Коробковка

Коробковка
Сергей Каратов
После моего неудачного поступления в Карабашское ремесленное училище, мне ничего не оставалось, как пойти в восьмой класс в соседнее с Тыелгой село Коробковка, она же Новотагилка. Цель моего поступления в ремесленное училище была такая: я мечтал выучиться на конструктора, а для начала хотел познать рабочую специальность и параллельно учиться в десятилетке, чтобы по окончании я мог поступить в Челябинский политехнический институт. В восьмой класс я тоже пошел с той же мыслью о политехническом институте. Моя бабушка увидела в Тыелге директора Новотагильской средней школы Фёдора Евдокимовича Цепилова, который заглянул в наш посёлок к родственникам. Бабушка знала, что в Новотагилке есть интернат при средней школе, который обеспечивает учащихся жильем и пропитанием за символическую плату. Туда я и угодил, когда отправился в теплый летний день с Олегом Булатовым поступать в школу. Шли мы с другом пешком, напрямик, через Печи и поселок Наилы. Это расстояние составляло 8 километров. Вдвое больше было расстояние, если ехать туда по дороге через Новоандреевку.
Зимой, когда я учился в седьмом классе, мои школьные товарищи Сергей Сасыкин и Миша Седов увели меня в темный закоулок и открыли свою тайну: они стали по-настоящему курить. До того мы иногда покуривали, но как-то не в затяг, тем более не курили постоянно. А тут они научили, что надо пользоваться одеколоном, чтобы сбивать запах табачного дыма. А ещё они дали погрызть какие-то коричневые крупинки, похожие на сухие дрожжи, которые якобы сбивают запах табака.  Дали сигарету «ментоловую». Я покурил, мне понравилось. Дым какой-то особенный, ароматный… Так друзья втянули меня в свой клуб курильщиков. Дело было в том, что из поселка лесорубов с башкирским названием Индашты в Тыелгинской школе стали учиться три симпатичных девчонки: Лида Беспалова-Чернобай, Наташа Гутенёва и Тоня Кирс. Бывая в Индаштах, я видел их не раз, общался там с ними, когда приезжал к маме.
   Лиду приглядел и начал «подъезжать» к ней Сергей Сасыкин, Тоня Кирс понравилась Мише Седову. Пацаны мои решили, что если они закурят, то будут выглядеть солиднее…Особенно экстравагантно это желание проявлялось у рослого парня  Сергея Сасыкина. Он ещё в пятом классе добился того, чтобы ему учителя разрешили носить челку, слегка спадающую на лоб. Хотя всех остальных заставляли стричься наголо. В седьмом классе, как старшеклассники, мы уже все имели право носить челки. Миша Седов намекнул мне, что если мы начнем посещать девчонок (все три ученицы из Индаштов жили у одной бабуси на верхней  Нагорной улице), то мне придётся развлекать Наташу Гутенёву. Имелось ввиду, что мне «досталась» Наташа… На мой взгляд, она была самая красивая из всех. И мне было непонятно, почему они выбрали других девчонок. До Нового года оставался месяц. Днями мы гоняли на каретах с горных склонов, с хорошо укатанным снегом. Карета представляла из себя дощатую платформу на одного или двух человек. Впереди был рулевой конек, а сзади два конька. На коньках карета очень легко скользила по ледяным склонам, но при этом, в отличие от санок, легко маневрировала за счет управляемого переднего конька, закрепленного на деревянном бруске, с прибитым к нему «рулем», выходящим на две стороны кареты. Передний конек на бруске прикреплялся к карете стальным болтом, за счет чего конек вращался. Задние коньки тоже прибивались к колбышкам и соединялись поперечным бруском, на который набивались доски и получалась площадка для возлежания…Мои друзья иногда сажали своих избранниц на кареты и все вместе с визгом они скатывались с верхних улиц на нижние. Я тоже хотел катать Наташу, тем более, что карета у меня была самая скоростная, благодаря сбалансированному креплению коньков, когда задние коньки не врезались в снежные бугорки, а плавно наезжали и съезжали с них.  Мы стали по вечерам ходить к девчонкам и устраивать посиделки с пластинками под патефон, с танцами (на школьных вечерах мы разучивали вальс), с байками и с настольными играми.
Уже в ту пору стали ходить слухи о смене денег: страна собиралась отказаться от больших купюр и перейти на маленькие, которые не так много занимают места в кошельках и в карманах (такая была мотивация, объявленная по радио и в газетах). Тогда Лида Беспалова-Чернобай сказала, что она обязательно оставит на память купюры в 25, 50 и 100 рублей. А Миша Седов возразил ей: кто тебе даст такие деньги для какой-то коллекции? Что, у тебя отец миллионер?.. Лида заёрзала, но не сдалась: - Сопру и сохраню! Те купюры с портретами Владимира Ильича Ленина были красочными и всегда пахли духами. У меня есть в коллекции такие купюры. Они, по-моему, и сейчас сохранили тот былой запах…Это к разговору о том, что деньги не пахнут. У людей бытовало мнение, что эти купюры пропитывали духами ещё в типографии. Но было и другое мнение, что люди побогаче имели возможность покупать дорогие духи, а где большие деньги, там и благородные запахи…
За два дня до Нового 1960 года я оказался в Индаштах в гостях у мамы. Спросите, почему у мамы и в гостях? Да потому что я жил в Тыелге у бабушки с дедушкой. Там и в школу ходил, в семилетку.
В клубе загодя для детей организовали новогоднюю елку. Конечно, она была не такая ярко украшенная, какую наряжали в тыелгинском клубе, где и народу больше, где обязательно проходят интересные викторины, куда из города приезжает буфет с лимонадами, с угощениями, с подарками для детей, а для взрослых привозят бочковое пиво. И вот мы стоим рядом с Наташей Гутенёвой и говорим о том, какая назавтра будет прекрасная елка в тыелгинском клубе. Девчонка выглядела необыкновенно красиво: белый пуховый платок на голове, льняная челка выбилась из-под платка, голубые глаза сияют, а румянцы на щеках такие же розовые, как яблоки в новогоднем кульке с гостинцами… Вот тут я и пропал, влюбившись в неё. Пока я не проявлял к ней интереса, мы спокойно беседовали, общались, она смело садилась на мою трехконьковую карету и мы стремительно могли мчаться с ней по долгим накатанным склонам тыелгинских улиц. Потом снова подниматься вверх, чтобы проделать длинный путь на большой скорости с самой верхней улочки до большой трассы, где ездили автомобили в леспромхоз Индашты или обратно; к вечеру груженые, возвращались в Миасс. Шутили, толкались, кидались снежками. А после того вечера в клубе я стал робеть перед ней, а она, догадавшись, стала язвить и подшучивать надо мной. Словом, пропал человек… Позднее из этих переживаний родится такое стихотворение:


УПОЕНИЕ

Здесь эхо множится в горах,
Как лик твой в зеркалах.
Перебороть ли робость,
страх,
На праздничных балах…
Вносить ли таинства в тетрадь,
Глядеть ли вдаль с вершин,
Вздыхать и голову терять
В тринадцать с небольшим.

  Оказавшись в Коробковке, я все время рвался домой, чтобы увидеть Наташу. Хотя бы просто со стороны полюбоваться на неё. Какие там уроки! Ничего не лезло в голову. Сидя за письменной домашней работой, я вместо задач по математике рисовал её профиль. С осени я ещё как-то не так остро воспринимал разлуку со своими тыелгинскими друзьями и девчонками из Индаштов. Ближе к Новому году тоска по Наташе стала сказываться все сильнее и сильнее.
 А началась моя Коробковка с того, что всех интернатовцев собрал директор школы Фёдор Евдокимович Цепилов и разъяснил, где мы должны будем жить, где и в какое время завтракать, обедать и ужинать. Интернатовцами стали школьники из Тыелги и Новоандреевки, примерно по шесть-семь человек от каждого поселка. Парней было меньше: мы с Олегом Булатовым от Тыелги, и Федя Гильманов от Новоандреевки. Девчонок было больше, и их директор Цепилов поселил в отдельный просторный дом, по-моему, без хозяев. А нас, троих парней, поселили у тёти Груни Ореховой (возможно, у неё фамилия была другая). Жила наша хозяйка с внуком – Колей Ореховым, тоже восьмиклассником. Таким образом, нас оказалось четыре подростка в одном доме, который располагался у края большого обрыва над рекой Миасс. Сама река протекала ближе к Ильменскому хребту, который тянулся с юга на север с противоположной стороны от Коробковки. Обрыв находился так близко к домам, что, казалось, он вот-вот начнёт обрушиваться и стаскивать постройки в подковообразную старицу реки, больше похожую на продолговатый пруд. С южной стороны дом начал нависать над оврагом, возникшим от ливневых дождей, десятилетиями размывающих почву. Огород у бабы Груни в основном представлял из себя склон, на котором трудно было обрабатывать землю и выращивать овощи. На фронтоне мощного бревенчатого дома тёти Груни была сделана выпиленная в доске надпись: 1905 год. В 1960 году дому этому, срубленному из кряжистых бревен, было 55 лет. Для меня, четырнадцатилетнего мальчишки, это был очень большой срок. Поэтому я смотрел на дом с покосившимися воротами с особым почтением.
К бабе Груне часто заглядывал старик Малофеев, Кажется, звали его дядя Гриша. Он был интересный рассказчик, а его запоминающиеся истории были главным образом о первой мировой войне, в которой он поучаствовал в качестве пехотинца. Рассказывал он о том, как они стояли в Галиции и втайне от руководства распродавали стройматериалы, предназначенные для возведения блиндажей и укрепления окопов. Богатые сельчане скупали у солдат лес-кругляк, тёс, цемент, арматуру. После торгов в этих селах тут же появлялись на подводах люди из контрразведки и отнимали армейское добро. Если местные скупщики начинали возмущаться, то их запугивали военным трибуналом. На самом деле контрразведчиками представлялись обычные военные из того же полка, которые действовали по сговору. На добытые средства аферисты устраивали пирушки для поднятия духа...
Запомнился рассказ Малофеева о захваченном городке в Австрии, когда в их воинскую часть пришли немецкие женщины легкого поведения. Одна молодая присмотрела для себя удалого солдата Гришу. Но дело было после долгих и трудных боёв за город. Все буквально валились с ног. Молодому Григорию эта немецкая девица тоже понравилась, но сил ему хватило только раздеть её, обнять и тут же заснуть рядом с ней…

В доме бабы Груни мы, подростки, по вечерам устраивали карточные игры. Коля Орехов был кудрявым парнем среднего роста, неунывающим ни при каких житейских ситуациях. Олег Булатов широкоплечий, крепкий, спокойный и улыбчивый. Он родился и рос  в большой семье, где основным способом добывания средств было собственное хозяйство с множеством скотины, с несколькими огородами в разных частях Тыелги. Олег трудился день и ночь, а тут, на чужбине он впервые имел возможность жить в своё удовольствие. Федя Гильманов был высоким, худощавым, темноволосым. У него на лице всегда держалась недоверчивая ухмылка. А ещё у Феди пробились темные усики над верхней губой, на которые стали приглядываться некоторые девчонки в восьмом классе. И вот мы собираемся играть в карты.
Обычно я садился спиной к тёплой печке, ссылаясь на то, что мерзну. Все усмехались надо мной, что я такой мерзлявый. На самом деле это был хитрый план, потому что на противоположной стороне, в простенке между двух окон, висело большое зеркало с хорошим наклоном к полу. Видя карты противников, мне довольно просто удавалось объегоривать их. Самое забавное, что так никто и не догадался, что я занимал эту стратегически важную позицию, дабы подглядывать в их карты…

В школе восьмой класс был, пожалуй, самым многочисленным из-за добавившихся приезжих учащихся. Из числа местных школьников в нашем классе преобладали четыре фамилии: Бородины, Кушновы, Балакины, Шляхтины.
Особенно много было Кушновых. Для нас это было непривычно, и я только к третьему месяцу учебы начал различать, кто есть кто.
Питались мы в столовой, организованной при школе.   Кормила нас одна женщина, кажется, звали её Настей. Жила она вдвоём с матерью в небольшой доме неподалеку от бабы Груни. Настя была лет сорока, но выглядела довольно привлекательно. Она была приветлива, обходительна; готовила хорошо. Я любил сидеть за общим столом с его торца. Я назвал его командирским местом и никому не желал его уступать.
Однажды вечером, когда мы пришли в столовую на ужин, к нам зашел молодой мужчина и представился, что физрук и руководитель группы школьников из города Карабаш. Их группа ходила в поход, а теперь пришла в Коробковку, чтобы переночевать в помещении школы, а утром продолжить своё пешее путешествие по Ильменскому хребту. Мужчина оказался словоохотливым, рассказал пару занятных историй, случившихся с ними в походе, приобщил несколько анекдотов, когда наши девчонки поели и ушли к себе. А потом спрашивает у нас, оставшихся трех парней:
- Слушайте, не подскажете, где бы мне хорошенькую бабу приглядеть?
Я понял, что человек вырвался на свободу, что у него кровь играет, а со школьницами своими, понятное дело, такое не прокатит… И, не долго думая, шепнул физруку, что знаю, кто ему подойдёт.
Настя, ещё возилась на кухне с нашей посудой, когда я прошел к ней и спросил, не выручит ли она приезжего товарища на предмет ночевки? Она заинтересовалась, кто он, откуда? Тогда я казал, что он в зале, что он физрук, руководитель группы школьников, которые в походе и будут ночевать в школе. Настя выслушала и сказала, чтобы я направил его на кухню. Мы с парнями ушли, а физрук остался договариваться.
Утром я не узнал нашу повариху: она буквально расцвела!.. А какую порцию она положила мне – это надо было видеть!
По выходным мы с Олегом уходили пешком через поселок Наилы к себе в Тыелгу. Федя и девчонки выходили на дорогу Миасс - Карабаш и ехали в Новоандреевку на автобусе или на попутной машине. Тыелгинские девчонки тоже иногда шли с нами пешком, а когда снег выпал, то пешком ходить перестали. Я дождаться не мог конца недели, чтобы скорее оказаться в Тыелге и увидеть Наташу. Правда, она тоже уезжала на воскресенье к себе в Индашты и я частенько обламывался в своей надежде повидаться с ней. Учеба моя начинала пробуксовывать, учителя стали на меня сердиться и ставить двойки. Директор Цепилов тоже выразил недовольство моими провалами. Особенно трудно давалась алгебра, химия, черчение. По школе ходили слухи об учителях, связанные с их шашнями между собой. Скажем, завуч школы стал ухаживать за молодой преподавательницей физики, а его жена, тоже учительница, кажется, математики, стала закатывать сцены ревности. А молодая физичка всегда носила темные чулки, потому что у ней на ногах был очень густой волосяной покров. Тогда эпиляцию не делали, и девушка страдала от этой напасти. Но завуча не смущали её трудности… Словом, жизнь представала перед нами во всех её проявлениях.
По итогам за вторую четверть у меня, всегда доселе учившегося на четверки и пятерки (кроме оценки за поведение), вдруг нарисовались две двойки. Было стыдно, и я решил бросить учебу. Ушел, даже не забрав свой аттестат за семь классов. За ним я явился в школу в конце весны. Но директор школы Федор Евдокимович сказал, что я должен отработать, что у него зависла стройка нового помещения для школы, а там не хватает рабочих рук. Недели две я на тех же условиях интерната оставался в Коробковке и помогал тем, что готовил с парнями дранку, а потом этой дранкой стал оббивать бревенчатые стены будущей новой школы. После нас эти стены рабочие облепливали глиной, штукатурили и белили известкой. Работали мы не полный день, поэтому времени оставалось много на разные развлечения.
Вот фрагмент из моего рассказа РОБИНЗОНАДА, в котором я описал день, проведенный нами на лодке в старице в виде подковообразного пруда, которую образовала река Миасс под самым огородом бабы Груни. В данном отрывке я даю реальные фамилии своих друзей, а себя называю Вениамином.


 «Мальчишки закончили восьмой
класс. Худощавые, угловатые. Красота не успевала овладевать их лицами –
они менялись: у кого-то усеиваясь веснушками, у кого-то смуглостью первого в это лето загара, у кого-то покрываясь темным пушком вокруг
верхней губы.
Высокий, с длинными руками, Федя Гильманов торчал посреди лодки-плоскодонки и изображал мачту: он стоял на нижних концах посеревшей ткани и на своих длинных руках держал растянутую кверху простыню, которая представляла собой парус. Олег громко хохотал, обнажая ровные белые зубы. Его голубые глаза сияли восторгом из-под кучерявых прядей, спадающих на лоб. Он брызгал, пригоршнями хватая воду из-за правого борта, прямо в лицо Феде, который упрямо продолжал держать парус и только игриво отворачивал лицо, при каждом фонтане брызг смешно закатывая глаза. Веня притулился на носу
лодки и шарил руками среди листьев кувшинок и лилий, выискивая самый красивый цветок. Коля Орехов сидел на корме, и штыковая лопата, взятая во
дворе, служила ему рулевым веслом. Он тоже трясся от смеха, глядя то на Олега Булатова, то на Федю. Все их рубашки и штаны были мокрыми, волосы прилипли, а лица излучали небывалую радость.
– Веня, ты у нас впередсмотрящий! – сказал Олег Булатов. – Держи команду в курсе дел: куда плыть, сколько и с какой целью?

– Будет сделано! – отчеканил Веня и воткнул в борт самодельный короткий нож с яркой наборной ручкой.

В отличие от своих друзей, Вене предстояло подумать о своем близком будущем, поскольку восьмой он не закончил. Влюбился, забросил учебу, а
теперь предстояло нагонять упущенное.

Лодка под парусом, хоть и не быстро, но двигалась по пруду, волоча за собой зацепившиеся водоросли. Веня смотрел на свое кривящееся отражение, космато свисающее с черного борта, и думал о своем…»


Между тремя школами трёх сёл проводились летние встречи – пионерские слёты.
Поляна для пионерских слётов была когда-то ещё до нас выбрана учителями трёх сёл на Печах (был такой посёлок углежогов) в двух-трёх километрах от Тыелги. После полного исчезновения этого посёлка осталась большая поляна в пойме речки Тыелги. Мы с бабушкой и другими бабусями часто ходили на эти Печи, чтобы запасти уголь для самовара. Его там оставалось много, поскольку углежоги в своё время забирали на вывоз только крупные куски угля. А мелочь образовала толстый слой, сверху затянутый дёрном, который люди расковыривали и уносили домой отобранный уголь.
Поляна была большая. Нашей школе было поручено подготовить площадку для слёта. После уроков старшеклассники шли на Печи, убирали мусор, ровными рядами выкладывали буквой П одинаковые камни, которые образовывали каре метров по сорок длиной. Камни забеливали извёсткой, и каждый отряд из пионеров трёх школ должен был выстраиваться вдоль своей линии камней. В назначенный день все школьники сходились на этой поляне. Присутствовали директора школ, учителя и пионервожатые, которые и проводили этот слёт. Звучали пионерские горны, грохотали барабаны и звучали команды к построению. В годы Гражданской войны, в июне 1918 года, в этом посёлке углежогов погибли два большевистских активиста: Алексей Иванович Макурин и Фёдор Григорьевич Потапов. О них я нашёл следующую запись в интернете: «Однажды прервалась телефонная связь Новоандреевки со Златоустом. На разведку пошли А. Макурин, М. Хлебников и Ф. Потапов. Но по дороге наткнулись на белоказацкий разъезд, который стал их преследовать. Отступая, укрылись в районе Тыелгинских Печей в углежогном сарае. Михаилу Хлебникову удалось вырваться из оцепления за подмогой, а остальные сражались до последнего. Белогвардейские казаки подожгли сарай. Фёдор Потапов успел выскочить и несколько раз выстрелить, прежде чем был сражён, Алексей же сгорел.
Так вот, на пионерских слётах обязательно вспоминали о двух героях Гражданской войны. Именем Алексея Макурина ещё до войны была названа главная улица на прииске Тыелга. А в 1975 году в Новоандреевском сельсовете улицу Макурина в Тыелге переименовали на Центральную. Имя Макурина ушло на название улицы в селе Новоандреевка… Вот так переписывается история, когда каждый чиновник рассматривает её в свою пользу.
На последнем слёте в команде учителей из Коробковки принимал участие и учитель Павел Петрович Горный. Он привлёк наше внимание своим самодельным киноаппаратом, на который решил отснять всю эту праздничную процессию. Для нас так и осталось невыясненным, получилось ли кино, которое снял Павел Петрович? Очень было бы интересно посмотреть на нас, отснятых весной 1959 года… Он деловито шёл вдоль всех шеренг пионеров и крутил рукоятку дрели, которую использовал для вращения бабины кинокамеры, с заправленной в неё киноплёнкой. Местами в камере что-то заедало, тогда Горный повторял съёмку. Много позднее в Миассе появится поэт Александр Горный, с которым я познакомлюсь в городском литобъединении. Я бы никак не мог связать в своем сознании того кинолюбителя Горного и его сына Александра, если бы не песня про село Коробковка и стремление Саши застолбить за собой историческую память о своем родном уральском селе. Собственно, благодаря его статье в газете «Миасский рабочий» я вспомнил про Павла Петровича Горного, который снимал наш пионерский слёт в 1959 году.
Потом на поляне выкладывали ворота для игры в футбол, физкультурники с секундомерами отбирали команды для забегов на сто метров. Где-то раздавались судейские свистки на заранее приготовленной волейбольной площадке. Словом, соревнования никто не отменял… Уходили после слёта изрядно уставшими. Но все до своих сёл добирались пешком. Школьных автобусов в ту пору не знали… Таким образом, дети из Новоандреевки шли к себе не через Тыелгу, а напрямки, где через реку Миасс был действующий висячий мост. Получалось что-то километров пять-шесть. Столько же предстояло идти детям и учителям из Коробковки. Тоже напрямик через деревню Наилы. А нам было ближе всех – какие-то два-три километра… Когда мы в Тыелге играли с мальчишками в «попа-нагона», то одним из условий игры было с помощью биты гнать «попа» - деревянную палочку с крючком – до самых Печей, а оттуда, схватив «попа» мчаться назад к тому колу, вбитому посреди улицы в землю, около которого и начиналась игра. Вся команда из десяти-двенадцати мальчишек бежала, размахивая своими самодельными битами, поднимая густую бархатную дорожную пыль.

Однажды у нас случилась стычка с коробковскими парнями. Случилось это, когда мы с Олегом Булатовым пошли в кино в местный клуб. Спор возник на пустом месте, просто двум местным не понравились наши приезжие рожи. Они вызвали нас с Олегом на улицу. Как только вышли я тут же наскочил на рослого парня со словами:
- Только тронь моего друга. Я тут же скажу Шайбе, он тебе башку оторвёт!
При упоминании здоровенного местного парня по кличке Шайба у парней сразу пропало желание драться. Они ударили по рукам, и мы все четверо вернулись в кинозал. А с Шайбой я познакомился во время летнего гулянья, которое в то лето проводилось на большой поляне около реки Миасс, поблизости от Новоандреевки. Народные гулянья всегда организовывали в расчёте на сбор всех жителей ближайших посёлков. Съезжались, а чаще всего сходились, жители Новоандреевки, Тыелги, Коробковки. Иногда приезжали рабочие из леспромхоза Индашты на своём грузовике, предназначенном для перевозки лесорубов на работу и с работы. На поляне организовывали буфеты, лавки по продаже книг, тетрадей и школьных принадлежностей; продавались товары ширпотреба, выкатывали из кузова бочку пива. Детям в буфете предлагали пирожное и лимонад. Случались драки между выпившими мужиками. У парней из разных посёлков случались свои разборки. Так получилось, что коробковских было мало, а новоандреевских много. Тогда на помощь коробковским приходили мы, тыелгинцы. С коробковскими у нас никогда не было никаких стычек. Непримиримыми нашими врагами были именно новоандреевские парни.  Понятное дело, приняв сторону коробковцев, мы победили новоандреевских драчунов. Потом все вместе выпили по такому замечательному поводу, подружились. А я уже знал, что пойду учиться в Коробковку, о чём и сказал за дружеским застольем, если можно было так назвать посиделки на поляне. Тогда Шайба дал знать мне, что он поможет в любое время, если кто-то из коробковских парней затеет свару. У него в своём поселке был непререкаемый авторитет среди молодёжи. Мы в Коробковке продолжили нашу дружбу, прогуливаясь по вечерам по центральной улице посёлка и приглядываясь с весёлым девичьим компашкам. Шайба научил меня делать наколки на теле с помощью двух иголок и чёрной туши. Когда вскоре я поехал на попутной машине в Тыелгу, то из-за тряски правой рукой я стал держаться за округлую ручку перед собой. Шофёр, пожилой мужчина, увидев на руке свежую наколку, спросил:
- Зачем ты это сделал? Теперь за всю жизнь не отмоешь… А я уже бросил учёбу и один, без своих друзей по интернату, возвращался в Тыелгу. Я с грустью стал осмысливать слова шофёра, что по глупости своей потерял год, что теперь снова надо будет искать место, куда идти поступать. А это пятно на биографии, как и эти две синие буквы на руке, тоже не отмоется за всю жизнь. Дома я ходил в клуб, брал книги в библиотеке и много читал. Начал приобретать книги и стал составлять свою библиотеку. Я каждую книгу нумеровал и ставил надпись: НАЧБИБ, что означало Начальная библиотека. А ещё играл в бильярд, когда открывался клуб. Я в ту зиму и весну 1961 года так наловчился играть, что обыгрывал взрослых мужчин. Благодаря бильярду, мы тесно сдружились с Мишей Ильиным, сыном директора нашей Тыелгинской школы. Он тоже ловко играл, загоняя самые неожиданные шары за счёт своего роста и длинных рук, позволявших ему забивать самые удалённые шары на большом столе. Тут наше знакомство перешло в дружбу. Стали вместе рыбачить по весне. Вместе обсуждали, куда лучше пойти учиться. Решили, что нам очень подходит педагогическое училище. Отец Миши Павел Иванович окончательно убедил нас выбрать профессию учителя.
В ту весну, 12 апреля, Юрий Гагарин полетел в космос. А я шёл в клуб ярким весенним днём, слушал радио, гремевшее на весь посёлок маршем «Всё выше и выше, и выше», и думал, что в стране такие события происходят, а я тут завяз в своих неудачах в любви, с проколом в учёбе, в неумении найти своё место под солнцем…


Эти душевные терзания мне запомнились очень хорошо. В зрелом возрасте я вернулся к ним, что вылилось таким вот стихотворением:

* * *

Словно бы дверь
с облупившейся краскою
Я отворяю
навстречу везению,
Молча шагаю
походкой заправскою.
Гордо трясу
головою весеннею.
Мальчик кота пронесет,
словно чёртика.
Небо моё
как бельё заморожено.
Веткой ожившей
луна перечёркнута.
Веткой отжившей
гнездо обгорожено.
Встретиться нам
не представится случая,
Столько то лет
от любви излечившимся.
Высекут искру желания
жгучую
Что-то минувшее
с неполучившимся.



На перепутье моей дороги в большую жизнь оказалась Новотагилка (Коробковка). В этом селе я впервые начал самостоятельную жизнь, отделившись от уютной жизни у бабушки с дедушкой в соседней Тыелге. Конечно, это была ещё не вполне самостоятельная жизнь, поскольку нас опекала школа-интернат и содержанием, и наблюдением, чтобы мы не отклонялись от общественных норм. В этом смысле нашим главным наставником был директор школы Цепилов Фёдор Евдокимович. Меня подкупила его честность, проявившаяся в эпизоде с воспомоществованием школьникам из бедных семей. Оказалось, что в Новотагилке ежегодно с осени учителя проводили собеседования о том, кто из таких детей нуждается в одежде или обуви? Я сказал, что мне нужны сапоги. Но не поверил, что мне их выдадут. Эту помощь оказывали муниципальные власти. В Тыелге тоже проводились такие опросы.  Но результатов не было. Видимо, деньги не доходили до школы. А тут я был буквально ошарашен приглашением прийти в учительскую и получить свой заказ. Сапоги назывались яловые. Они были крепко подбиты латунными гвоздями, добротно выделаны из натуральной кожи, а не сшиты из кирзы (заменителя кожи), их можно было начищать до блеска, почти как хромовые… Словом, осенью я стал обладателем хорошей обуви. За это я очень был благодарен Фёдору Евдокимовичу Цепилову, умеющему находить общий язык с руководством сельсовета и держать слово, данное детям.
Учёба в Коробковке стала для меня скорее всего школой жизни: я лучше стал осознавать роль коллектива в формировании личности, лучше стал понимать значение собственного дома, лучше стал разбираться в людях. Спасибо тебе, Коробковка, за эту житейскую науку! А недавно родилось вот это стихотворение:


ЗВЕЗДА  ПУТЕВОДНАЯ
 
На грунтовой дороге машина,
Уцелевшая в пекле войны.
Пыль кружилась и в горле першило,
У любой придорожной сосны.
 
На скамье деревянной неловко,
Да ухабы привычны для нас…
На холме разлеглась Коробковка,
Смотрит в зеркало речки Миасс.
 
Вижу дом над размывшимся склоном,
Там девчонка мне снилась одна.
Помню, в комнате было тепло нам,
А по окнам – зимы белизна.
 
В этот год ни любви, ни учёбы –
Всё насмарку и всё не впервой…
Но держался я стойко. Ещё бы!
Мне с небес диктовал рулевой.

Где за глупость снимается стружка,
Закаляется воля сполна;
Сколько лет мне накличет кукушка?
Сколько бурь напророчит она?
 
Слилась с краешком неба Круглица*,
Вдоль дороги снуют провода;
Мне не сразу укажет столицу
Путеводная в жизни звезда.
*Круглица – одна из вершин горного хребта Таганай. Южный Урал.

8 августа - 15 ноября 2019 г.
Сергей Каратов