Две правды. Часть четвертая

               

    ШКОЛА ИСТИННОЙ ДЕМОКРАТИИ.

       « Вернулся я в политчасть неохотно. Молодое мое марксистское убеждение остыло от событий последних месяцев.Идеологи пропагандируют критику и самокритику,однако, удары этой самой критики ощушают на своем теле подчиненные. Еще год назад я с глубоким убеждением пытался объяснить товарищам преступные амбициозные цели фашистской идеологии и противопоставить им логику и гуманность учения Маркса,Энгельса и примкнувшим к ним Ленина и Сталина. После опыта наблюдений, что творится на селе, да и в городах тоже, я был готов отделить вождя народов от основоположников научного коммунизма, поскольку его режим и идейная ткань никак не соответствовала принципам социализма, разве что на бумаге все выглядело гладко.
Даже на базе трофейного оборудования я нередко слышал в закутках тихий шепот:
     –Сталин–это душегуб и редкая сволочь!
     1947 год был голодным Гражданское население, с которым приходилось сталкиваться, не доедало. Несколько лучше обстояли дела на производстве тяжелой химии. Там рабочие получали обед, который, впрочем, мало чем отлличался по качеству, который получали немецкие военно-пленные.
     Щи да каша –пища наша! Эту Суворовскую поговорку мы хорошо усвоили. Мечта всех нас была о домашней отечественной кухне. Еду в плену мы про себя называли проклятой русской жратвой.Всякая восприимчивось к идеологии здесь управляется одним желудком и в этой связи перевоспитание пленного контингента в условиях ГУЛАГа было  самым настоящим безумием. Любой махровый преступник, даже убийца знает о том, сколько ему сидеть и  сколько дней и ночей осталось до наступления долгожданной свободы. А пленный кто? Простой заложник в руках державы-победителя. Солдат всегда солдат. И не важно, какие идеалы он защищает. Он просто честно выполняет приказы командования.
    
       Мы часто слышали о том, что Советская сторона сохранила нам жизнь и здоровье, спасла от пуль на войне и за это мы должны быть ей  благодарны. Конечно, стране –победителю было удобно думать о том, что военно-пленные должны искупить свою вину перед СССР. Только каким сроком? И какой ценой? Разве было не достаточно ограничиться двумя-тремя годами неволи и в дни подписании акта о капитуляции отпустить нас по домам? Просто в Союзе была разруха и задача  власть имущих состояла в том, чтобы задержать нас здесь как можно дольше, ведь практически мы здесь находились на рабском  положении. И вести агитацию в таких условиях было сложно. Чуть поднял настроение лозунг: «1948 год–время репатриации». Пленные смотрели на красный транспарант и не верили. На родину отправка ,действительно, началась, только в первых рядах шли тяжело-больные и дистрофики.
     Здесь, в общежитии антифашистского актива я познакомился с интересным человеком по имени Теодор. Он был старше меня на пять лет, однако был не по годам мудр. Мой новый товарищ немного говорил по русски и был накоротке с  начальником политчасти майором Ройтбергом.Неоднократно в своих резких дискуссиях с начальством  он добивался справедливых решений и горой стоял за своих ребят. Мне очень запомнился эпизод,  имевший место осенью 1947 года, где мой друг сумел проявить не только свои лучшие черты лидера, но и принципиального бойца. Большое начальство в Москве решило показать пленным немцам на практике, как работает в уголовно-исправительной системе принцип народнорй демократии. Нам предстояли  выборы в органы самоуправления зоны и военно-пленным было предоставлено право самим выбрать тех товарищей,которых считали лучшими во всех отношениях. Каждой бригаде было поручено кооптировать  в актив своего делегата. В свою очередь делегаты вместе с политработниками должны были составить список кандидатов и выдвинуть на ассамблею.
      
      Теодор внимательно выслушал соображения замполита и  попросил на время отложить прения. Что там было дальше помню смутно,однако, мой старший друг оказался парнем не из робкого десятка. Он пошел к майору Ройтбергу и доказал начальнику политотдела абсурдность его доводов. Суть предложения Теодора была такова. Истинная демократия–это общие, равные и тайные выборы. Вот о чем договорились Теодор с майором. Кандидатов на первом этапе выдвигает общее собрание лагеря. Для избрания шести членов актива будет предложено девять кандидатур, например, которые будут включены в избирательный бюллетень. В выборах с тайным голосованием примут участие все военно-пленные. Членами активами станут те, за кого будет отдано большинство голосов.
 И еще! Теодор высказал предложение о включение в список кандидатов безоговорочно Эриха Мейера и Фрица Мюллера. Речь шла о двух персонах,которые позиционировали себя коммунистами. Мельман подозревал, что эти двое трудятся сексотами оперативной части. И тем не менее он дал слово майору Ройтбергу, что включит их в список. Пусть народ сам разберется, что к чему. На то она и демократия. Хитрющий Теодор уже на этом этапе знал, что эти две оперативные «ищейки» в актив никогда не пройдут. Нужно было проверить на деле.
      
    Соглсно марксистской науке, политикой руководят народные массы. Теодор ,наоборот, нам объяснил, что направление политики определяют менеджеры, и он сразу продемонстрировал,какой он менеджер. Подготовив группу своих сторонников, он разделил их на двойки. Цель: один выдвигает кандидатуру, а другой поддерживает и перечисляет заслуги этого кандидата. Если же результаты начинают колебаться, в дело вступают адвокаты,которые своим красноречием убеждают в правильном выборе.
    На состоявшемся собрании были представлены все кандидаты. Народ был поделен на категории. Кто говорит: «За!», а кто: «Против!» Выстроили уровни. Нижний ярус–простые рабочие с приведением той или иной аргументации. Двое выступающих на одного кандидата.
    Средний ярус–представители интеллигенции,обладающие красноречием и способностью отвести в сторону слабую аргументацию. Один оратор на два кандидата.
   Верхний ярус–адвокаты с уклоном обвинения и защиты. Два оратора на всех кандидатов. Вводом в бой легким подмигиванием руководил Теодор.
 Так называемое сражение длилось четыре часа. Майор Ройтберг сидел в зале и следил за ходом прений, никакого спектакля он не узрел.
 
      В 18 часов были вскрыты избирательные урны. Теодор Мельман получил 98 процентов голосов. Из наших товарищей никто не получил меньше 80 процентов. Начальник политчасти с честью принял провал своих питомцев. Коммунисты, как и ожидалось, сели в глубокую «лужу», их рейтинг был на уровне 20 процентов.
     Так я стал избранным делегатом по всем правилам легитимности...
       Командир батальона... Когда произносишь эти слова, которые звучат величественно, можно подумать о том, что речь идет о действующей армии. Как никак, а комбат в войсках-это величина. От его командирского умения, храбрости и отваги зависит исход сражения. Хороший командир даже в огневой атаке всегда думает о своих бойцах. Здесь же– значение нулевое. Чисто пафосное. Командир батальона–это прислуга для всех. Подвластная мне империя–это большой зал, в тысячу квадратных метров, в котором стоят ряды нар на пятьсот человек.
   
     Основные задачи комбата–обеспечение порядка, чистоты и бытовых условий. Его рабочее место не на производстве, а в жилой зоне. После вывода персонала на работу в лагерной зоне наступает тишина. Здесь остаются только ремесленники, больные, да командный состав. Теперь в спокойной обстановке появляется время  позавтракать и подумать о расписании дальнейшего дня.. Нужно чистить санузлы,мыть жилые помещения. Работать некому. Хоть сам делай, или проси выздоравливающих,которые только при встрече с тобой пытаются улизнуть от глаз подальше. Нередко мне приходилось и самому браться за швабру. Делал я это вальяжно, без спешки После обеда даже находилось время для чтения книжек. Самый беспокойный период–это когда рабочий люд возвращается с работы . Люди усталые и голодные, угрюмые и раздраженные Только чиркни спичку и кофликты между собой вспыхнут факелом
     В столовой комбат замещает целое бюро жалоб. Тому супа мало дали, этому хлеба не хватило. Добиться компромисса–главная задача. Рассердить никого не хочется, наоборот–стремление угодить...
     В один прекрасный день наблюдаю за выполнением уборочных работ, как вдруг появляется хозяин зоны подполковник Романов. Докладываю по военному,он обходит корпус и замечает:
       –Фритцше, обязательно нужно оконные рамы покрасить.
      –Есть, господин подполковник» Только откуда брать краску,растворитель кисти7
    –Это не мои проблемы. Я не отвечаю за санитарное состояние. Вы комбат, вам и флаг в руки!
    Сказал так и пошел. А мне что делать7 единственный выход–кража. На « Заводстрое» этого добра пруд пруди, но как вытащить краску за проходную? Пришлось опять, в который раз применять солдатскую находчивость. Нашли бидоны из под молока и использовали для рейда за краской полуторку, которая возила обеды для рабочих. Хорошо.что вахтер оказался ленивый, не пошел по кузову шнырять. Окна мы покрасили, а начальник опять недоволен. Ему вздумалось побелить заодно  и потолки, а в красном уголдке нарисовать красное знамя. Воровать регулярно–было делом очень рискованным . Это пахло уголовщиной, поэтому мы установили в коллективе дежурство и играли в эту «русскую рулетку», только без выстрела. Хозяину даже было невдомек спросить, откуда мы берем строительный материал?..
      
     Наступило теплое лето сорок восьмого года. Обязанности дежурного по зоне осуществляли по очереди командиры батальонов. Сюда входили и ночные дежурства. Спать не разрешалось. В одну из таких ночей я услышал за лагерной проволокой  заливчатую мелодию баяна, под которую пели местные девчата. Они там резвятся, а я стою в рабочей робе на посту и такое меня взяло зло. Я вспомнил опять родной дом. В сердце–печаль и слезы! С родными я стал переписывться лишь с конца сорок пятого года. Первую открытку получил от родителей к Рождеству.
    Именно тогда я начал сочинять стихи. Приведу одно из своих сочинений, которое называется: «ТОСКА ПО РОДИНЕ»

         
    Грызет, горит по родине тоска,
    Томит и душу с сердцем рвет.
    Тоска, как боль по прошлому,сильна
    И сердце с родиной свиданья ждет.

    Но как ни тяжела сегодня жизнь,
   Еще страшнее жить здесь без надежды,
   Надежда придает терпенью смысл.
  Когда же будем счастливы, как прежде7

 Боюсь я веру и надежду потерять,
 Они дают мне силы выжить,
Как много страшного судьбой дано узнать,
Скорее бы родные голоса услышать.

Хочу покоя, счастья и любви,
Помогут эти чувства мне вернуться.
Бродить вдвоем мы будем до зари.
Родные и друзья к застолью соберутся...

  В одну из таких ночей мне пришла в голову шальная мысль. Не искупил ли я за пять лет Сталинского плена своей честной работой своей вины, точнее части вины, которая легла позором на весь немецкий народ? Не вправе ли я собрать котомку с пожитками и с Богом отправиться домой? Как выскочить из этого беличьего колеса? Пришла в голову мысль. Дорога домой лежит через госпиталь. Нужно срочно найти какую нибудь серьезную болячку. Я вспомнил о том, что еще дома имел проблему с нарушением кровообращения.
     Три дня ничего не ел,никого об этом не проинформировав. На четвертый день скрутил цигарку и выкурил ее, глубоко вбирая в легкие едкий дым. Появилось головокружение, сердце забилось с частотой пулеметной ленты. Демонстративно, в прсутствии людей я театрально упал на пол и остался лежать, симулируя обморочное состояние. Меня подняли и отнесли в лагерную амбулаторию. Старшим врачом была Анна Павловна. Я редко обращался в медпункт, однако, всегда, когда туда приходил, доктор неизменно встречала меня улыбкой. Похоже, она проявляла ко мне личную симпатию.
   
      Лагерный доктор сразу же распорядилась отправить меня в стационар, поставив диагноз расстройства сосудов.
      –У вас , дружок, высокое давление! Немедленно в постель!
  Три дня я лежал на койке, а потом выпросился на работу. А через месяц я этот спектакль повторил заново. Снова вдоволь накурился, ножом расковырял себе рану на лбу и ударился об металлическую решетку, что лежала перед входом в амбулаторию. В такой позе и нашла меня Анна Павловна Доктор закричала и меня быстро положили в госпиталь безо всякого предварительного обследования.
       На второй день она села у моей постели и начала разговор. По интонации ее голоса, я понял, что докторша– мой союзник:
      –Вы, как мне известно, находитесь в плену уже шестой год. Прошли испытания лагерями под Сталинградом. По логике вещей вас пора бы отправить домой. Я навела справки  и узнала  о том, что ваша  репатриация на родину пока отложена. Причина мне не известна. Единственно, чем я могу вам реально помочь –это перевести вас в центральный госпиталь. Там есть опытный терапевт. Он поставит вас на ноги и ,возможно, ускорит отправку домой.. По счастью, я знакома с ним и могу написать рекомендацию..
      Такая новость меня не особенно утешила. Нам, пленным, было хорошо известно о том, что в Устинском госпитале поддерживается очень строгий режим У вновь прибывших пациентов отбирают все вещи и пропускают их через дезинфекцию, а потом собирают в мешок и обещают отдать в день выписки А когда настает этот самый день, выясняется , что добрая часть наиболее ценных вещей из этого мешка пропадает, и концов не найдешь
    ... И вот настал он, день отправки. Прощание с друзьями было печальным Сколько мы мы сделали рискованных дел, сколько отпраздновали общих успехов? Теперь  приходится опускать занавес. Увидим ли мы друг друга  на родине?–вопрос открытый. Держать при себе записную книжку с адресами земляков считалось тяжелым преступлением. Было известно, что при обыске на Советской границе у некоторых пленных  находили списки погибших и умерших товарищей. Так, их вернули в лагерь, и отпустили домой в самую последнюю очередь.
    
     Транспорт с двенадцатью больными отправился в путь без традиционного обыска в сопровождении одного конвоира и медсестры. Приехали в Горький, а потом с пересадкой добрались до Усты. Какое счастье, что на проходной госпиталя в этот день дежурил вахтер, с которым мне приходилось общаться в предыдущем лагере. Он сам меня узнал первым. Он-то и проявил заботу о том, чтобы мое имущество, которое я  привез с собой оставалось в целости и сохранности...
       Всю зиму я провел в центральном госпитале. Терапевт  Федор Андреевич оказался очень порядочным человеком. Приходил на обход.подолгу со мной разговаривал и крайне редко прислонялся стетоскопом к моей груди. И все равно, как ни крути, хоть я был больным лежачим, администрация докопалась до моих лидерских качеств и вскоре я был назначен старшиной команды обслуживания. Задача моя теперь состояла в том,чтобы координировать работу  хозяйственной службы, а это и столярная мастерская, и сапожники, и кузнечное производство. Главные хлопоты с утра, а потом появляется свободное время. Эту службу никак нельзя было сравнить с деятельностью командира батальона. Это, как говорится, день и ночь. Довольно часто меня использовали в административно-хозяйственной службе как переводчика.
      За это время, пока я командовал обслугой, времени даром не терял. Мастеровые обучили меня многим ремеслам. Я  навострился вытачивать на безмоторном станке шахматные фигурки, да и с железом подружился, мастеря всякие хозяйственные поделки.
    Рождество сорок восьмого года я встречал с тоской. Еще один шаг, максимум два– к свободе. И я  обязательно это сделаю. Надежда на скорое освобождение согревало мне душу. И в эти особо тяжкие минуты я доставал из кармана родительские письма и нежно гладил их ладонями...

          Оперативники, перелистывая личное дело Клауса Фритцше, все больше и больше обращали внимание на сочную и насыщенную биографию военно-пленного. После гимназии–краткие курсы молодого бойца. Одна школа радистов, другая. Фельдфебель по званию. Кандидат в офицеры Люфтваффе. Что стоит за этим амбициозным молодым человеком? Не пропускаем ли мы в его лице врага? Так, или примерно так, рассуждали канцеляристы госпиталя,решая его судьбу. В деле оказалась одна спасительная «закавыка» В молодежную фашистскую организацию SA официальный прием был с восемнадцати лет, Клаус же был принят туда еще не совершеннолетним. Бюрократическая казуистика, здесь, как ни странно, сыграла свою положительную роль. И дополнительное везение! На пути выздоравливающего пациента Устинского госпиталя встретился человек, который оказался прямым виновником освобождения из плена. Этим ангелом оказалась переводчица оперативного отдела Вера Гауфман. Именно она разглядела в молодом человеке незаурядную личность, увидела в нем честность, душевность и благородство.
 Именно Клаус оказал ей, этой хрупкой женщине, оставшись с малолетним ребенком в трудных бытовых условиях, помощь. Вместе с товарищами, они смастерили детскую колыбельку, из жести изготовили кухонную  посуду, а сапожники в эту суровую зиму стачали молодой маме сапоги. Разве это не добрые дела...?
     И даже тогда, когда по навету сексотов, Клаус предстал как свидетель перед трибуналом, Вера Гацфман оказалась на моральной высоте. Женщина переводила ответы пленного в выгодном для него ракурсе и высокие судьи потеряли к Клаусу всякий интерес. Оставался последний не преодоленный рубеж–расчистка личного дела и окончательный вердикт. Без этой канцелярской формальности нельзя было ставить точку. Репатриация на родину предусматривала все бюрократические тонкости, до последней запятой. И именно Вера первой сообщила издерганному от переживаний, Клаусу о доброй вести:
       –Очень скоро ты, милок, поедешь домой!
   Шесть, шесть долгих лет пленник Фритцше ждал этих заветных слов. И вот она–свобода! Стоит только протянуть к ней руки!...

                ВЕРА ГАУФМАН
      
                Январь-февраль 1949 года.

     «    2 января 1949 года на территории госпиталя произошла судьбоносная встреча. На центральной алее я встретился с переводчицей  Верой Гауфман, которая служила в оперативном отделе предыдущего лагеря. Она меня сразу узнала и орбрадовалась:
      Как я рада, Фритцше видеть Вас живым и неунывающим. Полагала, что вы уже давно дома под родительским крылом. А здесь что вы делаете? Кем служите?
   Мы разговорились. Я рассказал старой знакомой о своей жизни, поведал о здоровье и высказал опасение, что до дома еще путь может быть долгим, по крайней мере,  оптимизма пока не испытываю.
      Вера объяснила, что получила сюда новое назначение. Приехала вдвоем с маленьким ребенком, удобств никаких. Маленькая комната без мебели и живи, как хочешь. Вот такая забота высшего начальства.
     –У меня даже нет теплой одежды,–призналась переводчица. Не говоря уже о том,куда приткнуть тело. Начальник госпиталя разрешил воспользоваться услугами местных умельцев, однако, где их здесь сыщешь?
     В этот вечер пришлось мне много побегать. В команде обслуги были и столяры, и жестянщики, сапожники и даже портные. Уже на следующий день у жилья Веры сгрудилась очередь. Кто нес этажерку для книг,кто детскую колыбельку. Притащили сюда даже комплект кухонной посуды из жести. Откуда-то притаранили и панцирную койку, а мастеровой-сапожник вынул из бумажного свертка новые теплые сапоги...
     Между тем, свежая волна тревоги пробежала по госпиталю. Шестерых военно-пленных увезли из нашего расположения в распоряжение оперчасти. Говорили–по навету лагерных «шестерок». Мы очень переживали за то, что их вернули в тюрьму. Опасения наши оказались не беспочвенными В середине января   меня вызвал дежурный офицер и сообщил пренеприятную новость: я , в числе еще нескольких пленных, направляюсь в трибунал , где должен был состояться суд над нашими товарищами. Трибунал– означал новую раскрутку. Об оправдании не могло быть и речи. Советское правосудие было ориентировано только на обвинительные акты.
       Начались допросы обвиняемых, потом настала очередь свидетелей. Переводчица сидит с одной стороны, прокурор–с другой. Смотрю, Вера Гауфман не совсем точно переводит мои ответы, старается придать им гладкость и обтекаемость. Все это судилище было больше похоже на фарс. У прокурора была заготовлена речь заранее, у судьи уже лежал текст приговора. Все было расписано как по нотам. Мои недавние товарищи получили сроки по  пять лет  трудовой армейской повинности каждый. Никого из этих подсудимых я больше в жизни не встречал, а навести справки о судьбе бывших военно-пленных в ГДР считалось скорее преступлением, чем актом милосердия...»

     И вот –последний оплот неволи–лагерь в Балахне. Во время войны он прославился  как зона смерти. Попасть туда все боялись. Работа была очень тяжелая, кормежка скудная. Умирали и от голода, и от холода, и от тифа. Начальник лагеря–майор Фикс оказался очень деятельным и предприимчивым человеком. Тонко зная психологию души человеческой,он всё обращал не только себе на пользу, давая обглодать жирную косточкому и другому, иными словами, сам жил хорошо и старался не вредить другим.
    В этом лагере формировались эшелоны репатриантов для отправки на родину. До пересечения Брестской границы оставалось меньше трех недель...

   «  Этот лагерь встретил наспустотой и мраком. Начальник лагеря майор Фикс проинформировал  о том,что работать мы здесь не будем,питания хорошего нет, да и условия скотские.  Речь его была немногословной:
       –Я открою Вам, ребята, ворота лагеря, только убежать вы никуда не сможете. Да и стоит ли? Ищейки НКВД все равно вас найдут и тогда не о доме будете думать, а снова вернетесь на нары, причем надолго. Не лучшели поискать работу среди местного населения? Посмотрите, сколько вокруг вдовушек? Может, кто и пригреет?
    И , действительно, люди поработали недельку, поправились, духу поприбавилось, на щеках появился румянец. Еще бы! Скоро домой! Фикс так поставил дело, что все хозяйственные работы были под его неусыпным вниманием. Где можно было урвать лакомый кусочек, хозяин зоны хорошо видел. Режим,который был предоставлен пленникам, вполне их устраивал, поэтому немцы готовы были в любую минуту отблагодарить благодетеля той же монетой. Фикс иногда ночью поднимал людей на выполнение  левой «халтуры» Бригадам записывали выполнение на 200 процентов и перепадали какие-то наличные деньги. А то, что львиную долю шеф клал себе в карман,об этом пленные знали,но деликатно помалкивали, строго блюдя принцип: «Ты мне–я тебе»
     И вот подан эшелон. Грузимся в вагоны.  Майор Фикс сопровождает нас до самой немецкой границы. 8 апреля 1949 года около полудня пересекаем реку Одер-это новая граница Восточной Германии. Хозяин зоны выстроил нас у станции и повел колонну в советский пересыльный пункт для получения документов об освобождении из плена.
 Последний раз наш босс обратился к нам с прощальной речью. Его слова были настолько трогательными, что мы бросились качать майора, так мы все были ему благодарны. Подумать только, всего три недели знали его, и успели полюбить. Во, мужик! С большой буквы!...»

       Началась мирная жизнь. И коли так выпала карта, что не суждено было Клаусу Фритцше стать кадровым офицером ВВС, нужно было браться за гражданские учебники. Будущий студент уже грезил учебной аудиторией. Ггордый и независимый, Клаус отказался от учебы на стационарном отделении, предпочтя оплачивать ее из собственного кармана. Вот когда пригодились навыки языкового общения. Молодой человек без труда находит себе место технического переводчика и движется к цели. Прав был Николай Порфирьевич Кабузенко, который первым разглядел в своем подопечном будущего пытливого инженера. А тогдашняя переводческая работа по складской картотеке стала прологом к большому научному труду. Клаус еще не догадывался о том, что очень скоро он станет автором большого технического немецко-русского словаря, который сделает популярным имя будущего инженера... И опять снятся Горьковские места,вспоминается теплым словом Жанна,друзья по плену. Память не обманешь и былое не перечеркнешь...

 «  В Берлине я впервые увидел, разрушенный бомбами, город.Я стоял у окна вагона и силился сдержать слезы. Очень похожи были эти руины на развалины Сталинграда.
      Брат встретил меня на станции и повез на телеге домой.Проезжая мимо церкви, что расположена близ родной деревни,я увидел памятную доску, где были выбиты моя фамилия и дата гибели двадцатого июня тысяча девятьсот сорок третьего года.
Известие о том, что я остался жив, принес родителям один товарищ, который вернулся из плена летом  сорок пятого года по причине тяжелой болезни.
     Старший брат решил объявить меня , павшим, не на голом месте. Один из  экипажей наших бомбардировщиков, якобы, видел над Каспием самолет, который загорелся и упал в море.  Экипаж майора Клааса с задания не вернулся в то время, как все остальные самолеты благополучно вернулись на аэродром...
   На работу я устроился сравнительно легко. Переводчиком меня взяли в одно объединение народных предприятий даже без предъявления диплома об образовании, так крайне остро нуждались в таких специалистах. И оклад мне положили такой, что я мог жить,особо себе ни в чем не отказывая.
    ... Лежу вечерами дома на диване и вспоминаю своих лагерных покровителей. И снова, который раз предстают лица Веры Гауфман,Анны Павловны, начальника базы трофейного оборудования, верного дружка Саши,девушки Жанны... Написал им всем письма, а сам боюсь, как бы не принести вреда: ведь переписка с иностранцами в СССР была категорически запрещена И вот 20 августа сорок девятого года возвращаюсь с работы и о , чудо, в почтовом ящике лежит письмо со штемпелем Горького. Фамилия–Маликова. Имя–Жанна. Меня охватила радостная дрожь. Привожу это письмо полностью:
    « Милый Коля! Прошло много времени, как мы с вами увиделись в клубе и два часа были рядом друг с другом. Это была мимолетная, но памятная встреча. Я хорошо запомнила ваши, искрящиеся умом, глаза. После концерта я хотела с вами поговорить, но вы быстро уехали. Я видела, как грузовик мелькнул парами газа. Перед тем как писать, я немного колебалась. Помните ли вы меня? Как ваше здоровье? Не устроили ли свою судьбу? Видите, какая я любопытная. Если бы вы знали, как я хочу увидеться с вами. Вот сижу, пишу письмо, а перед глазами лежит ваша фотография, я ее выпросила у Саши.Кстати, и адрес тоже. С нетерпением буду ждать ответа. С приветом, Жанна»
         Прочитал письмо и слеза меня прошибла. Больше двух лет прошло, а еще помнит, значит,зацепило! Не зная судьбы того первого письма, что я отправил девушке в Горький, сел писать второе. Сообщил, что еще не женат и поделился настроением, что ,мол, скучаю, и места себе не нахожу, хотя и прекрасно осознавал, что все это–очередная иллюзия.В Союзе брак с иностранными гражданами не поощрялся. Помню–один мой товарищ по плену в 47-м году до смерти влюбился в одну русскую девушку и подал в органы МВД заявление с просьбой о принятии советского гражданства. Ответ, как и ожидалось, пришел отрицательный. В любой Восточной стране социалистического лагеря жилось в то время гораздо лучше, чем в Союзе,многие советские люди мечтали хоть краем глаза посмотреть на хорошую жизнь, однако им мешал железный сталинский занавес.
    Меня долго мучил вопрос. Как же Жанна добыла мой адрес, ведь даже Саше я его не давал. Оказалось все очень просто. В поисках очередного рабочего места я подал объявление в газету «Новая Германия» о том, что ищу место технического переводчика. Указал свой домашний адрес и телефон. Эта самая газета выписывалась администрацией лагеря,где занимался антифашистской деятельностью мой друг Саша. Лагерь этот находился в Горьком, поэтому пути Жанны и моего друга там пересеклись. Бывает же такое в жизни...
      Окончен институт. Теперь у меня есть свое переводческое бюро. Работы непочатый край, только успевай разворачиваться. В 1956 году вышел из печати мой немецко-русский металлургический словарь. Казалось бы, жизнь наладилась, да нет. Партийным структурам ГДР неймется. Никак не могут с меня снять клейма «врага народа» По этой надуманной причине меня даже исключили из рядов СЕПГ. Слава Богу это никак не отразилось на моей работе, ведь я не занимал и не стремился к номенклатурным должностям. Среди моих постоянных клиентов был научно-исследовательский институт холодильной промышленности, директор которого был очень доволен качеством моих переводов. Его вызвали в Москву на Международный технический конгресс и он добился того, что меня включили в состав Восточно-Германской делегации. Мне выхлопотали служебный заграничный паспорт. Сердце заныло. А с другой стороны боязнь. У меня к тому времени была семья: жена и дочка. И все равно мысли о Жанне не покидали, не мог я ее просто так резиновым ластиком стереть ее из памяти.
Я честно рассказал жене о своей Горьковской любви и . что удивительно, жена моя дала добро на эту поездку и встречу с Жанной. Супруга была просто восхищена моей кристальной сентиментальностью. Интересно, как там живет моя длинноногая красавица? Наверное, уже окольцована? Воспитывает детей и штопает заплатки на штанах по вечерам?
    И вот, Москва. Гостиница «Пекин» 9 часов утра. Сижу в холле и жду встречи с Жанной. Телеграмму ей я отправил еще два дня назад. Входит в холл Жанна легкой походкой. Обнимаемся, однако, некая скованность передается  обоим. Вокруг глаза гебешных топтунов. Как бы убежать от этих глаз? И мы отрываемся на такси в парк им. Горького. Бродим по аллеям,под ногами тихо шуршат осенние листья. Это были счастливые минуты,однако страницы жизни не перечеркнешь запросто. Жаннино сердце оказалось еще свободным, а мое то уже занято. И с этим нужно считаться. Как на духу исповедуюсь перед девушкой. Реакция ее не взрывная. Она все понимает. Кажется, пронесло! Есть хороший шанс, что мы останемся друзьями.  Настает мой день отъезда. Обращаюсь к Жанне с просьбой найти и передать Николаю Порфирьевичу Кабузенко один экземпляр моего словаря с дарственной надписью.Кстати этот самый гигантский переводческий труд я посвятил своему наставнику. Она улыбнулась в ответ и пообещала исполнить просьбу. Я весь внутренне ликовал...
        А летом 1963 года  почтальон принес мне письмо с волжских берегов. Отправителем его был не кто иной, как Н.П. Кабузенко. Николай Порфирьевич хорошо помнил меня и писал о своей жизни. Жил он в то время в Арзамасе. Работал в засекреченной области. Об этом я узнал немного позже. Мне очень хотелось пригласить своего названного отца к себе в гости,но эта затея так и не реализовалась. На мое приглашение я ответа не получил. Переписка оборвалась, так, практически и не начавшись."

   Продолжение следует.