Переменный состав

     Наркоманы* любили начинающего писателя Матильда, а Матильд любил наркоманов. И всё было бы хорошо, если б не прапорщик Андрейко. Тот не любил ни наркоманов, ни прозаика Матильда. Да и остальных он не любил тоже.
      А надо уточнить, что сведённые вместе непростой судьбой, все они: и наркоманы из независимых среднеазиатских государств, и писатель Матильд с датскими корнями и остальные, что, вообще, были неизвестно откуда, на неё не роптали и несли свой крест с достоинством и терпением. В том самом, вечно заснеженном забайкальском дисциплинарном батальоне Восточного военного округа, куда забросила их служба в вооружённых силах России. И каждый из них мечтал о скором освобождении, о том, что их вечно пьяный взводный Андрейко скоро захлебнётся собственной блевотиной, что Матильд получит Нобелевскую премию по литературе и, что все они, наконец поймут, как и почему здесь оказались.
         А, может, и не мечтали они ни о чём таком, а просто изо дня в день учили наизусть Уставы, подшивали свежие подворотнички и чистили сапоги иссиня-черным гуталином. Кто знает? Непостижима судьба отбывающего своё наказание, хоть на голгофском кресте, хоть в вологодском доме престарелых, хоть в забайкальском дисбате. Непостижима и загадочна по сути…
          Так или иначе, но прапорщик Андрейко всем им дал понять лишь одно, которого им вполне и надолго хватило. Что все они — переменный состав. Не более того. И что все они тут скоро сдохнут! Скопом! Или по одному, если повезёт. И, что доведёт их до этого печального состояния, именно, он — их любимый взводный. А большего он им, дескать, обещать не может. При всём своём желании. Вот исключительно с этими сомнительными перспективами они и жили в суровом своём Забайкалье: с вечными снегами, с прапорщиком Андрейко и с тоской по ушедшей от них свободе передвижения. И всё они о себе и об этой скорбной жизни тогда поняли вмиг, даже несмотря на полное незнание русского языка. Да и откуда им знать-то его было? В независимой средней Азии и в современной Дании ему пока не учат. На кой он там сдался?
        И вот в такой непростой обстановке творил свою прозу Матильд. На датском. На языке Гамлета и Офелии, на языке славных и отчаянных воинов средних веков, на языке шекспировских, и не только, литературных героев, прославивших его родину на вечные времена.
        Жаль только, что прапорщик Андрейко знать не знал никаких Гамлета с Шекспиром и Пушкиным заодно, а о разных странах типа Дании сроду не слыхал. А знал совсем другое: рядовой может написать одно письмо родным. В месяц. Не более того. А, тем, кто продолжает употреблять лёгкие наркотики даже в наряде по кухне — в год. Не чаще. Пальцем. Поскольку ручка изымается, как колюще-режущее. Да и зачем она, вообще, в карцере нужна?
    Так вот, исходя из всего этого, оставалось Матильду только одно: творить свой роман в голове. Раз на бумаге нельзя было. И все вопросы, типа вечного: «Быть или не быть?» — в уме своём держать. Там ведь они с цензурой не столкнутся лицом к лицу. В виде прапорщика Андрейко. И в карцер за них не попадешь. Если даже произнесешь негромко. Прошепчешь. На мове, русском или узбекском, с клингонским вперемешку. А про что роман свой писал Матильд, рядовой вооруженных сил России датского происхождения? В своей усталой голове. Какие-такие вопросы мучали его и не давали ему покоя? Да всё те же. Что и наркоманов из Средней Азии, братьев-славян из ближнего зарубежья да остальных, что, вообще, неизвестно откуда были. Вечные вопросы: как, почему и за что они здесь оказались?..

*Когда-то давно, в конце 80-х годов прошлого века, Ваш покорный слуга заступал в наряды по охране дисбата. Правда, не в Забайкалье. И с вышки наблюдал весьма значительное колличество осуждённых именно из Средней Азии. Большинство из них, действительно были наркоманами. Впрочем, рассказ не совсем про дисбат и совсем не про наркоманов.