Аврам Дэвидсон - Вергилий в Аверно - XVII

   XVII

   Теперь-то Вергилий точно очутился в Аверно, да ещё и в такой его части, где даже местные, не говоря уже о чужестранцах, всегда были настороже — это он понял по одному только брошенному в его сторону взгляду. Вергилий повёл носом: к обычным для этого города запахам здесь примешались миазмы зла. Насупленные, угрюмые люди просто кишели вокруг. «Не зарезали бы…»
   Что занимало людей в этом нищем квартале? В воровских притонах играли на «кукареку» под столом, в подворотнях торговали крадеными друг у друга портянками. «Наверняка эти сволочи, — думал догадливый Вергилий, — обкрадывают чужеземцев». Здесь также находились логова самых малооплачиваемых проституток ; был ещё не вечер, так что на улице стояла только пара таких девиц… а! вот одна высунулась из окна, и обеими руками приподнимает напоказ пару сморщенных сисек; и улыбается; явно заметно некоторое слабоумие.
   — Сира! — зовёт она. — Сира! Гиппо! Эй!
   А дальше по улице то ли мужчина, то ли женщина, полоскавшее в ведре козьи кишки, подняло голову и предложило:
   — Сириец! Горячая триппа, дешевле не найдёшь!

   Кто, во имя всех богов ада, захочет купить что-либо из выставленного на продажу барахла… нож со сломанным лезвием и одинокая шпора и половина мехового воротника и рубашка, испачканная не только грязью… и кто достаточно безумен, чтобы поддаться соблазну зазывающих намёков «лучшее внутри, босс»? Вергилий отрицательно покачал головой и заискивающие авернийцы мигом, как китайцы, принялись казать ему грязные жесты и улюлюкать:
   — Nabba! Nabba! Голубец ; сдохни!
   Видимо, они посчитали Вергилия сирийцем или египтянином или сарацином или неаполитанцем, и просто не смогли подобрать других слов. И от избытка чувств в качестве прощального подарка ему во след полетел камень.
   Вергилий не обернулся. Улица шла под небольшим, но вполне заметным уклоном, и Вергилий верил, что в конце концов доберётся до канала, а уже оттуда найдёт путь в более безопасную часть города.

   Никто не успевает проследить откуда и куда уходит молния, но выжженный узор её некоторое время остаётся перед глазами, так и Вергилий сохранил что-то от прямых и мимолётных взглядов, от некоторых слов, часть которых не расслышал, и от некоторых жестов… Вергилий почувствовал, что толпа вокруг становится опасна. Внезапно рядом вспыхнула потасовка и отвлекла внимание окружающих; Вергилий скользнул в переулок, едва ли достаточно широкий, чтобы в нём могли разойтись две собаки; проход вывел его на усыпанный щебнем двор, и там он увидел своё спасение. Он схватил с земли плащ, такой грязный и зловонный, что даже нищий не дотронулся бы до него; тем не менее Вергилий, вспомнив пословицу «festina lente» ; поспешай не торопясь, поспешил снять свою мантию и бросить её заместо плаща. (Своего рода немой обмен. Кто знает, не смотрят ли на него из джунглей.) Вергилий надел плащ и накрыл капюшоном лицо. Потом извлёк из-под туники кошелёк, а из него — подарок Джованни.

   И, звеня колокольчиком; вернулся на улицу. Драка закончилась, и в тишине он услышал: «нечистый... он несёт смерть». В страхе ; и не стыдясь выказать страх ; люди расступились: ни один из них к счастью не сжалился, и не прервал его жизнь метко брошенным камнем; но только потому, что потом пришлось бы убирать тело.
   И, вспомнив другой подобный по опасности случай, Вергилий задумался: какой звук хуже? Доносящийся из камышей хриплый ропот рассерженного гиппопотама, или печальный звон колокольчика прокажённого?



   Он добрался до канала и, увидев на берегу лавку, без промедления скинул с себя грязный плащ и бросил в канал; не глядя махнулся со своим кошельком, и протянул монету торговцу. Тот невозмутимо и быстро выбрал и предложил покупателю плащ. Вергилий скользнул в него, встряхнулся, как собака, раз, другой, расправляя. Плащ был не впору, но какое это имело значение; у Вергилия имелось столько плащей, что впору было открывать собственную лавку.
 Город дел, а не слов.

   Теперь Вергилий шагал почти непринуждённо, думая о словах «Сестричка Сисси позвала тебя. И жестокую Эрихто». Сестричка Сивилла? Или она действительно его сестра, или близкая знакомая… или это он так выразил презрение… — нет, последнее невозможно, немыслимо. Был ли у Сивиллы родной брат или братья? Сестра или сёстры? Могли ли Сивилла Ливийская и(или) Сивилла Сицилийская (эта, вроде, говорила с Кадмом?), быть сёстрами Сивиллы Кумской? А что касается Эрихто… Это имя не произносят «в лесах», да и там только шёпотом. Дубы. Полночь. Огонь, пища, соль. Диана. Свет Селены. Кот и заяц — Апулиец знал кое-что из этого. Однако он не знал Фракийца… и только боги знали, сквозь какую путаницу теней скользнула тень Фракийца… Вергилий напрягал память в поисках обрывков слухов… Эрихто: какие-то смутные воспоминания или план великой битвы… Было ли какое-то великое сражение, связанное с этим именем? Или только будет? А если он, Вергилий, причастен, то каким боком?

   Вопрос есть. Ответа пока нет.
   В его черепной коробке зажужжало: Вергилий вспомнил ночную сцену. Мысль абсурдная. Как будто Сивилла могла быть заключена в бутылку! И всё же, предположим! Итак: поступок Вергилия — святотатство? или нет. Разве он не спас муху? Мысленно он сделал пометку выпустить из бутылки то, что жужжало внутри. Подальше от паучьего угла...  И если это Сивилла, то в чём заключается послание? Без слов.
   Некоторые говорят. Некоторые жужжат. А некоторые — плетут.



   — Джованни! Я чертовски рад тебя видеть! И спасибо…
   — И я вас, хозяин, — принюхался слуга. — Наверное…
   — …спасибо за колокольчик! Пожалуй, нынче я спасся…
   — …мастер, я думаю, нам лучше вернуться. Вдали от…

   Они говорили одновременно и, как часто бывает, одновременно замолкли. Джованни слегка склонил голову. Вергилий сказал:
   — Если ты хочешь, чтобы я заговорил первым, (поскольку ты слуга, а я твой господин), то сегодня я разрешаю тебе договорить.

   Джованни кивнул, сглотнул и повёл рукой за спину.
   — Хозяин, пока вас не было, здесь кругами ходили чужие люди. Я слышал их разговоры. Эти люди, ; по их словам, ; хотят приблизить разлуку с вами.

   Вергилий вздохнул:
   — За последнее время я столько всего повидал, что, думаю, об этом мы поговорим в пути. Есть много незаконченных дел… действий, — Вергилий усмехнулся, — но, похоже, я отыграл свою роль. «Плати, пакуй, поезжай» — а?
   — Хозяин?
   — Традиционный военный порядок… так-то. Дела не закончены? Пусть, чтобы обсудить это, они за мной пошлют. Больше советов хотели? Пусть сначала заплатят за уже данный совет, а только потом просят следующий. Ты видишь, Джованни, что я собираюсь сейчас сделать? Разуй глаза.

   В одной руке Вергилий держал кошелёк, а в другой ; таблички со счётом за постой. Секунду Джованни теребил свои каштановые кудри. Потом моргнул и:
   — А! Вы собираетесь рассчитаться. Тогда я начинаю паковать вещи. И потом, потом мы поедем. Наконец-то.



   Сведение счетов заняло больше времени, чем хотелось бы Вергилию, но попытка ускорить дело не принесла бы иного результата, чем предъявление к оплате дополнительных требований, большинство из которых ; а скорее всего, и все они ; были бы фантазийными. И к тому же Вергилий не хотел показывать, что нервничает. Некоторые позиции он принимал не задавая вопросов, о других сначала расспрашивал и только потом соглашался, а от некоторых просто отмахивался с бесстрастным «нет». И наконец, когда с него потребовали оплаты нескольких десятков мер лучшего ячменя, Вергилий выстроил на ладони столбик (а не подобную Траянской колонну) монет и сказал:
   — «Лучший ячмень» никогда даже не нюхали в этих конюшнях. Возьми деньги и разломай свои счётные палочки надвое.
   — Конечно я возьму деньги. И лошадь тоже останется у меня, до тех пор, пока…
   — Ты хочешь, чтобы я обратился к магнатам?
   Хозяин постоялого двора, недовольно пожав плечами, взял деньги. Затем сломал палочки и отбросил их в сторону.
   
   Лошадь была осёдлана, седельные сумки уложены. Слуга ждал рядом. Вергилий сделал шаг к выходу, и тут ударил себя по лбу:
   — Муха!
   Джованни спросил:
   — Эта большая муха в бутылке?
   — Да! Надо…
   — Мастер, я выпустил её. Не могу припомнить, чтобы вы приказывали мне сделать это, но я почему-то думаю, что приказывали.
   Вергилий не помнил такого, но, поскольку сделано было именно то, что ему хотелось, занялся другим:
   — Поехали! Эээ!? Куда ты направился, Джованни? Почему ты ведёшь Приму туда? Городские ворота в другой стороне; что с тобой такое?

   — Я в смятении, хозяин, это не я её, а она меня ведёт, — тут кобыла ускорила шаг, — Она совсем не слушается. Отдать вам поводья?
   — Давай.

   Но как Вергилий ни старался, как ни ласкал, как ни уговаривал и ни тянул, лошадь упрямилась.
   — Это какой-то абсурд. Просто нелепо. Ладно, пусть идёт куда пожелает… посмотрим, куда её несёт.

   И Прима поскакала куда ей заблагорассудилось — по широкой улице, которая, как указывали зрению и обонянию все признаки в воздухе и под ногами, вела к Навозным воротам. Праздношатающиеся и стражники веселились: прекрасная лошадь скачет по грязным лужам, а по бокам, держась за уздечку, скачут на своих четырёх хозяин и слуга.
   Подскакали.
   — Как вы все трое похожи, — заметил дежурный стражник.
   — Изгоняй природу вилами, она всё равно вернётся, — поддержал его писец, раскрывая захватанную книгу и протягивая Вергилию перо.

   Джованни ругнулся:
   — Чокнутая животина! Ты! Да ты просто машина! только с навозом внутри.
   Стражник и его соратники громко рассмеялись. Вергилий, не выпуская уздечку, торопливыми каракулями нацарапал своё имя в подставленной книге, бросил монету ; снова кривляния, улюлюканье, насмешки ; и вот они за стенами. Начальник караула крикнул во след, чтобы они не возвращались этим же путём.
   — И другим не будем! — пробормотал Джованни.

   Кобыла дёргалась и подбрасывала круп, пока ворота не скрылись из виду. Только тогда она успокоилась и пошла ровно.
   — Запрыгиваем Джованни, быстро!

   Кобыла была не слишком нагружена, и не успели они толком усесться, как побежала снова; она бежала, бежала, бежала... Седоки были довольны и тем, что удерживались на ней.
   Потом Прима перешла с галопа на рысь, а немного погодя и на спокойный прогулочный шаг. Повернула голову и закатила глаза. У дороги стоял обелиск, на котором видна была надпись.
   — Что там такое, хозяин, прочтите пожалуйста?

   Вергилий, пытаясь разобрать слова, прищурился.
   — Ишь ты. О как. Это камень запрета, Джованни: «Всякий, кто изгнан из Аверно, пусть остерегается: ближе к городу ему подходить запрещено, иначе ждут его смертные муки...» Более или менее так. А что видишь ты?
   — «Изгнан из...» Ну, мастер. Раз вы говорите, я должен этому верить.
   — Не бойся, я больше не пересеку эти границы.

   — Хозяин! Воздух стал чище?
   Очень чистые ветры ; должно быть, изгнанники из очень богатого города ; дули за пределами долины Аверно.
   Очумелая кобыла выбрала не тот путь, по которому они приехали в город. Но ничего, рано или поздно они вырулят на нужную дорогу. Главное что они покинули Аверно и его нечистые владения. Тропа повернула, и очень скоро копыта зацокали по мощёной имперской дороге; в самом звуке ощущалась безопасность. Отсюда они уже не видели оставленный город, но один угол пейзажа вечернего неба был смазан.

   Вергилий устал. И «устал» было слишком слабым словом. Вымотался.
   Но с другой стороны, он чувствовал себя так, словно с плеч и спины свалилась такая же тяжкая ноша, какая привычна разве что мулу или рабу.
   Закончился очень длинный день. Луна уже поднялась достаточно высоко, чтоб осветить дорогу. А профиль Джованни оказался в ореоле звёзд.