Я читал газету Бамберг цайтунг. Глава 28

МЕМУАРЫ РЯДОВОГО РУССКОГО ЧЕЛОВЕКА
Александр Сергеевич Воробьёв (1924 – 1990)
____________________________________________
Фото из семейного альбома - Александр Сергеевич и Ольга Демьяновна. Ужгород.1952 год
____________________________________________



В районе г.Бамберга, примерно в 30 км от Шлюссельфельда, в одной из деревень жили и работали наши девчата Галя и Настя. Через своих хозяев передали нам, чтобы при возможности мы их навестили. Из-за давности времени я уже не помню название этой деревни, но, получив согласие своих хозяев, 23 декабря на велосипедах отправились в гости к девчатам. Ганс рисовал нам план движения, т.к. он знал эту деревню. Погода была теплая. День выдался чудесный, т.е. это была уже зима в полном смысле слова, и старая хозяйка через Маргариту спрашивала меня, а какой холод там, в России, вот так и тянется все время, мол, и без выходных. Я, конечно, смеялся над тем холодом, каким его рисовала немецкая пропаганда последнее время. Слушая радио Геббельса, немцы сейчас начали думать о теплой одежде и во всем винили «мороза», раньше-то думали до Рожества закончить с Москвой, а сейчас и ушедши от Москвы им чудился мороз. Третье Рожество солдат встречал в русском холоде. Зимы в Баварии мы просто не замечали и сейчас, подгоняемые желанием попасть к землячкам, нам было тепло.

Нигде не познается так человек, как в беде. Наша дружба с Петром выросла в серьезное взаимопонимание. Петр еще до войны уже уходил на заработки, познал хлеб рабочего, торфоразработки, окончил рано свои университеты и не думал дальше учиться, если не считать желания выучится на машиниста паровоза. И за болтовней мы не видели, кто нас встречал, дружно отвечали на приветствия немцев, то гут морген, то хай Гитлер - мы торопились. Расчет был прост: пока на дорогах никого нет, надо быстрее пробежать эти 30 км.

- A что ты думаешь делать после войны? - Спрашивал меня Петр.

- Я не знаю, когда мы еще вернемся в Россию, как там нас примут, я готов на все, даже пусть в тюрьму посадят, но лишь бы быть там, и если это будет, так я бы пошел в институт, где учат писать стихи и книги. Я бы описал наши похождения, да у меня уже много написано.

- А ты думаешь, что только ты один думаешь писать? И другие опишут житье-бытье, не наше, так других, да еще с картинками.

Я соглашался с ним. Я всегда старался подражать ему и уважал его так же, как и он меня. Он с любовью относился ко мне, и частыми вечерами мы просиживали где-либо на улице или в сарае и с замирающим сердцем слушали мои рассказы о Дерсу Узале, Томе Сойере, Айвенго, Всаднике без головы и о тех картинах, которых он не видел, и я все это ему рассказывал, как будто все вчера читал или смотрел картину. Казалось, нашим мечтам не будет предела. Всходило солнце, и на подъеме в одной из деревушек мы сошли с велосипедов и вели их в руках.

- Алло русский, куда же вы так рано? - спросил из огорода немец. - А подойдите-ка сюда,- поманил нас пальцем. Сразу пропали наши мечты и воспоминания, и уж если этот немец зовет к себе, то не миновать нам неприятности, но я почему-то подумал и еще то, что немцы часто с удовольствием хотели бы заполучить наше мнение о Германии, о войне и, конечно, рассказать им о России, и некоторые даже, не боясь блюстителей порядка, приглашали нас домой. Морда этого немца ничего не предвещала хорошего, но бежать было просто бессмысленно.

- Что вы, майстер, хотели?

Он сначала удивился, но, быстро поправившись, спросил:

- А не думаете ли вы отрицать, что вы русские, восточники?
- Да, мы русские.

- Где ваши аусвайсы?

По этим документам мы не имели права покидать пределы Шлюссельфельда.

- Я староста, мне известно, что за самовольную отлучку из деревни положен штраф 5 марок.

Мы показали бумажку, где молодая хозяйка Петра написала, что она отпустила нас в ту далекую деревню, но не тут-то было. Он знал, видно, лучше, а еще ему хотелось над нами поиздеваться.

- Я вас оштрафую на 5 марок каждого, а если у вас нет денег, закрою вас в подвал и сообщу хозяевам, чтобы вас выкупали.

Это в наши планы не входило, до наших девчат оставалось 5-7 км, а нам надо было поворачивать обратно, да и выкуп хозяевами не входил в наши планы. Я вынул 10 марок и, подавая ему, попросил, чтобы он написал нам справочку о том, что мы уже оштрафованы и только то, что он знал наших хозяев, он написал справочку, которая гласила, что эти русияне уплатили штраф по 5 марок каждый, и кого-то просил больше штраф не брать, т.к. он нас оштрафовал на месячный заработок. После прихода американцев за эту бумажку он заплатит 100 марок и золотые часы, да еще то, что Петро над ним поиздевается, как он над нами.

Галя и Настя нас не ожидали, они были так удивлены нашему приезду и спросили, не оштрафовал ли нас староста, а хозяйка Насти так возмущалась, когда мы рассказали, что староста соседней деревни оштрафовал нас. Мы хорошо провели время, ходили по селу с песнями, как могли, вспоминали детство и уже к концу дня засобирались в Шлюссельфельд. На память о посещении наши землячки подарили нам перчатки шерстяные из козлиного пуха.

Яков Сулима знал, что мы уехали и должны вечером, хоть и поздно, вернуться и он с товарищами ожидал нас в Тимфельде, село рядом с Шлюссельфельдом. Долго сидели, рассказывали, вспоминали и все были довольны, что мы увидели своих девчат. Все почему-то говорили, что ты, Сашко, грамотный, тебе-то легче, чем нам, ты ученый, вот кончится война, вернешься домой и, может, даже пойдешь учиться на учителя. Почему именно на учителя? К началу войны я окончил 9 классов средней школы с отметками: вся математика была 4, русский 4, химия 5 и немецкий 3, хотя за год общения с Гансом Вэкэрле я много с ним коверкал слов, а здесь в Германии я учил немецкий, чтобы просто выжить, и мне товарищи просто завидовали, что я так просто балакаю с супостатами. Ежедневно я читал газету «Бамберг цайтунг», узнавал новости по-немецки и вечером уже рассказывал своим друзьям. Читали «Русское слово», орган власовской пропаганды и, сравнивая эти две газеты, сами резюмировали об истинном положении на восточном фронте, так как слуги больше врали, чем хозяева. Все это старался отдел пропаганды генерала Власова. В зиму на 1944 год в этом очень даже убедились мои товарищи, которые очень интересовались положением дел, как на востоке, так и на западе. Я, конечно, не мог им говорить, что Ганс слушал дома радио и рассказывал нам с Петром, тот, конечно, слушал мало, а больше полагался на меня, почему-то меня и считали самым «читучим».