Весь Буджак, до Аккермана и Овидиополя...

 
                Велика и просторна Бессарабская Степь...
 
                Беспокойно-прерывистый сон в душном пассажирском поезде,  медленно, с многочисленными остановками, вползавшем из Кишинева в Буджак ( Угол,- турецк) - степную область расчленённых равнин, населенных  гагаузами, болгарами, молдаванами, украинцами и русскими , был переполнен многочисленными видениями.

                Там присутствовали, и  Пушкин, и целые ватаги разноцветных цыганских кибиток, весело несущихся по бескрайним просторам, и облака - облака- облака, белыми мохнатыми стаями терявшиеся где-то за линией Горизонта.

                Раскалённые солнцем безводные и малонаселенные  степи Буджака , раскинувшегося  между тремя бывшими османскими крепостями Измаил, Бендеры и Аккерман, были для Турции дальним,заброшенным, медвежьим углом.
   
                Преодолев за ночь Бессарабяску , Чадыр Лунгу, Тараклию, Чимишлию и Вулканешты и задержавшись всего на минуту , поезд Кишинёв-Рени вздрогнул и вытряхнул меня в Этулии - небольшой железнодорожной станции рядом с обширной территорией винзавода, знаменитого на всю округу.

                Сопровождаемый недовольным лаем собак, разбуженных звуками быстрой ходьбы, гулко звучавшими в прохладной предутренней  мгле,  я заспешил в Чишмикиой. Небольшой гагаузский посёлок, находился всего в паре километров, прямо за обширными виноградниками, залитыми непроглядной тьмой, словно густыми иссиня-чёрными чернилами

                В одном из полевых домиков располагалась наша малочисленная, но дружная  экспедиция Академии Наук.

                Гигантские сполохи зарниц, многоголосье цикад, окружавших меня со всех сторон, тени Пушкина, старавшегося ухватить края белых одежд римского поэта-изгнанника Овидия, образ Максима Горького, собиравшего виноград в окрестностях Шабо и Аккерманна и зачаровано слушавшего рассказы старухи Изергиль - все смешалось в доме Облонских.

                Несмотря на бодрящий предутренний холодок, я  никак не мог стряхнуть  с себя морок  сна, навеянного этой удивительной провинцией.

   .........

                - Милику, ты чего такой грустный? , - прекрасно понимая причину моей печали, обеспокоенно спросила Мама. Она, как раз, прикрыла большую книгу с рисунками , вкусно пахнувшими  типографской краской, где героический Данко с пылавшим сердцем в руке, один-одинёшенек, освещал многим и многим людям путь из мрачного гибельно-зловещего леса.

                - Обидно! Обидно очень,- отвечал я , к четырём годам уже привыкнув к тому, что во всех сказках Добро обязательно побеждает зло

                Моей досаде не было предела.

                - Данко умер , а люди не заметили смерти того, кто их спас? А один нехороший человек , в добавок, ещё и наступил на его Сердце.  И, оно-оно, рассыпалось!

                Возмущению не было предела. Меня никак не мог успокоить ни  тёплый  сентябрьский закат, щедро заливший ласковым золотистым свечением  удивительную веранду нашего сокирянского дома, ни лёгкий шелест покрасневших веселых листиков, составлявших живую стену из дикого винограда. Она  надежно охраняла наше семейное уединение от редкой уличной суеты.

                - И песню сегодня по радио передавали,

                - Отряд не заметил потери бойца и яблочко-песню допел до конца. Вроде и герои все хорошие. Но как же - как же, тяжело пришлось тому, кто остался в поле один. Неизвестно, убит или ранен. Его падения, смерти, исчезновения, даже не заметили

                Вконец расстроенный, я  искренне сокрушался несправедливости устройства мироздания. Огорчался до тех самых пор, пока бабушка Рива , с шумом разорвав паутину печального настроя, не внесла тарелку вареных яичек. Они просто варварски , но очень вкусно были расплэчаны (раздавлены, идиш) старинной серебряной вилкой и щедро заправлены репчатым луком, пахучим подсолнечным маслом и ее беззаветной любовью.

                - Эти книжки до добра не доведут!,- проворчала она, кивая в сторону отца, обложенного горой литературы и усердно выполнявшего одну из своих бесконечных университетских контрольных

                - На огороде работы, полным-полно,- заявила бабушка так, чтобы папе, сидевшему в зале с окном, широко распахнутым прямо на веранду, все было предельно хорошо слышно

                Оторвавшись от контрольной , отец весело подмигнул,

                - Не расстраивайся, мой мальчик. Зато про таких как Данко, и  книги пишут, и песни поют,  и никогда- никогда не забывают! А те, кто остался  равнодушным, кто не помнит Героев и не замечает их исчезновения, те и не живут вовсе

                Мысли мои быстро переключились. Я представлял себя настоящим  погибшим Героем, над которым горевали-плакали, и соседская Райка, и Элка, и даже вредная Валька.

                Глубоко вздохнув и быстро проглотив вкусное бабушкино угощение, я снова пристал, начав ныть, канючить и решительно требовать у мамы чтения очередной книжки.

......

                Давным-давно, стёрт с лица земли древний город Томы, где две тысячи лет назад умер и погребён у городских ворот  великий Овидий, сосланный императором Августом в сакральные места северо-западной части Чёрного моря.

                Может, это нынешние Аккерман, Овидиополь, Арциз, Измаил, Рени, Галац ?

                В густой темноте, наполненной тенями бродивших здесь легендарных колоссов, сквозь которую я пробирался к Чишмикиою , мне чудились, и римские колесницы, и пожелтевшие рукописи, и Пушкин, взволнованный своей  бессарабской ссылкой в места скитаний непокорного Овидия.

                Может, фамилия Тома, встречавшаяся в этих местах довольно часто, как-то связана с названием легендарного города Тома - знаменитой окраины Римской Империи?

                Почти двести лет минуло с тех пор, как Пушкин, удивляясь общности судеб свободолюбивых поэтов, пытался обнаружить в этих краях, хоть какие-то следы легендарного Овидия.  Чуть больше века назад, и Горький, подрабатывая поблизости уборкой винограда в Шабо , услышал легенду о героическом Данко.

                Что ни говори, а земля , насквозь просвеченная степным солнцем, щедро сдобренная крепчайшим красным перцем, ароматным вином, фантастическими событиями, страстями и разнообразным людом, могла бы рассказать ещё не одну зажигательную историю.

                - Фильджан Шарап? ( стакан вина, гагаузский- турецкий),- предложила наша симпатичная повариха прямо с утра. Откуда-то, она прознала о моем двадцатишестилетии, свершавшимся прямо на глазах. Видимо Яшка Эрлихман, Серёжа Гылка и Миша Мокану - мои верные коллеги по Академии Наук, уже проболтались, с утра пораньше, и вовсю готовились к сегоднявшему первоавгустовскому торжеству

                - Глазунью из пятка яиц и Ваш знаменитый Икь-Мекь ( хлеб, гагаузский-турецкий) ,- решительно отказавшись от утреннего возлияния, я сразу же отломил солидный кус горячего ноздреватого каравая, который умеют печь только в этих местах

                Вечером, мы изрядно погуляли, не оставив в стаканах ни одной густой  ароматной капли. Над оптимальным купажом усердно поработали в большой эмалированной ванной , одолженной на время в местном хозмаге.

                По совету опытного аксакала из Этулийского винзавода, мы бережно замешали два ведра прекрасного сухого Каберне и одно с густым благородным Кагором.

                Вся поверхность небольшого винного озерца покрылась, при этом, тонкой ароматной розовой пенкой и более крупными пузырьками. Жаль, что к моменту, когда мы дошли до нужной кондиции, чтобы раздевшись, принять эту винную ванну,  последняя  опустошилась уже полностью.

                Весь вечер над нами расстилалось бездонное звездное небо. Вокруг звенели цикады. По всему горизонту бешеными вспышками плясали бесконечные сполохи зарниц.

                - А Герои?,- Герои, чьи стихи и прозу мне декламировали друзья в подарок ко дню рождения, тоже сидели рядом и дружно присоединялись к бесконечным и прекрасным тостам.  Они вели себя очень достойно, как и полагается настоящим Героям, над которыми не властно никакое Время...