10. 2 Обед с Тургеневым

А.В. Миронов

Ощущая потребность испытать свои умственные силы, Андрей Петрович Версилов сегодня утром, ближе часам к одиннадцати с четвертью, осознал, что роль советника власти по универсальным вопросам, вдохновляющего государственную политику в направлении улучшения общественного благополучия и усмирения нрава путём преобразования образования, полностью соответствует его внутренним убеждениям. Девственность народного духа внушала ему обоснованное подозрение в ошибочности прогнозов народного просвещения – «русский ум безразличен к устройству повседневной жизни. Его нравственное развитие, если и происходит, то далеко в стороне от осознания настоящих причин и подлинных целей Европы». Вслед за этим думалось пафосное обличение: «Россия одна виновата во всех совершённых грехах. Она единственная душит мировые ростки свободы и национальной самобытности: такова печальная судьба Польши, Венгрии, Финляндии и остальных народов». Утвердив себя в европейскости найденной им политической позиции, Андрей Петрович потянулся и заснул сном праведника, его напряжённая общественная жизнь, не отягощённая службой, позволяла такую малость, как сон в разгар дня.

В эту зиму особой популярностью в салонах высшего общества пользовался Иван Сергеевич Тургенев, возвратившийся в отечество для краткого отдыха и знакомства с новыми веяниями. Молва о приезде знаменитости возвела его на пьедестал национального гения, и потому одно из первых приглашений к генералу Епанчину, старому знакомому, было принято им благосклонно.

Собравшиеся возрастом превосходили студентов, хотя присутствовали и молодые люди, позванные для развлечения дочери хозяина и обзаведением круга полезных для карьеры знакомств. На почётном месте, утонув в глубоком кресле, сидел виновник торжества – сам Тургенев. Естественно было бы предположить, что преимущественно молодежь почтительно молчала, выражая тем самым единодушное одобрение носителей титулов, превосходящих их по возрасту мыслей:

– В Тургеневе мы чтим образ художника-европейца, живущего известными всем идеалами просвещённого человечества! Картина мира изменилась! В условиях кризиса потребно обрести новое видение текущих событий. Прошлое изжило свой век! Мы должны наблюдать радикальность происходящих изменений, а окостеневшие формы уходящего века подлежит неминуемой трансформации! Разумный отказ от устарелых святынь открывает пред нами неслыханные ранее просторы для прогресса. Всечеловечество, наконец познавшее космическое совершенство природы, откажется унижать другого человека и культурный мультиполифонизм издаст оглушительную мелодию, наполненную очевидным совершенством! Дополнение софийностью общего дела придает клуазуре движения «активный господин» невиданные ранее перспективы. Будущее Россия обрящет в разумно устроенной ноосфере, населённой воскрешёнными предками!

– Поверьте, милостивый государь, у Вас какофония получается, – возразили ему, но это ренегатство и консерватизм, откровенное мракобесие и ретроградство не поддержала собравшаяся публика. От неё сложно дожидаться чего-нибудь иного, кроме мартовского ветра и обильного выпадения снебопакости, на которую российский климат горазд в любое время года. К этому событию граф Монтескьё заметил, пусть земля ему будет пухом: «Каков синоптический прогноз таково и государство». А по берегам России шумел задумчивый камыш, случись бросить в его заросли горящую спичку, то при ветре с моря быть неминуемой беде. Февраль-март и октябрь-ноябрь в Петербурге наиболее дрянны, тут, по зрелому размышлению и следует ожидать напасти погодной или каверзы против власти.
Вволю говоривший человек средних лет в свободное от салонных речей время подвергал себя возвышенной лени, столь почитаемой в среде российского дворянства, что даруемое ею неконкретное вдохновение воспел Гончаров в романе «Обломов». Отсюда и пошло наше русское «облом», когда говорим о несбывшихся надеждах и неслучившихся обещаниях, изначально данных на совершенный авось. Проведя длительное время в обучении всему потребному в закрытом английском колледже, он знал главное. А Россия раздражала его букетом неудобств, византийско-татарским собором на Красной площади, деревенским укладом московского быта, частный смысл и правила которого, ускользали от него. На перекрестках и в особняках Первопрестольной он ощущал неустранимый сельский облик провинции. Выразить переполнявшее негодование словами ему не удавалось и отдышался только, добравшись до Петербурга. В здешнем подобии европейской столицы, освещаемый светом «Полярной Звёзды», его томила служба и сопутствующие ей душевные недуги, составлявшие с нашим народом единое целое. Занимая после отбытия присутственных часов оставшееся время, он бесплотно умничал о свободе, равенстве и братстве, зубоскалил по религиозным темам, бросая взгляды на парочку мудрых египетских животных, привезённых из далёкого прошлого в зимнее настоящее. Проводя карьерный рост в Министерстве иностранных дел, рассчитывал на скорую протекцию и отбытие в края альбионских туманов, в наличии которых естественно, усматривал свет прогресса и настоящую Европу.
– Надо оставаться верным своим, очень передовым принципам и симпатиям! – завершил молодой чиновник речь в защиту Тургенева, не им начатую.

Разразившиеся аплодисменты принудили Ивана Сергеевича встать и поклониться собравшимся, в особенности он выделил говорившего приветственный спич, прижатыми к сердцу ладонями.

Окончание развлечений завершал большой обед, украшенный измерскими растягаями. В это чревоугодие чистого аппетита попал нежданно-негаданно для Версилова и князь Лев Николаевич Мышкин. Его-то увидеть, спустя несколько дней, Андрей Петрович не рассчитывал и несказанно обрадовался стечению встречных обстоятельств, а князь, привыкший игнорировать вещи незначительные, спокойно приютился на уголке стола, погружённый в самые радостные мечтания и предвкушения нового свидания у Настасьи Филипповны, короче, пребывал в самом благоговейном расположении духа, наиболее подходящем для влюблённого до беспамятства человеку и гражданину.

За столом обсуждалась крестьянская реформа, перевернувшая вековечный уклад и сбившая с панталыку такие умы, что при прошлом царствовании сами готовы были сбить с любого спесь, порядок мыслей или неутвержденный регламентом головной убор, впрочем, это происходило по молодости присутствующих стариков и разве что в самом начале предыдущего царствования.

Несколько лет спустя, к невиданному новшеству свободы если и не привыкли, то чаще замечали разные от него последствия равенства, преимущественно негативного свойства.

Повсеместное распространение быдло-братства сделали привычную жизнь менее возвышенной. И это господами хорошо ощущалось. Крестьяне, получившие крохотные наделы и выплачивающие за них выкупные суммы, не радовали, прежней наличностью денег, ибо их избыток быстро растворялся, а новые суммы изыскивать становилось с каждым годом труднее. Дворянский мир катился к катастрофе нищеты и безденежья, а ему на место нарождался хамский образ жизни ради наживы и неуёмного чистогана. В нём рубились под корень вишнёвые леса и обрушались белоснежные колоннады усадеб, не оставляя места неге и волнительному безделью. «В какое ужасное время мы живем», – говорили одни, – «никто о чести и достоинстве не помышляет, разве беспокоятся о барыше и финансовой выгоде», – поддерживали беседу другие.

– Все стали «господа», да только не над другими теперь командуют, а над самими собой. А это ой как трудно оказалось, – размышлял сам с собой писатель.

– Русский мужик задним умом крепок, пороть его надо чаще. Он тогда и Бога слопает, и кочергу из ада украдёт, – говорил отставший от стремительных веяний древний ретроград к одобрительному согласию присутствующих. – А девицы нынешние моду взяли волосы стричь. Думают на голове пусто, так в голове густо станет! Курсы устраивают, очки носят, такая вот злая мерзость в пределы Отечества проникла и безнравственность расцвела при отсутствии идеалов! Вот в наше время гораздо больше духовности присутствовало, а эти… – не найдя нужных слов, он махнул рукой, словно отмел от себя воцарившиеся принципы.

– По всей земле и в Российской империи дураков не пашут, ни сеют, а они сами родятся.

– Да-с, чернозёма у нас многовато, а распорядиться им не умеем, однако ж есть и европейский дурак, – развил свою мысль один из представителей старшего, дореформенного поколения, действительный тайный советник по ведомству иностранных дел, много знавший и путешествовавший по зову службы в места, отсюда не видимые и за горизонтом скрываемые от не в меру любопытных.

За этими словами возникла пауза тишины, про которую люди говорят: «Либо тихий ангел пролетел, либо балбес родился». Эту неопределённость прервал голос сильный и уверенной в себе особы:

– Да и землица русская очень уж скудная кормилица, – рассуждал человек моложе средних лет, но происхождения самого знатного и представленного давным-давно генералу Епанчину в молочном детстве. – Вот я, видя разорение, имение свое подчистую продал, не торгуясь, сколько дали, всё взял и теперь собираюсь на Маркизовы острова.

– Почему же в такую глухомань собрались, нельзя ли куда-нибудь поближе к родным пенатам?

– Да в родных просторах теперь такая канитель завертелась, что спокойнее оказаться от неё подальше. Я в точности уверен, что там уже давно общая коммуна организована. Буду ананасы с пальмы есть, да бананы в земле выращивать. Неужели я не справлюсь с этой нехитрой задачей? Видел я, коим образом мужики картошку сеют-жнут и тем пропитание добывают. Вот и я смогу попробовать, по рецептам Льва Толстого. Только там земля сама родит в изобилии, достаточно наклониться и любую фрукту поднять. Уж-то до следующей спелой фрукты год ждать придется? Там лето круглый год, и пища зреет каждый день неперывно!

Слушатели, у многих из которых числились недоимки за крестьянами и множественные закладные в Земельном банке, слушали с интересом молодого человека, осмелившегося собственными усилиями разыскать за морями лучшую долю.

– Вы едва устроитесь, господин Бахметьев, сразу нам отпишите-с, – обратился к нему один из молодых, – не сочтите за труд.

– Отчего-с, непременно отпишусь. В кратчайший срок и на всю дорогу обстоятельные дам рекомендации. Брать туда ничего не надобно-с, всё наше там не пригодно, даже деньги другие, а коммунары получают необходимое сразу по прибытии. Я наличные деньги в золото обратил и уже знаю, кому их в Лондоне оставлю на нужды просвещения России от мрака тирании.

Общество молчало, завороженное простотой и скоростью решения насущных проблем.

Но, как в любом приличном собрании, и здесь нашелся скептик, которого, может быть, больше других волновали денежные вопросы, но вот так поверить, что разрешить их легко и просто, уехав на заморские острова, пусть даже и Маркизовы, не получалось.

– Это всё Европа, – произнес он мечтательно с легким налётом сарказма, – куда нам до неё, и добираться туда, поди ж, целый год.

– Ошибаетесь, – обрадовался Бахметьев, – всего одиннадцать дней и Вы в сердце Франции! Железные дороги, прогресс и всё такое, что нам только предстоит освоить, там давно в порядке вещей.

– Не находите ли Вы опасным, что неподготовленный культурой ум окажется один на один посередине Елисейских полей, в святая святых Парижа – центре Европы, – удивлялся господин поздних лет. Его искренность сомнений можно и нужно было поставить под вопрос, но присутствующих волновало не это.

– Отнюдь, достаточно хоть раз вдохнуть тамошний воздух толерантности и чудесное преобразование свершится у вас на глазах. Разом пропадёт русская скорбь, проистекающая от скромности пейзажа, долгой зимы и кириллических букв. Отступит и тоска по оставленной службе. Вы полной грудью ощутите мировой прогресс, и омнибус спокойно доставит вас в любую точку Парижа, а, следовательно, всего мира! – упивался всерешённостью проблем восторженный Бахметьев.

– Какое милое у нас столетье на дворе! – воскликнул скептический голос, поражённый ритуальным способом хозяйствования, представленного собравшимся в ярком великолепии чудовищных представлений, – Эко как Вас нафаршировало фантазиями, словно Веру Павловну во снах Чернышевского.

Молчавший и больше слушавший Тургенев встал и с высоты огромного роста, увенчанного головой, превосходящей размерами любую тутошнюю голову, взял слово:

– Ветряные мельницы перемалывают душу. И всё же – Россия без нас обойтись сможет, но никто из нас без неё не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без неё обходится .

Ему тут же устроили овацию. Восторгу присутствующих не было предела, живой классик русской литературы одарил их настоящей сентенцией!