Две правды. Часть вторая

               
              Часть вторая.


              ШКОЛА-ИНТЕРНАТ




« Была весна тридцать третьего года. Новое учебное заведение пользовалось доброй славой. Родители учеников отзывались о здешних наставниках и о директоре очень положительно. Однако,осенью этого же года наступил переломный момент. Действующий директор и большая часть учительского коллектива подали в принудительную отставку. Их заменили учителя в форме СА(штурмовые отряды ОК)
Директор школы теперь назывался не иначе как штурмфюрер. Классы были переименованы во взводы, а четыре класса, сгруппированные вместе, составляли сотню. Жизнь в интернате все больше стала приобретать военные черты. Времена кайзеровских кадетов воспряли вновь.
     Окончание первого года учебы было ознаменовано сразу двумя событиями. Я вошел в число лучших учеников класса,а сама школа была переименована. Теперь она стала называться национально-политическим образовательным  учреждением (сокр. NAPOLA )
   Все учащиеся получили униформу, очень похожую на ту, что, что носили в Гитлерюгенде.Теперь нас стали воспитывать военной муштрой. Повысились требования к спортивным и прикладным дисциплинам. Слабаки вылетали из школы с позором. Загруженность у школьников была примерно такая , как у солдат в армии. Недельный распорядок от понедельника до субботы выглядел так:
   
      6-00 –Подъем
     6-00-6-30 –Утренняя зарядка
     6-30- 7-00 –Утренний туалет и построение
     7-00-7-30-   завтрак
 До обеда от четырех до пяти уроков общеобразовательных дисциплин. После короткого обеденного перерыва-полтора часа на выполнение домашних заданий. А потом начиналась военная и стрелковая подготовка,практическое ориентирование по карте и компасу, занятия по разведподготовке и другие специальные военные игры. К военной части обучения также относились и военные строевые смотры, то есть проверка одежды и снаряжения на чистоту и ухоженность. Всех тех,кто не отличался особой чистотой и прилежанием, попадал в служебный журнал командира взвода. Провинившийся ученик  не уезжал домой на выходной день , а оставался в интернате, исполняя трудовые наряды.
     Слава Богу,. политических занятий здесь не проводилось,видимо сказывалась плотная загруженность.Нам только вдалбливали в голову, что Адольф Гитлер есть великий вождь, и что он поднимет страну на не виданные высоты. Мой отец, я уже говорил об этом, ненавидел Гитлера, хотя и находил в его политике рациональные зерна.
      
    В 1936 году нас, учащихся, пригласили на  военный аэродром. Здесь мы впервые увидели настоящие самолеты с крестами на крыльях. Это было очень эффектно. Одно дело  глядеть на фотоснимки боевых самолетов, совсем другое, пожирать чудо техники живым взглядом. Именно тогда на аэродроме я для себя решил о том, что обязательно стану летчиком и сяду за  штурвал боевой воздушной птицы.
     Я продержался в школе НАПОЛА четыре года, понемножку сползая вниз по школьной успеваемости.Энтузиазм и спортивный азарт угасали тоже вместе с общим психологическим настроем. Появилась даже ненависть. И возросла она после того, как в школе появились штурмовики в форме СС и путем антропологических измерений(тела,головы, носа), приступили к оценке учебного контингента на предмет расовой полноценности. Раздевшись догола, каждый ученик представал перед высокой комиссией и получал одну из девяти категорий, среди которых первая была германской,а последняя-негроидной. Мои оба брата получили вторую и третью категории, я же чувствовал себя обиженным со своей седьмой.
    
      Непосредственно перед началом летних каникул 1937 года были проведены общешкольные полевые учения. Было очень холодно, зарядили проливные дожди.
Здоровье мое дало сбой и я загремел  с высокой температурой в лазарет с диагнозом: «Плеврит» Пролежав несколько дней на больничной койке я попросился на выписку. Через пару дней начинались летние каникулы и я расчитывал дома основательно подлечиться. Родные стены-самое лучшее лекарство.
    Так вышло, что в ночь перед отъездом в летний отпуск, нас подняли по тревоге. Открепительной справки от врача я не получил,резонно полагая,что в отпуске она мне не понадобится. На линейку я вышел в тренировочной форме. Командир сотни потребовал у меня справку об освобождении от врача. Я мрачно помахал головой.
      –Марш  в казарму и сюда в полной выкладке,-рявкнул командир.
     Когда я вернулся в военной экипировке на плац, колонна уже ушла. На мое счастье в джипе меня ожидал командир взвода с водителем. Мы быстро настиглми колонну.
 Марш-бросок оказался для меня сплошной мукой. Мой неокрепший, после болезни, организм давал о себе знать. Я шел в колонне и мысленно проклинал и отцов-командиров, и сволочную погоду и ,как мне казалось, «»скотское» к нам, ребятам, обращение.
     Наконец, после обеда мы вернулись в расположение школы,чтобы сменить маршевые ранцы на цивильные чемоданы, приготовленные к отъезду домой на каникулы.
   
     Как я выдержал дорогу домой, уже не помню. Мама , увидев меня, ахнула. Температура была под сорок. Антибиотиков в ту пору еще не было. Выздоровление мое шло медленно, все больше применялись народные средства. А тут пришла еще одна весть в почтовом конверте. Из Наумбурга пришло сообщение:
      «Ваш сын не успевает по школьной программе, поэтому мы настоятельно рекомендуем забрать его из этой школы с целью перевода в другое учебное заведение»
     Формальной причиной  этого письма послужила моя, якобы,недостаточная физическая подготовка. Видимо, я давно находился в списке «сбитых» птиц». Возможно, и врач, не выписавший мне освобождение от марша, отмолчался, во всяком случае, эта «непонятка» сыграла со мной злую шутку. Я сжимал зубы от негодования и продолжал надеяться на милость судьбы.»

       Если прибегнуть к фантазии и мысленно переместиться в машине времени в те далекие тридцатые годы, особенно в период обучения в школе НАПОЛА, думаю, Клаусу Фритцше вряд ли доставило удовольствия. Воспитанный далеко не неженкой, он столкнулся в этом жестском учебном заведении с миром несправедливости. Прав тот, у кого больше прав-глаголила доктрина Гитлера. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Неожиданная болезнь сыграла на руку, помог незримый ангел-хранитель. Интересно,как сложилась дальнейшая судьба мальчика?...

    « Осенью тысяча девятьсот тридцать седьмого года  я приступил к занятиям в государственной  школе имени Мартина Лютера в Айслебене. Душевная травма от «НАПОЛЫ» быстро рассосалась, хотя  многие эпизоды той поры до сих пор хорошо сохранены в моей стариковской памяти.
     В новой школе я встретился со своими друзьями по начальным классам. Никто из них не подал вида,что знает о моем позорном вылете из элитного учебного храма. Наоборот,бывшие одноклассники приветствовали меня как блудного сына,после долгих странствий, возвратившегося к матери. К слову сказать, это был очень дружный класс. Мы общались между собой многие десятилетия. И в 1990 году из обеих частей Германии на юбилейную встречу выпускников,окончивших школу ровно 50 лет назад, приехали из двадцати двух учеников, аж пятнадцать.
     На новом месте я хорошо справлялся с учебным планом. Пришлось практически с нуля осваивать французский язык, раньше я изучал английский. Занимался упорно с репетитором и догнал-таки своих одноклассников. Я был одержим одной мотивацией-доказать родителям, что не глуп!
   
     Конец первого учебного года в Айслебене  был отмечен интересным событием, я вступил в члены летного кружка. Еще в Наумбурге у нас был учебный планер,но так вышло, что мне на нем летать не довелось. Теперь я стал полноправным членом  планерного коллектива Гитлерюгенда. Имея определенные военные навыки во время муштры в НАПОЛЕ я быстро стал среди планеристов своим парнем.В этой компании я чувствовал себя как рыба в воде. В Гитлерюгенде  было несколько отделений по специальностям: Моторное, морское,радиотехническое и летное. Личный состав кружков по интересам был немногочисленным. Желающих попасть сюда было в разы сложнее,существовал конкурсный отбор. Следует отметить, что нацистское государство абсолютно бескорыстно предоставляло в пользование для учебных целей оборудование и специальную оснащенную технику воинских частей. Ставилась государственная задача-подготовить нас к будущей  армейской службе. Все мы, члены планерной группы мечтали стать пилотами и постичь науку вождения всех видов самолетов.
   
        Гордо сидя в кабине планера я ощущал себя личностью. Разве мог я сравнить себя с тем «рекрутом» из НАПОЛЫ. Там была помойная дыра, а здесь голубой небесный простор. Наверное,тогда, когда я заболел «небом» и началась та самая полоса везения, о которой я много позже узнал на берегу реки Клязьмы от цыганки-гадалки.»

     О Второй мировой войне написано столько книг, поставлено неисчисляемое количество фильмов. Кажется, что и сказать уже нечего, однако историки до сих пор спорят и  находят белые пятна. Есть такое предположение. Не родись Гитлер, Ленин и Сталин в одном столетии, возможно было бы избежать и Первую мировую войну, и голодомор, и коллективизацию в деревне, и Красный террор, который привел к истреблению руководящего состава РККА. Возможно, не пришлось бы и двум великим авантюристам двадцатого века делить Европейский пирог. Каждый из них хотел отхватить кусок пожирнее. Однако, история не имеет сослагательного наклонения.
    Пожар войны  разгорелся еще в 1936 году в Испании. И вот,очаг огня достиг уже Польских границ.  О чем обычно думают мальчишки в шестнадцать лет? Ведь не за горами-аттестат, а с ним и пропуск во взрослую жизнь...

        «Первого сентября  1939 года началась война. И мы,ребята, бурно ликовали по этому поводу. Успехи немецких войск были просто грандиозны.  Войска легко справились с задачей и вот уже и Норвегия и Франция-под немецким сапогом. Не покорилась лишь Англия. Летом 1940 года произошла кровавая битва в Британском небе и воздушный флот англичан устоял. Вот тогда у меня и зародились первые сомнения в непобедимости немцев. Мне было уже семнадцать лет, а некоторые мои однокашники  достигли призывного восемнадцатилетнего возраста. В нашей школе было два выпускных класса-гуманитарный и реалистический. Гуманитариев еще перед началом летних каникул терзал вопрос о том, следует ли идти на войну добровольцами? Воспитанные на принципах истинного гуманизма ребята приняли решение: Оружие в руки добровольно не возьмем.
      –Пусть они нас тянут до самого официального призыва.
       Между призывом и добровольным поступлением на воинскую службу было существенное различие. Призывник не мог выбирать род войск. Новобранцы попадали в пехоту, артиллерию, танковые и саперные части. Доброволец же, напротив,имел право самостоятельного выбора рода войск. Учащиеся  класса реалистов, к которым относился и я, ставили вопрос несколько в другой плоскости, очень прагматично:
    - А какой из рода войск дает наивысший шанс остаться в живых?
  Я со знанием дела объяснил одноклассникам боевые принципы войск связи ВВС, жаркие дискуссии закончились. Подавляющее большинство будущих воинов решило добровольно вступить в ряды авиаторов.
   
       Печальную арифметику мы посчитали в 1990 году на  золотом юбилейном выпуске.
    Из гуманистов выжили лишь пятеро из двадцати двух человек. Из реалистов же погибло пятеро из аналогичного количества.. Интересное соотношение. До сих пор не могу понять,было ли это чудо делом рук моего ангела –хранителя?»

               Известно,что отбор в элитные войска  ВВС проводится особенно тщательно. Здесь не обойтись без тестов на коэффициент интеллектуального развития, психологического тренинга. Да и к самому здоровью здесь планка высокая. Достаточно понижения остроты зрения на одну,две десятых диоптрии и ты уже не годишься для летно-подъемного состава. Вот почему все мальчишки, прошедшие «сито» строгой медицинской комиссии, ощущали себя счастливчиками, выигравшими по лотерейному билету крупную сумму денегНи умом , ни сердцем, они тогда не чуяли, что смерть уже ходит где-то рядом и только  ждет момента,как схватить зазевавшегося за горло, своими костлявыми лапами-клещами...

     « Мой классный товарищ Данкварт Бройнунг и я были единственными, которые подали заявление о зачислении добровольцами в летный персонал Люфтваффе. Чиновник из военкомата охотно принял наши бумаги. Уже через несколько недель я получил предписание явиться в казарму,которая находилась под Лейпцигом, с личными вещами
 Целую неделю шла строгая проверка. До сих пор помню один из многочисленных вопросов на умственное развитие:
     –Чем отличается карлик от лилипута.
  Подобных вопросов, даже очень закавыристых, было много. Судя по довольной физии экзаменатора, отвечал я бойко и в попад. Потом мы бегали кросс по пересеченной местности на три километра, метаали гранаты,подтягивались на турнике. Плохо дался бросок мяча, я не смог его отправить даже за отметку в 20 метров. И здесь мне снова повезло! На груди я носил  спортивный значок за достижения в планерном спорте. Он-то меня и выручил. Я сдал экзамен на категорию «С» по планированию в воздухе. Таким образом экзамен на летную профпригодность был успешно сдан.
  И , наконец, наступил самый страшный момент –медицинская комиссия. Почти всех врачей-специалистов я прошел без сбоев, мою твердую поступь остановил врачЛОР. Он узрел у меня хронический тонзиллит и уперся рогом:
     –Пока не сделаете операцию по удалению миндалин, я Вас к полетам не допущу!
   Надо отдать здесь должное моему отцу. У него был хороший знакомый врач-ЛОР. Так он мне оперативно во время обеденного перерыва в амбулаторных условиях провел операцию. Каково же было удивление гарнизонного специалиста по болезням уха, горла, носа, когда я предстал перед ним через пару дней. Безо всяких ограничений я попал в летный состав, не смотря на то, что был очкариком. Опять везение? Скорее всего-да!
      
       Мой отец обладал аналитическим складом ума. Все или почти все подвергал сомнению, тщательно взвешивая любую информацию. Сводки с театра военных действий приходили ободряющие. Гитлеру легко покорялась Европа. Он уже бредил Восточной кампанией. Отец еще в 1918 году  в боях получил тяжелое ранение–потерял ногу, но, однако, не роптал на судьбу. К успехам Гитлера он относился весьма сдержанно. Отец тщательно собирал материалы о численном составе Красной армии, ее вооружении и вслух рассуждал о том, что победить такой колосс–Советский Союз Гитлеру будет очень нелегко. Уже чуть позже, в начале июля 1941 года, когда Германия объявит войну Советам, отец скажет:
      –Скорее всего эту войну мы проиграем.
      Не знаю, прозорливость ли это была, а может быть неосторожное предположение? Во всяком случае отец мой оказался ясновидящим...
     Зимой сорок первого года наш класс опустел. В нем остались только двое учеников
   
        О учебе мы уже не думали, да и у учителей было далеко не рабочее настроение. Почти ежедневно мы наведывались в военкомат, благо он находился в нескольких шагах от школы., и справлялись о судьбе наших документов. «Канцелярские крысы» были рады нашему рвению на фронт и использовали призывников в качестве помощников на подсобных работах. Параллельно они приводили в порядок наши личные дела.
    В феврале ожидались выпускные экзамены,к которым мы совсем неи были готовы. Одно обстоятельство спасало нас с другом. Уйти в Армию до начала испытаний....

                СЛУЖБА В «РАД»

          РАД–военнизированная организация, образованная в 1933 году вскоре после прихода Гитлера к власти,явллялась государственной единицей, которая была координатором общественно-полезных работ. В нее вступали молодые безработные люди. После введения  всеобщей воинской повинности, все военно-обязанные должны были перед поступлением в Вермахт прослужить три месяца в РАД. Это было, своего рода, «дошкольное»  учреждение по приучению к воинской дисциплине во время  подготовительных работ к предстоящей войне.
      Ровно за две недели до начала выпускных экзаменов, 25 января раздался спасительный звонок от чиновника из военкомата. Командный голос предписывал срочно явиться в РАД.   До нас доходили слухи, что мы будем носить униформу и находиться там неопределенное время. А вдруг война быстро закончится? Мы очень беспокоились о том, что не  может, не имеет права война  завершится без нас, так  хотелось стать ее живыми свидетелями...
       Подразделение РАД, располагавшееся в местечке Цёшен имела функции окружного штабного отделения . Правительство Гитлера было твердо уверено в скорой победе, вот почему вместо выполнения продуктивного труда или строевой военной подготовки, мы часами стояли на плацу, иногда маршировали строем. Оружием солдата РАД была лопата.,однако, в окружном отделении были только тренировочные лопаты. Целый час в день мы тратили на то,чтобы полировочной пастой довести эту лопату до идеального блеска. Вся тренировка оканчивалась тем,что  приобретенные навыки демонстрировались  за день до окончания  работ во время, так называемого смотра, перед окружным фюрером.
      
     Унтер-офицеры и офицеры РАД в начале 1941 года почти все были профессионалами,так как выбрали  службу и исправно выполняли свои функции, однако, все те,кто обладал определенной долей интеллекта, отправлялись служить в Вермахт.Там были более требовательные условия, но и денежное довольствие было заметно выше, нежели в РАД. Поэтому так вышло, что число болванов и садистов,особенно среди унтер-офицеров РАД было довольно внушительным. Дай дураку власть и он такое натворит, мама не горюй! Это как раз про этот контингент идиотов. Особым садизмом и изощренной жестокостью отличался наставник отряда по фамилии Массопуст. Его мы дружно ненавидели. И когда через девять лет я случайно в людской толпе увидел этого паразита,он был инвалидом с ампутированной рукой, меня охватила «сатанинская» радость. Я еле сдержал себя, чтобы не вцепиться в его наглое лицо...
    Наше подразделение располагалось в деревянных бараках по 15-20 человек в каждом. На двухуровневых кроватях лежали соломенные матрацы,которые должны быть строгой прямоугольной формы. Беда тому рабочему-солдату,который не успел заострить углы. В этом случае садисты-младшие фюреры придумывали унизительные наказания. В то время, когда  вся команда занималась муштрой на плацу, командир отряда делал обход по жилым помещениям и проверял состояние кроватей. Если ему не нравилась заправленная постель,он мог распотрошить матрац и вытряхнуть солому на пол. Довольно часто мы,вовращаясь в казарму, наблюдали посередине барака огромную кучу соломы, высотой в человеческий рост. И тогда вместо обеденного перерыва мы вновь проделывали эту нудную работу. Между бараками была пешеходная дорожка из брусчатки, а вокруг нее была вода. Туда ретивые  наставники бросали лопаты, если обнаруживали  на железе следы ржавчины. И вновь начинался напрасный и изнурительный  бесполезный труд полировать  этот рабочий инструмент до зеркального блеска.
      Впервые после изгнания меня из школы « НАПОЛА», я  почувствовал пользу от перенесенных там мучений. Уже в первый день прибытия в лагерь шеф нас спросил:
   –Кто из «НАПОЛЫ?»  Тут же моя рука автоматом взлетела вверх. И хотя я был бывшим учеником этой элитной школы, меня заметили и назначили вместе с двумя другими «наполитанцами» старшиной барака. Старшие товарищи-профессиональные службисты рассматривали нас,  как партнеров по воинскому братству, и обращались с нами более дружелюбно, чем с учебным контингентом.»
      
     Читая страницы  откровений юного солдата, порой начинаешь сомневаться. Как можно в семнадцать лет, когда нет еще определенного опыта, обладать таким прагматизмом. Вот ведь, как можно логически вычислить шанс выживаемости в войне? Мне лично никогда не приходило в голову о том, что авиация-Бог неба менее уязвима, чем артиллерия  или бронетехника. Уцелеть на войне-это не больше чем везение. А кому какая  карта выпадет, не знает никто. И все же, читая воспоминания Клауса, отодвигаешь от себя эту негативную мысль. Что касается везения, то его «фартовость» была далеко не случайной. Мальчишка не воспитывался барчуком. Родительская мечта почти сбылась. Мальчишка планомерно идет к цели. Скоро он станет настоящим военным, истинным защитником родины, преданным Отечеству и фюреру...

                ВРЕМЯ В РЕКРУТАХ

   «  Между возвращением со службы в РАД и призывом меня в регулярные войска Вермахта имелось всего четыре дня, каких-то ничтожных четверо суток. Очень обидно было, но за два дня до моего дня рождени,. 3 мая 1941 года, я с ручной кладью в виде картонной коробки, отправился на вокзал. Путь  держал в город Веймар, там я должен был начать свою службу в Люфтваффе. Я очень хотел попасть в летную часть и заметно волновался. Беспокойству моему были причины. В  призывном свидетельстве стоял штамп: «Связь»
 Видимо, на медкомиссии я перестарался. Врачи посчитали мой слух слишком музыкальным и сделали пометку в деле, с рекомендацией меня в связисты. Что ж, связисты так связисты, только и они бывают разные. Можно с катушкой провода бегать по летному полю, а можно и на аппарате Морзе стучать из кабины самолета. Однако,чтобы стать борт-радистом, нужно научиться виртуозно работать на телеграфном ключе.
   
     В этот  слякотный промозглый день я прибыл в расположение части. Шквальный ветер и мокрый снег не располагали к весеннему настроению. На сборном пункте нас собралось сто двадцать рекрутов с разных концов страны.Казарма, удачно расположенная в лесной роще,относилась к военному аэродрому Веймар-Нора. Она была построена в 1936 году. После пережитого кошмара в РАД, я увидел в офицерском летном составе-эрудированных специалистов с интеллигентской закваской. Это был совсем другой культурный уровень, нежели в «помойной» РАД.
     Получив абсолютно новую форму униформу и пару маршевых сапог, я улыбнулся. Через двадцать минут я стану настоящим солдатом. От своего отца, участника боевых действий в первой кампании, я узнал, что сапоги перед первой ноской следует увлажнить мочой, одеть их мокрыми и сделать пробную пробежку на два километра. После этого они примут нужную форму стопы, что предупредит от набивания в дальнейшем мозолей.
      Теперь наступил не менее ответственный момент–выбор оружия. Известно, что винтовка–это невеста солдата. Эту поговорку я впервые услышал в НАПОЛЕ. Контроль за состоянием оружия был  в немецкой армии святым делом. Во время строевых смотров унтер-офицеры в первую очередь проверяли именно оружие. Наш первый смотр явился для новобранцев ритуальным посвящением. Я очень старался накануне проверки. Мой идеальный карабин ослепил  командира и старшину роты. И единственный из 120 человек, я обратил особое внимание со стороны командира роты. Офицер посмотрел в мою сторону и голосом, не терпящем возравжений, рявкнул:
    –Смирно! Из-за необычного состояния вашего личного оружия я наказываю вас... тремя днями внеочередного отпуска...
      Это было дерзко неслыхано. Рекруту отпуск? В немецком военном кругу бытовало понятие: «Попасть на «карандаш!» Это означало, что, если солдат или офицер бросался в глаза,неважно, в позитивных тонах или негативных, командиры делали в уме «зарубку».

    В НАПОЛЕ я заработал себе  имидж слабака, а здесь, с пылу, с жару, сразу понравился начальникам и попал в привиллегироанную обойму. Совсем по другому сложился служебный старт у моего одноклассника Данкварта Бройнунга. На протяжении всего трехмесячного курса он ни разу себя не проявил как аккуратист. К его оружию постоянно придирались. Он тоже был взят «на карандаш», но только в отрицательном смысле.
       Помимо общей военной подготовки, нам стали преподавать физику, технику связи, работу на ключе Морзе, а также проводили регулярное прослушивание текста с аппарата Морзе, с повышением количества знаков в минуту. Радисты наземной связи должны были освоить скорость приема и передачи 60 знаков в минуту. От борт-радистов требовалась скорость в два раза выше. Все свободное время  я посвящал работе с тренировочным ключом, отрабатывая правильные движения...
      
      День 22 июня  1941 года стал для меня шоковым. Началась война с Советским Союзом. Это сообщение было передано по радио. У курсантов были озабоченные лица. Еще вчера мы были уверены в своей непобедимости и верили, что войну выиграем  «одной левой.» А как же теперь? Трулно было понять о том, как Гитлер отважился напасть на Советы, ведь у фюрера с советским вождем был заключен партнерский договор о ненападении.  Мы были в замешательстве. Газеты сообщали, а по радио вещали о том, что Советы ступили на захваченные нами территории, и что не было другого выхода, как нанести превентивный удар...
     Один наш рекрут резонно заметил:
    –Если мы и выиграем эту войну, то снимем военную форму, только тогда, когда уйдем на пенсию...
    Меня эта реплика не совсем огорчила. Я собирался стать кадровым офицером. Неслыханные успехи фюрера вселяли в душу большие надежды. Хорошо работала и Геббельсовская пропаганда. Из тарелок репродукторов постоянно доносилось:
      –Советский Союз–колосс на глиняных ногах. Еще один натиск и от Советов останется один «пшик». Мы дадим славянам подлинную свободу и избавим Россию от красной чумы...
    В начале июля мне дали краткосрочный отпуск и я отправился к родителям
    Отец высказался скептически о блицкриге Гитлера. Для меня его слова были, как удар обухом топора по голове.. Высказывать пораженческие настроения было очень опасно Поделись он, грешный, с кем нибудь из сельчан об этом и тут же бы заработал смертный приговор. Три дня моего домашнего «блаженства» обернулись мигом. И вот я опять стою у ворот КПП. Меня вновь ожидают армейские будни.
           Мои успехи в обучении на бортрадиста оказались довольно высокими и я был рекомендован в числе лучших курсантов на обучение в школу связи ВВС в Эрфурте.
        Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Я и мой друг Данкварт вместе со свидетельствами об окончании курсов молодого бойца мы получили первое повышение в звании и стали ефрейторами
      Встретили, нас, новеньких, обычно. Никаких привиллегий. Мы думали,о том, что попали в обойму летного персонала, но не тут-то было. Новая служба вновь напомнила времена рекрутства . Снова начались тренировки во время снежной метели,смотры оружия, обмундирования. Предыдущая группа радистов еще готовилась к выпуску, поэтому нашу  держали на второстепенных ролях, мы помогали обслуживать учебный процесс. И лишь на третий месяц нашего пребывания в Эрфурте начались занятия. Предметов было много. Среди дисциплин были– воздушное право, шифрование,навигация,эксплуатация радиоаппаратуры,обслуживание бортового оружия и другие. Теория теорией, а мы жадно ждали начала практической работы. В казармах стояли встроенные тренажеры для имитации осуществления связи в воздухе. И тут произошел интересный случай. Прошел слух о том,что самолеты по ночам делали повторный запрос на посадку, и не смотря на приближение самолетов противника, осветительные огни взлетной полосы были для них включены. Пеленгатор также не смог однозначно определить, с какой стороны поступали радиосигналы?
   
      В одну из ночей от  одного нашего самолета снова поступил сигнал о просьбе на вынужденную посадку. До этого была объявлена тревога о приближении  британских бомбардировщиков. Включили освещение полосы для безопасной посадки своего самолета, но никакой посадки не последовало. Служба безопасности наконец, «проснулась» и пришла к выводу, что сигналы пресловутого самолета имитируются с одного из ближайших тренажеров. Тут же была создана оперативная группа,которая после подачи сигнала могла бы в считанные минуты произвести проверку  всех тренажеров. И вот наступил случай,когда группа задержала одного фанатичного курсанта-радиста за его очередной «передачей» Тот подключился к постоянно действующей радиоточке и ублажал себя тем, что дурачил пеленгатора на аэродроме. Итог баловства оказался плачевным. Военный трибунал приговорил «шалуна» к службе в штрафбате ВВС на Восточном фронте. Говорили, что с войны он не вернулся...
      Практические занятия в наушниках и с ключом проводились каждый день по два часа. С каждым днем росли скорости приема и передачи.
     Пришла весна. Наш курс должен был приступить к обучению непосредственно в воздухе. Из 120 курсантов школы на летную профпригодность было отобрано только десять человек. И я попал в число этих «везунчиков».
       Первый свой полет я совершил  на ЮнкерсеW34. Это был полет сплошного удовольствия. Смотришь вокруг и ощущаешь себя орлом в облаках. Никого нет вокруг: только ты и небо. Доказав свою пригодность к полетам, я с нетерпением стал ждать новых витков судьбы. Так хотелось снова подняться ввысь, терпение просто было на исходе.
      Прежде , чем стать фронтовым борт-радистом, нужно пройти базовое обучение в спецшколе. Курс–три-пять месяцев. На этой фазе обучения определялась подготовка специалиста к полету. Одновременно прививались навыки умения определять местонахождение самолета во время следования, изучалась пеленгация и основные положения связи в условиях ночной и слепой посадки. После сдачи экзаменов по этим предметам, курсант допускался до следующей ступени- в школу полетов по приборам со сроком обучения приблизительно пять месяцев. И, наконец, еще одна ступень–школа бомбардировочной авиации. Там составлялись экипажи для определенных  типов самолетов и обучались бомбометанию, ведению огня из бортового оружия по наземным целям, отражение атак вражеских самолетов.
   
     То было очень дорогостоящее обучение. Сам учебный процесс требовал большое количество учебных самолетов, которых явно не хватало. В воздухе мы находились  недостаточно, все больше занимаясь второстепенными делами. Эти паузы я с успехом использовал в личных целях. Самое трудное преодоление на пути к офицерским погонам–это бюрократические барьеры. Для солдата с «наполитанским» прошлым и клеймом «зубастый»–Это было не так сложно. Шли дни, тянулись недели и вот все бумажные формальности утрясены и я, как кандидат в офицеры предстал перед начальником школы. Господин полковник любил наблюдать, как его выпускники печатают  шаг. Я прошел мимо начальника легкой строевой походкой, похоже у него было хорошее настроение, шеф мило улыбался. В этот же день был зачислен кандидатом в офицеры Люфтваффе.
      Теперь, как представитель другого армейского «сословия», я должен был обедать не в солдатской столовой, а в офицерском казино. Там же должен был получать завтрак и ужин. Что касается самого питания, то оно ничем не отличалось от рядового состава. Один раз в неделю, как правило, в выходной, «коашники», так назывались кандидаты в офицеры Армии, в основном, унтер-офицеры и фельдфебели, я к тому времени был единственным ефрейтором, должны были принимать участие в вечере господ офицерского корпуса. Это был ужин с демонстрацией  хороших застольных манер и сопровождался живой музыкой, которую исполняли военные музыканты. Входили в казино вальяжно, как и подобает бравому офицеру. Господин полковник, старший по званию, подавал знак: «Прошу к столу!» и первым занимал центральное место. За ним следовали  подчиненные, согласно званиям, майоры, капитаны, лейтенанты и замыкали цепочку мы,коашники.. Здесь, среди офицерской братии я  почувствовал истинный вкус к немецкому вину...
      
     Весной 1942 года я сдал все испытания на специальность бортрадиста и был неслыханно рад носить на груди знак классного специалиста. Кроме того я получил право на ношение кортика. Не хватало только для полной картины железного креста второй степени. Но, ничего, это дело поправимое. Война затянулась. О гитлеровском блицкриге уже никто не судачил, а это означало лишь, что подвигам еще будет место,а значит и медали тоже будут. Мой экзаменационный полет из Эрфурта в  Пархим  прошел без эксцессов. Инспектор-старший лейтенант из соседней роты поздравил меня с успехом и пожал руку...
     Моя надежда на перевод в школу полетов по приборам лопнула, как мыльный пузырь. Командир роты объявил решение командования:
     Есть новость хорошая и плохая. С какой начинать? Думаю, с хорошей!
       –Вам, Фритцше присвоено звание унтер-офицера, поздравляю! Теперь новость вторая. Вы останетесь здесь и будете нести службу в качестве помощника преподавателя. Все хотят на фронт. А кто будет новичков учить? Вот здесь, голубчик, и начнется для Вас прифронтовая полоса! Отправляйтесь в Нордхаузен для дальнейшего продолжения службы.
     Я был настолько ошарашен вторым известием, однако взял себя в руки и встав во фронт,  твердо ответил: «Есть!»

       Наверное, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Полководческие фантазии постоянно витают в головах. И действительно, разве это не похвально, если даже мысленно простой необстрелянный солдат мечтает  носить в своем армейском ранце маршальский жезл. Что ж, честолюбие, если оно дозированное, отличное качество воина.
    ...  Война приняла затяжной характер. Восточная кампания Гитлера захлебнулась. Битва под Москвой была начисто проиграна и тем не менее более половины территории Советов были под контролем Рейха. Будущий офицер Клаус Фритцше так рвался на фронт. Там, на оккупированной Украине бьется в небе  немецкий сокол-командир эскадрильи Люфтваффе, старший брат Клауса. Эх, поскорее бы попасть туда! Как хочется убежать от всей этой тыловой рутины и оказаться поближе к брату. Как –никак–родная кровь! Так рассуждал унтер-офицер немецких ВВС Клаус Фритцше в спокойном и тихом Нордхаузене...

    «  Как говорится, приказ начальства–закон для подчиненнго! Хотел я этого или не хотел, но судьба и здесь распорядилась по своему. Я стал инструктором группы подготовки радистов.Другой бы на моем месте радовался. Мол, и чего, ты, идиот, выкобениваешься?
Сидишь вдали от боевых действий, щелкаешь семечки, и в ус не дуешь. А там, на Востоке, твои боевые товарищи проливают кровь. Я считал свою работу тыловым бездельем и очень мучился по этому поводу. Сводки с театра военных действий приходили разные, однако не было еще повода для пессимизма. Мыслей о том, что мы можем проиграть войну, я не допускал. Я продолжал бредить карьерой кадрового офицера, пусть не пилотной, пусть технической, лишь бы в авиации.
 
      На протяжении  следующих месяцев я  преподавал в группе кандидатов- радистов, состоящей из 20 человек. Курсанты жили в маленьких комнатах и спали на трехъярусных кроватях. Мне же, как командиру отделения, была положена особая привилегия, я мог жить в отдельной комнате. Если по циркуляру, любому офицеру Вермахта был положен ординарец, то ко мне был прикреплен, так называемый, уборщик. Вот мы вместе с ним и поселились в отдельном пятнадцатиметровом помещении. Уборщик получал месячное денежное довольствие в пять рейхсмарок и освобождался от внутренних обязанностей. Главной его задачей было поддержание порядке в жилом помещении и обмундировании и снаряжении унтер-офицера.
     Я обладал достаточной властью, только пользовался ей довольно осторожно. Мне, девятнадцатилетнему мальчишке не нравилось поддерживать дисциплину запугиванием и наказаниями, я больше пользовался показательными примерами по принципу: «Делай, как я!» Мое отделение слыло образцово-показательным и это нравилось командиру роты, однако старослужащим унтер-офицерам и фельдфебелям я был как в горле кость. Они считали меня выскочкой и постоянно выкидывали разные козни.
      
     Работа с рацией утомляла, очень хотелось снова подняться в воздух, вот почему, когда на аэродроме появлялись  цистерны с бензином, это означало, что пришло время полетов.
Во время занятий планеризмом я освоил основы техники пилотирования,удерживал самолет на заданной высоте. В эти минуты я начисто забывал, что являюсь инструктором у радистов. Для меня стихией было только небо.
        Некоторые двухмоторные самолеты Юнкерс-86, приписанные к школе радистов, были переоборудованы для зимних условий. На них должны были осуществляться полеты для сброса груза войскам, попавшим в окружение под Великими Луками. В сводках Вермахта это называлось: «Снабжение для опорного пункта ВЛ»  Я просился о том, чтобы принять участие в этой операции,но мой рапорт остался без ответа.
     О боевых действиях в России я имел смутное представление.  Юнкерсы эти улетели, а спустя некоторое время мы узнали об их печальной участи. Экипажи обратно не вернулись.
   
     Мы, немцы,сильно ошибались по поводу боеготовности Красной армии. Русские обрушились на нас с такой силой,которая превзошла все ожидания. Ситуация стала очень тревожной. Гитлер объявил тотальную мобилизацию. Были призваны сотни тысяч людей, имевших освобождение от воинской повинности.Фюрер потерпел позорное поражение под Сталинградом, надеясь взять реванш в летней компании 1943 года.
 А тем временем мои  рапорта  «достали» все же мое начальство. Я был направлен на курсы офицеров в город Хале. Это место находилось всего в двадцати пяти километрах от моего дома.
   
    10 января 1943 года у нас начался курс пехотной подготовки. Солдаты сухопутных войск знакомили нам со станковыми пулеметами, противотанковыми пушками, полевыми гаубицами и танками. Затем  мы проводили тренинги по ведению боя при поддержке тяжелых вооружений. Этот цикл обучения окончился боевыми стрельбами на полигоне. Там мы стреляли по картонным человеческим мишеням.
    В приходящих с Востока сводок о военных действиях говорилось об успешных оборонительных боях, об уничтоженных сотнях советских танков и боевых самолетов. При этом слово «отступление» в сводках отсутствовало. Об окружении Шестой Армии Паулюса ни слова. Лишь 3 февраля 1943 года было передано короткое сообщение о том, что жертвы эти были не напрасными.
   
      16 февраля 1943 года я сделал такую запись в своем дневнике:
  « ... Что же происходит на Восточном  направлении? Южный и центральный фронты продолжают пятиться назад.Битва под Сталинградом несколько погасила наступательный пыл. Вчера объявили о том, что оставлены  Ростов , а сегодня Харьков. Там, на Востоке, отсутствует самое необходимое. А мы здесь сидим и копаемся в бессмысленных уставах.
     Станет ли эта война второй Семилетней войной? Этот имеющийся кризис, кажется, обещает стать таким же, как и в битве при Кунерсдорфе во время правления прусского короля Фридриха Второго.
        Два года назад мы смеялись,когда англичане назначили свое наступление годом вперед. Мы были твердо уверены в том, что  Вермахт не  отменит своих планов. Но в Африке и на юге России мы теперь видим обратное. Приведет ли все это происходящее  в России к беспорядочному бегству, к тому же не имея дополнительной линии обороны? Все, что нами было построено на Украине,бросить псу под хвост? Значит мы недооценили силы русских? Уже в  начальных битвах  мы были уверены в том, что русские  скоро вымотаются и у них сломится боевой дух....
     Оказалось, что дела на Востоке не так уж блестящи. Только что по радио выступил Геббельс и заявил о том, что опасность сдерживается...
    
     Я продолжал фанатично верить в победу. Курсы офицеров я успешно окончил с отличием. Со всего курса было подано двадцать семь заявлений на заключение офицерского контракта с министерством Обороны. И только трое счастливчиков прошли анкетный конкурс. Одним из них был я. Не раздумывая ни минуты, я подписал контракт на двадцать пять лет службы в Люфтваффе. Как я гордился. Улыбка не слетала с моего лица. Вот она моя мечта, вот она моя Жар-птица. Я протянул руку, чтобы мысленно ущипнуть ее за хвост.
 Впереди  маячило лето, а значит скоро, очень скоро я получу вожделенное назначение...
      С окончанием офицерских курсов мне было присвоено воинское звание фельдфебеля. До офицерских погон рукой подать. Нужно только самую малость. Временное пребывание во фронтовой обстановке. И опять мне повезло. Выход из положения нашелся сам. Командир летной школы,куда меня приписали, решил направить меня на Восточный фронт. Я горел от радости. Спасибо правилам.
      
    Выезд на фронт назначили на  1 июня 1943 года. Читаю документы по назначению и ,захотелось провалиться сквозь землю,я назначен командиром  взвода связи, что равнозначно заведующему стационарной радиостанции военного аэродрома. О каких орденах и медалях может идти речь? Как в таком случае стать героем? Как можно сравнить себя с отцом–инвалидом  Первой мировой войны? Мною овладело отчаяние. Дела на Востоке шли уже не так триумфально, однако я все же еще верил в окончательную победу фюрера..
     На Восток надумали ехать вдвоем. Два будущих офицера понюхать пороха  отправились поездом до Кракова., где должен был находиться аэродром по снабжению авиаподразделений новой самолетной техникой. Оттуда уже прямая дорога на фронт. И вот мы уже в Кракове стоим на трамвайной остановке. У меня с собой масса багажа: рюкзак, большой спецмешок летного персонала, винтовка, противогаз, каска и портфель. Тяжелый груз. Когда подходит трамвай, я нервно собираю вещи и вижу, что нет портфеля, а  в нем были все документы, включая приказ о назначении. Осталось лишь удостоверение личности. Чувствовал, что не избежать неприятностей, да и присвоение лейтенантского звания отдвинется на неопределенный срок.. Хорошо, что выписали новый временный приказ. Майор спрашивает:
     –Вам хоть известно о месте дислокации Вашей будущей службы?
    В голове кружится вихрь мыслей. И вдруг я вспомнил  о том, что под городом Сталино служит командиром эскадрильи мой брат. Вот бы попасть туда. Глворю:
   – Известно. Город Сталино,  Эскадра бомбардировщиков №100. Должность-стрелок-радист.
    Без проволочек получив приказ я отправился  на аэродром.»
 
        В то летнее июньское утро честолюбивый фельдбель даже и думать не мог о том, что ровно через двадцать дней ему придется сменить полевое летное обмундирование на робу военнопленного. Полоса везений для юного и необстрелянного борт-радиста окончится 20 июня в небе над Каспийским морем. И все равно, услышав  близкое дыхание смерти его верный ангел-хранитель вновь прилетит на помощь и накроет молодого воина своим защитным крылом. Прощай железный крест и офицерские погоны. И начнется для вчерашнего гимназиста совсем другая жизнь, полная волнений и тревог, переосмысления прожитого...

      « Погода испортилась,затянули дожди Полеты на восток были временно отменены. Сижу еще два дня,пока один из пилотов любезно не предлагает мне занять место стрелка –радиста в его двухместном самолете–пикирующем бомбардировщике Юнкерс-87. Конечно, же я с радостью согласился. Первая посадка должна была состояться во Львове. Сидя лицом к хвостовому оперению,любуюсь кругозором. Беспечно наслаждаюсь приятным чувством трехмерного движения,полностью отдаваясь радостной мысли о том, что парю орлом в небе.. Прошло около часа. Вдруг по шлемофону пилот спрашивает:
       –Ты знаешь, где мы находимся?
      Разумеется, не знаю. Карты у меня нет и навигатором никто не назначал. Вот беда! Однако, внизу видны железнодорожные пути и станционные постройки. Пересекаем рельсы и приближаемся к городу средней величины, на цитадели которого видны следы обстрела тяжелой артиллерией. Из вещевого мешка пилота по указанию достаю бинокль, самолет идет на снижение и мне удается определить название станции, написанной черной краской на стене. Теперь можно лететь над железной дорогой до Львова.
   
      Вдруг меня что-то встревожило. Картина за хвостом самолета несколько изменилась. Появилась белая полоса, видимо случилась поломка в моторе. Информирую пилота, тот кивает головой и показывает на термометр смазочной системы. Стрелка стоит выше красной маркировки. Отказала система смазочного контура. Слава Богу, Львовский аэродром близко. Еле дотянули. Пилот совершает посадку с уже неработающим движком, причем полоса дыма за хвостовым опереньем стала черной. Самолет застыл на бетонке, а пилот кричит:
        –Прыгай быстрее, сейчас поползет огонь.
 Покидав багаж, мы покинули самолет,а примчавшиеся пожарные направили на пламя брезентовые шланги. И опять смерть миновала меня. Какой-то я «заколодованный» что ли? Ай да ангел-хранитель, ай да молодец!
      Меня распирала гордость и одновременно точил червь героизма. А как же? Я еду спасать отечество. Поехал дальше поездом, прибываю вместо Днепродзержинска  в Днепропетровск.. Медленно, но верно  на маленьком курьерском самолете лечу в Сталино. И вот 11 июня прямо с летного поля отправляюсь в военный городок и первым в поселке встречаю, о чудо, своего старшего брата. Не могу забыть изумленное выражение его лица. Вместо веселого приветствия, он  с напускной строгостью накинулся на меня:
       –Ты что не знаешь, что два брата в одной части–это смерть одному из них?
  Сказал, а сам улыбается и обнимает меня:
     –А ну ка быстро забудь, что я только сказал. Ничего, братуха, все устроится!
     В части, на мою «пруху», оказался дефицит радистов. Мне не дали прийти в себя и тут же обложили разными инструкциями и сводами правил и назначили на  13 июня первый ночной полет. Это был рейд на нефтеперерабатывающий завод под Саратовом. Полет прошел благополучно. Три раза прожекторы нас просвечивали и пилот виртуозно выходил из ослепляющего потока света. Вернулись на аэродром в четыре часа утра. Как подкошенный, я свалился на койку. Мой первый фронтовой дебют состоялся...
 
      Второй вылет тоже прошел в штатном режиме. Кажется, я начинаю привыкать. Уже и уверенности поприбавилось, да и плечо старшего брата я тоже чувствовал.
   Вечером 19 июня ко мне неожиданно подходит командир летной группы–майор с добродушным волевом лицом:
          –Хочу проверить Вас, Фритцше, в деле. Присоединяйтесь к моему экипажу.
         –Куда летим?–осведомился я..
         –На Каспийское море,-ответствоваа майор.
    Так вышло, что накануне этого вылета его борт-радист был ранен осколком зенитного снаряда и находился в медсанчасти...
       Ночь тихая, тихая. Ни ветра, ни облаков. Полет  через устье Миуса и Маныч к каспийскому морю проходит спокойно. Нет стрельбы зениток, не снуют истребители. Расслабляться ни в коем случае нельзя. По этому курсу летают американские  «аэрокобры»-Р-39. а для их лучшего ориентирования на земле во время нашего полета разжигают костры по направлению нашего движения. Приближаемся к дельте Волги,где по данным разведчиков,на рейде стоит добрая сотня плавающих объектов неизвестного назначения, которые необходимо уничтожить. Мы с командиром первыми на высоте 1000 метров влетаем в зону поражения. Тут же застрекотали зенитные орудия и командир, оценив обстановку, дает приказ прекратить налет, во избежание излишнего риска. Луна освещает море и на его зеркальной поверхности хорошо видны очертания судов. Уходим из опасной зоны. Внизу видим крупнотоннажное судно. Совершаем круг, пытаемся разглядеть палубное вооружение. Не стреляют.
     –Вниз,на бреющий полет,–приказывает командир.–Долго ему плавать не суждено!
Все остальное  мелькает перед глазами как на экране кинозала. Резко переходим в пике и вдруг я слышу крик командира:
       –Не переключил предохранитель, бомба не взорвалась! И началась зенитная стрельба. Ощущаем сильный удар, чувствую резкую боль в ноге и вдруг отказывает правый двигатель. Никакие меры стабилизации для одномоторного полета к успеху не приводят.
     –Внимание! Посадка на воду,–информирует пилот.
 
    Слышится шум соприкосновения с водой и...тишина. самолет плавает Есть время выбросить и надуть резиновую. Лодку. Все четыре члена экипажа занимают в ней места, каждый с сумкой неприкосновенного запаса.кроме того четыре автомата, сигнальный пистолет с ракетами,аварийный радиопередатчик, мачта, парус и медицинский комплект. Полезная площадь лодки небольшая, с таким грузом людям не поместиться. Значит,будем сидеть на бортах, одна нога на куче груза, другая в воде. Все еще, державшийся на плаву, самолет, начал тонуть Хвост поднимается из воды и медленно под бульканье воды исчезает в морской пучине.
       Неописуемый страх обуял меня. Над нами огромное небо, сливающееся с поверхностью моря, до ярких звезд, кажется, можно дотянуться руками. Море гладкое и спокойное. Зловещая тишина.
   Сижу рулевым на корме, оборачиваюсь назад и вижу грандиозную игру красок. По компасу отправляемся на запад. Берег должен быть рядом. Обязательно дотянем до суши и нам точно пришлют оказию. Сегодня 20 июня. Солнце встает рано. Видимость на море должна быть очень хорошая, вот –вот восточный горизонт начинает вырисовываться темно-фиолетовой полосой. Поминутно краски меняются. Фиолетовый оттенок сменяется от бордового до оранжевого. Наконец, вверх начинают бить белые молнии в том месте, где должно появиться солнце. В то же время небо на западе еще черное, и вся палитра красок отвоевывает пространство у ночи...
      
      Солнце поднялось. Пытаемся определить скорость движения нашей лодки. Результат плачевный–два километра в час Парус не применить, ветра нет, полный штиль. А за сколько километров от западного берега Каспия мы находимся, даже командир не имеет и малейшего представления. Начинаем посылать сигналы «СОС» на международной частоте. Я , как радист , предупреждаю о том, что русские ведут прослушку, но командир не обращает на это внимание. Очень удивляюсь такой опрометчивости, ведь засечь нас не представляет особого труда. И действительно, не прошло и три часа, как издали послышался шум дизельного мотора. Гудение доносилось со всех сторон. Мы полагали, что это рыбаки вышли на промысел. Катеров поблизости не было видно и мы продолжали усердно грести. Около полудня к нам приблизился большой рыболовный катер. На нем толпа людей, каждый был вооружен автоматом или винтовкой. Среди нас три фельдфебеля и майор. Нам было известно о том, что русские в плен не берут. Подвергают зверским пыткам , а потом пускают в «расход» У каждого из нас есть по пистолету, и покончить с собой,в принципе, дело плевое. Лучше уйти из жизни добровольно, чем попасть к этим извергам..  Мы вынули уже пистолеты,когда майор мрачно промолвил:
       –Мне известно, что русские по отношению к военно-пленным выполняют условия Женевского соглашения в военное время. По крайней мере есть надежда на человеческое обращение...
    
     Во мне разом рушатся все идеологические убеждения. Нам., фельдфебелям и рядовым, представляют противника в негативном тоне, а штабным офицерам открывают истинную правду. Однако, рассуждениям подобного толка места нет.Бросаем автоматы и пистолеты в воду, ждем  трагической развязки. Пилот обращается к командиру с советом:
       –Не лучше ли, господин майор, снять и выбросить рыцарский крест?
    Офицер отвечает: « Я солдат рейха, война есть моя профессия, Я не совершал никаких преступлений, совесть у меня чистая, не запятнанная, я не вижу причины бояться...»
 Он, должно быть, бы хорошо осведомлен о том, что штабные офицеры живут в специальных лагерях,где даже питание и условия содержания лучше, чем у рядового состава. Знал он. и то, что при капитуляции Шестой армии Паулюса в Сталинграде. штабным офицерам оставляли ордена. Не было для него, воздушного асса, секретом, что Геббельсовская пропаганда врала даже своему народу.
      С катера начали стрелять. Над нашими головами свистят пули,недалеко от борта лодки поднимаются фонтанчики. Мы поднимаем руки вверх. Когда судно подошло вплотную к лодке , поднимаемся по  лестнице на палубу.  Безоружные и растерянные, стоим мы в окружении мрачных лиц, пышащий злобой. Мысленно мы уже попрощались с жизнью.»

        В миру бытует такая поговорка: «Герой умирает раз, трус тысячу раз» И , действительно, на пике высшей точки дущевного порыва, человек способен на поступок. Возможно, разумом, он не осознает о том, что совершает подвиг. Также, наверное, происходит и с трусами. Безволие опускается до отметки «плинтуса», моральный стержень внутри трескается, как хрупкое стекло, и человек уже, на автомате, способен на низменные действия. Экипаж бомбардировщика перед лицом смертельной опасности не дрогнул. Конечно, можно было понять состояние этих людей. После этой слепой бомбежки на рыбацком корабле погибли кормильцы многочисленных семей, в которых были старики и малые дети. Избитые так, что вместо лиц было одно кроваывое месиво, члены экипажа  не падали  на колени, не просили  пощады, а стойко терпели  издевательства  и побои. Да ,ошибся майор Клаас в советском гостеприимстве. Ему,романтику в душе, досталось больше всего. Опозоренный перед подчиненными, с него был демонстративно сорван Рыцарский крест. Весь избитый, с переломанными костями, он еле держался на ногах и думал только... Не  о семье он думал в этот миг, а лишь о скорой смерти, которая избавит опытного летуна  от земных страданий. И майор предпочитает смерть позорному плену. Из последних сил он собрался, подошел к лестнице, ведущей вверх, и горделиво поднял голову. Испуганный вахтер выстрелил. Пуля попадает в тело, и майор замертво падает.. Всю ночь, без признаков жизни, провалялся он на палубе катера, а на утро, как по морской неписанной традиции, его  бездыханное тело было предано воде.
    Что же касается, других членов экипажа, то , им несказанно повезло. Всевышний и здесь отвел от Клауса Фритцше с друзьями, казалось бы, неминуемую гибель, думая о  высоком жизненном предназначении...

     « Кругом лица с монгольским разрезом глаз, внушающим  нам, среднеевропейцам , боязнь и отвращение. У всех отнимают наручные часы, а у командира еще и Рыцарский крест. Никто из нас по русски не понимает и слова, но интуитивно мы доходим, что нас заставляют раздеться до трусов. Майор пытается протестовать,но его не хотят понимать. Приносят веревки , и нас начинают связывать, вывернув руки за спину. Впервые начинаю понимать значение первого русского:слова: «давай!»
    Сопровождают нас к постовой каюте, спускаемся вниз, сидим на скамейке в тесном помещении. У меня ,буквально, шоковое состояние, трезво разобраться в этом вихре событий никак не могу. Веревки затянуты так сильно, что рук от немоты не чувствуешь.
     Наверху, у входа в каюту, посадили старика с винтовкой. Мы движениями тел и гримасами на лице даем ему понять о том, как нам невыносимо. Дед кивает головой и вскоре нам ослабляют веревки. Спустя час  в помещение спустились двое мужчин и палками начали нас нещадно бить. Я сижу первым к лестнице и принимаю  удары на себя. Били в основном по плечам и голове. Единственное спасение в том, что в каюте негде размахнуться. Двигаются дальше, хорошо достается механику, пилоту, а вот командиру явно переборщило. О его тело ломаются все палки. Мы все четверо заплыли в крови, а командир превратился в сплошной кровавый сгусток. От обоих мордобоев-«стахановцев» разит спиртом. Через некоторое время процедура избиения продолжается. Честно говоря, избивать было уже нечего, мы не были похожи на людей,  выдавали только нос,глаза и некое подобие рта, просто кровавое отверстие... Наш командир–практический труп. У него все переломано, расколот череп. Он с большим трудом поднимается по лестнице. Старик, наш караульный, с испугу, выстрелил и попал командиру в бедро. Тот , весь обессилевший, свлился ничком на палубу. Связанный веревками, майор всю ночь провалялся на железе. А когда рассвело, стало понятно: наш командир ушел к праотцам.

      Похороны проходят на наших глазах. Просто бесцеремонно бросают труп за борт. Это действо возвращает меня в реальный мир. Дрожу от страха, мороз щиплет кожу, при тридцатиградусной жаре. Неужели и моя жизнь окончится также бесславно? Мне хотелось воевать за свою родину,за ее честь и славу, получить заслуженные награды и чины. А если умереть? Я не представлял себе смерти в плену. Если погибать, то только в бою. Это и почетно, и благородно. А какая здесь перспектива? Сдохнуть, как  колхозная скотина на вонючем навозе, весь избитый и беспомощный?. Перед глазами стоял страх, нет не от сиюитнутной смерти, а от подобной возможности уже в плену.
     Страшно мучает голод, нестерпимо хочется пить. Ведром на веревке черпают воду и дают нам припасть губами к краю. Наш пилот предупреждает о высоком содержании соли в каспийской воде, но вкус воды совсем не соленый, оказывается мы уже находились в устье Волги. Есть ничего не дают. Вечером причаливаем к пристани. Все еще сидим со связанными руками и ногами. На нас обрушивается целое «облако» комаров. Для них немецкая кровь как деликатес, пьют без отрыва. Зуд идет по всему телу, а что мы можем, разве только стонать от бессилия. Чтобы  облегчить страдания, начинаем танцевать  на одном месте и тереться боками друг о друга. Так мы плыли до самой Астрахани. Когда рассвело, мы были неузнаваемы. На лицах ,кроме сильных кровоподтеков, большие волдыри, все тело чешется, как буд-то  «искупался» в крапивной канаве. Внезапно появляются трое рыбаков и меня первого освободили от веревок. Затем вернули брюки и пиджак, велели одеться и снова связали. Ту же процедуру проходят и мои товарищи по несчастью.

     К борту причаливает другой катер  и нас везут на берег. Там уже нас ожидала группа военных. Мундиры у них черные, а этот цвет внушает  в меня страх. Капитан докладывет офицеру и я вижу на свое удивление такую картину: Береговой начальник со всей силы бьет по морде командира катера. Удар был настолько профессиональным, что поверженный еле поднялся.  Офицер-моряк на берегу  рукой дал команду и нас тут же освободили от веревок. Он подошел к нам и  предложил закурить. От этого лестного предложения трудно было отказаться и с этого момента 22 июня 1943 года я стал курящим на долгих пятьдесят лет.
   
      Уже несколько позже мы узнали о том, что в районе, где мы охотились за военными кораблями,рыбачили гражданские моряки из Калмыкии. В море на якоре стояли плавучие базы по переработке рыбы, на которой трудились женщины. Многие из них жили на борту вместе с детьми. С высоты в тысячу метров ночью трудно отличить военный корабль от плавбазы. В результате одна из них была потоплена бомбой в предыдущую ночь. Погибло много женщин и детей, а в плен нас взяли родственники погибших. По человечески понять их можно было. И то, что мы трое, из экипажа, остались жить, это заслуга–  не наше везение, а воля Всевышнего...»

       Я пытаюсь представить перед собой такую картину: сытый молодой фельдфебель, полный оптимизма, мечтающий о высоких чинах и наградах, беззаботно сидит в немецком ресторане, с аппетитом грызет пахучую баранью ножку и запивает холодным янтарным баварским пивом. Привычный к гастрономическим изыскам , ккакдидат в доблестное офицерское братство ни сном, ни духом не догадывался о том, что скоро, очень скоро его единственным «деликатесом» на долгие месяцы и годы плена станет обычная ржаная «черняшка» И на завтрак, и на обед, и на ужин. А вместо прохладного пива привычным напитком станет простой кипяток. Правда, этот самый ржаной хлебушко обернется для арестанта Сталинских лагерей не только обычной пищей. Клаус и в мыслях не держал, что он, этот самый хлеб, определит и его место в будущей гражданской жизни, однако об этом будет  чуть позже...

      « Пока  плыли по Волге, мы догадывались о будущих допросах и успели договориться о том, как будем объяснять наше появление в Советских водах. Разных показаний быть не должно, поэтому мы решили придерживаться одной согласованной версии. Сочинили сказку о том, что мы, мол, являемся экипажем дальнего разведчика, вылетевшего из Керчи для разведывания пароходного движения на Каспии. Пилот знал номер части и фамилию этого командира, так что объяснения имели под собой железную логику.
    После неожиданного доброго приема на Волжском берегу,нас посадили в черный ЗИС–роскошный восьмиместный лимузин, на заднее сиденье. Перед нами два матроса с автоматами, а впереди водитель и наш покровитель–офицер-моряк. Ехали недолго, водитель притормозил у комендатуры каспийского флота. Как мы и полагали, нас развели по разным помещениям, и каким большим, комната, в которой оказался я была огромной, примерно около сорока квадратных метров. Там стояли софа, стулья. Из больших окон виднелись  портовые постройки.. Проходит час, другой. Появляется матрос с ружьем и велит подниматься. Шагаю по длинным коридорам, за мной  дышит великан в черном мундире с красной звездой на фуражке. Страх начинает проникать во все поры. А вдруг меня расстреляют? Входим в комнату–там сидит офицер в полевой армейской форме и человек в цивильной одежде. Вежливо предлагают сесть. Гражданское лицо оказалось переводчиком. Посыпались вопросы. Отвечаю четко, согласно легенде. Переводчик говорит с большим акцентом, я с большим трудом улавливал смысл его речи. Наконец, беседа окончилась. Мне предложили подписать протокол. Переводчик кое как довел до меня  текст записанного. Все примерно соответствовало той сказке. Значит, пронесло...
    
      Тот же караульный матрос  препроводил меня в ту же  комнату, где я ожидал вызова на допрос. Вечером женщина принесла ужин:кусок черного хлеба, кружку кипятка и тарелку желтого зернистого месива, от которой шел неприятный дух. Глядя на эту кашу, я пытался заставить себя забыть о голоде. Поковырявшись ложкой в этом вареве, я так и не смог одолеть тарелку с этой едой. Отвращение к пшенной каше преследовало меня еще очень долго. Я , уже находясь в плену, с большим трудом смирился с этой желтой жижей.. Заморив  червячка, ложусь на софу и засыпаю. Сколько я полежал на боку, не помню. Просыпаюсь от сигнала тревоги. Слышны выстрелы зениток. Знакомый матрос кричит над ухом и толкает меня вперед. И опять возникает мысль о расстреле. За окном слышен рев самолетов, значит наши орлы бомбят Астрахань, а это значит, что на нас обязательно отыграются...
      
     В подвале большой зал, набитый людьми в военной форме, мужчинами, женщинами и детьми. Вижу здесь нашего пилота и механика, присоединяюсь к ним.русские пытаются завести с нами разговор. Матрос, улыбаясь, подает клочок газетной бумаги, я даю понять, что не понимаю. Тогда он начинает крутить этот клочок,положив в него махорку и свернул в трубочку. Предложил склеить гильзу слюной.К моему счастью, пилот был знаком с этим делом и объяснил как сноровистей приготовить  «козью ножку». Ранее совсем не куривший, с тех пор стал курить махру регулярно, вплоть до освобождения из плена в 1949 году.Да и вернувшись на родину продолжал покупать этот дешевый табак у советских военных. В конце концов от махорки пришлось отказаться и перейти на  приличные сигареты, потому что едкий запах дыма сильно раздражал окружающих немцев...
   
       Остаток ночи прошел, а на утро начался новый допрос. Сценарий тот же,ни малейшего отклонения от вчерашнего. Вечером опять вызов, теперь уже по другому маршруту. Вместе со следователем и переводчиком проезжаем по улицам в том же ЗИСе,останавливаемся перед крупным зданием, поднимаемся по лестнице в большой зал. Странная картина. Столы расставлены, как на свадьбах, бувой П, длиной метров в десять, покрытые зелеными скатертями, на них графины с водой. А за столами сидят человек сорок военных в погонах.. В середине-узенькая тумбочка, у которой мне предлагают сесть. Что это? Суд?  Неужели мне сейчас объявят смертный приговор?
 И все опять началось по новой. Снова вопросы, те же ответы. Я прекрасно понимал о том, что эти важные офицеры делали все, чтобы сбить меня с толку. В душе я ухмылялся. Меня, господа, на мякине не проведешь. Игра есть игра. И вряд ли вы в этой игре выйдете победителями. Гляжу, сперва улыбчивые высокие начальники, к концу допроса потускнели, желваки на скулах от недовольства  постоянно двигались из стороны в сторону. Похоже было, интерес у них ко мне пропадал все больше и больше.
      Каково же было мое удивление, когда возвратившись в комендатуру, я в своей комнате обнаружил членов своего экипажа-пилота и механика.Это был неплохой признак, возможно, придуманная легенда, сработала...
      
      Следующее утро встретило нас ласковым солнышком.. Добродушная старушка принесла нам завтрак, настроение улучшилось. И вдруг, опять двадцать пять, снова вызывают на беседу. На сей раз в комнате в кресле восседал интеллигентный майор. Он поздоровался со мной на чистейшем немецком языке и начал беседу, ничего не имеющего общего с допросом. Его  заинтересовала моя семья, поговорили о культуре  и истории Германии. Между делом угощает меня белым хлебом, рыбой,предлагает выпить рюмочку водки. Не допрос, а сплошная идиллия. Так и сижу в расслабленном состоянии, постоянно ожидая подвоха. Эта дружеская беседа длилась уже больше часа, как майор резко переменил тон:
        –Господин фельдфебель! У меня сложилось впечатление, что вы хорошо образованы, у вас довольно высокий уровень интеллекта. Хотелось бы узнать самую малость. Почему вы русских считаете полными дураками? Судя по протоколам допросов вы нам наврали. Теперь я Вам обрисую картину вашего визита на Каспий.
    –Вы вылетели не из Керчи, а из Сталино, минировать Волгу. Ваш командир майор Клаас хорошо нам известен. Очень жаль, что он погиб...
 Мне вдруг становится ясно, что наши мины причиняют большой вред судоходству по Волге. Принцип их обезвреживания–пока секрет за семью печатями. Они надеются, что мы об знаем,однако, слава Всевышнему, мы об этом, как говорится ни бэ, ни мэ... никакой информацией не обладали. Мы прошли лишь обучение на сбрасывание опасного груза на объект и то незначительной высоты в фарватер русла реки. И симпатичный майор убеждается в нашей лояльности. Тем более майору было очень обидно, что пьяный капитан катера так беспечно упустил «языка». За убийство майора, думаю, его должны отдать под суд...
      
      С майором прощаемся  как со старым добрым знакомым. Пользуясь его хорошим настроением, я попросил офицера вернуть мои наручные часы. И еще! Я очень хотел увидеть во всей красе город рыбаков–Астрахань. Майор пожал мне руку и обещал обе просьбы удовлетворить.
      Я до сих пор вспоминаю с теплом этого офицера.. Он отнесся ко мне по человечески, как рыцарь, уважающий своего противника. Наручные часы мне вернули. Потом они долгое время хранились у начальника лагеря. Пока я не попал в Сталинград, где и обменял их у русского интенданта на литр жидкой пшенной каши с растительным маслом....
   
    Мы, трое немецких «летунов» в военной форме в сопровождении матроса каспийского флота с автоматом на плече, отправились в город смотреть астраханские достопримечательности. Жители города смотрели на нас, как на заморскую диковинку. Вскоре нас окружила толпа горожан. На их лицах не было ни гнева, ни ненависти. Конвоир занервничал и повел нас к остановке трамвая. По его требованию был очищен от пассажиров второй вагон и мы поехали по городу к пустому песчаному месту, где возвышалось здание типа  школы. Это была не школа, а спецлагерь для военнопленных, вокруг которого стояли смотровые вышки...»

        То, что лагерь для военно-пленных–не курорт и не санаторий, известно каждому. И все же попасть сюда означало поломать себя, научиться жить в экстремальных условиях, радоваться каждой утренней заре, ежедневно, ежечасно вести внутреннюю борьбу с самим собой, во имя выживания. И хотя условия содержания в Сталинских лагерях отличались меньшей жестокостью и садизмом, чем в концентрационных лагерях Германии,Польши, других Европейских стран и на окупированных территориях, привыкнуть к этой атмосфере было чрезвычайно трудно и мучительно. Единственное, что могло как-то греть душу–это то, что ты здесь не одинок. Твою судьбу разделяют твои братья по оружию, а это значит, что среда обитания близкая по духу, Тлела надежда на то, что в этих спартанских полуголодных условиях, когда  нужно было надеяться только на самого себя, удастся сохранить человечность в себе.. И какое счастье было думать о том, что в этой неволе можно будет опереться на  плечи  друзей. На поверку вышло, что молодой фельдфебель со своими боевыми братьями по экипажу  оказался в немецком окружении совсем чужим. Ему завидовали пленные, он вызывал у  коллектива злобу и ненависть. Именно в первые дни Советского плена юный фельдфебель Клаус Фритцше решил для себя, что обязательно выучит русский язык. Именно в нем он видел ключ к решению всех своих проблем... И очень во время на жизненном пути пленника встретился добрый человек-офицер из политического руководства лагеря лейтенант Мейер..."

                Продолжение следует: