Некоторое время назад, попутно тому, покамест беседовали гости с хозяином, ныне почившим, в домишке лесном да одиноком, Шур во плену подвала тёмного пытался разобраться с печатями заклятыми. Порывшись в мешке своём заплечном, выудил он оттуда отмычку некую, на вид вполне обыкновенную, показал Саше с ухмылкою хитрой:
- Вот она, родимая! Сам я её сварганил, любой замок вскроет на раз.
- Просто отмычка? – нахмурилась Саша, поглядев на воровской инструмент с подозрением.
- Слышь! Не просто! Она того, заклятая. Всё, стихни, я работаю! – и с этими словами периметр подвальный обходить жулик принялся внимательно, отрогал стены, оглядел символы магические под взглядами товарищей рогатых, остановился подле одного, у входа, ощупал начертанные линии, обернулся на подошедшую девушку:
- Повозиться придётся, по ходу. Раньше таких не видел.
- А как ты взламываешь? – спросила Саша с интересом сдержанным.
- Да эт фигня, на самом деле. Надо просто палочку или пимпочку подрисовать нужную, тогда дверка и откроется! Для этого нужна такая вот хрень, - Шур потряс отмычкой в руке. – На ней самой заклятий дофигища, я её не один год клепал да картиночки эти разучивал, как выглядят да что в них изменить надо, чтоб печать крякнуть. Только…такую вот впервые я вижу. Ну ничё, время есть, пошаманю тут вдоволь, погуляй пока.
Отошла Саша задумчивая, села подле Ешу на какие-то ящики в общей груде мусора, засунув руки в карманы куртки, издалека смотреть стала, как принялся Шур за печать заклятую, шоркая по ней отмычкой да проверяя известные ему комбинации дополнительных символов. Чертовский да Муха разместились рядом, на полу прямиком уселись, Черносмольный вздохнул, подле Саши сидящий со сферою в руках, и с Шура, работою занятого, перевели все взгляды затем на Вельзевула: тот ходил по подвалу, недовольно оборачиваясь на Бафу, который всё норовил куснуть его за край пальто длинного, бранился на него доктор сдержанно, петляя по помещению с достоинством аристократа, да порою отмахивался от него поломанным зонтиком.
…Всю ночь провозился с печатью этой Шур, изредка перерывы совершая невеликие на раздумья основательные, и за сим занятием минула ночь вскоре, утро занялось затем. Товарищи рогатые прикорнуть уж успели даже, в ожидании спасения сидя, Саша заснула, к Черносмольному привалившись сбоку, и не потревожил сон девушки уставшей Хозяин болот, чуть приобнял её да и сам заснул сидящим да голову опустив рогатую. Ешу спал в обнимку со своей гитарою, на ящики лёгший мирно, Чертовский да Муха на полу друг подле друга похрапывали, один лишь Вельзевул остался бодрствовать, ибо не давал ему покоя Бафа настырный, да в итоге обернулся Повелитель мух на товарищей, узрел, что спят все, а затем к козлику повернулся, присел пред ним на корточки да и погладил сердито по мохнатой холке. Бафа обрадовался, мекнул дружелюбно да ткнулся в ладонь его своей мягкой да аккуратной мордочкой. Улыбнулся Вельзевул невольно, однако же и вскочил тотчас, когда воскликнул вдруг Шур радостно:
- Готово, в натуре!
Пробудились товарищи ото сна при выкрике этом, потёрла Саша глаза рукавом куртки, взглянула на жулика подле стены. Тот повернулся к ним, ухмыляясь коварно, покрутил отмычкою в пальцах да приосанился ехидно:
- За базар отвечено, получите-распишитесь! Дамы вперёд!
Хмыкнула Саша, встав с ящиков вслед за Ешу да Черносмольным, покосилась на выход, что прежде загорожен был стеною незримой, а затем прошла осторожно к барьеру этому да и сделала несколько шагов вперёд. Не оказалось барьера преградой на пути её, и отошла она ко двери входной, повернулась к товарищам да поглядела на них спокойно.
- Добро! – произнёс Черносмольный бодро. – Теперь бы дверь открыть опечатанную…
Но осёкся он, замерли и остальные, узрев, как Муха, мгновением ранее рванувший к выходу, вписался со всего маху в прежнюю незримую стену да рухнул наземь, выдав протяжное:
- А-а-ай…
- Не понял… - растерялся Шур, подскочил он к барьеру поспешно, рукою тощей в него двинул, ощутил тотчас преграду эту, с недоумением отошёл на шаг назад.
- Пападос… - пробормотал он, таращась на Сашу за стеною этой.
- Что за шутки? – подошёл к нему сзади надменный Вельзевул, взглянул на жулика высокомерно да с угрозою едва уловимой.
- Осади коней, начальник, - покосился на него Шур, кинулся к печати снова. – Не тот символ, что ль?..
- Почему я прошла? – спросила Саша с тревогой, подойдя к барьеру ближе.
- Да я тоже не догоняю… Закорючка легла складно, мне ж подсветилось… Частичный взлом вышел, может, на баб только действует… Не в курсах я! – всплеснул демон руками, обернувшись к товарищам. – Дело-то тонкое! Дайте мне время…
Однако заслышали все вдруг, что открывается дверь входная подвала тёмного за спиною у Саши, растерялась девушка, перепугалась и вовсе, на месте застыв невольно да таращась на дверь отчаянно, однако махнул рукою ей Черносмольный поспешно:
- В ящики! Справа!
Взглянула Саша направо да и узрела ящики обширные, мигом туда она кинулась, спряталась за ними, затаилась напряжённо. Открылась дверь входная да и вошла в подвал бесобоев компания, не четверо их было уже, а шестеро, выстроились они вдоль барьера всего незримого, пистолеты выставив да нацелив их на пленников, стоящий по центру же скомандовал:
- Рожами к стене, черти, да руки за головы! Окромя тебя вон, - кивнул он на Вельзевула небрежно. – Подь сюды, да без фокусов, руки тебе свяжем.
- С какой это стати? – поинтересовался Вельзевул с презрением сдержанным, стоящий заложив руку за спину да опираясь о зонт чинно.
- Тебя отдельным к начальству приказали доставить. А этих – с глаз долой.
- Пошли прочь! – зашипел вдруг на бесобоев Муха, встал он перед Вельзевулом, глядя на врагов с угрозою лютой во взгляде, ощетинился весь, чуть пригнувшись, обнажил зубы острые да страшные. – Доктор мой! Он никуда не пойдёт!
- Отойди от него, чудище, - бросил неучтиво бесобой, нацелив на Муху дуло пистолета в руке. – Иначе пальну в обход приказа.
И сделали все монахи пару шагов вперёд, не спуская прицелов с каждого из пленников, Муха же зарычал и вовсе, лишь пуще пригнувшись да вперившись в Чертополохов безумным, горящим злобою взглядом, готовый в любой момент броситься на каждого из них безо всякой жалости. Кивнул главный бесобой прочим, держа насекомого демона на прицеле, и прошли монахи к остальным пленникам, к стене их отпихнули неучтиво, связали им руки за спинами да и повели прочь, тыча в поясницы пистолетными дулами, провели сквозь барьер беспрепятственно, ибо один из бесобоев взмахнул рукою да погасил печати на миг необходимый да короткий. С улицы тем временем ещё пятеро подтянулись, встали подле входа да нацелили на оставшихся арбалеты с серебряными стрелами.
- Поди вон, - сказал Мухе бесобой грубо.
- Доктор мой! – воскликнул тот в сердцах да яростно. – Я его не отдам!
- Муха… - произнёс Вельзевул понуро, глядя на любимое творение своё с печалью некоей.
- Доктор никуда не пойдёт!! – повторил насекомый демон, отчаянно пихнув Повелителя мух назад четырьмя руками да не спуская горящего злобой взгляда со врага напротив. – Вам не забрать его у меня, не забрать!!
Переглянулись друг меж другом бесобои прочие, сочувствие некое даже промелькнуло во взглядах некоторых, однако хмыкнул главный равнодушно, вскинул руку с пистолетом, в грудную клетку Мухе прицелившись, да и бросил с раздражением:
- Вот пакость, надоел.
Однако рванулся вдруг Муха вперёд, вцепился зубами острыми в запястье бесобоя жестокого, наземь повалил его, запаниковавшего тотчас, да и вырвал внезапно руку его из плеча рывком мощным, вжав монаха в пол всеми четырьмя руками. Захрипел да завопил бесобой истошно, заливая кровью алою пол да корчась от боли страшно, и в ужасе прицелились арбалетчики у входа, просвистело пять стрел, вонзились острия их серебряные в плечи да грудь насекомому демону, чудом до сердца не достали, отбросил Муха в сторону руку вырванную, зашипев да согнувшись от боли, но бросился к нему Вельзевул вдруг, пал рядом на колени да закрыл от стрел зонтом своим, раскрывшимся со хлопком громким. Попали стрелы следующие в зонт да не пробили его даже, никоего вреда не причинили.
- Доктор… - прошептал Муха, вцепившись в любимого создателя руками дрогнувшими да поглядев на него глазами искренними. – Ты не пойдёшь с ними, правда? Не пойдёшь?
Поджал губы Вельзевул с досадою, глядя на насекомого демона с тоскою, затем ответил мрачно:
- Вряд ли у меня есть выбор нынче. В пределах печатей я слаб. Они убьют тебя, дурной.
- Я не хочу без доктора! Они убьют доктора!
- Не убьют.
- Откуда доктор ведает?
- Предчувствие, быть может.
Повернулся Вельзевул затем да повысил голос, оповестил бесобоев презрительно:
- Сдаёмся мы, прекратить обстрел.
Уразумели бесобои, чуть опустили арбалеты, Вельзевул же сложил зонт, вручил его Мухе, поднялся на ноги да и приблизился к барьеру незримому с достоинством, остановился там. Вышел вперёд один из монахов, цепь заклятую в руках держа, взглянул на демона молча, оробел тотчас под взглядом тяжёлым пронзительно-жёлтых глаз его да и произнёс сбивчиво:
- П-повернитесь.
Хмыкнул Вельзевул надменно, спиною ко врагу оборотился, руки за спиной сложив, и связал бесобой его запястья так цепью заклятой, а после махнул рукою, пробормотав латынь некую, и пропал барьер, погасли печати насовсем. Увели Вельзевула куда-то прочь из подвала, как доселе и товарищей рогатых всех, один лишь Муха остался подле трупа бесобоя да в луже крови, глядел он, припав к полу да от боли дыша тяжко, как уводят доктора невесть куда, да затем перевёл взгляд на бесобоев оставшихся. Те приблизились к нему осторожно, а в руках у двоих мелькнули тем временем цепи да намордник некий и вовсе, и зарычал на врагов Муха слабо, оскалившись, да затем повырывал из себя стрелы, прочь побросав их, да и поник, зажмурился горько, голову опустив да прижав к себе чёрный зонт Вельзевула.
...Увели и Муху вскоре, всего заковав в цепи заклятые да намордник на него надев прочный, и никто так и не вспомнил, что было товарищей рогатых в подвале этом на одного больше, а объяснялась халатность таковая тем лишь, что темно было в подвале этом для глаза человечьего, не заметили бесобои тогда Сашу невеликую позади прочих пленников, а теперь же скорчилась девушка за ящиками в углу подвала этого горько, слышав всё, что происходило опосля прихода бесобоев жестоких, во страхе да робости позабыла о том, что пистолет у неё в кармане до сих пор покоится да и можно было посему хоть как-то отстоять своих товарищей, вырваться из-за ящиков неожиданной угрозою, перестрелять врагов к чёртовой матери, а вдруг бы и в самом деле получилось – но вместо этого сидела Саша за ящиками, согнувшись да лицо закрыв ладонями в отчаянии, и не знала, не разумела, что же ей теперь делать да куда повели её товарищей, заслышала спустя минуту рёв грузовиков уезжающих, поняла, что это пленников рогатых повезли, вылезла из своего укрытия, к двери приблизилась осторожно, наружу вышла и вовсе, огляделась горько. Укатили грузовики роковые, и остановить бы их как-то надобно, только вот не знала Саша бедная, как это и сделать вовсе, беспомощно глядела она то вправо, то влево, ибо в разные стороны грузовики проклятые укатили, и паника постепенно охватила сердце девичье, захлестнула волною будто, и слёзы частые по щекам покатились вдруг, всхлипнула девушка судорожно, губы поджала горестно, да затем зажмурилась скорбно и бросилась куда-то прочь, на ходу отирая слёзы да чувствуя, будто весь мир рушится нынче неотвратимо, ибо что она, Саша, может сделать в ситуации данной? Что она, такая хрупкая, маленькая, слабая, может предпринять, дабы товарищей своих из беды вызволить? В отчаянии лютом неслась Саша по улице глухой, поскальзываясь на снегу да не ведая, куда бежит и вовсе, да затем споткнулась о поребрик в одном из дворов местных, упала наземь да во снег хладный, но не поднялась, скорчилась так, руками себя обхватив да рыдая горестно, и плакала так какое-то время, затем лишь всхлипывая да щекою ощущая холод зимнего снега, до костей самых пробирающий, неуютный, жгучий.
…Было тогда Саше от силы лет пять али шесть от роду. Не отдали её в школу покамест, ибо рановато было, а в сад детский и вовсе порешили не водить, ибо средств лишних на это не было. Мать работала, отец тоже, вроде бы, мотался по подработкам неким, правда, вышибали его с работ всяких исправно да каждый раз, ибо дурной из него был работник, с коллегами не уживался да пил нещадно, порой и вовсе на работе не появляясь. И беспризорною росла Саша при доме загородном да скудном, дни коротала чаще всего вне дома, ибо возвращаться в место это не хотелось ей напрочь, однако возвращаться приходилось, и знала Саша, всякий раз с опаскою хмурой заходя в дом, что встретит её отец-изувер непременно, ожидающий её прихода затем, дабы наорать, оттаскать за волосы да обвинить бранью во всевозможных грехах, что только есть на свете этом, в том, что дрянь она неблагодарная, непутёвая, бестолковая, а почему неблагодарная, непутёвая да бестолковая – не разумела Саша, не понимала, что же такого делает, дабы наименования такие заслуживать.
- Явилась, паскуда! – с порога заслышала девочка пьяный глас отца, едва только зашла в коридор мрачный с улицы, закрыв за собою скрипучую дверь. Тотчас и батя нарисовался вслед, из-за угла коридорного вышел, неопрятный, всклокоченный, небритый да жилистый мужик, сжимающий в руке пивную бутылку.
- Шляется она! Мамка заждалась, ужин сготовила, ждём её, а она шляется! Сюда подошла! – схватил отец Сашу за шкирку, поволок за собой грубо, и едва поспевала за ним молчаливая да понурая девочка, привыкшая уже к обращению подобному да знающая к тому же, что, ежели противиться начать – лишь хуже тогда будет, озвереет ирод, так приложит об стену али об кулак свой, что и жить не захочется от боли. На кухню притащил Сашу отец её пьяный, за стол определил, столь же тусклый да серый какой-то, сколь и всё в доме этом неуютном. Мать у плиты маячила, не обернулась даже, жарила на сковородке нечто.
- Руку на стол, человечина! – бросил батя хрипло, и повиновалась Саша, ручку тонкую правую на стол ладонью вниз положила, не подымая взгляда. Отхлебнул мужик из бутылки, в ведро мусорное к остальным бутылкам эту кинул, и звонко стекло полупрозрачное да зеленоватое стукнуло где-то в глубине ведра тотчас; взял отец молоток тяжёлый с полки шкафчика поблизости, к столу вернулся неспеша, и каждый шаг его тяжёлый, покуда шёл он, болезненным уколом отдавался в сердце сашином, бьющемся часто да тяжко. Сел батя за стол, лицом к Саше да подле, осклабился весело, сказал:
- Тест на доверие. Отдёрнешь руку – значит, так ты папке своему веришь, дрянь.
И замахнулся он безжалостно молотком тяжёлым над ручкою сашиной, и сжалось всё в груди у девочки бедной, дрогнула рука, дёрнулась чуть, однако поджала Саша губы с досадою, кое-как удержалась от того, чтоб руку убрать поскорее, ибо знала она, ежели «тест» этот треклятый провалить – лишь хуже тогда будет на самом деле. Не огрел батя молотком ручку хрупкую, остановил полёт его со смешком хриплым, да затем вновь занёс, вновь опустил, и повторял так множество раз, глядя на то, как подрагивают во страхе пальчики детские да как дёргается ручка слабая всякий раз, когда несётся к ней тяжесть молотка рокового. Да и не выдержала Саша бедная в итоге, отдёрнула руку резко, отвернулась, затем и вовсе убежать вознамерилась, однако перехватил её за запястье отец тотчас, рявкнул во злобе страшной:
- А-а, паскуда!! Не веришь мне, папке родному, не веришь!!
Рванул он руку сашину ко столу обратно, прижал к столешнице, размахнулся молотком да и обрушил его со всего маху на пальцы девочки бедной, и закричала та от боли страшной, зарыдала, забилась в захвате этом, ибо хрустнул один из пальчиков тонких тотчас, и боль лютая, дикая, обожгла собою руку.
- Мама!! Мама!! – прорыдала Саша отчаянно, однако не обернулась мать, как и прежде готовила она на плите что-то, так, будто и вовсе ничего не услышала, будто не стряслось ничего и вовсе. Бросил отец Сашу за стол обратно, на стул её, то бишь, кинул молоток куда-то прочь, и с грохотом у стены пал инструмент этот, вмятину после себя на обоях оставив.
- Папку родного не любит, гнусь поганая!! – ревел во злобе да гневе батя, подле стола мечась аки зверь бешеный, схватил он бутылку новую, приложился, чуть пошатываясь на ногах нетрезвых, затем рванул Сашу за ворот вверх, дабы села девочка бедная прямо, опёрся тяжко о спинку стула её да о стол, склонившись над дочерью да обдавая её алкогольной вонью, продолжил брань страшную:
- Да все вы тут мрази!! Никто меня не любит, обе носы от меня воротите!! А ведь благодаря мне живёшь ты на свете этом, я тебя сделал, я тебя сварганил!! Дрянь! Дрянь!! Ты ничтожество!! Повтори за мной, тварина!! Ты ничтожество!! Повтори!!
- Ты ничтожество… - шёпотом слабым ответила Саша, прижимая к себе руку раненую да не глядя на отца.
- Да не я!! Ты!! Повторяй, паскуда, «я ничтожество», «я ничтожество», «я ничтожество»!!
Подняла Саша взгляд затравленный, поглядела робко да забито на отца, что таращился на неё глазами дикими да вопил раз за разом «я ничтожество!» в отчаянной злобе, и так оно выглядело для Саши бедной, будто в ничтожности своей пред нею он признаётся, исходясь желчью во своей беспомощности пред фактом сим, и смотрела девочка молча, будто в замедленной съёмке видя, как двигаются мужские губы, произнося роковую фразу эту, однако не стерпел батя молчания её, замахнулся да так по затылку ей двинул, что о столешницу твёрдую ударилась Саша головою, зарыдала пуще прежнего, от боли скорчилась.
- Повторяй, собака!! Говори!!
- Я ничтожество… - прошептала Саша горько, лёжа лицом на столе да ощущая над собою зловонное хмельное дыхание отца.
- Ещё раз!! Кто ты?!
- Я ничтожество…
- Не слышу!!
- Я ничтожество!..
- Ещё раз!!
- Я ничтожество…
- Ещё!!
- Ничтожество…
И день ото дня происходило подобное нечто в доме этом сером, да столь забил, загнобил отец жестокий дочь свою родную, что в школу пошла Саша нелюдимою, мрачной да печальной извечно, не могущей и вовсе отпор мало-мальский дать, когда потребуется то на самом деле. И поначалу, в первом да втором классе, ещё терпимо было для девочки хмурой, однако затем шпынять начали её мальчишки некоторые, прознав, что никоего ответа с её стороны не будет, ведь и впрямь терпела Саша да и всё, молча сносила пинки да оскорбленья всяческие, ибо не знала она, что по-другому можно как-то, верила, что взаправду она слабая да бесполезная, коей называл её отец день ото дня исправно, в глаза никому не смотрела, как привыкла не смотреть и в глаза отцовские, и ничего не отвечала обидчикам, ибо знала, что ежели ответить, то они, как и жестокий батя, разобьют лицо ей кулаком во злобе да и будут так бить, покуда сознание она не потеряет под страшной болью. Девчонки тоже задирали Сашу нелюдимую, да чем далее, тем только хуже становилось отношение одноклассников к мрачной девочке, ибо люд человечий, взрослый али же юный – то звери дикие, шакалы, что, чуть только слабину почуяв, стаей бросаются на добычу хилую да грызут всем скопом с торжеством сильнейших, но шакалы на то и шакалы, дабы скулить да поджимать хвост во страхе пред тем, кто силу свою пред ними окажет бесстрашно, пред гнётом их животным да безмозглым стойкость проявит да ответит волею сильнейшей, да только вот не знала об этом Саша, никто не сказал ей, как вести себя с шакальём человечьим надобно, и сменила девочка несколько школ засим, ибо, хоть и разбирались учителя с проблемою этой, хоть и взывали к родителям непутёвым, всё одно, продолжали Сашу гнобить школьники жестокие, по малолетству на голову дурные стократ более взрослых, и кое-как добралась Саша до восьмого класса, училась погано, на занятия ходила чрез силу, друзей да приятелей не было у неё и вовсе, да в тот же год и случилось то страшное, что ещё более добило Сашу бедную, к сожалению великому.
В тот день не пошла она в школу, дома осталась, лежала в кровати узкой в комнатке своей скудной до тех пор, пока не убедилась окончательно, что ушли из дому родители точно. Села тогда девушка на кровати, в футболке одной была она да в шортиках невеликих, и вся одёжа её чёрною была, мрачной под стать ей самой, ведь бывает на свете этом, что одни не имеют причин веских, дабы во цвета одеваться определённые, лишь бы чего напялить, как говорится, другим же приятны попросту оттенки конкретные, и за вкусом сим стоят причины разнообразные самые, озвучивать все было бы не к месту, окромя одной, сашиной: сама она не замечала даже, что в одёжу тёмную рядится извечно, однако на цвета яркие не тянуло девушку хмурую оттого, что шибко разнились бы цвета эти радужные с мрачностью сердечной да с тягостью страшной, что там засела прочно. И насколь хмур да тяжел был взгляд сашиных очей, столь же хмуры да тяжелы были оттенки её одёжи, скудной во своём количестве, немногочисленной в шкафу узеньком подле стены.
Села Саша на кровати задумчиво, ножки стройные да тощие спустив на пол, а затем поднялась, босиком по полу деревянному да прохладному прошла неспеша да остановилась подле зеркала на дверце шкафчика, в полный рост было зеркало это, и отразилась в нём Саша целиком, встала напротив, воззрилась на себя понуро да печально. Оглядела она лицо своё, повзрослевшее заметно за года прошедшие, худенькое да бледное, а затем взялась руками за края футболки да стянула чрез голову прочь, осталась в бюстгальтере чёрном, простом, без кружевных изысков, столь ей ненавистных отчего-то. Посмотрела на себя девушка хмуро, на худобу свою болезненную да мальчишескую какую-то, на грудь невеликую, на рёбра, что выпирали поболе при вдохе, а затем перевела взгляд на стену подле шкафа. На стене этой, там, куда посмотрела она, плакатик висел небольшой, и с плакатика этого на Сашу глядела улыбчивая, полнокровная барышня, из журнала некоего добытая, полуголою была она, стояла, руками себя огладив, и формы её внушительные подчёркивались кружевным бельём нижним приятно да привлекательно. И снова на себя в зеркало поглядела Саша, совсем иную картину там узрела, нежели на плакатике настенном, поджала губы с эмоцией неизвестной, а затем облокотилась о дверцу да лбом прижалась устало ко хладной поверхности зеркала, подняла взгляд, поглядела во глаза свои прямиком, да затем отвела взор печальный со вздохом, закрыла глаза и вовсе. И вдруг заслышала позади себя неожиданное:
- Утро доброе.
Обернулась Саша в ужасе да отца напротив узрела, возле двери стоял он, о косяк опершись да с ухмылкою наблюдая за дочерью, и напялила Саша поспешно да судорожно футболку, одёрнула пониже, отвела взгляд привычно, мрачною да молчаливой стоять осталась.
- Такая ты у меня уже взрослая, - сказал отец с усмешкою да мирно как-то, глядя на Сашу внимательно. – Школу прогуливаешь… Небось уж и с парнями гуляешь?
- Нет, - ответила девушка тихо.
- Да ладно врать-то. Обжимаешься, небось, в подворотнях втихаря со всякими сопляками.
- Нет.
- «Нет» всё да «нет»… Чё, целка, что ль?
Покоробило слово гадкое Сашу мрачную, сердце в груди сжалось болезненно да уязвлённо, и не ответила девушка на вопрос этот, вместо ответа к кровати направилась напряжённо, наклонилась, с пола толстовку да джинсы подбирая, но когда выпрямилась да обернулась, с отцом своим столкнулась тотчас, одёжу выронив. Подошёл он к дочери близко, схватил за руки грубо, вопросил с ухмылкою:
- Куда намылилась?
- Никуда, - ответила Саша, не глядя на него да пытаясь вырваться из захвата сильных мужских рук.
- А может, брешешь ты мне? Может, ждёт тебя за углом очередной паскудник?
- Никто меня не ждёт…
- В самом деле?
- Пусти!.. Больно!..
- А вот давай проверим, брешешь или нет, потаскуха, - и со словами этими толкнул батя Сашу бедную на кровать, сам навалился следом, запястий тоненьких из рук не выпуская, и забилась под ним Саша перепуганно, в ужасе высвободиться стараясь, однако перехватил отец тощие запястья её рукою левой, в подушку вдавив сильно, а правую же руку за пояс шортиков устремил вдруг, воззрился на Сашу с ухмылкою гадкой, насмешливой.
- Не ёрзай, дрянь, - хмыкнул он небрежно, запуская пальцы всё глубже, и потекли слёзы по щекам сашиным бледным, выгнулась она вся в отчаянии страшном, стремясь невесть как избежать руки грубой, однако почувствовала касание это неизбежно, свела ножки дрожащие, прорыдала:
- Не надо, пожалуйста, не надо!!..
- Ты глянь! – протянул батя спустя миг некий с любопытством. – И впрямь целка! Другие девки в твоём возрасте уже вовсю шпёхаются, а ты чё нос воротишь?
- Отстань!!.. – заливаясь слезами в унижении горьком, выдавила Саша. – Отстань от меня!!.. Убери!!.. Хватит!!..
- Ну чё вопишь-то? Разве папка родной сделает плохо? – вынул батя руку из шортиков коротких, а затем, помедлив задумчиво, рванул вдруг за футболку чёрную, наверх её задрал, бюстгальтер стянул затем, обнажив небольшие девичьи груди. И забилась Саша пуще прежнего, вне себя от ужаса, изловчилась, двинула коленом отцу под дых, и ослабил тот хватку свою невольно, скорчившись от удара этого, однако успела девушка лишь развернуться с помыслом вскочить с кровати да броситься прочь – перехватил батя дочь свою тут же, на кровать завалил обратно, в подушку лицом вдавив грубо, да и не сказал более ни слова, стянул с Саши шортики с трусами вместе, брюки себе расстегнул, сдерживая сопротивление девушки без труда особого, затем приподнял её к себе чуть, за горло схватил, щекою к голове её растрёпанной прижавшись с улыбкою нехорошей да дыша тяжело, да и подался вперёд в итоге, и закричала Саша горько, подушку внизу заливая слезами, зажмурилась от боли да от унижения невыносимого, и чувствовала обречённо, как наседает отец сзади безжалостно, собою нутро всё раздирает грубо, и кровь роковая на простынь белую да измятую капельками редкими падала, впитываясь в белизну эту да оставаясь там округлыми багряными пятнышками. И всё, что до этого испытать выпало Саше на долю свою за годы минувшие – всё это не шло ни в какое сравнение с тем, что чувствовала девушка нынче, ибо будто мир целый рухнул, изорвалось в клочья сердце в груди дрожащей, и не было более во свете этом ничего благого, ничего хорошего да мирного, враждебный то был свет, враждебный мир, холодный, злой да чуждый, отчаяние страшное охватило и сердце измученное, и нечёткие мысли, да и никоих слов не подобрать тут точно да верно настолько, дабы показать, что чувствовала Саша бедная в момент роковой этот, сколь невыносимы были унижение грубое, торжество сторонней враждебной воли да мысль о том, что это отец родной делает, отец, папа, папочка, тот, что должен быть родителем заботливым да чутким, растить чадо своё во любви да поддержке и мысли не иметь даже подобное соделать что-то, ни на миг, ни на долю секунды и вовсе. Немыслима мука сердечная тех дев, что прошли чрез подобный ужас, неизмерима боль их, оскорблённых, использованных да до нутра души самой обнажённых силою, сколь горько за них тому, кто боль их как свою разумеет, ведающий, каково это, когда сторонняя воля собою твою подчиняет насильно. И живут девы эти далее с судьбою поломанной, навеки иные, чем были доселе, и каждую мужескость обыкновенно ненавистью да страхом встречают в ответ, не могущие смириться, несчастные, против хотения собственного во своей муке навеки запертые, а порою и так случается, что на место дев становятся парни, и пусть оное реже стократ, однако не менее тяжки страдания их, чем муки женские, ибо безумен мир человечий, жесток в самом деле, и пусть цивилизованностью современной он прикрылся, всё одно, остался он дик да свиреп, ибо то звериный мир, по звериным же законам живущий, что в людях засели издревле да так в них по сей день и остались.
…Опосля случившегося сбежала Саша из дома, не в силах более там находиться, неслась она поначалу куда глаза глядят, не в город, а в сторону совсем иную – в поле да в лес заем, что невдалеке располагался громадою тёмной. Пала Саша вскоре подле древа лежачего, привалилась в низинке этой спиною к стволу обширному, обхватила себя руками, скорчившись да в комочек сжавшись, да и зарыдала горько, отчаянно, надрывно. Тишь стояла всеобщая да великая в лесу этом, слыхать было лишь одинокие девичьи рыдания подле древа павшего, и корчилась девушка бедная во страшной муке сердечной, раз от разу события минувшие в голове прокручивая да к земле головою лохматой склонившись отчаянно. Вскоре и вовсе к травянистой почве припала Саша рыдающая, вцепилась руками дрожащими в пучки травы осенней да рвать их принялась во своём страдании, с корешками выдирала их из почвы, землю твёрдую скребла ногтями да лицом утыкалась в неё, сгибаясь да одёжу пачкая в чуть сыроватом песке; стоя на коленях тощих, сжала девушка бедная руками промеж ножек, там, где болело всё сильно, согнулась вся горько да во дрожи скорбной, а затем из кармана джинсов ножик перочинный выхватила, вскинула руку левую, рукав задрала да в безумстве слёзном лезвие ножа сего прижала к запястью, и стояла так какое-то время, таращась на руку свою да в нерешительности вдавливая лезвие в кожу то сильней, то слабее, но затем зарыдала с новой силою, отбросила ножик прочь да и упала наземь во слезах. Скорчилась Саша на боку во траве истерзанной, руками ото всего мира закрывшись да роняя слёзы горькие на грязную лесную почву, и пролежала так несколько дней в забытьи отчаянном, покуда не отыскала её полиция местная по распоряжению школы, в коей обеспокоились о том, что не посещает девушка занятия уже давно, а родители о том, где она нынче, ни сном ни духом не ведают. Нашли её, медиков вызвали, однако внешне всё с Сашею нелюдимой в порядке было, а посему домой её отправили попросту, и никто не встревожился на тот счёт, что ещё более замкнута девушка, чем обыкновенно, что дрожат её руки да что ни на кого она не смотрит, не говорит ни с кем – ибо привыкли все, что извечно она таковая ходит, и никто не уловил разницу эту, никто не увидел, что, хоть и в порядке всё с нею внешне, там, в душе её, не всё в порядке, перевёрнуто там всё, перекручено, навеки искалечено да обезображено страшно. И была Саша одною во своей боли, учиться перестала и вовсе, на второй год ей пришлось в восьмом классе задержаться по причине этой, и ходила девушка аки мертвец настоящий, шарахалась от учителей-мужчин, с коими доселе разговаривала обыкновенно, и в итоге пред психологом школьным оказалась она на диване сидящей, однако на расспросы все да попытки дознаться ничего не ответила, глядя пред собою невидящим взглядом, окромя одной лишь фразы, тихой да бесстрастной:
- Сама со всем справлюсь.
И как бы ни мыслила о себе Саша как о слабой да ничего не могущей, не могла она никому рассказать о случившемся, особливо после того, как шепнул ей отец однажды: «Расскажешь кому-то – убью по-настоящему», и порешила всерьёз сама с бедою своею справиться, не потому, что в силы свои верила, а потому, что выбора у неё иного не было. И спустя год где-то понемногу улучшаться состояние сашино начало, ибо были в девушке мрачной та сила да та воля, что задавлены были сызмальства отцом гадким, забиты куда-то вглубь души женской внушеньями грубыми, и хоть и были они туда забиты, сила да воля эти, однако же не исчезли они напрочь, просто мыслила Саша, что нет их, оттого их пользовать не могла свободно. Однако потихоньку да понемногу очухалась Саша кое-как, и пусть людей да мужчин особливо сторонилась всё равно, однако более не начинала задыхаться в панике судорожной при виде них, как прежде, за учёбу решила взяться усердно, ибо план возник у неё, порешила она прочь из города этого убраться в квартиру тёткину под предлогом учёбы в колледже, а чтоб в колледж этот поступить, надобно было школу для начала окончить. Вот и стала Саша учиться прилежно, дома же грубости да колкости отца игнорировала теперь, не допускала до своего сердца, да в итоге и удалось ей выбраться тайком в задуманный город опосля экзаменов, в колледж поступила девушка сразу, там даже приятели нарисовались у неё некие, однако новая напасть случилась – Молох приходить к Саше по ночам начал, аки безумие какое-то, и мыслила девушка, будто опосля всего пережитого и впрямь она с ума сходит, однако спустя какое-то время Теофил неожиданный повстречался ей, напрочь жизнь её тем самым изменивший, искренно в неё, Сашу, верящий, заботливый да чуткий, хоть и на первый взгляд грубоватый, и после всех совместных событий порешила Саша с ним уйти в мир незримый рогатою, ибо обрела она путь свой, доселе потерянная да неприкаянная, да семью обрела тоже, настоящую, любящую, навечную.
А теперь же скорчилась девушка на снегу хладном, ни отца своего теперешнего не спасшая, ни друзей, ничего не могущая да по-прежнему уверенная в ничтожности собственной, и лежала она так какое-то время, вдыхая судорожно холодный зимний воздух да глядя пред собою взглядом потерянным, а затем сунула руку в карман куртки, выудила оттуда телефончик, набрала быстро номер заветный да и приложила трубку к уху. Гудки характерные раздались там сразу, о том оповещающие, что вне зоны действия абонент запрашиваемый нынче, но сбросила это Саша, набрала номер снова, прошептала горько:
- Ответь, Тео… Прошу, ответь…
И изменились гудки вдруг, на обыкновенные переменились внезапно, да и вдохнула Саша судорожно холодный зимний воздух, глаза округлив да пред собою поражённо уставившись, когда раздался из трубки взволнованный да знакомый голос:
- Сашок!!
- Тео!!.. – ахнула девушка, навернулись на глаза её слёзы с новою силой, да и выдавила она сквозь рыдания отчаянные: - Где ты?.. Что с тобой было?..
- Что было?.. – переспросил Теофил растерянно, поглядев на пропасть под собою да затем мигом отведя взгляд, ибо во хлад да в жар разом отчего-то бросило. – Да всё путём, милая… - ответил козлоногий с ухмылкою нервной под встревоженным взглядом Огнешки. – Я тут…г-гуляю, да!…
- Не похоже…
- Да мы тут на Урале, бесобои нас преследуют, удираем, Сашок, как могём, токмо сил у нас стократ меньше…А ты? Что с тобой? Что стряслось?
- Я… - зажмурилась Саша печально, всхлипнула судорожно, проговорила натужно да в отчаянии страшном: - Я всё потеряла…Я не знаю, что делать… Всех увезли, всех, эти уроды поймали нас, мне одной бежать удалось… Тео, я ничего не могу… Я никого не спасла… Мне страшно, я не смогу, я не знаю что мне делать…
Вцепилась Огнешка тем временем в рукав рубашки Теофила в панике, ибо соскользнул вдруг козлоногий ниже, пальцами руки левой цепляясь за скалу судорожно, да удержаться смог, вытаращился перепуганно, ибо укол испуга болезненный да лютый пронзил мышцу сердечную тотчас, издал Теофил хрип сдавленный невольно опосля укола этого, над пропастью ещё ниже повиснув, да и рявкнул вдруг в трубку в сердцах:
- Хватить ныть!!
Опешила Саша, и впрямь перестала всхлипывать, спросила поражённо да тихо:
- Что?..
- Возьми уже себя в руки!! – продолжил Теофил в ярости, изо всех сил держась за выступ малый над чёрною страшной пропастью. – Тебе наговорили всякой пакости, а ты и поверила!! Так вышло, что в семье дурной росла ты сызмальства, где били тебя нещадно и кулаком, и словом!! И нет в этом вины твоей, но в том лишь твоя вина, что до сих пор словам их ты веришь!! Их, а не моим!! Мир… - Теофил покачнулся чуть, оскалился отчаянно, покрепче стиснув заснеженный камень. – Он не добрая сказка, и всем то известно! Он…он война али битва, в коей важно, как сильно ты бьёшь, но подчас стократ важнее, как стоишь ты пред ударом сторонним, как удар этот ты выносишь! Ибо так этот мир может двинуть, что от удара сего никогда не подымешься боле! Поверив, что слаба, ты прятаться стала за сильных, однако всегда настаёт момент, когда не окажется сильных рядом, не за кого тогда будет прятаться, и что ты сделаешь?! Падёшь наземь в бессилии собственном?! Сдашься?! Помрёшь?! Наука проста, и нет в ней премудростей, одно лишь в ней правило: возьми да сделай! Ты сильна да всемогуща, но сказали о тебе иное когда-то, в мозги оное кулаком вдолбили, и теперь ты не можешь мыслю эту оттуда вытащить! Но я не могу ради помощи в этом тебе кулаком так же двинуть, ибо я люблю тебя, дура! И ежели победить ты хошь – иди и побеждай! И нет иного способа, никто тебя до твоей победы нести на себе не будет! Иди и сделай всё ради победы, до чего только додуматься сможешь! Это слабаки лишь ноют да вечно ищут отмазки, а ты не слабак, ты дочь моя, моя ты порода!! Ежели пала под ударом – вставай, вставай да иди, так и дойдёшь до победы в итоге! Уверуй в себя, а без веры побед не будет, житья не будет и вовсе! Иди!! Иди и побеждай, и не смей иначе!! Я люблю тебя, Сашок, уверуй в себя… как я в тебя верую!
Выслушала тираду эту гневную Саша, лёжа на снегу хладном да трубку к уху прижав растерянно, да затем и посерьёзнел её взгляд, ожесточился, и произнесла она твёрдо да тихо в тишине двора глухого:
- Спасибо, пап. Я тоже…тебя люблю.
И гудки короткие раздались из трубки в руках Теофила опосля слов этих, замер козлоногий мужчина с телефоном подле уха, глядя пред собою печально да растерянно как-то, а затем улыбнулся тепло да горько, нажав на кнопку сброса вызова, но опомнился вдруг, ибо заскользила рука его внезапно по снегу ниже, воззрился Теофил наверх перепуганно, отчаянно цепляясь за скалу, поехал вниз неотвратимо, бросив в пропасть взор обречённый невольно, однако схватили его за рукав рубахи вдруг иные руки, сильные да крепкие, и узрел Теофил, голову подняв, что держит его отец Энрико, встревоженный люто, да и рванул преподобный на себя возлюбленного своего, вытащил из пропасти наверх, а после заключил в объятия тесные да с радостью искренной, прошептал:
- Дурной… Господи, как за тебя я испугался…
Обнял Теофил его в ответ, вздохнув с облегчением неимоверным, да и уткнулся лицом устало в ворот чёрного овчинного тулупа.
…Вскочила Саша тем временем на ноги, отряхнувшись от снега да засунув телефончик в карман обратно, и решимостью глаза её тёмные горели, когда бросилась она куда-то прочь, бежала так какое-то время, изучая взглядом многоэтажки, да затем заприметила подвал некий, иной, нежели тот, в котором плен состоялся недавний; кинулась девушка к подвалу этому, вошла внутрь, пистолет из кармана выудив, да и узрела, вглубь пройдя подалее, разномастных рогатых бродяг, ютились они в подвале этом тёмном толпою целой, подле стен сидели, лежали, ходили от стены до стены да разговоры вели всякие – замолкли все тотчас, воззрились на Сашу удивлённо да настороженно, а та вскинула руку с пистолетом да и вопросила уверенно:
- Где мне найти Молоха?
Обмолвился ведь Теофил ей однажды, покамест гуляли они вместе в последний день его свободы, бросил мельком, что к Молоху ходил настоящему в подвал, да только не сказал, как именно его обнаружил, а теперь же знание это понадобилось девушке всерьёз.
Переглянулись меж собою рогатые, зашептались, кто-то особливо дерзкий выдал:
- А ты кто такая?
- Я дочерь Теофила Хакасского, - смело да мрачно ответила Саша, вскинув голову гордо. – Инкуба Верховного да лорда адова.
Зароптала толпа, оробели многие, многие же отвернулись будто виновато, особливо дерзкий хмыкнул растерянно да и склонил голову почтительно, и примеру его остальные последовали тотчас.
- Слыхали, слыхали… - произнёс он задумчиво. – А зачем нужен Светом зрящий молодой госпоже?
- Это моё дело, - отрезала Саша грубо.
- Найти его несложно… Подле подвалов, что посещает он, метки чёрные найдутся…
Выслушав слова рогатого до конца, кинулась Саша прочь, какое-то время осматривала в спешке лютой все местные подвалы, да и получилось найти необходимый вскоре, смирила девушка спешку свою, осторожно вошла, осматриваясь по сторонам да направляясь вглубь прямиком. Миновав несколько подвальных помещений да выйдя из-за угла в иное, узрела Саша вдруг, руку с пистолетом тотчас вскинув, что у стены дальней да спиною к выходу, откель пришла она, сидит огромный да страшный некто – нагнувшись да потрясая крылами драными, пожирает он что-то неизвестное, не заметив Саши покамест. Однако наступила девушка вдруг на некий фантик, к демону приближаясь осторожно, и хрустнула обёртка эта под подошвой кеда, в миг обернулся на нежданную гостью Молох страшный, воззрившись на неё своими круглыми да светящимися глазами, и скалилась пасть его в улыбке обыкновенной, да и оробела Саша малость от вида его жуткого, попятилась, когда, перебирая руками множественными да покручивая хвостом длинным, устремился к ней демон резко, однако взяла себя девушка в руки мгновенно да и вновь руку с пистолетом вскинула, в лик страшный прицелившись, рявкнула:
- Стоять!!
И замер Молох резко да прямиком напротив, совсем рядом, сверху вниз взирая на добычу возможную глазами, пронзительными во свету своём.
- Ты должен меня знать, - произнесла Саша ровно, глядя прямо в эти жуткие очи.
- Человечина, рогатою ставшая… - прошипел Молох леденящим душу гласом. – Я тебя помню... Помню твой страх... И говорил о тебе один из гостей моих, козлоногий да аки пламень рыжий… Черноокая… Узнал я тебя…
- Я его дочерь. Коли злить его не хочешь – подчинись мне, ибо мне нужна твоя помощь.
- Подчиниться?.. А что мне будет за это да почему не должен я вкусить твоей плоти разговора вместо?..
- Дьявола знаешь?
- Кто же не знает господина наипервого…
- Он мой дед. И осерчает он очень, если поступишь ты не так, как я тебе говорю.
- Дед… - Молох засмеялся хрипло. – Не напугать меня титулами да званьями, мясо, не имеют веса они ни под взглядом страха, ни пред ликом вечности…
- Не в титулах дело.
- А в чём же, коли ими ты мне так отчаянно тычешь?...
- Воля моя сильна, - сказала Саша твёрдо, бесстрашно глядя на ужасающий демонический лик. – И цель моя благородна. Склонись да окажи мне помощь свою, ибо я тебя не боюсь.
И бросила девушка вдруг пистолет прочь, опустила руки, глядеть на Молоха продолжив уверенно да непоколебимо, а демон посмотрел на пистолет брошенный молча, затем на девушку взгляд перевёл снова, постоял так какое-то время, на неё таращась очами круглыми, а затем отошёл назад слегка да и склонил голову к полу в поклоне смиренном, не спуская со смелой Саши своего горящего взора. Выдохнула Саша невольно, напряжённая доселе, воззрилась на покорившееся ей чудовище поражённо.
- Реально?.. – вырвалось у неё ненароком.
- Я кошмар ночной… - произнёс Молох тем временем. – А знаешь ли ты, зачем я кошмар собой дарую?..
- Зачем?
- Дабы его не боялись…
Нахмурилась Саша, не сразу сообразив смысл сказанного, да затем и уразумела, кивнула серьёзно.
- Что надобно тебе, черноокая?..
- Друзей из беды спасти.
- Свет снаружи... Погаснут глаза мои, с ним воедино слившись…
- Зажмурься тогда.
- Не умею…
- Тогда… - огляделась Саша зачем-то, да и упал взгляд её на тряпку некую в углу, в куче сора всякого. – Тогда мы тебе их завяжем, - решила девушка. – По запаху ведь сможешь добраться, куда скажу я?
- Смогу…
И кинулась Саша к тряпке запримеченной, схватила, попутно подняв и пистолет свой, вернулась затем к Молоху, и помог ей демон на себя залезть любезно, встала Саша на спине его, вручила ему тряпицу, и завязал себе глаза Молох тканью этой плотной, опёрся руками об пол снова, и повелела Саша, за шипы на голове его схватившись:
- Сначала нам нужно на кладбище одно. Там товарищ покоится, что нам поможет.
- Ведаю…
- В смысле? Ты знаешь, кого я имею ввиду?
- Знаю, черноокая… - Молох развернулся вдруг в сторону, совсем иную от выхода. – Всё уразумел, ибо мысли твои подле тебя летают, видны мне превосходно… - и после слов сих бросился он вдруг к стене дальней, перебирая множественными конечностями своими по полу, и перепугалась поначалу Саша, помыслив, что не видит демон всё-таки с повязкою на глазах, однако узрела, что непростая там стена высится, чёрная она какая-то, вязкая, вцепилась девушка покрепче в шипы на голове демона, зажмурилась да дыхание задержала на всякий случай, и нырнул в стену чёрную Молох в тот же миг, не видела Саша пути этого, что пролегал от подвала к подвалу, да почувствовала затем хладный зимний воздух, открыла глаза да и узрела, что выбрались они из подвала некоего иного, в другом городе и вовсе, и понёсся Молох резвый да ящерообразный, извиваясь, до кладбища за городом этим, в считанные минуты до него он добрался, ибо, огромный да сильный, быстро бежал на восьми конечностях, загребая руками снег да рывками преодолевая сотни футов за раз. Ворвалась Саша на Молохе чёрном да страшном на кладбище это вскоре, сказала склеп искать некий, а впрочем, он тотчас и нашёлся, ибо не заметить здание это невеликое посередь могил да крестов было бы трудно, уж слишком оно ото всего вокруг отличалось. Остановила Саша Молоха возле склепа, спрыгнула наземь, вошла внутрь помещения могильного, осмотрелась мельком, однако медлить не стала, подошла к гробу каменному, что располагался посередь небольшой комнатки этой, да и постучала по крышке три раза по три. Отошла Саша на шаг от гроба, засунув руки в карманы куртки да глядя на крышку тяжёлую мрачно, а та покачнулась вдруг, отъехала в сторону да и упала на пол с грохотом. Схватились в тот же миг за борта руки костлявые чьи-то, да сверкнул во дневном свете перстень с квадратным голубым камнем, и сел во гробу этом Бура неожиданный, вздохнул он, покрутил позвонками шейными, разминая их будто, а затем и воззрился на стоящую сбоку девушку своими круглыми глазами.
- Ты чего тут? – лязгнул он челюстью звонко.
- Помощь твоя нужна, - возвестила Саша серьёзно.
- Что там у вас стряслось?
- Бес рыжий в беде. На Урале он нынче. Убьют его, если не поможешь, один он там со святошами да без сил своих.
Помолчал Бура малость, обдумывая сказанное, затем спросил:
- А где Ешу?.. И остальные – где?
- Их схватили. Но их я; пойду вызволять.
Вздохнул костлявый демон тяжко как-то, да затем и сказал ворчливо:
- Вечно бес рыжий в беду какую-то влипнет. Поспать не дадут покойно.
И ухмыльнулась Саша, уразумев, что Нежить Синепламенный внял просьбе её верно да точно.
****
Тем временем один из грузовиков двоих укатил за город оперативно да скоро, понёсся по трассе вдоль полей да лесов поспешно да и прибыл до места назначенного вскоре, а именно, к полю иному, заснеженному да мало кем посещаемому и вовсе. Вывели из кузова бесобои пленного да гордого Вельзевула с руками связанными да и повели во поле это прямиком, опасливо косясь на сдержанного надменного демона, ибо даже с цепью заклятой на руках страх внушал им пленник рогатый этот, высокий, статный да чинный, а во глаза его жёлтые тем более глядеть все страшились, как и на рога, впрочем. Гурьбою этакой вели они невозмутимого Повелителя мух пред собою, держа его на прицеле пистолетов, а вскоре и домик некий показался невдалеке, близ лесочка стоял он одиноким, тёмным, да и вовсе необжитым казался каким-то, хладным да обветшавшим от времени. Подвели Вельзевула к двери домика этого бесобои, раскрыли пред ним дверь да и внутрь идти приказали, а сами же, как и было им повелено доселе, устремились обратно к грузовику, захлопнув за демоном дверь поспешно да и вздохнув с облегчением явственным.
Очутился Вельзевул в комнатке невеликой тем временем, остановился он подле двери, осмотревшись спокойно да равнодушно и вовсе, затем повернул голову налево да и приподнял брови надменные сдержанно, ибо вышел вдруг к нему из комнаты иной Азариил тетракрылый да белоснежный, взглянул он на доктора серьёзно, да строг был лик его, печален чуть, лишь глаза светлые за круглыми очками выдали бы взгляду внимательному укол сердечный да тоскливый, что ощутил херувим, едва взглянув на долгожданного гостя.
- Экое явление, - ухмыльнулся Вельзевул надменно, глядя на Азариила со сдержанной заинтересованностью во глазах своих жёлтых, не смог удержаться, взглянул мельком на крыла обширные да белые, Азариил же прошёл в комнату эту неспешно, пред доктором остановился, напротив да посередь комнаты прямиком, посмотрел на него снова, руки заложив за спину чинно, да и притопнул чуть ногою в ботинке белом. Тотчас спали цепи заклятые с рук Вельзевула, и опустил тот руки, потирая запястья, доселе цепями пережатые.
- Что тебе надобно? – вопросил демон малость недовольно.
Ни слова не говоря, подошёл Азариил к столику подле окна, выдвинул ящик, взял оттуда кинжал с лезвием серебряным да вострым, а затем вернулся к Вельзевулу обратно, подошёл ближе да и протянул ему кинжал. Изогнул бровь Повелитель мух в недоумении хладном, да затем взял кинжал, взглянул на лезвие мельком, после вновь на херувима поглядел. А тот прошёл в комнату чуть далее, развернулся к нему спиною, крыла обширные да белые раскинул вдруг печально, руками себя обхватив невольно, опустил голову да и произнёс мрачно:
- Ежели и впрямь хотите вы два крыла из тетрады моей… Так забирайте.
Опешил Вельзевул, заслышав заявление такое твёрдое, застыл он на месте, на херувима невысокого да смелого таращась молча, да затем и спросил ровно в тягостной тишине комнаты невеликой этой:
- С чего вдруг такая щедрость?
- А не ясно? – хмыкнул Азариил хмуро.
- Не шибко, как видишь.
Помолчал херувим малость, крыла обширные на весу держа да глядя в пол понуро да печально, а затем и ответил:
- Тягость вашу желаю я развеять да соделать столь же лёгкою, сколь лёгок полёт в высотах небесных. Режьте, те, нижние. Они не столь велики, но сильны не менее.
Глядел на него Вельзевул в смятении да растерянности, на крыла белоснежные да прекрасные, пред ним раскинутые столь искренно да покорно, на кинжал в руке своей поглядел затем. Да и вспыхнули вдруг в голове да из памяти слова Мухи роковые:
«Пусть обещает доктор… Ежели встретит доктор херувима вновь…пусть убьёт его, коли и впрямь я доктору дороже»
Нахмурился Повелитель мух, вспомнив об обещании своём, что вынужден был дать он ревнивому насекомому демону не столь давно, и тягостнее мышца сердечная в груди его забилась отчего-то, поднял взгляд он на Азариила скорбного, что стоял в ожидании боли да голову опустив понуро, и медленно подошёл к нему Вельзевул серьёзный, встал позади вплотную, сверху вниз на херувима невысокого глядя, да затем вдруг схватил его за волосы кудрявые, запрокинул ему голову рывком да приставил клинок серебряный лезвием вострым к горлу. Вдохнул Азариил резко да хрипло, вытаращившись испуганно да за руку доктора схватившись судорожно, замахал крылами пернатыми вразнобой да беспомощно, выдавил во страхе:
- Вы, верно, меня не поняли…
- Это ты меня не понял, ангел, - произнёс Вельзевул сдержанно да мрачно, без труда всякого удерживая панику херувима да пуще прежнего вдавливая лезвие вострое в его бледную кожу. – Как всегда беспечен да мыслишь обо мне лучше, чем есть я на самом деле. Неужто помыслил ты, что, возможность имея, лишь одну пару у тебя заберу я? О чём думал ты, клинок мне сей вручая да безоружным предо мною оставшись?
- Думал… Помочь вам искренно… Вы же… Вы хороший… - Азариил зажмурился от боли скорбно, затем открыл глаза да поглядел на Повелителя мух, воздев взор свой печальный вверх до упора самого. – Вы лишь прячетесь за маскою личной… За личиною высокомерия бездушного… Но я видел ваши слёзы, и в сердце своём вы таите печали сокрытые…
- Хороший? – усмехнулся Вельзевул надменно. – О, ангел, неужто святость твоя самому тебе глаза застилает, сквозь себя на всех глядеть заставляя? Зачем тягость мою лёгкой возжелал ты соделать? Какой тебе от этого прок?
- Прок?.. Да дабы легче вам стало всего лишь… Вы же…нравитесь мне, идиот… Не смог я позабыть вас да беседы наши, и дружить желаю с вами искренно…
- Нравлюсь? – переспросил Вельзевул в растерянности да с досадою некоей. – Да чем?
- Откуда я знаю… Просто нравитесь… Таким вот, какой вы есть… Рогатым несносным гордецом, Творцом себя возомнившим да и впрямь жизнь соделать сумевшим… Мне не плевать на вас, дурак вы треклятый… А ежели и далее убивать всех будете, кто с дружбою искренной к вам стремится – так и останетесь один навеки…
- Я не один. У меня есть тот, кому я дорог.
- Единственный…
- А больше и не надо.
Потекли слёзы по щекам херувима бледным, закрыл глаза он горько, сжимающий пальцами дрожащими руку Вельзевула подле своего горла, да затем разжал вдруг пальцы, опустил руки, нащупал ткань пальто демона позади себя да стиснул отчаянно, вжавшись спиною в Повелителя мух горестно.
- Видать, и впрямь ошибся я… - выдавил Азариил обречённо да с мукою сердечной в голосе дрогнувшем. – Нет в вас ни жалости, ни сострадания, ни иного хорошего… Не страшна мне смерть, ибо в Небеса возвращусь я попросту… Но оттого мне страшно…что возлюбил я такого…как вы…
Сжал Вельзевул рукоять кинжала крепче опосля слов этих, задумчиво да мрачно глядел он на Азариила, ко смерти всерьёз уже готового, а затем развернул вдруг к себе лицом, стиснул покрепче в пальцах волосы херувима кудрявые да пышные да и рывком оторвал его от пола, в воздух поднял безжалостно. Охнул Азариил бедный от боли жгучей, вцепился руками дрожащими в рукав пальто чёрного, посмотрел на Повелителя мух затравленно да горестно, крылами замахал да забил вразнобой при этом, и с любованием тоскливым оглядел Вельзевул крыла эти белоснежные да прекрасные, оперение воздушное, тонкое да ажурное, каждый изгиб да каждый взмах, развернулся затем с Азариилом вместе, к стене подошёл быстро да и вжал херувима во стену эту спиною, выпустив волосы его из пальцев да затем горло сжав грубо заместо. Захрипел Азариил, воздух ртом хватая отчаянно, забился скорбно, тягая Вельзевула за рукав пальто, да и прямиком во глаза его поглядел горько, роняя слёзы частые на воротник своей белоснежной одёжи. И взглянул в глаза его светлые Вельзевул в ответ, смотрел так какое-то время мрачно да с тяжестью во взоре, а после сплюнул вдруг с досадою, бросил недовольно: «Сволочь…» да и пригвоздил с размаху крыло херувима левое кинжалом ко стене прямиком. Выпустил Повелитель мух Азариила из захвата своего крепкого, отошёл чуть прочь, отвернувшись, херувим же грохнулся на пол невольно, морщась от боли, да затем встал кое-как, опираясь о стену, потянулся к кинжалу в крыле да и вопросил растерянно:
- К-кто сволочь?.. Я?..
- Ну а кто на меня такими глазами воззрился, опосля которых рука на убийство не поднялась? – хмыкнул Вельзевул надменно да сердито, а затем добавил: - Крыла отрезать…придумал, тоже мне… Да как бы я прицепил их себе на спину? Себе оставь, не нужно мне это.
Отцепил Азариил крыло своё от стены, бросил кинжал прочь, оправил пальто да и посмотрел на Повелителя мух удивлённо, однако и улыбнулся затем мирно, произнёс:
- Знать, всё-таки я не ошибся…
Подошёл он ближе к Вельзевулу высокомерному, поглядел на него дружелюбно, а тот, бросив на него взор в ответ, усмехнулся, заложив руки на спину:
- Безумец ты, ангел.
- Почему же безумец?
- Кто бособоев сотни на народ наш натравил, только чтоб меня отыскать? Уразумел ведь я в итоге. Как сагитировал ты их на это?
- Сказал им, - Азариил улыбнулся смущённо. – Что на то воля Божья.
Фыркнул Вельзевул невольно, да и засмеялись они вместе сдержанно, вдвоём, друг на друга добродушно глядя. А отсмеявшись, возвестил Азариил с улыбкою:
- В комнате соседней пианино есть. Чудесно оно своим звучанием. Хотите посмотреть?
Усмехнулся Повелитель мух, покачал головой снисходительно, да затем и ответил:
- Не откажусь.
И прошли они вдвоём в комнату иную, устремились туда, где у стены пианино старое покоилось, и лавочка пред ним стояла крепкая, присел Азариил на лавочку эту справа да жестом пригласил доктора сесть рядом. Чуть помедлив, опустился тот на лавочку в итоге, и поднял херувим аккуратно крышку, обнажил чёрно-белый ряд музыкальных клавиш.
- Окажите честь, - поглядел он на Вельзевула с улыбкою доброй. – Сыграйте что-то.
Пожал Вельзевул плечами непринуждённо, глаза прикрыв, да затем подвинулся чуть ближе к инструменту музыкальному этому да и опустил руки на клавиши плавно, заиграл композицию некую складно да умело, и глядел поначалу Азариил, как порхают руки доктора мужественные да чувственные нынче над инструментом сим, рождая мелодию чудесную да красоты печальной, а затем вдруг и присоединился к игре данной, вместе с Вельзевулом заиграл справа, и поглядел на него Повелитель мух надменный, хмыкнув кратко, да и повёл головою одобрительно затем, отвернувшись. И играли вдвоём да вместе ангел и демон на пианино старом в домике отчуждённом да заброшенном, звучала в тишине всеобщей мелодия прелестная, исполненная печали да радости одномоментно, и казалось, будто ничто не важно более на свете этом, окромя мелодии сей, будто целый мир собою она охватила да заключила в себе навеки. Но спустя время некое закончили они игру свою слаженную, сыграл Вельзевул аккорд последний да звучный да и остановился, положив руки на клавиши белые да голову опустив слегка в задумчивости тяжкой.
- Вы чудесно играете, друг мой, - подал голос Азариил, сложив руки на коленях да посмотрев на доктора мирно.
- Друг... – хмыкнул Вельзевул с лёгким презрением в голосе. – Обещался я…что убью тебя при встрече непременно.
- Обещались?.. Кому?
- Тому, кто более всех мне на свете дорог.
- Зачем же обещались вы?
- Он настоял. Дабы доказал я так, что всерьёз он мне дороже. Но я не могу. Извечно без жалости всякой со всеми справлялся, а с тобой – не могу, - посмотрел Повелитель мух на печального Азариила со сдержанной мрачностью во взгляде, глядел так какое-то время в молчании общем, а затем произнёс ровно:
- Мне тоже нравились разговоры наши.
Улыбнулся Азариил слегка, опустил взгляд виновато.
- Но что же теперь вы ему скажете? – спросил он тихо. – Ведь посчитает он, что вы его предали.
- И верным будет умозаключение это.
- Но ведь это не предательство, ибо нельзя жизнью сторонней будто вещью бездушной разменивать.
- Ему это объясняй, а не мне.
Подумал Азариил малость, нахмурившись, а затем вдруг и сказал:
- А и объясню.
****
Попутно тому, как уносился вдаль грузовик первый с Вельзевулом пленным, второй катил по загородной трассе в направлении совсем ином, вот только куда – то было неизвестно пленникам поникшим в кузове грузовика этого, сидели они там, по рукам повязанные, на лавочках вдоль стенок разместились да поначалу в молчании мрачном ехали, поглядывая друг на друга изредка, лишь Шур, бросая гневные да насмешливые взгляды в сторону кабины, откель сквозь решётку невеликую видать было бесобоев треклятых, выкрикивал в адрес их брань всякую время от времени.
- Паскуды! – нагло, громко да сердито выдал он в очередной раз, глядя на решётку. – Сявки! Петухи поганые! Вафлёры драные! Дерьмом смердите! Да ваши мамки от меня довольными уходили! Шестёрки псиные, фраера голимые!
- Тьфу, прекрати уже, неугомонный, - произнёс Черносмольный, покачав головою рогатой. – Слухать тошно твою брань.
- Я не догнал, чё за претензии? – повернулся к нему жулик злобно. – За что повязали нас? За что нам чалиться? Я за прицеп на ходку не согласен, если что! Вы хоть мне и братухи, но отвечать каждый за свой базар должен только!
- Я не уразумел ни слова из того, что сказал он, - повернулся Хозяин болот к Ешу, что сидел подле. Тот улыбнулся мирно да пожал плечами в ответ.
- Он говорит, - подал голос Муха, приглушённо по причине намордника да справа от Черносмольного к стене привалившись. – Что за наши провинности наказание получать не хочет.
- Да мы не виноваты ни в чём, - хмыкнул Чертовский мрачно, сидящий возле Шура. – Я не знаю, на кой мы им понадобились.
Бафа же, как и Муха, обвязанный цепями вдоль да поперёк, мекнул печально, лежащий возле ног Чертовского, тоже некую мысль высказал, однако не уразумел его никто.
- А где ваша девка-то? – осведомился Шур, окинув всех взглядом пристальным. – Она что, нас кинула?
- Не могла, - уверенно ответил Черносмольный. – Не такая она.
- Да забздела небось и драпанула ныкаться.
- Слышь, ты, - пихнул жулика плечом Чертовский вдруг с угрозою. – Не говори о ней так.
- Да бляха-муха!.. – от толчка сего Шур чуть не опрокинулся, едва удержался на лавке сидящим, Муха же воззрился на демона дико, глаза вытаращил, вопросил:
- А?..
- Ты аккуратней, дружище, - весело хмыкнул Чертовский жулику, что поглядел на насекомого демона с недоумением искренним. – Товарища Мухой кличут. Нравом дикий, может и не уразуметь слов незнакомых верно.
- Добро-погремуха, - кивнул Шур рассеянно, пожал плечами возмущённо: - Без обид, кентухи! Я чего? Я ничего!
- А Сашку не обижай, - сказал ему Черносмольный хмуро. – Она девка ладная и своих не подставит. Заведено у нас так. Друзья истинные да родные, семьёю зовущиеся…они друг друга не предают.
- Семьёю?
Помолчал Хозяин болот малость, глядя на жулика задумчиво из черноты капюшона рогатого, затем окинул товарищей взглядом, печальным чуть, а те ответили ему молчаливыми да слегка растерянными взорами, будто неловкость какая-то в тишине общей повисла, но потому лишь, что каждый со словами Черносмольного согласен был в тайне, вслух же отчего-то согласие это выразить не в силах.
- Мы ей не сказали… - произнёс Черносмольный, наконец, да вздохнул. - А, наверное, стоило… Она же того напрочь не ведает. В думах своих множественных к тому пришёл я…что ежели дорог тебе кто-то – знать, сказать ему об том надобно. Словом али же поступком каким… Однако поступок – он не всегда, увы, понятен, а слово…Слову не всегда веруют. Должно быть, совместить то да другое стоит, дабы оно, того, красноречивей было, доходчивей, то бишь. Да токмо вот незадача – и сам ты подчас робеешь отчего-то да не можешь посему высказать словеса заветные. Разумеешь словеса нужные – а молвить не хватает духу. Вот рыжий бес лёгок в плане этом, ежели чего ему по нраву да сердцу любо – о том оповещает доходчиво… И ему ничего я не сказал, голова дурная… А ведь таковое стрястись может, что…поздно уж будет. В плену рыжий бес нынче, да выберется ли живым?.. А ежели не выберется…так и не узнает, как он каждому из наших дорог. Потому как…ежели люб тебе кто-то, товарищ, друг, иной – сказать ему об том надобно. Дабы разумел…что любим да нужен. Что не один на свете этом, а дом да кров имеет в лице товарищеском да любящем. Сашка…она чего смурная такая? Знамо, чего. Знать, глад у неё в мышце сердечной, моему подобный. Не разумеет, что всем нам дорога. Не ведает, что наша, что нужная да сердцу близкая. Кабы ведала б - тогда бы тише стал глад её. Как мой. Одная она оказалась нынче, боится… Но ты дурное молвишь, вор. Мы ведь тоже ей дороги. Знать, не бросит, как бы страшно ей ни было. Найдёт выход, способ страх одолеть отыщет.
Опечалился как-то Шур опосля слов всех этих, опустил он взгляд, о своём о чём-то задумавшись, затем откинулся спиною к стене, ни на кого не глядя, да буркнул:
- Ну… Вам виднее.
И вдруг содрогнулся грузовик резко от удара странного по крыше, да так шибко, что подскочили все на лавочках в кузове, всполошились, переглянулись испуганно да встревоженно, а затем и повалились на пол да друг на друга беспомощно, ибо резко остановился грузовик спустя секунду после толчка этого странного, будто во стену какую-то врезался. И вскочил Шур на ноги самым первым, к окошечку зарешеченному бросился, припал, взглянул наружу да и узрел поражённо, как чья-то огромная, когтистая да чёрная аки смоль рука пробила стекло лобовое да схватила одного из бесобоев вопящих, наружу вытащила, а за рукою и лик страшный, жуткий несносно, показался, да глаза только отчего-то завязаны были на лике этом неизвестном. И вдруг раскрылись двери кузова сзади да и узрели пленники удивлённо Сашу запыхавшуюся, а узрев, обрадовались тотчас, кое-как с пола поднялись да и вывалились гурьбой наружу.
- Черноокая! – заскакал вокруг девушки Муха бодро да дерзко, цепями весь замотанный да с намордником жутким на лице. – Пришла, пришла!
- Ну вот! – двинул локтем Чертовский Шуру в бок победно. – Говорили ж тебе!
- А как ты… - хотел было вопросить Черносмольный, да тотчас и осёкся, ибо вышел из-за грузовика Молох огромный да страшный, в одной из рук держащий бесобоя, едва живого от страха. Прочие монахи окочурились, чрез стекло лобовое вылетев, когда остановил многорукий монстр грузовик на ходу прямиком, обогнав его да схватившись за капот крепко.
- Это кто?.. – вытаращился Шур на невиданное чудище.
- Мой старый знакомый, - ответила Саша, да не стала далее медлить, кинулась к ближайшему товарищу, коим оказался Ешу, схватилась за цепи на руках его, дабы сдёрнуть прочь, однако тотчас и отпрянула, ругнувшись от неожиданности, ибо не снять было рогатым цепи заклятые усилиями собственными, при попытке со стороны аки сребро они обжигали.
- Дай-ка этого! – обернулась девушка на Молоха да махнула на бесобоя рукою. Опустил демон монаха наземь послушно, на ноги поставил грубо, Саша же подошла к врагу да дуло пистолета под ребро ему сунула, приказала мрачно:
- Развязывай.
Безо всякого супротиву повиновался бесобой перепуганный, всем развязал руки, размотал цепи на Бафе да Мухе, и сорвал намордник насекомый демон прочь, а затем подскочил вдруг к бесобою да и на него напялил грубо, оскалившись насмешливо да злобно:
- Теперь ты аки псина, а не я!
Замахнулся он после да и двинул бесобою по лицу со всей силы, и мигом рухнул тот наземь без чувств да к ногам сашиным, не поднялся более, на земле без движенья остался.
- Рыжий бес в опасности, - взглянув мельком на павшего бесобоя, возвестила Саша затем. – На Урал нам срочно надо.
- Куда? – удивился Чертовский. – Не в Ватикан?
- Сказано, на Урал, значит, на Урал! – вынес вердикт Черносмольный, к кабине вдруг он кинулся, залез туда оперативно, вытащил мешок некий, в коем оказалось добро товарищей рогатых, что сгрудили туда пленители неучтиво, да благо и вовсе не выбросили. Похватали друзья вещи свои да затем и бросились за Сашей к Молоху, забрались все на монстра огромного, да и скомандовала Саша уверенно, за шипы на голове демона взявшись крепко аки за штурвал корабельный:
- Погнали, быстрей.
****
- Поспешите, догонят же! – воскликнула Огнешка нетерпеливо, всплеснув руками.
Опомнились Теофил да отец Энрико, вскочили с колен тотчас, друг за друга схватившись, дабы сподручнее вставать было, забрал козлоногий икону да двустволку со снега, нимфа тулуп подхватила, преподобный же трость свою поднял, доселе брошенную подле пропасти, и бросились втроём они далее по тропе вдоль скалы, а из-за угла Папа Римский присоединился к ним вдруг, как оказалось, ожидавший их там втихую.
- Где серафим? – спросил он на ходу недовольно. – Куда он делся?
- Да пёс его знает, - ответил Теофил, усердно заряжая двустволку сребряными патронами, на всякий случай, да хромая невольно по причине ранения в ногу недавнего, ведь всё ещё в ноге его сидела пуля, нескоро растворится она, как бывало извечно. – Унесло его куда-то, объявится.
Отец Закария же тем временем оторвался от погони благополучно, забрался он в пещеру некую да невеликую, что вверх по скале располагалась незаметною, привалился к стене там спиною, голову запрокинув устало, да в потолок вперился злобным, печальным каким-то взглядом, дыша тяжело да сбивчиво. Закрыл глаза он, руку к груди прижав, да затем и произнёс ядовито, зло:
- Будь проклят козёл этот драный… И девка рогатая пусть тоже к чёрту катится… Перевлюблялись друг в друга аки идиоты дурные, что за ересь, ей-богу… Боже, почто выдумал ты такую пакость? – открыл серафим глаза, в потолок поглядел снова. – К чему она? Что в ней хорошего? Одна лишь мука мышцу сердечную гложет, и ничего в том нет благого, великого ничего в этом нет… Избежать я хвори этой стремился, однако попался тоже, и какой в этом толк? Что мне делать? Как поступать? Живу я извечно, цели не имея никоей, низверг меня ты в мир наземный по той причине, что…неправильный я у тебя вышел, де…дефективный и вовсе, как изволил ты выражаться… - Закария опустил голову злобно, с неприязнью пред собою глядя. – Что моя жизнь? Да тоже какая-то ересь… Всё, что лицезрею я – всё ненавижу истово, к чему житие моё надобно? Да ни к чему… Так вот пусть не я один страдаю, - поднялся серафим на ноги вдруг, и ожесточился взгляд его, ненавистью исполненный. – Надоело. Всё равно никому я в этом свете не нужен.
…И только забежала компания наша за очередной поворот скальный, как вылетел откуда-то сверху Закария внезапный, набросился попросту он на Теофила удивлённого, ибо иного ничего придумать не смог, в неистовстве своём повалил наземь, и под поражёнными взглядами остальных полетели двое эти вниз в обрыв, сцепившись в драке яростной да будто бы полёта своего и не заметив даже, и кинулся к краю пропасти страшной отец Энрико в ужасе, но узрел, что внизу выступы есть всякие, на один из них и грохнулись дерущиеся смачно, во снег провалились хладный, и рявкнул Теофил, отпихивая от себя злобного да бешеного серафима:
- Ты что, спятил, дурной?!
- Заткнись!! – истерично воскликнул Закария, всеми силами стремясь огреть козлоногого кулаками по лицу да и вовсе в пропасть сбросить затем. – Это всё из-за тебя, из-за тебя!!
- Да что из-за меня?!
- Одержим тобою преподобный наглухо, следом и баба рогатая нарисовалась, всё собою вы перековеркали, ничто как прежде не будет!!
- Да чё те надо-то?!
- Заткнись!!
И получилось у Закарии в неистовстве своём скинуть Теофила прочь с выступа сего, вниз козлоногий испуганно грохнулся, на выступ иной, да однако же неудачно так – грубые да вострые камни на выступе этом торчали, и приложился Теофил спиною об один из них со всего маху, вдохнул судорожно, рот раскрыв да вытаращившись, ибо перебилось дыхание ударом сим напрочь, на бок перекатился, стиснув пальцами хладную скалистую твердь, да следом за ним Закария вдруг спрыгнул, на ноги приземлился ловко, усмехнулся презрительно да ядовито:
- Так тебе и надо, скотина! Всё у меня отнял! Всё забрал!
- Да что…забрал?... – прохрипел Теофил, постаравшись отползти прочь, однако подпрыгнул к нему серафим да со всей дури носком сапога грубого в бок зарядил тотчас, да затем ещё и ещё, и закашлялся козлоногий невольно, не в силах покамест подняться на ноги, а Закария тем временем выдал в слезах, действия своего не прекращая:
- Хочу я, чтоб на меня как на тебя глядел преподобный!! Чтобы как тебе мне он улыбался!! Чтоб не было тебя на свете этом и вовсе!! Ненавижу!! Ненавижу!! Я тебя…ненавижу!!
Нагнулся он резко, схватился руками обеими за ворот рубашки Теофила да тащить его принялся к краю пропасти, туда, где уже не было под низом выступов надёжных, где провал чёрный зиял открыто да опасно, однако отдышался Теофил к тому времени, в себя пришёл опосля ударов всех да и перехватил тощие руки серафима, завалил его наземь, за горло стиснул да вжал во снег хладный, нависнув над ним сердито. И захрипел Закария испуганно, за руки его схватившись да забившись под ним отчаянно, воззрился на лик его мрачный, во глаза прямиком поглядел, в коих угроза горела страшная, зажмурился затем да и зарыдал горько, к смерти своей готовый всерьёз. Однако окликнул вдруг Теофила голос знакомый:
- Козлёнок мой, обожди.
- Энрико! – воскликнул Закария с надеждою радостной, когда выпустил козлоногий его из захвата стального, однако тотчас перехватила горло серафимово рука иная, и поднял Закарию отец Энрико в воздух в тот же миг, за горло его стиснув прочно, и узрел серафим испуганный, что над пропастью чёрной висит он нынче, вцепился он пальцами судорожно в руку экзорциста, уразумев, что нынче лишь рука эта отделяет его от неизбежного паденья вниз, воззрился на отца Энрико в отчаянии горьком.
- Ты чего?.. – выдавил Закария хрипло да робко.
Глядел на него преподобный с улыбкою своей привычной, однако во глазах его узрел серафим огонёк безумия роковой, и сжалось в груди сердце болезненно да во страхе подлом, да и заговорил Закария поспешно да в панике, цепляясь за руку седого священника изо всех сил:
- П-прошу, н-ненадо!.. Не отпускай!.. Я… - он взглянул в пропасть ненароком да и узрел тотчас напряжённо, как заворочались в глубине самой адские страшные твари, аки змеи извиваться начали. – Я просто… - серафим зажмурился, дыша часто да сдавленно, поглядел на отца Энрико отчаянно. – Ты сказал тогда!.. Что не помнишь моего стона!.. Во дворце ты это смолвил, когда вопросил я!.. А я… Я п-помню… тебя… Как красив ты был надо мною… Этот козёл драный… - захрипел Закария пуще прежнего, ибо опосля слов сих сильнее сдавил отец Энрико его горло. – Он…он не видит… Он для тебя красив во страдании… А ты для него в любовании страданьем некрасив!.. А для меня…красив… несносно… Я один вижу это, твою красоту вижу, никто не видит более!.. Прими меня, а этого – позабудь! Молю!..
- Ты по себе меня судишь, - ответил отец Энрико спокойно.
- В…в смысле?..
- Тебе надо, чтобы тебя любили. А взамен любви никоей ты дать не способен. А мне, ежели выбирать, не надобно, чтобы меня любили. Я сам хочу любить. Даровать свою любовь хочу, пусть и безответно. В этом наше с тобою отличие. Ненависть моего козлёнка милее мне, чем любовь твоя нелепая.
И почувствовал Закария опосля слов этих, как ослабла хватка преподобного, и уразумел серафим, запаниковал пуще, изо всех сил в рукав тулупа овчинного цепляться начал, однако подал вдруг голос Теофил, позади седого священника стоящий:
- Слухай… Не надо.
Обернулся к нему отец Энрико, улыбнулся ласково, вопросил:
- Отчего же? Наказать ведь нерадивого надобно, он тебя чуть не угробил, прелесть моя.
Поглядел на священника Теофил задумчиво, да затем и сказал:
- Да разве ж это наказание?
Задумался отец Энрико над словами сими, а после обернулся обратно к Закарии да и отвратил его от пропасти, бросил на снег хладный подле себя равнодушно. Задышал серафим отчаянно да с облегчением великим, рассмеялся нервно да радостно, бросился и вовсе к Теофилу на коленях да ползком, восклицать принялся:
- Спасибо!.. Спасибо!.. Спасибо!..
- Оставь при себе благодарность свою малодушную, - Теофил опустился пред ним на корточки медленно, облокотился о колени мохнатые да посмотрел на всклокоченного экзорциста хмуро. – Я не спас тебя. Житие твоё бесцельное да ненависти одной лишь исполненное стократ хуже всяческой смерти, пусть и во клыках тварей адовых.
Замер Закария, дыша тяжело да таращась на козлоногого мужчину растерянно, да затем уразумел слова его, зажмурился горько, опустил голову печально, и слёзы из глаз его закапали тотчас, обиды слёзы то были да отчаяния горького, страшного.
- Ты как сюда слез? – поднявшись в полный рост, поглядел Теофил на отца Энрико. – Тут же высота страшучая.
- На немыслимые безрассудства способен тот человек… - ответил отец Энрико, глядя на козлоногого нежно. - …что любит всерьёз.
- Обратно тоже на крылах любви взлетим? – недовольно буркнул Теофил, отвернувшись с досадою да скрестив руки на груди.
- Подсади меня, родной, на выступ вышний, так поочерёдно и доберёмся.
Сказано – сделано, втроём они по выступам вверх добрались вскоре, подсаживал Теофил Закарию заплаканного да отца Энрико следом, а преподобный затем руки ему протягивал вниз, дабы поднять к себе, так и выбрались постепенно, к облегчению Папы Римского да Огнешки, встревоженных знатно.
- Быстрее, герои-любовнички, устроили тут Санта-Барбару! – поторопил их Папа сердито. – Щас припрутся по наши души, надо выбираться отсюда!
Гурьбою бросились они прочь, схватил Теофил со снега икону с ружьём в который раз – намокла древесина иконы уж, пропиталась влагою малость, ибо сколь уже раз мокла она во снегу лежащей, но в целом невредимою была до сих пор, и стиснул козлоногий её подмышкой прочно, ведя компанию вдоль скалы уверенно, несмотря на хромоту по причине пули в ноге, но затем вручил икону Огнешке, сам же ружьё взял покрепче, дабы сподручнее стрелять было. И передвигалась компания эта вдоль скалы во спешке до тех пор, покамест не завернула на очередном повороте.
- Ну здарова, товарищи, - прозвучал вдруг чей-то грубоватый да насмешливый голос.
Остановились все тотчас, подняли головы резко да и узрели Гришку Громова внезапного, стоял он на выступе в скале, чуть выше над тропою, держал в руках пистолеты, глядел на беглецов с надменным прищуром выразительных глаз, и весь вид его угрозу источал явственную, опасность от чёрного да статного силуэта его исходила точная.
- Задрался я искать вас, - произнёс Громов с ухмылкою. – Исправно прятались.
- Ты в курсе, что действия твои незаконны? – вопросил Папа Римский сердито. – За решётку тебя надобно, против церкви нашей прущего да расправою угрожающего всерьёз!
- Я пру не против церкви вашей. Против чудищ я богопротивных, с коими побратались вы так опрометчиво, да коли побратались, знать, против Господа идти затеяли.
- Да?! – взорвался Папа, двинул посохом златым о твердь земную. – А мальчишка твой рогатый?! Это не считается?! На себя ты не смотришь, святоша?!
- Он мёртв!! – рявкнул Громов грубо да громко, стиснув пистолеты крепче. – И ваши черти тоже сдохнут нынче!! От моих рук!! Вот тогда будет честно!! Тогда по справедливости будет!!
- Экая чудна;я у тя справедливость, - хмыкнул Теофил, впереди всех стоящий. – Не мы же в смерти его повинны, чего тогда на нас ты взъелся?
- А тебя, чертовщина, я убью первым, – мрачно возвестил Громов да и вскинул руки с пистолетами тотчас, и не стал Теофил медлить более, бросился прочь, рявкнув остальным:
- Назад!! Беру на себя!!
А Громов тем временем за ним кинулся следом, но окольным путём каким-то, коим на выступ свой пришёл доселе, скрылся за скалою быстро.
Нёсся Теофил прочь да всё далее, дабы на себя переманить гнев бесобоя треклятого да увести его от компании, позади оставшейся, вдоль скалы по тропкам всяким пробирался он осторожно, превозмогая боль в ноге раненой усердно, двустволку в руках сжимал крепко да наготове держал её, дабы чуть что пальнуть во врага настырного точно, ибо лишь два патрона осталось у козлоногого мужчины, два шанса на выстрел меткий. Да и нагнал его вскоре Громов яростный, налетел сверху, прицелившись, выстрелил, да не попал, увернулся Теофил тотчас, за скалу отшатнувшись прочь. И кинулся к нему бесобой, замахнулся одним из кольтов, дабы двинуть козлоногому хорошенько, да парировал тот удар сей своею двустволкой, во драке этакой схлестнулись они затем, яростно бились, кидая друг друга о выступы скальные да острые окрест, и несмотря на то, что силы демонические обыкновенно более человечьих были, проворный да яростный Громов бился с Теофилом на равных, закалённый схватками множественными, сильный, выносливый да внимательный. Вскоре оба кровью испачканы были знатно, ибо каждый множество раз огрел другого по лицу оружием твёрдым да огнестрельным, что в бою ближнем не шибко сподручно было пользовать ныне, да изловчился Громов пару раз, выстрелил всё же, однако мимо просвистели пули быстрые, ибо исправно избегал их Теофил покамест. Разумея, что биться образом таким можно достаточно долгое время, чего не хотелось бы, отскочил Теофил в итоге прочь, нацелил на Громова двустволку быстро, выстрелил, да не попал, увы, бросился бесобой за скалу ближнюю оперативно, угодила пуля в камень скальный вместо цели назначенной.
- Сдавайся, чудовище, - заслышал Теофил затем, огляделся он, дабы понять, откуда голос доносится, ибо не из-за скалы прежней звучал он, из иного уже места. – Ты богомерзкое отродье, зверь дикий, что должен быть уничтожен навеки.
- О, ещё один умник, - буркнул козлоногий, обращаясь на месте в попытке уразуметь местоположение врага опасного. – Откель вы только лезете…
- Знаю я натуру вашу, демон. Знаком я с вашим норовом, и чуть только дашь слабину – вопьётесь вы в горло да разорвёте на части.
- К твоему сведенью, - усмехнулся Теофил, прислушиваясь да на месте одном не задерживаясь надолго. – Я так никогда не делал.
- Не лги, рогатый… Ты зверь, а зверь нападает исправно…
- Ну, покамест это ты, сердешный, на меня нападаешь. Для меня зверь – ты.
- Молчать! Что, уразуметь не можешь, откель я глаголю? От скал отражается эхо, любой охотник это знает.
- О, так ты у нас охотник нынче? А по мне так на зверя в засаде поболе тянешь.
- Я не зверь! Ты – зверь!
- Не, сердешный, я тож не зверь, коли по твоему разумению зверем быть это глотки невинных драть почём зря.
- Речам твоим не смутить меня, демон. Отгадать попробуй лучше, откуда спущу я пулю в твой рогатый лоб!
И напрягся Теофил, тотчас рванул за скальный выступ ближайший, да и во время, ибо спустя миг выстрел раздался оглушительный вслед, но не попала пуля, просвистела мимо. Однако следом за выстрелом этим Громов из укрытия своего выскочил яростный, заприметил он, куда убёг Теофил, за ним моментально кинулся, перепрыгнул чрез выступ скальный и вовсе да и узрел козлоногого сразу, вскинул руку с пистолетом на лету, а Теофил, завидев бесобоя, двустволку свою на него нацелил тотчас, и выстрела два одномоментных прозвучало в тот же миг, да благодаря тому, что отшатнуться козлоногий успел попутно, в плечо ему угодила пуля серебряная, а не в лоб, как планировал Громов. Оскалился Теофил от боли жгучей, за плечо невольно схватился, согнувшись чуть, да затем поднял голову резко, взглянул на бесобоя напряжённо. А тот стоял подле скалистого выступа, опёршись о него тяжко, и рукою правой рану зажимал кровавую где-то в районе живота – отнял руку он, поглядел на окровавленные пальцы, поднял взгляд, со взором Теофила им тотчас встретившись, и узрел козлоногий глаза его мутные да дыхание тяжёлое, частое. Не говоря ни слова, попятился Громов, вновь зажав рану рукою да о скалу опираясь слабо, а затем и бросился прочь, спотыкаясь от слабости резкой да сгибаясь от боли лютой, и капала кровь из раны страшной наземь, оставляя на снегу белом отчётливые да тёмные пятна.
Опустился Теофил на снег хладный устало, двустволку, ненужную более, от себя отбросив, прислонился спиною ко скале, переводя дух да морщась от боли, да вдруг прозвучал в голове его внезапный глас Божий, вздрогнуть тем самым заставив:
«Помирает, кажись»
- Ещё бы… - хрипло ответил Теофил, нахмурившись чуть. – Я стрелял наверняка.
«И не жаль тебе?»
- Он пацана рогатого изжил со свету…
«А ты ведь его не разумеешь, жития его не ведаешь»
- На кой мне житие его, ежели, всё одно, помрёт…
«Иди за ним»
- Да на кой?..
«Ну иди, родной. Не пожалеешь»
…Вскоре на бег сил не осталось и вовсе, и плёлся Громов раненый кое-как, ослабший, тяжко вдыхающий воздух хладный да зимний, и кровь лилась из раны его попутно ходу тяжёлому, всё более становилось дурно, одолевала слабость, боль несносная по телу всему разлилась будто ядом жгучим. Сам не ведал беособой нынче, куда идёт и вовсе, ибо помощи никоей в горах сих быть не может, окромя Чертополохов, впрочем, ибо были среди них те, кто аптечки прихватил с собою, однако все монахи пропали куда-то разом, то ли заплутали шибче, то ли попередохли все, к чёртовой матери, а посему не ждал Громов для себя спасения, чувствуя, как всё более пред глазами его мутнеет. Поднял взгляд он в итоге ненароком да и узрел напротив пещеру некую да тёмную, чернела она дырою обширной во скале поблизости, вглубь уходила темнотою своею. Да и прошёл Громов раненый в пещеру эту затем, ибо ощутил, что более идти он не может, опустился там наземь, к стене привалившись спиною, запрокинул голову устало, зажимая кровоточащую рану рукой отчаянно, зажмурился от боли на миг, а затем открыл глаза да поглядел пред собою задумчиво да мутно.
Тлеющий Ад 5. Кровавые зори. Глава 9
© Copyright: Тот Самый Диктатор, 2020
Свидетельство о публикации №220030800155
Свидетельство о публикации №220030800155
Рецензии