Михаил Трофимов. РБЛ

В декабре 1967 года, после соответствующих представлений – командиру 17 дивизии опытовых  атомных подводных лодок, контр-адмиралу Проскунову Н.Г., флагманскому врачу подполковнику Ориничеву Г.Д. и начальнику службы радиационной безопасности СРБ капитану второго ранга Владимирову В.А., я приступил к исполнению своих служебных обязанностей – начальника радиобиологической лаборатории (РБЛ). Этот период моей службы в Гремихе оказался для меня самым тяжелым. И не только потому, что здесь всё оказалось «настоящим», а не имитацией, как в ОДХЗ, но и в связи с тем, что я теперь имел дело с настоящим радиоактивным излучением, а не от контрольных излучателей. Я убедился в этом в первые же дни работы на «объекте». Подготавливая радиометр к работе, я подошёл к окну, чтобы лучше разглядеть шкалу прибора и вдруг заметил, что стрелка прибора идет довольно бодро вправо и далеко от фонового излучения. Я зашёл за стену, стрелка ушла влево. Значит нам «светит» в окно какой-то излучатель. Пришлось взять поисковый радиометр «Кристалл» и идти снимать картограмму местности, на которой находятся служебные помещения СРБ, базы технического обслуживания, дока, причалов и вышка часового, который ежедневно получал значительную дозу облучения. Виновником этого скандала оказалась площадка твердых радиоактивных отходов, расположенная на господствующей над всеми сооружениями высоте. Телефонный звонок главному радиологу КСФ, быстро разрешил этот вопрос. Через два дня площадка была закрыта бетонными блоками.

В апреле 1967 года у нас родилась дочь, и пришлось забирать её в Гремиху, так как в то время государство еще не предоставляло три года по уходу за ребенком, а только небольшой послеродовой отпуск, то есть супруге необходимо было с 1 сентября 1967 года приступить к работе в школе. Чтобы решить эту проблему нам пришлось взять в Гремиху бабушку Клаву и сына. Сначала всё шло хорошо. У нас было две комнаты в теплом каменном доме на улице Североморской, и места всем хватало. И Лена уходила на работу, когда я уже возвращался со службы. Но стоило заболеть Лене (гангренозный аппендицит) и лечь в госпиталь, как всё стало рушиться. Вслед за ней заболели дети (подозрение на пневмонию у дочки) и они оказались в гражданской больнице вместе с бабушкой, а у причала стояла опытовая АПЛ К-27 с жидкометаллическим теплоносителем (ЖМТ), на которой производились ремонтные работы в реакторном отсеке.   Работы, связанные с удалением разлитого радиоактивного сплава. Очень сложные и «грязные», требующие постоянного, неусыпного контроля над облучением и загрязнением РВ личного состава и рабочих, привлеченных на эти работы. Я буквально разрывался между больницей, госпиталем и работой. Домой уже «приползал» и, без сил, падал на диван, чтобы спланировать свои действия на завтра и немного восстановиться. И мы победили! Через две недели вся семья собралась вместе, не совсем ещё здоровая, но реабилитация прошла успешно – без осложнений.

Все зимние и весенние месяцы 1968 года я каждый свободный час проводил в секретной библиотеке. Мучительно искал ответ, что мне делать в случае аварии на АПЛ К-27. Перечитал все секретные отчеты по ликвидации последствий аварии на АПЛ К-3, К-8 и другие. Но у них в качестве теплоносителя была вода, а у нас ЖМТ. Первая АПЛ с жидкометаллическим теплоносителем. И нам пришлось быть первыми.

Атомная подводная лодка К-27 спущена на воду 1 апреля 1962 года. С 29 июня по 30 октября 1963 года прошла Государственные испытания. Был подписан акт о завершении испытаний, и лодка вступила в строй. Началась опытная эксплуатация с местом базирования в Йоканьгской ВМБ. Начальником медицинской службы первого экипажа был Борис Ефремов, второго – Геннадий Отдельнов – мои однокурсники по обучению в ВМА им. С.М. Кирова. С апреля 1964 года по сентябрь 1965 года лодка совершила два автономных похода на боевую службу под командованием капитана второго ранга Леонова П.Ф. Во время второго шестидесятисуточного боевого дежурства Борис Ефремов успешно провел операцию по удалению воспаленного аппендикса.

В октябре 1965 года лодка перешла в Северодвинск на «Севмашпредприятие» для проведения межпоходового ремонта и перезарядки реакторов. После окончания этих работ АПЛ К-27 в октябре 1967 года перешла в Гремиху, где продолжалось устранение мелких недоделок и дезактивация отсеков и трюмов, главным образом, четвертого реакторного отсека, так как, по вине одного из работающих заводских специалистов, атомоход был загрязнен радиоактивными веществами от первого до девятого отсека. В проведении дезактивационных работ принимал участие весь экипаж лодки и группа дезактивации СРБ. Люди выходили из четвертого отсека с большой загрязненностью РВ. Жидкометаллический теплоноситель (сплав «свинец – висмут») при работе реактора облучается нейтронами, в результате чего образуется полоний-210. Этот элемент излучает альфа-частицы, которые обладают самой большой ионизирующей способностью и потому представляют особую опасность для человека при попадании внутрь организма. Средства защиты дыхательных путей и кожных покровов того времени не гарантировали стопроцентную защиту, да и в условиях трюма и высокой температуры в отсеке их трудно было использовать. Специалисты пункта специальной обработки и дезактивации использовали при помывке личного состава различные моющие вещества, спирт и даже снег (кстати, давал неплохие результаты). Но все равно при контрольных проверках казармы атомохода я находил загрязненные РВ простыни, наволочки и прочие предметы. От «грязи» экипаж так и не избавился.

Командование флота и дивизии торопило командира лодки с выходом в море. Командир, в свою очередь, в очень резкой форме «давил» на командира БЧ-5, капитана второго ранга Иванова А.А. и командира первого дивизиона капитана третьего ранга Пастухова Л.И., требуя от них самых кардинальных мер по скорейшему завершению работ в четвертом отсеке.
Присутствующая на корабле «наука» (представители НИИ ВМФ) требовала проведения высокотемпературной регенерации сплава первого контура. Такая обязательная процедура была необходима для реакторов с жидкометаллическим теплоносителем первого контура. Регенерацию провели. Но, вместо трех недель, она продолжалась всего одну. Этого было явно недостаточно. В третьем походе планировалась амбициозная цель – совершить семидесятисуточный переход вокруг земного шара без всплытия.

Командир БЧ-5 капитан второго ранга Иванов А.А., настаивая на проведении полной регенерации, записал в журнале о готовности корабля к выходу в море : «БЧ-5 к выходу в море не готова». Сделать такую запись в тех условиях было непросто. Но юридических оснований, препятствующих выходу в море, командование не нашло. Все разрешения были подписаны, и 21 мая 1968 года капитан первого ранга Леонов П.Ф. вывел атомоход в полигон боевой подготовки в Баренцевом море на контрольный выход. Задачи контрольного выхода успешно выполнили. Осталось вывести реакторы на полную мощность и пройти максимальным ходом. 24 мая, при нахождении АПЛ в подводном положении, начались неприятности.

Во время проверки параметров ГЭУ на режимах полного хода в подводном положении стержень автоматического регулирования самопроизвольно вышел на верхний концевик, мощность реактора левого борта стала быстро падать и за 60-90 секунд снизилась с 83 до 7%. Авария сопровождалась резким ростом гамма-активности в реакторном отсеке (до 150 р/ч и выше), выбросом радиоактивного газа из газовой системы в реакторный отсек и последующим распространением по другим отсекам.
В 12.00 начальник химической службы доложил командиру, что КУРК – 1 (корабельная установка радиационного контроля) показывает ненормальную «РО» (радиоактивную обстановку) в четвертом отсеке. Все приборы зашкалило.
В 12.15 лодка всплыла в крейсерское положение для вентиляции четвертого отсека.
В 14.30 начальник медицинской службы майор Ефремов Б. доложил, что спецтрюмные получили облучение, и у некоторых из них появилась тошнота и рвота.
Командир реакторного отсека – старший лейтенант Офман доложил командиру, что, по его мнению, разрушена активная зона левого реактора. Попытки вручную опустить стержни регулирования вниз оказались безуспешны. Вероятно, искривлены каналы в активной зоне реактора.
Командир К-27 немного подумал и сказал: «Самовольно иду к своему пирсу, а там – будь, что будет. Продержитесь». Этим решением командир лодки и работа личного состава БЧ-5 спасли жизнь всему экипажу.
Береговое командование «добро» на возврат в базу не давало.

А в это время в базе закончился рабочий день, подведены итоги и даны задания на завтра. После ужина личный состав, довольный, что еще один день службы закончился, занялся своими делами. Офицеры, живущие в Островной, разошлись по домам, а живущие в Гремихе, и я в их числе, ждали, когда дежурный по дивизии объявит, что автобус подан.

И оперативный дежурный объявил: «Службе радиационной безопасности – боевая тревога. На подходе к причалу аварийная К-27. Авария реактора. Автобус у подъезда казармы». Большинство наших матросов, как ветром сдуло из казармы. В автобусе ехали только офицеры, мичмана и пара «ленивых» матросов. Тревоги у нас часто бывали, но «учебно-боевые», а это первый раз – боевая! К моему приезду на объект, лабораторный корпус уже был готов к выполнению боевых задач, о чем и доложил мне старшина лаборатории РБЛ мичман срочной службы Николай Купцов. Очень дисциплинированный и отлично подготовленный химик. Никогда не подводил! На всех проверках отвечал только на «отлично».

Начальник СРБ провел краткое совещание, объявил, что он вместе с начальником дозиметрической лаборатории страшим лейтенантом Борисом Звонарёвым идут на аварийный атомоход, чтобы уяснить радиационную обстановку, а остальным быть готовыми к выполнению своих задач. Надев средства защиты кожных покровов и изолирующие противогазы, они с приборами радиационного контроля, прошли по всем девяти отсекам лодки. Вывод – всё загрязнено РВ, в четвертом отсеке приборы зашкалили, т.е. излучение выше 300 р/час. Руководителям подразделений СРБ действовать по своим боевым планам.

Мне необходимо было согласовать свои действия с начальником медицинской службы аварийной лодки, моим однокурсником майором медицинской службы Борисом Ефремовым. Я пошел на причал, где была пришвартована К-27, и вызвал Бориса. Он вышел ко мне мрачный и обиженным голосом сказал: «Ты понимаешь, командир лодки доложил командиру дивизии М.Г. Проскунову, что по походу замечаний нет, только у механиков какие-то проблемы с мощностью реактора левого борта, а я доложил, что весь личный состав корабля переоблучен, требует санитарной обработки, квалифицированного врачебного обследования и лечения, то есть я испортил доклад командира». Я, как мог, успокаивал однокурсника и сказал: «Скоро все поймут, что ты был прав, и будут тебе благодарны». Мы договорились о времени санитарной обработки и что он пройдет первым. На нём мы и определим кратность помывки всего экипажа.

На обратном пути я зашел на ПУСО и предупредил начальника подразделения, чтобы он был готов принять на санобработку 140 человек, и чтобы вода, и холодная, и горячая подавались без перебоев. На эти требования, начальник, как всегда, начал перечислять причины, по которым это выполнить невозможно. И мне пришлось высказать ему всё: «Нас государство пять лет кормило, поило, одевало, обувало, лечило, возило в отпуск, только для того, чтобы мы с Вами в подобных аварийных ситуациях выполнили все по полной программе. И если у Вас дырявые трубы, то в этом случае делайте, что хотите – хоть пальцем затыкайте, хоть грудью ложитесь, но чтобы вода была. На выходе из моечной, я буду проверять каждого человека с радиометром «Кристалл» и КРБГ-1. Свидетелем этого разговора был начальник СРБ и, когда мы отошли от санпропускника, он мне сказал: «Я бы так не смог».

В назначенное время пришел Борис со своими санитарами, которые помогали мыться ему и другим членам экипажа. После первой помывки загрязненность его тела РВ уменьшилась наполовину, после второй еще на одну треть, после третьей, Боря вышел красный, как вареный рак, и, казалось, что если хотя бы разок еще пройтись по его груди или животу мочалкой, то появится кровь, но стрелки приборов остались на прошлых показаниях. Мы решили, что двукратной помывки достаточно – на это и ориентировали остальных офицеров и матросов.

Радиоактивное излучение исходило от всех членов экипажа и после помывки, но разной интенсивности, в зависимости от того, кто в каком отсеке находился и какую работу выполнял – от 450 мр/час у спецтрюмных, до 50 мр/час, у матросов концевых отсеков, это уже от количества инкорпорированных РВ во внутренние органы. Поступившие нуклиды внутрь организма были короткоживущими, но свое черное дело они успели сделать.

Всех спецтрюмных отвезли в спецполиклинику дивизии под врачебное наблюдение и для оказания квалифицированной врачебной помощи, где утром следующего дня их, находящихся в тяжелом состоянии, осмотрела прилетевшая из Москвы и Североморска комиссия, нашедшая здесь же спящим пьяного начальника поликлиники. Последний был моментально снят с должности и уволен. У комиссии сложилось резко отрицательное мнение о действиях подразделений дивизии в аварийной ситуации. Прибыв в лабораторный корпус, члены комиссии, каждый по своей специальности потребовали отчет. Я представил им справку по действиям РБЛ и список людей с полученными дозами облучения. Руководитель моего направления остался доволен представленными мною данными и изъял у меня даже черновики, которые у нас шли как ДСП.

Итоги выводов комиссии: «Служба радиационной безопасности от ликвидации последствий аварии на АПЛ К-27 самоустранилась, начальники подразделений службы не знали, что им необходимо делать, за исключением радиобиологической лаборатории. Службу ликвидировать, офицерский состав демобилизовать!» Круто! Как с пьяным начальником спецполиклиники! Мои товарищи здорово приуныли и начали строить планы на гражданскую жизнь. Я возмутился и сказал начальнику: «Это неправильно! Служба принимала самое активное участие в ликвидации последствий аварии. В момент аварии на борту лодки был наш начальник радиометрической лаборатории - старший лейтенант В. Пасхалов, с которым командир корабля консультировался, а по прибытии в базу лично Вы, вместе с начальником дозиметрической лаборатории старшим лейтенантом Б. Звонаревым, дали оценку радиационной обстановки всего корабля, пройдя с радиометром от носа до кормы. Радиохимическая лаборатория всю ночь работала над анализом сплава, КДП выполнила свои функции, ПУСО помыла весь экипаж без каких-либо задержек и замечаний, дозиметрическая лаборатория всю ночь занималась ремонтом и градуировкой радиометров и дозиметров, которые вышли из строя в результате большой нагрузки. Виноваты не мы, а тот, кто пренебрег указаниями «науки» и записью командира БЧ-5 капитана второго ранга Иванова А.А. в журнале о готовности корабля к выходу в море».

На третий день борьбы с последствиями аварии я должен был заступать дежурным по СРБ и мог прибыть на службу попозже. Однако, опасаясь, что работающей государственной комиссии вдруг что-то понадобится от РБЛ, а мой помощник не сможет правильно ответить, я приехал пораньше, и мне сразу же сообщили трагическую новость: «Есть первый труп». Матросу второго экипажа лодки для выполнения кратковременной работы необходимо было войти в аварийный реакторный отсек, который был сильно загазован радиоактивными газами и золями. Пребывание в этом отсеке разрешалось только в изолирующих противогазах (ИПах). У этих противогазов была одна особенность – запрещалось входить в зараженную зону до тех пор, пока не разогреется верхний сегмент регенеративного патрона (РП), т.е. начнет работать. Матрос, может быть, этого и не знал, а страхующий его офицер не проверил, и разрешил ему вход в отсек. Прошло несколько минут разрешенных для пребывания в отсеке, и офицер забеспокоился, спустился в отсек и увидел лежащего на палубе без сознания матроса. Когда его достали из отсека, он был мертв. Его регенеративный патрон не работал – не давал кислород. Государственная комиссия запретила нам работать в ИПах, а мне пришлось молодого красивого парня отвозить в морг.

После возвращения из морга, я заступил на дежурство. На причале, где была ошвартована аварийная лодка, был большой уровень радиации – до 12 р/час, которого вчера еще не было. Сдающий дежурство офицер не смог разрешить этот вопрос, все работы на причале были остановлены, а мне предстояло найти источник излучения. Я хотел сначала обследовать причал, но комиссия считала, что источник находится в лодке, а именно, в парогенераторной выгородке левого аварийного реактора, которую забрасывали мешочками со свинцовой дробью. Облачившись в одежду РБ и взяв КРБГ-1 (радиометр), я отправился в предварительно провентилированный четвертый отсек, время нахождения в котором ограничивалось двумя минутами. Температура в выгородке доходила до 40-50 градусов. Стекло шкалы диапазонов радиометра сразу запотело и покрылось капельками воды, цифры были плохо видны, поэтому стекло приходилось все время вытирать. Я подумал: «Хорошо, что комиссия запретила работать в ИПах, а то бы пришлось еще и стекла противогаза протирать». После первого обследования выгородки, я обнаружил уровни радиации от 10 р/час на периферии, до 300 р/час в центре. Эти излучения не дадут на причале уровни радиации до 12 р/час, и я продолжил поиски, несмотря на то, что страхующий меня и.о. командира лодки, уже дважды прокричал, что мое время закончилось и надо выходить из отсека. В этот момент в отсек вскочил наш начальник КДП – старший лейтенант Герман Захарченко, буквально выхватил у меня из рук радиометр, крикнул: «Выходи!» и выскочил из отсека. Я последовал за ним и отправился на ПСО (пункт санитарной обработки). Дежурный дозиметрист старший матрос Свиридов попросил меня сделать выдох на датчик КРАБа. Диапазон радиометра на 5 млн. распадов в 1 мин. зашкалил. Дозиметры с диапазоном до 50 рентген, которые были закреплены у меня в нагрудном и брючном карманах, тоже зашкалили. 

В этот же день и, почти в этом же месте, годовую дозу облучения получил начальник медицинской службы второго экипажа лодки, мой однокурсник, майор медицинской службы Геннадий Отдельнов, при проведении работ по уменьшению излучения в левой парогенераторной выгородке.

После помывки и смены рабочего обмундирования я доложил командованию радиационную обстановку в парогенераторной выгородке левого борта и сказал, что искать источник излучения необходимо на самом причале. Однако начальство продолжало упорствовать и на следующий день продолжили поиск «черной кошки в темной комнате, которой там и не было». В конце концов источник излучения обнаружили в контейнере для бытовых отходов на причале, который туда бросили два безответственных сверхсрочника из экипажа лодки, поленившиеся дойти до площадки твердых радиоактивных отходов.

Были случаи слива загрязненной РВ воды из трюмов лодки. Одно такое нарушение нам удалось зафиксировать. Грязная вода гуляла по водной акватории бухты во время приливов и отливов от первого причала до девятого, где у нас были контрольные точки отбора проб морской воды, загрязняя по ходу остальные причалы, не имеющие отношения к атомному флоту. Командир лодки получил строгий выговор от Главкома ВМФ.

В результате аварии весь экипаж АПЛ К-27 перенёс острую лучевую болезнь (ОЛБ). Двадцать человек получило дозы облучения от 600 до 1000 рентген, остальные значительно меньше. В 11-ом отделении Первого Военно-морского госпиталя города Ленинграда проходили лечение 83 человека. Остальные пострадавшие были направлены в госпиталя Москвы и Североморска. Врачи и весь медперсонал госпиталя сделали всё от них зависящее, чтобы спасти тех, кто уже был смертельно болен. Кровь сдавали курсанты военно-морских училищ. Большинству моряков кровь меняли напрямую по 2-3 раза, а мичману Лагунову – спецтрюмному, получившему около 1600 рентген, десятки раз. И он выжил! Но остался инвалидом – у него были ампутированы нога и пальцы рук. Не удалось спасти штурманского электрика мичмана Воеводу, спецтрюмных – мичмана Петрова, матросов Сергиенко, Куликова и Гриценко.

В начале июня 1968 года лодку обследовала специальная комиссия, которая пришла к выводу о необходимости расхолаживания реакторов и замораживании сплава в реакторах обоих бортов. Это был смертельный приговор АПЛ К-27. К 20 июня необходимые мероприятия были завершены. АПЛ К-27 была переведена в отстой на длительное хранение.

Нас же, получивших годовые дозы облучения и измученных почти круглосуточной работой и различными комиссиями, несколько раньше отпустили в очередные отпуска, снабдив путевками в дома отдыха или санатории. Мне досталась путевка в Ялтинский санаторий КЧФ (Краснознаменного Черноморского Флота). Ехать в санаторий мне пришлось одному, так как дочке был всего годик с небольшим и бабушке было не справиться с двумя резвыми внуками, у которых были разные интересы, и неизвестно, куда они в следующий момент направят свои стопы и что надумают натворить. Лена осталась с детьми в Саблино у моих родителей, на свежем воздухе и парном молоке. Наверное, и хорошо, что она не поехала со мной, а то бы бегала вокруг меня. И был бы у нее не отдых, а сплошные переживания.

В течение первой недели пребывания в санатории я чувствовал себя прекрасно – купался, загорал, отъедался южными деликатесами, отсыпался и к концу недели, с удовольствием отметил, что лицо у меня очень хорошо загорело, по сравнению с остальным телом.
На второй неделе, при смене постельного белья, нам выдали новые, ещё ни разу не стиранные, банные полотенца. После душа и растирания этим полотенцем грудной клетки, я стал замечать на поверхности груди какие-то размытые красные полосы. Одновременно у меня стал пропадать аппетит и развиваться слабость – такая интенсивная, что я с трудом переставлял ноги по лестнице. Вызванный из Симферопольского госпиталя спецтерапевт запретил мне на две недели солнце, пляж и прочие южные прелести, за которыми я и приехал из Заполярья. В связи с начавшимся субфебрилитетом ( t 37.2-37.3), пришлось «валяться» не на пляже, а в палате и глотать таблетки олеандомицина (антибиотик), а питаться в большинстве случаев кефиром, так как на антрекоты, отбивные и бифштексы мне даже смотреть было противно. В последнюю неделю моего пребывания в санатории, мне разрешили в вечернее время прогулки по пляжу и любование заходящим солнцем. Разве я за этим ехал сюда?!

Слабость мучила меня ещё в течение трех месяцев. И это беспокоило меня больше всего. Как не показать это родителям? Ведь я ехал сейчас в Саблино, где необходимо на зимний период запасти дрова и сено для коровы, а если они узнают в каком я состоянии, они же очень расстроятся! Я, как мог, старался, хорошо помогала Лена, а родители как-то находили себе еще помощников и не очень загружали меня. Отпуск закончился, и отец, провожая меня до Михайловского леса, на прощание вдруг сказал: «Ну. ты там не очень-то геройствуй!» Вот такие дела, а я-то думал, что они ни о чем не знают. Да, трудно провести родителей. Сам уже это знаю.

Заканчивались летние отпуска, все наши офицеры и сверхсрочники приступали к исполнению своих функциональных обязанностей. Вдруг оказалось, что наш замполит Иван Иванович еще не был в отпуске. Пришлось мне подменять его и ходить на все подведения итогов партполитработы каждую неделю в политотдел дивизии. Впрочем, не пришлось мне туда ходить после первой недели, так как я, как услышал сколько мероприятий проводят замполиты других частей, мне стало очень стыдно за свою бездеятельность и я спросил у замполита АПЛ К-8: «Когда же Вы занимаетесь боевой и специальной подготовкой и другими работами, если у Вас на каждый день недели приходится более одного политического мероприятия?» На этот вопрос он ответил: «Вот такие мы – всё успеваем!». После этой моей «непонятливости» меня перестали приглашать на такие «посиделки». Приближалась очередная годовщина Великой Октябрьской революции и, как всегда, объявили конкурс на лучшую «Ленинскую комнату». И я решил посоревноваться с замполитами. Поговорил с матросами: кто хорошо рисует, пишет, столярничает… Они мне подсказали, что у нас есть дипломированный художник, но он разгильдяй – все его годки уже были в отпуске, а он еще нет. Он очень переживает. К сожалению, я забыл его фамилию, и буду просто называть его – «художник».
Вызвал я его к себе и спросил:
– Хотите на Новый год поехать в отпуск домой?
– Да, – говорит, – но как это сделать? 
– Надо оформить художественно нашу ленкомнату. Так, чтобы она заняла первое место, – отвечаю я.
– Сделаю. – сказал художник.
Я согласовал все вопросы этого дела с начальником СРБ капитаном второго ранга Владимировым В.А. и получил «добро».

Художник взял себе в помощники одного человека, и они приступили. Получили в политотделе необходимые материалы, всё распланировали и засели за работу. Благоустройством нашей ленкомнаты занялись всей службой радиационной безопасности. Сделали не только новые стенды, но и столы со стульями. Ленкомната совершенно преобразилась!

На смотре-конкурсе ленкомнат дивизии первое место заняла ленкомната службы радиационной безопасности. За подготовку комнаты к смотру художник получил кратковременный отпуск с выездом на родину, как раз к Новому году, его помощник – «благодарность» от командира, я – удовлетворение от хорошо выполненной работы, личный состав службы – комнату, в которую приятно было зайти почитать газету, книгу или сыграть в шахматы, или написать письмо родителям и невесте. Наш замполит Иван Иванович получил очередное воинское звание – капитан второго ранга и квартиру. По этому случаю к нему из Ленинграда приехала жена, и они пригласили меня и начальника СРБ, с женами, в ресторан ДОФа отметить это событие. Мы подарили им 16 тарелок различного назначения. Отмечали обильно и долго, и вынуждены были прекратить это благородное дело только потому, что виновники торжества вышли из строя.
На следующий день Иван Иванович спросил меня :
– А сколько там было тарелок? 
– Шестнадцать, – ответил я.
– Осталось две, пока мы дошли до дома, – вздохнул Иван Иванович.