Звезда полынь. Свержение Романовых. 1917. соавт. А

Александру Аникину

Александру Аникину
Савинков стоял вполоборота к Керенскому в своей привычной позе, заломив руки за спину, у окна. Борис Викторович смотрел на убывающий день. Солнце клонилось к закату, и его последние лучи согревали теплом готовую обагриться кровью русскую землю. Борис смотрел на людей, снующих кто куда по своим делам.

- Почему Вы бездействуете? – Спросил, наконец, Борис Викторович густым баритоном, почти басом. Тенор Керенский покосился. Какие ноты! Его аж передёрнуло. Александр по своей природе не выносил бас-баритонов, которые были бы ему соперниками по сцене, если бы его карьера оперного певца сложилась. Но талант и мастерство Керенский, как профессиональный артист, видел и ценил всегда.  Как  Борис напоминал ему Яго! Или за Савинковым прятался Борис Годунов? Почти как Бельский. А Борис был бы хорош на сцене, возможно, в дуэте с Александром Бельским.

- О чём Вы думаете? – Вынул Керенского из небытия Савинков.
Керенский вздрогнул, но не ответил.
Он снова представил  дуэль на сцене с Борисом. Нет, Онегин бы из него не вышел. И Бельский, чёрт, ни какой не Онегин. А вот граф Томский мог бы получится вполне. «Однажды в Версале суровой порой», - пронеслось в голове у Керенского. Он как бы на мгновенье как во сне погрузился в мир Пиковой дамы.

Савинков был бы в красном костюме. Непременно в красном. Ему идёт цвет крови.

- О чём Вы думаете? – Повторил Савинков.  – Жертвуйте хотя бы Черновым справа. Керенского опять передёрнуло: один в один слова Димы Философова.

- Не могу. Чернов мне навязан. – Повторил Керенский фразц свалившегося на него Де Жа Вю. Как будто сцена с Димой была репетицией.

- Кем? – Не понял Савинков.
Керенский молчал, и, чтобы не впасть в ступор, повторял за Савинкова слова не своей партии «волшебной порой…». Ему почему-то слышался снова голос Бельского, который блистал в «Секретной свадьбе».

Керенский долго думал, потом выпалил:
- Я не могу.

- Что не могу? – Не понял Савинков ещё больше.
- Петь за баритона. – Ответил Керенский Борису, будто это был его преподаватель.   

- Да Вы и не умеете петь за баритона! – Вдруг выпалил Борис, продолжавший за чем-то этот ненужный никому диалог. Но он тоже внутренне, как и Александр Фёдорович, дрожал. За холодной маской, за которой просматривалось лицо Карла Валуа, прятался страх и общее смятение и полное непонимание происходящего.

- Очнитесь! Вам надо действовать! –  Савинков попытался придать делу иной оборот.
- Для начала я дам Вам отставку,  - решил Керенский,  и вытер слёзы, проступившие от большого напряжения, платком.

- Что? – Вырвалось у Савинкова.
- За то, что я не похож на баритона. – Громко сказал Керенский, затем перешёл на шёпот. – Я не создан управлять.
- И поэтому Вы жертвуете мной?
- Да.
- Сматываетесь в Америку… - захрипел Савинков,  шипя, словно змея.
Или змей-искуситель.
- Почему бы и нет? – Керенский, радуясь, что задавил вошь одним нажатием на неё большого пальца правой руки, закрыл чемодан с бумагами, и принялся вставать с  красно-коричневого кресла.

- Погодите, Вы снимаете меня с должности ради того, чтобы смыться в Америку? – У Савинкова стала подёргиваться бровь. Мужчина отошёл, наконец, от окна.

- Ну счастье моё, что Вы, наконец, отошли от окна! – Выдал нервный Керенский. – А то бесили. Но сколько же в Вас было трагизма! Истинный Шекспир! Я делаю это, чтобы не марать о Вас руки.   Это сделают другие. Здесь много адовых псов. А наградой мне будет спокойная жизнь в Америке до старости. И не нужно меня благодарить!
- Вечно Вы думаете о наградах. – Почти обиженно сказал Савинков, оперившись задом о краешек стола, из-за которого хотел вставать Керенский, и скрестив руки на груди.

- Борис Викторович, – признался Керенский. – Вы – великий человек! Почти Шекспир. А обижать таких людей – это нарушать законы Вселенной и гореть в аду.
А я не хочу гореть в аду.

- Страшно? – Прищурившись одним глазом, спросил Савинков. Керенский подумал, что сам верховный демон ада глядит на него глазами Савинкова, но бесстрашно признался ему:
- Да.
- Я так и думал. – Савинков отошёл от стола, и пожал руку Керенскому. – Благодарю за заботу. Борис Викторович взял в руки портфель, и направился к выходу.

- За помилование меня, Вы получите свою награду – сладкую жизнь в Америке.

 - Жаль, что Ваша награда – виселица.  – Ухмыльнулся Керенский.

Савинков пожал плечами.
- Мне всё равно. – Как-то странно и отрешённо сказал он. – Но для людей,  я сделаю всё, что могу.

Савинков вышел.
    В голове у Керенского заиграла мелодия арии Томского «Однажды в Версале», и как на афише, перед глазами встал образ Александра Бельского.
«Хороший бы из Савинкова был баритон».   - ухмыльнулся Керенский, но быстро подавил в себе певца, и, взяв с собой бесценный портфель тёмно-коричневого цвета, вышел.
 21.08.2019

Продолжение следует...