Счетная палата

Пьеса.

Действующие лица:
Громопопова Домна Дормидонтовна – заведующая, очень высокая, тучная женщина, короткостриженая блондинка, одета в очень короткие платья, туфли на массивной платформе, ботфорты, подчеркнуто-веселая, в походке корма отставлена назад.
Сенбернар Целестина Маеровна – главный бухгалтер, еврейская цыганка, небольшого роста, в теле, смуглая брюнетка с химической завивкой на голове, в одежде без стилей.
Подлизова Лиза Лазаревна – завхоз, стройная крашеная шатенка, измученная детьми и бурной жизнью, вечно в джинсах.
Остолопова Евдокия Захаровна – секретарь, небольшого роста, ничем не приметная женщина.
Дурноглазова Берта Марковна – медсестра,  эффектная полноватая брюнетка, моложавая пенсионерка, одевающаяся в стиле хард-рок.
Достоевский – Федор Михайлович Достоевский, голос за кадром, слышимый одной Остолоповой.

Случайные лица:
Ваня – сын Подлизовой, капризный избалованный мальчик.
Азербайджанка – эмигрантка, без вида на жительство, в рабском, угождающем лепете перед начальством.
Родитель – возмущенный молодой папаша.

Действие происходит в бухгалтерии детского сада.

Пасмурное осеннее утро. За окном шелестит дождь. Время 7.30, темно. В бухгалтерию входит Остолопова.

Остолопова: Уф! Ну и сыротища! Собаки нос на улицу не кажут, а тут на работу иди. А еще когда работа хуже неволи, вовсе тоска берет. И чего мне не работалось в том детском саду, где люди творческие, горят в своей профессии яркой свечой, где каждый сотрудник – Педагог с большой буквы. А все эта Громопопова! Переходи, говорит, к нам, у нас коллектив дружный, и зарплату тебе сделаем повыше! А всего-то ей надо было, что бы я все делопроизводство восстановила из разрухи, дела все в порядок привела. А коллектив – нет его! Как говорит Федор Михайлович «между арестантами почти совсем не замечалось дружества, не говорю общего, - это уж подавно, - а так, частного, чтоб один какой-нибудь арестант сдружился с другим. Этого почти совсем у нас не было, и это замечательная черта: так не бывает на воле. У нас вообще все были в обращении друг с другом черствы, сухи, это был какой-то формальный, раз принятый и установленный тон». Ох! Мертвый дом, да и только! И все мы в нем арестанты! И каждый здесь обязан доносить на своего сослуживца. А сдружившихся, здесь тут же сталкивают лбами. Ну как еще нас назвать, как не арестантами?! Арестанты мы и есть! И это детское образовательное учреждение! Чего уж говорить об офисах и менеджерах. Там вообще каждый другому – волк! Куда мир катится?Ставит раскрытый зонтик, включает компьютер, берет чайник и тряпку с батареи, идет за водой. Возвращается, ставит чайник.

Остолопова: Ничего, сейчас вскипячу кофейку, включим музыку, смахнем пылюку. Уют должен быть во всем! А как же без него?

Под «Адажио» в исполнении Лары Фабиан, в танцевальных па, наводит в кабинете порядок, опрыскивает цветы на окнах, включает обогреватель, наливает в стакан кофе. На обеденном столе, среди завала «чего осталось от чая» лежит книга в яркой, малиновой обложке с золотым теснением «Записки из мертвого дома» Ф.М. Достоевский. Остолопова подходит к столу, бережно берет книгу, стирает с нее крошки и пятна от поставленных на нее чашек с чаем, перекладывает ее на окно, поближе к своему рабочему столу.

Остолопова:  Ну, что, батюшка Федор Михайлович?! Никому-то ты не нужен. Сколько подкладываю тебя на видное место, авось да прочтут, так ведь нет. Как подставку используют. Или вовсе возмущаются: «Кто это такую бредятину читает?». Располагайся-ка ты на подоконнике, ко мне поближе. Пошепчемся.  Рабочий день, можно сказать, удался. (В сторону) Пока никого нет…

Время 8.00. За дверью слышится детский плач, заходит Подлизова с ребенком.

Подлизова (раздраженно): Ну, Ваня, хватит ныть. Ты ведь знаешь, я рядом. Сейчас немного поработаю и к тебе загляну. Я же не могу тебя в кабинете держать. Ты лучше с детьми поиграй.

Остолопова: Привет, мой мальчик! Чего ты расстроился? Сейчас тебе кашку дадут, вкусненькую! Воспитатель вам что-нибудь интересное расскажет.

Ваня (плача и растягивая слова): Я не люблю кашу! А воспитатель только по телефону болтает, а нам ничего не рассказывает. Я домой хочу!

 Подлизова (раздеваясь и раздевая ребенка): Господи! Когда же ты повзрослеешь! Прекрати ныть! Ты меня скоро в могилу загонишь! Интересное, говорите, расскажет (поворачивается к Остолоповой). Кто вообще у нас может интересное рассказать?! Воспитатели – бывшие повара, парикмахеры и швеи, без педагогического образования. Надо им было детей в сад устроить, да еще и не платить за них, вот и пришли сюда работать. Да только дети давно уж выросли, а эти так тут и прикормились. А что? Еда бесплатная, еще и домой умудряются унести. Интересное рассказать может только Дурноглазова!

Обе смеются.

Остолопова (утирая слезы от смеха): А педагоги… Может быть предложить Домне Дормидонтовне на курсы профессиональной переподготовки их отправить?

Подлизова: Ага! Предложите! Только кто им всем учебу оплачивать будет? Сами-то они ни за что на это не пойдут. Им и так хорошо! … Не знаю, что с сыном делать. Толи заболел он, всю ночь не спал. Плачет и все тут. Устала, сил нет.

Остолопова: Ну, да,(цитирует Достоевского) «Грамотность губит народ. Грамотность развивает в народе самонадеянность».  (Обращается к Ване) Давай, солнышко, я помогу тебе раздеться. Ой! Какой красивый у тебя костюмчик! Кто тебе его купил?

Ваня: Не знаю. Конфету хочу!

Остолопова (идет к посудному шкафу): Сейчас, детка, найдем тебе конфетку.

Время 8.20. Фурией влетает Дурноглазова.

Дурноглазова: Девочки, ставьте чайник! Сейчас быстренько по группам сбегаю и приду. Будем чай пить. (Хитреньким голоском, доставая контейнер из пакета) Смотрите, что мне вчера Колюшка приготовил. Крылышки в соусе.  Пальчики оближешь!

Подлизова: А самой, слабо приготовить?

Дурноглазова (подчеркнуто вежливо): Лиза Лазаревна, я с работы еле ноги домой приношу, ни на что сил уже не хватает. И вообще, Колюшка меня очень жалеет! А готовить он просто обожает!

Подлизова: Конечно, обожает! Иначе с голоду бы сдох!

Остолопова сочувственно смотрит на Дурноглазову.

Достоевский (не в силах смолчать): Характеристика этих людей – уничтожать свою личность всегда, везде и чуть не перед всеми.

 Ваня (плача): Мама, дай конфету. Не хочу кашу, она с комками.

Подлизова: Ну не хочешь кашу, бутербродик с джемом съешь.

Дурноглазова: Вы что, меню не читали? Нет там никакого джема!

Подлизова: Ну, с сыром.

 Дурноглазова: Какой сыр? Сыр плесневелый привезли.

Подлизова: Значит, просто хлебушек поешь (в бешенстве смотрит на Дурноглазову). Какой сегодня у нас хлеб, Берта Марковна?

Дурноглазова: Серенький, 30 грамм. (Уходит по группам).

Подлизова: Это что, блокада Ленинграда?

Остолопова: Вот, детка, нашла и конфетку, и бутерброд с колбаской. Скушай здесь, а то будешь до обеда голодный ходить.

Ребенок поспешно съедает бутерброд, разворачивает конфету. Мать тащит его в группу. Конфету мальчик ест на ходу. Остолопова включает опять «Адажио», ставит чайник, сервирует стол.

Остолопова: Так, что у нас тут осталось со вчерашнего? Ага, тарелка с нарезкой, лечо (раскладывает на 3 тарелки), крылышки в соусе. Начинается день, начинается еда. И это притом, что главного едока еще нет.

Прослушать музыку не успевает, заходит Подлизова.

 Подлизова: Фу! (садится в кресло, жует жвачку, руки ноги опущены). Сейчас опять придет эта дура, Хихихи. Ненавижу! Как только такие люди в заведующие попадают?!

Остолопова: Как попадают? Да очень просто. Я еще в другом детском саду работала. Звонит как-то заместитель начальника Отдела Образования нашей заведующей (они подруги). Говорит, срочно нужен заведующий на вот этот, ваш детский сад. Нет ли, говорит, у вас подходящей кандидатуры. А мы в это время втроем (заведующая, старший воспитатель и я), делали паспорт безопасности, заняты очень были. Так вот наша заведующая впопыхах и говорит: «Да Вы, Светлана Алексеевна, уже все наши кадры опустошили. Возьмите кого-нибудь из другого детского сада. Вот, например, Домна Дормидонтовна, психолог из такого-то сада. С начальством приветлива. Карьеристка безудержная. Такая, за свое место, лоб расшибет. И перечить Вам не будет». Вот так, с легкой руки, и стала наша Домна заведующей.

Достоевский: Я давно за ней наблюдаю. Вот, смотрите (открывает книгу), есть тут у меня такой. «Прибавьте к тому, что он был хитер и умен, несколько даже образован, имел способности. Нет, лучше пожар, лучше мор и голод, чем такой человек в обществе».

Подлизова: Кошмар! А еще говорят, у них там специальный резерв!

Остолопова: Какой резерв? Сейчас из 12 садов района уходит на пенсию старая гвардия, которая отработала больше 30 лет. Те, кто был в резерве – уже сами на пенсии. А другие, не дождавшись теплого местечка, уволились. Остались те, кому некуда больше идти и те, кого никто в другом месте не берет. Да и зарплаты сейчас, сами знаете какие.

Залетает Дурноглазова.

Дурноглазова: Девочки, быстренько пьем чай, пока Хихихи не пришла.

Садятся в спешке.

Остолопова: Ой, право, крылышки хороши!

Дурноглазова: А я от Ваших салатиков млею.

Подлизова: Ничего в глотку не лезет.

Остолопова: Чего так? Беременность?

Подлизова: Какая беременность?! И так вон уже троих родила! С мужем, вчера посидели за ужином, до позднего, водку пили. Стресс, так сказать, снимали.
Достоевский (перелистывая томик): «Везде в русском народе к пьяному чувствуется некоторая симпатия; в остроге же к загулявшему даже делались почтительными. В острожной гульбе был своего рода аристократизм».

Дурноглазова: Ох, помню, молодые были, погуляли на славу! А какие здесь в саду вечеринки устраивали! Другой раз в краску бросает от воспоминаний.  Ладно, девочки, кушайте быстрее! Ой, Что сейчас вам расскажу!

Остолопова поспешно убирает все со стола. Грязные тарелки ставит в коробку из-под бумаги. Дурноглазова подходит к закрытой двери, встает около нее, держась за дверную ручку. Остолопова и Подлизова садятся на рабочие места.

Подлизова: Надо хоть бумаги на столе разложить. Видимость работы сделать.

Дурноглазова: Сейчас по группам ходила, Гасановна новость рассказала. У нашей бывшей главбухши, внучка с дружком с Бугринского моста в Обь спрыгнули. Она живая, а он помер.

Остолопова: Кошмар! Вот трагедия!

Подлизова: Да Вы что?! Так ведь она молодая совсем! Ей лет 14 всего-то.

Дурноглазова: Точно-точно! Они ведь мне дальние родственники. Говорят, она беременная была.

Прислушивается к шороху за дверью и резко открывает ее.

Дурноглазова: А-а-а! Целестина Маеровна! Доброе утречко Вам! А я тут стою, Вас поджидаю. Знаете, молкомбинат вчера сыр плесневелый привезли.

Сенбернар (сурово осматривая обстановку в кабинете): Как с плесенью? А кладовщик куда смотрел? Вы что, совсем уже?!

Дурноглазова (хлопая глазками): Она проверила первые головки – вроде нормально все. А сегодня перед завтраком обнаружили плесень.

Сенбернар: Хранили, значит, не правильно. Высчитаю!!!

Время 9.15. Сенбернар, принюхиваясь к запахам в кабинете, раздевается,
проходит за свой стол. В кабинете давящая на уши, тишина. Только шелестят бумаги и слышен стук клавиатуры.

Подлизова (обращаясь к Дурноглазовой явно для того, чтобы выдать ее): Ну, ну, а дальше то что?

Сенбернар: Кто там у вас с моста прыгнул?

Дурноглазова: А-ха-ха, Вы как будто подслушивали?

Сенбернар (смущаясь): Да весь садик об этом говорит.

Дурноглазова: Я и говорю, у бывшей главбухши, внучка с дружком, с моста в реку прыгнули. Он  насмерть, она живая.

Дурноглазова напряженно всматривается в лица, пытаясь увидеть шок от эффектной новости. День удался! Такая новость! И главное, она первая ее занесла в детский сад!

Сенбернар: Так ей и надо! Живая… Высота-то какая! Может, помрет еще…

Остолопова: Разве можно так? Ей и так теперь тяжело.

Сенбернар: Это ей тяжко? Это нам тяжко! Оставила тут после себя такой бардак в документах! Я до сих пор ничего разобрать не могу!

Достоевский (закрывая глаза руками): «Такая зверская бесчувственность, разумеется невозможна. Это феномен; тут какое-нибудь нравственное уродство, еще не известное науке».

Подлизова: Пойду, Ваньку проведаю, успокоился или нет.

Выходит в коридор, начинает сильно кашлять. Сембернар выходит за ней следом. Дурноглазова и Остолопова в кабинете одни, не считая Достоевского.

Дурноглазова: А-ха-ха, Евдокия Захаровна, Хихихи явилась. Это сразу можно понять по тому, как Лиза Лазаревна кашляет. Очень она не переносит ее парфюма.

Подлизова опять входит в кабинет, берет стакан с недопитым чаем, пьет.

Подлизова: Какой парашей она брызгается?! Я удохнусь здесь скоро!

Дурноглазова: Слушайте, а Сенбернар-то совсем озверела, что ли? Аукнутся ей эти слова. Я это по черной магии знаю.

Сенбернар (за спиной Дурноглазовой):  Я тоже черную магию знаю!

Дурнглазова: Ой! И не говорите! Вы так внезапно всегда появляетесь! Я вот чего говорю, наделала тут дел эта главбухша, вот и случилась беда с ее девочкой.

Сенбернар: Какой девочкой?  Потаскухой! В «Одноклассниках» свои титьки на показ выставляет.

Остолопова: Да что вы такое говорите. Молодые влюбленные решают прыгнуть с моста. Это же трагедия! Это значит, что их любовь не принимали в обществе. Может родители были против их отношений! Очнитесь, люди! Не будьте такими жестокими!

Сенбернар: Мой сын видел ее непотребные фотки. И даже переправил их мне. Она - дрянь! Разлагает молодежь своим развратом! Вот и парню голову так вскружила, что он вместе с ней прыгнуть с моста согласился. Только он-то разбился, а она нет. А надо бы наоборот.

Остолопова: В любом случае, это горе, и в первую очередь для родителей. Это же еще совсем дети! Как Вам только не жаль их!

Сенбернар: Сдохнет! Собаке собачья смерть!

Время 9.30. Входит заведующая. Все сидят за своими столами, Дурноглазова на пороге.

Громопопова: Ха-ха-ха! Встретила сейчас психолога, она вообще не в адеквате! Ха-ха-ха! Какие-то бумажки для родителей целую кипу распечатала. Ха-ха-ха. Сует их всем воспитателям, ха-ха-ха, что бы те родителям их раздали. Ха-ха-ха. Дура какая-то. Ха-ха-ха. Да, и, между прочим, доброе утро! Ха-ха-ха.

Достоевский (смотрит с иронией на Громопопову): «Хочу сказать, что по смеху можно определить, хороший человек или нет. Если смех не грубый, циничный, каким смеются каторжные, а ясный, тихий, в котором много детского простодушия, сразу можно сказать, что  человек хороший».  Но тут, понимаете ли, другое.

Остолопова: Это она согласие на тестирование детей распечатала.

Громопопова (подозрительно смотрит на Остолопову): А кто ей печатал?

Остолопова: Я. У нее же принтера нет.

Громопопова: Вы что, Евдокия Захаровна?! Ха-ха-ха, без моего ведома, ха-ха-ха! Так нельзя работать! Ха-ха-ха. Руководитель должен знать, куда девается бумага, ха-ха-ха.

Остолопова:  Это же по работе. Хорошо Домна Дормидонтовна, в следующий раз вас дождусь.

Громопопова:  Довольно о печальном. Ха-ха-ха. Вы чай еще не пили?

Все хором: Не-ет!

Громопопова: Ставьте чайник. Я пирогов напекла. Пойду, к старшему воспитателю зайду. Ха-ха-ха. Как чайник закипит, позовете. Ха-ха-ха.

Выходит. Остолопова ставит чайник, достает из холодильника что осталось, нарезает пирог. Входит Подлизова и опять кашляет. Сенбернар на нее подозрительно смотрит.

Подлизова (прокашлявшись и извиняясь): Не пойму, какую тухлятину там варят? У меня на резкие запахи аллергический кашель.

Время 10.00. Все готово к чаю. Все молча ждут Громопопову. Дурноглазова то и дело выглядывает за дверь.

Остолопова: Кто пойдет звать?

Дурноглазова: Давайте подождем. Она не любит, когда ее из-за стола выдергивают.

Сенбернар: Из-за какого стола?

Дурноглазова: Да мне видно, они там чай пьют со старшим воспитателем. Ниночка ей конфет со склада по дешевке привезла.

Ждут молча, делая вид что работают.  Сенбернар вдруг взрывается смехом.
Дурноглазова подбегает к ней, смотрит на монитор.

Дурноглазова: Ой, умора! Мне вчера этих песиков тоже присылали. Вот был бы у меня в кабинете компьютер, я бы тоже чаще в «Одноклассники» заглядывала. А хотя, у меня свободного времени гораздо меньше чем у Вас. И прививки надо поставить, и бракераж сделать, и детей осмотреть, и персонал проверить. Меня ноги кормят. Как с утра начну бегать по садику, так без ног домой прихожу. Хорошо Колюшка у меня все приготовит, все уберет.

Сенбернар, сразу посерьезнев, переключает программу. С ненавистью смотрит на Дурноглазову. Остолопова стучит клавиатурой. Подлизова листает папку с документами.

Подлизова: Какой бардак! Ничего не найти! Кто здесь до меня работал? И вообще работал ли?

Остолопова: Так подруга же Ваша и работала. Она же в декрете сейчас. И она же Вас и порекомендовала вместо себя. Вы же сами рассказывали. Наверняка у Вас и телефон ее имеется. Позвоните, да спросите, где какие документы лежат.

Время 10.30. Заходит Громопопова, дожевывая и отряхивая крошки с шикарного бюста. Наклоняется к Сенбернар. О чем-то перешептываются. Из-за очень короткого платья видны толстые ляжки, которыми смело можно глушить рыбу в реке, и ободок черных трусов на необъятной задней части тела. Все присутствующие целомудренно отворачиваются.

Громопопова: Евдокия Захаровна, подогрейте еще чайник, а то остыл, наверное. Ха-ха-ха. (оборачиваясь к Дурноглазовой) Берта Марковна, у Вас что, работы нет?

Дурноглазова (услужливо): Домна Дормидонтовна, так я ведь по работе.  Жду, когда мне Евдокия Захаровна, напечатает документы.

Громопопова:  Ну, так идите и ждите в своем кабинете. Ха-ха-ха.

Дурноглазова (услужливо): Домна Дормидонтовна, зачем вы так? Я ведь Вам угощенье принесла. Колюшка мне таких вкусненьких крылышек нажарил.

Громомпопова: Это в корне меняет дело! Ха-ха-ха. Девочки, мы же чаевничать собирались. Давайте скорее садиться.

Дурноглазова: Да, конечно, все уже на столе. Вас поджидаем.

Громопопова первая проходит за стол. Начинается чайная церемония. Все не спеша накладывают себе на тарелки пирог, салат, крылышки, оставшуюся нарезку сала и колбасы.

Громопопова: Нет! Психолог меня явно не устраивает. Ха-ха-ха.

Остолопова: Да в чем же она провинилась?

Подлизова: Она тут, до Домны Дормидонтовны, исполняла обязанности заведующего и была старшим воспитателем.

Сенбернар: Вот и я говорю! Пока мы тут работаем, неизвестно чем она там занимается.

Дурноглазова: Я как-то шла мимо, а она  в «Одноклассниках» сидела.

Остолопова: Какие «Одноклассники»? У нее интернета нет.

Дурноглазова: Ну, может и не в «Одноклассниках», может в карты играла. Но занималась она явно не работой.

Громопопова (озабоченно, пережевывая пирог): Надо ее срочно убирать! Надо сделать так, что бы с ней никто не общался!

Подлизова: Она меня просто бесит! Вчера Ваньке какие-то тупые вопросы задавала.

Остолопова: А по мне, так пусть сидит на своих задворках. Работает же. Родители ее хвалят. У нее два высших образования. Редкость в нашем детском саду! Да ведь она и в дела Ваши не лезет.

Воцарилось молчание. Подлизова ткнула ногой под столом Остолопову и укоризненно на нее посмотрела. Разговор явно пошел не в ту сторону. Дурноглазова попыталась сменить тему.

Дурноглазова: Новость-то слышали про бывшую главбухшу?

Громопопова: Ха-ха-ха! Доложили уже! Вот! Ха-ха-ха, я говорила, что дурные деньги до добра не доведут. Ха-ха-ха, это не Вы Берта Марковна ей наколдовали?

Дурноглазова: А как Вы думаете?! Я ведь за Вас, Домна Дормидонтовна, и душой и телом!!!

Подлизова: Что они тут делали, я вообще не понимаю! Ни одной ведомости по складу не могу найти.

Сенбернар (сурово): Надо было сказать, я бы Вам распечатала.

Громопопова: Ха-ха-ха, что же Вы, Лиза Лазаревна, ко мне не обратились? Все решаемо! Ха-ха-ха. Надо смелее быть! Ха-ха-ха.

Дурноглазова (заискивающе): Раз так, скажите, Домна Дормидонтовна, что с пропащим сыром делать будем?

Громопопова (насытившись, поглаживая живот): Ха-ха-ха, сами съедим!

Все смеются удачной шутке.

Громопопова: И психолога, кстати, тоже съедим!

И все опять смеются. Лишь Достоевский удрученно смотрит в окно. На улице идет дождь. Сыро, серо и мрачно! Он с досадой смотрит на Громопопову и бубнит себе под нос.

Достоевский: ««Прочь с дороги, не попадайся, я иду!» Точно опьянеет человек, точно в горячечном бреду. Точно, перескочив раз через заветную для него черту, он уже начинает любоваться на то, что нет для него больше ничего святого; точно подмывает его перескочить разом через всякую законность и власть и насладиться самой разнузданной и беспредельной свободой, насладиться этим замиранием сердца от ужаса, которого не возможно, чтоб он сам к себе не чувствовал.»

Громопопова (взвизгивая от удовольствия): Ха-ха-ха, нет! Она явно неадекватная! Надо позвонить лёле, она у меня юрист, уж точно подскажет, как от нее избавиться. Ха-ха-ха!

В кабинет робко постучали. Заведующая накинула белую детскую простынку прямо на еду, села в кресло. Все тоже приняли рабочий вид.

Остолопова (открывая дверь): А, это Вы? Входите, мы сейчас как раз Вашим вопросом хотели заниматься.

В кабинет входит азербайджанка. Глаза в пол.

Достоевский (глядя на вошедшую девушку): «Везде в народе нашем, при какой бы то ни было обстановке, при каких бы то ни было условиях всегда есть и будут существовать некоторые странные личности, смирные и нередко очень не ленивые, но которые уж так судьбой предназначено на веки вечные оставаться нищими. Они вечно состоят у кого-нибудь на посылках».

Азербайджанка (раболепно): Извините меня. Я хотела узнать, извините меня еще раз, Вы решили, надо ли мне ехать в Миграционную службу или не надо? Я вот уже неделю жду Вашего приглашения… (осматривается), вот, решилась сама зайти.

Сенбернар (дожевывая, сурово, с переходом на крик): Вам что, не ясно было сказано?! Никуда ехать не надо! Что Вы ходите в бухгалтерию по пустякам? Отвлекаете нас от работы!

Достоевский (в сторону Сенбернар): А есть и такие: «Чем забитее был он прежде, тем сильнее подмывает его теперь пощеголять, задать страху. Он наслаждается этим страхом, любит самое отвращение, которое возбуждает в других».

Азербайджанка (испугано): Как хозяина скажет! Я уже ухожу!

Остолопова: Постойте, постойте. (к Сенбернар) Целестина Маеровна, я звонила в Миграционную службу. Мне сказали, что нужно заполнить бланки, установленного образца и приложить копии документов.

Азербайджанка: Да, да. Вы мне уже говорили об этом. Я, вот, как раз все документы принесла. (складывая на груди ладони, кланяясь в сторону Громопоповой) Еще  раз извините…

Громопопова (сурово к Остолоповой): Опять за моей спиной делишки проворачиваете?! Сколько Вас учить? Если Целестина Маеровна вам говорит «не надо», значит и делать этого не надо!

Остолопова: А мне там сказали, что мы уже просрочили с документами и нам грозит штраф. Но все же, из-за нашей неопытности в этих вопросах, нам любезно идут на уступки, и согласились принять документы.

Громопопова: Не может быть!!! Ха-ха-ха

Остолопова: Звоните лёле.

Громопопова (азербайджанке): Идите, работайте, если надо, мы Вас пригласим.

Азербайджанка (складывая руки на груди): Как скажет хозяина…

Громопопова (Остолоповой с ехидцей):  Мне не нравится Ваша работа! Ха-ха-ха. Мы так с Вами не сработаемся. Ха-ха-ха… Шутка, конечно.

Остолопова встает, собирает грязную посуду. Обида от вопиющей
несправедливости душит ее. Ведь она старается для организации. Порядок должен быть во всем. А эти люди, эти мертвые души, все извращенно выворачивают наизнанку. Она удрученно подходит к окну. На батарее висит тряпка, которой нужно вытереть со стола крошки. На подоконнике сидит Достоевский. Он ласково улыбается ей.

Достоевский: «Они злятся на Вас за то, что Вы на них не похожи. Многие из них желали бы к Вам придраться. Им бы очень хотелось Вас оскорбить и унизить. Нужно много равнодушия, чтоб к этому привыкнуть. Вы еще не раз встретите непристойности и брань за чай, несмотря на то, что здесь очень много и часто едят. Им можно, а Вам нельзя».

Остолопова согласно кивает головой и выходит, уже в который раз, мыть посуду.

Остолопова (цитирует Достоевского глядя в окно): «Постоянное душевное беспокойство, нервическое раздражение, спертый воздух казармы могли бы разрушить меня совершенно. Чаще быть на воздухе, каждый день уставать, приучаться носить тяжести.  По крайней мере, я спасу себя, укреплю себя, выйду здоровый, бодрый, сильный, нестарый».

Время 11.30.

Громопопова (глядя на Подлизову и Дурноглазову): Так! Я не поняла, у вас что, работы нет?

Дурноглазова: Да, да! Ухожу. Мне надо подготовиться к прививкам.

Подлизова: Пойду на склад, пересчитаю посуду.

Уходят. Громопопова подсаживается к Сенбернар.

Сенбернар: Вы аккуратнее с этой Остолоповой. Я вот присматриваюсь… Не наш она человек.

Достоевский (болтая ногами): « В остроге все так исподлилось, что шпионство и доносы процветали, и арестанты нисколько не сердились за это. А шпионили все по требованию майора, и тот хмельной, бил их по щекам и ругал шпионами».

Громопопова: Да! Ха-ха-ха. Кто не с нами, тот против нас. Ха-ха-ха.

Сенбернар (довольная тем, что заведующая с ней согласна): Пойдемте, на обеде, прогуляемся до пекарни. Заварных пирожных возьмем.

Громопова: Ха-ха-ха, фигуру надо блюсти. Что у нас там сегодня на обед?

Сенбернар: Соленые огурчики с растительным маслом, рассольник и плов.

Громопопова: Фу-у! Плов здесь совсем не умеют готовить. Ха-ха-ха. Надо бы еще до магазина дойти. Колбаски, да сала подкупить.

Заходит Остолопова.

Остолопова: Вопрос-то серьезный по поводу эмигрантки. Вы все же позвоните лёле.

Громопопова (глядя на Сенбернар):  А я и позвонила! Ха-ха-ха. Вы не правы! Никаких штрафов не будет! Ха-ха-ха. Учите законы! И учитесь работать!

Достоевский: «Ничто так не раздражает арестантов, да и вообще всех нижних чинов, как вот этакие выражения начальников. Эта нахальность самовозвеличивания, это преувеличенное мнение о своей безнаказанности рождает ненависть в  самом покорном человеке и выводит его из последнего терпения».

Остолопова: На нет и суда нет! Мое дело предупредить.

Громопопова: Что там у нас с договорами?

Остолопова:  А Вы мне можете сказать, зачем я прописываю в них должностные обязанности, систему вознаграждения, законы, подтверждающие права на те, или иные льготы и прочее. Ведь у нас ничего из этого не исполняется. А вдруг, какой-нибудь воспитатель придет, да и заявит свои права на дополнительные «баллы», ну хотя бы в связи с хорошей посещаемостью воспитанников.

Громопопова: А зачем Вы им вторые экземпляры раздаете? Ха-ха-ха.

Остолопова: Так гласит закон.

Громопопова: Вот вечно надо учить Вас работать. Ха-ха-ха. Ничего Вы не умеете! Ха-ха-ха. Надо хитрее быть.  Говорите, что второй экземпляр выдадите позже. А мы уж постараемся, чтобы они сюда заглядывали как можно меньше. Ха-ха-ха. И вообще, много лишних разговоров у Вас, Евдокия Захаровна. Ха-ха-ха. Приступайте к работе.

Остолопова: Хорошо, Вам виднее.

Достоевский: «Если б захотели вполне раздавить, уничтожить человека, наказать его самым ужасным наказанием, так что самый страшный убийца содрогнулся бы от этого наказания и пугался бы его заранее, то стоило бы только придать работе характер совершенной, полнейшей бесполезности и бессмыслицы».

Громопопова (поворачиваясь к Сенбернар): Давайте-ка посмотрим, что из себя представляет наша психолог.

Сенбернар: Где посмотрим?

Громопопова: В соцсетях.

Остолопова: Может быть лучше в личном деле?

Громопопова: Надо знать о человеке всё! Ха-ха-ха. Его слабости, его силу, его интересы, наконец. Только с такими знаниями можно умело манипулировать людьми. Ха-ха-ха. В личном деле этого нет! Не заставляйте меня жалеть о том, что я Вас взяла на работу. Ха-ха-ха.

Время 12.30. Сенбернар хмурится. Ох! Не нравится ей, что заведующая ведет с Остолоповой такие откровенные разговоры. Кивком головы она многозначительно показывает ей на дверь. Обе встают, одеваются и уходят. В кабинет возвращаются

Дурноглазова и Подлизова.

Подлизова: Ненавижу! Как она достала! Я уже уважать себя перестаю.

Достоевский (глядя на Подлизову): «До какой чудовищной степени приживчив человек. Он есть существо, ко всему привыкающее, и, я думаю, это самое лучшее его определение».

Дурноглазова: И все же мне жаль внучку главбухши. Они все же мне родственники. (Тихонько плачет) У нее ведь позвоночник поломан. Как она теперь? Молодая такая.

Достоевский: «Везде есть люди дурны, а между дурными и хорошие. Эти люди, может быть, вовсе не до такой степени хуже тех, остальных, которые остались там, за острогом».

Остолопова: А кто знает, чего от психолога хотят?

Подлизова: Она ведь исполняющей обязанности долго была, до прихода Хихихи. И вообще, вот уже больше 20 лет в этом детском саду работает, авторитет имеет. Вот Хихихи и боится конкуренции. Выживет бедолагу.

Остолопова: Теперь-то она сидит в своем кабинете, никому не мешает, ни в какие дела не лезет. Пусть бы работала.

Подлизова: Против системы не пойдешь. И Вам, Евдокия Захаровна, я бы посоветовала осторожнее быть с высказываниями.

Дурноглазова: Пойду, обед получу, где ваши кастрюли? А то придут эти две, голодные, злые.

Остолопова: Они вроде плов не хотели.

Дурноглазова: Они всегда так говорят, что бы повод был сала купить.

Возвращается с кастрюлями. Берет чайник и мешок. Опять уходит и возвращается с полной тарой. Ставит на стол, накрывает детским одеялом.  Время 15.30. С полным пакетом возвращается Сенбернар. Раздевается. Выдвигает ящичек в шкафу, достает туалетную бумагу, наматывает на руку. Набирается приличный рулончик. Уходит.

Остолопова: Боже мой! Куда столько бумаги?!

Дурноглазова: А как иначе?! Сколько едят, столько и бумаги.
Заходит Громопопова.

Громопопова: Ой! Как вкусненько пахнет. Ха-ха-ха.  Накрывайте скорее, проголодались уже. А мы вот пирожных к чаю купили. Ха-ха-ха.

Подлизова спешно накрывает на стол. Остолопова стучит клавиатурой. Входит
Сенбернар.

Сенбернар: Давайте обедать. На улице так мрачно! Нужно подкрепиться.

Громопопова (Остолоповой): Да садитесь же уже! Ха-ха-ха. Семеро одного не ждут!

Остолопова: Да вы кушайте, я только чай. Сейчас, документы доделаю.

Громопопова: Не отрывайтесь от коллектива! У нас к Вам деловой разговор. Ха-ха-ха.

Остолопова садится, наливает чай. Громко стучат ложки по тарелкам. Суп съеден, накладывают комковатый плов.

Сенбернар: А плов вроде ничего, вприкуску с салом.

Громопопова: Лиза Лазаревна, Вам задание. Нужно найти родителей, которые напишут жалобу на психолога. Евдокия Захаровна, а Вы составите акты заседания комиссии.

Остолопова: Какой комиссии?

Громопопова: Аттестационной! Собранной по жалобе родителей, для определения профпригодности психолога. Ха-ха-ха. Лиза Лазаревна, Вы же сможете подобрать таких родителей? Человек 5-6.

Подлизова: Да, конечно, смогу.

Остолопова: Не! Я в такие игры не играю.

Достоевский: «Я ужаснулся той страшной подлости и низости, в которую меня ввергнули, среди которой я очутился. Я подумал, что здесь и все так же подло и низко».

Сенбернар и Громопопова многозначительно переглядываются.

Громопопова: А мне вот, нравится, как наша азербайджанка работает.

 Дурноглазова: Да, в группе у нее всегда чистенько. Тщательно все моет.

Громопопова: Надо ее в воспитатели перевести, ха-ха-ха.

Остолопова (поперхнувшись): У нее образования нет. Никакого.

Громопопова: Отправим на курсы. Ха-ха-ха.

Остолопова: Она по русскому писать не умеет. Заявление о приеме на работу,
просила меня написать, а потом просто скопировала буквы.

Громопопова: Все приходит с опытом. Ха-ха-ха. Вот вместо Волковой ее  и поставим. Не нравится мне эта Волкова. Ха-ха-ха.

Остолопова: Это же выпускная логопедическая группа. Волкова с высшим образованием, диссертацию пишет…

Громопопова: Знаю я ее диссертацию! Ха-ха-ха. Она мне тут программу написала, сплошной бред! Ха-ха-ха. Выскочка, да и только! От таких людей избавляться надо! Так сказать, оздоравливать коллектив. Ха-ха-ха.

Остолопова: Как, плохо говорящая на русском языке, азербайджанка, может научить детей правильно говорить русские слова?

Громопопова: Так поставим на логопедию Тряпкину, а азербайджанку на старшую группу. Ха-ха-ха

Остолопова: Тряпкина по образованию швея.

Громопопова:  Поставим Тестову.

Остолопова: Тестова по образованию повар.

Громопопова: Значит Волосатову.

Остолопова: Она – парикмахер.

Громопопова: Все решаемо, отправим на курсы! Ха-ха-ха. А чего это Вы так Волкову защищаете?! Вы что, дружите с ней.

Достоевский (предупреждающе): «Всякое самовольное проявление личности в арестанте считается преступлением».

Остолопова: Просто, надо же хоть кого-то оставить в детском саду с высшим образованием. Да, делайте, как знаете.

Время 14.30. Все встают из-за стола. Остолопова идет мыть посуду.

Подлизова: Пойду Ваньку посмотрю. Спит или нет?

Дурноглазова: Я, пожалуй, тоже пойду, поработаю.

Сенбернар (наедине с Громопоповой): Я же Вам говорю, эта Остолопова не наш человек. Ее срочно убирать надо. Она нам такое устроит, устанем расхлебывать.

Громопопова: Точно Вы говорите. Ха-ха-ха. Ничего, сейчас она нам документы в порядок приведет, и мы с ней расстанемся. Ха-ха-ха.

Возвращается с тарелками Остолопова, хочет взять кастрюли, но находит в них плов.

Остолопова: Ой, тут еще плов. Выбросить?

Сенбернар: Положите это в контейнер. Не выбрасывайте. Отдадим его Подлизовой. У нее трое детей, пусть покормит. А кастрюли на кухню унесите, их там помоют.

Остолопова перекладывает плов, уносит кастрюли.

Громопопова: Что-то булочками пахнет. Ха-ха-ха. У нас что, сегодня выпечка? Ха-ха-ха. Надо сказать, что бы больше настряпали, а то плов не вкусный был. Не наелись. Ха-ха-ха.

Сенбернар: Нужно сказать, что бы к вечеру еще оставили. Мои дети так любят садовскую выпечку.

Стук в дверь, и сразу заходит молодой человек, настроенный агрессивно.

Мужчина: Где найти заведующую?

Громопопова: Я слушаю Вас.

Мужчина (осматривая ее с головы до ног): Вы заведующая? А почему Вы в майке? Это ведь детское заведение, а не публичный дом!

Громопопова (смущаясь, нервничая, одевая халат): Да помидорка брызнула, сейчас, халат одену.

Мужчина: Мой ребенок ходит в восьмую группу. Он весь покусан.

Громопопова: Детьми? Ха-ха-ха.

Мужчина: Клопами!!! Ничего смешного я не сказал.

Громопопова: Все решаемо. Не надо нервничать. Сейчас, вызову медика, разберемся. (Взвинчиваясь, от того, что ей приходится оправдываться). И вообще, Выведите клопов сначала у себя дома!

Мужчина: Похоже клопы у Вас не только в группе, но еще и в голове! Вашей голове! В другом месте разговаривать будем.

Громопопова (виновато хлопает глазками): Ну что же Вы так? Зачем нам другое место? Если хотите, мы Вашего ребеночка в другую группу переведем. Организуем все лучшим образом. Уверяю Вас, я сегодня же приму меры!

Достоевский: «Любопытно, что все это напускное настроение, продолжается ровно вплоть до эшафота, а потом как отрезало. Тут человек вдруг смиряется, стушевывается, в тряпку какую-то обращается».

Мужчина уходит, хлопая дверью. Заходит Остолопова и Дурноглазова.
Остолопова садится на свое рабочее место.

Дурноглазова: Чего это он такой нервный?

Громопопова: Берта Марковна, у вас что, в восьмой группе клопы?

Дурноглазова: Так ведь я Вам вчера еще об этом говорила. Надо СЭС вызывать. А сегодня вывели ребенка из десятой – стригучий лишай. Надо на карантин группу закрывать.

Громопопова в ярости перебирает бумаги, швыряет ручки.

Громопопова: Надо СЭС вызывать?! Да Вы знаете, что мне за это в РОО сделают! И кто из нас должен вызывать СЭС?!!! Вы же медик.

Дурноглазова (виновато): Но СЭС вызывает руководитель! Ведь нужен приказ и так далее.

Громопопова: Идите Вы…. За булочками. Полдник уже. Да по больше принесите.

Остолопова: Тут вот в электронке… РОО ругается. Говорят, мониторинг вовремя не отправили.

Громопопова: Ну, вот когда работать?! Только и отвлекают всякой ерундой! (к Остолоповой) Подайте им мониторинг.

Сенбернар: А по какому это праву, Вы в электронку полезли? Кто Вам разрешал.

Остолопова: Так это письмо с 10 утра висит непрочитанным. Вот я и решила заглянуть. Сколько групп в карантине подавать?

Громопопова: Две. Ха-ха-ха.

Остолопова: С чесоткой и стригучим лишаем?

Громопопова: Нет!!! Балда Вы неотёсанная!!! Две с ОРВИ. Лишай завтра подадим. Про чесотку – ни слова! Это коммерческая тайна! Везде Вам нужно свой нос засунуть! (К
Сенбернар) Пойдемте, сходим в восьмую группу, посмотрим, что там за клопы.

Время 16.30. Заходит с полным подносом булок Дурноглазова.

Остолопова (разочарованно): Ведь в других садах такого нет. Вот я работала до этого в детском саду. Так там заведующая держится за людей творческих идейных. Старается напарников в воспитателях  подобрать так, чтобы вместе идеей горели, чтобы ссор и недомолвок не было. А сколько там кружковой работы организовано: и изостудия, и хореография, и плавание. Дети развиваются физически, эстетически и нравственно. От родителей только слова благодарности и слышно. И поверьте мне, там столько не едят. Там работают. А здесь, словно голова у начальства только для еды и создана. Словно человек заедает все духовное, все человеческое. Остается только ненависть, унижения, интриги. Люди бегут от сюда, как черт от ладана. Что педагогов возьми, что воспитанников.  Как же ее не накажут за такое?  А как она к сотрудникам относится? Будто и не люди это вовсе, а рабы на галерах.

Достоевский: «Всякий, кто бы он ни был и как бы он ни был унижен, хоть и инстинктивно, хоть бессознательно, а все-таки требует уважения к своему человеческому достоинству. Арестант сам знает, что он арестант, отверженец, и знает свое место перед начальником; ни никакими клеймами, никакими кандалами не заставишь забыть его, что он человек. А так как он действительно человек, то, следственно, и надо обращаться с ним по-человечески».

Дурноглазова: Я вчера встретила одну свою знакомую. Она мне рассказала любопытную историю. Ее дочь дала взятку высокому лицу в РОО, не маленькую, 70 тысяч, за то чтобы ее ребенок не попал в наш детский сад.

Остолопова: И что?

Дурноглазова: А то, что если не будет таких детских садов, за что взятку давать? Так что, в нашем случае, чем хуже – тем лучше.

Остолопова (одеваясь): Ну, все. На сегодня хватит. Я, пожалуй, домой пойду. Это не детский сад. Это – мертвый дом! И, как выясняется, кому-то он очень нужен. А стало быть ситуация безнадежная. А я-то книгу вот принесла «Записки из мертвого дома». Думала, может хоть кто-нибудь прочитает, да опомнится. Да где уж тут! Если такое в РОО приветствуется.

Дурноглазова: Так может чаю с булочкой?

Остолопова: Нет. Я столько не вынесу. И я ведь прекрасно понимаю, что работать мне здесь не суждено. Завтра же заявление на увольнение подам!