На берегах озера Пейпус. Глава 9. Дерпт-град

    Юрьев..? Не скажешь про Пирогова – учился в Юрьеве.

    Выходят замуж города-невесты  и меняют свои имена. За Россией - весёлый Юрьев-городок, за Эстонией – глуховатый, неспешный Тарту, за Неметчиной – обстоятельный Дерпт, Дорпат. Они приноравливают свой шаг к каждой новой стране, ассимилируют, впитывают сУти и абсолютно меняются внутренне, этакие искренние, на полном серьёзе, чеховские «душечки»: нам с Васенькой некогда по театрам ходить.

- А ведь эта «душечковость» городов хороша, - подумал Леви, аккуратно складывая из чека бумажный кораблик, подсознательно вносил романтику в денежный обмен, - город - всегда часть, одни пластичнее, другие коснее.

  Он внутренне улыбнулся возникшему в нём новому слову, оно напомнило ученное в ботанике семейство мотыльковых, бобы там всякие, да горох. Всплыли в памяти нежной зелени сахаристые стебли, обвившие подтычки из бредины, белые мотыльки цветов, лето, и кусты жёлтой акации с их сладковатыми цветками.

  Куст акации на въезде в заулок Леви вырубал каждый год. Правда это только увеличивало густоту куста, и его цепкие ветки скребли бока машины.

  Мотыльковость городов – пожалуй синоним воздушности, лёгкости; мотылёк - он в сущности ещё беззаботнее бабочки, и он молод и здоров, старый мотылёк – нонсенс.
Париж – мотыльков, а вот Дерпт – нет. – вернулся Леви мыслями к своему холодному кофе.

- Как же разглядеть тебя бражный стражный Дерпт–град, утонувший в водах времени, как крестоносцы в Чудском озере? На каких глубинах найти твои отражения? Молчит чудское озеро Пейпус.

 - Атлантиды, Китеж-грады. Хотя, что я, от озера ещё 30 верст.

Идея города-государства жила в нём. Даже полугорода- государства.

- Ну, Ватикан, как часть Рима, Западный Берлин со стеночкой.

  Леви крутил в руках чековый мини-кораблик, запустил его в стакан холодной воды, вечного спутника эспрессо, и всё это время красиво обставлял идею в мозгу.

  Вы замечали? В мозгу очень удобно обставлять всякие идеи. Мозги, эти послушные тебе структуры, подобострастно подтягивают нужные факты и красиво выстраивают твою правду, и вот ходим мы все со своими правдами в башках, головы-государства, и подозрительно поглядываем на соседей.

  Между тем стемнело. Зажглись фонари. Электрические. Не металось пламя за стеклом, не горела синим светом студенческая  крепкая жжёнка, не слышался хохот и песни студентов-буршей, было тихо.

  Однако, Леви казалось, он явственно слышал утробный звук губного органчика, которым великий крысолов фольклорист Даль, высунувшись из своего мансардного окна, приманивает идущего улицей Пирогова.

  Даль уже года два, как в Дерпте, обжился. Губной его органчик – это пирамидальная связка разной высоты тоненьких трубок на полусфере с мундштуком, затейливая вещица, как и Далев словарь толковый.

- Не играла ворона на верх летучи, а на низ летучи, играть некогда, - вспомнилось вдруг оттуда.

  Всякому овощу своё время, и Пирогов уже созрел, уже узнаёт себе цену, с оптимизмом прозревает вдали будущие свои блистательные пути. Ему близок немецкий орднунг, абсолютное подчинение поставленной цели.

  Это был Штольц, оставивший хлебосольную  обломовскую Москву, для которой он был пасынок со своими скудными финансовыми средствами, оставил свою юношескую любовь, Наташу Лукутину, дочь крёстного отца его, известного купца-миллионера. Для Москвы отставка была не полной,  Пирогов намеревался вернуться профессором в университет, поддержать мать и сестер, осиротевших после разорения и смерти отца.
 
  Дерпт был трамплином. Он сохранил свою твёрдую немецкую почву, где порядок и добросовестный труд автоматически влекут за собой основательность жизни и уверенность в будущем. Надо было только работать, методично работать, не отвлекаясь на сон, еду и развлечения, и тогда жар-птица сама влетит в окно его анатомички.

 Надо только работать – и он работал!