- В общем, так, - врач мягким движением пианиста накрыл ладонью карточку, - Для начала сдадим анализы, а там увидим. Инна Васильевна, выпишите для Шевченко направление на мочу и кровь.
Следующим утром Евгений Георгиевич оставил свою баночку на длинном столе и занял очередь на кровь.
- Женя? - услышал он за плечом, - Ну, надо же! Не думал тебя встретить, - Евгений Георгиевич повернулся, рядом стоял Алик Суворов, - Это сколько мы не виделись, - Алик задумался, - Больше сорока лет, наверное, сорок пять лет. Значит и ты в наших рядах.
- Каких рядах?
- Хворых и немощных.
- Да я не сказал бы, - начал, было, Евгений Георгиевич
- Ну не скажи. Здоровый со своей кровью просто так не расстанется. Ну, такие наши годы. Чего стесняться? Мои года - мое богатство. Тебе ветерана дали.
-Не дали
- И мне не дали, сволочи. А я на них отпахал. Здоровье ни к черту. Я вот, и вижу плохо, а тебя моментом узнал. Голос не изменился. А как там Женька? Даже боюсь спрашивать. А то ведь в таком возрасте, как говорится, скажи спасибо, что еще живой.
Ожидающих в коридоре было много. Алик говорил громко. Евгения Георгиевича вполне устраивало, когда никто не понимает о каком Женьке идет речь. Женька была сестрой Евгения Георгиевича. Он ответил коротко.
- Нормально, В Питере живет.
- Да-а, - протянул Алик, - А помнишь Мицкевич?
- Ну, помню. Давно не видел, - Евгений Георгиевич махнул рукой, показывая, как давно он не видел Мицкевич.
- А я ее, бывало, встречал. Она и про тебя спрашивала. И Таранку видел. Лет десять назад. Знаешь, где? На кладбище.
- В каком смысле? – напрягся Евгений Георгиевич.
- В самом прямом, но не том, чтобы… У нее там родители похоронены. И у меня родители. Были соседями при жизни и почти соседи на кладбище. Я ее узнал. Она в городе давно не живет, приехала отдыхать. Ну и встретились. Кто мог ожидать. - Давай я тебя пропущу, - шепнул Алик, - А потом поговорим.
- Нет-нет, - помотал головой, - Еще разорутся, - но он боялся, не тех, кто разорется. Приняв предложение Алика, он будет обязан потом выслушивать его воспоминания. Выслушать можно. Но делиться своими, да еще натощак? Да еще когда, что-то под ребром колет? Никакого настроения. Достаточно на сегодня, чтобы сдать кровь и мочу. Он пришел сдать кровь и мочу, а не интервью. Да и какой смысл разжевывать то, что зачерствело от времени?
Когда Евгений Георгиевич вышел в коридор, прижимая ватку к локтевому сгибу, он с облегчением увидел, что Алик его не ждет. Вот и хорошо.
В сквере у поликлиники ветерок шевелил листья акаций, и яркие солнечные блики перепрыгивали с плитки на плитку. К такой погоде бы да соответствующее настроение. Словно не поликлиника за спиной, и болезни, и прожитые годы, а зал бракосочетаний, и ты молод и даже не молодожен, а так, приглашенный. Нет, Евгений Георгиевич удивился неожиданной мысли: как раз зал бракосочетаний выходит на большую парковку машин. Чтобы было удобно подъезжать свадебным кавалькадам. И продолжил обдумывать эту закономерность. Перед не увеселительными местами, например, поликлиниками в городе всегда выделена зеленая зона. В больницах обязательно. А перед увеселительными: ресторанами, кинотеатрами и тому подобным, голые автостоянки.
Стоянок теперь много. А машин еще больше. И в том тихом уголке города, где он вырос,- теперь его называют тихим центром, - все первые этажи выкуплены под офисы. Как-то он заглянул в знакомый квартал по делам, - растерялся. Припарковаться негде. Теперь без дела не захочешь туда и ездить. А ведь это рядом. Да зачем теперь туда ездить? Просто, после разговора с Аликом, заглянуть как в забытый музей? Это в десяти минутах ходьбы от поликлиники. По такой погоде никакого труда дойти, одно удовольствие. Ему, пенсионеру, спешить некуда, и прогулки полезны. Что ни покажут кровь и моча, прогулки полезны даже при плохих анализах. А прогулки в те места, где жил в юности, могут быть полезны вдвойне. Так он подумал и пошел к машине. Прогулка подождет. У светофора можно было еще свернуть, чтобы проехать рядом, посмотреть, даже из машины, что там, в старом дворе, изменилось за последние годы. Из чистого любопытства, Но он свернул не в сторону дома своей юности, а в сторону того дома, где жил теперь. Человек живет не прошлым, а настоящим, решил он. И эта мысль показалась ему убедительной. Но пока ехал домой, - со всеми перекрестками минут семь- восемь, - первоначальная мысль уже показалась спорной. Человек живет и настоящим, и прошлым. Прошлое как твердый осадок. Не просто избавиться. Человек, потерявший память, философствовал Евгений Георгиевич, не меньший инвалид, чем человек, потерявший ногу. Он начинает так же хромать, только на голову. А тот кто, возомнит, что начинает жизнь с белого листа, врет сам себе.
Квартиру Женин отец получил от морского порта, как специалист. Нужно было восстанавливать порт, разрушенный войной. Вот и возвели с десяток домов для специалистов. Женя даже помнил лозунги тех лет типа: работа это жизнь и жизнь это работа. Собственно, эти лозунги прошли с Женей по всему его жизненному пути. А если есть, жилье и работа, почему не поработать на ниве увеличения семьи? Когда Жене было полтора года, родилась его сестра. И родители назвали ее Евгенией. Наверное, так им казалось забавно. Но впоследствии это Женю вовсе не забавляло. Сестре, как он думал, уделяли больше внимания. И это сказалось. В школе она сразу выбилась в отличницы, активистки. Женька, любимица учителей, училась классом ниже. И учителя взяли себе за правило бранить Женю, сравнивая его учебу и поведение с успехами сестры. Хоть из школы беги.
Когда-то с двором соседствовал просторный, поросший травой пустырь, место, наскоро очищенное от руин, оставшихся с войны. Потом, когда Жене было лет десять - одиннадцать, на пустыре, напротив их дома, выстроили пятиэтажку. Окна в окна. Мама сетовала, что прежде было видно море, корабли и горы на другой стороне бухты. А теперь торчит стена с окнами и балконами. И двор стал с пятачок. Белье на сушку не повесишь. Но были и свои плюсы. Строители заасфальтировали двор. Теперь играй в футбол хоть до одурения. А пятиэтажка добавила потенциальных игроков.
Благодаря пятиэтажке, мальчишки их двора заболели дополнительным увлечением помимо футбола, - настольным теннисом. Отец Сашки и Мишки Коваленко, из пятиэтажки, работал в порту. Прямо на причалах. И согласно дворовой легенде, он приметил на свалке у причалов столешницы теннисного стола. Их как видно, выбросили с судна. На судне в футбол не поиграешь. А в теннис – очень даже. И Коваленко-отец привез столешницы во двор. Общими усилиями двора, особенно мужской части семьи Коваленко, под столешницами смастерили опору. Такую опору, чтобы стол стоял идеально горизонтально. Коваленко даже притащил уровень, который он называл ватерпасом. Если стол по уровню, и игра на уровне. Так говорил Толик Беликов, который уже два года ходил в театральную студию при дворце пионеров. А во дворце пионеров был теннисный стол. И будущие актеры в перерывах баловались теннисом. Столешницы, определенно, выброшенные с иностранного судна, были покрыты каким-то иностранным лаком, надежно защищающим от дождей. Но они имели царапины. Потому их, наверное, и выбросили. Папа-Коваленко все царапины зашпаклевал, закрасил судовой краской, и чуть прошкурил, чтобы играющим не слепило глаза. И во дворе прописался вид спорта, который, как говорила Женина мама, на две головы благороднее футбола. По крайней мере, после него мальчик приходит домой не с побитыми ногами и не грязным, как свинья. Теннисный стол матового зеленого цвета, гордость двора, и предмет зависти соседних дворов, приютился в уголочке между домом и трансформаторной будкой. Прямо под окнами Беликовых. Место оказалось крайне удачным. В самый разгар лета, во время каникул, когда двор опален солнцем и слишком жарко для футбола, можно посвятить время теннису. А у трансформаторной будки место такое, что, в какие бы щели не заползало, ни проныривало жаркое южное солнце, стол оставался в тени.
Толик Беликов, перед началом теннисных партий ставил на подоконник проигрыватель. Став на спинку скамейки, стоявшей под окном, можно было дотянуться и переставить пластинку. А, когда сидишь на скамейке в тени, ждешь, когда подойдет твоя очередь на игру, слушаешь пластинку, не слышишь поднывающего трансформатора, и чувствуешь, что теннис действительно благородный вид спорта. А устанут глаза поглядывать за мячиком, цокающим о стол, переводишь взгляд на пятиэтажку, на пропаленные солнцем балконы, увешанные полотенцами, пляжными подстилками и купальными костюмами.
Женина сестра, Женька, тоже изъявила желание выучиться теннису. Ей, и из уважения к ее брату, и как единственной даме - теннисистке, - уникальному явлению во дворе, - был дан зеленый свет. Проигравший сразу же скатывался в конец очереди. Но Женьке позволяли проиграть три раза подряд, что собственно говоря, она с успехом выполняла. Сам Толик Беликов, непререкаемый теннисный авторитет, терпеливо пробовал ставить ей руку. Ей пытались поддаваться. Все бесполезно.
- С больными руками нечего в теннис играть, - сделал авторитетное заключение Толик.
Женька не прижилась. Хотя маме она объяснила, что передумала. Там одни мальчишки. А когда мама спросила у сына, в чем дело, и он повторил слова Толика, мама пригрозила, что за такие слова она его не то, что в теннис играть не выпустит, вообще на улицу не пустит.
- А если ты одна среди мальчишек, возьми с собой Галю, - предложила мама. Галей звали новую Женькину подругу из пятиэтажки.
- Куда ей, Она же косая, - вставил Женя. Перспектива, чтобы эта косая приперлась, его не радовала. Ребята смирялись, когда шла речь о Жениной родной сестре, но если еще и косая пожалует, получится не теннис, а дом инвалидов.
- Сам ты косой, - выпалила Женька.
- Я просто потому, что она не сможет играть, - объяснил Женя, - Косые разве играют?
- Если ты имеешь в виду, что у Гали чуть раскосые глаза, это вовсе не дефект и не помеха для занятий теннисом, – авторитетно заявила мама, - Лучшие теннисисты – японцы и китайцы. А чуть раскосые глаза красивы. Между прочим, жена Пушкина, которая считалась первой красавицей, и блистала в свете, слегка косила. Наши достоинства – продолжение наших недостатков.
- Но жена Пушкина в теннис не играла. Одно дело на балах танцевать и совсем другое в теннис играть, - парировал Женя, с осознанием своей непререкаемой компетентности в данном вопросе.
После того, как заселили пятиэтажку, и эту Галю перевели в их школу, она попала в один класс с Женькой. Женька с ней подружилась. Когда Галя приходила к Женьке в гости, подруги сразу ныряли в маленькую комнату, и Жене туда вход категорически запрещался. Так что, он не особенно мог, да и не пытался, определить степень Галиного косоглазия. Но, что таковое пусть самую малость, имеет место. Это факт. Конечно, бывает и хуже. И если бы она косила сильнее, ее бы, определенно во дворе прозвали косой. Но ей дали прозвище - Таранка. Фамилия у нее была такая, с небольшим прибамбасом - Таранко. Хотя Женина мама и в фамилии ничего необычного не видела, объясняя, что это самая обыкновенная украинская фамилия. Ничуть не хуже, чем Шевченко.
Когда Женя на скамейке у трансформаторной будки скучал, дожидаясь своей очереди, и смотрел на пятиэтажку, и непременно натыкался на Таранкин балкон, на третьем этаже, который был увешан связками сушенной таранки. В голову закрадывался вопрос, не скрыта ли в совпадении таранки на балконе и фамилии какая-то непонятная связь. Самым простым объяснением было бы, что Галкин предок ловил и вялил таранку. Вот и получил такую фамилию.
Нет, конечно, далеко не всегда Женя имел время, сидя на скамейке, размышлять о тайнах Галкиной фамилии. Его частенько отправляли в пионерский лагерь. Там он играл и в футбол, и в теннис. И, естественно, о странностях Галкиной фамилии не вспоминал. Двор летом, особенно в жару, пустел. На каникулы кто-то уезжал к бабушкам-дедушкам в деревню, кто-то - в пионерские лагеря.
.
Так же регулярно туда отправляли и Алика Суворова. Они всегда попадали в один отряд и уже прекрасно знали друг друга. А Женина сестра в лагерь не ездила. Мама объясняла, что она, девочка домашняя, лагерь не любит и на каникулах очень по дому помогает. А Женю, и не спрашивали, любит он лагерь или нет, и не спрашивали, хочет он помочь по дому или нет. Просто ссылали без возражений. А Женька была в лагере всего раз. Но успела наделать там шороху. И во всех кружках кружилась, и ту книгу она читала и другую, и ту песню она прекрасно поет и другую короче, как и в школе, достоинства прут наружу. И с того потока Алик ее запомнил. И как не запомнить? Для Жени и Алика, тот поток, был формально последним в их долгой лагерной эпопее. Можно сказать, был выпускным потоком. Таких, как они, переростков, вышедших из пионерского возраста, в лагерь брали с большим скрипом. И все-таки брали.
Кто-то слышал даже, как директор лагеря Мария Юрьевна указывала воспитателю и пионервожатой первого отряда, что такую адскую смесь нужно постоянно держать, как джина в закупоренной бутылке. Если пробку вырвет, горя не оберешься. Покаешься, что пошел навстречу мольбам родителей пристроить их чадо. То есть, для таких переростков дисциплина, и еще раз дисциплина.
Но Женю дисциплина не тяготила. Он приохотился к лагерю. И имя у лагеря лихое! «Альбатрос»! Соседние лагеря «Чайка», «Спутник», «Дорожник», - «Альбатросу» с его красивым именем и в подметки не годились.
Он оставался в две, а как-то и в три смены. Завел приятелей. Но когда он окончил девятый класс, а Женька – восьмой, она вдруг захотела в лагерь. И мама предупредила, что отцу могут не дать путевку на двоих, и тогда в лагерь поедет Женька, потому что она моложе и вписывается в лагерные возрастные рамки. И потом, она уже договорилась со своей подружкой. А Женя в этот раз перебьется. Но отцу дали две путевки. Оказывается, возрастные рамки для лагеря расширили. И он вписывается.
Лагерь находился в часе езды от города. В этом райском местечке на излучине берега, на пологих склонах гор, у самого моря, пристроился курортный поселок. А по краям поселка у берега, по обе стороны шоссе - лагеря. «Альбатрос» лежал ближе к морю. То есть, прошел лагерь от центральных ворот до морских ворот, вышел за морские ворота, двадцать ступенек вниз, и ты у воды.
Центральные ворота, те, что выходили к шоссе, смотрелись как фундаментальное сооружение. Почти как ворота старинного замка. Женя подобные видел в кино. Правда там ворота были в оборонительной башне. А в лагере они висели на массивных петлях между внушительными беленными тумбами, А еще деревянная арка над воротами, на которой большие фанерные буквы «Альбатрос» и фанерная птица, похожая на чайку. Женя не сомневался, что это альбатрос. Тяжелый амбарный замок на воротах, грибок, под которым был расположен пост, дежурные, обязательно с красными галстуками, все это внушало уважение, а может быть и трепет. Серьезный охраняемый объект. Ворота предназначались для машин привозящих и увозящих пионеров в начале и конце смены, да еще для кинопередвижки. Для посетителей тут служила калитка, на которой никогда никакого замка Женя не видел. От ворот к центру шла асфальтированная дорожка, достаточно широкая, чтобы прошел автобус, не задевая беленых бордюров, не цепляя ветки высаженных по краям кустов. Ряды кустов и белые статуи пионеров: горнистов, барабанщиков, знаменосцев и просто пионеров с книгой, установленные через равные промежутки, и придававшие торжественность, давали дороге право именоваться центральной аллеей. А за кустами и горнистами по обе стороны аллеи торжественность мгновенно исчезала. Там вразброс торчали сухие невысокие дубки, под которыми были натянуты палатки старшего, то есть, первого отряда. Асфальт аллеи хранил следы когда-то нанесенных белой краской меток, тут регулярно проводились соревнования по бегу. Тут отряды маршировали, до тошноты разучивая речевки. А девочки из младших отрядов тут играли в классики. В центре лагеря аллея вливалась в просторную асфальтированную площадку, именующуюся линейкой. Тут проходили линейки: утренние и вечерние построения отрядов. Тут опускали и поднимали флаг. Тут же вечерами проводились танцы. Сбоку от линейки за клумбами белело двухэтажное здание. В вычищенной и выбеленной центральной части здания, располагались красный уголок, музыкальная комната, библиотека, а также комната директора, старшей пионервожатой. К центральной части шла от газонов, от статуи Ленина широкая лестница. У самого конца лестницы на широкой веранде по обе стороны центрального входа белели статуи горнистов. К центральной части примыкали двухэтажные крылья, с палатами отрядов. С обратной непарадной стороны корпуса находились дополнительные хозяйственные постройки: душевые, туалеты, камера хранения. И отдельно, стояло зловещее, как тюрьма, здание с решетками на окнах. Изолятор для больных. Говорили, что особо отличившихся нарушителей дисциплины запирают в изолятор. Женя лично с такими знаком не был.
А у забора, у границы с другим лагерем, лагерное футбольное поле. И волейбольная площадка. И баскетбольная площадка. И турник. Вот тут Женя бывал часто. Даже когда не выдавали мяч, просто качался на турнике.
С противоположной стороны лагеря натыкано было всякой твари по паре: открытая эстрада, где репетировала и выступала лагерная самодеятельность и где вечерами крутили фильмы, так называемые площадки для подвижных игр, чуть подальше выгоревшее место, на котором в последний день заезда жгли костер. Почти вся эта зона, обихоженная и отрегулированная, просматривалась с центральной веранды. А у Марии Юрьевны имелся бинокль. Так что обстановка была под контролем. С линейки можно было прострелить взглядом аллеи от ворот до ворот, От центральных до морских.
Только на спуск к боковому забору туда, где лагерь граничил с соседями, туда нога воспитателя ступала нечасто и неохотно. Только по самой крайней необходимости. Там среди кустов кизила, шиповника, терна, ежевики, среди дикой груши и алычи и еще черти чего, в полу-джунглях, вотчине змей и черепах - там Женя, когда был маленьким и глупым, играл в казаков-разбойников,
Торжественные центральные ворота внушали благоговение. Но основную жизненно важную функцию в жизни лагеря, все же, играла обычная калитка, именуемая морскими воротами. Она не знала покою, ежедневно пропуская через себя отряды, то на купание, то обратно. Стеречь морские ворота, доверяли дежурным исключительно из старших отрядов. Дежурные преисполненные важности, пропускали организованные группы только с воспитателем или пионервожатой, исключительно, услышав пароль. И так до вечера. На ночь морские ворота, как и центральные, запирались на замок.
Ночью обстановка менялась. Около центральных ворот светили фонари от шоссе. Да центральные никому и не нужны были. Какого черта ночью в поселке делать? А вот купаться по ночам желающие находились. Значит, их тянуло к морским воротам. А над ними только луна да рядом белая статуя девушки с веслом – вот и вся ночная охрана. Но девушка с веслом даже себя защитить была не в силах. Помимо весла, на ней, естественно, присутствовали трусы и майка. Тоже белые каменные. Но нередко хулиганы подрисовывали простыми карандашами на теле девушки то, что было бы видно, стой она без майки и трусов. А однажды, еще в прошлые заезды, кто-то на руке написал типа татуировки, слово «Маша».
Надпись, конечно, стерли. Скоро она появилась вновь. С этим явлением вели борьбу. Оставляли в кустах засады из активистов с фонариками. Делали растяжки на ночь. Безрезультатно. Директор взяла расследование на себя. Статуя выше человеческого роста. Написать такое на руке мог только воспитанник старших отрядов. И этот воспитанник, вероятно, должен иметь какое-то отношение к реальной девушке по имени Маша. Маша имя редкое. В первом и втором отряде в тот заезд Маш было всего две. Их допросили, кто из мальчиков, по их мнению, мог пойти на такое. Но Маши говорили, что не знают. А каменная Маша, так теперь окрестили девушку с веслом, не раскрывала свою тайну.
С подачи хулиганов и нарушителей среди пионеров стало традицией, в последнюю ночь, уже после костра перед самым отъездом выводить на руке бедной Маши ее имя. И не только. Иногда и майку ей в полосочку выведут, и на трусах цветочки. Да уже не карандашом, а чем-то таким, что в две минуты не смоешь. И ведь не с кого спрашивать. Смена закончилась. Все уезжают, некого даже послать срочно стереть надпись. Стирка выпадала на долю тех воспитанников, кто оставался на следующий заезд. Родители, бывало, их не забирали домой. Правда, таких было раз, два и обчелся. Но были. Вот им и оставалось маяться с Машей, удалять позорящие лагерь каракули.
На водные процедуры шли с речевкой. Только перед морскими воротами, отряд замолкал, останавливался. И пока воспитанники рассматривали Машу во всей красе, пионервожатая подходила к дежурным, отдавала салют и сообщала им на ухо пароль. Вроде бы остальные в отряде этого пароля не знают. Пароль выдумывала старшая пионервожатая. И говорили, что иногда пароль и был таким – «Маша». Только если скажешь пароль, дежурные пропускали отряд на море. Строгость неимоверная.
Но если ты нарушил лагерную дисциплину, то, как говорили пионервожатые, мимо Маши не пройдешь. Ты лишен права на водные процедуры. Тебя не взяли на море с отрядом. Через морские ворота тебе путь заказан. Невелика проблема. Можно в тихий час прокрасться к забору у моря, и найти лаз в заборе, который представлял собой простой деревянный штакетник. Нашел и ты на тропинке, которая тянется вдоль лагерных заборов параллельно берегу. Правда нужно быть осторожным, весь берег, как линейка, разбит на пляжи, принадлежащие лагерям и домам отдыха.
Некоторые нарушители ходили купаться в тихий час. И попадались. В тихий час ходят купаться некоторые пионервожатые. И даже если ты из чужого лагеря, если засекут, будут неприятности. Но отсюда двадцать минут ходу до пляжа самого поселка. Там демократия, всякого люда полно. Можно затеряться. Там галька мелкая, гладкая. Не то, что каменюки, на дне у них в лагере. И там даже есть мостик, чтобы причаливал катер из города. И с мостика никто не запретит нырять. Но беда, воспитатели и вожатые тоже не жалуют лагерные пляжи. И тоже, если не лень, посещают центральный общий пляж. И если воспитанника застукают там, тогда уж держись. Женя даже не мог вообразить, как накажут нарушителя.
А если идти по тропинке, удаляясь от поселка то по идее, можно к ночи дойти до самого города. И в лагере бытовала такая легенда, что один пионер, которого чем-то очень обидели в лагере, за ночь дошел до города и объявился утром дома перед потрясенными родителями.
Вот к таким запретным для воспитанников радостям жизни вела тропинка вдоль моря. Как исключить просачивание пионеров в мир соблазнов? Очень просто! На это и существуют переклички. Чтобы отсутствующих быстро вычислить.
Почему Евгений Георгиевич вспомнил про лагерь? Просто по цепочке. Сначала вспомнил про двор, потом вспомнил про лето, и конечно, вспомнил и лагерь. Наверняка, с тех пор лагерь изменился. Если изменился двор, так лагерь и подавно. Стоят ли еще каменные пионеры вдоль центральной аллеи? Звучат ли речевки и пароли? Стоит ли знаменитая Маша у морских ворот? Может быть, даже пляжную зону облагородили. Может быть, футбольное поле привели в порядок. Конечно, чтобы поставить в палатах кондиционеры, это вряд ли. Солнце воздух и вода – наши лучшие друзья.
Окончивших девятый класс приехало немного. Директор Мария Юрьевна сразу собрала их для профилактической беседы по поводу дисциплины. Но обращалась к ним дружелюбно, величая их помощниками воспитателей. Для них сделали исключение, поскольку их родители на хорошем счету на производстве, и дети в прошлые заезды хорошо себя зарекомендовали. И она надеется что они, как старшие, послужат хорошим примером для младших, а не станут расшатывать дисциплину. Переростков растворили в отряде, где основную долю составляли ребята на год моложе. То есть, в том самом отряде, куда попала и Женина сестра. И ее подруга. Подругой, как это Женя узнал уже у автобуса, на котором ехать в лагерь, оказалась косая Таранка.
Людмила Геннадиевна, в миру, как она сказала, учитель географии, а в лагерях воспитатель их отряда, к своим обязанностям относилась с полной ответственностью. Она напомнила переросткам, что Гайдар в их годы командовал полком, а пионеры-герои были моложе их, и нужно понимать, что дисциплина, это цемент коллектива. А они комсомольцы. И не им напоминать о демократическом централизме. Нарушителей дисциплины карают безжалостно. Могут и выгнать с волчьим билетом.
- Что значит, с волчьим, - спросил один из переростков,- Больше гнать неоткуда. Из школы - то не выгонят. У нас всеобщее среднее.
- Много ты понимаешь. Гнать всегда есть откуда, - заверила Людмила Геннадиевна, - И из комсомола, и из школы. В другую, для трудных, - Людмила Геннадиевна задумалась – А в школе для трудных трудно.
Слава богу, что пионервожатая, Светлана Ивановна, не занималась обещаниями кар. Это даже не смотрелось бы. Она по сравнению с некоторыми девочками отряда, казалась младшей сестренкой. Хоть и была уже студенткой. Но, наверное, сама понимала, что угрозы такой пигалицы, как она, только рассмешат. Если ее в отряде слушают, зовут по имени отчеству – этого достаточно.
Лагерь жил, как вся страна, по плану. Поэтому с первого дня заезда самым старшим девочкам, девятиклассницам: Мицкевич, Поторыкиной и Антониди, дали особое задание. Они аккуратно выводили на ватмане лагерные скрижали: план мероприятий на месяц, и режим дня. Позиция за позицией. Подъем по горну, утренний туалет, зарядка, утренняя линейка и поднятие знамени, завтрак, занятия в кружках, обед, послеобеденный сон, купание в море, и так далее. Вплоть до спуска флага, вечерних танцев или кино. И затем отход ко сну. Причем, вывести это нужно было каллиграфически, без ошибок и в нескольких экземплярах. Эти листки должны висеть и на доске объявлений около линейки, и в коридоре центрального крыла, и на входе в столовую. И еще запасные экземпляры должны быть у директора.
Людмила Геннадиевна утверждала, что в речевке заложен скрытый смысл. Речевка это не только коллективный организатор и коллективный агитатор, это коллективный дисциплинатор. Поэтому речевка, речевка и еще раз речевка. Чтобы как от зубов отскакивало.
А вожатая Светлана Ивановна делала послабления. Она соглашалась, что речевки - это не Пушкин. Девятиклассникам не по возрасту. Как сказал тот же Пушкин, не к лицу и не по летам. Но, если предписано разучивать речевки, никуда не денешься. Дура лекс сед лекс, что в переводе с латыни значит, закон суров, но это закон.
В дни лагерной спартакиады, Женя и Алик Суворов показали класс. То, что они собрали богатый урожай внутренних призов, это мелочи. На соревнованиях с другими лагерям «Альбатрос» выиграл и в волейбол, и в футбол. В командах разрешалось играть и пионервожатым. Но пионервожатые – женщины. Куда им. Оказалось, что Женя и Алик играют даже лучше физрука. И на подведении итогов физрук честно отметил, что победами лагерь обязан Жене и Алику. И плавали они на уровне. А вот Светлана Ивановна ни в волейбол не умела, ни в теннис. И в воде едва барахталась. Местные чемпионы могли бы себе позволить посмеиваться. Но они наоборот уважительно предложили ей начальные уроки и волейбола и плавания. Она отказалась. Но зауважала Алика и Женю, и стала звать их, по-приятельски: по именам, а не по фамилиям и позволила им на пять метров заплывать за буйки. Взяла на душу грех нарушения инструкции по проведению мероприятий на воде.
В еде Женя был непривередлив. Но лагерные кисели, похожие на сопли, и каши скользкие и противные, он на дух не переносил. А именно этой гадостью их пичкали. Приходилось иногда довольствоваться компотом и куском хлеба с маслом, и покорно ждать, когда остальные закончат еду. Вставать разрешали по команде, а не кому как заблагорассудится. Зал столовой был уставлен квадратными, на четверых, столами. Два мальчика - две девочки. В начале потока, сестра предложила Жене сесть за стол с ней и Таранкой. Но девятиклассникам позволили сесть своим анклавом, и Женя сел с Аликом. А, соответственно, девочками за их столом оказались тоже девятиклассницы, которых они знали по заездам прежних лет, Оля Мицкевич и Валя Поторыкина.
Женя съедал свой кусок хлеба с маслом и ждал, когда Мицкевич съест свою кашу. А Мицкевич понемногу срезала ложкой кашу слой за слоем, смаковала, слизывала с ложки кончиком языка. А потом бегала за добавкой. А Жене, с презрительной миной следящему за ее едой, нахально улыбалась и указывала на стену, где была нарисована огромная тарелка с дымящейся кашей под горку и выведено: «В здоровом теле здоровый дух». И действительно, Мицкевич излучала здоровье. Не из худеньких. Даже немного пышечка. Повыпуклее девушки с веслом. И не такая блеклая. Глаза смеются, щечки румяные пухленькие, губки бантиком. Плакат не лжет. В таком теле и дух здоров и не знает причин для тоски. А для Жени лагерная столовая была чем-то вроде пыточной. Он и не скрывал, что еда ему противна. И получал от Мицкевич разнос. Он, мол, сам не хочет есть, и другим портит аппетит.
Как-то в обед Женин компот оказался соленым. Женя скривился и заметил, как на румяных щечках Мицкевич появились ямочки, а губки выписали дугу в удовлетворенной улыбке. Автор соленого компота и не таился. Женю эта наглость взбесила. И так нормальной еды нет. Хоть компот с пирожком спасал от истощения. А Мицкевич лишила его компота. Добавок компота не дают. Мицкевич была в полной досягаемости. Он мог бы дать ей за это смачного щелбана. Но воздержался, как воспитанный человек. За ужином Женя оказался за своим столом первым и, вспомнив обед, высыпал в ее чай всю солонку. Когда скривилась Мицкевич, он не скрывал улыбки. Долг платежом красен. Мицкевич, фыркнула, повела плечами, и пошла менять чай. Чай – не компот. Чаю было завались. За завтраком Женя повторил эксперимент. Мицкевич снова пошла менять чай. А в обед, когда наливают компот, Мицкевич успела к столу раньше Жени. И Женя сделал рокировку. Он даже не притронулся к своему стакану, а поменял свой стакан со стаканом Мицкевич. Женя так и не понял, соленый компот пьет Мицкевич или нет. Она такая, что могла притвориться, будто ей нравится. Пила, глядя поверх алюминиевой кружки, съедала Женю веселыми глазками.
Ужин – граница между днем и вечером. А вечером – либо кино, либо танцы. Девятиклассники на танцах тоже держались обособленно. На танцах существуют неписанные правила. Первое - приглашают только мальчики. Даже далекая от народа Татьяна Ларина, хоть и решилась написать Онегину письмо, прилюдно пригласить бы на танец мальчика в лагере не решилась бы. Поэтому, как объявляют белый танец, никто не танцует. Приглашают мальчики. Но мальчик не станет приглашать девочку из отряда, старше своего. Строгая субординация. Поэтому бедным девочкам девятиклассницам - не разгуляешься. У них выбор: только Женя, Алик и Коля Цыганков по прозвищу Муха. Алик, как оппортунист, зациклился на Жениной сестре. «Муха» и есть муха. Женя приглашал то Мицкевич, то Поторыкину, то Лену Антониди. Правда, иногда приглашал и Таранку, постоянно торчащую рядом Женькой. Но в этот вечер, когда Женя пригласил Мицкевич, та заявила, что она с такими, которые сыплют соль, не танцует. Женя пожал плечами и отошел. И увидев, что Алик опять подвалил к его сестре, Женьке, он решил пригласить Таранку. Но Таранку прямо перед его носом перехватил Витька Филлипенко. Женя пропускал танец. Стоял и смотрел как танцует Таранка. Колхозница. Уткнула нос в ноги, словно боится наступить на что-то. Женина мама говорила, что танцуя, партнеры должны смотреть друг на друга. А при Таранкиной манере танца Витьке оставалось глядеть только на ее макушку. Но на следующий танец Женя все-таки Таранку пригласил. Таранка, - ну, во время танца она уже не Таранка, а Галка, - так же разглядывала асфальт, и если пару раз поднимала глаза, натыкаясь на его глаза, и снова опускала голову. Женю это даже забавляло. Он решил, что снова пригласит ее. Но, увы. Таранка, несмотря на свою колхозную манеру танцевать, не застаивалась. Можно сказать, была востребована.
За завтраком Женя заполучил новую порцию соли и, новую, жеманную улыбочку Мицкевич. Соответственно, в обед он повторил рокировку с компотом. А в ужин сыпанул ей соли уже не в чай, в ее любимую манную кашу. Мицкевич потянула к себе его тарелку. Все равно он к такой каше не притронется. И просчиталась. Женя предусмотрительно посолил и свою тарелку. И так несколько дней за столом велась тайная солевая война.
Раз-два в неделю в лагерь приезжала кинопередвижка. Старшие под руководством физрука на открытой эстраде натягивали экран. И уже за эту работу заслуживали привилегированные места. То есть, места в заднем ряду, у кинопроектора. Ряды перед эстрадой располагались на склоне. Получался естественный амфитеатр. Чем дальше от экрана, тем выше. Сидишь в заднем ряду, и видишь всех, в то время как тебя мало кто видит. На скамейке рассаживались, как придется. И если Женя оказывался рядом с Мицкевич, это было в порядке вещей. А в этот раз, Мицкевич уже заранее скривила губы и заявила, что она с такими, как он, рядом не сядет. И Женя решил пересесть к сестре. Это на два ряда ближе к экрану. Но только он стал там пристраиваться, Алик, увидев, что с уходом Жени освободилось место рядом с ним, позвал к себе Женьку. Женька перепорхнула назад, оставив под боком у Жени Таранку. Теперь Женя оказался среди младших. Ладно бы ради сестры он поступился бы своей привилегией старшего сидеть на задней скамейке. Но он пролетел. Пересаживаться назад поздно.
Начался фильм. Жене в макушку периодически ударялись или кизилинки или ягодки терна, которые запускали с последнего ряда. Давно ли так забавлялся он сам? А теперь кидали в него. А он ничего не мог поделать, хотя был уверен, что в него целилась Мицкевич. Он пробовал, резко повернувшись, застать ее во время броска. Но ничего не получалось, только своими рывками пугал Таранку.
А днем – водные процедуры. Занудные водные процедуры. Это вам не городской пляж. Там свобода: ныряй, плавай, толкай девчонок с мостика – жизнь кипит. А тут – зашли по команде, побултыхались, вышли по команде. Солнце в зените.
Вот Людмила Геннадьевна скомандовала на выход из воды. Место на помосте для загара, закрепленное за первым отрядом - святое. Мальчики успевают выйти и лечь и даже прогреться, пока по вертикальной железной лесенке, медленно, как улитки, выползут девочки. И на уже прогретые спины мальчиков летят прохладные брызги. Мальчики ворчат. А девочки не желают лежать среди мальчиков. И разомлевшим, разнежившимся, было, мальчикам приходится переползать, ужиматься.
Женя повернул голову вбок. Вот Мицкевич лежит на спине. Прикрыла от солнца глаза рукой. Рука у нее, и все остальное нехилее, чем у девушки с веслом. Между прочим, Мицкевич хорошо плавает. Наверное, ходит в секцию. Ну, с ее торсом сам бог велел хорошо плавать. За Мицкевич лежит Валя Поторыкина. Та ростом с Мицкевич, но ближе к стандартным пропорциям., Девушка как девушка. Ничего выдающегося, и ничего плохого. И можно только догадываться, что там, за нестандартной Мицкевич, лежит стандартная Поторыкина. Мицкевич ее закрыла стеной. Есть чем заслонять.
Нет, Женя не охотник подсматривать и перебирать достоинства и недостатки фигур девушек. Но в отряде достаточно мальчиков, которые не прочь эту тему поворошить. Так что, раз они тут перед глазами развалились, раз пошла такая пьянка, ничего не остается делать, как глядеть и сравнивать.
Итак, продолжим осмотр. Чуть в стороне Женька, его сестра, а дальше Женька и Таранка, к слову, тоже стандартных пропорций. Таранка подставила спину под солнце, налепила себе на нос бумажку. Повернула набок голову, словно почувствовав его взгляд, лениво открыла глаза и так же лениво прикрыла. А около лесенки в море Светлана Ивановна. Он и помельче и худее. Наверное, самая щупленькая из женщин их отряда. Ее бы надо было распределить к малолеткам. Там бы она смотрелась и была в авторитете. А тут никакого начальственного авторитета она со своим весом цыпленка заработать не может. Зато она девочкам как подружка. И Женька сказала ему как-то, что девочки делятся с нею сердечными тайнами. Какими они могли делиться тайнами? Всякой чепухой. Коля Муха считал, что фигурка у Светланы Ивановны, как у балерины. Пусть так. Но фигура балерины – самое последнее, что нужно для поддержания дисциплины в отряде. Воспитательницы сегодня на море нет. Она иногда водные процедуры пропускает. Да и фигура у нее такая, что фурора на пляже не произведет.
День заканчивается. Впереди ужин. И снова соленый чай? А потом снова или кино или танцы. А что на танцах? Мицкевич будет строить из себя неприступную баррикаду? Танцы развлечение незамысловатое, не нужно натягивать и потом снимать экран, ставь пластинку и танцуй. Правда, пластинок немного. И поэтому репертуар заучен наизусть. Все знают, в каком месте пластинка захрипит или начнет сбиваться. Теперь, после кизила по затылку, Женя в упор не видел Мицкевич. Перенастроился на компанию своей сестры и Таранки.
Алик опять пригласил Женьку. Женя уже было намылился пригласить Таранку, и тут подошла Мицкевич.
- Выйдем, поговорим, - произнесла она, словно пришла огласить Жене смертный приговор, но не на площадке.
Мицкевич действовала так, словно ей доверено важное поручение. Она взяла его за ладонь и потянула сквозь площадку, дальше по центральной аллее. Женя удалялся от линейки, превращенной в танцплощадку, несколько смущенный таким жестом Мицкевич. Он слышал, как девочки в его классе говорили, если мальчик с девочкой ходят, взявшись за руки, это знак. Это почти как обручальное кольцо. А если Мицкевич взяла его так, просунув свою ладонь в его ладонь? Случайно? Если толком не говорит, чего ей надо. А все с какой-то угрозой. Если на глазах у всех уводит его с танцплощадки в аллею? Примерно так на глазах у всех нарушителей дисциплины сначала отчитывали на утренней линейке, а потом удаляли с площадки перед строем товарищей, чтобы лишить моря. Случайно? Это сигнал тревоги для воспитателей. Но и для Жени нехороший сигнал. После соленого чая непонятно, что от него хочет Мицкевич. Но ничего хорошего от такой, как Мицкевич, ждать не стоит.
Мицкевич вела Женю по центральной аллее, мимо каменных горнистов, барабанщиков и знаменосцев. Музыка стихала, уступая звону цикад. Мицкевич мрачно молчала. Женя приготовился к неприятным сюрпризам. Он слышал, что она живет на буграх, на Трапезунде. Трапезунд когда-то давно был незастроенным холмом. Там понастроились греки, которых прежде отсюда выселили, а через годы снова разрешили селиться. В школе с Женей училось немало греков. Все нормальные ребята. Но за Трапезундом, который уже не был греческим, закрепилось греческое название вместе со славой бандитского района. И где гарантия, что у Мицкевич после Жениных подсаливаний не снесло крышу. Может быть она мстительная? Что если она пожаловалась своим Трапезундским? Они, наверное, в других отрядах есть. Женя их не знает, а Мицкевич знает. Они конечно, слабее его. Но если их много? И они решили хором наброситься. Заступиться за Мицкевич. Вдоль аллеи кусты, за ними темнота. Кто его знает, кто там за кустами. Он напрягся, превратился в пружину, готовую в любую минуту дать отпор. Он вслушивался в шорохи деревьев. Вот уже они дошли до больших букв «СТАРТ» на асфальте. Почти у центральных ворот.
- Ты мне пальцы сломаешь, - вдруг сказала Мицкевич. Женя отпустил ее ладонь. Он и не заметил, что сжал ее слишком сильно. Мицкевич потерла рукой руку, притворяясь, что ей было очень больно. Потом повернулась лицом к нему, спиной к каменному знаменосцу, - Ну что так и будем молчать? - спросила она, подождав некоторое время.
-До свадьбы заживет, - Женя имел в виду ее ладонь, она не отвечала. Ждала как видно, других слов, - А что нужно говорить?
- Ну, хорошо, - она задумалась на мгновение, - Объясни тогда, зачем ты мне соль сыпал?
Во дает! Вообразила, что имеет право безнаказанно сыпать ему соль! А он не имеет? А потом еще удивляется, зачем ей сыплют
- Не нужно самой было сыпать, сказал он – Ты не будешь сыпать, и я не буду
- И все?
. Вдруг кто-то несильно ткнул его в сзади чуть выше колена. Он повернулся. Томка. Томка - умнейшая собака, немецкая овчарка. Днем она отдыхала на хозяйственном дворе, за калиткой, без цепи. Вся ее работа начиналась ночью. Она несла караульную службу. Томка была лагерной легендой. Никогда ни на кого без причины не зарычала. Но ходил слух, что однажды она прижала к забору двоих случайно забредших пьяных, и держала их так, скалясь, пока те своими криками о помощи не разбудили сторожа.
- Ух, ты, моя хорошая, - Женя присел, гладя собаку, - Она умная, - сказал он.
- Открыл Америку, - сказала Мицкевич.
- Так зачем ты меня звала?
- Чтобы выяснить, кто умнее, ты или Томка, - он посмотрел на нее удивленно. Но Мицкевич, ничего не объясняя, сказала решительно и быстро, - Оказывается, Томка умнее. Ладно, топай. Сеанс окончен.
Женя ничего не понял. Причем тут Томка? Какой сеанс? Понятно, что Мицкевич хочет его обидеть. Сказать, что Томка умнее его? А как она догадалась, что Томка к ним подойдет? А за что она может на него таить злобу? За соль? Нашла за что .
- Врач на больных не обижается, - сказал он и пошел на площадку.
- А что с Олей? - спросила у него Поторыкина, когда он вернулся на площадку.
- А она с Томкой у ворот осталась.
- Ты ее, что, там одну оставил?
- Не одну, а с Томкой.
- Вот дурак!
- Она мне сама сказала идти.
- Долбаноид! Где тебя учили? Разве можно бросать девушку в лесу, в темноте, - резко произнесла Поторыкина.
- Тоже мне лес. Она на аллее осталась, сама меня притащила, и сама отпустила.
- А ну, пошли!
- Куда?
- Искать Олю.
- Куда она денется? - Жене не хотелось возвращаться. Но Поторыкина схватила его за руку и стала тянуть. Посильнее чем Мицкевич. Оказывается, с Мицкевич не конец. Это только начало. Какой-то план они задумали. Какой? Женя не понимал их планов. Но понял, что лучше не возражать. Действовать по обстановке. Теперь он вел Поторыкину. Вот то место, где он оставил Мицкевич
- Ну и где она? - спросила Поторыкина.
- Где она - ушла. Она не дурная тут торчать.
- Она не дурная, а ты, я вижу, полный дебилоид. Оставил девочку в темноте. Вот теперь ищи ее. Не вернешься, пока не найдешь. Я Светлане Ивановне скажу, -
Поторыкина стала окликать подругу, но с дорожки в темные кусты не переступала. Никто не отвечал. Женя углубился за кусты в зеленую зону, готовый к тому, что сейчас с залихватским разбойничьим криком выскочит притаившаяся там Мицкевич. Но никто не выскакивал. В конце концов, Поторыкиной надоело тут торчать. И она, пообещав, что все расскажет Светлане Ивановне, развернулась и пошла назад. Обруганный без всякой вины Женя поплелся за ней. Поторыкина пошла с аллеи в сторону палаток их отряда. Теперь, уже ученый, Женя убедился, что Поторыкина дошла до своей палатки. Убедился и поспешил вернуться на танцы. Нужно как можно быстрее забыть все эти темные аллеи и влиться в дружный танцующий коллектив. Он сходу пригласил Таранку.
- Что-то случилось? – обычно молчавшая Таранка вдруг подала голос.
- А что должно случиться?
- Да просто, ты с Мицкевич ушел, вернулся один. Потом с Поторыкиной ушел. И снова вернулся один.
- Я их насилую и убиваю.
- Ах, как интересно, прямо кровь леденеет, - криво ухмыльнулась Таранка.
- Да, и трупы складываю у центральных ворот. Слабо пойти посмотреть?
- Делать мне нечего, - сказала Таранка, - Форсить меньше надо.
Женя не стал выяснять, почему это она считает, что он форсит, но больше не приглашал Таранку. И Поторыкина с Мицкевич в этот вечер больше не появлялись.
«Утро встает над полями, над нивами, над городами и гладью морской» Утро встало, и над горами, и над морем, и над кораблями на рейде, и над курортным поселком, и над пионерскими лагерями. Небо без облачка. Гарантия замечательной погоды. Туман, на ранней заре висевший над морем, рассеялся. И море у горизонта заиграло красками, словно оно не синее, а желтое с розовыми переливами. А на той стороне бухты в городе на буграх, на печально известном Трапезунде окна заблестели яроко-розовым, словно там бушует пожарище.
На утренней линейке Мицкевич и Поторыкина невозмутимые, как сфинксы, стояли в двух шагах от Жени, словно ничего вчера не происходило. А на Женин вопрос, где же Поторыкина вчера нашла Мицкевич, ответа не последовало. Ни за завтраком, ни за обедом, ни за ужином ни Мицкевич, ни Поторыкина с ним не разговаривали. Однако больше ему ничего не солили.
Следующим днем было воскресенье, - родительский день. Для того чтобы родители, не разбредались по лагерю, рядом с центральными воротами, под дубками соорудили несколько длинных дощатых столов с лавочками. Таким образом, родители, выйдя из автобусов, не разбредались по территории, заходили в ворота, называли дежурным фамилию и отряд. Дежурные отряжали посыльного специально на этот день выделенного. И скоро те счастливцы, к которым приехали, приходили к воротам, и лакомились домашними гостинцами.
Женина мама и мама Таранки приехали одним автобусом. Ничего удивительного. Соседки по двору, и дочки подруги. А теперь в одном отряде. Мамы разложили еду рядом, как бы общим столом: для Жени, Женьки и Таранки. И вопросы мам о лагерной жизни относились ко всем троим. Но Таранкина мама, предпочитала спрашивать Женю, наверное, как старшего. На ее девчоночьи, кукольные вопросы Жене не хотелось отвечать. Но приходилось. Он отвечал грубовато, не без налета иронии, так что даже его мама, удивилась:
- Ты что это?
- Это он форсит, - не повернув головы, вставила Таранка, - Он думает, что все за ним бегают. Он тут в футбол выиграл. Вот и форсит,
Женя задохнулся от возмущения. Мелкое насекомое, которое можно прихлопнуть одним ударом, которое танцует по-колхозному, будет тут вставлять свои реплики?! С чего она взяла, что он форсит? Женя запечатал бы Таранке в лоб, но при мамах это невозможно. Ничего, время терпит.
- Вот ты сначала выиграй, а потом форси на здоровье, - только и смог ответить Женя.
- А мне и без надобности, - Таранка сплюнула в ладонь косточку черешни и пожала плечами, - Форсить меньше надо.
- Ну ладно вам, - постаралась внести мир Таранкина мама.
Теперь она уже побаивалась о чем-либо спрашивать Женю, а он вовсе замолчал и с удовольствием бы ушел, но боялся, что за это потом влетит от мамы.
Вечерняя линейка подводит итог официальный прожитому дню. А танцы после линейки – свой неофициальный итог. Жене оказалось не с кем танцевать. Таранка пролетает, раз она считает, что он форсит. К Мицкевич и Поторыкиной и подходить боялся. Ему оставалось держаться всем довольного Алика. Вот кому жилось прекрасно! Чай ему не солили. В голову кизилинками не кидали. Мицкевич и Поторыкина с ним разговаривали. И Таранка не заявляла, что он форсит. И с Жениной сестрой душа в душу.
В один из вечеров Алик сказал ему:
- Ты со мной ночью купаться пойдешь?
Застигнутым на ночном купании грозили кары небесные.
- Тебе дня мало? – спросил Женя.
- Так надо. Дело есть.
- Ну, пойду, если надо, - пожал плечами Женя. Какое там еще дело?
- Ты не бойся. Мы не одни будем, - успокоил Алик, - Я тебя разбужу.
Алик легко ткнул Женю в плечо и тихо вышел из палатки. Женя, достал из-под подушки плавки, и выскользнул следом. Алик неслышно вел его за основной корпус, за камеру хранения, за умывальники, за туалеты. У туалетов на столбе горел прожектор, и Алик взял вбок к тени деревьев. В какой-то момент он тихо в сторону кустов произнес «пошли». И Женя почувствовал, что к ним кто-то присоединился, кто-то идет сзади.
Алик вел группу тропинкой в темноте. И вот они у забора. Тем, кто хотел попасть на море нелегально, не через морские ворота, не нужно было изобретать велосипед. Понятно, что тропинка упирается в забор не просто так. И действительно, место, куда они пришли, было с изюминкой, про которую Женя слышал, но она ему была без надобности. А Алику понадобилась. Алик нашел две рейки забора, что держались только на верхнем гвозде, и, проворачиваясь, открывали проход. Алик придерживал доски. Женя пролез первым. Потом, не так ловко, как он, полезли в дыру те, кто шел по тропинке следом за ними. И Женя увидел, что это его сестра и Таранка. От своей исключительно положительной, дисциплинированной сестры он такого не ожидал. Что это ей стукнуло? Да, Алик вьется вокруг Женьки. Но он тоже насквозь положительный. Наверное, два плюса вместе дают минус. Ладно – танцы. Ладно – кино рядом. Нет, додумались до того, чтобы ночью купаться!
В эту ночь стоял полный штиль, вода у берега чуть посапывала. Хоть небо было чистым и звездным, месяцу не хватало серебра, чтобы залить море и осветить берег. Где-то слева, дальше мерцали по еле видной береговой дуге огни поселка. А у невидимого теперь горизонта полоской горели огни кораблей. Непонятно, какой из них ближе, а какой дальше. На противоположной стороне бухты - огни их города. А тут, на спуске к участку берега их лагеря, ни огонечка.
Молча, они спустились от тропинки к тем знакомым доскам, на которых обычно загорали днем. Молча, скинули одежду. Девочки сразу оказались в купальниках. Готовились заранее. Ночной заход в воду проходил в гробовом молчании. На то были причины. Воспитатели регулярно их запугивали опасностями морского купания. На рейде иностранные корабли. Шпионам в ластах с масками раз плюнуть, оттуда доплыть. Диверсанты, конечно, так подготовлены, что их от наших не отличишь. Но они коварны и злонамерены. На то и диверсанты. Они способны на всякое. Тем, кто им попадется, орден посмертно не дадут. Берег, конечно, патрулируют пограничники. Но им сразу не узнать, кто тут свой кто диверсант. Загребут, отвезут на заставу. А потом будут разбираться. Кому нужны такие неприятности? Поэтому ночные купальщики старались не шуметь. Вдруг, пограничники уже следят за ними из засады. А не ровен час и на шпионов напорешься.
Поплыли брассом, стараясь не шуметь. Берег почти ушел во тьму. Вот буйки остались сзади, и ноги не чувствуют дна. Когда смотришь с уровня воды, да еще ночью, ориентиры сбиваются. Везде по кругу огоньки. Женя потерял из виду Алика и девчонок. Они отплыли куда-то вбок. Только еще слышны тихие всплески и короткие слова. Он услышал, как Алик тихо окликает его и отозвался. Скоро подплыл Алик. А вот и Женька с Галкой. Тревога не покидала Женю, вдруг их хватились, вдруг, пограничники их обнаружили. Он первым погреб к берегу. Вскоре вышли остальные. Пришлось ждать, пока девчонки переоденутся. Дыру в заборе теперь найти было сложнее. Это со стороны лагеря к ней привела тропинка. А снаружи никаких меток. Женя стал нервничать. Наконец нашли. Первыми неуклюже полезли девчонки. Только все четверо оказались на лагерной земле, как у ног заюлила Томка. Она, не выдавала их лаем, молча, сопровождала весь обратный путь. Не доходя до туалетов, Алик подошел к Жене и шепнул.
- Ну, тут мы разделимся. Ты с Галей, а я с Женей.
Произнес он это почти как приказ. Как видно, расписание купания у него с Женькой уже все было заранее обговорено. И они не собирались возвращаться в палатки. Нырнули на боковую тропинку и исчезли в темноте. Но Женя хотел вернуться в палатку. Для того чтобы дойти до палаток, есть два пути. Или пройти под фонарями по центру лагеря, что равносильно самоубийству, или идти окольным путем. Более длинным. И по темноте. Но более верным. Он не забыл, как Таранка его ославила, заявив, что он форсит. Вот, форся, он мог бы распрощаться с ней тут, у туалетов. Пусть побродит по темноте одна. Но, с другой стороны, после того, как Поторыкина обругала его за Мицкевич, он усек, что бросать девочку ночью некрасиво. Он повел ее обходным путем, через лагерное футбольное поле.
На поле пахло полынью, звук цикад стал тише, сменился стрекотом в другой непонятной Жене тональности. На открытом пространстве ощутимо тянул прохладный ночной ветерок с гор. Трава шевелилась, волновалась, словно рядом потревожено неизвестное существо.
-Тут кто-то есть, – испуганно проговорила Таранка.
- Это шакалы, - сказал Женя.
Все в лагере говорили о том, что ночью с гор, из леса спускаются шкалы. Подбирают, что осталось от туристов- дикарей. Но Томка им на территорию лагеря не дает сунуться. То все были теоретические разговоры. Но шакалам неизвестно, что футбольное поле числится как территория лагеря.
- Они не опасные? – с трепетом спросила Таранка.
- Если укусит, заболеешь бешенством. Потом сорок уколов в живот. Не факт, что выживешь, - его так и подмывало пугнуть ее.
- А ты не боишься?
- Так у меня прививка. Мне специально перед лагерем делали.
- А мне нет, - сказала Таранка и неожиданно взяла его за руку. Испугалась? Испугалась!!
- Шутка, - сказал Женя, - Не делали мне никакой прививки. Чего дрожишь? Не бойся.
-Я не боюсь. Просто холодно.
Жене самому было не тепло. Таранке с мокрой головой, с мокрым купальником в руке, должно быть, и подавно. До палаток не так далеко. Но быстро идти по неровной тропинке в темноте - дело непростое. Он снял свою рубаху, ощутил холодок. И как кавалер набросил рубаху ей на плечи.
- Дернуло вас купаться, - сказал он, - Еще простудишься.
- Нас дернуло? Это вас дернуло.
- Нас?
- Мне Женя сказала, что вы нас пригласили.
- Кто это, мы - вас? – уже заводясь, спросил Женя.
- Вы – нас. Алик - Женю, а ты - меня.
- Очень интересно, - выдавил Женя, - А зачем же ты пошла, если я форсю?
- Да ты на море форсил.
- Это почему же? – уж как он мог ночью на море форсить? Совсем сдурела.
- А зачем тебя куда-то понесло, когда все рядом плавают? Хочешь свое умение показать? И так все знают, что ты плавать умеешь. Если ты пригласил меня, так и плавай рядом. Да ты и сейчас форсишь. Идешь и форсишь.
- Ну, я же рядом иду, - сказал Женя, которого уже очень подмывало бросить тут в темноте Таранку.
- Идешь рядом и форсишь
.
Жене стало неприятно. Он ей свою рубаху дал, а она идет рядом и его кроет. Но вот уже видно светлое пятно стены изолятора. Палатки близко. И нужно идти тихо. Поэтому Женя не стал обсуждать, кто форсит, а кто нет. Молча, у палатки снял с нее свою рубаху, и пошел к себе. Алика на месте еще не было.
После завтрака Алик отвел Женю.
- Слушай, я ее поцеловал, - Женя не знал, как ему отвечать. Только разозлился, что Алик, мало того, что насочинял с приглашением на ночное купанье, так в свои телячьи нежности посвящает.
- Ну, поздравляю. А мне то что? – ответил он.
- Ну, ты все-таки брат
- Брат. Только это не мое дело. И вообще, какого черта ты меня-то повел? Как свидетеля?
- Понимаешь, - взгляд Алика стал виноватым, - Я с Женей договорился. А она сказала, что пойдет только с Галкой. Ну, что же мне, одному с ними двумя идти? Я тебя и позвал. Как друга. Мне казалось, Таранка тебе нравится.
- Дура она, твоя Таранка, - сказал Женя, и присвистнув, покрутил у виска, - И еще косая.
- Какая она косая? – удивился Алик, - Нормальная. И вовсе не дура. Понормальнее тебя. Пловец великий!
-Итак, - врач еще раз перелистал карточку Евгения Георгиевича, - Что я вам могу сказать, - он замолк на минуту, подбирая слова, - Небольшие изменения есть. Скорее, возрастные. Пока я вам выпишу лекарства. Плаванье вам очень будет полезно. Но без рекордов. И меньше нервных напряжений. Думайте о хорошем. Знаете, есть простой метод. Чаще вспоминайте что-нибудь хорошее, что с вами случалось в прошлом. Первую любовь, первый поцелуй.
- А второй?
- Это хорошо, что вы не теряете чувства юмора. И третий можно. Вы женаты?
- Женат.
- Ну вот, меньше ссорьтесь с женой. Вы меня поняли?
И вот подошел вечер последнего прощального большого костра. Лагерный прощальный костер наподобие выпускного бала. Конечно, никаких великолепных нарядов. Но старшему отряду разрешают не спать аж до утра. На следующий день, ни тебе горна, ни тебе линейки, ни тебе зарядки, завтрак на дорогу, сдача белья и отъезд. А пока на лагерь спускается волшебная, незабываемая ночь. Особенно это касается первого отряда, потому что для большинства из них это волшебство уже никогда не повторится. На первом отряде лежит и ответственность за костер, и право подбрасывать в костер ветки. Первый отряд следит и за порядком у костра, чтобы никто не обжегся. За это первому отряду неофициально позволено не обращать внимания на отбой.
Вдруг из темноты в бликах догорающего костра вынырнул Алик,
- Ну что? Прогуляемся? - Алик указал рукой и Женя увидел, что в нескольких метрах, там, куда свет костра проникал хуже, стоят его сестра и Таранка.
- Прогуляемся, - безразлично пожал плечами Женя. Таранка должна была видеть, что он пожал плечами. Вот пусть и прикинет, форсит он или не форсит.
В обычные дни прогулки по поселку рассматривались, как грех, не меньший, чем ночное купание. Воспитатели знали, чего бояться. Целью походов в поселок могла быть не невинная покупка мороженного, а обнесение садов на дачах. И даже в этот последний день на последней утренней линейке Мария Юрьевна всех строго предупредила, и добавила, что если кого обнаружат вне лагеря, то…. она не уточнила, потому что ее грозное «то» теряло директорскую силу, уступая абсолютному владычеству последней ночи.
Четверка нарушителей директорского «то» вышла через центральные ворота и направилась к центру поселка. Дорога Жене и Алику знакомая еще с младших отрядов. Они организованно ходили этой дорогой, вдоль шоссе в поселок с воспитателем и вожатой. Ближе к центру поселка пионерские лагеря заканчивались. Шли дома отдыха. За воротами с загадочным буквами ПСКОЖ звучала музыка. Определенно, там танцы. И никакой охраны, никаких дурацких паролей. Алика тянуло туда, как на мед. В принципе все подобные учреждения спланированы одинаково. Спальные корпуса стоят подальше от дороги и ближе к берегу. А танцплощадка где-то в центре. Такая же аллея, как у них в лагере, только без каменных пионеров по краям, без отметок для соревнований по бегу, без классиков. Вместо этого огромная клумба. А уже за ней, в полукруге деревьев огоньками подсвечена танцплощадка. Вот как развлекаются взрослые. Люди, тут постарше, хотя есть и молодые. Женя боялся, что их сейчас погонят. Но никто не обратил на них никакого внимания.
Алик и Женька сходу стали танцевать. Женя пригласил Галку. Для такого дела как танцы на стороне, она уже не Таранка. И мало того, что та не фыркала, не говорила, что он форсит, но и танцевала она теперь совершенно иначе, чем в лагере. Она заложила ему руки за шею, так что он затылком чувствовал легкое касание ее пальцев.
Как это она так умудрилась? Вроде и ростом выше стала. Он посмотрел вниз. так она в туфельках на каблучке. А он в своих стоптанных сандалиях. Понятно, что на каблуках она своей челкой ему до подбородка достает. Неужто она туфли сюда в лагерь привозила? Он ее в этих туфлях никогда не видел. В лагере, кажется, она танцевала во вьетнамках. Таранка заметила, как он пустил глаза, прочитала все его мысли. Слегка улыбнулась.
- Так кто из нас форсит? – спросил Женя.
- Дурачок, - усмехнулась Таранка, и сильнее обвила руками его шею и сильнее потянула вниз.
И это легкое, мягкое давление, принуждало Женю немного склонить голову вперед. И его щека оказалась так близко от ее лица, что он чувствовал касание ее волос. И запах духов вместе с запахом костра. В лагере, когда он танцевал с ней, от нее духами не пахло. Он не мог даже вообразить себя, танцующим в лагере столь бесстыдным образом. Если бы в лагере засекли даже поползновение к такому танцу, лишили бы как минимум водных процедур на несколько дней. Но сейчас он был в руках Таранки, и все было в руках Таранки. И, как видно, чихать ей было на лагерь. Может быть, прощальный костер так подействовал? А взрослая танцплощадка добавила? И танцевала она удивительно легко. Иногда отклоняла голову, заглядывала ему в глаза, словно искала что-то. Так пристально смотрят в страницы справочника или ищут в словаре нужное слово.
- А что ты в городе делать собираешься?
- Я остаюсь на следующую смену.
- Да? А мы с Женей договорились на пляж вместе ходить.
- Ну и ходите.
- Там мальчики с мостика толкаются. Женя сказала, она тебя попросит с нами ходить, защищать.
- Так я же буду форсить.
- Потерплю, – улыбнулась Таранка.
- Не получится. Папа должен мне снова путевку взять. Я даже не уезжаю из лагеря.
- Как?
- А вот так. Буду тут ждать следующую смену, - форсил он этим? Ну, пусть думает, что форсанул. А то раскатали губы.
Таранка обвила его голову руками. И Женя не мог задрать голову, чтобы посмотреть, где Женька с Аликом. Да и, признаться, не возникало желания задирать. Только в перерывах между танцами Женя мог осмотреться, ища поверх голов Алика и Женьку. Но в какой-то момент он их не нашел. Начался новый танец. Он снова танцевал с Таранкой. И все-таки стало немного не по себе..
- Надо идти Алика искать, - сказал он Таранке.
- Не нужно ничего искать. Там все нормально.
- Что значит нормально?
- Все нор-ма-лек.
Но Женя не мог положиться на Таранкины заверения. Он старший брат все-таки. Он танцевал и все время крутил головой, ища Женьку и Алика, пока Таранка не сказала
- Можешь ты танцевать спокойно? Нужно получать от танца удовольствие.
Не заметно было, чтобы она собиралась прерывать удовольствие и покидать танцы. И, наверное, чтобы Женя прекратил свои попытки тянуть ее на поиски Алика, она держалась еще ближе к Жене и голову нежненько, словно смертельно уставшая, склонила ему на плечо. И все же Женя настоял: три танца, и они идут искать Алика и Женьку. Оттанцевали они куда больше. Необходимость найти сестру не снималась. Но как оторвешься от Таранки? И по правде, танцевать с ней такой ладной и гибкой, с ее волосами пахнущими духами и костром, превеликое удовольствие. А бросить ее тут одну, далеко от лагеря, это тебе не Мицкевич у ворот оставить. В конце концов, у Женьки с Аликом свои головы на плечах. Но долг пересилил, и Женя уломал Таранку возвращаться в лагерь.
- Что, Мицкевич, на вторую смену приедет? – спросила Таранка
- Понятия не имею, - сказал Женя.
- Ну а зачем же тогда тебе сидеть в лагере?
- А Мицкевич тут при чем?
- Тогда чего? В городе пляж лучше. И вообще, – сказала Таранка, - Даже если твой отец взял путевку. Как взял, так и сдал.
Он не спорил с Таранкой. Мозги были заняты исчезновением сестры. Куда ее унесло? Он всматривался в темноту, надеясь заметить Алика. Они уже прошли через ворота «Буревестника». Может быть, Женька уже вернулась. А это он с Галкой затанцевался. По крайней мере, тут на аллее никого нет. Чем дальше от ворот, тем слабее свет. Вот место с большими белыми буквами на асфальте «СТАРТ». Памятное место. Тут недавно Мицкевич нагло заявила, что Томка умнее его. Прямо на букве «А» Таранка остановилась, потянула Женю за руку, и когда он повернулся, стала на цыпочки, завела руки ему за плечи и поцеловала. Да как!
Евгений Георгиевич и прежде вспоминал этот поцелуй, это чудесное мгновенье. Вспоминал вовсе не по совету врача. Просто вспоминал. Мгновение, чудесное не только своей сладостью, а сладостью в сочетании с внезапностью. Нужно сказать, это продолжалось не мгновение. Оно имело определенную продолжительность. Он часто вспоминал ее губы, ее руки, обвившиеся вокруг его шеи, ее волосы сохранившие запах костра. Думал об этом, начиная со следующего дня. Он и тогда не мог понять, что ее на это подвинуло, что ей стукнуло в голову. И вспоминая спустя годы, не знал ответа на этот вопрос. На это могла ответить только Таранка. А она никогда ему этого не говорила. И он, естественно, никогда ее об этом не спрашивал. И, как корабли, бывает, тонут, не оставляя ответа, что случилось, так тайна ее поцелуя опустилась на темное дно той летней ночи.
Евгению Георгиевичу как-то пришло на ум это интересное сравнение. И он подумал, что иногда, спустя много лет, эти затонувшие корабли вытягивают на поверхность, и начинают разбираться, что да как. Но Евгений Георгиевич, рассуждая трезво, думал, что игра не стоит свеч. Зачем выяснять тайну Таранкиного поцелуя. Тем более, это была только одна из тайн, с которыми он столкнулся в жизни. Мама правильно говорила, чем старше дети, тем у них больше тайн.
В ту ночь к поискам разгадки он приступил, едва растянулся на своей раскладушке. Положив руки под голову и уставив взор в темный брезент палатки, он искал на нем знамений насчет Таранки. И не находил. Что на Галку нашло? Он ведь не подавал повода. Ну, танцевал. А поцелуй был таков, как будто он ей серенады пел. Серьезный, полновесный поцелуй. Слаще меда. Может быть, ему показалось, что полновесный? Может быть, флюиды костра, танцевальной площадки, ночной дороги под звездами, околдовали и его? Наверное, в такой последовательности: сначала они шибанули по башке Алику с Женкой. А Таранка, заразившись чужим примером и вообразив себя взрослой, решила таким образом влиться в ряды? Может быть, наслушалась Женькиных откровений насчет Алика?
Женя уже прошел азы науки страсти нежной. Точнее поцелуйной науки. Даже дважды прошел. Даже почти трижды. Ладно, пусть, дважды с половиной. Целовался после танцев в школе. Вот, провожал он Светку Нижельскую из параллельного класса и целый час проторчал с ней в подъезде соседнего дома. Светка сама его туда привела. Там дом двухэтажный и всего пять квартир. Уже никто в это время не ходит. Светка знала, куда вести. И умела целоваться. Так и сказала, что она его еще поучит. Еще спасибо скажет. И нужно сказать, о Светке у него осталось самые хорошие воспоминания. Потому что после этого вечера Светка ходила мимо него, как мимо пустого места, не подавая виду. И Женю это вполне устраивало. И Таньку Коробкову, тоже с параллельного класса, он целовал в подъезде. Провожал ее с танцев . Он был уже учен Светкой. Специалист. Потом целых две недели на переменках Танька заглядывала Жене в глаза и хлопала своими рыжими ресницами. Женя никому насчет Таньки не хвастался. И все-таки сеструха как-то разведала. У девчонок язык не держится за зубами.
Это было полгода назад. Нижельская казалась Жене очень взрослой, Коробкова не столь опытной. Но Таранке-то еще рано, еще полгода расти до таких поцелуев. Он думал, она недалеко ушла от детского поцелуя в щечку. Он ошибся. Может быть, этим поцелуем Таранка хотела прописаться в мире взрослых, целующихся по-настоящему. И Женя дожжен был признаться, что прописалась она с большой буквы. И эта ее прописка вышла куда слаще, чем поцелуи Нижельской и Коробковой.
Лагерная аллея с каменными пионерами по бокам не место для поцелуев. Однако стоило Таранке встать на цыпочки и прикоснуться к его губам, Женя придержал ее, как во время танца, дал ей возможность стать поудобнее и исполнить свое намерение. Забыв про каменных пионеров по бокам аллеи, про все на свете, он, как говорила Светлана Ивановна, выпал в осадок.
Все в Жениной палатке, в том числе и Алик, уже спали. Отсюда следует, что и Женька на месте. Раздражение от того, что Алик с Женькой по время танцев тихо слиняли, уже прошло. Не было счастья, так несчастье помогло. Если бы они не слиняли, и пошли бы домой вчетвером, ничего бы у него с Таранкой не состоялось. Так что он перед Аликом еще в долгу.
Женя проснулся раньше всех. Он успел помыться и ждал, когда встанут остальные. А они в этот день не торопились. Лениво, то один, то другой, тянулись к умывальникам. Вот из палатки вышла Таранка с Женькой. Этот момент Женя, собственно, и караулил. Не торопясь, они направились к умывальникам. Таранка увидела Женю и улыбнулась ему, но как-то слишком буднично. Не такой улыбки он ждал. Он ждал улыбки Коробковой. А такой улыбки не дождался.
После завтрака в лагере началась перистальтика отъезда. Воспитатели и вожатые пересчитывали белье, следили за раздачей рюкзаков и чемоданчиков из камеры хранения, пересчитывали багаж, пересчитывали воспитанников. Директор в рупор объявляла, в какой последовательности отряды занимают автобусы. Только Женю и Колю Малышенко из второго отряда хлопоты отъезда не касались. Они оставались на пересмену. Ему оставалось попрощаться с сестрой, а значит, и с Таранкой. И опять, прощанье ничем не напомнило вчерашнего вечера и прошло настолько обыденно, что Женя снова выпал в осадок, а затем ему страшно захотелось все бросить, тут на месте отказаться от второго потока и уехать в город. Мог ли он решиться на такой поступок? Мог. Но почему-то не решился.
Евгений Георгиевич вспоминая суматоху отъезда, даже сейчас помнил, как менялось его настроение. Сначала он чувствовал себя выше всей суматохи отъезда. Он ожидал, что Женька и Таранка будут убеждать его отказаться от новой смены. А они обе молчали. И настроение упало. А что же тогда произошло вчера на букве «А» в слове «СТАРТ»?
Автобусы уехали, и на лагерь легла невесомая, невидимая неосязаемая, но ощутимая кисея свободы. Особенной, ни с чем не сравнимой свободы пересменки. Скорее, наоборот, с лагеря были сняты латы дисциплины. Женино настроение было омрачено тем, что ни Женька, ни Таранка его не звали в город. Если бы его звали, он бы себя чувствовал нормально, даже не поехав. Как сказала бы Таранка, форсил бы. А получилось, что форсить не с чего. Даже хуже. Женька и Таранка будут ходить на пляж. А ему остается гнить в лагере.
Хорошо, что работы ему хватало. Рабочие руки были нужны. Женю и Колю оставили на эти дни при условии, что они будут активно помогать готовить лагерь к новому потоку. На пересменку почти все воспитатели и вожатые уезжают из лагеря подышать воздухом цивилизации. А остающимся задача в авральном режиме прибрать, отмыть, побелить, взрыхлить, подмести. А чего стоит просушка на солнце матрацев? Их нужно выложить на верандах и даже на танцплощадке. Нужно следить за небом, чтобы не закапал внезапный дождь. А к вечеру их собрать. И так все четыре дня пересменки.
Командовала Женей их маленькая худенькая вожатая Светлана Ивановна. Она тоже оставалась на следующий поток. И даже намечалось, что она останется вожатой их же первого отряда. Светлана Ивановна и сама от работы не отлынивала. Мелкая, но шустрая, и белила с ним, и таскала матрасы. Женю она гоняла, но гоняла весело, по-приятельски, так, что он не тяготился работой. Светлана Ивановна взяла на себя побелку бордюрчиков на аллее. А Жене, достались статуи пионеров, на которых тайные осквернители процарапали в укромных уголках нехорошие слова. И конечно, девушка с веслом по имени Маша. В ночь отъезда ее все-таки расписали, как хохлому.
Женин день был заполнен работой. Но вечера оставались пусты и скучны. Только цикады, комары и воспоминание о Таранкином поцелуе и том, что она только поманила, но не потянула в город. Опустели и соседние лагеря. Скучно. На третий вечер Женя решил прогуляться в центр поселка. Никто не препятствует. За уже знакомыми ему воротами опять играла музыка. Танцплощадка, где совсем недавно он был с Таранкой.
Неожиданно на краю танцплощадки он увидел Светлану Ивановну. Причесон накрутила, подкрасила губы, глаза подвела. И даже подросла немного - туфельки одела. Танец, другой. Светлану Ивановну никто не приглашал. Снова зазвучала музыка. Женя прошел по краю площадки так, чтобы она его не увидела, и вынырнул сбоку.
- Танцуете?
- А ты что тут делаешь? - удивилась Светлана Ивановна.
- Да так, мимо шел. Танцуете? - он боялся, что Светлана Ивановна скомандует «а ну марш в лагерь». Но нет.
Танцевала она абсолютно не так, как Таранка. Можно сказать, классически, чуть прогнув спину и откинув голову. Даже на каблучках, Светлана Ивановна оставалась ему по плечо. А Таранка, если поднимется на цыпочки, почти с ним сравняется. И он вспомнил, Таранкины глаза. Теперь с большим опозданием до него дошло, что Галкины глаза – это что-то великолепное. И вовсе не косые, а как правильно говорила мама, с раскосом. Принаряженной Светлана Ивановна смотрелась неплохо. Но глаза до Таранкиных не дотягивали. Да он не мог до того обнаглеть, чтобы смотреть на Светлану Ивановну, как на Таранку. Она, как-никак, была пионервожатой. Они благополучно одолели несколько танцев.
- Давай так, - предложила Светлана Ивановна, - В этот вечер ты зовешь меня на ты. Без отчества. И вообще, я тебя, всего на четыре года старше. Если бы не лагерь, мы бы с тобой были бы почти друзьями.
Женя улыбнулся. Русачка на уроках литературы то и дело заводила речи о дружбе между мальчиками и девочками. А Женя думал, что он с девочками никак бы не мог дружить. О чем бы он с ними говорил? Целоваться – да. Но не дружить. Но если вчерашняя вожатая предлагает запросто называть ее Светой, это приятно щекочет самолюбие.
Танцы закончились. Света предложила возвращаться в лагерь не по шоссе, а по тропинке вдоль берега. Потому что, с тропинки вид умопомрачительный, волшебный, сказочный! У них в Курске нет таких пейзажей. Море такое маслянисто - черное, словно, ничего чернее и быть не может. А по краю огоньки. Бог - великолепный ювелир. Создал такое украшение.
- Ну, тут не один бог ювелир, - поправил Женя - Огоньки на берегу, огни в море, даже огни маяка, - все дело рук человека. А без них и картина была бы другой.
- А ты философ, - усмехнулась Светлана Ивановна.
На освещение тропинки, по которой они возвращались в лагерь, люди не потратились. Выручал бог, точнее, Луна. Пока шли к лагерю, Светлана Ивановна, точнее Света, рассказала, что она попала в лагерь, потому что у нее дядя работает в местном порту. А вообще она студентка, сейчас на каникулах, вот, и пошла вожатой. Конечно, лучше самой отдыхать. Но деньги - дело не лишнее. То, что Света студентка, Женя и раньше слышал. Но вожатая воспитаннику не стала бы рассказывать, как она стала вожатой. Значит он, друг. Дошли до лагерной калитки.
- Ну, все. Топай спать, - сказала Света, мгновенно обратившись прежней неприступной Светланой Ивановной.
- А ты? - спросил Женя, он хотел оттянуть ее переключение на неприступность, Тем более, он помнил, что девушек, даже взрослых, на темной тропинке не бросают.
- А я окунусь.
- Тогда, лучше я подожду. Девушек в темноте не бросают, - она потерла щеку, поглядела на море, обдумывая предложение. Чтобы воспитатель ночью купался, а воспитанник рядом ждал? Интересный поворот. Но, наверное, в лагерных инструкциях на такой поворот не имелось запрета.
- Ух, ты! Кавалер. Ну, ладно, подожди, - согласилась она, - Я мигом.
Они спустились на лагерный пляж, на знакомый помост, где совсем недавно загорал первый отряд. Женя боялся, что своим присутствием будет смущать Свету. Он стал в стороне, чтобы она спокойно скинула платье и спустилась с лесенки. Он ждал на досках настила недалеко от лесенки. Было так темно, что он почти сразу потерял ее из виду, хотя знал, что с ее плаваньем она далеко не поплывет. Море играло темными красками: темно, еще темнее, еще темнее. Вот какой-то блик. Кто там? Света? А может, быть шпион подплывает?
- А ну отвернись, - сказала Света, подплыв наконец к лесенке. Женя послушно отвернулся. Света протопала мимо отошла подальше. И выполнила трюк параллельного натягивания платья и избавления от мокрого белья.
- Ночное купание успокаивает нервы, - сказала Света.
- Тут все успокаивает нервы, - согласился Женя.
- Ну-ну. Я знаю, как вы с Суворовым, с твоей сестрой и Таранко успокаивали нервы.
- А откуда ты знаешь? - он сначала хотел сказать «вы знаете», но подумал, что допустимо употребить ты.
- Сорока на хвосте принесла. Я милый мой много чего знаю. Вот дьявол, - с досадой произнесла она, - Старалась голову не замочить, а нет же. Вода в ухо заскочила. А мне не желательно. У меня зимой было воспаление среднего уха.
- Это как? – спросил Женя.
- В каком смысле?
- Как так среднее ухо?
- Как у всех.
- У всех правое и левое?
- А что у тебя по анатомии, красавец?
- Пятерка, - сказал Женя.
- Ну, тогда передай привет своему учителю анатомии.
Они поднялись к морским воротам. Там Света, ухватившись за его руку, принялась, прыгая, вытряхивая воду из уха. И допрыгалась. В конце концов, оказалась прямо перед ним, как во время танца. Но тут совсем другая атмосфера. Темнота, тишина, и едва слышимый ленивый плеск прибоя. И прямо перед тобой босая девушка с мокрыми волосами, с мокрым бельем и туфельками в одной руке. И эта девушка, бывшая пионервожатая, вдруг прекратила подпрыгивать, и смотрит тебе в глаза. Смотрит пристально и держится за тебя свободной рукой. И Жене показалось, что бесцветный кремень в ее глазах, характерный для лагерных вожатых, чуть ожил.
Его рука легла ей на плечо, скользнула по ее спине. Она посмотрела на него удивленно, словно не понимая, что происходит. Нет, она не смотрела как вожатая на воспитанника.
- И что дальше? усмехнулась она
Это вышло как-то машинально. Он не задумывался, что дальше. Но Света задала вопрос, на который нужно было дать ответ. В качестве ответа он потянулся к ее губам. Она как бы и губ не отводила, но оставалась безучастна. Словно она была погружена в свои мысли. Так продолжалось недолго.
-А не рано ли ты начинаешь? – спросила она.
- Не рано, - буркнул он. Она немного отстранилась, посмотрела внимательно, но и не отталкивала его вовсе.
- Не знаешь, что такое среднее ухо, а туда же.
Женя пропустил эти слова мимо ушей. И правого, и левого и среднего. Но когда он рукой, словно случайно, коснулся ее груди, она отстранилась и сказала,
- Вот средней груди действительно не бывает. На Таранко натренировался? - и в ответ на его удивленный взгляд добавила, - Я вечером после костра тебя с ней видела.
Неприятно удивившись ее словам, он даже чуть испугался. Что она могла видеть? Кроме поцелуя там и видеть было нечего. А поцелуй даже на аллее с каменными пионерами – не преступление. А откуда она знает? А вдруг та же Таранка со Светланой Ивановной и поделилась. И Женя подумал, что он ведь, по сути, не знает, на что Таранка способна. Вот воображать о себе она способна. А он еще хотел сорваться в город.
Что сейчас думать о Таранке и городе? В данный момент тут только он и Света. Хотя, стоит ей открыть калитку и пересечь границу лагеря, и все. Она уже Светлана Ивановна, а он воспитанник.
- Кто-то идет, - Света повернула голову всматриваясь. А он застыл. Что она там услыхала? Прошла минута, другая. Тишина.
- Никого нет, - сказал он, и его рука обняла ее за талию.
- Слушай, я с тобой ухо простужу. У меня голова мокрая. И уже прохладно.
Она продолжала, стоять рядом с ним, хотя легко могла освободиться. Но, едва он обнял ее двумя руками, она опять вывернулась.
- Нет, нет. Это милый мой, знаешь, как квалифицируется? Я думаю, тебе не подходит вариант изнасилования. А я против совращения несовершеннолетнего. Так что, мне не к лицу и не по летам, как сказал поэт. Останемся друзьями, - она открыла калитку, и улыбнулась, - У этой вот самой калитки мне было пятнадцать лет, и девушка в белой накидке сказала мне ласково нет. Не грусти, у тебя еще все впереди. Вон, Галя Таранко, какая красотка. И вот что. Я пойду раньше, а ты подожди несколько минут.
О Светлане Ивановне Евгений Георгиевич совсем иначе, чем о Таранке. Словно две разные книги, стоят рядом на полке. Отдаленно похожи содержанием, но абсолютно разные. О Таранке - с яркими картинками, а о Светлане Ивановне – строгим шрифтом.
Света ушла по дорожке, а Женя свернул на тропинку. Шел не торопясь, давая ей время зайти в корпус. Они не должны вместе никому попасться на глаза. Не должно быть даже временного совпадения их возвращения в лагерь, чтобы не наводить на ненужные мысли.
Теперь все оставшиеся в лагере свободно размещались том крыле каменного спального корпуса, что над столовой. Светлана Ивановна спала в одной комнате с Еленой Анатольевной, оставшейся на следующий поток вожатой третьего отряда. А Женя с Колей занимали палату дальше по коридору. Он тихо зашел в палату, но Коля проснулся.
- Вот тебе попадет. Тебя Елена Анатольевна искала.
- Почему попадет? Искать нужно было лучше. Я в лагере был. В своей палатке, мне там привычнее, - соврал Женя.
- Ну, я не знаю. Мы все обыскали. И в палатках. И не нашли. Она меня заставила искать. С фонариком. И сказала, что тебе попадет.
- А ты не мог сказать, что меня видел, чтобы она успокоилась?
- Так она бы потребовала, чтобы ты пришел. Очень хотела тебя видеть. Вроде бы твой отец передал с попутным шофером что-то насчет тебя, - Женя вспыхнул. Вот это новость! Может быть Таранка с Женькой в последний момент убедили отца отказаться от путевки. Коля подробностей не знал. Женины проблемы его не волновали, - И почему я должен изворачиваться? – добавил обиженный Коля, - Ты ведь никому не сказал, куда уходишь. Мало ли что с тобой случится. А за тебя отвечают. Ходим, ищем его. Больше нам делать нечего.
- Да я и не уходил, - сказала Женя, - Лучше искать нужно было.
Не успел он лечь, в комнате, появилась Елена Анатольевна.
- Шевченко. Явился, не запылился. Где тебя носило?
- Нигде меня не носило, – глухо произнес Женя, - Может у меня живот заболеть?
- И два часа ты в туалете провел? А мы тут ищем, может, тебя уже убили давно. И почему, интересно, ты советуешь своему же товарищу, комсомольцу, врать? Где тебя так учили? Небось, купался? Я знаю про ваши с Суворовым подвиги, - она подошла к нему и прикоснулась к его голове, - Сухой, - наклонилась, понюхала, - и в туалете ты не был. Так, где же ты был?
- В палатке спал.
- Не ври. Не верю. Ты сам врешь и еще товарища подбиваешь. Я все палатки обошла.
- За меня вообще-то Светлана Ивановна отвечает. У нее ко мне претензии есть?
- Умник. Знаешь, кто за кого отвечает. Так и ее не было. Сама ушла, а мне с тобой разбирайся. Короче, кроме того, что ты нарушитель дисциплины, ты еще и обманщик. Ладно, утром с тобой будем разбираться.
- А зачем вы меня искали? – он ожидал, что Елена Анатольевна сейчас скажет, что отец отзывает его в город.
- Вот завтра и разберемся. Если ты просидел в туалете два часа, значит, у тебя дизентерия. И нужно тебя милый, госпитализировать.
Женя уже не мог заснуть. В комнате Елены Анатольевны и Светланы Ивановны о чем-то говорили. Потом зажгли свет, потом снова потушили и снова говорили. Потом, судя по шагам в коридоре, Светлана Ивановна куда-то вышла, потом снова зашла. Женя с тревогой прислушивался к непонятным звукам. Что они там решают? Изобретают для него кару за то, что он перешел проведенную для воспитанников черту. Долгий ночной разговор двух вожатых мог означать, что воспитанника ждут серьезные оргвыводы. Может быть, его отвезут в город? А может быть, Светлана Ивановна так нажаловалась на него, и завтра его…. Он даже не мог придумать, что ему сделают. Вдруг неожиданная мысль озарила его. А чего Светлане Ивановне вздумалось купаться? Она ведь знает, что они с девочками купались ночью. Может быть, он не понял. Может быть, ему нужно было напроситься купаться вместе с ней. И то, что она отсылала его в лагерь, как вроде бы собралась купаться одна – все это было притворство. А он все принял за чистую монету. Как ребенок. И поскольку он покорно стоял и ждал, когда она искупается, она поняла, что он еще дитя. Тут он вспомнил, как Таранка говорила, что он форсит, потому что не плавал рядом с ней. Рядом с ней в темноте ночи. Теперь после Таранкиного поцелуя он понял, что она имела в виду. Не форсил он, а просто вел себя, как дурак. И со Светой вел себя, как дурак.
Где те недавние светлые дни, когда утренняя лагерная заря нежно целовала его, чтобы он радостно проснулся с чистым сердцем? Как чист был тогда слегка прохладный воздух! Как звонко трубил горн! Как бодрила вода в умывальнике. А новое утро ничего хорошего не предвещало. Он услышал голос Елены Анатольевны.
- Подъем! Шевченко, особое приглашение?
- А я со Светланой Ивановной работаю, - пробормотал Женя, неохотно открывая глаза.
- Забудь о Светлане Ивановне. Она тебя не спасет. Ее сегодня не будет. Так что, милый, подъем. Будешь работать со мной.
- А где Светлана Ивановна?
- А тебе то что? Влюбился? У нее разболелось ухо. Она, вишь ты, решила искупаться. Полночи мне спать не давала. А лекарства в изоляторе. Изолятор закрыт. Она с утра поехала в город в поликлинику. Дали вы мне вчера жару. То ты. То Светлана Ивановна. Сначала тебя не знала где искать, а потом не знала, чем ее лечить.
День выдался жаркий и суматошный. Завтра заезд. И, как обычно, и выясняется, что в лагере еще далеко не все сделано. Не выспавшаяся Елена Анатольевна нервничала. Она бурчала, что под началом Светланы Ивановны горе работнички до того разболтались и обленились, что даже не отрабатывают свой кусок хлеба, а вместе с тем дури шляться неизвестно где ночами хватает. Вот она эту дурь и выбьет. В процессе выбивания дури Елена Анатольевна так загоняла Женю и Колю, что Женя, ждал, когда придет новость-освободительница, что отец забирает его в город. Но, видно, Елена Анатольевна приберегала долгожданную новость на конец дня, а пока гоняла их как плантатор рабов. И, наконец, Женя выдал, что Елене Анатольевне, что он ей не раб, и что Светлана Ивановна работала сама, а не покрикивала, как надзиратель.
- Ну, это мы еще посмотрим, - мрачно произнесла Елена Анатольевна. И Женя понял, что этот мятеж ему даром не пройдет. Его бы простили за отлучку, но возражать старшему недопустимо.
К вечеру автобус привез воспитателей. Они заняли палаты корпуса, а Женя, ушел в палатку и лежа на раскладушке, где он спал в дни потока, ждал ужина. Горн не трубил, нужно было самому следить, чтобы не остаться голодным. Шумный в дни заезда зал столовой был почти пуст и тих. Светлана Ивановна сидела за одним столом с Еленой Анатольевной.
- Явился, - ухмыльнулась Елена Анатольевна, увидев Женю, - А я тут Светлане Ивановне докладываю о твоем отменном поведении. Поешь и подойдешь ко мне.
Она выговаривала Жене словно, он жуткий нарушитель. А Светлана Ивановна молчала, даже слова в его защиту не сказала. Даже не сказала, как он ей помогал. После ужина Елена Анатольевна повела его к директору.
- Шевченко, ты как себя ведешь? - Мария Юрьевна, немолодая, полная, рыхлая женщина тяжело поставила локоть на плетеный подлокотник кресла и, подперев ладонью подбородок, посмотрела на Женю усталым недобрым взглядом, - Еще не начался поток, а уже сюрприз. Тебя по ночам должны искать?
Женя, думая, что в его положении молчание - золото, был краток.
- Я спал в лагере.
- Где ж ты спал, если Елена Анатольевна тебя изыскалась.
- Я был в туалете.
- Елена Анатольевна изложила мне твою версию. Дизентерия? Тогда начнешь смену с изолятора. А по-моему, у тебя не дизентерия, а безобразное поведение. Ты понимаешь, что мы несем ответственность?
- Я шпионов ловил, - Жене неожиданно пришел в голову подходящий ответ.
Каких еще шпионов? – удивилась Мария Юрьевна.
- Говорят, что они могут приплыть по морю. В ластах. Я их выслеживал на берегу.
- Ну и выследил?
- в тот вечер шпионов не было, - с полной серьезностью произнес Женя.
- Потешаешься? И врешь. Небось, куришь?
- Не курю.
- Дыхни, - скомандовала Мария Юрьевна, Женя дыхнул, но Мария Юрьевна с кресла не встала, а, тяжело вздохнув, сделала печальный вывод, - Все вы не курите, а потом… С курения начинается. А потом вот такие сюрпризы. А ведь у тебя такая положительная сестренка, – она снова тяжело вздохнула, - Мне казалось, и ты мальчик положительный. Мы так радовались за вас, такая у вас была чистая, трогательная дружба.
У Жени с сестрой были обычные отношения. Но он не считал, что их можно назвать дружбой, тем более, трогательной и чистой. Но молчание – золото. И он не стал углубляться. Мария Юрьевна еще раз тяжело вздохнула. Голос ее стал более мягким и доверительным.
- Я ведь хорошо знаю Олиных родителей. И Олю давно знаю, еще только она в школу пошла. Очень хорошая девочка. Я, кстати, вчера встретила в городе Олину маму. И, она очень хорошо о тебе отзывалась. А ты вот мало того, что тайком ночами с Суворовым купаешься, так еще и врешь, - Мария Юрьевна ждала, что Женя на это как-то отреагирует, но Женя, еще не отошедший от испуга, совсем запутался. Единственно, что он понял, что директору было известно о ночном купании. Кто-то их выдал. Но, странным образом, никаких карательных мер не предприняли.
- Какая Оля? – спросил он
- Как, какая? Мицкевич. Может быть, у тебя еще и другая имеется про запас? Ты же у нас удалой парень. Девочка круглая отличница. А какие сочинения пишет. Ее сочинение про Онегина и Татьяну Ларину даже на конкурс взяли, – Женя был ошеломлен новостью. Неужто, говоря о трогательной и чистой дружбе, Мария Юрьевна имела в виду Мицкевич?
- При чем тут Мицкевич? - удивленно произнес он.
- Нет, ну посмотрите на него! Ты прежде дорасти до ее уровня.- раздраженно воскликнула Мария Юрьевна, -
- Не нужен мне ее уровень, - сказал Женя, - вот пусть Мицкевич со своим Онегиным и целуется.
- Ну, вот что, я много могу понять, шалости там, курят, дерутся, жвачку жуют. Но чтобы так все извратить, предать все светлое.
- Какое светлое? – Женя произнес это так, чтобы Мария Юрьевна поняла, что Мицкевич тут абсолютно никаким боком.
- Ах, да, не светлое! Какое там светлое! Темнота друг молодежи. Так вы, кажется, выражаетесь?! - в речи Марии Юрьевны стали проскакивать нотки, сигнализирующие, что для нее разговор окончен, и с ним все решено, - Значит так. На следующий поток ты не остаешься. Ты отчислен. Я не стану сообщать твоим родителям, по какой причине. Ты скажешь, что передумал, соскучился, что живот заболел. Завтра будет заезд, а ты этими же автобусами отправишься домой. Восвояси. Вот дома и подумаешь на досуге о своем поведении. Завтра Светлана Ивановна поедет в поликлинику, вот мы и дадим ей тебя в нагрузку.
Если называть вещи своими именами, его турнули из лагеря. Не сказали, что отец его забирает. А они его выгоняют. Почему? Непонятно. Неужто, из-за того, что Елена Анатольевна его изыскалась? Или Светлана Ивановна выдала? Нет, не должна. Тогда она выдаст и себя, что танцевала с ним. Мария Юрьевна так разобиделась за свою Мицкевич? Теперь, спустя много лет, Евгению Георгиевичу вспоминать это было смешно. И до сих пор он не мог найти никакого объяснения. Ну, турнули, и турнули. Невелика потеря. И все же Женя тогда почувствовал себя между жерновами, - директором лагеря и родителями. Если отец не отказался от путевки, а его просто выгнали, деньги пропадут. И тогда ему достанется на орехи.
Приехали автобусы со второй сменой. Мария Юрьевна подвела Женю к Светлане Ивановне и дала ей указание доставить Шевченко родителям. Говорить родителям, что его выгнали не нужно. Нужно сказать, что мальчик захворал.
- Хорошо, - кивнула головой Светлана Ивановна.
- Сбегай в туалет напоследок. Ты же говорил что у тебя живот вчера крутило. Потом уже негде будет.
- Уже прошло, - сказал Женя с подчеркнуто безразличным видом.
Он стоял, как человек, не испугавшийся директорских угроз, как ссыльный декабрист, чувствующий за собой правду. Он даже вспомнил строчки «цепями, своей судьбой гордимся мы».
В автобусе Светлана Ивановна села на первом сидении, чтобы не укачало, а Женя прошел дальше по салону, и мог теперь обстоятельно разглядывать затылок и плечи Светланы Ивановны. Нет, Светы. Эти плечи он недавно гладил, скорее, едва пробежался. На ней было легкое платье с тонкими, как шнурки, бретелечками. И только сейчас он обратил внимание, что плечи у нее хороши, красивы. Теперь, он смотрел на Свету взглядом не воспитанника, а обожателя. Ирония судьбы. Пока ты воспитанник в лагере, ты на все и обязан смотреть, как птица в клетке. И на дисциплину, и на пищу в столовой, и на воспитателей, и на пионервожатых. А когда тебя выгнали, клетку отворили, только тогда тебя посещает мысль, что быть на четыре года младше пионервожатой это не зазорно. Да уже поздно.
Светлана Ивановна изредка оборачивалась, словно проверяя, не выпрыгнул ли он на ходу. Наконец, перед самым въездом в город она села к нему и сказала, что они выйдут у портовской поликлиники. Ей там к врачу. Ему придется подождать. А уже затем она сдаст его родителям. Пока они ждали очереди к врачу, Женя решил, что и он объяснит родителям свой приезд тем, что заболело ухо. Он зайдет после Светы и пожалуется на ухо. Его карточка была в этой же поликлинике. Только на детском стеллаже. Но ему сказали, что таких, как он, подростков принимает тот же узкий специалист, что и взрослых. И это лишний раз ободрило Женю. Если для поликлиники он уже взрослый, то почему он должен перед Светланой Ивановной чувствовать себя ребенком? Узкий специалист не нашел у него никаких отклонений. Но Жене было главное – отметиться. Для родителей. Вернулся не просто так. Прихворал.
Женя был без ключей. А квартира заперта. Родители на работе. А Женька, наверное, на пляже. Света задумалась. Нарушить приказ директора и бросать мальчика она не могла. Женя предложил доехать до пляжа, - тут недалеко, - он найдет сестру и возьмет у нее ключ. Он знал, какое место пляжа облюбовала их дворовая компания. Оставив Свету ждать у центрального входа, он спустился и увидел сестру, Таранку и Мишку Коваленко. Таранка изменила прическу, убрала конский хвост. Напустила челку. Так ей шло больше. Но главное, когда она услышала, что Женя возвращается, глаза ее засияли. Женя готов был поклясться. Сначала Женька ключи отдавать не хотела, предлагала остаться с ними. Но он не мог, его ждала Света. Раскрывать, что привезла под конвоем пионервожатая, он не собирался. И он объяснил, что купаться ему нельзя. Ухо болит. Собственно, из-за уха он и вернулся из лагеря. Ему вообще нужно лежать. Женька порылась в сумке, и отдала ему ключи.
Но Свете некому было его сдавать, раз родители на работе. И она решила ехать обратно. Он уговорил Свету, что та позволит проводить ее. Автобуса в поселок, нужно было ждать почти час. На жаре плавился асфальт. Сколько Света ни убеждала его топать домой, он стоял упорно, как оловянный солдатик, которому жара нипочем. Ожидающие своих рейсов, искали укрытия в редкой тени вокруг станции. Света купила по мороженому, себе и ему. У него денег не было. Они пристроились на пятачке в тени. Света укусила мороженое и сморщилась. Она совсем забыла о своем больном ухе. Врач ведь предупредил, что ей холодного нельзя. Женя съел обе порции. Вторая порция уже подтаяла. Пальцы стали липкими и сладкими.
Жара и ожидание морили. Света пресекала его периодические попытки взять ее за руку. Тут полно любопытных глаз.
- Кто знает, среди моих будущих попутчиков, могут быть и родители детей из нашего лагеря. А мне реклама не нужна.
- Но ведь, - Женя замялся, с натугой произнес ощущая трагичность слов, - Это прощанье навсегда.
- Ну и что? Такие вещи случаются. И еще у тебя будут не раз. У тебя еще все впереди, включая и прощанья навсегда. Так жизнь устроена.
- А я не хочу с той прощаться навсегда, - сказал Женя.
- Это тебе сейчас так кажется. Ты не успеешь дойти до дома, как меня забудешь.
- Не забуду, - сказал Женя.
- Забудешь. И правильно. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
- Так и дела никакого не сделали, - сказал Женя.
Уже подошло и прошло время отправления Светиного автобуса, а его не подогнали. А Женю время подгоняло, с пляжа могла вернуться Женька. И, может быть, теперь торчит у закрытой двери. Наконец с огромным опозданием, подошел автобус, у двери появился контролер. Пассажиры потянулись к автобусу.
- Ну, на прощанье можно поцеловаться? - выпрашивал Женя, как подаяние.
- Ну, разве на прощанье, - согласилась Света.
И она поцеловала его, как может быть поцеловала бы на прощанье любимого. Поцеловала и шагнула к двери, протягивая билет. Женя ждал, пока автобус не отправится. Света уехала.
В двери торчала записка. От Женьки. Она по его дурацкой милости не может попасть домой. Вынуждена торчать до возвращения его светлости у Таранки. Пусть, как только его светлость явится, дует к Таранке.
Женя позвонил, и дверь открыла Таранка. Стоило ему только увидеть ее, и он забыл о том, как провожал Свету. Женька с Таранкой играли в подкидного. И раз уж сели за карты, Женька не собиралась подкидываться и лететь домой. Игра шла в маленькой Таранкиной спальне, выходившей окнами на море. Окна центральной комнаты и балкон, выходящие во двор, были плотно зашторены, но открыты, и, благодаря сквозняку, в квартире держалась прохлада. Женя впервые был в Таранкиной квартире. Игру в карты он считал пустой тратой времени. В другое время ушел бы сразу. Но теперь ему хотелось удостовериться, что Таранка рада его приезду. Ведь блеснули ее глаза на пляже. Но Таранка уткнулась в карты и глаз не поднимала. Он согласился сыграть партию – другую, ловил ее взгляд. Ничего не поймал. Он не мог сосредоточиться на игре и все время проигрывал, получая, как утешение, от Женьки уверения, что ему повезет в любви.
Женя встал, решив, раз уж он у Таранки, есть возможность осмотреть это загадочное место - ее балкон. Ведь, сколько раз он с теннисной лавочки смотрел на этот балкон и гадал, может ли так быть, что одинаковое звучание ее фамилии и рыбы таранки, что вялится на балконе, простое совпадение. Он зашел в центральную комнату, подошел к двери балкона и заглянул за штору. Но не обнаружил ни каких подсказок. На цементном полу несколько пустых стеклянных банок. На натянутых вдоль балкона веревках несколько таранок, полотенца и, вывернутый наизнанку, белеющий чашечками Таранкин купальник. И рядом вывернутый наизнанку Женькин. Теперь после Светиных сравнений он внимательно осмотрел чашечки. Чашечки как чашечки. У Женьки точно такие же. Он почувствовал, что кто-то приблизился сзади, повернулся. Таранка смотрела на него. Женя смутился, словно его застали за чем-то нехорошим.
- Ты стоишь на сквозняке, а у тебя ухо, - сказала она.
- Посмотрел, что с вашего балкона видно. Весь двор видно и теннисный стол.
- Еще как видно. И даже слышно как вы там играете. А я иногда посмотрю с балкона, ты сидишь, и на наш балкон смотришь.
- А куда мне еще смотреть? – смутившись, сказал Женя.
- У нас есть квас в холодильнике. Но у тебя ухо больное. Может, тебе чай?
Женя напрасно боялся родительского гнева. Родителей больше обеспокоило его ухо. Что за лечение в лагере? Кто там проследит, чтобы он не играл в футбол, и не купался в море? Воспитатели, вожатые? Кому он там нужен? Другое дело, дома. И тут Женя был полностью согласен с мамой, не роптал. Это плата за вранье. Но как летом быть у моря и без моря? Он ждал, когда доверчивые предки попрутся на работу, и когда на море отчалит Женька и вся их компания. Теперь хоть на голове стой. Он шел на неухоженный участок морской полосы, прозванный собачьим пляжем. Тут не было мостиков, и берег был плохой, и ливневка рядом, и нырять не с чего. Ну и бог с ним. Он мог тут перекантоваться отмеренную родителями неделю. Но на четвертый день на собачьем пляже нарисовалась Женька и сразу направилась к нему.
- Это ты такой больной? - усмехнулась она, - Может, скажешь, что ты из-за уха домой приехал? Так я и поверила, – Женя испугался. Может быть, до нее дошло что-то насчет Светланы Ивановны, - Ладно, - сказала сестра покровительственным тоном, - Будешь ходить с нами. Я родителям не скажу.
В это лето произошла ротация их пляжной компании. Двоим из их двора: Толику Беликову и Саше Коваленко, - было не до пляжа, - они готовились поступать. Теперь старшими пляжниками оказались окончившие девятый класс: сам Женя, младший брат Саши Миша Коваленко, Алла Федоровская и Сережа Голубев, из соседнего двора. И в их группу подтянулась повзрослевшая прошлогодняя мелюзга, год назад вообще не котировавшаяся, - Женька и Таранка.
Вечерами мама заученным движением касалась губами его лба, - вроде, здоров. Однако Женя еще не получил ее разрешения на море, и пока только слышал предупреждения, что ему нельзя носиться как угорелый и нырять по сто раз в минуту. Но мама могла быть спокойна за его ухо, теперь он не носился как угорелый, он даже лежал на подстилке, чего прежде не случалось. Но не ухо было тому причиной. Он вроде бы и не смотрел в сторону Женьки и Таранки. Но достаточно ему было заметить движение теней, чтобы понять, что они решили окунуться. И он подскакивал, дабы сопровождать их от подстилки до лесенок мостика. Он шел чуть впереди девочек, грозным видом молодого льва распугивая толкающихся мальчишек на мостике. Мишка Коваленко тоже шел рядом, но Женя его рассматривал как бесплатное приложение. Женя сопровождал их до лесенки, и как только они оказывались в воде, нырял. Нырять он мог и так и этак. И даже сальто крутануть. Но когда он плавал с девочками, главной задачей было не сальто, а быстро и точно нырнуть, чтобы охранять девочек. До буйков от конца мостика было метров пятьдесят. Для него пустяк. Вот тут он мог показать класс. Он набирал воздух, нырял поглубже. Море из глубины светится как бутылочное стекло. На фоне этой прозрачной зелени он различал над собой Женьку и Таранку. Он проплывал под ними и, фыркая, как морской лев, выныривал прямо перед Таранкой. За буйки девочки не заплывали.
От буйков так же, как морской конвой, он плыл назад к лесенке мостика. Он выходил на верхнюю ступеньку лестницы и протягивал руку сначала Женьке, а потом Таранке. Таранка, принимая его руку, поднималась из воды, точно Афродита из морской пены. Ладная, окрепшая за лагерный месяц. Резким движением головы стряхивала с волос воду. Собственно, многие девчонки делали то же самое. Но Таранкино движение было феерическим, завораживающим. Фантастика! Как фейерверк разлетались искрящиеся под солнцем капли морской воды. Она шла по бетонному мостику к своей подстилке, как королева к трону. И в том, что она может себе позволить, так вальяжно пройти по мостику, не боясь сталкивающих в воду мальчишек, была Женина заслуга. А ему в награду позволялось любоваться перламутровыми переливами капелек воды на ее бронзовой от загара коже. Она чуть поворачивала голову, проверяя, рядом ли ее верный слуга, и ее глаза светились янтарем, прожигающим любого встретившего этот взгляд.
И совершенно определенно, что ее улыбка назначена именно ему. А когда тебе улыбается юная Афродита, ты готов нести ее на руках до подстилки. Но юная Афродита выходит на берег самостоятельно, а притронуться к себе позволяет, только для того, чтобы слегка промакнуть полотенцем спину. Только спину. И это промакивание - завораживающий, ритуальный процесс. Даже интереснее, чем обыденный теннис у трансформаторной будки. Светлана Ивановна тогда ночью что-то вякнула о Таранкиной груди. Но Женя, окунувшись в янтарный свет ее глаз, о тонкостях ее фигуры не думал. Он и прежде замечал в ее глазах что-то необычное. Подозревал, что она косит, и ухмылялся маминым теориям о том, что микроскопический дефект только красит. Мама была права. Вовсе это не дефект
Когда солнце начинало клониться к закату, мальчики вспоминали про теннис. И Женя не избегал тенниса. Но теперь игра являлась прелюдией к волшебству сумерек.
Вечера окунались в темноту приморской ночи. Таранкины глаза словно темнели в сумерках. И Женя проваливался в темноту Таранкиных глаз. Вечером в окне Беликовых уже не пела пластинка. Толик уехал поступать. Но беззаботные семиклассники и шестиклассники и без музыки гоняли целлулоидный шарик. А Женя служил другому богу. Богине. Что за наслаждение вечерние прогулки по набережной южного приморского города. Это тебе не Трапезунд, где черт ногу сломит. По набережной Женьку и Таранку гулять отпускали. Набережная рядом. На набережную народ ходит подышать морским воздухом. Так что не одни они. И нет там ни подворотен, ни подъездов, где можно уединиться, и куда могут затащить хулиганы. С одной стороны охраняет море, с другой проезжая часть набережной.
Галке и Женьке вечерами самостоятельно гулять не разрешали. Или торчи во дворе, так что в любую минуту родители могут убедиться, что ты жива, а то и кликнуть домой. Или прогулки с охраной. То есть с надежными проверенными мальчиками. Ну, что Женьку отпускали, понятно. Старший брат под боком. А на кого Галку отпускала ее мама? На Женю, на Мишку Коваленко или на них обоих.
У Жени с математической логикой нормально. Они ходят вчетвером. Но четыре раскладывается на две пары. Какие пары? Если у Таранкиной мамы с логикой все в порядке, она должна сообразить, что Женя ходит на прогулки не ради младшей сестры. Значит, ради ее Галки. Вопросом, пара ли он ей, Женя даже не утруждал себя. А с какой стати он ей не пара? Но сестра его немного отрезвила. Она-то с Галкой плотно общалась. И сказала, что тетя Алла, Таранкина мама, Женю не слишком жалует. Запомнила, как Женя передразнивал ее, когда она приезжала в лагерь. И она боится, что Женя на ее Галочку плохо будет влиять. Тетя Алла больше доверяет Мишке Коваленко. Женя сказал, что это ему по барабану. Он Галке ничего плохого не сделал. И не сделает. Наоборот, охранял на море.
Он на Галку плохо повлияет? И вдруг он испугался. В лагере больше половины воспитателей и пионервожатых из школ их города. Если Светлана Ивановна кому-то проболтается о том вечере около девушки с веслом, это обязательно просочится в город. И тогда ему несдобровать. Нет. Рассказывать не в ее интересах. Слава богу, еще никто не задался вопросом, почему он вдруг не остался на следующую смену. Но начнется учебный год, вернется в свою школу Мария Юрьевна. Конечно, кое-что о нем просочится. Но он уже будет десятиклассником. Нужно надеяться, слухи его не догонят.
Вечера стояли тихие и теплые. Огоньки плавучих маяков подсвечивали поверхность моря, предупреждая судоходов об опасной зоне. С набережной вечером видна почти та же темная картина, что он видел, сопровождая Светлану Ивановну с танцев в лагерь. Правда картина повернулась ровно на сто восемьдесят градусов. Теперь луна висела не слева, а справа. Небо со стороны города и освещенного порта не казалось таким беспросветно черным и не таким звездным, как в лагере. И море было сильнее исчерчено серебряными дорожками от корабельных огней. В центре набережной на тумбах парапета были установлены два огромных якоря, покрытые черным лаком. Ночью на фоне серебристых дорожек моря и освещенных у причалов кораблей смотрелись просто как романтический аксессуар, зовущий не столько к морским путешествиям, сколько к прогулкам вдоль набережной. Воспоминания о Светлане Ивановне погрузились на темное морское дно, как старый якорь. В Жениных интересах было бы, чтобы вечер был так же темен и тих, как тогда, на дорожке от поселка в лагерь. К сожалению, на набережной на иллюминацию не скупились. Уличные фонари выжигали своим настырным светом половину романтики. А кроме этого, прогуливающихся по набережной было больше, чем хотелось бы. Словно всем вдруг захотелось подышать йодом. Попадались даже знакомые Жениных родителей. И, что хуже, знакомые Галкиных родителей, опасных тем, что Женя их не знал. И даже, что еще хуже, там один раз они встретили Нину Ивановну. Она вела английский у всех четырех. И знала всех родителей. Она сама, не ожидала их увидеть в такой час. И очень напряглась. Но, слава богу, не скомандовала: а ну марш по домам, детское время кончилось. Не пригрозила все рассказать родителям. Когда гуляют вчетвером, это в глазах учителей должно выглядеть благопристойно. Нина Ивановна сухо кивнула и прошла мимо. И только своему спутнику сказала: мои ученики.
Море у берега ласково мурлыкало свои рулады. А порт совсем недалеко, в глубине бухты, выводил свои басовые перекаты. Туда в порт к темным громадам кораблей у причалов по черной маслянистой воде уходили, тая, золотистые дуги от прибрежных фонарей. А оттуда приходили серебряные дорожки. Хвоя кустов, окаймлявших газоны вдоль набережной, источала терпкий запах. И даже то, что из кустов мириадами вылетали комары, не омрачало настроения.
Но как дать понять, что для прогулок лучше разделиться. Изложить эту мысль Таранке он побаивался. Он решил намекнуть Женьке.
- И так видно, что ли, что ты Галку клеишь. У тебя на физиономии написано. Или ты, скажешь, ты не из-за Галки вернулся? А обо мне ты подумал?
- А что я о тебе должен подумать? – удивился Женя.
- А то, что меня Коваленко не интересует. Меня интересует Суворов. А то наговорил сорок бочек арестантов и поминай, как звали. Ну, я же не пойду его искать.
.
Ультиматум был понятен. Женя стал рыться в записной книжке в поисках адреса Алика Суворова. Не нашел, зато нашел адрес Мицкевич. А он помнил, как перед отъездом из лагеря Мицкевич предложила обменяться адресами, и помнил, что она записала адрес Алика. Приходилось топать на Трапезунд, хотя это путешествие не предвещало ничего хорошего. Он помнил, как Мария Юрьевна заикнулась насчет чистой и нежной дружбы с Мицкевич. И что он ей ответил. А Мария Юрьевна, как Женя понял из того разговора, знакома с мамой Оли Мицкевич. Могла ее маме все рассказать. Но деваться некуда.
У Мицкевич был свой дом. Забор высокий, что там за забором, не видно. Он постучал в калитку. Залаяла собака. Калитку открыла Олина мама. Женя сразу предупредил, ему нужен от Оли только адрес Алика Суворова.
А ты заходи, - приветливо сказала Олина мама. Как видно Мария Юрьевна ей еще ничего не успела сообщить. Они прошли по короткой дорожке мимо грядок к небольшому домику. На крыльце стояли несколько пар резиновых бот. Как видно сменные для двора и огорода.
- Оля, к тебе Женя Шевченко пришел, - сказала ее мама, поводя гостя в комнату.
Женя и не подозревал, что Олина мама, - прямо как КГБ, - знает не только его имя, но и фамилию. Олю пришлось ждать. Олина мама на это время взяла на себя роль массовика-затейника. Спрашивала, чем Женя занимается на каникулах. Много ли книг прочитал за лето? А какими книгами увлекается? Вот Оля любит русскую классику. На море ходит? С кем? С компанией со двора? А вот у Оли знакомых нет, чтобы на море пойти. За книги засела и ни ногой за ворота. Книги конечно хорошо. Они источник знаний. От них развитие. Но лето есть лето. Женя отвечал с опаской. Боялся, что Олиной маме многое известно про его лагерные приключения. Но Олина мама, казалось, была к нему расположена. Не то, что Галкина. В комнату вошла Оля.
- Олечка, Женя пришел, говорит, за адресом Алика Суворова. Это с вашего лагеря?
- С лагеря, - сухо подтвердила Оля, - Тебя сестра подослала?
- Почему подослала, и почему сестра? – Женю удивила и удивила неприятно Олина проницательность, - Мне самому нужно с ним увидеться. А я его адрес потерял. А я помню, что ты его адрес записывала, - Женя, по сути, не врал. Получить адрес Алика, в конце концов, было в его интересах.
- Записывала. Да он мне без надобности. Нужно найти. Сейчас поищу, - и Оля снова вышла из комнаты. Наверное, искать адрес. А Женя снова достался на расправу Олиной маме.
Прошло минут пятнадцать. Женя уже истомился от допроса. Долго же Оля ищет адрес. Наконец вошла Оля с бумажкой, на которой был написан адрес.
- Мама, я схожу в город к Кате. Ладно? - сказала она.
- Ну иди, - пожала плечами ее мама, - Женя тебя до центра доведет. Ты бы, чем с Катей, да с Катей, договорилась бы с Женей завтра на море пойти. Вы же от центрального пляжа недалеко живете? Небось, туда и ходите? - все знала Олина мама.
- А я завтра не иду, - соврал Женя, - У меня ухо болит. Перенырялся. Вода в ухо попала. Воспаление среднего уха.
Да? С ухом нужно осторожнее, - озабоченно произнесла Олина мама, - Это рядом с мозгами.
- Ему не опасно, - усмехнулась Оля, - Пошли?
Они вышли за калитку. Женя молчал. У Оли в доме он не мог адекватно ответить на ее шуточки. И теперь сказал просто, что врач на больных не обижается. Оля для выхода в город принарядилась. Туфли на шпильках нацепила. Блузку такую, чтобы все ее прелести подчеркнуть. И глаза подвела. Они шли вниз по выщербленному, исковерканному потоками дождевой воды тротуару бугра. Оля на каждом маленьком бугорочке хватала его за руку, повторяя, что с таким тротуаром на шпильках ноги сломаешь.
Женя не знал, кто такая Катя и где она живет. поэтому в центре он остановился в нерешительности, ожидая, что скажет Оля. А Оля сказала, что раз они прямо рядом с кинотеатром, может быть, стоит заглянуть в кассы и посмотреть, что там идет. Шел двухсерийный детектив. И билеты были. Оля его этот фильм не видела. Женя тоже. Но если пойти в кино, они бы вышли с сеанса так поздно, что к Алику уже неприлично идти.
- Ну, завтра пойдешь к Алику, - Оля не видела в этом никакой трагедии.
- А мне нужно сегодня!
- Так и скажи, не тебе, а Женьке. Ей не терпится?
- Так надо, - сказал Женя.
- Денег на кино жалко? Я угощаю.
Сестра, если что не по ней, упрекала Женю в жадности. Этих упреков он больше всего боялся. И старался доказать, что это не так. Но денег на два билета двухсерийного фильма у него не хватало. Он таких трат не предвидел. В результате Оля заплатила за себя, а он за себя.
На обратном пути всю дорогу до дома Оля держала его за руку. Темно, а она на шпильках. Она прожужжала ему голову о кинематографе, об актерах и актрисах. И даже о том, что ей многие говорили, что она похожа на Татьяну Самойлову. Женя вынужден был признаться, что просматривается что-то общее. Но он актерами и актрисами не сильно увлекался. И больше слушал и смотрел, как бы Оля не подвернула ногу. Перед калиткой Оля остановилась. Повернулась к нему. И по ее взгляду Женя понял: настало время ее поцеловать. Что он и сделал. Однако Оля четко контролировала ход событий и не позволила ему разыграться. Отстранилась и предложила: раз ему купаться нельзя, можно завтра сходить в парк. Женя покачал головой. Ему и на качелях нельзя. Он ничего не обещает. Нужно увидеться с Аликом. Зачем ему Алик нужен, он Оле сказать не может. Это тайна. Но от результатов этой встречи будет зависеть дальнейший расклад.
С Аликом тоже все оказалось непросто. Потому что Алик жил около элеватора, очень далеко от центра, от Жженого дома. И поздно вечером в сторону элеватора транспорт почти не ходил. Вопрос стоял, как Алику после прогулок возвращаться домой. И Женя вынужден был признаться, что дело не только в его сестре, но и в нем и Таранке. А когда Алик удивился, Женя же утверждал, что она дура, Женя даже разозлился и напомнил, что он то в лагере ходил с ним купаться ночью. Теперь очередь за Аликом. Долг платежом красен. Ради друга, а может быть, раз зовет Женька, Алик был готов на то чтобы спросить родителей, может ли он возвращаться домой поздно. Родители у Алика были строгими. В их районе полно хулиганья и бандиты есть. Так что с боями Алик отвоевал: пол-одиннадцатого дома как штык. Не позже. Собственно говоря, Женю суворовские возвращения домой уже не интересовали. Он понимал, что у него с Таранкой, если все устроится, будут свои.
В семь часов Алик появился у теннисного стола. Женя в этот момент играл. Он не хотел афишировать свои романтические комбинации. И Алику пришлось подождать, пока Женя доиграет. Женя выиграл, и по правилам мог играть партию со следующим. Но он отдал очередь и побежал к Женьке. Та была предупреждена еще со вчерашнего дня. Женька, получив сигнал, побежала к Таранке. И, в конце концов, долгими обходными путями компания собралась на набережной. Собралась, чтобы пройти немного для приличия вместе и разделиться. В этот раз, пока не отработаны все детали операции «прогулка», они договорились в десять снова встретиться на набережной у якорей с тем, отправиться по домам.
Все было бы прекрасно, если бы не Мишка Коваленко. О нем они совсем забыли. А он-то не забыл о них. Он ожидал обычного сбора. И когда увидел, что время идет, а никто не чешется, постучался в Галкину дверь. Галкина мама переполошилась: Миша вот он, а дочки след простыл. И Миша не знает, где она. Тогда Мишка появился в дверях Жениной квартиры. Женина мама не видела оснований для особого беспокойства. Посоветовала Мише пойти на набережную и поискать. Мишка пошел на набережную, но так и остался на бобах. Там никого не нашел. Он вернулся к Жениной маме. Та уже заволновалась, и пошла к Таранкиной маме. Весь вечер они чаевничали и беседовали о детях.
Женя провожал Галку только до подъезда. А когда она вернулась домой, ей был устроен допрос с пристрастием. Женина мама присутствовала. Таранка, молодец, не раскололась, а просто сказала, что они в этот вечер Мишу не дождались, невеликая потеря, и пошли гулять втроем. На следующий вечер, когда за Галкой зашла Женька, тетя Алла, Галкина мам, заявила что отпустит ее гулять только когда за ней придет лично Миша Коваленко. Неожиданная проблема была Галкой решена радикально. Она сказала, что они специально не гуляли с Мишей, потому что он им надоел. Нудный. И сколько тетя Алла ни убеждала дочку, что Миша не нудный, а очень хороший мальчик, не чета, не будь сказано при его сестре, Жене, Галка упрямо стояла на своем. Женька, отличница и активистка, больше Жени заинтересованная, чтобы прогулки состоялись без Мишки, поручилась за брата. И тетя Алла сдалась.
Время на уговоры тети Аллы было потрачено. Где-то их должны были ждать Женя и Алик. Но и обиженный Мишка Коваленко мог где-то затаиться. Девушки вышли во двор, озираясь. Но все прошло гладко. Мишки не было. Теперь они быстро разделялись. И Женя попадал под невидимые убийственные лучи Галкиного очарования.
И так продолжалось недели три. Эти три недели Евгений Георгиевич нередко потом вспоминал, как счастливейшее время своей жизни. А сейчас, когда врач посоветовал, вспоминать эти вечера тем более нужно.
Недолго музыка играла. В начале августа вернулся из рейса Таранкин папа. Ее мама взяла отпуск, и вся семья собралась к Таранкиным бабушке и дедушке в деревню. Это час автобусом от города. Таранку и не спрашивали, хочет она или нет. А вернутся они, сказала Женька, только перед самым учебным годом.
Море так же искрилось и сверкало. Были на пляже те же Женька, Мишка, который ни словом о своем обломе не заикался, тот же Сережа Голубев, та же Федоровская. Но не было Галки. Поэтому дни, а особенно вечера, теперь казались Жене пустыми. Прошла неделя, и Женя напомнил сестре о Таранке, которая вроде бы, уезжая, звала подругу в гости. Звала вполне официально. Родители и Женины и Таранкины об этом знали. И вот родители отпустили Женьку на денек-другой в гости к подруге, ясное дело, не одну, а со старшим братом.
Хозяйство Таранкиных родичей выглядело совсем иначе, чем Женя его себе представлял. Это был довольно большой участок на седловине холма, с огородом, садом, клетками для цыплят и кроликов. Настоящее крестьянское хозяйство. Даже большая рыжая овчарка по кличке Махно.
Приезд молодежи оказался очень кстати. От груш и яблок гнулись ветки. Женя, перебираясь, как Тарзан, с ветки на ветку, срывал плоды, набирал полные ведра и опускал их на веревке на землю. А девочки пересыпали урожай в свои ведра и носили их к дому. Старшие Женю нахваливали. Ценный помощник. Когда садилось солнце, Галка повела их на поляны, это покрытые травой склоны холма сразу за их участком. Несколько больших дубов росли вразброс. Красиво! Но еще красивее, если бы Женька вдруг куда-нибудь слиняла.
- Слушай, - шепнул ей Женя, - Я тебе Алика привел?
- И что из этого?
- Услуга за услугу, пойди, погуляй на полчасика.
Женя видел, что сестра насупилась, обиделась. Не сказав слова, развернулась и ушла. Он остался с Таранкой у дуба. Место красивое. Красивое место уже полдела. Романтическая обстановка. Но дни стояли еще длинные, и было светло и достаточно близко от их дома, чтобы целоваться напропалую. Только что огромный дуб мог заслонить их.
- Ты ободрался весь, - Таранка, прислонясь спиной к дубу, провела пальцем по царапине на его щеке. Это были его трудовые раны.
- До свадьбы заживет, - сказал Женя.
С дуба Галке под платье поналезли муравьи. Женя пытался их прогнать, хлопая ее по спине. Помогало плохо. Они вернулись домой, где уже сидела надувшаяся Женька. Утром Женька встала не с той ноги, а после обеда собралась домой. А значит, как ни печально, - хотя фруктов на ветках оставалось предостаточно, - пришлось уезжать и Жене.
А август еще звенел зноем днем. И еще больше цикадами вечером. И весь этот вечерний звон пропадал впустую. Женька осталась в выигрыше, она вечерами гуляла с Аликом. А ему неприкаянному куда податься?
Всего два дня и три вечера на исходе августа, как подаяние нищему, кинули ему бессердечные Таранкины родители. Эти два дня они жарились на пляже до одурения. А три вечера прошли в том же ключе, что и до отъезда.
С началом занятий стало не до пляжа. И вечерами он гулял с Таранкой через два дня на третий, а то и через три на четвертый. К тому же пошли дожди. Таранка училась средненько, хотя со школьными заданиями не шутила. В школе на переменах они перебрасывались только взглядами да улыбками. Но даже на большой перемене, когда можно было встретиться в буфете, когда некоторые, не заботящиеся о своем здоровье, выкраивали время покурить за спортзалом, он не приближался к ней. Так прошло две или три недели. И вдруг, когда он предложил ей прогуляться вечером, получил ответ, что никуда она с ним не пойдет и чтобы он вообще оставил ее в покое.
Причину столь резкой метаморфозы раскрыла Женька. На Галкином месте она бы ему вообще по физии врезала. Сразу три девочки из Галкиного, а значит и Женькиного класса, а словам этих девочек можно верить, клялись, что летом застукали Женю на автостанции вместе с какой-то неизвестной им девчонкой. И видели, как он вокруг нее вьется, мелким бесом рассыпается. А под конец девчонка села в пригородный автобус. Но перед этим на глазах у ошеломленных девочек и всего населения развернулся такой умопомрачительный засос, что они очень пожалели, что с собой фотика не было. К сожалению, - а для Жени, к счастью, - девочки не обратили внимания, в каком направлении укатила эта девчонка. Женя и незнакомка так всосались друг в друга, что было не до автобуса. Как только девчонка заскочила в автобус, тот сразу тронул и уехал.
Значит, когда он провожал Свету, за ним велась слежка. Некоторое время Женя ходил как мешком ударенный. Он искал, что бы придумать. Но что он мог придумать? Наконец сестра сказала, что он ведет себя совершенно недостойно, что Галя ждет объяснений, или хотя бы извинений. Извиниться он мог и хотел бы, но понимал, что за извинениям все равно потребуют вразумительных объяснений. Что за девочка? Эти три непрошенных свидетельницы ее даже описали: невысокая, худенькая, светлая, курносая. Ни на Мицкевич, ни на Поторыкину, ни на Антониди не сошлешься. Теперь стоило ему оказаться рядом, Таранка делала каменное лицо.
Он ждал четырнадцатого октября, дня рождения Женьки. Таранка к тому времени должна остыть. Женька ей напоет, как он переживает. И все станет на свои места к всеобщей радости. Отмечали Женькин день рождения в субботу. Чтобы всем было удобно. Родители решили не стеснять молодежь и уйти в гости. Но Жене уйти было некуда, да он и не хотел уходить. Следовательно, мама оставляла его за старшего, не дневального, а вечеряльного. Мама наготовила всякой всячины, и вместе с папой свалила по тихому. Пришли Женькины подруги. Конечно, Галка. Среди подруг, наверное, были и те, что на него настучали. Все шло спокойно. Конечно, Таранка в его сторону не глядела.
Женя не раз бывал на днях рождения своих одноклассников и одноклассниц. Дни рождения одноклассников отличались от дней рождения одноклассниц. Если это день рождения девочки, жди, что в какой-то момент она вытянет на обозрение альбомы. Чтобы собравшиеся отследили этапы большого пути именинницы, как она из пупсика превратилась в красавицу. И вот Женька извлекла свой альбом.
И тут Женя вспомнил, что где-то в альбоме лежит свеженькая лагерная фотография их отряда. А на ней Светлана Ивановна во всей красе. В центре композиции. Если те девчонки, что на него настучали, ее заметят, будет весело. Тогда узнают, что он не какую – то неизвестную девочку целовал, а пионервожатую.
Женя, изобразив интерес к фотографиям, как коршун, стал следить, когда мелькнет запретная фотография. Ее легко узнать. Ее даже легко обнаружить заранее. Это большая групповая фотография. Собственно, их две. Одну дали ему, другую – Женьке. Значит, одна в Женькином альбоме. А другая - где-то среди общих фотографий. Женя не извращался до такой степени, чтобы, как девочка, заводить собственный фотоальбом.
Женя увидел край выступающей фотографии. И вытянул ее. Женька не обратила на это внимания. Считала, что выглядит на ней неудачно. Женя ловко выудил опасную улику, не привлекая внимания.
Он отошел в угол. Вот Светлана Ивановна. Гости продолжали просмотр альбома, забыв о Жене. А он поспешил на кухню уничтожать улики. Просто спрятать фотографии? Женька когда-нибудь может их найти. А там такое! Уничтожить? Он решил, что достаточно уничтожить одну только Светлану Ивановну. Вытравить, капнув на ее милое личико чем-то едким... например, йодом, или перекисью. И то и другое имеется.
После родителей семейные альбомы остались Евгению Георгиевичу. Женька называла их старым хламом. И ничего из альбомов брать на память не пожелала. Она, мол теперь не так сентиментальна, как до замужества. А теперь, в поисках рекомендованных врачом положительных эмоций, Евгений Георгиевич порылся в забытых альбомах и нашел ту фотографию. Лицо Светланы Ивановны, несправедливо обезображенное много лет назад, так и не выправилось. Жаль, конечно. Другого выхода тогда у него тогда не было.
Он бы о Светлане Ивановне и забыл. Но, другие не забывали. Как-то приехав домой на каникулы, он встретил на улице Елену Анатольевну.
- А, Казанова. Ну, здравствуй, - сказала Елена Анатольевна.
- Почему это я Казанова? – удивился Женя.
- А как тебя изволишь называть? – она улыбнулась, - Ладно, одна девушка, Мицкевич, кажется. Потом вторая. Кажется, Галя Таранко. У нас городок маленький. А разведка работает исправно.
- Да я к Мицкевич не имею никакого отношения, - сказал Женя. То, что он сходил с ней раз в кино, не считается. А то, что он был у Оли на праздник - его никто кроме Олиных родителей не видел. А он ни одной душе не говорил. Правда, потом в классе как-то узнали про это. Наверное, сама Оля проболталась.
- Прямо никакого? И к Таранко не имеешь?
Отрицать, что есть у него отношение к Галке было сложнее. Он дипломатично промолчал.
- Ну, допустим, то все юношеская романтика. Понятно - сказала Елена Анатольевна,- А Светлана Ивановна?
- А что Светлана Ивановна? –Женя не ожидал такого вопроса и был неподдельно удивлен. Он думал, что взрослая и умная Светлана Ивановна никому своих тайн не разболтает.
- А Светлану Ивановну ты после лагеря никогда не встречал?
- Не встречал.
- Удивительно. Но зато она… Ты ведь помнишь, как здорово Светлана Ивановна для стенгазеты рисовала. Прямо художник, - Женя не помнил таких подробностей. Не обращал на это внимания. Но вспомнил, как они шли по тропинке. Как тонко она чувствовала краски ночного неба и моря. Точно, художник, - Так вот, - продолжала Елена Анатольевна, - Как-то был у Светланы Ивановны выходной. Это уже на том потоке, когда тебя отчислили. И поехала она в город. А мне нужен был анальгин. Я думаю, у нее в тумбочке таблетки должны быть. Ищу. Смотрю, значит, фотография вашей группы. Прошлого заезда. И с обратной стороны на скрепке листочки. А на них ты собственной персоной. Она тебя с фотографии срисовала. Как на доску почета. Или не проходите мимо! Или их разыскивает милиция. Что лучше? Не Суворова, не Цыганко, не Артемова, а тебя. Приукрасила она тебя, конечно. Принц, да и только.
- А может быть, она всех так перерисовывала на память? От скуки. Откуда вы знаете? - предположил Женя.
Только теперь до него дошло, кто был автором портрета, который пришел письмом на его имя. Он тогда учился в десятом классе. Родители конверт не вскрывали. Это не в их правилах. О талантах Светланы Ивановны он не подозревал. И не догадывался. А письмо пришло из Москвы. И никакого обратного адреса.
- Всех рисовала? - усмехнулась Елена Анатольевна, - Ну ладно, предположим, всех. А рядом с твоим портретом, листок с адресом. Я помню этот листок. Это Мария Юрьевна его дала Светлане Ивановне, чтобы тебя родителям доставить.
- Ну, забыла выбросить, - сказал Женя.
- Может быть. А потом она зачастила в город ездила ухо лечить. К тебе в гости не заходила?
- Нет, не заходила. Я ее больше не видел, - отрезал Женя стальным голосом, - И знаете что, я совсем не Казанова. Почему вы мою жизнь меряете по … по девушкам?. А я, между прочим, еще в институте учусь, спортом занимаюсь. А ухаживать за девушками - это что преступление
- Ну давай. Спортивных тебе успехов, -попрощалась Елена Анатольевна. Но Женя чувствовал, что его словам она не поверила.
Значит, Светлана Ивановна ездила в то лето в город. И может быть она его видела. Может быть, пришла на пляж, и видела, как он вьется вокруг Таранки. если видела, оно и к лучшему. Сама назвала Таранку красавицей. Женя вернулся в институт. Но разговор с Еленой Анатольевной даром не прошел. Стало наплывать такое настроение: поехать в Курск и найти Светлану Ивановну. Пусть, чисто из любопытства Женин приятель по группе Володя Краснов был из Курска. Случалось, ездил домой на праздники и Женю к себе в гости звал. Так можно поехать. Институт, где она училась, ему известен. Конечно, это не дает никаких гарантий. Она могла уехать из города по распределению. Могла выйти замуж. Прошло четыре года. Но он никуда не двинулся. А его портрет, тайну которого родители так и не разгадали, остался в альбоме среди фотографий
Где теперь Светлана Ивановна? Как сложилась ее судьба? Она ведь на четыре года старше его. Теперь уже подавно пенсионерка. Вспоминала ли она то лето: танцы в доме отдыха, тропинку вдоль моря, калитку, девушку с веслом, поцелуй на станции? Или сразу же выкинула из головы, как только отъехал автобус? Нет, не сразу, раз портрет рисовала. Но в одном она оказалась права. Он быстро забыл о ней. Оставалось надеяться, что судьба Светланы Ивановны лучше, чем судьба фотографии.
Прежде классная заботилась об их успеваемости только по своему предмету. Остальные предметы ее мало трогали. Озера и реки, и все на свете острова Женя знал как дважды два. Но теперь, в выпускном классе, она вспомнила о профилирующих. Стала наезжать по полной программе. То и дело: позабудьте про отдых, хобби, увлечения, и про любовь. Без труда не вытянешь рыбку из пруда. Учение и труд все перетрут. Кто рано встает, тому бог дает. Закатайте рукава! Нет уж дней тех светлых боле. Учиться, учиться и учиться! Впереди экзамены!
Как говорил Сашка Калинин, впору писать сочинение на тему: есть ли жизнь в десятом классе. Если бы Таранка хоть намекнула, что и в десятом классе для Жени жизнь возможна, он плюнул бы на запугивания и надгробные плачи классной и завуча. Но Таранка оставалась непробиваемой. И Жене другого направления, как вгрызаться в математику и физику, не оставалось. Говорят, что отвергнутые женщинами гении в моменты отчаяния создавали шедевры. Но Женя не претендовал ни на гения, ни на создание шедевров. Мама и учителя добились своего. Так запугали, что он боялся, что поступление в институт окажется для него неосуществившейся мечтой
Единственные более-менее светлые дни в десятом - всесоюзные праздники. Хмурое ноябрьское утро, оркестры трубят, колонны различных школ скапливаются в районе центрального стадиона. Все знают, что команда начать движение поступит нескоро. Есть время потолкаться в праздничной толпе и поболтать с приятелями. А заодно увидеть приятелей из других школ, ну, например, приятелей по лагерю, которых в обычной жизни месяцами не видишь. Старшеклассники держатся уже сложившимися компаниями. И Женя стоял со своими. Но глаза его блуждали по кипящему знаменами и транспарантами пространству. Где-то тут недалеко должна быть Таранка. Вот она! В его сторону и не глядит. Ну, ничего, сегодня вечером к Женьке придут подруги, стало быть, и Таранка.
Подошла Мицкевич. Колонна их школы чуть дальше по скверу. Она его увидела. Время есть еще поговорить. Какие планы на вечер? Женя пожал плечами - никаких конкретных планов нет.
- Если хочешь, заглядывай. Ко мне подруги придут. Родители идут в гости.
Вообще то, в классе обсуждался план собраться у Калинина. Но это будет все та же опостылевшая компания. Неожиданное предложение Мицкевич манило новизной.
- А удобно? – усомнился Женя.
- Неудобно штаны через голову одевать, – усмехнулась Мицкевич. Я тебе позвоню днем. Я буду у подруги, у них телефон есть.
Наконец, колонны с учащимися двинулись. Отбившиеся торопливо искали своих.
Самое главное в празднике не крики ура перед трибунами и махание флажками. Самое главное народные гулянья после демонстрации. Главное правильно определиться на вечер.
Перед Женей легли три дороги. Первая, тернистая – поговорить с Таранкой. Время для этого есть, потому что Женька предупредила родителей: Таранка придет заранее готовить на вечер. Вторая дорога, туманная, хотя и заманчивая, – пойти к Мицкевич. На этом направлении есть свои преимущества: уйдут ее предки, и придут ее подруги. Возможно, симпатичные. И третья, предсказуемо нудная – идти к Сашке Калинину, там собираются ребята из их класса. Начинать нужно с Таранки. Может быть, она передумала дуться. И тогда две другие дороги отпадут сразу.
Таранка пришла. Но девочки засели на кухне. А время шло. Наконец, он подловил момент, зашел на кухню, когда Женька вышла в комнату. Таранка стояла у стола. Когда Женя стал из шкафчика выкладывать «тормозок», который мама сложила для него, чтобы взять к Калинину: кусок пирога и две литровые банки закаток, он то и дело, в малюсенькой кухне, то плечом, то рукой касался Таранки. Та не реагировала. Женя сделал трудный для него шаг для наведения мостов.
- Что вы тут готовите? Пахнет хорошо.
- Ничего особенного. Ты взял, что тебе надо? Не мешай, - Женя мог бы сделать и второй шаг, но вернулась Женька, и сообщила, что Женю зовет к телефону Мицкевич. Она ее по голосу узнала.
Женька не ошиблась. Мицкевич сказала, что она звонит от подруги, как и обещала. Звонит, чтобы окончательно выяснить, придет он, или как. Потому что, если он придет, то Таня и Лариса пойдут к ней, а если не придет, тогда она сама уйдет к Тане. Жене казалось, что Мицкевич так орет в трубку, что Женька, которая крутилась рядом, накрывая стол, и, несомненно, прислушивалась, все слышит. Не желая, чтобы по его ответам Женька вычислила его планы, он сказал только, - ладно, хорошо, - и положил трубку. Мицкевич должна была его понять.
- Что там ладно, хорошо? Я видела утром, как она с тобой стояла, – сказала Женька.
- А твое какое дело? – зло произнес он.
Звонить Калинину и говорить, что не придет, он не стал. Женька услышит и все раскроется. Женька накрыла его со звонком Мицкевич. Конечно, все поняла. И не успевшие зацепиться за Таранку мосты оборвались в пропасть. Но, собственно, седьмое ноября – это только начало. Первый день праздников. Нужно оптимистично смотреть в будущее. Он прихватил мамину стряпню и ушел.
Этот поход на Трапезунд вверх по лужам давно не видевшего ремонта тротуара Евгению Георгиевичу было смешно теперь вспоминать. А тогда казалось, что все, кого он встречает по дороге, глядят на его авоську и знают, что он идет к Мицкевич. Он шел мимо маленьких частных домов, под аккомпанемент собачьего лая. Только собака во дворе Мицкевич подала голос, Ольга отворила калитку. В коридоре его ждали тапочки.
Никаких подружек не было. Это Женю немного обескуражило. Вдвоем? Мицкевич повела плечами. А что за проблема? Меньше народу - больше кислороду. Женя подумал с горечью, что это с Таранкой ему было бы больше кислороду. А с Мицкевич? Оказалось, не совсем вдвоем. Родители оставили на нее девятилетнюю сестренку. А к сестренке в гости пришла подружка, десятилетняя девочка из соседского дома. Но Оля сказала, это даже лучше, дети будут играть в свои игры и им, взрослым, мешать не станут. А если помешают, она их отошлет смотреть телевизор к девочке-соседке. Там в доме бабушка.
В конце концов дети были отосланы к бабушке. Танцевать с Мицкевич ему было не впервой. Но тут тебе не танцплощадка. Ольга не проявляла инициативы. Вся ее инициатива была в том, что она плотнее, чем в лагере прижималась к нему. И, немного противясь, уступала по миллиметру. Наверное, с таким расчетом, что за время отсутствия ее родителей последние бастионы не будут взяты. Петельки под пуговки на блузке так упорно сопротивлялись его пальцам. Может быть, Ольга спецбулузку выбрала. Блузка –головоломка. Чтобы расстегивание превратилось для него в пытку? Женя с трудом одолел три верхние пуговицы. Три пуговицы давали обзор небольшому белому кусочку тела. Странно, в лагере на это же самое тело, гораздо более открытое взору, он смотрел без всяких эмоций.
И вдруг Ольга вспорхнула с немыслимой для своей комплекции скоростью и торопливо стала приводить себя в порядок. Через мгновение зажегся свет в коридоре. Женя понял, что момент полундры, как столкновение корабля с айсбергом, он благополучно проморгал. Вернулись ее родители. И вернулись они непредсказуемо рано. Хорошо, что у Оли ушки на макушке.
Известно, как любят нежданного гостя. А что делать, когда нежданно и некстати вернулся хозяин? И не скажешь ему ничего. Не скажешь: больше народа – меньше кислорода. А кислорода стало точно не хватать, когда он увидел, как Олина мама придирчиво оглядывает комнату. Свет в комнате потушен, младшие отосланы к соседям, и дочкина блузка криво сидит. Но с другой стороны, у мальчика с одеждой все в порядке, мальчик не пьян, не принес с собой спиртного, и вообще, если мальчик занят блузкой, а не юбкой, это для его лет естественно.
Олина мама сказала, что у нее разболелась голова, и мужа домой потянула, несмотря на то, что у него голова начнет болеть только завтра. Кому она давала объяснения, дочке или ее кавалеру, непонятно. Кавалер, застигнутый на горячем, топтался, не садился, и порывался уходить. Но Олина мама отказалась его просто так отпускать. Она понимает, что помешали, но ничего не попишешь. Не последние праздники. И вообще Женя мог бы и просто так приходить в гости. И раз пришел в гости - расскажи, как дела. И им, старикам, приятно попить чайку и поговорить с молодежью, с мальчиком, о котором они много хорошего слышали. Она ведь его не один год знает, приезжала к Оле в лагерь.
- Вася, - сказала она мужу, когда сели за стол - Это Женя Шевченко. Его отец тоже работает в порту, -
- Да я знаю, - сказал Олин папа, жуя принесенный Женей пирог, - Твой батя в управлении работает. Ты на него похож.
- Вот и хорошо, что похож, - вставила Олина мама, - Не всем мешки тягать. Ты, наверное, хорошо учишься?
- Нормально.
- А куда пойдешь после школы?
- Ясно, не мешки таскать, - желчно вставил Олин папа.
- В институт поступать буду, - Женя сделал вид, что колкости Олиного папы его не достают.
- Ну, понятно, что в институт. А куда, в какой? К чему тебя влечет? - спросила Олина мама.
- К Лельке его влечет, - с ухмылкой произнес Олин папа.
- Помолчи папа, - вспыхнула Оля.
- Ты его, пьяного дурака не слушай, - махнула рукой в сторону мужа Олина мама.
Женя привык, что его то и дело спрашивают, куда он собирается поступать. Как интервью. Но после острот ее папы он утратил интерес к продолжению беседы. Пора валить.
Оля вышла проводить его хоть немножко. На улице было зябко и темно. Фонари не светили. А свет из окон домов едва пробивался сквозь мрак. Чем не бандитский район. Не светлее, чем тогда в лагере на аллее около слова СТАРТ. Поцелуй с Олей они уже прошли в прошлый раз. Прощание у ворот затягивалось. Женя подозревал, что, возможно, Олина мама, как рефери, сейчас открыла счет на время отсутствия дочки. Счет играл против него. Ее мама может невесть что себе навоображать. А вечер еще не закончен.
Вниз с бугра он летел, как на крыльях. Вот освещенный иллюминацией и красный от плакатов центр города. И вроде бы он не ходил к Мицкевич. Ничего не было. Слава богу. Ничего не произошло. Олины родители, своим вторжением, можно сказать, невольно удержали его на краю пропасти. Он помнил, леденящие душу примеры, которые на уроках приводила русачка! И все примеры начинались с того, что один примерный мальчик пришел в гости к одной примерной девочке, а ее родителей не было дома. И Женя в какой-то момент испугался, что его заносит, как примерного мальчика из русачкиных примеров. Так что Олины родители явились очень даже вовремя.
Теперь, после Мицкевич, идти к Калинину – это к шапочному разбору. А вернуться домой он имеет полное законное право. Не выгонят. Интересно, как Таранка на его появление отреагирует? Женькины подруги еще не разошлись.
- Посмотри на себя, весь в помаде, - Женька, придержав его в двери, провела ладонью ему по губам, - Это Мицкевич так губы квасит?
- Почему Мицкевич?
- А потому что Калинин звонил, спрашивал, где ты. Заврался ты, братец.
Мероприятие, именуемое «в гостях у сказки», а точнее школьный бал для старшеклассников, то есть, для десятых и девятых классов, состоялось, как обычно, перед Новым годом. Программа избитая: немного самодеятельности, а потом танцы. Учителя, неусыпно следящие за дисциплиной в зале, держали руку и на пульсе событий, и на игле проигрывателя. Никаких пластинок «на ребрах», никаких пластинок принесенных из дому. Только одобренные Гороно мелодии. Твист под запретом. Женя стоял со своими у стены. Но несколько раз, чтобы размять ноги, осуществлял проход вдоль зала, и, соответственно, мимо того места, где стояла Таранка. Проходил в непосредственной от нее близости. Он был рядом, стоило ей просто посмотреть в его сторону, задержать взгляд. Но она в его сторону не смотрела.
И вот трижды притушили и зажгли люстру, сигнал окончания танцев. Старшеклассники выходили из зала в коридор, и спускались по лестнице. От дверей зала к лестнице был выставлен заградотряд из педагогов, пресекающий попытки учеников просочиться в пустые классные комнаты. Следили, чтобы на лестнице не толкались. Техничка следила, чтобы не мусорили. Женя вышел в коридор. Он ждал Женьку. Пойдет она домой с ним или со своими друзьями? Мимо него от зала к лестнице прошла Галка, а рядом Миша Коваленко.
- Какая ты у нас красавица! – заахала техничка. Кого интересовало мнение технички в таких вопросах? Но для Жени даже слова технички прозвучали как оракул.
Таранка ответила старой женщине легкой улыбкой обычной благодарности за признание очевидного факта. Но самым обидным и неожиданным для Жени было то, что Миша от этих похвал расцвел, словно хвалили его, и приобняв Таранку за плечо, повел на выход.
- Красивая пара, - сказала техничка им вслед.
Каждый из красивой пары окинул Женю взглядом. Мишкин взгляд говорил: вот и на нашей улице праздник. Это понятно, и не столь неприятно. Но, что говорил Галкин взгляд? Она заметила Женину реакцию на все происходящее и ее ответная благодарная улыбка техничке светилась торжеством победы. Победы над кем? Не над техничкой же. С такой улыбкой смотрят на поверженного врага. Она не сняла Мишкину руку. На лестнице Миша все-таки руку снял. По ступенькам иначе спускаться неудобно.
Женя мог последовать за ними. Хотя следить некрасиво. Даже низко. Но если держать дистанцию, то они не заметят. Но тут вышла Женька. Она идет с подругами до площади Победы, а там все разбегаются. Так что оттуда он ее доведет до дому
Он шел с Женькой и ее подругами. Между прочим, это даже распущенность. Женя, никогда на людях не позволял себе так обнимать кого бы то ни было. Без свидетелей другое дело. А напоказ – это уже совсем ни в какие ворота! А Таранке – как с гуся вода. А что же она когда-то говорила, что не желает с ним гулять? Да разве Мишка, красавец? Совершенно не красавец. Прыщавый. И вообще ничего особенного. Женя такой подлости от Мишки не ожидал. Но что преступного, если мальчик проводил с танцев девочку- соседку? Но, тогда, почему этого удостоился не он, Женя? он себя считал ближе к Таранке. Нужно было ему вчера с нею поговорить, а не таскаться к Мицкевич. Еще не поздно вмешаться. Каким образом он станет вмешиваться, он пока не знал.
Женя довел сестру до самой двери, и сказал ей, что немного проветрится, постоит тут, во дворе. Пусть родители не волнуются. В любом случае мимо Галкиного подъезда незамеченной эта парочка никак не проскользнет. Женю в тени трансформаторной будки не видно, а дверь Таранкиного подъезда под лампочкой как на ладони. Он ждал. Все сроки выходили. Он отпускал на ожидание еще пять минут, еще пять. Или пока Женька с подругами расставалась на площади, Мишка успел быстренько проводить Таранку? Или…
Мысли черные, как тень трансформаторной будки давили на него. И вот, проблеснула светлая и мудрая мысль, что хуже нет ждать да догонять. А ревновать и прятаться в темноте мелко и недостойно. Женя вернулся домой. Дома спали, но мама встала.
-Нагулялся? – она посмотрела на него так же пристально, как смотрела Олина мама на свою дочь, - Все! После каникул праздники для тебя закончатся. Пойдут суровые будни. Марш спать.
Новый год и каникулы прошли тускло. Пора вгрызаться в учебники. А Таранка, которая могла одним мановением превратить унылое Женино существование в праздник, вовсе не показывалась.
У Женьки и Галки класс не выпускной. Каникулы как каникулы. Каждый день то кино, то к подругам. А у них дома библиотечная тишь. Подруги к Женьке не приходили. Даже Таранка. Мама говорила, что время отсчитывает минуты. Что нужно жить как перед стартом космического корабля, что нужно создать дома спокойную атмосферу, чтобы ничего не мешало Жене готовиться к экзаменам.
Родительские собрания следовали одно за другим. Каждый раз, вернувшись с собрания, Женина мама заводила одну и ту же песню: посещаемость, успеваемость, прилежание, старание, стремление. Звучало и страшное слово «забреют».
Евгений Георгиевич из последней половины своего десятого класса и вспомнить ничего приятного не мог. Даже не помнил, как прошел последний школьный Новый год. Само собой, он хорошо помнил, как поступал. И поступил. Не забрили. Помнил, как сдавал экзамены, когда учился в институте.
Помнил он и распределение, когда начали вдруг крутить, тасовать места, которые то возникали, то исчезали, как карты в колоде шулера. Но Жене неожиданно повезло. Из министерства вдруг спустили место в маленьком городишке в Псковской области. Для Жени, южанина, и это неплохо. Не Урал и не Сибирь. И черт с ним, что городишко захолустный. Зато раз-два и ты в Ленинграде. Поначалу Женя считал это значительным плюсом. Но плюс оказался невелик. Чтобы на выходные в Ленинград ехать, нужно иметь, где остановиться. А где? У Женьки? Она сама живет в общежитии. Приходилось в выходные торчать в своем городке. Его сосед по комнате в общежитии бесконечно мотался по командировкам. И Женя большей частью оставался хозяином жизненного пространства. Но какой толк? По части женского пола в поселке пустыня. Предприятие такое, что почти сплошь мужики. Поселок маленький. Все всех знают. Не разгуляешься.
Перед ноябрьскими Женя получил письмо от сестры. Грех не воспользоваться подарком партии и правительства, писала сестра, раз соединяют праздники и выходные. А она последний год в институте. Многие из ребят, кто из-под Ленинграда, на праздники разъедутся по домам. Она его без проблем на это время пристроит. И гарантирует праздничную программу с посещением ленинградских музеев и почетное место в их институтской компании. Найдутся симпатичные девушки.
Женька уже заканчивала институт. А он к ней еще ни разу не вырвался. Пока учился в Москве, это можно было объяснить. Но теперь, после института, когда он живет почти под носом у сестры, что его держит?
К ноябрьским похолодало. И ладно бы, хоть снег пошел. Нет, свинцовое небо выдавливало из себя редкие снежинки. Женька его пристроила на место одного парнишки, который на праздник дунул домой в Выборг, и пообещала весь завтрашний день посвятить брату. Любой музей на его выбор. А вечером в общаге будут танцы.
Утром Женька пришла за ним и позвала на завтрак. Столовая находилась в соседнем корпусе. Женя, уже получающий зарплату, взялся в эти Ленинградские дни спонсировать студентку-сестру. Он платил в столовой и на кассе задержался. Женька со своим подносом в поисках столика завеялась куда-то в дальний угол зала, и он не сразу обнаружил, где она приземлилась. За столом кроме Женьки уже сидели две девочки. И только когда Женя подошел, увидел, что одна из этих девочек - Таранка.
- Ну что остолбенел? – усмехнулась Женька, - Полагаю, знакомить вас не надо. Ставь поднос.
Женя сел. Он удивленно смотрел на Галку. Никак не ждал ее тут увидеть. Давно о ней ничего не слышал. Присутствие еще одной посторонней девочки ему мешало. Галка, молча, ела омлет.
- А Галя учится в нашем институте, - нарушила молчание Женька.
- Да? – удивился Женя. Ему стало обидно, очень обидно, что Женька не упоминала про это прежде.
- Представь себе! Галя не только учится в нашем институте, она и живет в нашем корпусе.
- Случается же, - сказал Женя, - За одним столиком в далекой ленинградской столовой трое с одного двора.
- И это дело стоит отметить, - сказала Женька, обращаясь к Таранке, - Мы сегодня идем в музей. Пошли с нами,
- Я подстыла, боюсь разболеться, - но Жене показалось, что Таранке приятно, что ее позвали, а про «боюсь разболеться» - это для отмазки. По крайней его не встретил тот строгий взгляд, который он запомнил со школы. Даже улыбка имела место. Пусть не та лучезарная, как в прошлые сказочные дни, сдержанная, но все же.
- А мы пойдем туда, где тепло. В Эрмитаж, например, - предложил Женя. Это было не просто предложение, это была просьба, даже мольба.
- Значит так, нечего тут агитировать за советскую власть, - бросила Женька, - Доедаем, и в десять выходим. Кто не с нами, тот против нас.
Евгений Георгиевич очень хорошо помнил мгновение, когда он понял, что перед ним сидит Таранка. Не сразу понял. Она изменилась. Прическа другая. Выражение лица другое. Не девочка. Но когда он понял, что это она, словно свет в темноте внезапно вспыхнул. И особенно запомнилось, как ее сначала кислая усмешка превращалась в улыбку.
Евгений Георгиевич, гордился, что относится к себе достаточно критично. Еще тогда, в Ленинграде, он постарался обдумать, что происходит. Чего вдруг его накрыла забытая непрошенная сентиментальность? Я встретил вас и все былое? Неужели звезда, не светившая ему пять лет, вновь загорелась? А недавние звездочки поблекли. Так много времени потеряно впустую, глупо и, очень может быть, безвозвратно. В одну реку нельзя войти дважды, как говорили древние.
Он ждал, как условились, у входа в общежитие, Перелистывал в памяти свои последние пять лет. Как это так вышло, что он не пересекался с Таранкой? Так вот и вышло. Школьные выпускные экзамены, поступление в институт, институт, новые друзья, новые подруги, стройотряды, практики, военные сборы. Он и домой то заглядывал на считанные дни. Таранка тоже не сидела без дела. Женя понимал, знаком с этим графиком. Готовилась к поступлению, сдавала, поступала. Он даже не интересовался, поступила ли. Теперь видит, что поступила. Значит, и она училась, заводила новых друзей, ездила на практики.
Так оно так. Но она несколько месяцев находилась буквально в шаговой доступности. Рядом с Женькой. Если бы Женька о ней хоть заикнулась. Если бы он у Женьки о ней спросил. Ответил сам себе. Если бы спросил, узнал бы. Если бы искал, нашел бы. А он не искал. А, может, и не хотел?
Ровно в десять появилась Женька. Точна, как королева, скорее, как старающийся подавать надежды хотя бы точностью будущий инженер.
- Пошли, - бросила Женька.
- Галю подождем.
- Ну, раз она не пришла, значит, у нее другие планы.
- Подождем пару минут, - попросил он.
- А с чего ты взял, что она решила с нами идти?
- Мы же договаривались. Ты же сказала, выходим в десять,
- А она что обещала прийти? Захотела бы - пришла бы. И прекрати воображать, что ты прямо всех осчастливишь своей компанией
Женя грешным делом возомнил, что Женька, не без согласия подруги, заранее запланировала, чтобы ему снова увидеть Таранку. И первым шагом стала бы якобы неожиданная встреча в столовой. Но, по Женькиной реакции увидел, что ошибался
- Ну, хорошо, я сейчас поднимусь, позову ее, - предложил Женя, - Она в какой комнате живет?
- Значит так, я тебе скажу, где она живет, - после некоторого колебания сказала Женька, - Но если она откажется, ты разворачиваешься и уходишь, - и добавила, - Пять лет, ни слуху, ни духу. А теперь нате, подарок судьбы.
Женя обещал сестре быть ненавязчивым, но поднимаясь к Таранке, решил действовать по обстановке. За столом над книгами сидела та самая очкастая, которую он видел в столовой. А Таранка лежала на кровати в халате. Что же она никуда не собиралась? Жене показалось, что Таранка обрадовалась его приходу. Может быть. Но идти куда-либо она не хотела. Говорила, что сопливит. Присутствие очкастой мешало Жене уламывать Таранку. На все ее возражения Женя рисовал красочные картины наслаждения шедеврами культуры. И таки уболтал. Таранка сдалась. Попросила подождать в коридоре. В конце концов, он спустился в вестибюль к уже раздраженной ожиданием Женьке вместе с Таранкой.
Все-таки погода была не для прогулок. Добрались до Исаия. Продрогли и решили больше никуда не рыпаться. Побыть подольше там, хотя бы не на улице. Ходили от иконе к иконе. Женькины студенческие годы в Ленинграде не ушли впустую. Она стала за гида. Женя иногда переспрашивал, стараясь подключить к беседе и Таранку. А та молчала, держа платочек у носа. Но по вопросу, идти на колоннаду на смотровую площадку или нет, мнения разделились. Женька подниматься туда отказалась. Там ветер. Нечем там в такую погоду любоваться. А Таранка вдруг решила подняться. Она там до этого не была. И Женя пошел с ней.
На площадке стояла маленькая группка туристов с экскурсоводом. Как и предупреждала Женька, дуло тут прилично. Таранка подняла меховой воротник пальто, прикрыла рукой лицо, но, не сдавалась, слушала, что там лепит экскурсовод о петербургских дворах-колодцах. В какой-то момент дунуло сильнее, и она, прячась от ветра, ткнулась в Женино плечо. Он почувствовал ее дыхание, прикосновение ее щеки, меха воротника. Он завел руки за ее плечи, немного прижал к себе. Так прижимают, чтобы согреть. Но она должна же понять истинный смысл этого движения. Собственно, на холоде это выглядело вполне естественно и невинно. Замерзшим на колоннаде экскурсантам, Женино поведение не казалось вызывающим. Таранка не отстранилась. Ветром ли ее к нему прибило, или чем другим, это оставалось ее секретом. А он не делал никаких секретов. Он был готов так стоять с Таранкой, до окоченения. Они так стояли, пока группа по команде экскурсовода не потянулась вниз. А за ними спустились Женя и Таранка.
Всю дорогу до общежития он заглядывал Таранке в глаза. Но потом оставил это безнадежное дело. Она все время держала платочек у носа, сморкалась. И видно было, что ей не нравится, когда ее застают за этим занятием. Оставалось надеяться на танцы. На танцы подвалили девочки ленинградки из Женькиной группы. И Женька пошла его нахваливать, как купец хвалит товар: молодой, холостой, дипломированный. Таранки на танцах не было. Но, если гора не идет к Магомету… и Женя поднялся к ней. Он застал там теплую компанию. Три девочки на три мальчика. На столе немного нарезанной колбасы, пирожные и чашки. Студенческий праздничный ужин. Женя, нужно признаться, растерялся. А как же тогда понимать сегодняшнюю смотровую площадку на колокольне? Минутная прихоть, каприз институтки? Или действительно всему виной банальный холодный ветер?
- Это мой еще школьный товарищ, - объяснила друзьям Таранка, и сказала ему,- Давай, в коридоре поговорим.
- Может, пойдем, потанцуем? – предложил Женя, когда они вышли.
- У нас гости, - она помолчала, - Я не знала, что ты приедешь. Женя ничего не говорила.
- А Женя мне не говорила, что ты тут живешь. Я много упустил. Давай хоть парочку танцев станцуем.
- Ты, действительно, много упустил. Потанцуем, а завтра что? Уедешь?
- Не завтра. И я живу не далеко.
- Не далеко? Ты жил за сто метров, а бегал на Трапезунд к Мицкевич. И вообще, - наверное, Таранка что-то хотела добавить, увидела, что ее слова ошеломили Женю, и она снизошла, - Ну, ладно, один танец. Чтобы ты не обижался. Уйти танцевать - просто неудобно по отношению к гостям.
Что такое один танец? Это мелочь. Хватило только на то, чтобы Таранка сообщила, что в ее праздничные планы, при всем ее желании, Женя не вписывается. Завтра до обеда демонстрация. Она бы не пошла, а надо. За отсутствие можно попасть на карандаш. А вечером они собираются на квартире у одного мальчика из их группы.
- А жаль, - сказал Женя с таким выражением, что прослезились бы сфинксы на Неве.
- Жаль, - безучастно, холодно, как сфинкс ответила Таранка.
-Ну, если жаль, это можно изменить. Легко изменить. Я могу хоть каждую субботу сюда приезжать.
- Может тебе и легко, - больше она ничего не сказала.
А музыка в зале гудела. Танцы, - мероприятие сугубо общественное, - шли по расписанию. Свои личные планы, успехи и промахи участники этого действа вписывали в общий поток мероприятия по мере собственных способностей. Женька подбрасывала брату подсказки, рекомендации, кого неплохо бы пригласить.
- Что-то Галя какая-то не такая, - сказал Женя.
- Понятно, что не такая, - усмехнулась в ответ сестра, - Ты какой собирался ее увидеть? Как в школе? Девочкой с косичками? Мама накормит, спать положит и подушечку подобьет. Ты разве за пять лет не изменился?
- Я не изменился, - заявил он твердо.
- Это тебе так кажется. Очнись! Ты очень даже изменился. И не в лучшую сторону.
- То есть?
- Замнем для ясности. Просто пять лет - это пять лет. Галя, ты говоришь, не такая. Да, уже не такая. Она с первого захода не поступила, потом поступила куда-то. Даже не скажу, куда. Потом к нам перевелась. Нужно было досдавать. Получились хвосты. Сидела без стипендии. Потом болела. Серьезно простыла. Еще год потеряла. Пришлось подергаться. Это тебе, не то, что в школе.
- Понятно, - Женя не собирался спорить.
- А ты каким в школе был? Одуванчик. Мамочка облизала со всех сторон. Галочка, ты уж моего Женюшеньку пока не тревожь. Не дыши на него. Он у нас нежный ранимый, как одуванчик. Ему поступать нужно.
- Какая мамочка?
- Наша мамочка. Ты, прямо, как с луны свалился.
Женька и прежде с ним не стеснялась. Вечно у нее слова колючие, вечно он виноват. Но прежде он и сам мог за себя постоять. А сейчас он был на ее территории. И приходилось считаться с ее взглядом на вещи. Он никогда не подозревал, чтобы его можно было сравнивать с одуванчиком. Если мама за него волновалась, что тут такого? И вот дочка, которую пестовали больше чем его, критикует маму. Уж за любовь к сыну она критики не заслужила. Мама если хотела, чтобы из него вышло что-то путное, то наседала, прежде всего, именно на него. Чтобы готовился к поступлению. Контролировала его. Это не преступление. Да, Таранка перестала к ним ходить. Но он тогда был твердо уверен, что совсем по другой причине. Он знал эту причину. Он был виноват. Не больно-то Галке хотелось с ним мириться. А его родная сестрица только дула на огонь. Тем более, еще Мишка Коваленко имелся. Интересно, его мама за Мишку Таранку просила? А ведь он, говорили, в Ленинграде учился. Может быть, она к нему поближе и перевелась. А до него-то только дошло.
- А я подумал, что ты меня к ней позвала, - сказал он сестре.
- Индюк думал. Чем ты вообще думал? Хотя, знаю, чем ты думаешь. Не тем местом, которым надо. А вот ты, например, знаешь, когда у нее день рождения? – Женя смутился
- Не знаю.
- А, между прочим, у нее день рождения второго февраля. Хоть бы раз ее поздравил. Тебе эта дата ничего не говорит?
- Нет.
- А второе февраля попадает на студенческие зимние каникулы. Так вот, собрались мы на Галкин день рождения. Я на втором курсе была. Ты на третьем. Тебя где-то по Москве носило. Ты не приезжал тогда. Ну, пошли мы к Галке старой школьной компанией. И стали смотреть ее альбомы с фотографиями. И что же ты думаешь, нашли? Нашли лагерную фотографию со Светланой Ивановной. И Люда Бойко сразу узнала. Та самая девочка, с которой ты целовался на автостанции. Ну, и что ты на это скажешь?
- Ничего не скажу.
- Правильно, лучше не говори. Это ты так с ней пересменку проводил?
- Никак я не проводил.
- Да, да. Ты не думай, что мы пальцем деланы. Не она ли тебе портрет прислала? Она ведь хорошо рисовала. Я же в комсомольский городской штаб ходила. И Марию Юрьевну прекрасно знала. Мария Юрьевна до сих пор в пятой школе работает. И она сказала, что тогда тебя выгнали из лагеря, потому что всю ночь найти не могли.
- И не всю ночь, - сказал Женя
- Не всю. Полночи. Дурное дело не долгое. Ты, конечно, дома симулировал, что ухо болит. Понятно почему. Она взрослая женщина. А я тогда думала, что ты из-за Гали. И она так думала. Мы ведь до такого, - Женька выделила это слово, - просто не могли додуматься. Казанова. А ты сейчас как снег на голову, - пристыженный, убитый Женя молчал. Нет, не отчаивался он, еще можно все исправить, можно объяснить.
- Короче так, - сказала Женька, - Собираемся у того мальчика, который вчера на танцы приходил. Такой высокий, симпатичный. Будут мои подруги. Ты уже с некоторыми знаком.
Ночью пошел снег и продолжался весь день. Утром Женя выныривал из общаги только чтобы подышать воздухом. Гремела музыка. Где-то в центре шла демонстрация. А Жене идти некуда. Снег наметал на разукрашенный в красное город, белую кисею. На этот вечер у Женьки были на него планы. Ладно, сегодня иду с Женькой, решил он. Но завтра. Воображение рисовало Жене завтрашний день, заполненный Таранкой.
Компания была приятной. Практически все ленинградцы. Видно, для Женьки этот факт много значил. На обратном пути в общагу Женька пыталась выяснить, как ему понравились ее подруги. И сказала, что он им понравился.
- А как тебе Саша?
- Ничего, - сказал Женя.
- Ничего это пустое место. А, между прочим, он совсем не пустое место. Он очень приятный, очень воспитанный, очень начитанный, очень перспективный. Он ко мне хорошо относится. К тому же, он из Ленинграда.
Эти слова все расставили по местам. Он наивно полагал, что Женька его приглашает посмотреть город. Когда же он увидел в столовой Таранку, изменил свое мнение. Наверное, Женька пригласила его ради нее. А теперь он понял. Она позвала его показать этого Сашу. Ну что же, она права. Ей пора вить гнездышко. Беззаботных институтских дней в студенческой компании осталось всего - ничего. Потом может начаться такой кавардак, как у него. Гони продукцию! И прочь гони личную жизнь. О личной жизни дипломнице нужно подумать заранее. Это в студенческой компании на нее смотрят, как на потенциальную невесту. А на заводе смотрят, как на работника. Студенческий роман – нормально. Производственный роман – совсем другое. Заводу на твою личную жизнь чихать. Гони продукцию!
На следующее утро он ждал достаточно, чтобы дать Таранке отоспаться, но застал ее в постели. Плохо себя чувствует. Ее еще во время их похода по городу продернуло, а демонстрация добавила. О какой-либо поездке в город в таком состоянии не было и речи. Женя посидел пару минут. Настроение испортилось. Вечером ему уезжать.
К вечеру он снова зашел к Таранке. Она затемпературила. Женя только сочувственно посмотрел в ее страдальческие слезящиеся глаза. Это были не те глаза, что дарили ему свой волшебный свет когда-то летом на пляже. Он сказал, что уезжает. Но уезжает ненадолго. Он еще обязательно приедет. Скоро приедет. Пусть она только поправляется. Она ничего не ответила. Простуда ее одолела так, что ей не до его обещаний.
Он ждал выходных. Планировал списаться с Женькой, чтобы та нашла ему свободную койку. Но к концу рабочей недели загрипповал сам. Как видно, заразился еще в Ленинграде. Проболел неделю. А потом подошел конец месяца, аврал на заводе. Ответ от Женьки на его письмо пришел уже в декабре. Длинное письмо, где сестра писала, что, в принципе, он может приезжать в любой из выходных. Место ему в любом случае найдут. На улице не оставят. Если не в общаге, так у того же Саши, с которым он уже знаком. В квартире у его родителей места хватит. И Саша не станет возражать. Кстати, Тамара, ее подруга, он ее должен помнить, спрашивала о нем и передавала ему привет. И ни слова о Таранке. Значит, подумал Женя, нужно самому написать письмо.
Евгений Георгиевич помнил, как писал письмо. На листе в клеточку из специально для этого купленной школьной тетрадки. Как он не мог подобрать нужные слова, буквы, знаки препинания. Как он пробовал найти, подобрать, как мелодию, особую магию слов, особые знаки. Не скажешь, что стихи писал. Пытался писать убедительно. Перелопачивал тысячу тонн словесной руды. Но руда не переплавлялась в драгоценный металл убеждений. Перечитал. Написал всего страницу. А самого главного нет. Написал снова. Он помнил, как с третьим вариантом шел к почтовому отделению. Декабрь внезапно запорошил округу. После того, как свежий снежок покрыл старые снежные бугорки на улицах, не знающих дворников, стало скользко. Он поскользнулся и упал. К добру, или не к добру? Удивился, с каких это пор он стал суеверным? Помнил, как он кинул письмо в почтовый ящик в отделении в центре поселка. Все сделал правильно и надежно. Ждал. Но почта СССР, самая надежная в мире не торопилась с ответом. Его так и не было. Значит, решил он, остается ехать самому.
Теперь Евгений Георгиевич вспоминал и не мог найти вразумительного объяснения, что ему помешало поехать. Что? Погода? Сомнения? Обстоятельства? Пока ждал ответа, пока решался, подошел Новый год. Как раз на Новый год бы и приехать. Но это был первый его Новый год на новой работе. А этот праздник на заводе встречают ударным трудом. И конец месяца, и конец квартала, и конец года. А за его спиной стоит ответственный и сложный участок, который, как вынуждено было признать руководство, молодой специалист сумел немного поднять. Значит, руководство и коллеги на него надеются. Доверяют. Так что, если доверяют, отмазываться ради личных целей некрасиво. Встречали Новый год прямо в сборочном цеху. За полчаса до боя курантов сдвинули ящики, в которые упаковывалась готовая продукция. Настелили упаковочной бумаги. Выложили на эти столы подходящий для походных условий набор: варенку, сыр и даже шницели. Главный инженер заранее дал задание заводской столовой все это заготовить на встречу Нового года. Ну а разведенный до нужной кондиции спирт шел на столы не из столовой, а из загашников начальника цеха, припасаемый специально для подобных случаев.
С завода Женя вышел только первого вечером. План сделали. Премия будет. Ему будет только месячная и квартальная. На годовую, то есть тринадцатую, он еще не наработал. Но работал, словно и на тринадцатую. Женя получал удовольствие от выполненного долга. Теперь можно и нужно пойти отоспаться. Доска для писем в заводском общежитии была завалена открытками с дедом Морозом и Снегурочкой. Но из Ленинграда ему никто не писал. А теперь уже туда ехать невозможно. У Женьки, и у Таранки сессия начинается. Он будет только мешать.
Потом начнутся каникулы. Ну, ладно, загадал он, к женскому празднику уж точно в Ленинград. Но в конце февраля его вызвали к директору. Нужно съездить в командировку. Недалеко от Саратова имеется такой интересный городок. Там запускают продукцию, аналогичную их изделиям. Ставят на поток новое изделие. Нужно помочь. Ему, молодому специалисту, человеку перспективному нет резона отказываться. Нужно брать быка за рога, делать карьеру. К тому же ему проще. Его тут ни жена, ни дети не держат. Ему на подъем легче, чем другим, семейным. Рога ему не грозят. А там, может быть себе какую-нибудь саратовскую девчонку и присмотрит.
Интересный городок, как назвал его директор, оказался почти двойником того, откуда Женю сюда пригнали. Завод и больше ничего. Сначала Жене хотелось назад. Скучал по своему городку, по своему пусть незамысловатому, но хоть немного налаженному быту. Постепенно ощутил, что покинутый им уют не столь велик, чтобы по нему скучать. Комфорт есть комфорт. Комфорт это почва для сравнений. Комфорт в одном месте можно сравнивать с комфортом в другом. А сравнивать дискомфорт – никакого смысла. Может быть, он скучал по Таранке? Но, нет смысла скучать по тому, что далеко не твое, что далеко, как мечта, убеждал он себя. Полезнее пораскинуть: вот вернется он скоро, - а у него и отгулы за эту беспросветную работу поднакопятся, отдохнет день-другой, нафабрится, соберется с духом, и въедет в Таранкину общагу на белом коне. Но понемногу производство так задурило голову, что стало не до белого коня. Он только о продукции и думал. Поехал на месяц. А за месяц ничего не получилось. Командировку продлили. Вернулся он почти к майским.
Теперь некогда было списываться с Женькой и ждать ее ответа. Он поехал наобум. Поскакал на белом коне. С деньгами и свободными днями. С отгулами, праздниками и выходными у него набиралась целая неделя. Неделя, которую он мог потратить на Ленинград и Женьку. И прежде всего на Галку.
Женька растерялась. На эту ночь она ему в общаге место как-нибудь найдет. А дальше есть два пути. Или каждый вечер она по новой будет искать ему прибежище, или она его пристроит у своих знакомых. К сожалению, у Саши, о котором она говорила, сейчас нельзя. У них гости. Зато есть Тамара. Ее подруга. Она ленинградка. Да он ее должен помнить. В тот раз видел. Он кстати, ей приглянулся. Она не раз о нем спрашивала. Вот у нее, должно быть, можно перекантоваться. Квартира у них большая. Родители у нее сейчас в загранкомандировке. Тамара живет с бабушкой. А на квартиру наведывается только цветы поливать. Так что не очень нагло на несколько дней напроситься. Женька уже была готова спуститься в вестибюль, чтобы звонить Тамаре. Но кантоваться далеко от Таранки в Женины планы не входило.
- А где Галя? - спросил он.
- А Гали нет.
- То есть, как нет? Не умерла же она?
- Не умерла, - сухо ответила Женька, - Но ее нет, - Женька посмотрела на него с неодобрительной торжественно-похоронной миной, - Она зимнюю сессию завалила, - и словно естествоиспытатель, наблюдая, как взгляд брата потух, сжалилась и успокоила, - Не умерла. Взяла академику. Бывает и хуже. В следующем году с новыми силами. А ведь, это ты виноват.
- Я? – поразился Женя. Вот тебе и белый конь.
- А кто? Инопланетяне? Помнишь, ты на ноябрьские приезжал? Она была простужена. Ты тогда ее, больную, чуть ни насильно вытянул в город. Потом вас черт понес на колоннаду. И вы там торчали до опупения. Вот она и опупела. Схватила воспаление легких. Да такое, что чуть ни месяц в больнице отхаживали. И конечно войти в колею уже не смогла. Она и без того, скажем прямо, не блистала. Такие дела, - Женька еще раз строго посмотрела на брата, - А я тебе говорила тогда, предупреждала, не тягай ее. Она сама чувствует, что ей нужно, а что нет. А тебя как жареный петух клюнул. Вот результат.
- Я тоже после этого простыл, - заметил Женя, как бы оправдываясь.
- Поди, поплачь. С тебя как с гуся вода. Тебе больничный и нет проблем. А ей это еще как аукнулось. Год коту под хвост. Теперь дома отдыхает.
- Получается, что я. что ли, виноват?
- Может, я? Может, марсиане ее на колоннаду тянули? – с нескрываемым презрением посмотрела на него Женька.
- А может и ты виновата! Почему ты мне раньше не написала, что Галя тут живет рядом с тобой?
- Потому, что это уже не твое дело. Прошла любовь завяли помидоры. Что касается Гали, ты ей и прежде не делал ничего хорошего. Только мельтешил вокруг да сбивал с толку. Только о себе думал. А, во-вторых, подумай, это самому тебе надо?
- Что это? – не понял Женя.
- Галя с ее проблемами. Ты должен уже понять, она тормоз. Ну, не тянет человек. Казалось бы, человек как человек. Ну, не складывается. Почему не складывается, опустим. У нее будут вечно проблемы. Тем более если ты будешь встревать. Разошлись, как в море корабли, и гуд бай, - последние слова Женька выделила
- Почему гуд бай? Корабль может развернуться, лечь на обратный курс, - Женя сурово сжал губы, как капитан, готовый решительно крутануть штурвал.
- Ты уже накурсировал направо и налево. Помним, как же. Никто не забыт. Ничто не забыто.
- Все что ты там помнишь, это было не так, давно и неправда, - Женя был удивлен, что это Женька так его чихвостит. Таранка в таком тоне с ним не говорила. Или она Женьку уполномочила?
- Давно и неправда? Я уже молчу про твои годы в институте. Я не знаю. Но, зная тебя. предполагаю. А потом поразмысли хорошенько. Вы просто разные люди. Не подходите друг другу. Я тебе скажу открытым текстом. Галя девушка простенькая, звезд с неба не хватает. Вряд ли тебе с ней будет интересно. А не станет с ней интересно, замучишься.
- Вон ты куда смотришь, философ. В перспективу? Она же была твоей подругой, - горько усмехнулся Женя.
- Подругой – не подругой, а перспектива невеселая. Я своему родному брату плохого не пожелаю.
- А мне кажется, что ты специально воду мутишь, только бы мне Галю не увидеть.
- А ты ее хотел видеть, когда она рядом была? В упор не видел. На пионервожатых кидался. По Мицкевичам шастал. А теперь извините - пардон. После драки кулаками не машут. Кроме этого, мало того, что она тебе не нужна, подумай, нужен ли ты ей, – Женька увидела удивленные глаза брата и добавила, - Ты об этом даже не думал? А стоит подумать. Видела я твое письмо. Галя показывала. Советовалась. Не знала, что тебе ответить. Ответила?
- Нет, - печально признался Женя.
- А раз не ответила, так чего тогда голову морочить? Хотела бы – ответила бы, - Женя молчал. Что говорить? Сестра права, как учение Маркса. Женька решила смягчить удар, - Давай так, праздники ты в моей компании. А потом приезжаешь в свой городишко и взвешивай все за и против. Пиши ей, если хочешь, сколько хочешь. Только учти, ей еще, как минимум, еще два года учиться. Что ты ей можешь предложить? А она уже не девочка.
Праздники он провел в Женькиной компании. Компания приятная. Женька старалась, чтобы ее умный и симпатичный брат вписался в компанию. И как она намекнула, как вписался, так и прописался. Но Женю еще не отпускали мысли о Таранке. Значит, она уехала к родителям. Что она там делает? Она и так Жене ничего не обещала. А там ее мама точно постарается настроить ее против него.
Разговаривая с Женькой, он тогда не смог быстро возразить, почему сестра не права. А, подумав хорошенько, пришел к выводу, что родная сестра либо видит его в совершенно в превратном свете, либо намеренно передергивает. Все не так. Ну, уж точно не совсем так. Случай со Светланой Ивановной произошел, по сути, до Таранки. Один Таранкин поцелуй тогда еще ничего не значил. А к Мицкевич он ходил, наоборот, уже после того, как Таранка дала ему отворот. И потом, он не рассчитывал, что Мицкевич будет одна. А то, что там Мицкевич померещилось, и что она подругам назвонила, так он, Женя, тут при чем? У Мицкевич богатое воображение. Ее послушать, она и с Высоцким знакома. Так что Таранку он не предавал. Ну, конечно, в институте у него были подруги. Обычное дело. Но это вообще не в счет. Таранка о себе в это время никак не напоминала. Он о ней и думать забыл. А сейчас совсем другое дело. После колоннады у него появились основания приехать конкретно к Таранке.
В компании, в которую Жене настоятельно рекомендовала вписаться сестра, вопрос его ленинградского проживания и досуга решился легко и положительно. Тамара, на которую надеялась Женька, как видно уже была предупреждена. Она не только согласилась приютить его в квартире своих родителей, но и пообещала взять на себя добровольные обязанности гида. Сказала, что на пятом курсе в институт не обязательно мотаться каждый день. Можно вместо этого помотаться по городу. И она лишний раз посмотрит на полюбившиеся места, и под рукой человек, с которым можно обменяться впечатлениями.
В этот вечер Женя перебился в общаге. А на следующий же день после застолья встретился у метро, как договорились, с Тамарой. И они приступили к экскурсиям и обмену впечатлениями. Если это можно назвать обменом. Тамара говорила, Женя слушал. Она мотала его так, словно решила за неделю всунуть в него все достопримечательности Ленинграда и окрестностей. Начала с окрестностей. А вечером она проводила его до родительской квартиры, с деловым видом показала, где что, отдала ключ и решительно двинулась на выход. Выдала на прощанье «надоело мне в квартире пыльный фикус поливать». Женя и не думал ее как-либо удерживать. Про себя усмехнулся. Боится, что он накинется на нее? Или соблазнять будет? Напрасно боится. Во-первых, он не такой. Во-вторых, она абсолютно не такая. Как там говорится «я не такая. Я жду трамвая. Ты любишь толстых, а я худая» Тут все наоборот. Не то чтобы толстая, но далеко не худая. О Таранке и Светлане Ивановне он жалел, что как ребенок тогда не понял, наверное, их слов. А тут он взрослый. Может быть и тут не понял. по крайней мере, жалеть, что не удержал ее, не стоит. Одна жалость, что в такой ухоженной квартире ему не довелось быть с Таранкой. Другое дело.
Хорошая обстановка может сотворить чудеса. Вон какие у царей альковы! У Жениных родителей и у Таранкиных спальни были обычные советские. К обстановке Тамариной квартиры претензий нет. Сама Тамара обстановке не соответствовала. А может быть, слишком резво она сбежала? Для чуда, как для химической реакции, нужно время. Жене стало скучно, даже тоскливо. Он стал припоминать, что все его институтские любовные эпизоды приключались в нестандартно отвратительных бытовых условиях. Но чудо состояло в том, что Женя на условия тогда плевал, а девушки были чудо как молоды и свежи. Да, берлоги, где бесквартирный Женя вынужден искать уединения с ними уединяться, другого названия, как берлоги, не заслуживали. А с Тамарой ровно наоборот. Берлога ее родителей – пальчики оближешь. А девушка - увы.
Экскурсанты мотались дружной парою до изнеможения и возвращались без ног. На закуску обязательная легкая расслабляющая вечерняя прогулка по набережной Невы.
Наверное, через двое суток совестных экскурсий Женя твердо усвоил, что Тамара - большая умница. Знает много, о чем он и не слыхивал. Книг прочитала уйму, много городов видела. Родители ее брали с собой в путешествия. Побывала и в Риге, и в Таллинне. И даже за границей: в Польше и в ГДР. Так что, могла рассказать Жене о тех городах, каких ему никогда не увидеть.
- А может, и увидишь. Еще как жизнь повернется, - Тамара, Женя понял, хоть и видела много, жила за спиной родителей иллюзиями. Она не исключала, что такой простой человек, как Женя, не активист, не член партии, способен приобрести путевку за границу. На счет своих путешествий она не сомневалась, - Я положим, еще обязательно съезжу куда-нибудь. Не сразу. Вот получу диплом, устроюсь на работу. Туда-сюда, а там глядишь и путевка.
- Прямо на дороге валялась, – едко произнес Женя, - Во-первых, она сколько стоит!
- Сколько бы ни стоила. Лучше копить на путешествия, чем на безделушки. Надоело мне в квартире пыльный фикус поливать. Я уйду на все четыре сам себе повелевать. Что сидеть дома? Домосед, упершийся глазом в четыре своих стены, подобен флюсу.
Однако в большой квартире ее родителей не было живого места от всяких картинок, статуэток, вазочек, шкатулочек и прочей дребедени. В три раза больше, чем в не такой большой квартире его родителей. И забитый книжный шкаф от пола до потолка.
- Предки не поскупятся. Подбросят единственной дочери, - заверила Тамара, - Пусть подпитывают любимого ребенка, пока у него нет своего ребенка. Пока гол как сокол, посох в руки и в дорогу. Если замуж выйду, с мужем махнем.
- И мужу посох в руки? Усмехнулся Женя
- А мужу флаг в руки, - сказала Тамара, - Вы захотите увидеть мир, Лондон, Египет, Париж, и Памир?
Все вышеперечисленные места касались Жени по касательной. По запомнившейся с детства строчке Маршака и по урокам географии. Но строчка из Маршака звучала в виде вопроса. Нет, это, несомненно, чисто гипотетический вопрос. Каждый хочет увидеть мир. Каждый хочет, но не каждому дано.
А между тем, он, как человек, не видевший мира, чувствовал себя перед Тамарой червяком. Флюсом, как она сказала. И Жене, видевшему европейские столицы только на убогих случайных картинках, рядом с Тамарой становилось неуютно.
- Как в том анекдоте, - сказал Женя - Я опять хочу в Париж. – А вы там были? – не был, но уже не раз хотел.
- Плохой анекдот. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, - ответила Тамара.
А ведь Женя не в деревне вырос. Не лаптем щи хлебал. Он выпускник московского ВУЗа. И жизнь у него начиналась прямо по песне: «у Черного моря прошло мое детство, в Москве я учился и жил». И теперь по той же песне « и где бы ни жил я, и где бы я не был, пред Родиной в вечном долгу». Но все не так печально. Он мог так насмотрелся Ленинграда, спасибо Тамаре, что Москву сравнивать с Ленинградом. Другим и этого не перепало. А вот что он мог сравнивать, как знаток, так это московские общаги. Тут он насмотрелся. Много интересного. Шекспир отдыхает. Но, чуть какую-то забавную историю из быта общаг он попробовал Тамаре поведать, она заявила, что ничего кроме грязи и извращений в этом не видит. И Женя замолчал.
Тамара не хотела даже думать об общагах. Конечно, без общаг страна не может обойтись, пока не снят пока квартирный вопрос у части населения. Но общага –не показатель. Зачем давить на психику, когда есть дворцы и храмы? Они вдохновляют. Лучше говорить о них. Они, а не общаги, составляют незабываемую красоту и гордость города. Не так ли? Женя согласился, что именно так. Но, в дворцах жили цари, а в храмах, допустим, бог. А люди живут иначе. Но Тамара настаивала, что высокая архитектура, застывшая музыка, гораздо благороднее человеческой мешанины. И архитектура достойна того, чтобы ею любовались. А общагами любоваться нечего. Из человеческой мешанины обязательно выглянет мурло мещанина. Может ли человек, видевший только коридоры и койки общаги, потом проникнуться чувством прекрасного? Женя мог бы поспорить, но на чужой территории и с такой напористо-авторитетной девушкой – себе дороже. Отец его прошел окопы войны. Родители рассказывали, что несколько лет, почти до его рождения жили в полуразваленных после войн домах. Сам Женя, хоть молодой специалист, до сих пор проживал в этой самой общаговской человеческой мешанине. Только что вынырнул в высокую архитектуру на неделю. А так комнатенка общаге. Койка, стол, шкаф, да тумбочка. И на заводе крутится в буче, боевой кипучей. Не среди Венер и Аполлонов. Он с головы до ног продукт человеческой мешанины: яслей, детских садов, пионерских лагерей, студенческих общаг.
А Тамару потянуло на архитектуру. Не остановить. Вот взять Ленинград. Несравненный, несравнимый город. Для убедительности Тамара приводила строчки поэтов, которых Женя прежде не слышал. И в этой сфере она могла блеснуть. Женя уважал знатоков. Если знаток, предлагает определенный график экскурсий, так тому и быть. Правда, ее расписание экскурсий оказалось таким плотным, что Женя спросил, не отрывает ли он девушку от ее личных дел.
- Нисколько! - улыбнулась Тамара, - Какие личные дела? Я свободна, как пташка.
Эти слова можно было бы принять как простую шутку. Но ее улыбка и глаза говорили, что в ее шутке доля шутки невелика. Или ему показалось? После облома с Таранкой он усвоил: тщательно подбирай свои слова и правильно оценивай слова собеседника. Может быть, Тамара проводит с ним время просто потому, что это ее устраивает? Он, после командировки человек денежный, за все экскурсии, билеты платит. А ей удобно и приятно лишний раз за компанию прошвырнуться по полюбившимся местам и при этом блеснуть эрудицией. Так что Женя, уже набивший шишек, предпочел сделать вид, что пропустил ее сравнение с пташкой мимо ушей.
Сравнение звучало в высшей степени некорректно. Какая она, к черту, пташка? Сова на ветке. Женин институтский приятель Витя Гусев называл таких пташек девушками крепкой тазобедренной конструкции. А крупные и тяжелые в бедрах были далеки от Жениного идеала. И основное препятствие - он ведь все-таки ехал к Таранке. Заместить Таранку Тамарой невозможно.
Женя, не забывший недавние обвинения сестры в эгоцентризме, пробовал посмотреть на ситуацию глазами Тамары. На кой черт он, человек без ленинградской прописки, без кола, без двора, без особенных перспектив, без знакомств в этом городе, нужен этой девушке, упакованной, образованной, из хорошей семьи, с дипломом в кармане? Определенно не нужен! А если такая девушка уделяет время такому, как он, значит, есть какая-то подспудная, тайная причина, ахиллесова пята, которую он просто не нащупал.
Их отношения оставались прозрачно-деловыми. Встречались они у метро. Тамара приезжала от бабушки. И вечером расставались у метро. Она возвращалась к бабушке. А он в квартиру ее родителей. Но за два дня до его отъезда их туристические планы сбил дождь. Оба не сильно расстроились. Город устал от солнечной погоды? А они устали от загородных поездок. Но, не пропадать же дню. На весь день они нырнули в Эрмитаж. Но и на исходе дня дождь колошматил так, что высунься хоть на миг - промочит до нитки. Но прямо у ног каменных атлантов на случай потопа дежурили такси. Они заскочили в машину с быстротой молнии, и Тамара тут же выпалила адрес. Адрес своих родителей, где квартировал Женя. Может быть, это у нее вышло машинально? Женя посмотрел на нее удивленно. Он предполагал сначала отвезти ее к бабушке, а уже потом вернуться поливать ее фикус. Тамара посмотрела на него и сказала, словно читала его мысли: пора полить фикус.
Молодая хозяйка совершила обход квартиры. Похвалила Женю за чистоплотность. Квартира была полностью осмотрена, а дождь не проходил. Включили телевизор. А что еще прикажешь делать? В эти дни между праздниками передачи должны быть интересными. А Тамара, уже растрясшаяся от электричек, соскучилась по любимому дивану. На нем удобнее, чем на скамейках электричек. Он такой большой и мягкий, что можно развалиться как вздумается. Не то, что в электричке. В собственной квартире никто слова поперек не скажет.
- А я, бывало, ездил поздней электричкой. Людей почти никого. Так некоторые там прямо лягут на скамейку и спят, - сказал Женя.
- Обалдеть! Так там же неудобно. Как заснуть? – удивилась Тамара.
- Ничего. Я сам так спал не раз.
- Бедненький, - Тамара погладила его по плечу, - Ну у меня ты на жестком спать не будешь.
Крутили очередной фильм о войне. Они наблюдали за подвигами советских солдат. И молчали. Что тут говорить? Тяжело далась нам победа. Конечно, на диване – не в окопах на передовой. Диван и вправду удобный, располагает к неге, блаженству. Чем дольше они смотрели, чем больше с экрана грохотала канонада, и рвались вперед танки, тем больше Тамара, словно в испуге, прижималась к своему квартиранту. Или он прижимался к ней? В комнате повисало напряженное ожидание. И вдруг она вспорхнула, села, словно осколок снаряда, вылетев из экрана и ранив ее, вытянул в струну. И траурным голосом она выдавила из себя, что Женя должен знать: она не девушка.
Женя, прошедший науку студенческих общаг, не мог поверить, что такой пустяк и есть ее жестокая тайна. Ему доводилось выслушивать эти слова. Он не посыпал голову пеплом, не трясся от ревности. Он понимал это как сигнал: чему бывать, того не миновать, загорелся зеленый свет
Но у зеленого света есть всякие оттенки. Одно дело, когда тебе подают такой сигнал институтские подружки, которых ты знаешь уже давно. И которые тебя знают. Им от тебя, по большому счету, ничего не надо, кроме минутного удовольствия. И большого счета не предъявляется. Они потом могут с легким сердцем послать тебя на все четыре. И ты можешь послать.
А с умной и образованной и почти дипломированной, да еще хозяйкой квартиры несколько другое. И нужно было как-то отреагировать. Женя в ответ только привел мудрую мысль своего друга Вити Гусева, что процесс фазового перехода девушки в женщину, гораздо короче и приятней, нудных рассуждений на эту тему. И нужно стараться продлить приятное, и минимизировать неприятное. Честно, коротко и оригинально.
Стемнело. В свете фонарей было видно, что дождь продолжается. Тамара позвонила бабушке и сказала, что останется в родительской квартире. Приехала цветы полить, а дождь не выпускает. Утром Женю ждал завтрак. На этот день Тамара не успела запланировать экскурсию. Дождь хоть и прошел, но на улице сыро. Когда Женя заикнулся о том, чтобы повторить Эрмитаж, понял, что она рассчитывала остаться дома. Но сказала, что желание гостя – закон. В Эрмитаж в этот день была такая очередина, что они изменили планы и не заметили, как дотопали до Исакия.
Очереди туда не было, но народу набралось прилично. Жене было не по себе. Казалось, вот сейчас из гущи глазеющих на иконы появится Таранка. А Тамара оседлала своего конька. Она не могла здесь, под сводами говорить, как обычно, громко. И говоря, чуть не касалась губами его уха. Так, на ухо, Женя прослушал и про Монферрана, про Фуко. Потом Тамара потянула его на колоннаду. Подъем по витой каменной лестнице стал для него подъемом на Эверест. Воспоминания давили. И так задавили, что при выходе на колоннаду он не наклонился и больно ударился головой о свод. Не к добру. Он снова ждал от любого факта суровых предзнаменований. В этот раз с высоты открылась совершенно иная более красочная, светлая картина. Даже каменные громады подвластны весне. А у него в душе от колоннады весны не прибавилось. Еще не стерлась память от осеннего посещения этого памятного места. Хорош Питер, подумал он, многим хорош, но время сматывать удочки.
Прошло две недели. И Женя получил письмо из Ленинграда. От Тамары. Быстро она обернулась. В письме ничего особенного. Болтовня. О том, что диплом она уже фактически написала. Родители из командировки вернутся только в июле. Потом шли воспоминания о майских экскурсиях, о том, что далеко не все в Ленинграде они увидели. Можно продолжить.
А ведь он ей свой адрес не давал. Значит, Женька! Он не знал, о чем писать Тамаре . О погоде, о заводе? Даже не знал, как начать. Дорогая Тамара? Какая она дорогая? Несколько дней он колдовал над листком. Не легче, чем когда-то было писать Таранке. Хотя, с Тамарой ровно наоборот. Он старался тогда, чтобы Таранка прочитала между строк то, чего он не решался высказать напрямую. А Тамаре писать нечего.
Кстати, он ведь собирался писать Таранке. А что теперь, после всего, что он узнал от сестры, ей напишешь? А вдруг письмо попадет в руки Галкиной мамы? Кто его знает, может быть, он для ее родителей – изверг, злой гений? Тогда труба.
Женя решил так: прежде он пишет Таранке, а потом Тамаре. Но Таранке написать было непросто. И пока Женя решался, думал, его снова вызвал директор. Снова командировка. В тот же городок. Женя согласился. Он ничего не теряет. Таранка теперь далеко от Ленинграда. А Тамара ему ни к селу, ни к этому городку, ни к городу Ленинграду.
В том городке, куда его посылали, производство налаживалось со скрипом. Знающие специалисты были нужны. А он проявил себя хорошо. И после очередной месячной пахоты ему предложили неплохое место на этом заводе, с заманчивым окладом, с перспективой роста. И, что очень существенно, обещали квартиру. Сказали, вот-вот будут сдавать дом для специалистов. И ему посулили. И Женя согласился. Конечно, с квартирой его кинули. Обещанного три года ждут. Так и есть. Он еще три года ждал. А когда через три года получил квартиру в следующем дома, он был уже и женат и почти отец. Но с ростом его не обманули. Или он не обманул надежд руководства? Через три года он уже работал одним из руководителей.
Череда воспоминаний пожилого мужчины о когда-то известной ему молодой девушке сродни случайно обнаруженным далеко на полке старым украшениям. Каждый самоцветик воспоминаний отдельный маленький сюжетик. Украшенния забытые, старые, не модные. Но если их, протереть от пыли, то засияют по-особому. Антиквариат? Антиквариат всегда в цене. Воспоминания тот же антиквариат. Тем и ценен, что переносит в мир, когда ты был молод. Антикварные вещи обычно не исполняют своей непосредственной функции, а присутствуют как украшение. Напоминают о прошедшем. Но самоцветы сцепляет оправа. Оправой в воспоминаниях Евгения Георгиевича могли послужить как-то сказанные ему слова секретарши, неожиданные для него по простоте мысли. Секретаршу, бывшую секретаршу директора, к Евгению Георгиевичу буквально сослали. У директора случился с ней разлад. В результате, она лишилась директорского доверия. И директор сделал рокировку. Перевел Марину Анатольевну к Евгению Георгиевичу. Тот не возражал. И хотя работать у него секретарши не любили, говоря, что с ним как с бездушным механизмом, но печатала она хорошо, документацию вела хорошо. Ни ее внешность, ни возраст, ни образ мыслей, которые она не высказывала, документообороту не мешали. Но как-то Евгений Георгиевич заметил между делом, что у него лично на выбор жизненного пути влияли серьезные обстоятельства, а уж никак не женщины. Марина Анатольевна, прекратила печатать. Это означало, что затронут вопрос настолько серьезный, что нужно сделать паузу. Она внимательно посмотрела на шефа поверх очков и сказала:
- И вы этим хвастаетесь? Тут гордиться нечем.
Ее слова тогда заставили Евгения Георгиевича задуматься. Неужели она права? Но думал он недолго. Работа не давала возможности долго думать на эту не относящуюся к работе тему.
А теперь, на пенсии, можно и подумать. Поздно? Не поздно поехать в старый двор, и даже позвонить в бывшую Таранкину квартиру. Конечно, шансов, что он отыщет ее никаких. Там, наверное, уже давно живут другие люди, которые о семье Таранко ничего не знающие.
На первых этажах трех старых домов, как и прежде формирующих знакомый с детства двор, появились офисы, магазинчики. Над окном квартиры Беликовых, которое выходило на улицу реклама зубоврачебного кабинета. Получается, жителей в домах стало меньше, чем раньше. Двор теперь огорожен забором с калиткой и кодовым замком. Так просто не пройдешь.
Ему пришлось подождать, чтобы кто-то открыл калитку. Теннисного стола у трансформаторной будки он не увидел. Бывший Таранкин балкон теперь был застеклен, как многие другие. Что там внутри, не видно. Таранкин подъезд тоже обзавелся кодовым замком. Он подождал немного. Середина дня. На улице припекало. Спрятаться в тень можно только за той же вечной трансформаторной будкой. Но если кто-нибудь откроет дверь Таранкиного подъезда, он в его возрасте не успеет добежать раньше, чем дверь закроется. Что делать? И чего он, собственно, ждет? Что собирается узнать? Все равно ничего не узнает. Только зажарится. И он вернулся к машине.
Проще поехать в деревню, к ее бабушке, куда он когда-то ездил собирать фрукты? Деревенский дом чаще остается за прежними владельцами, или их наследниками. Вот там у него больше шансов что-то узнать. И найти можно по ориентиру, огромному дубу, под которым он целовал Таранку.
На выезде из города набилась огромная пробка. Определенно, авария где-то впереди. Машины еле продвигались. Стало жарко. Кондиционер в машине работал плохо. Он выключил его и открыл окна. Затарахтело сердце. Он принял лекарство. Не отпускало. И никуда не денешься. Кругом машины. Шутки плохи. Он включил аварийку, вышел из машины и, дойдя до газона, сел на землю в тень дерева, прислонившись к стволу.
-, Если врачи говорят, что все обошлось, это не значит, что тебе можно дергаться и волноваться, - сказала жена, - И нечего рваться домой. Тут у тебя уход
Тут жарко и душно, - сказал Евгений Георгиевич.
- Зато тихо и спокойно. Больше срока держать никто не станет
- И скучно.
- А если тебе нужны книги, я тебе принесу. Лежи, читай. Какую тебе принести?
Евгений Георгиевич назвал пару книг. Поколебался и попросил принести старый Женькин альбом. Жена посмотрела настороженно. Кто в больницу просит альбомы? Зачем? А потому что больному в его положении нужно, выполняя предписания врача, не волноваться, и думать о хорошем.
- Ну ладно. А почему альбом твоей сестры? – спросила жена строго, - Ему сколько лет! Рухлядь. У нас есть свои альбомы, - она пожала плечами.
На время, пока жена придет в следующий раз, Евгению Георгиевичу пришлось одолжить журнал у одного из соседей по палате. Он листал журнал, читал неинтересные статьи, слушал рассказы соседей по палате, и ему все больше казалось, что старый Женькин альбом жена ему сюда не принесет.
Таранка
© Copyright: Леонид Колос, 2020
Свидетельство о публикации №220030801128
Свидетельство о публикации №220030801128
Рецензии