Клёпаный таган

КЛЁПАНЫЙ ТАГАН
самобытное повествование

У ТАГАНА ТРИ НОЖКИ - ДРУГ ДРУГУ ОПОРА,
ОДНА СЛОМАЕТСЯ - ВЕСЬ ТАГАН РАЗВАЛИТСЯ

 - Было это году, дай Бог памяти, да в пятидесятом, поди,- начал рассказ дед Савватей,- да точно, в пятидесятом и было. Лето тогда выдалось не дюже жаркое, в меру.
   Закончилась, помню, кое у кого практика, на пришкольных участках. Знаю об этом, так как внучки мои, обе школьницы были в ту пору, первыми отработали. Вот и стала детвора шалберничать*, от нечего делать «страдать ерундою». Родителям помогали, конечно, ежели об этом скажут, а сами не рвались больно-то, не напрашивались. Если получалось, то избегали.
   Сидели как-то возле домишки сестёр Великановых, ну вы их все знаете, Уля да Гуля, чумурудные* старушки, которые росточком «от горшка два вершка».
   Все слушающие заулыбались, закивали головами, вспомнив старушек.
 - Сидела детвора на слегах* их недоделанного заборчика, где и столбики вкопаны давно и слеги поперечные прибиты, а всё штакетник не поставлен был. Видно, этим двум, тогда ещё и не очень старым болтушкам, недосуг. Сплетничать, да по селу разносить и в ту пору нравилось. И вроде скамейка рядом с их домом, так нет же, как воробьи на жёрдочке пристроились, присели ребятишки на верхнюю слегу, на нижнюю ноги поставили и сидят, покачиваются. Скучно им! Во все игры уже переиграли. Набегались, наорались, нахохотались, а домой не спешат.
 - Ну чё, может по домам, до вечера, а?- вдруг предложит кто-нибудь,- жрать охота страсть как, брюхо подвело, прям! Щас ба хлебушка чёренького да с песочком*, да заварочкой сбрызнуть! И-и- эх!
 - Не-е-е!- возражают дружно,- враз загонят! Посля не вырвешься! Пойди лучше вон, к колодцу, водички хлебни, полегчает чуток. .А вечером-та огород поливать заставят, на капусту да огурцы не натаскаешься. Нет уж! Лучше теперь увильнуть, вечером-то не отвертишься всё одно.
 - А мне ещё свиньям картоху мять, Зорьку из стада встречать и много других делов,- грустно выдохнула Валюшка Ломкина, девочка с миленьким личиком и длинной, русой косою, свисающей ниже пояса,- нет, я уж теперь погуляю, поди. Хотя я тюрю очень люблю, молошную, с неснятым*, холодненьким молочком и чтобы ситный покрошить. Щас ба...
 - Ой, ой, барыня, глядите-ка, с си-и-итным! А квасную тюрю с чернушечкой, да зелёным лучком как, не ндравится, а,- выпалил со смехом Пашка Сенцов.
 - Фу! Противный, дражнилка какой!- надула обиженно губки Валюшка.
   Мимо с гоготом гортанным и хлопаньем крыльев пронеслось недовольное стадо гусей тётки Матрёны, а следом, вразвалочку и сама она, будто старая гусыня, собственной персоною, с хворостиною:
 - Жизню прожигаитя, лодыри,- не преминула попенять детям тётка Матрёна,- родителев пожалели ба, подмогнули им ба.
 - Да мы помогаем,- пискнула в ответ Ниночка Мухина, девчонка лет одиннадцати, рыженькая, курносенький нос которой, щедро усыпан конопушками,- когда надо им, то и помогаем.
 - Када на-а-адоть им,- передразнила тётка Матрёна,- им-та не надоть, об вас пякутца, гультаи.*
   Не останавливаясь, ворча ещё что-то себе под нос, проследовала тётка Матрёна за гусями.
 - Ну вот чего она цепляется всегда, - всхлипнула совестливая Нина,- ей - то не всё ли равно? Сроду мимо молча не пройдёт!
 - Да не страдай, ты,- махнул рукою Пашка, одноклассник Нины, - уймись и забудь. Батька мой баллон* накачал здоровущи-и-й, аж звенит, поплаваем, скатнёмся на нём. Вода вечером прям молоко парное будет!
   Именно в это самое время, шлёпая босыми ногами, погружая их по щиколотку в мягкую, дорожную пыль и оставляя за собою густое облачко этой пыли, которая не могла ещё долго улечься, угомониться, поспешал, запыхавшийся Васёк Бирюков. Выражение его лица было сосредоточено, губы крепко сжаты, будто боялся он, что новость, которую он нёс, может вылететь раньше времени. На слегах все напряглись, вытянулись в струнку:
 - Ну?- был задан ему молчаливый вопрос, одними глазами, но очень заинтересованными глазами.
   Паренёк, встал как вкопанный перед друзьями, прижал руки к бокам и вдруг, растянув губы в счастливой улыбке, выпалил:
 - Славка прикатил! На всё лето, на каникулы к деду! Вот!
   От этой новости, Нинка Мухина, чуть не «сковыркнулась» вниз, еле удержалась на слеге, все же остальные лихо спрыгнули на землю, окружили, обступила Васька и принялись выяснять подробности. Васёк доложил, что привезла Славку к деду мать, поездом из Москвы, что на станцию дед сам ездил их встречать, на бричке, что долго она в гостях не задержится и дня через два - назад, мол это рассказала его матери сама тётя Маруся «батюшкина», когда приходила брать молоко, сметану и творог от их коровы.
 - Славку, сказала, откармливать станут,- хмыкнул Васёк,- отощал тама, в Москве. А нам потерпеть ба чуток, не дюже соваться. Так, со стороны пока поглядеть. Дед у него бдительный, у такого не вырвешься, поди. Так шуганёт-шуганёт нас, только держися!
   Все согласились с этими убедительными и давно известными доводами. Вот новость, так новость! Славка приехал!
   Славка, паренёк лет двенадцати, заводила, затейник, баламут и изобретатель всех их игр и забав. Такого набуробит* - только держись! С его приездом каждое лето на каникулы к деду, улицы и проулки оживали, оглашались детским смехом. Шумом, гамом, та-ра-ра-мом! С момента его приезда и до самого отъезда, ребятня так занята была - дыхнуть некогда! Вечером в койку падали, как подкошенные, право слово, за столом засыпали, умаявшись, с ложкой в руках и кусочком не прожёванного хлебца за щекой.
 - Нагоня-я-ялись,- глядя с улыбкою на внучков, говаривали, качая головою в таких случаях, бабушки,- ох, тоска, не вынал ба из роту куска!
   Только в сентябре, пойдя в школу, входя в ритм жизни и отдыхали.
   Бабушки, которым родители доверяли отпрысков своих, не в состоянии были проследить передвижение внуков, заманить домой, хоть накормить, да умыть замурзанные мордашки. Ведь от соседей стыдно за их вид! Срамота прям! Да и у соседей свои такие же!
   Ноги в цыпках*, носы сопливые, волосы выгоревшие и кудлатые, нечёсаные. Заскочит такой в избу, хвать со стола краюху хлеба и вон! Не успевали от печи повернуться старушки, глядь уж мальца и след простыл:
 - Куды! Куды побёг-та, не емши, оглашенна-а-й! Сопли-та подбяри-и-и!
   Как теперь-то говорят,- уточнил дед Савватей, - массовик-затейник? Во-во, он и есть, Славка. Что только не затевал! Вот уж житуха тогда бывала! От всем известных игр, у внучек как-то выяснял названия: в салки, штандер - стой, садовника, в вышибалу - «тухлое яйцо», прятки-жмурки, в лапту, в казаков-разбойников, пароль, съедобное-несъедобное, в «зелень», в «глухой телефон» и многое другое, мне ли упомнить! Славка втягивал всех и в игры с переодеваниями, где у каждого своя роль, как в театре. В магазин, в семью, школу, тюрьму, милицию, столовую, конечно в войнушку, в больницу. «Больных» тогда раскладывали где-нибудь вдали от посторонних глаз, на чердаке, к примеру, старого, пустующего дома. Им ставили игрушечные градусники, прижав язык палочкой от мороженого смотрели горло, лепили, причём грязными пальцами, замечу, из хлебного мякиша таблетки и пичкали ими этих «больных. Прослушивали «слушалкой» и обязательно писали рецепты. Делали прививки, царапнув по коже руки и укол делали, «болючий». Место укола, после тычка острой палочкой, когда «больной» вскрикивал «по - правдашнему», «послюнив» берёзовый листочек, пришлёпывали его, заклеивали место укола и, натягивая штанишки, «доктор» благодушно утешал:
 - До свадьбы всё заживет,- ему конечно верили.
   Свадьба-то не скоро, поди! А вот тут уж - как сказать!
   Часто у ворот какого-нибудь дома проходили концерты с подготовленными Славкой номерами. Музыканты, чтецы, акробаты с этюдами, танцы, песни, сценки, всё «по высшему классу», «по - всамделешному», с занавесом из старых штор, с билетиками, которые рисовала целая бригада, с конферансье.
   Угадайте, кто им был? Правильно - Славка! Он всегда на командных ролях! По такому случаю отмыт, прилично одет, причёсан, с галстуком «бабочкой» Всё, как положено конферансье! Он, артистично, с подвыванием играя голосом, объявлял номера.
   Но это, как всегда, как каждый год, а хотелось-то новизны. Чего-то такого, в которое раньше не играли никогда, новенького.
Думал Славка, думал и придумал!
   Ну, об этом чуть позже, а прежде стоит рассказать про его деда. Дед, скажу я вам, не маловажный персонаж во всей предстоящей истории.
   Дед Славки был священником местной церкви - отец Серафим Покровский, батюшка Серафим. Высок ростом, сух и поджар, с приятным иконописным, выразительным лицом, с пытливым взглядом карих глаз. Приметны и руки отца Серафима, кисть его руки продолговата, пальца длинные, чувственные, как говорится - музыкальные. Доходили слухи, якобы он неплохо играл на скрипке, но этого никто в селе не слышал. Пел батюшка на амвоне или читал проповедь - заслушаешься! Службу вёл на церковно-славянском, душевно.
   Паства, да и всё остальное население села, даже не посещающее церковь, его уважали и ценили за принципиальность, доброту и справедливость. Подоткнув полы серой, повседневной рясы, заплетя в косицу длинные, белые, точно пенка парного молока, волосы, сдвинув на лоб скуфеечку, отец Серафим лихо орудовал косою, размашисто рубил дрова, ходил за лошадью, сажая и убирая картошку и с неизменным постоянством латал, красил, ремонтировал своими руками, ветшающий храм. Не гнушался любой работой. Часто, когда «зелёный змий» одолевал ненадёжного звонаря, сам взбирался на колоколенку по шатким, подгнившим, подвизгивающим ступеням и звонил в колокола, приглашая прихожан на службу, да как звонил! Такие рулады выводил, что душа пела у всех, кто слышал. Всё - таки, видимо правда, умел он играть на скрипке.
   Да кто ж теперь подтвердит?
   Когда отцу Серафиму было надобно порадеть о каком-то несчастном, убогом, одиноком прихожанине, к примеру, дровишек чтобы привезли или печь почистили, рассыпавшуюся трубу печную переложили, тогда шёл он «на поклон» к властям местным, да не просто шёл!
   Он надевал, для такого случая, чёрную рясу с широкими рукавами, начищал до блеска штиблеты, расчёсывал волосы и водружал на голову пурпурную камилавку, знак того, что он имеет чин протоиерея! Серебряный наперсный крест, небольшой кожаный саквояж и посох - довершали его облачение. Посох отца Серафима, это особый разговор. Он подарок от мастера «золотые руки», который в трудной жизненной ситуации хотел свести счёты с жизнью, а батюшка не позволил свершиться такой беде и смог переубедить, спасти. Посох выточен из куска морёного дуба, который был в старину баркасом, а утонув, пролежал на дне, в иле не один век. Чёрное, теперь, дерево искрилось и золотилось прожилками, а сверху - крупный, серебряный набалдашник, удобный для руки. Вещью этой отец Серафим очень дорожил и только по ответственным и торжественным случаям вынимал из потайного места и выносил на свет божий. Как правило, встречают у нас всё же «по одёжке», поэтому вид батюшки производил впечатление на всех, с кем он встречался, и ему удавалось решить, подчас, плохо решаемые вопросы.
   Отец Серафим был вдовец. Жена его погибла при трагических, нелепых обстоятельствах, оставив мужу двух дочек. Как говориться «у попа одна жена - попадья», вот и пришлось взять помощницею в дом женщину скромную, хозяйственную и добрую к детям. Маруся, которую все величали не иначе, как тётя Маруся «батюшкина», будто стала членом семьи Покровских. Дочки выросли, получили образование, жили в Москве. Славка, который родился у одной из них, был заботой и отрадой Маруси, и каждое лето проводил в селе.
   Ну, а теперь уж о самом событии, которое сыграло неприглядную, прямо сказать, роль в дальнейших отношениях Славки с дедом, да и во многом другом.
   Как-то, в двенадцатом часу буднего дня, ребятня собралась на буграх над речкою и, Славка поделился своими планами:
 - Я тут думал, во что мы ещё не играли? И меня осенило - в свадьбу! Давайте-ка устроим свадьбу с венчанием, вот веселуха-то! Петь, плясать будем!
 - Бабуня заругает,- с сомнением проговорила Валюшка,- как бы не получить за это ремнём.
 - А чё такого-та,- удивился Пашка Сенцов,- кто нам запретит? Это ж игра, как и все другие игры. Кого же женить-то станем, кто готовый жениться, а?
 - А вот я готовый,- поднял руку вверх Славка,- на Нинке женюсь, на Мухиной!- и тут же повернулся к девочке,- пойдёшь за меня Нинка? Нас обвенчают!
   Нинка, закрыла ладошками сделавшееся пунцовым личико.
   Славка ей нравился. Это факт. Да и она ему была приятна. С медными вьющимися волосами и курносым носиком. Но главное и очень привлекательное, это - конопушки! Таких красивых, в конопушках, Славка никогда не видел, даже в Москве!
 - Ну, всё же,- с сомнением проговорила Валюшка,- надо бы за сарайки уйти.
 - Да мы ж понарошку! Чего переполошились-то? Это игра, а вы, как квочки раскудахтались,- рассердился Славка.
   Он несогласия со своими затеями не переносил. Повернувшись к Нине, которая всё ещё не отошла от заманчивого и неожиданного предложения, Славка, дразня девочку, сказал, глядя куда-то вдаль:
 - Вообще-то, если не хочешь, я ведь могу обвенчаться с другою. К примеру с Томкой, Людкой или, вон, с Валюшкой!
   Это пережить было тяжело!
 - Да согласная я, - выкрикнула неожиданно даже для себя самой, девочка.
 - Ну, вот и славненько,- выдохнул Славка, который не сомневался даже в результате своего эксперимента,- ещё возражения есть?
   Возражений больше не было. Стали готовиться к венчанию, распределять роли. Венчание всё же решили провести за большим сараем местного кузнеца, так надёжнее и подальше от посторонних глаз. И вот уже побежали, заспешили гонцы, веря всему тому, что им поручил Славка, не уточняя даже, зачем надо. Васёк принёс небольшую, молоденькую свёколку, вырванную из грядки и бабушкин полушалок в крупных розанах. Пашка, пошуровав под стеной сарая кузнеца, нашёл две железные пластинки и связал их между собою обрывком шпагата, в виде крестика. Вишнёвые веточки сделал вроде свечей, отломав ровненько. Нина побежала домой, надела чистый сарафанчик и, стянув с подушек, утащила с собою кисею, будто бы это фата невесты. Сам Славка смочил водою и расчесал непослушные вихры волос, разложив их, насмешки ради на лбу, по обе стороны. Сажей из печи нарисовал себе умопомрачительные, закрученные усы и узкую, «козлиную» бородку, от нижней губы. Тихо, пока не опомнилась тётя Маруся, выскользнул из дома. Вид его вызвал такой хохот, все за животы держались.
 - Ты, Славка, купец, поди! Нет, купчище,- кричал Пашка,- почём калачи продаёшь да баранки?
   Подбоченившись, Славка встал в позу, обвёл всех «орлиным» взором, при этом не улыбнувшись даже. Вошёл, видно, в роль.
   Валюшка нарвала букетик ромашек и сунула в руки Нине. Славка походил, поглядел себе под ноги и, найдя две железные гайки, припрятал в карман.
   Всё, вроде подготовились, даже кое-кого пригласили на баловство своё, с десяток ребятишек старше и младше, для последующего гулянья с песнями и плясками, для веселья пригласили.
   Венчать отрядили Пашку, накрыв его плечи полушалком бабкиным, который притащил Васёк, завязали на узел под подбородком. Щёки «невесты» щедро потёрли свёколкой, объяснив:
 - Больно бледна невеста, радости в ней нету. Может жалеешь, что за Славку идёшь,- строго спросил Пашка.
 - Да не, ничего, не жалею вроде, отстань, - ответила грустно Нина, радуя окружающих пунцовыми щеками. Затея с венчанием самой девочке как-то не нравилась.
   Когда было совсем уж собрались, Славка, выпучив глаза, заорал:
 - А короны-то? Я ж видал, как короны держат над головою! Без них никак нельзя! Самое интересное в венчании - это ж короны!
   Все заволновались всплеснули руками, принялись шептаться. Наконец, один первоклассник предложил робко:
 - Можно из картона вырезать и склеить.
   Это, правда, можно и из картона, но Славка подумал, что затянется всё надолго. Его душа жаждала действия, немедленно, сейчас же! Да и «публика» разбежится, устанет ждать, да и кто - нибудь застукает их за баловством таким. Он, Славка, понимал же, что затеял что-то неправедное, насмешливо-наглое, но его уже «понесло», отступать не мог!
   Тут подошла к нему Валюшка и тихо, на ушко, предложила:
 - А таганы не подойдут?
   Славку, аж подбросило:
 - Конечно! Как я сам-то не додумался! Тащи, давай!
   И когда Валюшка убежала, успокоил публику:
 - Щас всё будет, минуточку!
   У соседнего двора, взгромоздившись на сложенные, поди, «сто лет назад» почерневшие брёвна, восседал старик Пахомыч и краем глаза, через забор, примечал, что там происходит. Слов разобрать, ввиду глухоты, он не мог, но то, что ребятишки шкодят, «безобразят», понимал.
 - Вот же сукины дети! Вот же говнюки,- ворчал себе под нос старик, не особо подбирая слова,- распустилася, мелочь пузатая! Гнать надоть их отседа, покуль чаво не набуробили*.Как ба пожар не сотворили, неуёмныя!
   Он, надвинув старую, драную кепку на лоб, он солнца, приложив «козырьком» ладонь, даже приподнимаясь и вытягиваясь « в струнку», пытался разглядеть, что происходит между дырявым сараем и таким же дырявым забором пьянчуги кузнеца. Но это удавалось ему с трудом.
   Валюшка прибежала к дому, на цыпочках взошла по приступочкам на крылечко, осторожненько, без скрипа, приоткрыла дверь в сенцы и тихохонько переступила порог кухни. Ни-ко-го!
   Мерно стучат ходики и из комнаты раздаётся негромкое похрапывание бабуни. Она, укладывая спать мелюзгу, присыпая их и сама придремнула чуток. Но этот дневной, мимолётный сон мог оборваться в любую минуту. Вот тогда держись!
   Валюшка подкралась к печи, которая летом топилась редко, готовили на керосинке в основном. Печь скутана*, заслонкою закрыта и занавесочкой-задергушечкой задёрнута. Но таганы - то в подпечье! Осторожно нащупав и достав два таганы, прихватив со стола ломоть хлеба, Валюшка «выскользнула» в сени и, скатившись с крыльца, вихрем понеслась обратно, не забывая на ходу откусывать от ржаного куска.
   Таганы, вверх треногами, водрузили на головы Славки и Нины Мухиной, сверху ей нацепили ещё, на эти «таганьи ноги», кисею. «Короны» налезли, жениху и невесте вроде впору. Славке даже свободновато, так как притащила Валюшка ему таган, который «под плечики» большого чугуна, в нём парили картошку свиньям. Славка сдвинул таган на бок, на одно ухо, залихвацки так, и сказал:
 - Пойдё-ё-ёт!
   Началось само «венчание». Пашка, что-то без умолку, бормотал себе под нос и водил кругами за собою «молодых», соединив их руки. «Публика», чтобы не расхохотаться, зажимала рты грязными ладошками, фыркали себе под нос, смеялись одними глазами, держались под пристальным взглядом затейника Славки.
   И всё бы ничего, но мимо забора в это неурочное время, шла всё та же тётка Матрёна! Она неторопливо, переваливаясь с ноги на ногу, отдуваясь, плелась на лужок доить свою козу. В одной руке подойник, в другой - скамеечка.
   Поравнявшись с забором Пахомыча, раскланялась со стариком, а он немедленно поделился своими соображениями по случаю затеи ребят, тревожно указывая на забор кузнеца и прикладывая, при этом, палец к губам. Мол, не спугни!
   Заглянув в щель, тётка Матрёна молчать уже не могла и, кинув на землю скамеечку, ринулась за забор!
 - Ах вы стервецы, ах, бузотёры! Чаво умудрили-та!- накинулась она сразу на малышей, при этом ладонью громко стучала по подойнику, создавая шум, норовя, будто щенков, распугать детей, - богохульники глупЫя! Тимуровцы окаянныя! Боля к мене штоба не сувалися, не пущу нечестивцев, святотатцев неуёмных! Штоба вас подмочило, паршивцы!
   Так и подмочило ведь, некоторых, пугливых. Струхнули! А то!
   Ребятишки, гости на этой «свадьбе», прыснули врассыпную, будто пескарики от щуки! Разбежались, попрятались, юркнули в кусты, присмирели дома, укрылись «с головкою» на печи, под дедовыми старыми, пыльными полушубками словно говоря этим:
 - А мы чё? Мы-та чё! Нас тама сроду не было!
   Бо-о-о-язно! Такова природа человека. Шкодничать вместе, а как ответ держать - мы не при чём.
   Основной «костяк» затейников, так сразу-то фиг и разгонишь! Наоравшись впустую, пообещав ребятам, что боженька их непременно накажет, чтобы не сомневались даже, тётка Матрёна, подобрав скамеечку, «пошлёпала» на лужок. Там, коза её, натянув верёвку, будто собиралась бежать навстречу хозяйки, орала дурным «мекекеканьем».
   Придя немного в себя, ребятня принялась притопывать да приплясывать, распаляясь на веселье, стараясь забыть неприятную встречу и, показать друг перед другом независимость от угроз и обещаний вредной тётки Матрёны. Орали и прыгали с каким-то неуёмом, распотевшись и раскрасневшись, видно от страха, всё же.
   Но радовались они рано.
   Трудно в селе, средь бела дня, найти укромный уголок, к тому же дети, как нам известно, шумливы, громки и крикливы, по своей натуре. И если даже примутся увещевать, с желанием приструнить друг друга, то и из этого выйдет только Бог весть что, а не тишина. А тут такой кавардак!
   По тропинке шли, подцепившись под руки, две сестры Великановы, Уля и Гуля. Удивительное в их внешнем виде то, что были они малы росточком, всего по полтора метра каждая! Похожи были между собою - не отличить. Кто из них - Уля, а кто - Гуля непонятно. К тому же, при разговоре, они вторили друг другу, подтверждая каждое сказанное слово. Обожали сёстры собирать, разносить и «распылять» по селу новости и сплетни, всё, что услышат. А «брякнув» лишнее и получив за это нагоняй, сразу огорчались, надували обиженно губы, стараясь показать, что их незаслуженно оскорбили и быстренько норовили скрыться за запертой дверью своего домика, отсидеться там. Авось все забудут сказанное. Так наивно, по - детски, рассуждали.
   В этот чудесный солнечный, летний день они не спеша шли со стороны сельского кладбища, одинаково одеты и обе в беленьких платочках. Они посетили могилы родителей, «управили» всё там и благостно улыбаясь, были собою очень довольны. Приближаясь к полуразрушенным владениям кузнеца, они услышали голоса, смех и выкрики.
 - Чаво тама такое, Уля? - поинтересовалась одна из сестёр.
 - Чаво-та да есть, Гуля,- пуча глазки, ответила та.
   Приблизившиссь, сёстры прильнули к дыркам между досок, пригляделись.
   А там, в это самое время, достав из кармана штанов железные гайки, Славка надел на палец Нине Мухиной, будто колечко, одну, а другую она ему надела.
 - Может жених поцеловать невесту теперь,- громко возвестил, войдя в роль, Пашка, но на это Нина, отскочив в сторону от потянувшегося к ней губами Славки, громко выкрикнула:
 - Ага, шиш тебе!
   Сёстры Великановы так и отпрянули от забора в сильном возбуждении.
 - Ты слыхала Гуля, она счас чаво сказала - шиш табе!
 - Да, так прям и сказала, помянула Шиша*! Уля, это грех, да и вся их затея грех!
   В это время лёгкий летний ветерок, налетев неожиданно, просто не понятно откуда, приподнял вверх бурунчики пыли дорожной, закрутил-завертел и тут же опустил вниз.
 - Гляди! Гляди! Шиш свадьбу граить! Вон она чаво Гуля, православных нечисть ета соблазняить! Ой, ой, ой, бяда-горя!
 - Чаво оне, робяты неразумныя, творять-та? Шиша притянули Уля, плохо дело.
   Засеменили, побежали сёстры к сидящему на брёвнах Пахомычу, рассказали, взахлёб, о нечисти живущей в овинах, о Шише, о его проказах.
   А в это время, подражая взрослым, за забором у сарая начались пляски, песни, будто пьяные гуляли. Славка прыгал и веселился так, что голова его проскочила в дырку тагана, он надвинулся до самых плеч мальчишки. У Нины Мухиной таган конкретно сел на лоб до самых бровей. Она пыталась слегка приподнять его, да куда там! Таган плотно присел на голову, напугав девочку. Правда они оба ещё не поняли своего бедственного положения, плясали и горланили песни.
 - Ну всё, таперя Славке не отвяртеться, дед яво, гляди, сечь будить, воспитывать, - вздохнула, качая головой Уля,- удумал такоя!
 - А можить ета и не он,- засомневалась Гуля.
 - Как жа, - возразил Пахомыч,- наши глупыя, штоль? Сроду не додумають до такова, ни в жисть! Ета он, столичнай гость удумал. Устраиваить кажно лето бедлам* здеся, смущаить робят. Он - Сла-а-а-вка!
 - Пойтить деду штоль обсказать,- в раздумьях проговорила Гуля.
 - Ступайтя, ступайтя, всё одно в сабе не удержитя сроду,- хмыкнул Пахомыч,- а можить и толк из етова выйдить какой.
   Когда быстро, чуть ли не бегом Уля и Гуля засеменили к церкви, старик Пахомыч злорадно произнёс:
 - Ну, таперя дяржися, олух царя небеснава! Всыпить уж дед табе по перво-та число! Тах-та изгаляца над обрядом! Всыпить, всыпить!
   Он был рад, что Славку ждёт экзекуция.
   Но вышло-то куда, как хуже.
   Подбежав к церкви, Уля и Гуля разочарованно выдохнули. Двери храма закрыты на большой амбарный замок!
 - Иде жа он, отец Серафим-та,- удивлённо спросила Уля, - нешто дома, так на него не похоже! Там такоя вытворяють, а яво не найтить, какда нужон!
 - Пошли обойдём вкруг церквы, можить косить, можить красить чаво,- предложила сестре Гуля.
   Они чуть-чуть ошиблись. Священник, в длинном ярком фартуке Маруси белил маклавицею печь в домике, где обычно пекли просвиры и возмущался:
 - Как так можно! Печь заляпана, небольшой труд подбелить, а поди ж ты! Ведь просвирня-то, благочестивая вдовица, помощница - целомудренная девица, а печь, гляди, не белёна! О-хо-хо!
   За его спиной раздался скрип, батюшка обернулся и увидел, что в проём двери, ровно посередине её, просунулись две одинаковые мордашки в белых платочках. Подавив улыбку, батюшка серьёзно спросил:
 - Чего вам надобно, сёстры?
   В следующие минуты, отцу Серафиму было уже не до улыбки, когда перебивая друг друга поведали Великановы о богохульстве внука и других детей.
   Выскочив из домика, на ходу стаскивая с себя фартук в побелке, заворачивая рясу и вытаскивая из брюк ремешок, разгорячённый отец Серафим торопился за сарай кузнеца. Он намеревался выпороть внука, что, кстати сказать, раньше никогда себе не позволял, теперь справедливо считая его зачинщиком достойным порки.
   Однако произвести экзекуцию у деда не вышло, он застал всю компанию в плачевном состоянии.
   Славка, с помощью мальчишек, пытался протянуть таган обратно вверх, но ни нос, ни тем более уши не позволили этого сделать. Боль была сильная, лицо исцарапано, на ушах кровь от окалин и небольших зазубринок на тагане. Размазывая слёзы и сажу от усов и бороды, мальчишка не веря, что снять не получится, вертел головой, крутил таган, резко, с остервенением. Он, как пёс желающий избавиться от ошейника, готов был голову свою оторвать, но стащить, снять позорящее его «украшение». Всё без толку! В таком положении и застал его разъярённый дед, сразу забывший о наказании внука. Он тут же принялся пытаться облегчить его положение, да не тут-то было!
   С Ниной дела обстояли не лучше. Железный обруч тагана впился в кожу над бровями. Кровь в жилах пульсировала, доводя чуть ли не до обморочного состояния девочку. А ещё крик и причитания матери, к которой прибежала Нина, пылая свекольными щеками. Но это поначалу. Теперь же, передавленные таганом сосуды, делали лицо пурпурным. Оно полыхало! Мать пробовала мылом намыливать и крутить, потом маслом смачивала - бесполезно! Подтёки масла полосами по лицу, вперемешку со слезами, по сарафанчику, рукам и ногам, пугали девочку. А помощи-то не было! Она себя считала уродкой, дурой - сумасшедшей! Хоть бы чем прикрыть, или забиться под крыльцо и там выть-выть в голос! По-зо-ри-ще ка-ко-е!
   Схватив дочь за руку, мать Нины потянула её к церкви, надеясь может батюшка сможет помочь.
   Встретились они на полдороги и, отец Серафим принял единственно правильное решение.
 - Повезём в больницу, нам самим не справиться,- сказал он,- ждите, я мигом заложу кобылу, подъеду сейчас на бричке. Появился он вскоре, сев на облучок скомандовал:
 - Залезайте быстро, тянуть нельзя,- и добавил,- Нине особенно.
   Мать опять принялась причитать в голос:
 - Ой, дочуля рОдная, ой, горя какая-а-а-а...
 - Не время сейчас,- сухо одёрнул отец Серафим и, женщина тут же умолкла, для верности закрыв рот ладонью.
   Долго ещё село взволнованно судачило об увиденном, а кому не удалось увидеть, таращили, для большей убедительности, глаза, добавляли небылиц и их уже, со временем, нельзя было отличить от правды:
  - Своимя, вот прям етими глазами видала,- заверяла рассказчица,- по улице нашай, вверх, к больнице на горе, лошадь неслася! Сам батюшка, отец Серафим стягал и подгонял её. Сзади-та, рядком, сидели странныя робятёнки. Лица перякошены, на их каки-та рОги из чёрного железья, да будта и ня рОги вовсе. А чаво такоя не понять! На пацане вкруг шеи такоя жа, а на дявчонке короною, да и сзади белая тюля болталась у ей. А морды у всех красныя, полыхають пряма. А баба в бричке голосила, но хто ета не угадали, не признали, так как она беспрестанно выла да утиралася утиркою, вота чаво! Поди нечисть обуяла! Не иначе бесы заморочили!
 - Свят! Свят! Свят!- звучало испуганым шёпотом в ответ.
   Прикатив в больницу, повёл Славку и Нину священник прямиком к главному врачу, уж больно вопрос сложный. Тот озаботился этим событием, но заметил, что здесь главнее не медицина, а слесарные работы, под строгим наблюдением медиков, конечно. Довольно быстро нашли и привели слесаря, Митрича, обсудили тонкости работы и пришли к единому мнению, что таганы надо срочно распилить, при этом, самое главное, не навредить.
   Со Славкой и его «ошейником» вопрос всё же проще был. Его окутали старым больничным халатом, от опилок металлических чтобы защитить, посадив на табурет, сам дед, отец Серафим, принялся пилкою по металлу распиливать таган. Митрич подступился к Нине. Тут вопрос сложным оказался очень. Девочку положили боком на кушетку, так что голова её наполовину нависала над большим тазом. Притащили ведро очень холодной воды, наполнили кувшин и тонкой струйкой, не переставая, лила медицинская сестра на место распила, прямо на пилку, охлаждала. Работа ответственная и тонкая - пропилить металл сбоку лба, не повредив кожи и сосудов. Митрич, понимая свою значимость в этом деле, позволил себе глубокомысленно изречь, подняв кверху указательный палец. А когда ещё придётся побыть спасителем? Это ж вам не трубы в подвале крутить - дитё спасать!
 - Голова человеческая она ж не круглая, как мячик, аль кочан капустнай, верна? Надоть глядеть, иде близко припадаить, а иде чуть отстаёть, тама и станем пилить. Да вот ещё, надоть подоткнуть чаво-та, чтоба кожу не свезть до крови.
   Для этого подошла деревянная линейка со стола главврача. Её удалось осторожно подсунуть. На лбу и затылке таган сидел как вкопанный, крепко и давил.
   Вот оно, баловство, игра, до чего довела!
   Все притихли, мать плачущую вывели в коридор, и оставили присматривать за нею санитарочку. Сгрудились, затаили дыхание, но слесарь, главный в этом деле, приказал расступиться, отойти:
 - Не застите мене свет! Дайте воздуху и дявчонке!
   Перекрестившись, Митрич, человек не молодой уже, в летах, приступил с осторожностью, а отец Серафим, «освободив внука», сел на стул, на приличном расстоянии, принялся отвлекать Нину, при этом ей самой нужно было помалкивать. Славку сначала хотели отправить в коридор, но дед решил - пусть сидит и видит, до чего глупости доводят.
   Славка - вожак и выдумщик, авторитет безоговорочный в среде ребятишек, теперь сидел, зажав руки между колен и наклонив голову тихо плакал. Спесь, гонор, бравада слетели мигом, когда понял он, что натворил.
   Нине было страшно, больно, а ужас, от скрежета пилки, просто лишал сил. Толчки от движения её, дёргали измученную голову девочки туда-сюда. Нине давали нюхать нашатырь, смачивали губы водою, сделали обезболивающий укол. Прерывали работу только тогда, когда доливали воду в кувшин.
   Наконец, Митрич справился и, расслабив, растянув руками, снял таган с головы девочки, с грохотом уронив его на пол.
   В процедурном кабинете смазали детям раны йодом и зелёнкой, сделали Нине укол от столбняка и отпустили домой, дав капли валерианы для спокойствия. Они, кстати, всем пригодились. Перенервничали потому что.
   Бричку, которая ехала обратно, у домов и на скамейках уже ждали. Народ вышел глянуть, любопытно же.
   Правда ничего особенного не углядели. Ну, дети, ну в «зелёнке», подумаешь невидаль!
 - Наговорят жа, тока слухай!- сплюнув в сердцах, разочарованно расходились по домам, нервно захлопывая, навешивая кольца на столбики калиток,- в дому да в гароде дялов прорва, а етии, трёпалки, всюю округу сбаламутили. Бесы! Бесы! Ага-ага! Чукавыя* больна! Сами чартовки хреновы! Тьфу!
   После этого происшествия в доме отца Серафима создалось напряжение. С внуком он не разговаривал дня три. Славку дома не держали, но он и сам не выходил за порог, стыдно было. Тётя Маруся, пытаясь сгладить обстановку, металась, с какой-то виноватой улыбкою, от деда к внуку. Ублажала, как могла.
   Впоследствии отец Серафим бдительно следил за внуком и везде водил с собою, не выпуская из поля зрения. Если служба в храме, то Славка сидит в уголке не лавочке под иконами, скучает. Если дед отправлялся на рыбалку, которая, кстати сказать, была его слабостью и отдохновением души, внук с удочкой грустно сидел рядом, молча смотря на поплавок. Даже улов его не радовал. Всё скучно, размеренно, нет движения, живинки. Тя-го-мо-ти-на!
   Своих друзей видел Славка два раза и то мельком. Валюшку за таганы наказали, бабуня выпорола ремнём. Сами же таганы отец Валюшки отнёс к кузнецу и тот их склепал. Бабуня резонно решила:
 - Чего добру-то пропадать, чай пригодятся в хозяйстве под какие-нибудь «чугуновы плечики».
 - Их много бывало в подпечье, разных.
   Рассказывали, что Маруся «батюшкина» ходила на почту и подавала телеграмму в Москву, чтобы за Славкой приезжали и забирали его. Понятно. Каникулы деревенские в этот раз, да видимо и в дальнейшем, были испорчены непоправимо. Новость о телеграмме, как всегда шёпотом, по секрету передана была кому-то, да разнеслась. Впрочем, как всегда в селе.
   Через две недели после этого случая за Славкой приехала мама и увезла сына в Москву.
   Да и для ребятишек наступила грустная пора. Можно было поиграть во что-то, да как-то не хотелось. Всех это событие немного заставили призадуматься:
 - А стоит ли так, бездумно, идти у кого-то на поводу?
   Каждый для себя решил по - своему.
   К тому же родители, будто и сами вспомнив, усадили за прочтение книг по программе. Дети-то, заигравшись, совсем чуть было не позабыли! А школьная пора неумолимо приближалась.
   Прошёл примерно месяц, вдруг в село «припожаловали» на автомобиле двое, в шляпах и с портфелями. Они проследовали прямиком в церковь, видимо переговорили с батюшкой там, а после их отъезда на дверях храма повис амбарный замок.
Народу, как всегда, ничего не объяснили, оставив одни догадки и предположения.
   Примерно через неделю и сам отец Серафим с Марусею, собрав нехитрый свой скарб, покинули село. Куда? Никто не знал точно.
   Встретившись у колодца, тётка Матрёна шёпотом поделилась своим соображением с Пахомычем:
 - Я жа сказывала, што боженька накажить заводил етих? Так жа и вышло! Батюшку дюжа жаль, вот как сердцу с мене вынили, горюю больно,- она всхлипнула, чужих-та всё вразумлял, а сваво проглядел. Во как бываить.
 - Так ты полагаишь из-за внука тах-та яво таво- ентаво...,- уточнил Пахомыч.
 - Ничаво я не полагаю, - тут же взвилась голосом Матрёна,- откель мене знать-та! Трёкни каму, поди, пришибу!
 - Да я чё! Я ни чё! Мене тама вовсе не было, откель знать-та? Так просто эт я, и вообче...

   Закончилась эта история, даже стала забываться, только нет-нет, да выругается старик Пахомыч, заставит вздрогнуть сестёр Великановых, вездесущих Улю да Гулю, шмыгнуть носом тётку Матрёну:
 - Тудыть твою растудыть! Ах ты жа, клёпанай ты таган!
   И тогда всё вновь вспомнится.

В сапухе вываракан - в саже печной испачканный
шалберничать - бездельничать
чумурудный - (здесь) чудаковатый
чукавый - сметливый, догадливый (Даль) заимств. (Курск,Новгород.)
слега - длинная толстая жердь
песочек - сахарный песок
не снятое молоко - со сливками, цельное
баллон - (здесь) камера от тракторного колеса, накаченная
цыпки - мелкие трещинки на ногах и руках от нечистоплотности
печь скутана - закрыта после протопки
набуробили - наговорили, натворили
шиш - означает слово «нет». Уля и Гуля имели ввиду беса Шиша, домового живущего обычно в овине. Он смущает православных, играет свадьбу, поднимая столбиками пыль на дороге
бедлам - (здесь) неразбериха,непорядок