Жоао да Круз и Соуза. Нубийка

Я люблю эту нубийку – вижу её в прозрачной вуали и в венке из цветов – задумчивую, взволнованную, трепещущую невесту.

Держу её на руках, как на непорочном брачном ложе, в окружении звучащих свадебных песен: чувствую жаркое пламя поцелуев губы в губы, люблю её душой и люблю её плотски.

Потрясающей красоты глаза, как чёрные жемчужины, сверкающие на тёмном сатине худого лица; влажные губы, накрашенные красно-фиолетовым цветом, белоснежные зубы; нежная грудь, изящная, словно рельеф, вырезанный из флорентийской бронзы; нубийка напоминает необычный и редкий, красивый чёрный янтарь, гагат из Исландии. 
Её горячая кровь, зажжённая пурпуром желания, сквозь тёмную бархатную кожу похожа на алый румянец зари, который играет среди переходов от ночного мрака к утреннему свету, как ослепительное северное сияние полярных регионов.

Однако любовь к восхитительному телу нубийки, жажда обладать им никогда не будет экзотическим ощущением, эксцентричностью, фетишизмом, стремлением к непостижимому грустному идеалу, эфемерным наслаждением, в конце концов, аморфностью и нездоровьем.

Я чувствовал её как желание, что подчиняет и влечёт, хотел её любви, хотел, чтобы в ней расцвела новая жизнь, как золотое семя, которое прорастает в плодородной почве; хотел владеть ею, как искусством, обладать ею, как живой страницей неистовой человеческой страсти, трепещущей и поющей любви, импульсивной и откровенной, естественной, спонтанной, потому что произведение искусства тоже должно трепетать и петь спонтанно.

Она родилась и росла среди восхищения, среди отношений разумной и гармоничной симпатии, под солнцем заботы и хороших манер, что сделало её простой и искренней, облагородило её неискушённость и наивность.

Нубийка раскрылась, как цветок, в ласке, окружённая вежливыми мудрыми женщинами, и тоже  получила общие черты той среды, в которой расцвела, эту мягкость и нежную грацию, парящее очарование женственности.

В овале её лица, обрамлённом шелковистым пушком спелого фрукта, иногда проскальзывает оттенок меланхолии, грустной задумчивости, что причиняет боль и огорчение; слабый, почти незаметный блуждающий луч смутного воспоминания – словно она внезапно перестала существовать и почувствовала себя в вакууме, одиноко бредущей по пустыне, через которую она когда-то шла, без сна и отдыха, в плачущем караване людей своей расы...

В эти моменты, когда скрытая, таинственная боль огорчает и ранит её, она похожа на смиренную богиню в ореоле мученичества, в слезах. И, возможно, вся любовь этого мира слишком мала, слишком слаба, чтобы защитить и поддержать, укрыть под священным куполом милосердия это скромное существо, которое фатализм феноменальных сил природы обрекает на холодное равнодушие и презрительную иронию каст, известных своим могуществом.

Преклонение перед ней в сокрушении, привнесение её в сердце как ценной реликвии в тайный реликварий, конечно, не означает банальную мимолётную эмоцию, которую может навсегда погасить внезапным ударом грубая, пренебрежительная, холодная критика.

Эта эмоция, эта любовь, со временем всё более глубокая и одухотворённая, стремительно проникает в кровь, как свет и воздух, увлекает и вместе с тем поражает, как одинаково увлекают и поражают Идея и Форма.

И даже глубоко внутри любого прикосновения удивительной интуиции к земному счастью шотландские и ирландские красавицы с белоснежной кожей или девушки из Армении и Черкесии с их необычной красотой не могут сиять ярче, чем нубийка.

Всё, что ей принадлежит, прекрасно и излучает свет, как луна и звёзды, которые принадлежат ночи; видимо и ощущаемо во всей духовной гармонии, возвышенном и утончённом субъективном понимании того, кто любит и желает её.

Её душа, чистая и светлая, как благословенный рождественский хлеб, исполнена ритмов бесконечной доброты, мягкости, сострадания, благочестия и нежности; а её звонкий голос, с необыкновенной живостью и летящим серебристым тембром, ясным и чудным, как переливающаяся птичья трель, как изысканная мелодия скрипки, разливает повсюду вкрадчивую музыку, пробуждающую яркие эмоции и живой интерес...

И никакая грудь благородной средневековой дамы не будет нежнее и ласковее, чем её грудь, которая с силой и красотой вздымается оригинальной волной, движимая невыразимым истинным девственным чувством, как нежный зелёный, ещё не расцветший кустарник.

Она – моя нубийская невеста, единственная и прекрасная, любимая с вдохновенным религиозным пылом, с возвышенной верой и мыслью, помазанной благоухающим миром; и вся её женственность – как драгоценный бутон, который рождается в изобилии любви, развивается в роскоши беспредельной чувственности, а её открытые груди цветут, как юные распускающиеся розы, прекрасные и целомудренные...