А если так, то что есть красота?..

I.

«Хочешь, я стану дождиком, лягу в пыль придорожную, застучу, как горошина, по планете...» – задорно пел, подыгрывая на гитаре, мой однокурсник Толик Несмеянов, вопреки своей фамилии весельчак и балагур. Эту популярную в годы моей молодости песенку он исполнял не для нас – сокурсниц, рассевшихся вокруг на матрасах в сарае таджикского кишлака, куда нас раз в год привозили на трудовую практику, на сбор не картошки, нет – хлопка, поскольку мои школьные и студенческие годы прошли в солнечной братской республике.

Так вот сидели мы уставшие после изнурительно жаркого трудового дня, когда под палящим даже после четырех часов солнцем становились на грядки и должны были набить мешок белоснежными коробочками необработанной ваты – хлопком. Коробочки эти были невесомы, сколько ни собирай, – вроде мешок набит под завязку, а взвешиваешь – сущие пустяки. Десять кг в мешке было очень хорошее достижение, а дневная норма была 40–50 кг. Тех, кто собирал меньше всех, «пропесочивали» на вечерней линейке. В отстающих были в основном юноши – ну никак не давалась им эта кропотливая нудная работа.
 
Ну а вечером начиналось все самое интересное – кипучая молодая жизнь. На таких вечерних посиделках не имело значения, сколько кг хлопка ты собрал, здесь влюблялись в самых юморных, общительных, музыкальных ребят, здесь, на хлопке, завязывались не только интрижки, но отношения, которые перерастали в большую любовь.

Сидели мы, девчонки, кружочком и, замерев от восхищения, слушали нашего Толика: «Повторять не устану я – я твой дождь, ты земля моя, ты хорошая самая в целом свете». Мы знали, что он поет не для нас, мы – только слушатели, свидетели его чувства к нашей более счастливой подруге. Предмет его любви – Ира М. – сидела напротив, улыбалась своей лучезарной улыбкой, и наш темный убогий сарай как будто озаряло солнце. Это сияло счастье взаимной любви двух молодых красивых людей. Ира и сама была как солнышко – пшеничные длинные волосы, глаза большие, широко распахнутые, цвета безмятежного неба и ослепительная улыбка, когда хотелось и самой улыбнуться в ответ. Она улыбалась всегда – так безмятежно было ее внутреннее состояние, когда испытываешь радость каждую минуту, просто потому, что живешь и молод.
 
Толик – полная противоположность Ире. Она – тонкая, как тростинка, он – крепенький, коренастый, она – светлая вся, воздушная, он – загорелый, черноволосый и черноглазый, она – слабость, беспомощность, он – сила и решительность. Она – отличница, любимица преподавателей, он – троечник, поступивший на филфак «от фонаря». Она – из интеллигентной семьи с традициями и воспитанием, он – из неполной. Но пел он отлично и играл на гитаре, что поднимало его в наших глазах на невероятную высоту. Ирку он любил сильно – сначала нежно, трепетно, как хрустальную вазочку оберегал, боялся разбить. Потом страстно, жутко ревновал. Ирка и впрямь была легкомысленная, любила нравиться, кокетничать. А он никого вокруг, кроме нее, не видел. Мы им по-хорошему завидовали: не всех из нас так любили.
 
Потом Толика забрали в армию, а через год Ира вышла замуж за другого. В городе проходили всесоюзные соревнования по велоспорту, приехали велосипедисты из разных республик – ловкие, красивые, со званиями и перспективами. Один из них – красавец-чемпион – увез Иринку в Баку.
 
Когда я увидела Толика после его возвращения из армии, была поражена произошедшей в нем перемене. Куда делось его покоряющее жизнелюбие? Потухший взгляд, сам какой-то серый, словно стерли краски.
 
«Как ты?» – «Да так. Извини, спешу». Словно боялся вопроса, как ты теперь живешь, без Ирки. Он и сам не знал, как. Без нее жизнь не имела никакого смысла.

Однажды я встретила его в компании, Толик был с девушкой явно «легкого поведения». Тогда он сильно напился, шутил, рассказывал анекдоты, веселил всех, но я чувствовала в нем надлом – душа была ранена и не заживала.

Первое мое жизненное потрясение: наш весельчак, душа компании и просто молодой и красивый парень Толик выбросился из окна многоэтажки. Квалифицировали как несчастный случай, мол, был в нетрезвом состоянии, курил на балконе, посмотрел вниз и выпал. А я думаю, что он просто не хотел жить.
 
Так тогда было горько, не хотелось в это верить, ведь ему бы жить да жить…
А что Ира? Встретила как-то ее фото на просторах интернета – ни капли не постарела, цветущая, яркая, та же ослепительная улыбка. Успешная – муж, дети, внук. Но сразу вспомнился Толик. Помнит ли она о нем, испытывает ли хоть чуточку угрызений совести, жалеет ли, наконец? Вряд ли. Да и виновата ли она на самом деле?..

II.

Марина была самой красивой студенткой. И не только на нашем курсе, но и на факультете, а может, вообще в институте. Глядя на нее, замирало дыхание: абсолютное совершенство, ну ни одного изъяна, все продумано и вылеплено искусным скульптором – природой. Высокая, гибкая и лицо – редкой красоты. Высокие скулы, абрис лица сердечком, как у кошки, глаза большие и вытянутые к вискам, цвета черного шоколада, ресницы длинные, сочные малиновые губы, кожа персиковая, волосы длинные густые каштановые.
 
Но Марина была не изваяние, хоть и идеал красоты, но реальная, живая и училась с нами. Мы, однокурсницы, сторонились ее – рядом с нею все блекли, казались серыми мышками, развивались комплексы.
 
Она была умна, хорошо училась, дружила с кругом избранных – с еще одной нашей красавицей-блондинкой и самыми красивыми студентами.

Сейчас девушки, подобные Марине, имеющие лишь часть ее красоты, стремятся на подиум, обложки, в глянец и богатую жизнь, становятся либо женами, либо любовницами олигархов. А тогда воспитание было более целомудренное и запросы скромнее.

Марина была из маленького многонационального городка, где каждый друг друга знал, где дорожили репутацией родителей. Получить высшее образование, стать учителем – было верхом мечтаний ее простой необразованной мамы. К тому же выбор был ограничен, вузов раз-два и обчелся.

Казалось, жизнь с рождения дала этой девушке фору – красоту – и должна была подарить ей жизнь необыкновенную, достойную ее красоты. Но красота – это не только дар, но и испытание.

Марина была очень одинока. Почему? Она ни на минуту не забывала о том, что красивая, красивее других, избранная. Это мешало ей быть естественной, простой – такой, как мы, обычные и несовершенные. Она тянулась к нам, но… кому захочется дружить, когда одеяло тянут на себя. От Марины не шло тепло, все разговоры – о себе, любимой.
 
Видимо, это чувствовали и мужчины. Они «западали» на Марину моментально, при первом взгляде столбенели, потом преследовали, достигали цели и… исчезали. Никто не встречался с нею более одного-двух раз. У Марины не было постоянного парня, в отличие от нас, девчонок с недостатками. Видимо, получив желаемое, парням становилось скучно. В интимной жизни она была «ничего особенного», но много требовала и мало давала. И они уходили к нам, простым и теплым, душевным и любящим. Марина не умела любить кого-то, кроме себя.
 
Мы были уже на третьем курсе, девочки выходили замуж, кто-то уже имел детей, а Марина все манила, как холодная недосягаемая звезда, которая светит, но не греет. Она жила в студенческом общежитии, по вечерам уходила нарядная, надушенная, роковая, говорила соседкам: «За приключениями».
 
И нашла себе приключений. Однажды нагрянули в ее комнату медики, «анонимно» взяли анализы у ее соседок и, «сохраняя врачебную тайну», сообщили, что Марина больна «нехорошей болезнью». Тайну сохранить не удалось, весь институт гудел как пчелиный улей о том, что первая красавица факультета «догулялась».
 
Потом мы все устроили свою жизнь, разъехались. Когда через много лет одноклассники-однокурсники стали собираться на одноименном сайте, от них я узнала, что единственная с нашего курса, кто не замужем и одинока, именно Марина. Девушка редкой красоты.
 
III.

В нормальной семье у нормальных родителей родилась дочка с дефектом лица: правая сторона лица у девочки была как у всех, а левая – испещрена красными пятнами-вмятинами, словно ошпарили кипятком. «За что?!» – сокрушались родители. Люди они были добропорядочные, непьющие, патологий здоровья не наблюдалось, у них уже был старший сын-красавец. За что такое наказание девочке, как она будет жить с таким лицом?! Врачи только разводили руками: много еще белых пятен в медицине и природе человеческой.
 
Лида росла очень живым ребенком, смышленым – играла с подружками (дети не разграничивают красоту и уродство, они воспринимают человека душой, потому так любят стариков), а вот взрослые всегда останавливали взгляд на девочке, находились и такие, кто прямо в лоб спрашивал: «Ой, а что это с ребенком? Она у вас что – горела?»
 
Лидочке от назойливого любопытства становилось неуютно, не по себе, но она быстро переключала внимание на другое – детское, веселое.

Наступил день, когда девочка подросла, увидела свое отражение в зеркале и пришла в ужас: «Какая же я уродина!» К тому времени родители испробовали все – водили к знахаркам, возили в институт красоты в Москву. Но и врачи констатировали: сделать ничего нельзя, девочке придется жить с таким лицом. На прощание говорили: «Это еще не самое худшее, ведь внутри она здорова. Ну, не выйдет замуж, зато будет о вас заботиться».
 
Лида научилась смотреть на себя только справа, а слева не смотреть. Она часто представляла, какая была бы, если бы и левая сторона лица была как правая. Тогда она была бы вполне симпатичная девушка: глаза карие с теплым солнечным оттенком, как у мамы, нос крупноватый, как у отца, но губы красивого рисунка, зубки ровные, белые, волосы волнистые, каштановые, фигура нормальная – ни худая, ни полная. Обычная. О, как бы она хотела быть не красавицей, нет – обычной! Но… нужно черпать где-то мужество и жить такой, какая есть. Нести свой крест. Где Лида брала эти силы? Она черпала их из любви – огромной любви своих родителей и близких людей, которые давно привыкли к ее лицу и любили за то, что она была сестра и хороший человек – добрый, компанейский, веселый.
 
Лида смирилась с тем, что у нее никогда не будет парня, хотя в ее сердце было так много нерастраченной любви, а здоровый организм созрел и требовал продолжения рода. «Пусть у меня не будет мужа, но иметь ребенка я ведь имею право? Врачи сказали, что у меня должны быть здоровые дети».
 
Желающий сделать ей ребенка нашелся быстро. Тело у Лиды было молодое, привлекательное, спелое, а на лицо можно и не смотреть. Девочка родилась красивая, яркая, как роза. Как будто природа просила прощения за свою ошибку, брак, и теперь одарила Лиду дочкой, красота которой обещала другую женскую судьбу.

Потом жизнь послала всем нам новые испытания – перестройку, исход из любимого города в южной республике, которую мы считали своей родиной. Все разъехались кто куда.

Лиду судьба забросила на Север – уехала с мамой туда вслед за братом. Из жары в холод. И снова взгляды – любопытствующие, сочувствующие, с выражением ужаса, иногда презрения. Все сначала – устройство на работу, привыкание к людям, зарабатывание авторитета и уважения. Но уважение не заставило себя долго ждать – хороший человек и в Африке хороший.
 
Лида с дочкой и мамой жили тихо, ходили в гости к брату, который обзавелся здесь семьей. А однажды Лида влюбилась. Осмелилась полюбить. Другого, может быть, и не осмелилась, а вот Леонида…

Его выгнала жена, отобрав все, что у него было, – квартиру, «северные» накопления. Леонид не умел жить один и спивался. Напивался так, что мог доползти до подъезда ближайшего дома и спать на площадке между лестницами, свернувшись в уголке. Сердобольная мама Лиды всех жалела – подкармливала бродяг, подавала нищим, иногда и домой приводила накормить горячим супом. Вот и в этот раз она пожалела мужчину – такого нормального на вид, разбудила и привела домой. Мужчину разули и уложили на диван, укрыли пледом.

Выспавшись, он долго не мог понять, где он, чьи это лица. Когда, протрезвев, понял, растрогался до слез. Давно о нем никто так не заботился, тем более чужие люди. Из благодарности он тут же починил женщинам протекающий кран, прибил провисающую полочку, ввернул лампочки. Потом пили чай с пирогом, испеченным Лидой.

Он рассказал им свою жизнь, а они сострадательно слушали, потом они рассказали ему свою, и слушал он, казалось, что знают друг друга давным-давно... И он тогда совсем не заметил, что эта молодая женщина – Лида, которая его, чужого, умыла, накормила, дала возможность согреться и выспаться, – некрасива. Да теперь она для него была самой прекрасной на свете! Можно ведь на нее справа смотреть – а здесь она кареглазая, с ямочкой на щечке, улыбка такая чудесная.

Понял Леонид, что пропадут они без него, что Лидку-то защищать надо, трудно ей без мужика, с дочкой. И вот эта обоюдная нужность друг другу их и соединила в крепкую, каких поискать, семью. Пить он бросил – как можно обмануть такое вот доверие, когда разглядела Лида в нем человека, да еще какого – мужика, мастера на все руки, богатыря с доброй душой и по-детски голубыми глазами.
 
Потом все у них было – отдельная квартира, машина, дача. Дружнее этой семьи не сыскать. Постарели уже, а для него нет лучше на свете женщины, чем его Лидуся, а для нее – Лёнечки.