Далече укатил Шур на своём мотоцикле резвом, в город иной, а узрев, что нет за ним покамест никакой погони – в том граде и остался, поначалу бродил неприкаянно по улицам местным, осматриваясь да держась преимущественно в тени переулков, сновал по подворотням да проулкам глухим, высматривая нечто хоть сколь-нибудь подозрительное да опасное в местных рогатых горожанах, однако никто ему подозрительным так и не показался, а посему, поправив лямку мешка своего любимого, что висел за спиною, направился Шур в один из местных баров, что принадлежал сугубо нечистой силе, для человека же прохожего сие заведение выглядело как опечатанное да заколоченное досками намертво. Уселся Шур за стойку барную, окинув рогатых посетителей пристальным да быстрым взглядом, затем к бармену обратился, потребовав хмельного. Получив бутылку пива, совершил жулик глоток, а после облокотился о стойку задумчиво, вздохнул как-то тяжко.
- Чего пригорюнился, брат? – спросил рогатый бармен участливо, отерев тряпочкой стойку да поглядев на демона с интересом, ибо доселе не приходилось ему видать красных чертей на веку своём, реже попадались они да, быть может, обитали обыкновенно в местностях совсем иных, южных, там, где теплее климат.
- А те на кой знать это? – ответил Шур не шибко приветливо, но и не грубо, с обыкновенною подозрительностью вора. – Предъяву кинуть хошь, что с мордой постной сижу да бродяг ею стращаю?
- Да может, случилось чего али помощь нужна.
- Не кипишуй, братуха, дай душу отвести спокойно. Чужие дела кусаются, ежели нос в них сунуть неаккуратно.
- Выглядишь, будто неместный, - не отставал бармен, прекратил он отирать стойку тряпочкой да переключился на стаканы.
- Слыш, да чё как на допросе? – хмыкнул Шур, взглянув на бармена с прищуром подозрительным. – В бегах я, хряпну вот бутылочку да далее двину.
- От кого бежишь?
Усмехнулся жулик, глотнул пива, затем опустил бутылку со стуком на стойку, помрачнел, задумавшись о чём-то неизвестном, да ответил на это тихо, будто с насмешкою в свой же адрес:
- От себя.
- Ну, не хошь – не говори, - пожал плечами бармен, помыслив, что то, верно, было шуткою. – Как звать-то тебя?
- Никак меня звать не надо, вообще не запоминай моей рожи. Пытать будут – сдашь с потрохами.
- Это ж кто меня пытать будет?
- Персонажи, имеющие ко мне интерес.
- Чем же ты так интересен-то?
- Для тебя – ничем.
- Экий скрытный! Ладно…
Переключился бармен на иных посетителей, потребовавших выдать им чарки, отстал, наконец, от Шура, а жулик совершил очередной глоток тем временем, затем отставил бутылку в сторону да положил голову на руки устало. Без устали гнавший на мотоцикле едва ли не целые сутки, ощутил он теперь, что притомился всё же – лежал Шур да глядел пред собою опечалившимся взглядом пронзительно-жёлтых глаз, слушал шум да возгласы завсегдатаев местных вокруг, о том думал, куда же по итогу податься-то ему надобно да и к чему, собственно, и вовсе устремиться следует; вот уже несколько лет со времён некоторых изо дня в день занимался жулик одним единственным занятием – воровством, в разнообразных его проявлениях, но зачем оно было надобно, для чего да почему, этого, казалось, и сам Шур не ведает, будто вот порешил он так, порешил, что надобно грабить, так и грабит с тех пор, не задумываясь особливо о том, для чего это делает и вовсе, ибо награбленное особо его и не интересовало, скорее, увлекал именно процесс грабежа данного, а что там украсть при этом – оно и не важно даже. Лежал так Шур да о том раздумывал, отчего вдруг он кому-то понадобился да что от него хотят преследователи нежданные, ежели взять что-то – что же с него, с вора мелкого, взять? А ежели не взять, а о чём-то вопросить – о чём это таком знать он может, что неподвластно адову лорду? А ежели и вовсе покарать за что-то его жаждут – за что, опять-таки, за что?
В думах сих не заметил Шур, как прикорнул он малость, и не решился бармен его будить, помыслив, что отдых необходим беглецу этому престранному, коли уж уснул в самом деле. Поредели толпы пьяниц да бродяг постепенно, ибо ночью обыкновенно бывали здесь самые обширные гуляния, к утру же добрая половина рогатых убиралась восвояси, оставались лишь самые неугомонные. Проснулся Шур ближе к полудню, спохватился, огляделся быстро, затем тотчас успокоился, никоей опасности не обнаружив.
- Никого не приносило по мою душу? – уточнил он всё же у бармена. Тот отрицательно покачал головой.
- Ну и чудно, - слез жулик со стула высокого, поправил куртку да мешок за плечом да и направился к выходу. А в бар тем временем вошли четверо неизвестных рогатых граждан, в обносках непонятных были они, лохматые да и в целом какие-то неопрятные чересчур, двое у двери стоять остались, двое прошли далее, глянул на них Шур мельком, шествуя к дверям, да и заметил тотчас, что все четверо на него смотрят да глаз не отводят вовсе. Разминулись они спустя миг, слева да справа обогнули жулика товарищи эти двое, да и напрягся вдруг Шур, неладное мигом почуял, обернулся он резко да быстро, вскинув руку, и схватился за клинок серебряный, что в затылок его устремился тут же да отчего-то не острою стороной, а тупою – зашипел да оскалился Шур тотчас, ибо обожгло сребро руку его несомненно, отпрянул демон от врагов внезапных, однако без промедлений огрели его по голове иным оружием да с такою силою, что в миг всё пред глазами жулика помутилось, рухнул он к ногам товарищей странных, хотел было подняться, да не смог, провалилось сознание в черноту да не оставило никоей возможности сопротивляться и вовсе. Подхватили его с пола под руки двое рогатых, третий отпихнул бармена, возмущённо выбежавшего из-за стойки, пригрозил клинком ему, и все четверо, забрав бесчувственного Шура с собою, вышли прочь, оставив встревоженного бармена растерянным стоять подле стойки да глядеть им вслед.
…Очнулся Шур в некоем тёмном да грязном подвале. Бросили его наземь да к стене неучтиво, связав руки за спиною, дабы особливо не сопротивлялся, мешок осмотрели да кинули где-то поблизости, ибо опасности никоей он собою не нёс. Открыл Шур глаза, в полумраке горящие ещё пуще огнём своим жёлтым, пошевелился, голову приподняв, взором мутным окинул помещение да с трудом на колени сел затем, узрев пред собою всё тех же четверых товарищей, вот только выглядели они нынче совсем иначе, чем до этого в баре: снявшие с себя маскировку специальную, что позволила войти им в бар силы нечистой сквозь заколоченные доски, то бишь, одёжи драные да рога козлиные заклятые, предстали они пред пленником в истинном своём виде, то бишь, бесобоями в рясах чёрных стояли они пред ним нынче да с оружием святым наперевес, и оскалился Шур на них злобно, ощерился, зарычал глухо, обнажив клыки острые, прошипел:
- А-а, псы подзаборные, в курсах я о вас! Это ваши шайки нас почём зря прессуют! Чё надо, базар какой есть или порешить меня готовитесь?
- Как изволишь выражаться, - подал голос один из бесобоев, подойдя ближе да держа жулика на прицеле пистолета. – Базар к тебе, бес, у нас имеется.
- Волыну-то опусти, гангстер, - усмехнулся Шур ядовито, исподлобья зыркая на монаха. – Раз прижали, воля ваша! Задвигай трындёж свой да не томи, в натуре.
- Почто бежишь от своих же? – вопросил бесобой серьёзно. – Какая тебе от них опасность?
- Дак за вором вряд ли с благим намерением будут гнаться.
- Ну, как знаешь. Но к тебе явственно притязания они имеют, а посему от нас тебе предложение будет. Да такое, что не сможешь ты от него отказаться.
- Сделку мне впариваешь, начальник? Чё те надо?
- Надобно нам, дабы вышел ты к преследователям своим так, чтоб они тебя заметили да погнались, да приведёшь ты их опосля к месту необходимому таким образом в погоне этой.
- А ты мне в обратку чё?
- А мы… - бесобой обернулся на товарищей, затем снова к пленнику повернулся серьёзно. – А мы так сделаем, что к жизни вернётся тот… кого Поэтом ты кличешь.
Неизвестно было бесобоям присутствующим, кто таков Поэт этот – как наказали им сказать, так они и сказали, в подробности особливо не вдаваясь, а Шур опешил тотчас, обомлел, вытаращившись на монаха, дар речи в миг утратил, не в силах уверовать в услышанное, затем головою замотал, с надеждою странной взирая на врага, пробормотал:
- Чё за гонево?.. Фуфло ты мне толкаешь точно, на дурняк… За лошка меня держишь, начальник? За простофилю голимого? Не бывает такого, чтоб живьём с того света мертвецы вертались…
- Мы под началом херувима работаем, - ответил на это бесобой. – Слыхал о таком чуде? Ангел то тетракрылый, взаправдашний. Сказал он, что в его это силах. Тебе лишь помочь нам надобно.
- А может, и ангел ваш – гонево…
- К нему свести тебя труда нам не составит, коль не веришь.
- А и сведите, - кивнул Шур отчаянно да злобно, а сердце в груди его забилось болезненно да гулко, ибо ежели правда это, ежели скажет херувим обещанный, что в силах его вернуть с того света обыкновенную человечью душу – так и согласится он, Шур, на сделку с врагом треклятым, выйдет к преследователям да и всё для того сделает, дабы выполнить свою часть сделки заветной беспроблемно да без обмана.
- Сведите, - повторил Шур уверенно да твёрдо, прожигая бесобоев горящим взглядом пронзительно-жёлтых глаз своих в обрамлении чёрной «маски», часто дышал он, растревоженный новостью, ко всему был готов, даже ко встрече со слугою Божиим, решительно настроен был, серьёзно. – А там уж и позырим.
****
Укатил из града прежнего чёрный Гелендваген оперативно, за Харлеем Чертовского устремился быстро, да покамест и затихла компания рогатая, молча ехали, каждый думал о своём о чём-то – Вельзевул, глядя в окно надменно да о дверцу облокотившись чинно, напряжённо раздумывал над тем, откуда же и впрямь взял он душу Мухи при созидании, ежели и сам о том не ведает; Муха, за рулём сидящий да на дорогу вперёд таращащийся внимательно, хмурился малость, о том думая, есть ли и впрямь душа у него, коли не ведает доктор, откель она взялась; Ешу, гитару свою уложив к себе на колени, смотрел в окно на проносящиеся мимо пейзажи, и печален был взгляд его лучистый, ибо думы нелёгкие, с ночи в голове засевшие, назойливо там, в голове, крутились; Черносмольный, сжимая в руках сферу да наблюдая за летящими прочь пейзажами в окно иное, вспоминал минувший разговор, в коем высказала Саша мысль, что до сих пор не оставляла Хозяина болот в покое – о том мысль была эта, что всё житие, быть может, подстроено явственно, и разобраться бы всерьёз следует, кто да какие цели, в таком разе, преследует втихаря от прочих; Саша же, засунув руки в карманы куртки да глядя пред собою, на колени свои тощие, вспоминала невольно речи нечисти рогатой там, в спаленке неопрятной, крутились в голове обрывки фраз роковых, и никак не могла девушка эхо это утихомирить:
«Грязнокровка в начальниках, а мы тут прозябаем, целиком правильные…»
«Ни черта не делать да за родство лишь титул заиметь…»
«Доктор…надменная пакость!..»
«Там чучело это с ним совместно…»
«Кровь поганая…»
«Не наши они, не наши!..»
Словом, укатили из ночлежки тайной товарищи эти, дополнительными заботами обременённые, один лишь Бафа преспокойным в багажнике ехал, развалившись там да поминутно засыпая от скуки. И так бы и длилось молчание это тягостное всю дорогу до града необходимого, но нарушила молчание Саша вдруг, сказала тихо, мрачно:
- Мне говорили, что Теофил…
Тотчас обернулись к девушке Черносмольный да Ешу внимательно, взглянул на неё и Муха в зеркальце заднего вида под потолком, лишь Вельзевул неучастным остался, в окно глядеть продолжая.
- …пред тем, как до Бога добраться затеял, - продолжила Саша. – За свободу от гнёта экзорцистов бился, за свободу народа нашего. Это так?
- Так, - кивнул Черносмольный. – Мы вместе с ним были. Ну, окромя вот этих двоих, - он махнул рукой в сторону Вельзевула да Мухи. – Да и каждый в народе нашем мечтает избавиться от пакости этой точно.
- А вы знаете вообще… - Саша поглядела на Хозяина болот хмуро. - …что народ этот ваш о вас говорит, когда вы не слышите их?
- Любой народ болтать горазд, - хмыкнул Черносмольный растерянно. – По дурости да от зависти, причин-то много.
- Нахрена тогда и вовсе спасать их, - девушка вздохнула, вновь на колени свои устремила взгляд. – Дурных да завистливых.
- Уразумей, сестра моя, - улыбнулся Ешу, глядя на неё мирно. – Мы все да ведь тоже не без греха.
- И даже ты? – скептично усмехнулась Саша, поглядев на мужчину.
- И даже я, - кивнул тот спокойно.
Нахмурилась Саша, ответа такого не ожидавшая, отвернулась.
- Мы судим, не уразумев, - продолжил Ешу дружелюбно. – И нас судят, не разумея так же. Нет в целом свете кого-то, кто идеален да без изъяна и вовсе. Но каждая душа хочет жить, и право на это имеет непременное. И коли в наших силах уберечь от беды жизни эти… знать, должны мы соделать оное да любую жизнь охранить, что рогатую, что человеческую.
Замолчал миловидный мужчина затем, отвернулся задумчиво, поглядел в окно. Нёсся Гелендваген чёрный мимо жилых местностей, ходил люд разнообразный вдоль трассы да домов, своими заботами занятый да персональными тягостями, и глядел на них Ешу печально чуть, каждого разглядывал да всех разом затем. «Ни за кого» - всплыли из памяти слова собственные, что сказал Ешу Чертовскому в закутке коридорном, уколом болезненным отозвались в сердце.
«Нет, - подумал мужчина в ответ на свои мысли. – Ежели и впрямь предстоит однажды биться… Пусть и противна мне битва эта, однако уж ежели она воцарится – стало быть, необходимо отстоять в битве этой каждую живую душу, что только есть на свете этом. Не по мне моя тягость сердечная, а лишь по миру единому да целому, и мука каждой души живой – то моя мука тоже. Всё, что есть в мире этом – всё люблю я, а уж коли люблю, знать, отстоять возлюбленное надобно, защитить, а не молча глядеть на погибель страшную, в стороне от неё идущим»
- Потому и я в поход с бесом рыжим отправился тогда, - договорил Ешу после. – Ибо справедливости жажду, а не бесчисленных да вечных смертей.
- А ты почему нынче с нами, насекомый? – обратился Черносмольный к Мухе. – Тебя в походе том не было, и чудилось мне, что особливо идеями нашими ты не проникся.
- Доктору господин козломордый наперёд наказал идти с вами, а мне любопытно тоже! – ответил Муха бодро да и осёкся тут же, взглянув на Вельзевула. – Ой.
Повелитель мух поглядел на него с досадою, ибо проговорился болтливый демон о том, чего говаривать было не надобно, Черносмольный да Саша напряглись тотчас, переглянулись, разговор общий вспомнив, и спросила Саша затем мрачно:
- Наказал? Сатана? И зачем?
- Ну прежде… - протянул Муха растерянно, поглядывая на дорогу впереди да на Вельзевула справа. – К сатиру весёлому господин козломордый меня да доктора приставил, дабы ограждали его от его же помыслов… А нынче…
- Ты прекратишь болтать или что? – осадил его Вельзевул недовольно.
- Нет уж, пусть говорит товарищ, - возразил Черносмольный уверенно.
- Так говорить али не говорить? – нахмурился Муха в растерянности, глядя то на Вельзевула, то на Черносмольного. Махнул рукою доктор тогда со вздохом усталым, дескать, вещай уже, коли проболтался, и продолжил Муха рассказ тогда:
- Ну вот, а нынче велел нам господин козломордый, дабы уже вас всех защищали мы, ежели беда какая, и решениям вашим чтоб особливо не препятствовали, иначе…иначе так ни до чего вы и не доберётесь, горемычные, хе-хе.
- И это вся тайна? – расстроился Черносмольный, уже приготовившийся услышать рассказ о сокровенных таинствах задумок сил правящих.
- Ну, в целом… - Муха кивнул, пожав плечами непринуждённо.
- То есть, вы типа наши телохранители? – спросила Саша хмуро. – Хороша же защита.
- Чего ворчит дева черноокая, ежели покамест с обязанностями своими мы прекрасно справились? – обернулся к ней Муха с улыбкою жуткой. Нахмурилась Саша, ибо правду сказал насекомый демон, дважды уже защитили компанию эту непутёвую Вельзевул да Муха, впервые – от бесобоев на трассе, после – опять от монахов, ночью минувшей. А без них двоих да как бы и вовсе оборонялись Саша, Ешу да Черносмольный? Ешу, скорее всего, и драться-то не умеет даже, насилие не одобряющий, Черносмольный – покамест сообразит призвать войско болотное, всех уже порешат; Саша – а что Саша? Никогда прежде не сражалась она подле таких союзников, лишь пистолет у неё в качестве силы имеется, не сдюжить против врага сильного при таком раскладе; Чертовский же единственный среди товарищей обладал ловкостью да яростью бойца, только мало его одного, да и пропадает он постоянно где-то, в телохранители не годится.
«И что, всерьёз это вся тайна? - подумала Саша, глядя на то, как рулит Муха беззаботно руками четырьмя разом. – Да будто скрывали б они такую фигню, если б не стояло за нею что-то большее…»
- Да мы б и сами справились с любой напастью! – махнул рукою Черносмольный тем временем.
- В самом деле? – изогнул бровь Вельзевул с насмешкою.
- Ну доселе ж как-то да выживали!
- Рисковать господин не возжелал.
- Не доверяет он нам, вот и весь сказ…
- Да нет, - подала голос Саша задумчиво. – Правильно он сделал. Мы бы…не справились одни.
- Дурное говорит черноокая, - возвестил Муха непринуждённо, поглядев на девушку в зеркальце под потолком дружелюбно. – То, что мы нынче рядом, не значит, что слабы вы, а лишь то означает, что товарищи у вас верные да за вас переживающие. Коли только мы двое сражаться будем с бедою всякий раз – продуем, в таком случае. На то и команда, чтоб командно биться. Мне-то лишь в радость лишний раз вспороть кому-нибудь глотку, вот только ежели будешь ты, черноокая, постоянно за меня али же за сильнейшего прятаться – одинокою оставшись вдруг, за себя постоять не сможешь, не говоря уже о том, чтоб товарищей защитить наперво.
Покосился Вельзевул на рассуждающего Муху, улыбнулся едва заметно с нежностью сдержанной, узрев, как хмурится насекомый демон, с усердием стараясь и машину вести исправно, и вещать мысль умную одномоментно. Саша же поджала губы с досадою, кивнула молча да опустила взгляд.
Всю ночь ехали они по трассе за Харлеем Чертовского, а когда минула ночь – за нею и половина дня наставшего в пути прошла, и добрался чёрный Гелендваген до града необходимого только под вечер, за время данное успела Саша попытаться дозвониться до Теофила раз пять, однако телефончик её, невесть каким образом не разрядившийся за столь долгое время да и разряжаться, судя по всему, не собирающийся, каждый раз возвещал упорно, что абонент вне зоны действия сети да посему не связаться с ним покамест.
- Надеюсь, ничего не случилось… - проговорила Саша тихо после последней попытки дозвониться. Черносмольный вздохнул да кивнул в ответ.
- Рыжий бес сильный, - сказал он уверенно мрачной девушке. – Ежели чего и стряслось – выдюжит точно. Давай и мы…выдюжим.
Поглядела на него Саша напряжённо, кивнула, да потом и спросила:
- Ты предчувствуешь недоброе что-то?
Хозяин болот пожал плечами неуверенно.
- Всяко быть может, - ответил он задумчиво. – Как знать, что грядущее нам готовит и вовсе.
Добравшись до города, колесили они по улицам какое-то время, затем остановиться решили подле площади одной совместно с Чертовским, и затормозил чёрный Гелендваген подле Харлея, вышли все наружу, дверцы захлопнули, осмотрелись.
- Он точно в этом городе? – спросила Саша у подошедшего Чертовского, выпуская Бафу из багажника.
- Без сомнений, - ответствовал чёрт уверенно. – Более того… - он попрядал ушами, навострил их после, оглядевшись по сторонам, нахмурился. – Рядом он. Порою след уловить трудно, каюсь, однако не нынче. Нынче будто сам он, запах следа, в нос лезет. Словно с помыслом, чтоб скорей его обнаружили.
- Как-то жутковато звучит, - подал голос Черносмольный. – Да будто не подозрительно оное?
Чертовский пожал плечами спокойно.
- Может, шныряет тут поблизости да и всё, - ответил он ровно.
- Ради Дьявола, вылезай оттуда! – заслышали товарищи недовольный глас Вельзевула, обернулись да узрели, как зонтом отгоняет доктор Муху от урны ближайшей, где насекомый демон с упоением роется, едва ли не целиком туда себя опрокинув.
- Прогуляемся пешими? – осведомился Ешу дружелюбно. – Коли рядом искомый – может, дойдём до него тогда.
После слов его все почему-то дружно посмотрели на Сашу, окромя Вельзевула да Мухи, увлечённых занятием иным. Растерялась девушка под сими взглядами, да затем и кивнула. Вчетвером направились они в ближайший переулок, Бафа же подбежал поспешно к Вельзевулу, что стоял подле Мухи да с предельно недовольным лицом глядел, как шарится создание его возлюбленное в куче мусора – подбежал к нему козлик, постукивая копытцами об асфальт, мекнул требовательно да протяжно. Обратил Повелитель мух на него внимание, да затем на товарищей уходящих поглядел, сплюнул с досадою, схватил Муху за шкирку бесцеремонно да и направился вслед за ними поспешно, на ходу ставя обиженно надувшегося Муху на ноги. Тот дулся недолго, спустя миг расцвёл в улыбке весёлой, взглянув на Вельзевула коварно, а очутившись на ногах, рядом с ним зашагал бодро, позабыв об урне да с любопытством разглядывая новый город. Вскоре поравнялись они с ушедшими, впятером да вместе с Бафою устремились по невеликой да серой улочке вдаль.
- Веди, раз уж чуешь, - задумчиво велела Саша Чертовскому. Тот кивнул, подёргав пятаком, чуть первее пошёл, принюхиваясь да прислушиваясь – а как только зашли они за угол улицы, остановился чёрт вдруг, глядя вперёд, вскинул руку, дабы остановились товарищи за ним следом. И затормозили все, замерли, взглянули туда, куда глядел Чертовский – и нахмурилась Саша напряжённо, ибо там, невдалеке да напротив них, стоял Шур собственной персоной, руки в карманах куртки держал он, спокойно стоял, чуть покручивая хвостом тонким со стрелочкой на конце, опустив голову слегка да улыбаясь лукаво, глядел на преследователей своих взглядом коварным глаз пронзительно-жёлтых, и смотрели на него товарищи в ответ молча, растерянно чуть да внимательно.
- Вечер в хату, фраерки, - первым нарушил молчание данное Шур ехидный. – Не по мою ли душу шастаем?
- Ну по твою, выходит, - ответил Чертовский с ухмылкою насмешливой. – Поди сюда, поговорить надобно.
- Да не шавка я те, чтоб по кличу к ногам кидаться послушно, - усмехнулся жулик.
- Ну всерьёз, дружище. Не со злом мы, лишь с просьбою.
- Фуфло ты мне толкаешь, свинорылый. С наездом ко мне ваша шобла, по рожам вижу.
- Раз видишь, чего тогда вышел?
- По нраву мне гонка наша, в натуре, адреналинчик туда-сюда по кровушке – а ну, догоняй, раз увидел! – и со словами этими расплылся Шур в улыбке хитрой, клыки острые обнажив, да и прочь бросился тотчас, быстро да ловко в проулок ближайший шмыгнул.
- За ним! – рявкнул Чертовский, и гурьбою целой бросилась компания рогатая за жуликом следом, поспешно за ним товарищи ломанулись, ибо упускать искомого ой как не хотелось.
- Он издевается! – воскликнула Саша сердито на бегу. – Специально же показался!
- Да на здоровье, не уйдёт боле! – бросил Чертовский яростно. – Ишь, адреналинчику захотелось!.. Как вырву хвост вертлявый из задницы – вмиг перехочется!
- Не нравится мне это, - взволнованно возвестил Черносмольный, сбивчиво дыша от бега неистового. – Не к добру!
- Не для того я согласился участвовать в походе этом, дабы носиться по городу аки сумасшедший, - пробурчал Вельзевул надменно, закатив глаза недовольно.
Петляли они по переулкам да перекрёсткам дворовым, упорно стремясь настигнуть треклятого Шура, да всё далее от улиц центральных уводил их жулик, оборачиваясь поминутно да коварно ухмыляясь, в самую глушь таким образом попали они вскоре, устали все от продолжительного бега, но темпа сбавлять никто не желал, ибо зачем и бежали, в таком разе? И до тех пор по улочкам глухим да серым носились они, порою поскальзываясь на снегу ненароком да проваливаясь в невидимые под слоем его ямки в земле, покуда не шмыгнул Шур в один из подвалов многоэтажек бесчисленных да тусклых. Не мудрствуя лукаво, все как один за ним бросились товарищи рогатые, очутились в помещении тёмном, захламленном да грязном, невеликое оно было, никуда не вело далее, и остановилась посередь подвала данного компания эта, огляделись товарищи поспешно да растерянно в поисках демона, да тотчас и проскользнул мимо них Шур лукавый, ловко из-под рук вывернулся да встал у двери. И кинулись к нему товарищи тогда, уверенные, что вот-вот его наконец настигнут, однако в следующее мгновение то случилось, чего никто из преследователей не ожидал нынче и вовсе: воспылали огнями голубоватыми символы заклятые на стенах, печати, то бишь, засияли во мраке подвальном ярко, и будто стена незримая возникла пред компанией рогатой тотчас, намертво выход от них оградила, от печати до печати протянулась вдоль всех стен, и опешили товарищи, завертели головами, разглядывая печати роковые удивлённо, оскалился Чертовский злобно, шнырять по периметру всему принялся, выход самый малый ища тщетно, остальные же вновь оборотились ко входу подвальному да и узрели вдруг, как вошли да встали подле Шура коварного четверо бесобоев в рясах чёрных, торжествующе ухмыляясь да перебросившись друг меж другом парою одобрительных фраз.
- Складно сработал, чёрт, - обратился один из Чертополохов к Шуру. – Благодарствуем, пособил знатно.
- Благодарность мне ваша не впёрлась, - неучтиво ответил жулик, встал он пред бесобоями да спиною к растерянным товарищам, взглянул на монахов с угрозою тайной. – Мы как зарубились? Своё дело я исполнил, теперь ваш черёд.
- Да, точно, - будто спохватился один из бесобоев. – Теперь наш черёд, верно! – и словами этими с размаху вдарил он кулаком по лицу демону резко, столь быстро, что не успел уклониться Шур совершенно, отшатнулся он от удара сего, оглушённый сим напрочь, да тотчас и втолкнули его бесобои со всей силы в заклятый периметр, грохнулся жулик на спину, а едва пришёл в себя – вскочил, бросился к монахам, да тут же и вписался в стену незримую, обречённо воззрился на преграду эту.
- Нет!! – рявкнул он в отчаянии лютом, взмахнув руками, ударил кулаками в незримую стену, прижался, воскликнул яростно, прожигая ухмыляющихся бесобоев гневным взглядом: - Что за подстава?! По чесноку всё было, обещался начальник ваш, предо мною, лично!!
- Обещался? – хохотнул один из монахов. – Дак он тебе того, соврал. А ты и повёлся! Да никто мёртвых из могил воскрешать не в силах, ежели только Бог. Святая простота, ей-богу! Сам проходимец – а о честности сторонней заговорил вдруг, умора! Сидите тут, рогатые твари, покамест начальству нашему до вас нет дела, занятое оно, вестимо. А как только распорядится – вернёмся да и соделаем то с вами, что он прикажет.
И со словами этими развернулись бесобои со смехом победным да злым, да и вышли прочь, захлопнули дверь, опечатали снаружи.
- Не-ет!! – вскричал Шур отчаянно, колотить по стене незримой принялся бешено. – Фуфло это, гонево, понт!! Вы обещались!! Обещались!! Вернитесь… - зажмурился он горько, саданув по стене незримой кулаками в последний раз, подкосились ноги его затем да и съехал он вниз горестно, на коленях стоять остался пред барьером роковым, о него локтями опершись, лбом рогатым в стену эту уткнулся да сжался весь затем, скорчился, едва не рыдая, под удивлёнными взглядами товарищей рогатых, и было зрелище это печальным, скорбным в темноте подвала мрачного да в тишине его неуютной, и никто тишины этой нарушить отчего-то не осмелился, стояли все да глядели на Шура разбитого, вроде и злясь на него, да одномоментно и сочувствуя, хоть и не разумели толком, что же именно стряслось у жулика этого нынче.
- О, какая дурость, - первым нарушил тишину тягостную Вельзевул, закатив глаза. Стоял он подле всех, заложив правую руку за спину да в левой сжимая ручку зонта поломанного, на который опирался чинно. – Как детей малых, в самом деле.
- До смешного знакомый случай, - усмехнулся Чертовский невесело, осматривая стены.
- В смысле? – обернулась на него растерянная Саша.
- Он имеет в виду, - объяснил Черносмольный понуро. – Что ранее попадались мы уже образом схожим, по воле одного предателя. Смех да грех… Нешто настоль мы наивны?
- Доктор не может выбраться отсюда? – поглядел на Вельзевула Муха с надеждою.
- Я бы и рад, - сдержанно ответил Повелитель мух, отведя взгляд. – Да только, вестимо, знали они, кого ловят. Сильны печати, на демонов, не на нечисть мелкую.
- И что же нам делать?.. – ощутила Саша, как отчаяние накатывает всё сильнее, да всё шибче ощущение безвыходности гадкой охватывает взволнованно бьющееся сердце. Но никто покамест на вопрос её не смог ответить, не прозвучало ни единого ответа и вовсе, смешались товарищи, смутились, растерялись к досаде собственной, сообразить покамест не удавалось им, что же предпринять в ситуации данной надобно.
- Постойте, - произнесла Саша спустя минуту, нахмурившись. – Так вон, печатей взломщик же. А мы под печатями.
Очухались все от оцепенения странного, воззрились удивлённо на Шура скорбного, так, будто и вовсе впервые в жизни его увидали. По-прежнему стоял жулик на коленях подле стены незримой, будто порешив остаться так навеки, с закрытыми глазами был он, лбом рогатым в преграду невидимую упёршийся отчаянно, и подал голос Вельзевул надменный, хмыкнув:
- Вряд ли будет товарищ этот отзывчивым нынче.
- Ну и ему ведь выбраться отсюда желательно, - возразила Саша. Помялась она с минуту на месте, глядя на скорбного Шура, затем подошла медленно, осторожно. Остальные разбрелись кто куда, Муха по стенам ползать принялся в поиске выхода возможного, Черносмольный да Ешу присели на канистры пыльные, что в груде мусора прочего наблюдались здесь, Вельзевул же благоразумно стоять остался, с неприязнью взглянув на хлам местный, но так как стоять без дела ему не захотелось, из угла в угол бродить он принялся, наблюдая за Мухой да постукивая острием зонта по пыльному полу. Бафа же, коротко да тихо мекая, за ним следом ходить начал зачем-то, вестимо, дабы скучно не было тоже.
Постояла Саша подле Шура горестного нерешительно да мрачно, затем опустилась на пол слева, села, к стене незримой спиною прислонившись да держа руки в карманах куртки, поглядела на демона хмуро, да затем и сказала спокойно:
- Привет.
Никак на слово это Шур не отреагировал, глаз не открыл да в лице скорбном никак не изменился.
Помолчала девушка какое-то время, затем сказала иное:
- Меня Саша зовут.
Подождав отклика ещё с минуту, продолжила Саша говорить что ни попадя, напрочь не ведая, как обратить на себя внимание этого странного демона да как и вовсе расположения его добиться:
- По-дурацки как-то всё вышло, да? – возвестила она спокойно да тихо, запрокинула голову, упёрлась затылком в незримую стену устало, пред собою взглядом мрачным глядя. – Просто поговорить хотели, о помощи попросить… А познакомиться не успели даже, как уже на нас ты за что-то окрысился. Я не виню, не подумай. У всех свои причины поступать как-либо, даже если это странным кажется со стороны. Только вот все мы теперь в ловушке сидим, и чего ты добивался тогда? Эти, бесобои или как их там… Сказали они, что мёртвых только Бог воскрешать может. О чём это речь была? Что такое они тебе за нас пообещали?
Открыл глаза Шур, наконец, взглянул на девушку враждебно да мрачно, положения своего не меняя, да произнёс недружелюбно:
- А тебе…какое дело?
- Да просто, - пожала плечами Саша. – Может, мы могли бы помочь.
- Не нуждаюсь.
- Такая фигня, понимаешь ли… - девушка вздохнула задумчиво. – Мы чего к тебе хотели обратиться-то. Сказывают, ты печатей взломщик лучший, вот потому мы тебя и искали. Друг наш в беде, печати на руках его, и без помощи твоей нам его не спасти.
- До фени мне ваши напряги, - ответил Шур, вновь закрывая глаза горько. – Своих хватает.
- Понимаю… - протянула Саша ровно. – У каждого своя жизнь, свои и проблемы. Только ведь мы рога во лбу носим, значит – братья, братва, по-твоему. А братва помогает друг другу железно. Тут дело такое… В плен страшный попал друг мой, да и не просто друг он, а…отец, батя он мой и нужен он мне люто, во плену у экзорциста он более месяца, и терзают его там пытками ужасными… - замолчала Саша, поджав губы, ибо после слов собственных комок к горлу подкатился горький, однако продолжила девушка, с эмоциями совладав да запечатав в себе их как обычно: - И мы для него – единственная надежда, поклялась я из беды его непременно вызволить. Скажи… Я не знаю, как и объяснить, но вот мне отец мой нужен так, как никто более не нужен на свете, а у тебя есть ли тот, кто тебе так же сильно нужен? Есть ли у тебя кто-то необходимый настолько, чтобы ты понимал мои слова точно?
Защемило в мышце сердечной жулика скорбного пуще прежнего, и открыл глаза он, пред собою да вниз взгляд устремил печальный, ибо проняли слова Сашины его несомненно да сильно. Помолчал Шур так с минуту, да затем и ответил тихо, мрачно:
- Есть. Точнее…был.
...А случилось это, в целом, не столь и давно, в года этак девяностые. Нестабильное то было время, неуютное, тяжёлое, растерянность царила в обществе человечьем, криминальные авторитеты делили меж собою районы да территории, однако многие и по сей день вспоминают года эти с теплотою изрядной, ибо для множества молодых людей девяностые стали периодом безграничных возможностей, и пусть лихи были методы народа тогдашнего, испытавшего на себе всю тяжесть крушения прежних идеологии да порядка – для многих то был период становления собственного, впрочем, для иных совсем иначе всё было, нищета страшная бок о бок с богатством существовала вместе, огнестрельное да хладное оружие в кармане привычным ощущалось да обыкновенным, повсеместно, явно да менее явно, бандиты да путаны зарабатывали на житие безбедное методами грязными, однако же, увы, продуктивными да действенными, и те, кто сдюжил да выжить сумел, в депутаты да богачи выдались по итогу, закалённые жизнью нелёгкой, не страшащиеся трудностей да тягот жизни городской, по трупам иных, неудачливых более, в свет иного времени вышедшие, позади себя оставившие сотни смертей да сотни загубленных судеб. Минули девяностые, оклемалась страна потихоньку, но и поныне ходят в народе годов тех сложных отголоски, не утихнут никак, звучат всё тоскливо средь дворов городских да серых, среди бульваров да проспектов, устами товарищей в спортивных трениках, мужей, что хранят в кармане поношенной кожанки нож ото всех в тайне, иных да прочих, что до сих пор с опаской косятся в сторону власти, однако критиковать её не смеют во страхе, что, коли слово обронят неаккуратное не во время, утром уже, увы, не проснутся.
Нравы человечьих устоев так или иначе и на нечисти местной сказывались, всё-таки, хоть и жило племя рогатое обособленно да своим житием персональным, тем не менее, наблюдали бесы да черти за жизнью человеческой со стороны, перенимали что-то невольно, ежели по нраву пришлось шибко, а посему, когда воцарились года эти нелёгкие да преступные, близкими нечисти пришлись умонастроения людские тогдашние, и множество рогатых товарищей объявили себя бандитами да дельцами по итогу, оружия да одёжи подходящей натаскав в свой мир из мира человечьего. Преступники да негодяи по сути, нашли себя горожане рогатые - как говорится, ориентиры для себя обрели, да и по сей день в житие городской нечисти преобладали отголоски криминальных девяностых годов, ибо вряд ли и вовсе племя дьяволово могло бы жить как-то по-другому, беспризорное, распущенное да не стеснённое почти что никоими законами да порядками.
А за лет двадцать до девяностых, в городе некоем неизвестном, однажды по осени, в пасмурную да неуютную пору, появился на свет чертёнок тощий да красный с глазами пронзительно-жёлтыми, и не было на лице его покамест тени в виде воровской маски, а появился он в одном из общаков так называемых, столь схожем с тем, где не столь давно переночевала Саша с товарищами своими, и ежели в среде криминала людского общаком называли бюджет общий, то у рогатых слово это прижилось малость по-иному. И неожиданным было для местных появление чертёнка этого, ибо матерь, довольно востребованная блудница, никогда особливо и не высказывалась по поводу того, что дитём обзавестись всерьёз хочет: дело тут в том, что у товарищей нечеловеческих, рогатых али к Господу ближних, малость иначе обстояло с зачатием потомства, чем у людей, то бишь, мысль тут выступала решающей на пару с процессом небезызвестным, и ежели не хочет пара ребёнка заиметь от соития любовного – то и не заимеет, в таком случае, не заимеет и в случае том, ежели хотя бы один из пары этой против оного мыслит; а ежели оба в паре этой жаждут потомство породить в свет этот соитием своим сладострастным – так и породят, значит. Иное устройство у племени человечьего на этот счёт, посему и средства необходимые изобрело оно, дабы жён своих не обременять плодом нежеланным, рогатым же средства таковые без надобности и вовсе. Посему и заговорили все в общаке о случае этом нежданном, пересуды из уст в уста поплыли самые разные. Выносила блудница красноликая дитя своё вопреки сплетням сим, родила, правда, имени покамест не смогла придумать, всё не то было, что на ум приходило в качестве варианта возможного, а когда вопрошали её о том, почему без имени ходит ребёнок её, отвечала блудница спокойно, что жизнь ему имя дарует вернее. И в жутких условиях рос чертёнок безымянный этот, ибо нравственность племени дьяволова с изначалу самого оставляла желать лучшего да и не возросла со временем, и видел чертёнок несмышлёный, как приходят к матери всевозможные мужики рогатые, как пьёт да обжимается она с ними при нём прямиком, будто и вовсе не считая таковое постыдным, иные да прочие непотребства процветали в общаке этом грязном, и дожил чертёнок так при матери годов этак до пяти, покамест однажды не убили её на заре в пьяной драке за право обладать ею грядущей ночью. Отца своего мальчишка рогатый не ведал, а посему одиноким остался он отныне, стоял подле матери убитой, глядя на то, как из разбитой головы её кровь по полу комнаты спальной растекается, глядел так молча, нагнулся затем, коснувшись крови густой да алой, выпрямился да поглядел на испачканные пальцы, однако на красной коже его терялась кровь роковая, краснотою своею ей под стать, неотличима была от кожи. Развернулся тогда чертёнок равнодушный да и пошёл прочь куда глаза глядят, своею жизнью зажил, жизнью, в коей никто не объяснил ему разницу меж добром да злом, то, как жить надобно да как к чему-либо относиться ему следует, своим умом жил он, беспризорный рогатый мальчишка, и сызмальства проявились в нём наглость недюжинная, язвительность, ловкость да хитрость, прибился он к ворам местным вскоре, заинтересовал их тем, как ловко научился он тягать из карманов чужих всякую ценную ерунду, да так и получил кличку свою, ставшую именем и вовсе – Шуром, то бишь, нарекли его воры рогатые, ибо по карманам да сумкам «шуршал» чертёнок лихо. Засим минуло пять лет, пять лет прошли для Шура беспризорного в вылазках по людским квартирам, вместе с братками забирался он в дома человечьи, и ежели привлекало его внимание нечто из вещей в квартирах сих – прятал тогда чертёнок добычу эту в мешок свой, покамест большой для него в размерах своих да посему не шибко удобный, однако сам Шур мешок этот себе соделал, своими руками, гордился им очень да повсюду с собой таскал. И было для него занятие это игрою своеобразной, не разумел он, хорошо оное али же плохо, не волновали его понятия данные, по иным он понятиям жил, по своим каким-то, и покамест благополучные дети в игрушки играли безобидно при родителях любящих, в иные игры играл Шур коварный, как злодеяние грабежи эти не расценивающий и вовсе.
…Однажды днём на вылазку очередную Шур с мешком за плечами выбрался, и не было у него ещё одёжи его привычной, вместо неё в лохмотья простые облачён был чертёнок юркий, выследил он квартиру некую, в коей нынче никого из жильцов не было, пробрался туда чрез вентиляцию как-то, впрочем, свои у него ходы имелись какие-то, свои хитрости. На пол кухонный из вентиляции спустившись, огляделся Шур воровато, крадучись направился далее, обошёл квартирку эту вскоре целиком да обосновался в ванной комнате, привлекло там нечто внимание его на полках шкафчика. Не единственным на свете был Шур вороватый, то бишь, по всему свету тягают незримые глазу человечьему вещи из домов людских, ведь как порою бывает? Положил ты вещичку какую-то невеликую в определённое место в доме, а потом глядь - нет её! Нет нигде, сколь бы долго не шарился, где б только ни глядел. И когда, отчаявшийся, клянёшь свет белый да сетуешь на судьбу горемычную, снова - глядь! А в том месте, где искал ты да смотрел точно, вещица вдруг и обнаруживается. А то неспроста, конечно. Недаром издревле поговаривали всегда в таком случае: "чёрт, чёрт, поиграй да отдай!". И отдавал же!
Однако спустя минуту заслышал Шур слухом чутким, что открылась дверь входная, ключом её отпер кто-то, а затем в комнату гостиную прошёл понуро. Решив поторопиться да ретироваться восвояси от греха подальше, запихнул Шур в мешок ерунду какую-то, затянул верёвочки, чрез плечо перекинул, вышел из ванной аккуратно да и направился уже на кухню тихонько, дабы в вентиляцию залезть обратно, однако притормозил, остановился растерянно, ибо заслышал он всхлипы горестные из гостиной, тихие, однако довольно отчётливые. Решив, что к вентиляции вернуться ещё успеется, развернулся Шур, нахмурившись чуть да прислушиваясь, к стене припал осторожно да и выглянул в проём дверной комнаты гостиной. Узрел он тут же, что сидит на диване мальчишка малый, возраста примерно с ним одного, портфель в руках он держит, со спины снятый, да, голову повесив понуро, носом шмыгает обиженно. И катятся по щекам его слёзы редкие, сдерживаемые отчаянно да безуспешно, капают на ковёр да на портфель в тишине тягостной, никак прекращаться не желают. Высунулся Шур из-за угла чуть поболе, разглядывая мальчишку с любопытством да настороженно малость, а тот прекратил вдруг всхлипывать, поднял голову да и воззрился неожиданно на чертёнка красноликого да рогатого, вытаращился тотчас поражённо, замер, а Шур замер тоже, в ответ на него растерянно глядя, затем нахмурился, оглянулся, дабы проверить, точно ли на него таращится мальчишка этот, затем вновь на него поглядел да и выдал сурово:
- Чё зыришь? Моргала щас вывалятся.
- А?.. – мальчишка опешил ещё более, заслышав речь непонятную, однако не со страхом смотрел он на нежданное чудо, скорее, с интересом.
- Ты видишь меня, что ль?
- Вижу, - кивнул школьник поспешно. – А кто ты? Ты как сюда забрался?
- Меньше знаешь – крепче спишь, - усмехнулся Шур, да сам спросил следом, из-за угла выйдя целиком: - Чего ревёшь?
- Ничего, - мальчишка отвернулся с досадою, шмыгнул носом понуро.
- Давай побазарим уже, чё за напряг у тя такой, что как баба нюнишь, - прошёл чертёнок в гостиную смело, уселся нагло на диван рядом со школьником горестным, опёрся о колени руками да взглянул на него с ухмылкой. Нахмурился мальчишка, едва ли и вовсе уразумев, что сказал гость этот престранный, однако решил излить душу всё же, посчитав, что ничего в этом нет постыдного.
- Да это в школе… - начал он невесело, взяв портфель за лямку да бросив его на соседнее кресло. – Обзывают меня, достали.
- Прессуют, гниды, – хмыкнул Шур, кивнув понимающе. – Пахан небось местный со своими шавками?
- Кто? – с недоумением нахмурился мальчишка. – Да нет, Витька с дружками своими…
- Чего за предъявы у них?
- А?
- Ну с фига ли наезды эти? – Шур закатил глаза, видя, что ни черта из слов его школьник бедный не понимает, взмахнул руками: - Ну обзывают за что?
- Да не важно… - мальчишка вновь отвернулся.
- Ну а как хоть кличут?
Помолчал школьник малость, затем дёрнул плечом с досадою, ответил:
- Поэтом.
- Поэтом? – удивился Шур, помыслил, что, быть может, чего-то не понял. – Да разве это обидно?
- Им смешно…потому что у меня фамилия, как у поэта одного, а я при этом тоже стихи сочиняю, вот и ржут, дебилы, сначала вообще о таком поэте не знали, а потом училка заметила, сказала, и с тех пор издеваться начали…
- И как фамилья твоя?
- Державин.
- А звать?
- Антон. А тебя?
- Шур, таковая вот погремуха. Слышь, Поэт, ты это, забей ты на лошков! – Шур ободряюще хлопнул Антона по спине. – Они деснами сверкают оттого, что завидно им, сечёшь?
- Завидно? – поглядел на чертёнка мальчишка с недоумением да с надеждою тайной. – Почему?
- Так сами-то они рифмы плести не умеют, вот на тя и крысятся, опущенным выставляя, а ты не ведись на это, догоняешь? Чуть сунутся – ты им и пропиши под дых, чтоб того, не зубоскалили!
- Драться это плохо, к директору поведут.
- А, так это он ваш пахан?
- Не знаю, я не спрашивал…
- А ты и ему пропиши, чтоб нос не воротил да по справедливости мутил дела.
- Она же женщина!
- Оп-па, пападос… Неувязочка, баб мочить - дело петушье. Короче, всё путём, братуха, накинь им пару наименований крепких, в миг отвалятся, в натуре.
Антон хихикнул, глядя на чертёнка с любопытством.
- Чего? – спросил тот, подняв брови.
- Ты смешно разговариваешь. Но откуда всё же ты тут взялся?
- Да из дыры в стене вылез.
- А кто ты? Демон?
- Чёрт.
- Так здорово… Я всегда верил, что вы есть, только до тебя никого не видел! А вас таких много?
- Да дофигища.
- Круто! Давай дружить? – и со словами этими протянул Антон руку Шуру дружелюбно.
- Дружить? – чертёнок с недоумением поглядел на протянутую к нему руку. – Кентухами быть хошь?
- Если это значит друзьями быть, то да.
Усмехнулся Шур, глядя на мальчишку глазами пронзительно-жёлтыми, а затем и пожал ему руку сердечно, клыки острые обнажив в улыбке коварной.
- Замётано!
С тех пор Антон да Шур каждый день проводили вместе, и не важно, удачный ли был день в школе у мальчишки али же напротив – одинаково радостным его приносило домой каждый раз, ибо знал он, что в комнате его уже ждёт друг его новый да необыкновенный, и видела мать, без мужа сына своего воспитывающая, что друг воображаемый появился у Антона явственно, видела да вздыхала обеспокоенно, наблюдая исподтишка, как играет с приятелем этим сын её в своей комнате, а однажды и вовсе к психологу повела женщина Антона отпирающегося, а Шур за ними увязался бодро, и покамест спрашивал психолог мальчишку сердитого о всяком да разном, отвлекался Антон поминутно на Шура, что корчил рожи доктору самозабвенно, подле него незримым стоя, и едва сдерживал смех мальчишка при виде безнаказанности этой, к великому горю его родной матери. Но не раз говорил ей Антон, что не воображаем друг этот, что настоящий он да взаправдашний, просто невидимый никому более, но качала мать головою, обнимая сына любимого да к себе его прижимая нежно, и причитала тихо, что всё это оттого, что без отца растёт Антон бедный, что нет у него друзей ни во дворе, ни в школе, что она это во всём виновата, и глядел на это Шур молчаливый, в стороне чуть стоя, и мрачен был лик его при этом, печален взгляд был отчего-то.
А однажды, в очередной раз вернувшись со школы да тотчас в комнату свою направившись, возвестил Антон, едва только завидев Шура, который сидел на кровати скрестив ноги да глядел картинки в какой-то книжке – возвестил мальчишка, что фильмы крутые приобрёл он в магазине, выудил из портфеля затем кассет кучу, на карманные деньги накупленных, показал другу радостно.
- Фильмы? – с недоумением спросил Шур. – Что это?
- Ты не знаешь? – удивился Антон, а затем сообразил: - А! У тебя, наверное, никогда не было видика! Сейчас увидишь! – со словами этими подошёл он к телевизору, подключил там всё необходимое, вставил кассету в видеомагнитофон да нажал на кнопку нужную. Уселся Антон рядом с Шуром, посмотрел на него весело, а тот тем временем как завороженный в экран мерцающий таращился, изумился предельно, когда завидел на экране этом людей, машины да город, мальчишка же объяснил, что это называется «кино», разъяснил и то затем, как оно делается да что из себя представляет, а после вместе они принялись наблюдать за сюжетом фильма данного внимательно да молча. Выяснилось, что про бандитов кино это да про милицию, что им противостоит упорно, и захватили темы эти друзей серьёзно, увлеклись они тематикой данной, в войнушку затем поиграть затеяли, с энтузиазмом роли себе распределив – Шур бандитом главным себя нарёк радостно, поклявшись, что близка ему таковая роль, превосходно он с нею справится; Антон же полковником милиции себя назначил, схватили они оружие деревянное, что выстругали вместе не столь давно во дворе местном, да и побежали на улицу весело, и носились там друг за другом сломя голову, представляя, что война это у них такая, между миром преступным да милицией отважной. Вскоре выяснилось, что шибко нравится Шуру коварному, когда догоняет его Антон в образе полковника МВДэшного, догонялки такие нравились чертёнку, то бишь, а когда настигал его полковник Державин, когда накидывался, наземь повергая да опосля речи серьёзной да праведной стреляя насмерть в сердце ему из пистолета деревянного – тогда и вовсе с ликованием «умирал» Шур всякий раз, картинно на земле пыльной раскинувшись да роли своей отдавшись почище всякого актёра театрального. И на многие месяцы увлекла друзей игра такая, вскоре после первой их схватки продемонстрировал Шур Антону тряпицу некую мелкую да чёрную.
- Глянь, чего смастерил я! – ухмыльнулся чертёнок да приложил к лицу тряпицу эту, и оказалась она ничем иным как маскою воровскою, складно вокруг глаз пронзительно-жёлтых легла под восторженным взглядом Антона, и завязал чертёнок верёвочки маски этой на затылке где-то, дабы не свалилась да сидела прочно.
- Теперь я реальный жулик! – усмехнулся Шур, приосанившись гордо.
- Круто! – всплеснул руками Антон. – Тебе вообще идёт! А у меня, смотри, смотри! – и выудил он из портфеля тотчас фуражку настоящую милицейскую, напялил на голову сразу.
- Ништя-а-к! – одобрил Шур, подняв брови. – У кого щеманул?
- Купил! Воруют воры, а я – милиционер! Айда гоняться!
И в который раз помчались они изображать битву меж добром да злом в лице бандита да полковника милиции, и наблюдала матерь антошкина из окна за сыном радостным, глядела печально, как машет он пистолетом на незримого кого-то, вздыхала поминутно горестно да думала о своём о чём-то, мыслей своих никому не озвучивая. Засим, настало обоим друзьям по восемнадцать лет, в одинадцатом классе Антон в это время учиться начал, повзрослел заметно за года минувшие, всерьёз уже о будущем своём задумываться начал. И спросила его мать однажды, не решил ли он покамест, куда после школы поступать отправится. Подумал Антон малость, высокий уже, в плечах раздавшийся, листающий учебник по обществоведению в это время, стоя напротив кровати в своей комнате, подумал так, помолчал, да и сказал:
- В МВД хочу я работать. В лицей милицейский поступлю после школы.
Поджала мать губы растерянно как-то, затем поглядела на кровать, туда, куда не раз уже глянул Антон за всё время разговора этого скудного, спросила затем неуверенно:
- Скажи, сынок… А друга своего воображаемого…ты всё ещё видишь?
Улыбнулся тогда Антон мирно матери своей, поглядел на неё дружелюбно да спокойно, да и ответил, покачав головой отрицательно:
- Нет, мам. Давно уже не вижу.
Кивнула мать тогда задумчиво, помялась на месте малость да и удалилась на кухню затем, Антон же повернулся, улыбнулся коварно Шуру, что сидел на кровати скрестив ноги да смотрел с ухмылкою на него в ответ, повзрослевший тоже поболе, отрастивший бородку чёрную, однако так и оставшийся тощим; посмотрел на него Антон да и сказал тихо, дабы мать не услышала:
- Я стихов своих тебе никогда не показывал… Знаешь, я даже думал поначалу в литературный колледж какой-нибудь поступать. На поэта. Ты ведь до сих пор меня Поэтом кличешь, хоть и перестали меня дразнить так в школе уже давно. Кличешь, а стихов моих не читал ни разу.
- Валяй, кентух, - ухмыльнулся Шур одобрительно. – Задвинь свои рифмы, базару ноль, оценю изыски творческие.
Сел тогда Антон подле Шура на кровать, пролистал учебник в руках, вытащил откуда-то меж страниц листок в клетку, пробежал глазами по рукописным строкам, кашлянул смущённо, собрался с духом затем да и начал спокойно:
- Коли вьётся к земле листопад золотой,
Коль древесных высот шёпот слышен,
Знать, ещё повоюем мы с нашей судьбой,
Пока этим воздухом дышим.
Покамест одежды гудят на ветру,
Покамест зимой мёрзнут руки,
Проснусь сотни раз я живым поутру,
Иль бодрый, иль вялый со скуки.
Не глядя в окно, выпью кофе иль чай,
Как спящий пойду на работу.
Но буду живым, коль пока невзначай
Облака застревают в высотах.
Проносится жизнь как забот череда,
Как радостей малая доля,
Но радостей ради ничто не беда,
Ведь малое ценно поболе,
И ходит по кругу златой листопад,
Зимы приближенье завидев,
А я ежегодно ему буду рад,
Как будто впервые увидел.
И если мне скажут, «ты лишь человек,
Ты мал и нелеп в своей страсти,
Отпущен тебе лишь сомнительный век
На поиски целого счастья»,
Как старым друзьям я им всем улыбнусь,
И словом бодаться не буду,
А просто к высотам небес отвернусь,
Счастливый, любуясь на чудо.
Закончил чтение Антон, закрыл учебник с листком клетчатым, взглянул на Шура растерянно.
- Ну как? – спросил он с надеждою робкой.
Шур состроил важную мину, покивал головой поражённо да и выдал:
- Козы-ырно!
- Правда? – расплылся в улыбке Антон тотчас.
- Я те отвечаю! А ты и впрямь Поэт, кентух! Не хошь по серьёзке двинуть в писательскую шарагу?
Антон пожал плечами, отвернулся.
- Не, - ответил он на это. – Преступников ловить интереснее. А ты что же, так её и не снимаешь? – он повернулся к чёрту снова, кивнул на маску на лице его.
- А на кой? Раз я вор – так и должен как вор быть рожею!
- Точно, - усмехнулся Антон, покачав головой. – Ток смотри, чтоб к лицу не прилипла. Маски свойство имеют к лицу прирастать, коль по жизни с ними ходишь, не снимая.
- Отдерём, если будет надо!
Посмеялись товарищи весело да более на тему эту никогда не заговорили.
Минул и этот год учебный, закончил Антон обучение школьное на отлично, ибо до конца оставался учеником прилежным да ответственным, а далее на сотрудника МВД поступать настал черёд, в другом городе обучение проходить должно было, отсель далече.
- И чё, по серьёзке мне, что ль, тут пока что околачиваться? – вопросил Шур недовольно, стоял он в проёме дверном, руки на груди скрестив да к стене плечом прислонившись, наблюдал, как собирает Антон вещи для поездки дальней в сумки обширные.
- Да, - ответил парень серьёзно, занятый сборами. – Несколько лет не увидимся, и за время это должны мы уму-разуму поднабраться. Мы как договорились? Ты авторитетом таким станешь в кругах преступных, что бояться тебя как огня будут, и когда вернусь я МВДэшником – тогда уж тебя и погоняю, - Антон остановился сбираться, выпрямился, обернулся на друга с улыбкою весёлой. Шур усмехнулся косо, глядя на него глазами пронзительно-жёлтыми в обрамлении чёрной тканевой маски.
- Отвечаешь? – осведомился он коварно. – Не прокинешь, кентух?
- Не прокину, дружище, - заверил его Антон, улыбаясь уверенно. – И будем как в детстве, только по-настоящему. Буду за тобой на авто с мигалкою гоняться, а когда поймаю – всажу пулю не серебряную в грудь тебе взаправду с торжеством правосудия, как ты всегда и мечтал.
Усмехнулся Шур смущённо малость, отвернулся. Поглядел на него Антон ещё немного с улыбкою тёплой, да затем сбираться продолжил, а вскоре и расстались они на годы долгие, проводил Шур Антона вместе с матерью на поезд необходимый, махнул рукой на прощание, когда выглянул парень в окно да помахал чёрту да матери с улыбкой, и долго ещё стоял на перроне, глядя ушедшему поезду вслед, уже и матерь ушла до дому, и прочий люд, провожавший друзей да родных в дали дальние, а Шур стоял всё, засунув руки в карманы лохмотьев своих да с тоскою во глазах жёлтых глядел вдаль, туда, куда устремился поезд недавний, унося с собою будущего сотрудника милиции, думал о чём-то молча, да затем развернулся и пошёл прочь, поначалу понуро да медленно, но затем всё увереннее да серьёзней, и загорелся в глазах его азарт настоящий самый, ибо лет определённое количество было отведено чёрту коварному, дабы достичь авторитета желаемого, а посему и не стал терять Шур времени попусту, устремился он в районы иные, снял с себя лохмотья прежние, узрев в витринах магазинных, что недостойно выглядеть авторитету преступному аки бродяга нищий; дабы образ сочинить себе подходящий, шатался он по рынкам людским, да вскоре и добыл одёжу, что по нраву пришлась ему целиком. Облачился Шур в кофту полосатую да чёрно-красную, в брюки чёрные, туфли элегантные на ноги нацепил, прихватил куртку чёрную с капюшоном да пиджак, чёрный тоже да с заплатами на локтях, это на случай холодов грядущих, да и пошёл над авторитетом своим трудиться. И не минуло и года, как стала его нечисть местная как огня бояться, ибо бесчинствовал Шур знатно да каждодневно, вскоре подельниками заручился даже, ибо ежели есть сила какая – так и тянутся к ней иные, за нею желая следовать. За преступностью людскою Шур волею своей воцарился, ибо вскоре заприметил, что способен науськивать бандитов на свершения определённые преступные, шепча на ухо им соблазнительные речи – и из чёрта обыкновенного в демона Шур образом таким переиначился, ибо сильнее стал он, чем нечисть обыкновенная, хоть и не адовым лордом по уровню, ибо далече до сего было и вовсе, да и, к тому же, не имел Шур отношения к делам Дьявола да его лордов, свои у него были цели, свой путь, от разборок небесных да адовых отдалённый. А там уж и срок отведённый прошёл, считал дни Шур усердно да внимательно, а потому, в год назначенный, пришёл он в квартиру ту самую, в которой доселе каждодневно ждал Антона из школы, проник незаметно он в квартирку эту, взглянул на матерь мимоходом, что вернулась парою минут с работы да на кухне уже нечто готовила; прошёл Шур в комнату Антона, принарядившийся в пиджак свой в честь долгожданной встречи, огляделся, заметив, что неизменным с тех пор здесь всё так и осталось, закрыл дверь за собой тихонько, ибо закрыта она была до этого, подошёл неспеша к кровати, сел, о колени тощие облокотившись, да и принялся ждать. С час где-то сидел Шур в положении одном и том же, не шевелясь и вовсе, напряжён был да взволнован, и вдруг услыхал он, как воскликнула мать, открывая кому-то дверь:
- Сынок! Антошенька, боже ж ты мой, вернулся!!
В миг заколотилось сердце в груди предательски, встал Шур с кровати резко, к окну отошёл ближе да вперился в дверь закрытую напряжённым, исполненным надежды взглядом. Спустя минуты донеслась до него речь новая, глас мужской, окрепший окончательно за года минувшие, зазвучал глухо:
- Скоро приду, мам, я пока разложу вещи да с дороги отдохну, хорошо?
Затем шаги приближающиеся послышались следом, раскрылась дверь, наконец, и узрел Шур, дыхание затаив, друга своего любимого, остановился Антон Державин в проёме дверном, на демона поглядев рассеянно как-то, замер там, в форму милицейскую облачённый да с сумками в руках, затем опомнился, наконец, вошёл окончательно, дверь за собой заперев, а после побросал сумки свои кое-как, обернулся к Шуру, и уразумел тот, всполошился, к нему кинулся, да и заключили они друг друга в объятия крепкие, по спинам друг другу заколотили радостно да по-дружески, а затем разошлись, взглянули друг на друга с радостью во глазах великой, да слов покамест не смогли оба вымолвить никоих, ибо не знали, с чего и начать разговор этот. Смотрел Шур на друга во счастии несносном, узрел, как возмужал Антон за года эти всерьёз, высоким он был, статным, причёсаны были волосы русые строго, мальчишеские черты огрубели, мужскими истинно стали, а при виде формы милицейской защемило в сердце как-то странно, не дурно, а приятно даже, дыхание от восторга при её виде перехватило, при виде правосудия в лице друга верного да любимого.
- Признаться, иной раз мысля закрадывалась… - первым заговорил Шур, снизу вверх на товарища глядя. – Что по возвращении сквозь начнёшь зырить, а не в рожу.
- Боялся, что видеть тебя разучусь я? – улыбнулся Антон мирно.
- Оно самое.
- Не разучился. Как и прежде тебя вижу, отчётливо да превосходно.
- Форма эта… - Шур замялся, ухмыльнулся неловко. – Чёткий ты в ней, в натуре.
- Ты тоже, смотрю, принарядился, - кивнул Антон на наряд его нынешний. – Всё получилось? Авторитет теперь ты?
- Ещё какой. Всё ровно, всё схвачено.
- Н-да… Это… Об этом я и хотел поговорить, - сказал мужчина как-то серьёзно, мрачно. Поднял он сумки с пола, на кровати их составил, обогнув Шура аккуратно, но разбирать не стал покамест, остановился там задумчиво.
- Чего стряслось, кентух? – обернулся к нему Шур растерянно, почуяв неладное. – Напряги какие-то нарисовались? Может, в долги влез? Или прессует кто? Ты намекни только, тотчас стрелу забью им!
- Ты погоди, - прервал его тираду Антон понуро. – Не в этом дело.
- А в чём?
Помолчал Антон с минуту, раздумывая, как бы объяснить всё другу доходчивее, да и начал издалека:
- Академию закончил я с отличием. Все таинства профессии избранной постиг как надо, как полагается. А после стажёром меня в отделение местное устроили. К оперу одному приставили, дабы уму-разуму научил на деле.
- Ну? – с нетерпением перебил Шур. – И как оно, братуха? Пошманал, погонял бандитов на авто с мигалкою?
- Погонял.
- И каково? Козырно, да? Весело?
- Нет.
- В…в смысле? – растерялся Шур от ответа такого. – А как тогда?
- Жутко.
- Не понял.
- При мне… - Антон вздохнул тяжко, мрачно глядя на сумки неразобранные пред собою. - …стрельбу они открыли. Прямо посреди городского проспекта. Ранило троих гражданских.
- Ну не вальнуло ж!
- А двоих других убило.
Поджал Шур губы неловко, Антон же тем временем продолжил:
- Во множестве стычек успел я уже побывать. И стыдно мне, что, зелёным мальчишкой будучи, мыслил я, будто перестрелки все эти – это так круто. Не круто это, дружище. Не весело. Не игра это, не игра, понимаешь? – мужчина обернулся на товарища серьёзно, поглядел на него с тяжестью во взгляде. – На кону тысячи жизней, тысячи судеб, так и мало того, что от нас, сотрудников, зависит безопасность гражданская – большинство наших, видел я, ни черта не делают для безопасности этой и вовсе. Полно в отделении том было дебилов, которые невесть зачем на профессию данную поступали, ибо плевать им и на жизни, и на судьбы, и на весь этот мир в целом. С ответственными я собщался, с единственными, кто всерьёз за порядок да за безопасность ратует, кто всерьёз людям помочь жаждет. Не игра это всё, пойми ты да сними с себя уже свою дурацкую маску, оставь игру в детстве минувшем, только там ей и место. Только в ней, коли выстрелишь в человека, ничего ему не доспеется, а если ещё и возмущаться начнёт, что не по правилам его как-то убили – то и вовсе переиграть можно, ролями поменяться, оружием, чем угодно, а в итоге дружно по домам разойтись, живыми да невредимыми приятелями. Но жизнь – то не игра, опомнись! Снимай уже маску, хватит, наигрались, - поглядел на Шура Антон пристальнее, на маску его, то бишь, нахмурился затем, спросил:
- А где завязки?
- А? – переспросил Шур растерянно.
- Верёвочки от маски – где?
Коснулся Шур лица своего, опомнившись будто, ощутил, что и впрямь завязки пропали куда-то.
- А нету их, - ответил он тогда ровно, на товарища рассеянно глядя.
- Снимай, - настойчиво повторил Антон.
Помолчал Шур малость, глядя на него как-то странно, да затем и ответил:
- А не снимается.
- В смысле? – не понял Антон, нахмурился пуще. – Ты на клей её, что ли, присобачил?
- Нет.
- Почему тогда не снимается?
- Потому что не маска это более.
- А что?
- А моё лицо.
Растерялся Антон, заслышав ответ престранный, отвернулся к сумкам. Продолжал глядеть Шур на него в тишине комнаты этой, и во глазах его вопрос отчаянный горел тревожно, растерянность лютая, смятение да недоумение беспомощное сидело в глазах его пронзительно-жёлтых.
- Ты чего, кентух? – спросил он, наконец. – Чего ты такое мелешь? Убийства, безопасность какая-то… Не догоняю я походу чего-то, так ты разложи мне по понятиям, тогда и врублюсь. Зарубились мы ведь, забыл? На авто с мигалкой гонять ты меня обещался, а когда догонишь – в грудак мне маслину из волыны своей спустишь, до крови чтоб да прямо в сердце!
- Нет, - отрезал Антон сурово.
- Чего «нет?»
- Никакого выстрела. Никакой крови. Никакого авто с мигалкой.
- Да почему?
- Настрелялся в живых. А в друга… Да не дай Бог кому-либо и вовсе в жизни хотя бы раз придётся в друга стрелять по-настоящему.
Отошёл Шур на шаг от товарища своего любимого, покачал головой поражённо.
- Загнался ты, братуха, - произнёс он голосом дрогнувшим. – Пургу несёшь какую-то… Может, с дороги башка гудит? Ляг побатонь с часок, глядишь, и прояснится в голове-то…
- Я всё сказал, - ответил на это Антон, не оборачиваясь. – Это у тебя в голове гудит, наверно, что слов моих понять всё никак не можешь.
И засмеялся Шур нервно вдруг, странно как-то, погрозил он пальцем в сторону друга, произнёс во смехе этом:
- А-а… Догнал, догнал… Ты спецом это, да? Суровый мент, законов блюститель… Весь такой на серьёзных щщах, допёрло, ты уже играешь!.. Ну тогда жди, начальник, - расплылся он в улыбке угрожающей, озлобленной, обнажив клыки острые. – Приду по душу твою уродами, ублюдками, ворами да убийцами, весь город на уши поставлю, ведь вся преступность местная подо мною, всему криминалу пахан я да крыша! Вот и погоняешь меня тогда ты, закроешь уродов – я ублюдков науськаю, закроешь ублюдков – убийцами наводню город, от одного негодяя к другому будешь мотаться ты, и убегать я от тебя буду чётко, но однажды – однажды ты меня накроешь, Поэт. И волыны дуло твоей в грудак мне упрётся прочно. И если и впрямь захочешь ты безопасность вернуть гражданским, за базар свой если захочешь ответить – шмальнёшь так, что мало не покажется, иначе продолжится игра наша, в натуре, и вечною будет тогда, и это я тебе, кентух, гарантирую железно!
И после слов этих бросился Шур к окну тотчас, распахнул настежь да и выпрыгнул вон, взмахнув хвостом длинным со стрелочкой на конце, обернулся Антон да поглядел демону вслед мрачно да с печалью страшной, да в тот же миг и постучал кто-то в дверь закрытую, матери голос раздался, приглушённый чуть:
- Иди кушать, сынок! С кем ты разговаривал?
Помедлил с ответом Антон, подошёл он к окну, закрыл его плотно, опустил голову затем задумчиво да и ответил ровно:
- Да ни с кем.
И не соврал Шур, не впустую Антону тираду свою он высказал – всерьёз за обещанное взялся, за каждою новою кражей стоял, за каждым убийством, насилием, рэкетом, погряз город в преступности возросшей, и вспоминал слова демона Антон каждодневно, в отделении МВД местном неся службу стажёра да преступления бесчисленные расследуя с коллегами, лишь один он знал, кто на самом деле стоит за всеми этими бедствиями, знал да искал Шура проклятого всякий раз, когда выезжал на места преступлений али на иное какое дело, и продолжалось безумие это где-то с год целый, осунулся Антон бедный, ночами не спавший да о работе лишь думающий, ещё более посуровел взгляд его, плохо ел он, а когда спал всё-таки, то зачастую кошмары его во снах ночных мучили, и просыпался он посреди ночи в поту холодном, садился на кровати, ладонь ко лбу приложив, и думал, думал, о том, что, верно, его то была ошибка, не объяснил он Шуру как следует, не донёс мысль правильно до демона дикого, а теперь же, теперь же сотни жизней загублены по его, Антона, вине, и никогда вины этой он наверняка не искупит, однако ежели настигнуть демона и впрямь возможно, коли сам он того так жаждет – значит, необходимо сделать оное как можно скорее, как можно быстрее, остановить зло лютое любою ценою надобно, чтоб не было более жертв невинных, судеб порушенных, иных да прочих бед произвола преступного, о, нельзя было отпускать Шура в день тот роковой наружу, перехватить попытаться стоило, схватить за хвост вертлявый, в комнату силком вернуть, только не отпускать, не совершать ошибки этой страшной…
И настал, наконец, момент, к которому Антон Державин так упорно да истово стремился. В ту ночь, пред утром самым, выехал он с операми многими в город, ибо сигнал поступил тревожный, что грабежи волною по граду всему прокатились внезапно, магазины банды вооружённые одолевали в районах многих, в один из таковых и устремилось авто милицейское с мигалкою яркой да грузовик с омоновцами, да только лишь прибыли они к магазину нужному, как открыли огонь по ним преступники с масками на рожах, однако не на них уставился вдруг поражённо Антон с сиденья заднего – узрел он, как хвост чей-то со стрелочкой на конце исчез за дверью магазина ограбленного, столь быстро, что помыслил мужчина на секунду, а не померещилось ли всерьёз, да только далее сомневаться не стал он, выскочил из машины тут же, за грузовиком оперативно скрылся, без страха всякого от пуль увернувшись резво, со всех ног к двери магазина ломанулся, распахнул, ввалился внутрь, едва не споткнувшись о вещи какие-то, ибо кавардак внутри царил знатный. Да и нахмурился Антон с недоумением, ибо книжным магазин сей оказался, да разве интересны места таковые грабителям обыкновенно? Ломбарды да павильоны с техникой дорогущей обычно они грабят, а тут… Впрочем, не стал Антон задумываться об этом далее, быстро оббежал он магазин весь в поисках персонажа знакомого, затем остановился подле двери, на склад ведущей, помедлил с секунду, а после приоткрыл аккуратно, взглянул в темноту помещения данного с опаской. Сплюнув с досадою, шагнул Антон во тьму эту, дверь за собою захлопнул, да тотчас шевеление некое где-то поблизости услышал, шорох, то бишь, уловил краем уха, к стене кинулся, выключатель нашарил чудом, а затем, когда воссияла лампочка под потолком только-только, бросился Антон в сторону шума услышанного да и схватил за горло Шура коварного, прижал с силою к стене меж полками, с гневом во глаза пронзительно-жёлтые уставился, да и впрямь дуло пистолета хладного в грудь демона упёрлось тут же, и расплылся Шур в улыбке довольной, на друга любимого ехидно глядя.
- Наконец-то, - произнёс он торжествующе, схватился пальцами когтистыми за запястье руки, сдавившей его горло, с наслаждением ощутил её крепость. – Наконец-то меня ты настиг! А ты базарил, мол, веселья в этом никакого… Да прихода такого я от герыча не отхватывал даже!.. Ну? Ну? Шмальни, Поэт! Засади маслину в горемычное! Заценил, кстать? Для тебя выбирал аудиенции место! Твоя стихия, рифмоплёт, уловил мысль?
- Замолчи, - мрачно произнёс Антон, взглядом тяжёлым прожигая лик ненавистный. – Сколько бед ты принёс этому городу, неужели всерьёз для тебя всё это лишь игра весёлая?
- Неужели не кайфанул ты от гонки нашей со мною вместе? – усмехнулся Шур ехидно.
- Я рад немыслимо, что сегодня она закончилась.
- О, а я как рад! Ведь на прицеле я у тебя, наконец-то, ну, валяй, разряди обойму, начальник! Покарай негодяя!
- Нет.
- Да чё те стоит!
- Друг ты мне, паскуда. Не могу я сделать этого.
- Дак может, пример показать тебе, как оно делается?
И после слов этих выстрел вдруг раздался внезапный, роковой, вытаращился Антон на Шура коварного, затем опустил взгляд да и узрел, что упёрлось в живот ему, Антону, дуло револьвера тёмного, в руке Шур пистолет этот держит, улыбаясь лукаво, а на рубашке белой пятно разрастается кровавое стремительно да страшно. Захрипел Антон отчаянно, оглушённый болью, отпустил горло Шура, вцепился в плечи его судорожно, затем и вовсе на ногах не устоял, рухнул на пол, и склонился над ним демон с улыбкою весёлой, возвестил беззаботно:
- Ну вот, о чём базар и был! Как два пальца оно, легко да просто! Ну всё, кончай притворяться, то не серебряная пуля была, а обычная!
Однако не прекратил Антон хрипеть да истекать кровью подле ног его, вопреки ожиданиям товарища, присел тогда Шур пред ним на корточки, за лицо с ухмылкою стиснул, усмехнулся:
- Слышь, кентух? Ну всё, поглумился да заканчивай, твой черёд!
Глядел на него Антон поражённо, хрипя беспомощно, кровью захлёбываясь да дыша судорожно, часто, прямиком в глаза пронзительно-жёлтые таращился, да затем и затих вдруг, перестал задыхаться, дрожать перестал тоже, остекленел взгляд его, на друга устремлённый отчаянно, и сошла улыбка постепенно с уст Шура при виде взгляда этого, с минуту ещё глядел демон на друга почившего с недоумением да молча, никак уразуметь не в силах, отчего тот шутку свою затянул так несносно, да затем уразумел, наконец, и ужасом глаза его преисполнились тотчас, задрожали руки, лицо товарища сжимающие до сих пор, и захрипел Шур перепуганно, затряс Антона бешено, отчаянно:
- Нет!.. Нет!!.. Ты чё?! Ты чё, в натуре, очнись!!!
Однако не внял его воплям Антон мёртвый, ничего не ответил, и тряс его Шур в панике лютой и далее, к ране затем сунулся, ощупал судорожно, отрогал, будто стереть кровь эту пытаясь да оживить друга тем самым, вскочил затем на ноги, обезумевший будто, взглянул на ладони. Все в крови алой были руки его когтистые да тощие, однако напрочь цветом своим с кожею демона она сливалась, не разобрать было и вовсе, где кровью намазано, а где кожи цвет истинный. В ужасе отшатнулся Шур от Антона мёртвого, замотал головой, попятился затем да и вовсе прочь бросился, выбежал из магазина рокового, сломя голову по улице вперёд кинулся, там в кафе вломился некое, в туалет ворвался, подскочил к умывальнику, крутанул вентиль крана, и хлынула в раковину вода струёй тугою. Окунул Шур бешеный руки окровавленные в воду эту, тереть неистово принялся, дабы кровь друга любимого смыть с себя прочь, и давно уже вода с рук его стекать перестала красная, а Шур тёр всё да тёр, напрочь не видя, кровь ли до сих пор на руках его али цвет кожи это такой просто, до боли скрёб он кисти да ладони в панике лютой да бешеной, да до того доскрёб так, что вновь вода стекать в слив раковины стала кровавая – и тогда, кран не закрыв, кинулся демон обратно, наружу, на улицу на ногах ослабших выбежал, рухнул там на колени да и завидел, как окрасилось небо утреннее багрянцем зари на горизонте; вскинул тогда Шур руки свои пред собою да к небу этому, воззрился взглядом, полным ужаса, на ладони мокрые, с коих струи кровавые да тонкие стекали до запястий стремительно, и задрожали тогда руки его пуще прежнего, захрипел он от ужаса, закричал и вовсе от боли лютой, что раздирала собою грудную клетку да изнутри истошно колотящегося сердца, вцепился пальцами когтистыми в волосы, согнулся весь, скорчился на дороге пред кафешкой недавней, и шли мимо люди всякие, кто в кафе, кто – из, никто не видел боли этой, этой муки страшной да жуткой никто не слышал, хоть и кричал Шур так, как кричит, верно, сгорающий заживо, и навеки в память его рассвет этот кровавый врезался, да наперёд рассвета – взгляд остекленевший, роковой да страшный, что никогда уже не обретёт былую живость, никогда уже не пошевелится более, навеки застывший по его, Шура, вине, из-за него лишь навеки мёртвый, из-за него лишь…
Опосля сего случая впал Шур в отчаяние страшное, глухое да тягостное. Оборвав все связи да разогнав от себя всех подельников, сел он на мотоцикл чёрно-красный да и умчал от града сего подальше, куда глаза глядят, и долго гнал так, днями, ночами, ибо казалось ему, что ежели унесётся он от места рокового как можно далее, то, быть может, менее реальным оно станет, менее правдивым обратится отчего-то поступок его ужасный, но всё одно, не слабела боль, мука страшная не стихала, ибо не в магазине том книжном обитала она, а лишь в сердце Шура прямиком, а потому как бы далече он ни гнал, по итогу и боль да мука его с ним вместе мчались, не отставая ни на шаг да ни на миг не ослабевая. Обосновавшись спустя неделю в неизвестном каком-то городе, нашёл там Шур себе квартирку невеликую, жильцами отчего-то заброшенную, да там и поселился, а как только вошёл – в прихожей этой на зеркало наткнулся тотчас, висело оно на стене сбоку да обратило на себя взор демона скорбного, стоило ему лишь направиться мимо. Замер Шур, повернулся он к зеркалу этому, узрел себя в нём, и на маске чёрной вокруг глаз пронзительно-жёлтых замер взгляд его в итоге. Молча коснулся Шур лица своего, то бишь, маски этой непосредственно, пальцами ощутить её устремился, отрогал места, где завязочки изначально были, поддеть за края попытался, дабы стянуть, сорвать, отодрать маску роковую прочь - но всё одно, не снять её было ни ему самому более, ни стороннему кому-либо, навеки слилась маска воровская чёрная с лицом его, срослась в единство целое да лицом его стала навечно. Бросил тогда Шур попытки эти тщетные, опустил руки, подошёл к зеркалу вплотную да и упёрся в гладкую поверхность его лбом рогатым, закрыл глаза отчаянно, и слёзы горькие да частые потекли по щекам его стройным, закапали на кофту полосатую да на пол грязный, и были то слёзы по невыносимому бессилию собственному пред тем осознанием, что случаются в жизни этой вещи, кои, ежели случились они, не изменить, не вернуть, не переиграть обратно, ибо не игра жизнь эта, не игра, в коей в любой момент оспорить можно и свои действия, и противника следом, переиначить любой шаг свершённый, дабы всех всё окончательно устроило – о, нет, не работают уловки эти в жизни действительной, ибо не понарошку она, жизнь горемычная эта, а взаправду, и нет в ней права на ошибку роковую да условия, что отмотать назад время возможно будет опосля, нет в ней лёгкости детской весёлой забавы, суровы её законы, необратимы действия, а посему каждый помысел свой обдумывать нужно тщательно, дабы опосля не лить слёз бессильных да горьких, что лил одинокий Шур подле пыльного круглого зеркала в квартирке заброшенной, что стала ему отныне постоянным пристанищем, куда возвращался он всякий день после очередной своей вылазки - а в вылазках сих грабежом да разбоем занимался Шур неизменно, по инерции будто, ибо обязывала его к тому маска воровская, с лицом его объединённая навеки, и каждый раз, в обитель свою скромную вернувшись, садился жулик на диван потрёпанный устало, бросал награбленное в гору к стене напротив, и не разумел, глядя на добро это мрачно да с тоскою, на кой гора ему эта и вовсе надобна, ежели более не поймать его тому единственному, которому позволил бы Шур восторжествовать над собою правосудием истинным да чьей пули в своё жестокое сердце так искренно да страстно жаждал.
…Жизнь сия минувшая промелькнула в памяти Шура словно бы миг единый, а ведь сколь в ней было дней, мгновений, слов… Стоял жулик на коленях подле барьера незримого в подвале тёмном, глядел пред собою взглядом потерянным, вспоминая роковые годы эти, и глядела на него Саша спокойно да мрачно, не разумея, чего это застыл он с таковым взглядом нынче, и решила молчание это тягостное нарушить девушка, произнесла ровно, отвернувшись:
- Может, это и звучит по-дурацки как-то… Но бывает такое в жизни, что и не знаешь напрочь, как ты к человеку али же рогатому относишься, и там, в мышце сердечной, фигня какая-то творится немыслимая, не разобрать, не рассудить, потому что… Не поддаются иные вещи уму рассудительному, к сожалению, а по-другому мыслить я не привыкла. Но тянет порою к кому-то страшно, и всё в нём тебе приятно и привлекательно, и знаешь, думается мне, что важно это очень, дабы был у тебя такой человек. Или рогатый кто-то. Ты сказал, что у тебя такой «был». Это его из мёртвых вернуть тебе пообещали?
Хмыкнул Шур с неизвестной эмоцией, не поглядев на Сашу и вовсе, да и кивнул:
- Его.
- Помоги нам, - внимательно посмотрела на него Саша. – А я…могу у Дьявола о нём спросить.
Повернулся тогда к ней Шур с недоумением, и оживился взгляд его, надежда промелькнула там отчаянная.
- И чё? – спросил он уже более дружелюбно, ровно. – По серьёзке с ним побазаришь об этом? Отвечаешь?
- Угу. Ты помоги нам только.
Задумался Шур малость, сел он прямиком наземь, взъерошил волосы растрёпанные да чёрные рукою, вопросил затем:
- За кого хоть впрягаться-то?
- В смысле?
- Ну кто батя твой? Как звать?
- Теофил. Хакасский.
- Дак это ж этот… Пахан инкубовский да суккубовский, с мамкой демонической на пару шоблу эту крышует, лорд адов или как его там. Ничё се шишка! Лады, девка, вдупляю напряг твой. Тока не прокинь, в натуре, с боссом главным потрынди о моей беде.
- Замётано, - кивнула Саша серьёзно.
Поднялся тогда Шур с земли на ноги, отряхнулся, окинул взглядом товарищей рогатых, по подвалу кто куда разбрёдшихся да тотчас на него устремивших взгляды, да и возвестил нагло, бодро:
- Ну чё, фраерки! То есть, братва, ё-моё! Учитесь у девки, как дела делаются, убедительна, красотуля! Ща порешаем вопрос создавшийся, время лишь дайте на это.
Тлеющий Ад 5. Кровавые зори. Глава 7
© Copyright: Тот Самый Диктатор, 2020
Свидетельство о публикации №220030800138
Свидетельство о публикации №220030800138
Рецензии