Циферблат

Ничего не менялось в его жизни. Летели дни острокрылыми стрижами. Бушевали грозы. Выцветали глаза, дряхлела плоть. Слова теряли смысл, рвались. В руинах лежал Город Вздохов, Чайное море пересохло. Звёздное небо затерлось и зияло дырами, сквозь которые проглядывала первозданная темнота, молчаливая и равнодушная. Закрывались двери, смывались тени. Всё уходило, уплывало, терялось, исчезало. И он тоже подумывал размыться, проскользнуть сквозь случайный проем и деться куда-то, куда угодно, только бы не здесь. Но не мог, всегда не мог, не успевал, тянулся к спасительной свободе, а она – взмывала – оставляя после себя аромат прогремевшей, обессиленной грозы, случайной и непредсказуемой.

Ему надоедало ходить встречать поезда. Радоваться смене времен года, обрывать календарные листы. Ток времени превратился в абсурд. Веселые картинки прошлого, тысячи раз отыгранные на подмостках родного воображения, они – не спасали – а ускоряли развязку, гремели в подкорке, давили изнутри на глазные яблоки. Он уставал, уставал бояться – бояться – счастья. Робкого апрельского луча, чудом просочившегося сквозь плотные веки серых облаков и упавшего на юный желтый лепесток проросшего сквозь немыслимую толщу почвы лютика, отчего тот кажется солнцем недоразвитых джунглей травы. Другой нашел бы в этом отраду, лекарство, помогающее движению, дыханию. Но он устал, ведь за этим робким лучиком ждал снопа лучей, заливающих все вокруг – светом – раскрашивающим смело и уверенно реальность, втискивающим ее в собственное подобие.

За глотком счастья всегда приходила только тьма. И он не мог вспомнить того жалкого живительного глоточка, сколько не старался. Потому что ожидал обязательной черноты следом, непременного отчаянья и скуки. А ее дважды звать не нужно – вот она – во всем великолепии, шествует и мнет действительность, высасывает жадным ртом краску дня и ядовитой слюной затягивает горизонт, заставляя плотнее задергивать шторы. Уж сколько он не старался, сколько не дрался до крови с порядком вещей, но тот был сильнее его и вот уже на пустыре Города Вздохов играл с пылью ветерок, а Чайное море печально шелестело раскаленными песками.

По существу, он тот лучик и пережить толком не умел. Это, кстати, уже проистекало не из-за знания, что за ним – гремучая тьма, а от иных причин. А именно, от надежды в водопад света, катящийся могучими волнами с небесных высот на реальность его обитания. Избавься он от этой надежды, выбрось он ее из головы, а следом предавшись безраздельности тьмы – кто знает – может и облегчил бы бремя, свалил его с плеч и вдохнул бы бойчее. Выше его было уразуметь глупость собственного порядка, не мог он отказаться от знания и от надежды разом. Потому ничего не менялось в его жизни и хотелось сбежать куда-то, хоть куда, но отсюда, подальше от праха Города Вздохов и берегов исчезнувшего моря.

Вернуло бы это сердце в исчезнувший мегаполис? Смочило бы влагой пустыню, сменив скрип и шелест песка на восхищенный рев волн? Нет, нет и еще раз нет. И всем этим мудрствованием он лишь повторял свой привычный сценарий, по очередности вытаскиваю за руку то надежду в свет, то знание, что за любым светом – тьма. Его смущала очевидность выбора, он чувствовал за этой простотой – огромный подвох – потому и стоял в одной точке, сам себя цикл, хоровод, циферблат и – в итоге – Время.