляли его. В основном потому, что были как минимум наполовину импровизированными, с кучей вставок на злобу дня. В голове у Вергилия крутилось сразу несколько соображений. Первое: что ему стоит немного отдохнуть от беспокойных дел. Второе: внимание женщины напомнило ему историю Симона-волхва и Елены Тирской. Третье и последнее соображение заключалось в том, что взгляд этой наполовину актрисы, наполовину шлюхи показался Вергилию чем-то большим, чем машинальное любопытство. Или он льстит себе? Так или иначе, но цена была очень скромной, и Вергилий заплатил сразу за три места, чтобы освободиться от возможной нежелательной компании на сиденьях справа или слева.

   Сама пьеса — ничто. Вперемешку с общеизвестными Гомеровскими строчками, — нужными для того, чтобы люди ощущали единство и подбадривали актёров, — звучали новые вставки. Целые сцены оригинала сжимали до размера абзаца, зато добавляли штрихи для потакания вкусу народа:
   «О, славься, великий царь Приам! Велик и славен ты, Царь! Я говорю, что ты действительно Бог!»
   «Царь Приам» делает большие глаза, поднимается с трона, извлекает из-под него сосуд очевидного предназначения, внимательно изучает содержимое и отвечает:
   «А вот мои извнутренности говорят мне другое!»

   Хриплый гогот с самых дешёвых мест, хихиканье с мест подороже, просьба повторить…  многие люди вообще не могут оценить шутку, не поделившись с соседом (большинство, ; внутренне вздохнул Вергилий, ; не умеет даже читать про себя; его собственная способность делать это не раз отмечалась некоторыми, как волшебство).

   Однако. Ничего нового. Вергилий уже было думал уйти, но ещё надеялся услышать песню, старую или новую… Вергилий очень любил хорошую песню и хорошую музыку… Следующее действие. Приам неуклюже проковылял за кулисы; на сцену вышли Парис и Елена; её играла та, которая на улице взглянула на Вергилия. Фигура сплошь из достоинств.

   Парис:
   — Ну же, Елена! Почему ты грустна? Я знаю! Должно быть, ты ведёшь чертовски скучную жизнь, будучи замужем за этим болваном Менелаем! Но пойдем со мной, и я докажу тебе, что я во всех смыслах, — тут Парис подмигивает, — лучше его.
   Зрители оценивают: «Длиннее? Толще? Маленький да юркий?»
   Елена (грозит зрителям пальчиком):
   — О Боги! Ох уж мне эти троянские тролли! Я женщина целомудренная. Конечно, время от времени меня утешает какой-нибудь добрый человек… иногда и Менелай, будьте уверены…

   Она закатывает глаза, по залу катится смех; Парис ; подчёркивая прилагаемые, чтобы уволочь Елену (со сцены), усилия ; высоко поднимает колени и ставит ноги точно туда, где они были раньше; больше смеха; крики: «Шевелись, принц!» и «Помощь нужна?»

   Елена между тем продолжает:
   — …но, по крайней мере, там, за винноцветными волнами, за дельфинов спинами… — добрая половина публики, быстро уловив намёк, отзывается греческим эхом: «волнами-спинами…»

   Много смеющихся; несомненно, по разным причинам. И Парис, наконец, торжествует, оба уходят, ухмыляясь и подмигивая публике, а затем, под камертон приглушённых кулисами чпоков и взвизгов плотской любви, музыканты играют эпиталамию; и неплохую.



   Что так взволновало Вергилия? Формы «Елены»? или её лицо… Или это просто первобытная реакция на сценическую сексуальность? Когда он в последний раз был в объятиях женщины? Как давно? Слишком давно. Слишком. В чьих объятиях он хотел бы сейчас оказаться?
   Поппея! — пришёл возбуждённый ответ. Красоты, определяемой модой и очерченной зубилом скульптора или кистью художника, у Поппеи почти и не было. Её кожа, правда, была по-китайски безупречна, а большие серые глаза — просто прекрасны. Лицо же… ничего запоминающегося; Вергилий не мог бы сказать о Поппее так, как один легионер-ветеран сказал об одной королеве Востока: «Она так необычайно уродлива, что если бы ты только взглянул на неё, у тебя бы зубы заболели. Но! ; после недели стояния на страже у её покоев ; я бы продал себя в рабство, чтобы просто сидеть у её ног: так у меня ноги сводит». Жена Рано не была уродлива, хотя фигура у неё была как у истощённого мальчика; разве Вергилий продался бы, чтобы сидеть у её ног? Вергилий ; как мужчина, не более ; да!  Но как магистр философии и всего остального, ну… нет. Он бы многое дал, но не отдал бы себя.

   Кроме того (в голове звучал другой голос, спокойный), у тебя есть обязанности перед теми, кто тебя нанял. И (холодно и с оттенком презрительного удивления) это просто безумие — допускать мысль об интрижке с женой магната.
   А первый голос — Вергилий предпочёл слушать его — всё повторял: «Поппея. Поппея. Поппея…»
   


   В бою у заросшей тростником реки убит Парис.
   Елена видит это, и пьеса заканчивается её звенящим в ушах криком.
   Момент тишины, чтобы зрители прочувствовали послевкусие. А затем последовало то, что критики любят называть «сногсшибательным фарсом» — переход в песню, танец и сбор денег, предпринятый в надежде, что по крайней мере несколько посетителей забудут, что заплатили на входе.

   Вергилий рванул за кулисы, на «равнины Трои». За кулисами какой-то человек, наверняка антрепренер, отвернулся от сцены и посмотрел на Вергилия с тем же выражением сардонической усмешки, с каким наблюдал за фарсом; только вопросительно поднял брови.
   — Я хочу, — сказал Вергилий, — поговорить с леди Элен наедине… и… я постараюсь говорить на приличном греческом.

   Мужчина коротко ответил:
   — Добро! — и добавил: — Я уверен, она будет не против.
   Тон был учтивый, даже искренний; а его подмигивание означало, что он и сам готов побыть с гостем наедине.
   Монеты переходят из рук в руки, откинута занавеска, и Вергилий оказывается в гримёрной. Не впервой. Вскоре входит актриса; смотрит оценивающе, но благосклонно.

   — Ты кажешься приличным человеком, — говорит она, — но ты не грек.
   — Однако я и не троянский тролль.
   Она усмехается. Хлопает в ладоши. Входит старуха с тазиком горячей воды, губкой, мягким душистым мылом и несколькими тряпками, достаточно изношенными и застиранными, чтобы стать мягкими и служить полотенцами.
   — Позволь мне смыть эту грязь, — и, снимая грим, спрашивает: — Ну, что ты думаешь о пьесе?
   Он отвечает не колеблясь:
   — Запомнится, полагаю.

   Она смеётся. Затем что-то шепчет старухе, та собирает всё, что принесла, и уходит. «Елена» кладёт руки ему на плечи.
   — Ты сделаешь мне хороший подарок?
   — Надеюсь, не один.

   Теперь она серьёзна.
   — Я тебе верю. Я доверяю тебе. Мы не будем торговаться. Мы… — Она выдерживает паузу. — Мы сыграем свою собственную пьесу. На этот раз я действительно буду Еленой. Ты станешь Парисом. И теперь мы по-настоящему вместе. — И добавляет: — И мы с тобой одни.
   Темнеет. Он молча движется к ней. И то, что происходит между ними, не имеет ничего общего с тем, что бывало до этого между ним и любой другой куртизанкой или проституткой. То, что он чувствует в этот раз, есть не просто удовлетворение нужды и похоти; он получает от женщины вовсе не имитацию страсти. Он увёл Елену у Менелая. Неподалёку мерцают костры военного лагеря; она на мгновение пугается, но страх тотчас уступает место облегчению; беглецов укрывает благоухающий лес.

   Вскоре он уже одевается, едва осознавая: одевается ли сам, или его одевают. Он смутно чувствует, что окружающее стало видеться яснее. На прощание подходит и наклоняется поцеловать; она слегка поворачивает голову так, что он видит только один её глаз. И в уголке этого глаза он замечает то, что не является «Еленой», кем бы ни была «Елена» на самом деле; этот отблеск серого говорит ему всё, но ничего не объясняет.

   — Поппея, — произносит он..
   И панорама вдруг меняется. Он стоит один, на пустой театральной сцене. Дверь на улицу распахнута.
   — Поппея.
   Никого.
   Ноги дрожат, но пока держат тело.
   Он стоит один, и в тишине повторяет:
   — Поппея! Поппея. Поппея.